Кукиш

     Первомай… Как-то никогда, никак не думал, не чувствовал, не держал его за праздник. Золотистые, с шипящим жирком шашлыки; пробуждающаяся, будто сонный малыш природа; горячая добрая выпивка; гул ни к чему не обязывающей беседы – это да, все для твоей натуры, но праздник в смысле искренней радости души твоей?.. Ну кому придет в голову сердечно поздравить кого близкого (да хоть жену), иль наугад взятого проходящего мимо по улице мещанина с Первомаем? Не Новый год, не Воскресение же Господне. Но это веселье, но эта весна, но эта черемуха, что так необдуманно дерзко первою средь дерев одевается душистой и нежною листвою; из набухшей еще талой водою земли молодые побеги крапивы такие сочные и безобидные, не озлившиеся еще на мир - хоть в рот клади. Ну и повод выпить вроде… Русскому человеку… Ах… и до чего нравится, не знаю почему – люблю, когда придется случай вдруг так назвать себя: «русский человек». Ни шовинизма тут нет, ни патриотизма, ни гордости за Чайковского там, Врубеля или Гоголя, а просто напишешь (а лучше и вслух) – и тепло как-то, будто дома у печки глядишь на огонь и родные все тоже дома. «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров…». Ну…, к черту пьяную слезу. В общем, русскому человеку выпить оно можно и так, и без насущной причины, но совсем по-другому глядится, ежели с поводом… Бессмысленным правда… Бог его знает, может, самая бессмысленность эта и рождает поиск, черт бы его, смысла?.. Так или иначе, в застолье, выпивши, человек совершенно становится как бы… умнее. Он и так-то, любой наугад взятый человек совсем неглуп. Что бы ни говорили о нас умные, но выпивший - точно умнее еще и умных. Какая-то потаенная глубина, какую в трезвых и не сыскать.

     Разумеется, вряд ли являлись на земле открытия яйцеголовых ученых этих, которые бы сделали, как бы совершили их, открытия эти свои, исключительно выпивши (во сне еще случалось с каким другим, но выпивши…). Между первым законом, скажем, Кеплера и последним его законом, то есть всего лишь третьим по счету - дистанция в тридцать лет. Тридцать лет вычислений и размышлений. Невозможно пить вино тридцать лет и оставаться при этом, хм…, как бы в умственном тонусе. Человек, Кеплер то есть, уже умер, а законы, гляди, действуют. Ньютон от них и гравитацию открыл, и тоже, судя по всему, будучи совсем трезвым. В общем, умные открытия делаются человеком в трезвом уме и твердой памяти, а умнее человек становится, вишь ты, именно спьяну и почти без памяти. Почему?

     Такое дело оно понятное… Не договорившись о терминах дискутировать, да просто даже заявлять чего про мозги нелепо. Ну…, как бы…, что есть такое «умный человек»? Благообразный вид, приличный костюм, цитаты там всякие, слог, стиль, нрав, деньги, дети в Го играют, в общем, прям по Чехову?.. Не знаю. В праздник так кажется, слышится, мыслится, что этот сейчас перед глазами вроде пьяный, пардон, выпивший человек… - он вроде к Богу ближе. Это я здесь о поэтах говорю (или оратор поэт и был?). Ну да… Они, поэты эти, вроде законов-то не пишут, спутники после ихних виршей не взлетают…, электростанции, бомбы не взрываются…, а к Богу, тем не менее, как-то ближе. Ближе почему? – потому что часто (с талантом ли, чаще без) выпивши бывают. С линейкой, с мензуркой к Богу не подкатишь, анализов не сымешь. Тут чутьё поэтическое надобно, ямб с хореем, типа нюха. Бога, однако, и сбоку-то, в профиль никакой гад не видал, чего уж говорить чтобы со спины. Со спины оно было бы любопытно… А Он есть истина – не мелочь какая пузатая, не Кеплер, не Ньютон… - куда как огромнее науки трезвой. Бога пифагоровой цифрой не взять со спины-то. А у Того за спиной ой как много всего… Ну…, не так много, если поразмыслить, - не вселенная, сколь бы много ни пели о ней ученые с поэтами - кукиш у Него за спиной. В смысле…, глядит на человечество, плачет о нем, как бы даже искренне горюет, и слеза тут в иконе нарисована и скорбность вселенская в очах, а Сам, сука, веками в кровь месит да под лопатками сзади тот самый кукиш и держит.

