"Лайма, верниСаш!".. (СЛАБОНЕРВНЫМ - НЕ ЧИТАТЬ!)

"Лайма,  верниСаш!"..  (СЛАБОНЕРВНЫМ - НЕ ЧИТАТЬ!)

-
… «-Далее в нашем эфире поздравление, пришедшее на сайт радиостанции:
- «Просим Вас подарить нашему старшине «Архимеду» песню Лаймы «Вернисаж»
- Да, и подпись, и содержание заявки странное, мне не понятно,  например какое отношение Архимед имеет к армии и что такое «о-бэ-эс-пэ-эн», но песня хорошая, поэтому ставим её для слушателя с именем Архимед.
- Ну, тут ещё стоят кавычки, так что это может такая у старшины кличка?
- Кличка – так кличка, а Лайма Вайкуле у нас сейчас поёт песню…..»

+
Джип тормозит резко, одновременно разом начинают мигать все лампы поворотов.
Завидев «аварийку» напиравшие сзади по полосе авто сигналят, достаточно возмущенно, обтекая справа и слева.
Кое-кто из водителей пытается хоть мимикой матерной высказаться в окно водителю, так не вовремя и не к месту, остановившемуся на оживлённой трассе.
Он не слышит.
Он не видит.
Он только осознает, что сказали недоумки малолетние в эфире радиостанции.
Он только прокручивает в голове сказанное.
Он вздрагивает от первых аккордов зазвучавшей в салоне музыки.
Удивленно настороженно смотрит на панель радиоприёмника.
«-..Нааа верниСаш еекак тоорассс сшлучайно..»
Он дергается.
Он дёргает ручку и почти выпрыгивает из двери наружу.
На горячий асфальт Международного шоссе.

-
Он дёргает ручку и почти выпрыгивает из двери наружу.
На горячую, пожухло-сгоревшую траву.
Ближе к сгоревшему не от солнца стволу тополиному.
Ствол укрывает его наполовину.
Ствол его автомата совершает полукруг над головой.
- Чисто!
Броском проносятся мимо него тени.
Три, четыре…
Пристраивается пятым.
Шестой дышит в спину.
Дверь полуразбитой пятиэтажки валяется в стороне от черноты проёма.
В проём уже ввалились первые четверо.
- Архимед, ты был прав, приём.
Рука к тангенте:
- Этаж какой?
- Как ты и говорил – четвёртый, третье окно слева.
- Откуда?
- От тебя на пять часов!
Он, полуобернувшись, видит то, что и ожидал увидеть.
Ничего.
Только безжизненные провалы оконных глазниц.
Любая из которых может стать – бойницей.
- Уже идём! – он выдыхает уже на первых маршах лестницы.
На том, что было когда-то лестницей обычной «хрущёвки», в обычном советском городе.
- Давай шустро, парней не сдержать!
- Не понял, что там у вас?!
- Архимед, тут тройка голубков была и голубка, как ты и думал.
- Стоять всем! – это он уже не в гарнитуру.
Это он уже в голос.
Это он уже вверх – вдоль стен разрушенной лестницы.
Это он уже своим рыком свою стаю на место ставит.
Иначе нельзя.
Иначе - не сдержатся.
Иначе - всё напрасно.
Поэтому он повторяет, через дыру на площадке перескакивая:
 - Стоять-бояться! – выдыхает он резко.

+
Выдыхает резко.
Стоит.
Медленно и глубоко вдыхает.
Руки подрагивают вместе с огоньком зажигалки.
Не курит.
Давно.
В машине.
А не закурить - нельзя.
- «фыне самноюуу»…еле слышно звуки  через окно.

-
Еле слышные звуки через окно.
За окном курилка.
Она же – болталка.
Она же место чистки оружия.
Чистят, болтают, курят.
Выделяются два болтуна.
Голоса похожие.
И сами – похожие.
Александр Викторович и Александр Владимирович.
Фамилия одна.
Но не однофамильцы, как треть семей в их селе.
Братья.
Их мамы – близняшки.
Парни похожи на матерей.
Потому – похожи друг на друга братья.
Хоть и двоюродные.
Старшина, глядя в окно, улыбается.
Сам себе, мыслям своим.
Какие портреты.
Какой пейзаж.
Надо ж - такая шутка природы.
Да и папы пошутили славно – Сашками обоих назвали.
Старшина их сам иногда путает.
В списке личного состава только и разницы в одну букву.
«Вл» у одного в инициалах написано.
А офицеры так почти не различают.
Если без оружия они.
С оружием понятно – Владимирович с винтовкой.
Викторович - с автоматом и прочим снаряжением снайперской пары.
Он – младше. Месяца на три.
А дедовщину – никто не отменял.
Но призвались оба - осенью.
Так военкома их мамани уговорили.
Так вместе и попали.
Так вместе и ходят.
Так вместе и ушли.
Так вместе и нашли.
На горячем асфальте.
Рядом.

+
На горячем асфальте второй окурок.
Рядом.
Он оглянулся.
Распахнул дверь.
Сразу громко пронеслось эфирное «акойпатрет Акой пыйзашшь»
Сел, резко взял вправо, через две пустых полосы шоссе - к обочине.
К стенке прижимаясь правым боком машины.

