Золотые крылья

 Икар набрал в легкие побольше воздуха, задержал дыхание и отодвинул плотную занавесь. Дым тут же вырвался наружу, сбегая от Дедала. Икар зашел внутрь, удерживая одной рукой блюдо с горячим мясом, овощами и хлебом, а другой прощупывал дорогу впереди. Он шагал очень осторожно, то и дело натыкаясь носком сандалии на разбросанные крупные и мелкие предметы - поддельные головы, конечности и даже внутренние органы людей и зверей, рабочий инструмент отца и еще не обработанные заготовки из дерева и мрамора.
  Отцу нравилось работать в окружении тьмы, поддерживая свет лишь в мастерской: как будто темнота материнского лона обтекает со всех сторон, и работа художника уподобляется деторождению. Любой непрошеный посетитель заставил бы Дедала разъярится - его вдохновение не любило присутствия чужих. Икар был своим, и только он заботился об отце, когда того похищали из мира живых в мир творчества Музы. Икар почти что тайком приносил еду, скрытно, из-за спины мастера любовался священнодействием созидания и ускользал обратно, к своим собственным мукам и радостям творчества... если только Дедал не завершал работу, вновь обретая чуткость к внешнему миру. Тогда мастер требовал немедленной оценки - Икар умел судить строго и справедливо.
  - Чудо... - Икар не нашел слов порицания. Он с трепетом вытянул вперед ладони и коснулся бока коровы. - Гладкая! А я думал, прикоснусь - и будет ворс и мягко. Как искусен обман! Я нем могу понять, из чего ты сделал ее?
  - Из меди.
  - Наверное, на солнце она будет сиять ярче. Хотелось бы мне поглядеть на нее!
  - Она никогда не увидит солнца, - Дедал скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Усталость накатила на него после нескольких суток труда. Была и еще одна причина - мастер не мог смотреть на сына сейчас.
  - Не увидит солнца? Почему? - Икар гладил корову по рогам, увитым искусственными, неувядающими цветами, заглядывал в ее глубокие каменные глаза, словно следящие за ним с любой точки зрения, простукивал ноги и полое брюхо.
  - Потому что она сделана для темных дел. Пасифая ничего светлого не хочет.
  - Да уж, о новых затеях царицы ничего слышать не хочу, меня мутит от них. Слухи все равно придут, как ни закрывайся, и будут мерзки. Тебе не жаль отдавать ей корову?
  - Без Пасифаи я бы не создал ее. Посмотри внимательно: это багряная жена для недоброго бога Посейдона. Боги велики, но принимают звериные обличья под стать своей натуре. Первое чувство - восхищение и обожание, но следом за первой волной чувств следует другая...
  - Отвращение? - Икар отошел подальше. Издалека "корова" царицы наполнялась еще большей жизнью - вот-вот переступит с ногу на ногу и пойдет щипать траву или искать теленка.
  - Когда Пасифая будет внутри коровы, она будет уже не прекрасна, а отвратительна.
  - Сейчас, когда ты говоришь так, я вижу, что ты вдохновлялся нашими гостеприимцами, царем и царицей. Эта корова - ода их жестокому и распущенному правлению. Отец, мне должно быть стыдно, но на меня находит больше восхищения, чем отвращения. Ты посмеялся над нашими хозяевами с таким изяществом, что только художники и заметят насмешку! И, если забыть о Миносе и Пасифае, эта корова все равно потрясает. Она может быть символом Посейдона, к критянам доброго и злого одновременно. Но пора поесть, отец! Знаю, что тебя не вытащить на свет, но есть ты должен. И ты жжешь слишком много трав.
  - Мое вдохновение любит дым.
  - Вдохновение сбегает из слабого тела.
  Икар пользовался тем, что Дедал вымотался, и диктовал свою волю. От свежего воздуха и света Дедал немного поморщился, ему нравился полумрак. Он кисло смотрел на сына, и невеселые думы одолевали его. Пока свет еще не коснулся коровы, Дедал накрыл ее пыльным покрывалом. Он не хотел начать сравнивать игрушку для надменной царицы и дорого сына. Когда Икар был рядом, Дедал начинал ненавидеть сделанное руками. Несовершенное. Мастерство Дедала уступало природе.
  Икар почти ничего не взял у матери. Его нос, рот, глаза и уши по отдельности совпадали с теми, что видел у себя в отражении Дедал. Черты матери были как клей, скрепивший новый узор лица из старых кусочков, и если отец был некрасив и "грубо отесан", сын был как сошедшая с храмового пьедестала скульптура бога.
  Отщипывая от говядины по кусочку, Дедал меланхолично жевал. Насытившись, он приподнял покрывало, чтобы еще раз взглянуть на морду коровы, и не ощутил ни капли восторга. Но мастер ничуть не злился на сына - наоборот, теперь есть причина придумать вещицу похитрее и поискуснее.
  - