Помочь сайту
Поздравления
Кусочек из детства
6 марта 2017 -
Мария Марианна Смирнова
Сёмка появился в нашем доме поздно вечером. Он приехал к нам надолго, поскольку его родители уезжали в загранкомандировку на неопределённое время.
Семён, как он представился мне - долговязый, некрасивый мальчишка десяти лет, был явно недоволен новым жилищем и обитателями его. Он кривлялся и капризничал до тех пор, пока не получил довольно увесистый подзатыльник, подаренный отцом его, обожаемым мною дядюшкой, подполковником, высоким широкоплечим красавцем.
- Павло, нельзя же так,- это моя мама вступилась за Сёмку,- устал ребёнок, а ты!
- Мужик уже, какой там ребёнок? В войну, такие мальчишки, как он партизанили.
А этот рохля, маменькин сынок.
Я впервые видела дядю раздражённым и очень удивилась этому.
Сёмка присмирел, как – то весь сморщился и ушёл спать, отказавшись от ужина.
С двоюродным братцем моим мы подружились не сразу. Я ненавидела в этом «слабаке» постоянное стремление выкрутиться из весьма неприятных ситуаций. И моё желание «съездить» ему по веснушчатой физиономии, неотвязно следовало за мной.
Сёмка и я учились в одной школе, даже в одном классе и сидели почти рядом. Я - впереди, он - сзади. Парты были неудобные деревянные. И мальчишка часто дёргал спинку, о которую я опиралась. Ясное дело, доставляя мне неудобство, Семён заставлял то и дело поворачиваться, чтобы услышать мой протест. Но отчего - то не ему доставалось за нарушения дисциплины? А о получаемых мною двойках, Сёмкой немедленно сообщалось дома. Естественно я исправляла неприятность на пятёрку, но братец получал от меня заслуженную мзду, а вот какую догадайтесь сами.
-Тебе бы мальчишкой родиться,- часто говорила мама.
-Ну, прямо атаман в юбке,- подтверждала, улыбаясь, бабушка.
Не смотря на мой «не совсем уживчивый» нрав, меня любили и взрослые и товарищи. А вот Семёна не особенно жаловали они своим вниманием за лживый и изворотливый характер.
Но детство тем и хорошо, что не помнит долго обид. Ссорились мы с Семёном и мирились, и шалили часто. Фантастические замыслы, надуманные в наших не по годам умных головках притворялись в жизнь.
Дед наш имел крохотную мастерскую. А проще, в сарайчике он поставил стол с тисочками и с множеством нужных приспособлений, чтобы ставить заплаты на чайники, тазы, самовары, исправлять примусы и керогазы,-
-Время сейчас тяжёлое, часто говорил дед,- у государства более важные проблемы, нежели предметы первой необходимости для людей. Отстраиваются заводы, фабрики. А нашу семью моё «предприятие» кормит, слава Богу.
И мы, ребятня кружились рядом, заглядывая в дедову мастерскую. А случалось и помогали деду принести что- то из металлического лома, или напоить холодной водой прямо из крана. Дед иногда только мне разрешал зажимать в тисочки либо металлическую пластинку, либо ключ, который собирался поправить. Показывал, как пользоваться напильником.
-Ох и досужая ты,- при этом говаривал он, - смелая, любопытная всё тебе знать надо. Мальчишкой бы тебе родиться, многое бы я тебе рассказал, многому бы научил.
На интересную мысль однажды, как мне показалось, навёл меня обыкновенный кирпич с круглыми глубокими углублениями. Посоветовавшись с Сёмкой, и сообщив о замысле дворовым товарищам, мы решили, стащить олово у деда. У него его было « навалом». Растопили мы его и залили в углубления. Нам нужен был необычайный материал, чтобы построить пирамиду Хеопса и ловить энергию космоса. Надо сказать, что читать мы любили. А коли много читаешь, то и фантазий невпроворот.