-
Резко взял вправо, через две ступеньки.
К стенке прижимаясь правым боком, левой ногой пнул.
Чуть ниже спины.
Так, чтоб не больно, но обидно.
Боец, обернувшись даже подтянулся, смущенно.
- Ты на втором пролёте растяжку снимал?
- Я там убрал провод только!
- Ты сопли там только оставил, дохлый лев! Быстро убрать!
Боец юркнул вниз молча и шустро.
Он ввалился в комнату и ещё раз повторил всем, уже голоса не повышая:
- Стоять, кому сказано!
Все и так стояли.
Его – стояли все.
Вдоль стенок, в промежутке оконном.
Лежали двое.
Плохо.
Не то, что бы плохо лежали.
Плохо, что и правда – голубки.
Плохо, что уже не поднимутся.
Пацаны совсем.
Были.

- Где ещё??
Молчаливый жест в сторону, где возле непривычного оружия шепчутся на корточках два бойца.
Хорошая картина – хороший ствол хорошо бы изучить.
Ещё раз черная перчатка махнула в сторону проёма, где раньше была ванная.
Типичная для хрущёвки – совмещёнка.
В самом проёме было сумрачно.
Проём загораживал третий лежащий.
Хороший такой лежачий.
Не то хорошо, что лежит плохо.
Хорошо, что уже не поднимется.
Этот - матёрый.
Этот и племянника своего стрелять научит.
Сына – вряд ли.
Сын у него учит английский.
В той стране, где английский – родной язык.
Но этот, бородатый – уже не язык.
Да и вряд ли сказал бы что-то нужное.
Вот с ним особо и не разговаривали.
Вот его и уложили в проёме.
Но он явно профи.
Он явно до конца делал свою работу.
Пусть черную, но честно.
А вот и его работа.
Черная.
В белой ванной лежит.
Сверху неё удобно на мягком расселся вольготно, летёха.
Ножки через край ванной свесил, болтает ими.
Улыбается: - «Архимед, ты Гений,ёптыть! Как ты их унюхал? Почём знал, что тут
будут и сколько?»
- Много.
- «Что много, старшина?!»
- Трендишь много – слазь с неё!
- «Да теперь канешна – общайся! Только зря ты не дал с ней по-нашему поговорить!»
- По-вашему будешь в кабаке в Саранске или Самаре говорить, а тут – или слушай, или Молчи!
- «Молчу, молчу, молчу, оставляю вас!»
- Собирай своих, мои – следом за вами двинут. Усёк?
Кивок, молчаливый, понятливый.

А вот тут -плохая картина.
В ванной тело.
Тело живое – это хорошо.
Тело избито уже сильно - это плохо.
На теле маскхалат хороший, немецкий, для городской местности и смешанного леса сделанный – это хорошо.
Тело размером маловато - это плохо.
Хотя – для тела хорошо уже дважды – потому что и живое, и женское. 
Потому и маленькое, потому и маскхалат отменный.
Так что отменять ничего не будем.
Снайпер.
Однозначно она снайпер.
Отличный снайпер она – однозначно.
Дорогое удовольствие.
Хороший снайпер дорого обходится.
И маскхалат – дорогой.
И винтовка – ухоженная – дорогая.
И каждый патрон к ней – дорогой.
Даже не в деньгах дорогой.
В том, что такой снайпер из такой винтовки таким патроном – ТАКИЕ дела делает, что цена – зашкаливает.
Нет цены у жизни человеческой.
Потому и зашкаливает.

Он, прищуриваясь, смотрит, ощущая как зашкаливает адреналин, как расширяются зрачки, как пульсирует жила на виске.
Он смотрит ей в глаза.
В левый глаз.
В глубокий светло-серый глаз, с широко открытым черным зрачком.
Правый глаз её заплыл синевой чернеющей.
Но левым она смотрит.
Пыталась.
Пыталась смотреть не мигая - и моргнула.
Задрожали ресницы.
Дёрнулся всхлип.
Вздёрнулась вся от вдоха резкого.
Пытаясь закричать - дёрнулся рот.
Дёрнулся скотч, рот заклеивший.
Задрожавшие ресницы столкнули слезу бесцветную, сразу розовеющую, по крови скатившуюся.
Пытается снова её зрачок с его - встретится.
Но не может – бегает, выбирает.
Из двух зрачков его она хоть в одном пытается увидеть понимание.

Он её понимает.
Он вздыхает с ней одновременно, присаживаясь на корточки, снимая перчатку, снимает с неё косынку маскировочную.
Заранее знал, что блондинкой не будет - перекрашена в брюнетку.
Заранее знал, что разбит у неё затылок будет.
Как по другому её в ванну мог вот этот бородатый профи вкинуть?
По-другому - никак - потому как парни вовремя его утихомирили.
По-другому - так в ванной сейчас горело бы бездыханное женское тело без одежды.
По-другому - так и продолжалось бы - сказки не сказки, байки - не байки, страшилки - не страшилки.
Но теперь всё по-другому.
Факт группой подтверждён.
Теперь его работа - подтвердить главное.
И  не допустить повторения.
Ему теперь надо, чтоб она поверила.