     Не то чтобы надо тут же сделаться поэтом иль ученым, чтобы заглянуть за спину, за иконостас, за Царские врата, да кукиш тот увидать… Просто-напросто выпить надо крепко, а там, поумнев (или прозрев, аки Савл), и подумать прилежно. Вот прожита жизнь. С верою – не абы как. Не то чтобы воцерковленно, праведно там… - всяко было. Ну…, не без другого-третьего за душой, как водится, но как бы и в раскаянии, в обещанной надежде на Него, в смысле снисходительности, понимания, прощения…. И Евангелия отдохновенно-поучительные, и радуга такая впереди светила, и искры такие, фейерверки типа, и себе, и людям всем на земле, и черт знает чего еще такого только ни примыслилось искреннему взору, гладя в даль божественную нескончаемую. Нескончаемую… Кукиш! Везде и всюду этот кукиш! С толстыми розовыми пальцами, с откуда-то маникюром, с золотистыми волосками на фалангах, убедительный, крепкий. «Только трезвый кретин будет предполагать, будто такое сложное как человек, родилось из инфузории; еще больший кретин станет утверждать, что рождение это имеет хоть какую-то идею вообще; и уж последний кретин подумает: все это ради него, человека, прямо в шестой день творения его» (и до этого места, и после - близко к тексту, а здесь и совсем была прямая цитата поэта).

     Корова, пока жует траву – счастлива… Повели на бойню – несчастлива… Сутки до «сакрального» дня, её не поят, не кормят (для очищения, разумеется, кишечника), после привязывают к «сакральному»-же столбу рога её для фиксации головы, бьют потом деревянным молотком в лоб с целью оглушения и обездвижения (глядят, нет ли при этом в глаза ее кроткие, последние?) и, наконец, режут ножиком сонную артерию – никаких нанотехнологий, как встарь. Дальше кровь, ливер, все такое… Никто не спросит – о чем думала, о чем мечтала несчастная. О чем мечтаем, мечтали мы, почему всегда, всепоголовно несчастливы мы в конце пути – кому интересно? Уж Богу точно - вряд ли. Хлопотно это…, рога привязывать… и все такое. Кончина наша длиннее, витиеватее, изощреннее коровьей, но суть… От гипотез ученых и сентенций поэтов, от интеллектуального или провиденциального прозрения их ничего не меняется ни в скотской, ни в человечьей судьбе. Никто не открыл ни смысла, ни затей Его. Неисповедимы пути Его. А что дано? до чего дознались? Мудрец вывел: «Я знаю только то, что ничего не знаю»; поэт выдал: «Тогда мы видим, что пуста была златая чаша, что в ней напиток был - мечта, и что она - не наша!». Мечта… Не наша. А чья? Выводя корову на лужок, ласково похлопывая её по лоснящейся холке, пастух держит за спиной огромный кукиш и… ей хана. Вводя нас в жизнь, сосредоточив теплые глаза Свои на нас, Бог держит за спиной огромный кукиш и… нам хана. Про стейк, про корову - понятно. А вот что с нами? В чьем чреве беконом, какому изысканному желудку послужим и мы? Сократ не сообразил, Лермонтов не догадался, Христос не ответил, Будда смолчал, корова не ведает, а мы и вовсе мимо проходили…

     А выпивший знает. Выпивший смотрит с ироничной улыбкою на то, на что и ученый, и поэт с коровой глядят напряженно. Всё видит, всё примечает. Умнее выпившего – только юродивый. Выпивший и есть юродивый. Мысли его просты и понятны. Понятны, правда, только выпившему, а вот трезвому досадливо скучны (почему трезвенники так черны на вечеринках). Трезвого прямо скручивает от тривиальности истины. Ему пьяный просто противен, и вовсе не по банальной семантике этого наречия, но до тошнотной тошноты противоположен, противопоставлен. Трезвому такая истина претит, и ему жутко обидно, что она так проста, и что догадываться до нее большого ума-то совсем не требуется. Ему бы посложнее чего, повычурнее. Ему бы бозон Хиггса или кодирование аминокислотных остатков в нуклеотидах белков. Идея, признание собственной ничтожности и бесполезности так легко дается выпившему, но так невыносимо констатировать умному. Выпивший все осознал, все принял, ему море по колено отнюдь не из пьяной храбрости, но от постылого ума. Правда… смысл бессмысленности он так и не открыл.