Дед кричал на всех. И маме попало, и бабушке. Перевернули и сарай, и дом, и пространство около. А пропажа мирно лежала «всамделишном» шкафчике для кукол.
Меня и наказали, поставили в угол на колени, на кукурузу.
Стою, молчу, ни одной слезинки, больно, терплю, отказываюсь рассказывать зачем и почему? -
-Призналась же, что виновата, к чему ещё какие то объяснение. А выдавать кого-то, это предательство, самое страшное, что может быть,- думала я.
Не выдержал братец моих мучений.
- Тётя Вера, хныкал мальчишка,- отпустите Галку, ну честное слово, это я придумал и сделал, и её вовлёк, и ребят собрал. Но его, почему то, не наказали, а меня отпустили и даже дед купил нам мороженное.
-Слабак, «после освобождения»,- сказала я ему,- слабак и предатель.
Но как ни странно именно после этого случая мы подружились с Семёном.
Сёмкин отец иногда присылал коротенькие письма из поверженной страны. Письма были похожи на записки из несколько слов, но нам говорилось, что у Павла всё хорошо, работает, устаёт, скучает. Это только спустя много лет и прочитав массу книг о войне, я поняла, что фашисты были уничтожены, но простые немцы нуждались в помощи, и Советские люди, помогали налаживать быт и отстраивать разрушенное.
После общего прочтения, дед уходил в свою мастерскую и надолго запирался там, пропускал обед и приходил лишь к ужину, усталый, хмурый.
Мы понимали, что - то деду не нравится, с чем - то он не согласен, и старались не шуметь. А после ужина уходили во двор.
Семён выпрашивал письмо, засовывал его во внутренний карман школьной, формы и ходил, как гусак, высоко задрав белобрысую голову.
О письмах Сенька даже близким друзьям ничего не говорил.
Он будто бы где – то, в глубинах своей детской обиженной временем души чувствовал, что ни к чему возбуждать не здоровое любопытство товарищей. Слишком свежие раны были в душах у народа после такой чудовищной войны.
Письма были для нас с Семёном – тайной, глубоко хранимой. И наши, порой заговорщицкие физиономии, мирные шушуканья на переменах вызывали недоумение товарищей,-
-Сдружились одним словом, - хихикал Валёк, сосед мой по парте,- что произошло, Галка? Враги и вдруг – друзья. Вы девчонки, какой то не понятный народ.
Я кокетливо закатывала глаза, хмыкнув, пожимала плечами, тем самым уходила от назойливых вопросов Валька.
Родители Семёна приехали в отпуск только через год. Огромная фигура дяди Павла внезапно появилась в маленьком бабушкином коридорчике, именуемом кухней, когда мы, допивая компот из вишни, весело болтали с братцем о предстоящей, только нам известной проделке.
Дядя подхватил нас вместе, сжал так, что дышать стало нечем. Мы визжали, отбивались и руками, и ногами. А он большой, счастливый, в военном костюме, на котором красовались колодки, вместо медалей, орден красного знамени, орден славы, смеялся и шутил вместе с нами.
Прибежала бабушка, обняла сына, запричитала, потащила в комнату. А уже через минуту в комнате, как говориться, места не было. И соседи, и родственники рядом. Поздороваться, что – то сказать, дотронуться, или просто увидеть Павла было необходимо. Люди то были особенные открытые, родственные, родные, чужих не было.
Протиснулся дед, обнял дядю, похлопал по спине и вдруг заплакал, тихо, не стесняясь, слёз своих. Слёзы текли по старым морщинистым щёкам и застревали в усах деда.
Мы были ошарашены – дед, гордый, строгий, которого мы боялись, плачет.
Дядя не стал утешать его. Он крепко, как маленький мальчик прижался к деду, приник уже седеющей головой к его груди и громко отчётливо сказал,-
- У меня всё хорошо, отец! Так велит партия.