Он снимает вторую перчатку и, показывая обе пустые ладони, просит.
Она замирает.
Она шокирована.
Она в ужасе и в холодной панике.
Откуда этот стриженый седой усатый знает такие слова?
Он улыбается.
Открыто.
Красиво.
Ужас хватает её за горло.
Она поняла, что глаза её и выдали.
Один глаз, но - выдал.
Она поняла то, что он говорил ей, и выдала себя этим.
Он понял, что она поняла.
Он продолжил уже на русском.

- Я могу тебя отдать вот тем парням.
По законам войны ты враг.
Ты снайпер.
Ты худший вид снайпера.
Ты -"кукушка".
По законам войны - враг не имеет пола.
Ты стреляла специально так, чтоб лишить пола наших мужчин.

Тебе платят деньги за то, что ты делаешь.
Тебе и за сегодня заплатили.
Деньги попадают прямо на карточку в банке твоей страны.
Даже твой маленький сын может в любом банкомате их снять.
За эти деньги ты наших сыновей «снимаешь».
Поэтому - всё, что ни сделают эти парни - они будут правы.
Так?

Она кивает, но глаз не сводит.
Она понимает, что он уже точно – не отдаст.
Значит - есть шанс.
И он даёт ей этот шанс - самой снять деньги в своей стране, со своим сыном, с любого банкомата.

- Или я мог бы просто уйти.
Ты хорошо связана.
Ты не можешь выбраться сама.
Скотч обмотан так, что ты с трудом дышишь носом.
Так?

Она кивает, глаз слезится, предательски часто моргая.

- Я мог бы просто сломать нос и просто уйти???

Она кивает часто-часто, со скоростью моргающих ресниц.
Слёзы сдерживать невозможно.
И ОНИ ДУШАТ.
Нос не сломан – но дышать уже нечем.
Она представляет и понимает – он сломал.
Он сломал не нос.
Он сломал её всю.

Она готова рассказать, что он попросит.
И не ради банкомата.

- Но я этого не сделаю.
Я могу тебя попросить?

Она удивлена.
Глаз загорелся.
Заплывший правый пытается раскрыться тоже.
Он её просить хочет?
Да да да да да.
Конечно - и всё это кивками головы.

Он смотрит в её глаз.
Глубоко.
Словно ныряя в зрачок.
Словно ныряя во внутрь её самой.
Словно проткнув глазами мозг, который ожидает слов на русском языке.
Слов его просьбы.

+
«.Сашш! акой пасзашшш»
Он опускает глаза.
Две минуты двадцать секунд.
Ещё минуту и двадцать восемь секунд будет звучать песня.
Гулкий звук стука в стекло.
Он, оборачиваясь уже знает, что стоит явно гаишник.
Или как их теперь называют?
Он смотрит в глаза человеку с жезлом в руке.

Одной рукой показывает красную книжечку с золотой птицей о двух головах,
Другой рукой - два пальца.
Дай  две минуты.
Владыка жезла козыряет.
Приняв знак два за знак Виктория. Виктор. Викторович.

-
Викторович лежал почти сверху.
Владимировича собой почти закрыв.
Поздно.
И закрыл – поздно.
И нашли – поздно.
Так вместе и нашли.
На горячем асфальте.

Потом уже доктора передали, что снайпер бил специально на боль.
В того кто бежал первым - не стрелял.
Первый выстрел достался второму.
Вторым бежал Владимирович, выдавая себя и важность свою длинной винтовки.
Вот его и сбил снайпер на средине пути.
На стёршейся разметке асфальта, местами напрочь убитого гусеницами бээмпух и танков.
Так сбил, что кроме крика дикого ничего вокруг не было.
Был только Викторович.
Застывший, уже в «мёртвой зоне» от снайпера укрытый.
Сашка корчился от боли.
Сашка бросил всё и метнулся к Сашке.
Приподнял, взвалил, шагнул.
Два лица.
Два выстрела.
Два крика.
Уронил, сжался, закрыл Сашка Сашку.
Четвёртый выстрел на двоих.
Патрон импортный.
Четыре стенки бронежилета - в клочья.
Он сам осматривал.
Одного выстрела на двоих  Сашек хватило бы.
Значит так.
Надо вернуть.
Лишние выстрелы - вернуть надо.
Если Сашек не вернуть - вернуть выстрелы.

+
Полосатая палочка помахивая удалилась в зеркале заднего вида.
Глянул он на себя в зеркало.
Жуть.
Белая морда.
Горящие глаза.

-
Горящие глаза.
Она смотрит в эти глаза, ожидая и просьбы, и шанса.
Она уже согласна на всё.

-  Я могу тебя попросить, Лайма?
Она кивает часто, стараясь глаз не отвести.

-  Лайма… Верни Саш!
.
.
.
.
.
P.S...........................

+
- «А следующая песня прозвучит для Гузель из Хасавюрта «За тебя калым отдам»

Звук у автомагнитолы он убирает почти полностью.
Вибрирующий мобильный телефон уже в руке.
- Да?!
- Пап, мы приземлились уже, через сколько ты будешь?
- Я уже рядом, пока таможня и граница, думаю час у вас уйдёт.
- Хорошо, я маме скажу, что ты встречаешь нас!
Короткие гудки отбоя.
Откидывается в кресле, упираясь затылком в подголовник.
Невольно, прикрывая глаза, замечает моргающий красный огонёк на панели приборов.


-
Откидывается в кресле, упираясь затылком в подголовник.
Невольно, прикрывая глаза, замечает моргающий красный огонёк на диктофоне.
На столе в кабинете опергруппы.
Вообще-то кабинет стоматолога был.
Потому и кресло в углу с подголовником удобное.
Вся бывшая поликлиника занята штабными, да следаками, да операми.
Он всё пытается понять – ну ладно – опергруппе стоматология досталась.
А кому щасте привалило в кабинете гинеколога сидеть?
В былые годы он бы туда особистов посадил.
Ухмыльнулся мыслям своим.

- Что я спрашиваю смешного, Альберт?
Он приоткрывает глаза.
Диктофон на столе.
Кругом на стульях и кушетке офицеры двух групп.
Он в углу, в кресле стоматолога, чуть не лёжа.
Подполковник смотрит на него удивлённо.
- Я Вас спрашиваю, что смешного?
- Смешного мало, да и не меня Вы спрашивали, прошу прощения…
Домой хочу…
Все офицеры переглянулись, и тоже улыбаются.
-Ппиля,  Архимед - сиди молчи уже! – командир машет обреченно рукой, продолжает:
- Так что было дальше, лейтенант?!
Лейтенант смотрит на  него и продолжает докладывать.
- Старшина осмотрел задержанную и дал команду снайперу группы взять её винтовку и надев её маскхалат, занять позицию на крыше дома.
- В смысле надеть её маскхалат?
- Ну он,- лейтенант кивает головой, - велел ей раздеться и передал нашему снайперу её маскхалат.
- Не понял?!  Голяком её оставил?
- Нет, в трусиках и лифчике…

В очередной раз подполковник смотрит на него удивлённо-вопрошающе.
Он сел вздохнув:
- Колготы плотные, черные, трусы, не бюстгальтер, а топик, черный, спортивного типа, переделан.
- Во что переделан?
- Как назвать женский лиф с пятью слоями кевлара?
- Броне-лифчик! – прыснули смехом офицеры у окна.

Подполковник рыкнул строго, мол час у вас до самолёта остался, давайте в темпе продолжайте.
Лейтенант продолжил:
- Ну вот, позицию снайперу велел занять.
Сапёру дал команду сюрпризом сделать труп бородатого боевика, а остальным – малолетних голубков вынести на улицу, там дверь от подъезда – валялась – на неё и положили.
Потом спокойно, как он сказал, пересекли улицу и ждали у развалин дома напротив.
- Кого ждали?
- Когда он выведет задержанную и, как он велел, не стрелять никому, что бы не произошло - вроде как мы ушли.
 - Лётёха… я не понимаю – я тебя пытать должен? Ты в темпе доложи, что было – без эмоций и хватит на Архимеда косится!
- Так точно! Снайпер доложил, что занял позицию на крыше.
 Архимед, ой… старшина с задержанной снайпершей,  ожидал пока группа выполнит минирование места засады, вынесет убитых и выдвинется к соседнему зданию, где и укроется в ожидании распоряжений.
Когда по связи поступило сообщение, что наш снайпер выявил движение в развалинах девятиэтажки старшина вышел из подъезда вместе с задержанной.
- Под ручку, что ли?!
- Нет, просто он вышел, подал ей руку, помогая перешагнуть трупы на двери и спуститься с крыльца.
- Да ты – джентельмен, итихумать? Ты чё подставлялся? Ты совсем уже одичал?
Он кивает головой, улыбается подполковнику в глаза:
- Домой хочу…

+
- Алёёё!
- Да ну что вы там?
- Да вот багаж уже ждём, ты где?
-  Я рядом, выйдите – и стойте там, я вам свисну.

-
- Выйдите – и стойте там, я вам свисну.
Что бы не случилось - не стрелять, понял, командир?!
- Да, понятно.
- Сейчас - снайпера сюда - переоденем его и на крышу.
Этого - минируйте сюрпризом, а голубков выносите, двери видел у входа?
Культурно положите, лицами в небо.
Три минуты на всё.
Усёк?

Лейтенант кивает.
Он возвращается в раздолбанную ванну.
- Отдышалась?
Она кивает часто, стараясь не смотреть в его глаза.
- Ты поняла мою просьбу?

- Ты знаешь о ком я говорю?
Соглашается.
- Это ты их?
Она  тихо говорит: - Нет. Не я.
Скотч уже снят.
Как и наручники пластиковые, как и маскхалат импортный.
Он передаёт маскхалат за спину – в руки штатного снайпера.
- Дятел - шустро одеваешь и на крышу.
Ствол её изучить успел?
Сколько патронов?
Дуэль осилить не сможешь - хоть отвлеки, по-бабски ползи до края крыши, чтоб морду не видели… На косынку ещё её!
Усёк?
В ответ сибирское: - «Ага!»

Он показывает ей ладонями, чтобы подняла руки.
- Не ты, я уже понял. Но сейчас ты мне должна будешь помочь.
Помочь сделать так, чтоб тебя не убили.
Поэтому мы с тобой выйдем тогда из дома, когда все эти  уйдут с моих глаз.

Говоря, он проводит то, что сухим языком протокола называют «личный досмотр».
Что грудь неестественна - заметил сразу, как только велел раздеваться.
Что топик переделан и теперь это чудо совмещения производств Адидаса и ДюПона – тоже ощутил ладонью сразу.
То, что она сильно дёрнулась не от того что груди коснулся, а когда по бокам провёл – только подтвердило его мысли.
- Не дёргайся! Если не ты, то останешься жить.
Даже можешь потеряться в этом городе случайно, усекла?

Она кивает.
Она повторяет только одно: - Не я их!
Она не стесняется уже слёз.
Шаги всех уже стихают на лестнице.
За его спиной только силуэт сапёра, согнувшегося над бородатым.

Он резко хватает её за волосы, приставив вплотную лицо и  засовывает руку под топик.
Сбоку, сильно надавив на рёбра.
Она замирает в испуге.
Она дёрнуться пытается.
Но понимает - что всё.

Она проиграла.
Она проиграла всё.
Может даже и свою жизнь.
А может он и честен будет до конца.

В его ладони, вырванный из под слоёв кевлара, пришивной кармашек.
Он смотрит ей в лицо буквально в десяти сантиметрах.
Шепчет:
- Ты знаешь где она.
Ты пойдёшь к ней со мной.
Прямо так.
Прямо сейчас.
Просто я прогуляюсь рядом с тобой.

Он смотрит на свою руку.
Две карточки.
- Ты знаешь, где Ингрет и пойдёшь со мной к ней, к её дому.

Она всхлипывает.
Она видит уже и карточки банковские в его руке.
И сим-карты для мобильных телефонов, засунутые в тонкую резину презерватива.
И упаковку таблеток.
И шприц-тюбик.
Это смерть.
Вот так выглядит смерть.
Или всё-таки шанс есть?

Она поднимет голову.
Она смотрит ему в глаза.
- Тфои мения убивать станут, если тибеа она сделает мёртфым!

- Нет.
Не тебя.
Они свистнут артиллеристам.
Поняла?

Пошли?
Она согласно кивает.
Он показывает ей в сторону разбитого унитаза возле разрушенной стены.
- Надо?
Она смотрит с ужасом по сторонам и отрицательно машет головой.
Ну, пошли, а то и так семь минут прошло - волнуются за тебя, поди…

+
- В эфире Рекламная пауза!
Звук в небе от лайнера резко высоту набирающего на взлёте.

-
В эфире треск, в наушнике щелчок и следом полушепот:
- Архимед - есть движуха!
Девятина на десять часов от выхода.
Похоже «кукушка» на восьмом, её  прикрытие шестой и крыша.
Готов поррррработать  Дантесом! Приём.
- Если готов - поработай,  но два, три не больше!
И только по её блеску или моему свистку! Усёк!
- Ага!!

Она могла не понять половины того, что он сказал ей.
Она совсем не могла понять, что он прошептал в микрофон.
Но она точно поняла - он не убьёт!

Он пропустил её на выходе из подъезда.
Он подал руку, когда она шарахнулась от увиденного.
Пара мальчишек – семь минут назад бывшие её прикрытием, лежали не по-детски.
Взросло.
У войны - не детское лицо.
У смерти - тем более.

Он, придерживая её, сильно до острой боли сжал локоть и спросил:
-   Верни Саш, Лайма!
Цифры твои и Ингрет - быстро!!!
Сказано было  шипящим шепотом гада ползущего.
Страшно вспомнился взгляд.
Без взгляда её закачало волной из стороны в сторону.
И от шепота.
И от слов.
И от кинжальной боли в локте.
Она опустила голову.
Она покачала отрицательно:- Я не Лайма, я…

- Не гооовооориии мнеее имении, не гооовооори мне коодыы.
Поооодскааажжжи мне чччетыре цифффрыыы.
Как время гонки и твоё, и её.
Как в Раууубиччччаах вам подсказывал трееенееер.
Помниишьь Рауубиичии?

Больше он ничего не спрашивал.
Он отпустил локоть.
Она выдохнула.
Она прошептала так же медленно как и он.
Две пары пар цифр.
Как минуты и секунды.

Они вышли на остатки асфальта отбросив вечерние тени.
Он сделал несколько шагов чуть позади неё.
Он погладил её по голове, по-отцовски.
- Я не обижу тебя.
Я не обижу сына твоего.
Но ты не можешь вернуть Саш!
Я сам верну ваш долг.
Для Саш.

Он приотстал ещё на полшага.
Так много шипящих звуков, звоном остывающих, ватно заполняющих, обволакивающих.

Он заметил, как она невольно поправила топ.
На том самом месте, где был её тайник.
На том самом месте, где её сейчас уколол кусочек от лески.
Той самой лески, которой был пришит секретный кармашек.

Он чувствовал укол.
Чужой колючий глаз смотрел на него.
Многократно увеличив.
С четырёхсот метров «кукушка» не промахнётся.
Если не дрогнет.

Дрогнула, потому, что вздрогнула.
Потому что и увидела, и поняла.
Как она раздета…
Или как одета…
Где тогда её маскхалат…
Как он погладил отечески её голову…
Как она пошатыватся…
И почему поправляет топик…
Нееееттттттт!....
Последнее - стало последней каплей.

Капля смерти в свинцовой оболочке пролетела уже полпути, когда в мозгу «кукушки», чьё имя на банковской карточке написано латинскими буквами через «T», повторно взорвалась мысль о маскхалате.

Навстречу этой мысли уже летела такая же капля-сестричка.
Одного завода.
Одной серии.
Одной фирмы.
Они встретились.

Он уже знал, что пора свистеть, пора делать шаг в сторону, пора уходить с линии прицеливания, пора перебежкой укрываться за стволом, ощетинившись стволом.
Знал, но…

Ждал…
Хлюпнуло…

Навылет.
Красное на черном.
Это на её груди расцвела роза смерти.

В наушнике хлюпнуло: - АГА!!
И следом прилетел ветерок.
И ветерок принёс звук.
И ветерок приглаживал волосы падавшей.

Он посмотрел в её глаз.
Глаз был жив и смотрел на него, двигаясь и удаляясь.

- Я верну Сашкам то, что вам за них дали…
Глаз упавшей благодарно моргнул.
Открылся и застыл.

Его свист всполошил бы всю округу, взвил бы голубиные стаи, заставил бы обернуться всех прохожих…
Но округа была пуста.

Его свист разбудил лишь автоматные выстрелы, присоединившиеся к одиночным угуканьям иноземной винтовки.
Вместо стай взвились ввысь, выше девятого не стремясь, гранаты подствольников.
Вместо прохожих на него смотрели только небеса.
Те самыё, которые видели всё.
В которые он так лихо свистнул.
Так, чтоб даже Сашки его услышали.

-
- Архимеееед!!! ты в порядке??
Его  трясёт за плечо капитан-медик, сидевший ближе всех на кушетке.
- Домой хочу.

Подполковник хлопнул ладонью по столу:
- Да вашу мать нихай!!! Кто мне может объяснить - что мне докладывать генералам?
Все уничтожены куклыэтиипучие или нет?!
- Все!
- Почём ты знаешь, Архимед? Что ты знаешь такого, чего не знаю я? Чего не знаем мы? Что ты такой….. умный-то???!!!!!

- Я знаю, что они больше не смогут.
Их прогнали лишние пули наших Сашек.
Три лишних было.
Две мы вернули.
Одну я возьму с собой.
Отдам Сашкам.
Их рядом схоронили в одной оградке.
Им памятник - общий сделать надо.

- Тебя в самолёт не пустят с патроном!
- Домой хочу, значит улечу.

- Всё свободны! Старшина - останься...
Все высыпали гурьбой с шутками «А вас Штирлиц…»

Выключив диктофон, подполковник вздохнул:
- Алька, блин – что было? Что ты так рисовался-то перед снайперами?
- Димыч, я не рисовался. Я картинку давно в голове нарисовал.
И как оно может быть – три варианта продумал.
Обманул я их.
Подержал за вымя их кукушачье племя.
Теперь не сунутся больше с год.
- Почему так уверен?
- Они же за бабки ехали.
А без бабок - никто не поедет.
Эти без бабок остались, другим нет смысла ехать.
Сарафанное радио в их кругу работает чётко.
И отправить их надо -  прямо на адрес министерства обороны ихнего.
Грузом 200.
С треугольником. Прямоугольным. От меня.
- Это ты правильно заметил…Ну всё – бывай, до встречи в Москве!

+
- Алло!
- Да я вас вижу, - он опускает стекло передней пассажирской двери и свистит.
Ссын и жена машут руками, переходя дорожку терминала прилёта.
Он выходит открывать багажник.
В руке парковочная карточка.
Он улыбается.

-
Карточка в банкомате сработала сразу.
Не ошибся где - чьи цифры  она сказала.
Не соврала.
Хотя он знал, что не соврёт.
Не она ему цифры сказала.
А душа её - в боли и ожидании проснувшаяся в тот момент.

Он запросил остаток суммы на счёте.
Захотелось присвистнуть.
Вторая карточка сработала так же чётко.
От остатка на счёте захотелось протереть глаза.
Спасибо «Лайма».
Ты сказала правду.
Не ты Сашек мучила.
Нет на твоей карточке имени.
Дополнительная она.
Основная - где-то у мамы твоей или сына.
Их огорчать сильно - не станем.
Некуда уж сильнее.

А вот эта «кукушка» - никому не должна была ничего переводить.
Нет у неё птенца, в отличии от тебя.
Потому и карточка одна и счёт неприлично распухший.

- Эх, Лайма – вернём Сашкам хоть извинения ваши.
А мамам их подарим …………………..
.

.

.P. P. S. ..................................

+
- Ой, Алик! Это вы! Ну что ж стоите, проходите во двор! А я слышу что машина большая подъехала, да ко мне вроде и не ездють никто, так и не выглядала особо.
Вы проездом или дела какие?
- АнВасильна, да я к Вам специально приехал, да и дело есть тут в ваших краях.
Только вы не хлопочите, я уже договорился с Главой, так что не стесню Вас.
- Алик! Та как так можно? Разве чем вы меня стесните? Да что вы, тока обидите если не погостеваете!
- Ну, право – неловко я ж не один.
- Бросьте ваши городские замашки – все в дом! И слушать ничего не хочу – всех давайте сюда зовите!
- АнВасильна – дык они ещё не приехали – они на грузовике, я только с сыном, пока.
Через калитку появляется голова парнишки, вынимающего наушник и улыбчиво здоровающегося.
- Это он?! Боже мой – мальчик! Ты куда растёшь-то? Там наверху не слыхал разве – кислорода мало, а за облаками – вообще холодно будет!
Улыбаются все вместе.
Он, подхватывая сумку, кивает сыну, и вместе проходят по давно стёртой дорожке, выложенной из красного пережженного кирпича.

Хозяйка суетливо смахивает обувь, заляпанную свежевскопанной землёй, с крыльца, чтобы гостям пройти было удобнее.
- АнВасильна, не спешите. Давайте присядем туточки. Сын пока занесёт всё в сени.

Присели рядышком.
Скамейка, явно раньше стаявшая на аллее возле клуба, многократно перекрашена, шулушилась синей-зеленой-грязно-белой и чуть ли не розовой краской давних слоёв, застелена старым пледом.

- Анна Васильевна, я вам сразу всё скажу, чтоб потом уже просто побыть с вами, ладно?
- Алик, ну Вы всегда были разным – но всегда честным и прямым, так что – конечно.
Что-то случилось?
- Да. Я приехал сегодня, чтобы во вторник посидеть у ребят.

Женщина вздыхает, замирая лицом, дрогнув губой.

- Я кое-что сегодня и завтра буду делать у вас.
Мне нужно, чтобы вы собрались и с моим сыном уехали на субботу, воскресенье и понедельник.
А во вторник вас с утра привезут, вместе со всеми.
- Что делать? С кеми «со всеми»?
- Анна Васильевна… Давайте я не буду говорить, а вы – волноваться?
- Алик, Вы же знаете – мне нечем вас отблагодарить за всё, что вы сделали и для меня,  и для Аллочки с мужем и… для Саш…
- Васильевна! Щас начну ругаться!
Она смотрит на него чуть снизу, наклонив голову и всплеснув руками вздыхает:
- Да ну как же ж так можно?!
- Аааннааа Ввааасииильььеевнаааа…
- Всё, молчу.

Встаёт, улыбаясь, словно в постойке смирно: - Разрешите исполнять роль молчаливой хозяйки?
- Кругом, на кухню бегом маршшш, там уже всё разгрузить должен был мальчик!

Через несколько минут из форточки слышны шум, громкие голоса, смех парня и
причитание женщины.

Он встаёт и выйдя за калитку садится в джип, на ходу набирая номер на мобильном телефоне.
- Алё, что у вас?
- Шесть км до поворота, потом уже свяжемся, только скажи куда сразу везти?
- Флаг над сельсоветом увидите, там и остановитесь, я договорился – местных мужиков Глава туда соберёт и с ними уже на место.
- С газом и кислородом договорится удалось?
- Не поверишь – даже сварщика трезвого удалось сделать.
- Ты чё, Архимед – решил колхозников от анархии отучить? Ну силёёён!
- Почему «решил» - уже отучил!
- И сколько в травмпункте несогласных?
- Ни одного!
- Не веееерююю, млинннн!!!
- Точно говорю – ни одного – нет у них тут травмпункта!
- Хааааааааааа…….вау….. а я то думал ты постаарелллл!
- Всё, давай как доедите – набирайте, а то тут Анна Васильевна в обморок падать начинает.
- С чего?
- В холодильник все припасы не влазят.
- Ну а ты ж вёз?
- Так вот и говорю, щас этот новый холодильник  достанем – точно обморок будет.
- Архимеедддддд, ты….ты уж помягче как-то – подготовь маманьку Санькину к обновкам.
- Постараюсь, вы давайте за час то хоть уложитесь, а то мужики деньги уже получили – как бы не устали ждать и не укушались с устатку.
- Принято – уже с трассы съезжаем. До связи.

Он открывает ворота и задним ходом въехав во двор открывает багажник.

За спиной негромкое «Ой».
Не оглядываясь зовет сына и вдвоём вытаскивают длинный объемный короб с иностранными буквами.
Следом достают ещё короба и коробки.
Не глядя на усевшуюся прямо на порожках хозяйку, заносят коробки по очереди в длинный сарай, когда-то служивший сеновалом.
-АнВасильна – ключи от гаража где? Переноску подключить надо.
Хозяйка смотрит глазами полными слёз, протягивает связку ключей и тихо спрашивает, стараясь заглянуть ему прямо в глаза: - Куда столько? Для чего? За что?
Он берет ключи, берёт в свои ладони её подрагивающие руки и внимательно глядя в ответ говорит чётко, внятно, кратко.
- Вам. Для Вас. За Сашку…простите.

…
Через час колонна из джипа, автобуса и двух грузовиков остановилась возле здания бывшего сельсовета.
Десяток местных мужчин, уже от души угостившихся пивом, присоединилась к парням южной внешности в рабочих спецовках.
Один грузовичёк медленно взобрался на пригорок, где среди редких деревьев виднелись за пошатнувшейся оградой могильные кресты и постаменты.
Остальные двинулись к дому Анны Васильевны – мамы кавалера ордена Мужества (посмертно).

Через час пятнадцать минут Анна Васильевна, поговорив с сестрой - близняшкой по телефону, присела рядом с ним.
- Это что же получается?  Мне вроде как ехать на новоселье надо к Алле с Володей.
Аллочка сказала что и ваша жена меня ждёт зачем-то завтра.
- Васильевна, езжай уж и не беспокойся, всё что делается - делается от души.
Получается что едешь на новоселье. Вот и считай, что я приехали вроде как за домом присмотреть, да живностью, да по хозяйству глянуть, что поправить – мужским глазом.
Да…Я Виктора памятник поменяю, с твоего позволения?
- Я не знаю что и сказать…
-Вот и не говори ничего, иди – собирайся, сейчас вас отвезут.