     Однако…, как жаль, что мы завтра протрезвеем, снова обретем, нет – сыграем, продолжим играть в смысл, которого нет. Задумчиво улыбаясь, погладим по щеке жену, у которой нет будущего, обнимем детей, у которых нет будущего, снова вдохнем этот мир, этот воздух, в коем все тлен, все суета и томление духа, но… до следующей попойки, где истина, пусть и не восторжествует, но хотя бы чуть прикоснется к воспаленному уму ничтожного человека, указывая на его никчемную ненужность, но почему-то ему станет вдруг опять весело, пусть даже и по поводу совсем бестолкового праздника, зачем такие и нужны человеку. Если отсечь всякое политическое и социальное – Первомай хороший праздник. Не солидарности всех на земле трудящихся - нет, но какой-то тихой грусти одного случайного и одинокого человека по всему случайному и одинокому человечеству. 

 
     ***

     Гости разъехались. Холодает. На спасает и старый шерстяной плед. Угли как-то тоскливо-прощально гаснут, как погаснет наверное и всё когда-то. На рассохшийся временем дощатый дом, на черные, упругие ветви молодых яблонь опускается промозглый мрак. Еще не весна. Совсем не весна. Весна наступит, когда ей будет время. Время будет ей – не тебе. А что нужно тебе? Смысла жизни? Тебе только что его открыли. Что еще? Все-таки весны? О да, старик! Всем нужна весна. Даже если точно знаешь, что завтра умрешь, все равно зачем-то нужна весна. Она настолько…, настолько огромнее, выше всех твоих затей и рассуждений, пьяного бреда, инфантильного лепета… Она была до тебя и будет после тебя. Она пережила всех Заратустр, Будд, Сократов, Иисусов, Магометов и черт бы еще кто ни явился бы, - и всегда потом была весна. Может, и жаль, что тебя, спустя отмеренный тебе срок, уже не станет, но как же здорово, что весна будет повторяться всегда!

     Пора ехать. Хороший был шашлычок, и водочка была чистенькая, и беседа задушевная задалась. Разве что похмелье теперь…, выдохшееся пиво, ума остатки…, память… Черт его вспомнит. А кто что говорил о бессмысленности – так какой в том был смысл? Выпивший - он как юродивый – поди его разбери теперь.

© Copyright: Владимир Степанищев, 2017

Регистрационный номер №0383961

от 2 мая 2017

[Скрыть] Регистрационный номер 0383961 выдан для произведения:      Первомай… Как-то никогда, никак не думал, не чувствовал, не держал его за праздник. Золотистые, с шипящим жирком шашлыки; пробуждающаяся, будто сонный малыш природа; горячая добрая выпивка; гул ни к чему не обязывающей беседы – это да, все для твоей натуры, но праздник в смысле искренней радости души твоей?.. Ну кому придет в голову сердечно поздравить кого близкого (да хоть жену), иль наугад взятого проходящего мимо по улице мещанина с Первомаем? Не Новый год, не Воскресение же Господне. Но это веселье, но эта весна, но эта черемуха, что так необдуманно дерзко первою средь дерев одевается душистой и нежною листвою; из набухшей еще талой водою земли молодые побеги крапивы такие сочные и безобидные, не озлившиеся еще на мир - хоть в рот клади. Ну и повод выпить вроде… Русскому человеку… Ах… и до чего нравится, не знаю почему – люблю, когда придется случай вдруг так назвать себя: «русский человек». Ни шовинизма тут нет, ни патриотизма, ни гордости за Чайковского там, Врубеля или Гоголя, а просто напишешь (а лучше и вслух) – и тепло как-то, будто дома у печки глядишь на огонь и родные все тоже дома. «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров…». Ну…, к черту пьяную слезу. В общем, русскому человеку выпить оно можно и так, и без насущной причины, но совсем по-другому глядится, ежели с поводом… Бессмысленным правда… Бог его знает, может, самая бессмысленность эта и рождает поиск, черт бы его, смысла?.. Так или иначе, в застолье, выпивши, человек совершенно становится как бы… умнее. Он и так-то, любой наугад взятый человек совсем неглуп. Что бы ни говорили о нас умные, но выпивший - точно умнее еще и умных. Какая-то потаенная глубина, какую в трезвых и не сыскать.