А потом был стол с вином, с рыбой, с овощными закрутками, картошкой и всем тем, что приносили приходившие люди. Так было принято, тяжело жили после войны. Но единой семьёй жили в горе и радости. Друг другу помогали.
А нам с братом привезли подарки. Подарками не баловали, игрушек почти не было. А здесь – воздушные красные шары из тугой резины с огромными буквами СССР. Надували их всем «колхозом»
Но радость продолжалась не долго . Братец, разозлившись чего – то на меня, проколол шилом мой шар, а потом и свой, в знак солидарности.
Через две недели дядя с женой, тонкой высокой, стройной, как берёзка Маняшей, уезжал к месту службы.
Погладив мои спутанные волосы, она попросила приглядывать за своим «охламоном», то бишь Сёмкой.
- Ты умнее его,- улыбаясь, сказала она,- а он чучело огородное и только. Я рада, что вы дружите.
Я ничего не сказала в ответ, только, как и Семён подставила щёку для поцелуя и повисла на дяде. А он, обхватив сына и меня сильными руками, долго кружил по комнате.
-Не ссорьтесь, повторял он,- дружите. Вы родные и должны любить, и защищать друг друга. Радуйтесь жизни, у вас всё впереди.
Мы и радовались, и дружили, и ссорились, и хотели совершить что – то этакое, чтобы все заговорили, ну может быть, даже сильно наказали нас.
План подобного мероприятия созрел как – то сразу стоило нам пройти между длинными узкими сараями в конце двора. Нужна была доска для палубы корабля, придуманного Семёном. Я вспомнила, что широкая, измалёванная чёрной краской, была именно там. Она одиноко висела на ржавом гвозде, загораживая вход куда - то. Не без труда мы её отодрали от сарая. И нам открылся узкий лаз, а за ним длинный широкий проход. Он, был наподобие вытянутой коробки и примыкал к сараям. Заваленный всякой всячиной, он нам внушал и страх, и любопытство. Вползали на четвереньках, опираясь руками о грязную бумагу с непонятными чужими буквами, отбрасывали рваные газеты, липнущие к рукам. Пробивающийся откуда то - сверху свет, помогал увидеть содержимое длинной деревянной коробки. Это и консервные банки с иностранными наклейками, и немецкие пробитые каски, и полусгнившая синяя одежда. Валялись кости, чей то сломанный протез, пахло дохлятиной. В детских головках фантазии сменяли одна другую. Мы знали, что в нашем городе полгода бесчинствовали фашисты, потому этот хлам наталкивал на очень страшные мысли. И решили мы с Сёмкой сжечь увиденные «немецкие трофеи».
Нужно было горючее. Его позаимствовали у моего отца в баке мопеда. Благо его надо было совсем немного.
Выплеснули добытый бензин и бросили спичку. Осень была очень сухая, и деревянная стенка сарая вспыхнула мгновенно.
Вытащил меня Сенька, чёрный, перепуганный. Ожогов было мало.
-Хорошо отделались,- говорили соседи,- могло быть, не приведи Господи.
Огонь затушили. Жители выстроились в цепочку и передавали друг другу вёдра, наполненные водой.
Нас естественно наказали, предварительно осмотрев и смазав ожоги.
Колен и кукурузы было более, чем достаточно для того, чтобы мы поняли степень нашей виновности. Деду дали честное пионерское, что никогда, даже в таком серьёзном деле, поджогов совершать не будем.
Но после этого события были забиты все чердачные входы. И наша дворовая братия погоревав, согласилась отказаться от чердачных походов.
Письма от дяди приходили довольно часто. Но однажды где – то пол года заветных весточек не было. Почтальон лишь разводил руками и повторял заученную фразу,
- Пишут, придёт письмо, потерпите немного.
Мама моя и бабушка плакали, стараясь ничего не говорить любопытствующим соседям и не показывать своих слёз. Дед ходил хмурый часто срывался на бабушку, будто она была виновата в чём - то.