Через два часа она уехала к сестре.

Через три дня, вечером понедельника, он сидел с местными мужиками во дворе блестящего новым сайдингом дома, под новой крышей, с пластиковыми окнами.

Пиво было холодным.
Разговор тёплым.

- Альберт, мы это… - мужичек под шестьдесят, вроде как делегированный для переговоров остальными, немного мялся, подбирая слова.
- В общем, мы всё вот это,- махнув рукой вокруг на остатки стройматериалов и старые доски, фанеру, шифер, - мы это приберём сейчас сами, кому чё надо, если оно не надо?
- Да, конечно, мужики! Я думал как мусор вывозить.
- Да ты чё! Тут мусора на две тачки, а добра на вагон!
- Спасибо – вы только поможете этим и вон мебель что старая вынесена – тоже разбирайте кому что гоже.
- Это тебе – спасибо, даже не спасибо, ну, короче – мы с мужиками, если чё, если надо – ты тока скажи!
Подбежавшие парнишки – школьники дождались, когда он закончит и попросили:
- Дядя Альберт, можно этот стример нам – мы ща всё на кладбище покосим, да уберём!
Чтоб завтра совсем чисто и ново было.
Он махнул рукой в сторону открытых ворот гаража:
- Бутылки для заправки в углу стоят и струна в катушке. И чтоб не курили мне там!

Темнело, свежело.
Рукопожатия прощавшихся с ним уходящих мужиков были горячими.
Подходившие периодически их жены, качали головами, смахивали слезу и вздыхали:
- Вот это память о Саше какая! Весь дом наново сделали почитай.
А Алле, слыхали, с Володькой – двушку в райцентре дали, вместо коммуналки фабричной!
Ага, я  слыхала, что уже всю мебелированную даже получили - от военкомата вроде как.
Да ну, какой там военкомат! Вспомни, когда Аннушки мужа Афган унёс – рази они чё хорошего сделали? Да и тут – у двойняшек наших сыновей Кавказ забрал…

А видели вчера, на Красную горку памятник какоооой мальчикам поставили! 
А Виктору видели – тоже надгробие поменяли – теперь и портрет его и звезда орденская.
Да что надгробие – они там вон ограду всего кладбища новую доваривают и докрашивают.
Завтра как  вернётся Аня, как бы плохо не стало!

Но назавтра чуть не поплохело самим кумушкам сельским.
Практически незамеченными ими остались высыпавшие из автобуса крепкие мужчины – кто в форме, кто в костюмах цивильных.
Все местные смотрели, как из машины невольно смущаясь,  вышла вслед за сестрой и её мужем Анна.
Шепот, среди собравшихся на площадке перед кладбищенскими воротами, был не столько завистливым, сколько удивлённым.
Ведь вот они какие сестрички-то!
Уж и позабыли, что им и пятидесяти-то нет!
А тут ухожены, уложены, нарядны, красивы, печально-счастливы!
Эх, жизнь!

- Алик привет.
- Здравия желаю тащьполковник.
- Извени с салютной группой договорится не удалось.
- Да и хрен с ними, я уж и сам  думал отменить стрельбу. Тут тишина – громше любого салюта звучать может!
- Так вот, что ты не рассказал тогда, что знал, чего мы не знали…
- Димыч, но я был прав?
- Да. Прав. Они больше никого не смогли нанять. Не повторилось больше такой грязной сволочной подлянки. Только как ты знал что не поедут другие?
Он протянул бывшему своему командиру две пластиковые карточки.
- Да… Прав ты, Архимед… На все сто – прав.
- Там на безымянной карточке осталось ещё, но оно мне не надо.
Полковник посмотрел на карточки, удивленно посмотрел на него.
- Так тут нет имени Лайма! Как ты знал, как её звали?
- Я не знал. И не знаю. И знать не хочу.
А вернисаж – это просто – разные картины и картинки, собравшиеся вместе.
Вот и получилось…

Анна, с Аллой и Владимиром, шли к нему, улыбавшегося им навстречу.
Обняла, молча, крепко.
Алла обняла с другой стороны, сильно охватив за шею.
Владимир  крепко сжав руку,  охватил объятиями всех сразу.
- Спасибо тебе за всё…
- Это вам…Всё что я могу вам вернуть вместо Саш и за Саш!

Он поднял голову.
Он смотрел на небо.
Небо в Радуницу было ярким, чистым, глубоким.
В него хотелось нырнуть.
Его хотелось испить.
Он с трудом видел небо.
Небо видело всё в этом мире.
Но всё реже видит небо благодарность людскую.

Белый и черный гранит памятника словно сливались воедино.
С двух сторон смотрели Сашки.
Похожие на матерей.
Похожие друг на друга.
Рядом с ними блестели на граните гравировкой ордена мужественных парней.
Посреди памятника, как впаянное – блестело горным хрусталём прозрачное сердце.
Одно на двоих.
Внутри сердца темнел патрон.
Тот самый.
Третий.
Как Третий тост - молчаливая память.


Небо видело всё.
Удивите небо!

(;-{D