     Разумеется, вряд ли являлись на земле открытия яйцеголовых ученых этих, которые бы сделали, как бы совершили их, открытия эти свои, исключительно выпивши (во сне еще случалось с каким другим, но выпивши…). Между первым законом, скажем, Кеплера и последним его законом, то есть всего лишь третьим по счету - дистанция в тридцать лет. Тридцать лет вычислений и размышлений. Невозможно пить вино тридцать лет и оставаться при этом, хм…, как бы в умственном тонусе. Человек, Кеплер то есть, уже умер, а законы, гляди, действуют. Ньютон от них и гравитацию открыл, и тоже, судя по всему, будучи совсем трезвым. В общем, умные открытия делаются человеком в трезвом уме и твердой памяти, а умнее человек становится, вишь ты, именно спьяну и почти без памяти. Почему?

     Такое дело оно понятное… Не договорившись о терминах дискутировать, да просто даже заявлять чего про мозги нелепо. Ну…, как бы…, что есть такое «умный человек»? Благообразный вид, приличный костюм, цитаты там всякие, слог, стиль, нрав, деньги, дети в Го играют, в общем, прям по Чехову?.. Не знаю. В праздник так кажется, слышится, мыслится, что этот сейчас перед глазами вроде пьяный, пардон, выпивший человек… - он вроде к Богу ближе. Это я здесь о поэтах говорю (или оратор поэт и был?). Ну да… Они, поэты эти, вроде законов-то не пишут, спутники после ихних виршей не взлетают…, электростанции, бомбы не взрываются…, а к Богу, тем не менее, как-то ближе. Ближе почему? – потому что часто (с талантом ли, чаще без) выпивши бывают. С линейкой, с мензуркой к Богу не подкатишь, анализов не сымешь. Тут чутьё поэтическое надобно, ямб с хореем, типа нюха. Бога, однако, и сбоку-то, в профиль никакой гад не видал, чего уж говорить чтобы со спины. Со спины оно было бы любопытно… А Он есть истина – не мелочь какая пузатая, не Кеплер, не Ньютон… - куда как огромнее науки трезвой. Бога пифагоровой цифрой не взять со спины-то. А у Того за спиной ой как много всего… Ну…, не так много, если поразмыслить, - не вселенная, сколь бы много ни пели о ней ученые с поэтами - кукиш у Него за спиной. В смысле…, глядит на человечество, плачет о нем, как бы даже искренне горюет, и слеза тут в иконе нарисована и скорбность вселенская в очах, а Сам, сука, веками в кровь месит да под лопатками сзади тот самый кукиш и держит.

     Не то чтобы надо тут же сделаться поэтом иль ученым, чтобы заглянуть за спину, за иконостас, за Царские врата, да кукиш тот увидать… Просто-напросто выпить надо крепко, а там, поумнев (или прозрев, аки Савл), и подумать прилежно. Вот прожита жизнь. С верою – не абы как. Не то чтобы воцерковленно, праведно там… - всяко было. Ну…, не без другого-третьего за душой, как водится, но как бы и в раскаянии, в обещанной надежде на Него, в смысле снисходительности, понимания, прощения…. И Евангелия отдохновенно-поучительные, и радуга такая впереди светила, и искры такие, фейерверки типа, и себе, и людям всем на земле, и черт знает чего еще такого только ни примыслилось искреннему взору, гладя в даль божественную нескончаемую. Нескончаемую… Кукиш! Везде и всюду этот кукиш! С толстыми розовыми пальцами, с откуда-то маникюром, с золотистыми волосками на фалангах, убедительный, крепкий. «Только трезвый кретин будет предполагать, будто такое сложное как человек, родилось из инфузории; еще больший кретин станет утверждать, что рождение это имеет хоть какую-то идею вообще; и уж последний кретин подумает: все это ради него, человека, прямо в шестой день творения его» (и до этого места, и после - близко к тексту, а здесь и совсем была прямая цитата поэта).