А когда почтальон принёс конверт с множеством штампов и марок, дед устроил праздник, накупил нам конфет, дал денег на кино, и целый день ходил гордый, весёлый,-
-Словно начищенный самовар, - смеялась бабушка.
Приехали родители Сёмки лишь через два года. И вновь веселье, нам подарки. На этот раз фарфоровые куклы. Куклы – невероятно красивые, в сказочных шёлковых платьях, в сапожках. А на головках белые шляпки
и белокурые локоны до самых плечиков. Куклы умели произносить несколько слов и закрывать глаза.
-Для мальчишки и куклу?- удивлялась бабушка.
-Чего было, то и купил ,- оправдывался Павел.
Сенька разбил куклу на следующий день, пытаясь увидеть механизм, спрятанный внутри.
А у меня моя обожаемая красавица просуществовала ещё где –то с год.
Уронила я её нечаянно. Фарфоровая ведь, вот и рассыпалась. Ревела я белугой долго, пока не пообещали другую куклу купить. Купили - гуттаперчевую. В моей стране подобные необычно – сказочные куклы стали производить много лет позже. Я школу уже заканчивала и увидела такую же у проходившей девчушки.
-Счастливая,- позавидовала я,- у тебя есть уже наши отечественные игрушки.
А наше поколение и игрушек то толком не видело!
Но это было много позже, а пока мы ходили с Семёном в школу и до окончания её, было очень далеко.
Ещё через год родители забрали Сёмку и увезли в Грузию, к новому месту службы моего дяди.
Потом и навсегда новым местом службы стала Волга. Вся семья приезжала несколько раз к нам в гости и уже с маленькой Наталкой, вредной и капризной, как и Сёмка. Но дядя очень любил свою дочурку и прощал ей все шалости.
Семён вырос, возмужал, но прежних доверительных отношений между нами не было. Порой не о чем было даже говорить. Мне он казался заумным, занозистым. И я старалась не особенно долго общаться с ним. Пару раз приходили письма, в которых он бесконечно хвалил себя любимого, чем окончательно уничтожил доброе отношение к себе.
Семён, как он представился мне - долговязый, некрасивый мальчишка десяти лет, был явно недоволен новым жилищем и обитателями его. Он кривлялся и капризничал до тех пор, пока не получил довольно увесистый подзатыльник, подаренный отцом его, обожаемым мною дядюшкой, подполковником, высоким широкоплечим красавцем.
- Павло, нельзя же так,- это моя мама вступилась за Сёмку,- устал ребёнок, а ты!
- Мужик уже, какой там ребёнок? В войну, такие мальчишки, как он партизанили.
А этот рохля, маменькин сынок.
Я впервые видела дядю раздражённым и очень удивилась этому.
Сёмка присмирел, как – то весь сморщился и ушёл спать, отказавшись от ужина.
С двоюродным братцем моим мы подружились не сразу. Я ненавидела в этом «слабаке» постоянное стремление выкрутиться из весьма неприятных ситуаций. И моё желание «съездить» ему по веснушчатой физиономии, неотвязно следовало за мной.
Сёмка и я учились в одной школе, даже в одном классе и сидели почти рядом. Я - впереди, он - сзади. Парты были неудобные деревянные. И мальчишка часто дёргал спинку, о которую я опиралась. Ясное дело, доставляя мне неудобство, Семён заставлял то и дело поворачиваться, чтобы услышать мой протест. Но отчего - то не ему доставалось за нарушения дисциплины? А о получаемых мною двойках, Сёмкой немедленно сообщалось дома. Естественно я исправляла неприятность на пятёрку, но братец получал от меня заслуженную мзду, а вот какую догадайтесь сами.
-Тебе бы мальчишкой родиться,- часто говорила мама.
-Ну, прямо атаман в юбке,- подтверждала, улыбаясь, бабушка.
Не смотря на мой «не совсем уживчивый» нрав, меня любили и взрослые и товарищи. А вот Семёна не особенно жаловали они своим вниманием за лживый и изворотливый характер.
Но детство тем и хорошо, что не помнит долго обид. Ссорились мы с Семёном и мирились, и шалили часто. Фантастические замыслы, надуманные в наших не по годам умных головках притворялись в жизнь.
Дед наш имел крохотную мастерскую. А проще, в сарайчике он поставил стол с тисочками и с множеством нужных приспособлений, чтобы ставить заплаты на чайники, тазы, самовары, исправлять примусы и керогазы,-
-Время сейчас тяжёлое, часто говорил дед,- у государства более важные проблемы, нежели предметы первой необходимости для людей. Отстраиваются заводы, фабрики. А нашу семью моё «предприятие» кормит, слава Богу.
И мы, ребятня кружились рядом, заглядывая в дедову мастерскую. А случалось и помогали деду принести что- то из металлического лома, или напоить холодной водой прямо из крана. Дед иногда только мне разрешал зажимать в тисочки либо металлическую пластинку, либо ключ, который собирался поправить. Показывал, как пользоваться напильником.
-Ох и досужая ты,- при этом говаривал он, - смелая, любопытная всё тебе знать надо. Мальчишкой бы тебе родиться, многое бы я тебе рассказал, многому бы научил.
На интересную мысль однажды, как мне показалось, навёл меня обыкновенный кирпич с круглыми глубокими углублениями. Посоветовавшись с Сёмкой, и сообщив о замысле дворовым товарищам, мы решили, стащить олово у деда. У него его было « навалом». Растопили мы его и залили в углубления. Нам нужен был необычайный материал, чтобы построить пирамиду Хеопса и ловить энергию космоса. Надо сказать, что читать мы любили. А коли много читаешь, то и фантазий невпроворот.
Дед кричал на всех. И маме попало, и бабушке. Перевернули и сарай, и дом, и пространство около. А пропажа мирно лежала «всамделишном» шкафчике для кукол.
Меня и наказали, поставили в угол на колени, на кукурузу.
Стою, молчу, ни одной слезинки, больно, терплю, отказываюсь рассказывать зачем и почему? -
-Призналась же, что виновата, к чему ещё какие то объяснение. А выдавать кого-то, это предательство, самое страшное, что может быть,- думала я.
Не выдержал братец моих мучений.
- Тётя Вера, хныкал мальчишка,- отпустите Галку, ну честное слово, это я придумал и сделал, и её вовлёк, и ребят собрал. Но его, почему то, не наказали, а меня отпустили и даже дед купил нам мороженное.
-Слабак, «после освобождения»,- сказала я ему,- слабак и предатель.
Но как ни странно именно после этого случая мы подружились с Семёном.
Сёмкин отец иногда присылал коротенькие письма из поверженной страны. Письма были похожи на записки из несколько слов, но нам говорилось, что у Павла всё хорошо, работает, устаёт, скучает. Это только спустя много лет и прочитав массу книг о войне, я поняла, что фашисты были уничтожены, но простые немцы нуждались в помощи, и Советские люди, помогали налаживать быт и отстраивать разрушенное.
После общего прочтения, дед уходил в свою мастерскую и надолго запирался там, пропускал обед и приходил лишь к ужину, усталый, хмурый.
Мы понимали, что - то деду не нравится, с чем - то он не согласен, и старались не шуметь. А после ужина уходили во двор.
Семён выпрашивал письмо, засовывал его во внутренний карман школьной, формы и ходил, как гусак, высоко задрав белобрысую голову.
О письмах Сенька даже близким друзьям ничего не говорил.
Он будто бы где – то, в глубинах своей детской обиженной временем души чувствовал, что ни к чему возбуждать не здоровое любопытство товарищей. Слишком свежие раны были в душах у народа после такой чудовищной войны.