     Корова, пока жует траву – счастлива… Повели на бойню – несчастлива… Сутки до «сакрального» дня, её не поят, не кормят (для очищения, разумеется, кишечника), после привязывают к «сакральному»-же столбу рога её для фиксации головы, бьют потом деревянным молотком в лоб с целью оглушения и обездвижения (глядят, нет ли при этом в глаза ее кроткие, последние?) и, наконец, режут ножиком сонную артерию – никаких нанотехнологий, как встарь. Дальше кровь, ливер, все такое… Никто не спросит – о чем думала, о чем мечтала несчастная. О чем мечтаем, мечтали мы, почему всегда, всепоголовно несчастливы мы в конце пути – кому интересно? Уж Богу точно - вряд ли. Хлопотно это…, рога привязывать… и все такое. Кончина наша длиннее, витиеватее, изощреннее коровьей, но суть… От гипотез ученых и сентенций поэтов, от интеллектуального или провиденциального прозрения их ничего не меняется ни в скотской, ни в человечьей судьбе. Никто не открыл ни смысла, ни затей Его. Неисповедимы пути Его. А что дано? до чего дознались? Мудрец вывел: «Я знаю только то, что ничего не знаю»; поэт выдал: «Тогда мы видим, что пуста была златая чаша, что в ней напиток был - мечта, и что она - не наша!». Мечта… Не наша. А чья? Выводя корову на лужок, ласково похлопывая её по лоснящейся холке, пастух держит за спиной огромный кукиш и… ей хана. Вводя нас в жизнь, сосредоточив теплые глаза Свои на нас, Бог держит за спиной огромный кукиш и… нам хана. Про стейк, про корову - понятно. А вот что с нами? В чьем чреве беконом, какому изысканному желудку послужим и мы? Сократ не сообразил, Лермонтов не догадался, Христос не ответил, Будда смолчал, корова не ведает, а мы и вовсе мимо проходили…

     А выпивший знает. Выпивший смотрит с ироничной улыбкою на то, на что и ученый, и поэт с коровой глядят напряженно. Всё видит, всё примечает. Умнее выпившего – только юродивый. Выпивший и есть юродивый. Мысли его просты и понятны. Понятны, правда, только выпившему, а вот трезвому досадливо скучны (почему трезвенники так черны на вечеринках). Трезвого прямо скручивает от тривиальности истины. Ему пьяный просто противен, и вовсе не по банальной семантике этого наречия, но до тошнотной тошноты противоположен, противопоставлен. Трезвому такая истина претит, и ему жутко обидно, что она так проста, и что догадываться до нее большого ума-то совсем не требуется. Ему бы посложнее чего, повычурнее. Ему бы бозон Хиггса или кодирование аминокислотных остатков в нуклеотидах белков. Идея, признание собственной ничтожности и бесполезности так легко дается выпившему, но так невыносимо констатировать умному. Выпивший все осознал, все принял, ему море по колено отнюдь не из пьяной храбрости, но от постылого ума. Правда… смысл бессмысленности он так и не открыл.

     Однако…, как жаль, что мы завтра протрезвеем, снова обретем, нет – сыграем, продолжим играть в смысл, которого нет. Задумчиво улыбаясь, погладим по щеке жену, у которой нет будущего, обнимем детей, у которых нет будущего, снова вдохнем этот мир, этот воздух, в коем все тлен, все суета и томление духа, но… до следующей попойки, где истина, пусть и не восторжествует, но хотя бы чуть прикоснется к воспаленному уму ничтожного человека, указывая на его никчемную ненужность, но почему-то ему станет вдруг опять весело, пусть даже и по поводу совсем бестолкового праздника, зачем такие и нужны человеку. Если отсечь всякое политическое и социальное – Первомай хороший праздник. Не солидарности всех на земле трудящихся - нет, но какой-то тихой грусти одного случайного и одинокого человека по всему случайному и одинокому человечеству. 

 
     ***

     Гости разъехались. Холодает. На спасает и старый шерстяной плед. Угли как-то тоскливо-прощально гаснут, как погаснет наверное и всё когда-то. На рассохшийся временем дощатый дом, на черные, упругие ветви молодых яблонь опускается промозглый мрак. Еще не весна. Совсем не весна. Весна наступит, когда ей будет время. Время будет ей – не тебе. А что нужно тебе? Смысла жизни? Тебе только что его открыли. Что еще? Все-таки весны? О да, старик! Всем нужна весна. Даже если точно знаешь, что завтра умрешь, все равно зачем-то нужна весна. Она настолько…, настолько огромнее, выше всех твоих затей и рассуждений, пьяного бреда, инфантильного лепета… Она была до тебя и будет после тебя. Она пережила всех Заратустр, Будд, Сократов, Иисусов, Магометов и черт бы еще кто ни явился бы, - и всегда потом была весна. Может, и жаль, что тебя, спустя отмеренный тебе срок, уже не станет, но как же здорово, что весна будет повторяться всегда!

     Пора ехать. Хороший был шашлычок, и водочка была чистенькая, и беседа задушевная задалась. Разве что похмелье теперь…, выдохшееся пиво, ума остатки…, память… Черт его вспомнит. А кто что говорил о бессмысленности – так какой в том был смысл? Выпивший - он как юродивый – поди его разбери теперь.

 

Клещи

Полцарства за коня