Письма были для нас с Семёном – тайной, глубоко хранимой. И наши, порой заговорщицкие физиономии, мирные шушуканья на переменах вызывали недоумение товарищей,-
-Сдружились одним словом, - хихикал Валёк, сосед мой по парте,- что произошло, Галка? Враги и вдруг – друзья. Вы девчонки, какой то не понятный народ.
Я кокетливо закатывала глаза, хмыкнув, пожимала плечами, тем самым уходила от назойливых вопросов Валька.
Родители Семёна приехали в отпуск только через год. Огромная фигура дяди Павла внезапно появилась в маленьком бабушкином коридорчике, именуемом кухней, когда мы, допивая компот из вишни, весело болтали с братцем о предстоящей, только нам известной проделке.
Дядя подхватил нас вместе, сжал так, что дышать стало нечем. Мы визжали, отбивались и руками, и ногами. А он большой, счастливый, в военном костюме, на котором красовались колодки, вместо медалей, орден красного знамени, орден славы, смеялся и шутил вместе с нами.
Прибежала бабушка, обняла сына, запричитала, потащила в комнату. А уже через минуту в комнате, как говориться, места не было. И соседи, и родственники рядом. Поздороваться, что – то сказать, дотронуться, или просто увидеть Павла было необходимо. Люди то были особенные открытые, родственные, родные, чужих не было.
Протиснулся дед, обнял дядю, похлопал по спине и вдруг заплакал, тихо, не стесняясь, слёз своих. Слёзы текли по старым морщинистым щёкам и застревали в усах деда.
Мы были ошарашены – дед, гордый, строгий, которого мы боялись, плачет.
Дядя не стал утешать его. Он крепко, как маленький мальчик прижался к деду, приник уже седеющей головой к его груди и громко отчётливо сказал,-
- У меня всё хорошо, отец! Так велит партия.
А потом был стол с вином, с рыбой, с овощными закрутками, картошкой и всем тем, что приносили приходившие люди. Так было принято, тяжело жили после войны. Но единой семьёй жили в горе и радости. Друг другу помогали.
А нам с братом привезли подарки. Подарками не баловали, игрушек почти не было. А здесь – воздушные красные шары из тугой резины с огромными буквами СССР. Надували их всем «колхозом»
Но радость продолжалась не долго . Братец, разозлившись чего – то на меня, проколол шилом мой шар, а потом и свой, в знак солидарности.
Через две недели дядя с женой, тонкой высокой, стройной, как берёзка Маняшей, уезжал к месту службы.
Погладив мои спутанные волосы, она попросила приглядывать за своим «охламоном», то бишь Сёмкой.
- Ты умнее его,- улыбаясь, сказала она,- а он чучело огородное и только. Я рада, что вы дружите.
Я ничего не сказала в ответ, только, как и Семён подставила щёку для поцелуя и повисла на дяде. А он, обхватив сына и меня сильными руками, долго кружил по комнате.
-Не ссорьтесь, повторял он,- дружите. Вы родные и должны любить, и защищать друг друга. Радуйтесь жизни, у вас всё впереди.
Мы и радовались, и дружили, и ссорились, и хотели совершить что – то этакое, чтобы все заговорили, ну может быть, даже сильно наказали нас.
План подобного мероприятия созрел как – то сразу стоило нам пройти между длинными узкими сараями в конце двора. Нужна была доска для палубы корабля, придуманного Семёном. Я вспомнила, что широкая, измалёванная чёрной краской, была именно там. Она одиноко висела на ржавом гвозде, загораживая вход куда - то. Не без труда мы её отодрали от сарая. И нам открылся узкий лаз, а за ним длинный широкий проход. Он, был наподобие вытянутой коробки и примыкал к сараям. Заваленный всякой всячиной, он нам внушал и страх, и любопытство. Вползали на четвереньках, опираясь руками о грязную бумагу с непонятными чужими буквами, отбрасывали рваные газеты, липнущие к рукам. Пробивающийся откуда то - сверху свет, помогал увидеть содержимое длинной деревянной коробки. Это и консервные банки с иностранными наклейками, и немецкие пробитые каски, и полусгнившая синяя одежда. Валялись кости, чей то сломанный протез, пахло дохлятиной. В детских головках фантазии сменяли одна другую. Мы знали, что в нашем городе полгода бесчинствовали фашисты, потому этот хлам наталкивал на очень страшные мысли. И решили мы с Сёмкой сжечь увиденные «немецкие трофеи».
Нужно было горючее. Его позаимствовали у моего отца в баке мопеда. Благо его надо было совсем немного.
Выплеснули добытый бензин и бросили спичку. Осень была очень сухая, и деревянная стенка сарая вспыхнула мгновенно.
Вытащил меня Сенька, чёрный, перепуганный. Ожогов было мало.
-Хорошо отделались,- говорили соседи,- могло быть, не приведи Господи.
Огонь затушили. Жители выстроились в цепочку и передавали друг другу вёдра, наполненные водой.
Нас естественно наказали, предварительно осмотрев и смазав ожоги.
Колен и кукурузы было более, чем достаточно для того, чтобы мы поняли степень нашей виновности. Деду дали честное пионерское, что никогда, даже в таком серьёзном деле, поджогов совершать не будем.
Но после этого события были забиты все чердачные входы. И наша дворовая братия погоревав, согласилась отказаться от чердачных походов.
Письма от дяди приходили довольно часто. Но однажды где – то пол года заветных весточек не было. Почтальон лишь разводил руками и повторял заученную фразу,
- Пишут, придёт письмо, потерпите немного.
Мама моя и бабушка плакали, стараясь ничего не говорить любопытствующим соседям и не показывать своих слёз. Дед ходил хмурый часто срывался на бабушку, будто она была виновата в чём - то.
А когда почтальон принёс конверт с множеством штампов и марок, дед устроил праздник, накупил нам конфет, дал денег на кино, и целый день ходил гордый, весёлый,-
-Словно начищенный самовар, - смеялась бабушка.
Приехали родители Сёмки лишь через два года. И вновь веселье, нам подарки. На этот раз фарфоровые куклы. Куклы – невероятно красивые, в сказочных шёлковых платьях, в сапожках. А на головках белые шляпки
и белокурые локоны до самых плечиков. Куклы умели произносить несколько слов и закрывать глаза.
-Для мальчишки и куклу?- удивлялась бабушка.
-Чего было, то и купил ,- оправдывался Павел.
Сенька разбил куклу на следующий день, пытаясь увидеть механизм, спрятанный внутри.
А у меня моя обожаемая красавица просуществовала ещё где –то с год.
Уронила я её нечаянно. Фарфоровая ведь, вот и рассыпалась. Ревела я белугой долго, пока не пообещали другую куклу купить. Купили - гуттаперчевую. В моей стране подобные необычно – сказочные куклы стали производить много лет позже. Я школу уже заканчивала и увидела такую же у проходившей девчушки.
-Счастливая,- позавидовала я,- у тебя есть уже наши отечественные игрушки.
А наше поколение и игрушек то толком не видело!
Но это было много позже, а пока мы ходили с Семёном в школу и до окончания её, было очень далеко.
Ещё через год родители забрали Сёмку и увезли в Грузию, к новому месту службы моего дяди.
Потом и навсегда новым местом службы стала Волга. Вся семья приезжала несколько раз к нам в гости и уже с маленькой Наталкой, вредной и капризной, как и Сёмка. Но дядя очень любил свою дочурку и прощал ей все шалости.
Семён вырос, возмужал, но прежних доверительных отношений между нами не было. Порой не о чем было даже говорить. Мне он казался заумным, занозистым. И я старалась не особенно долго общаться с ним. Пару раз приходили письма, в которых он бесконечно хвалил себя любимого, чем окончательно уничтожил доброе отношение к себе.
Рейтинг: 0
280 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
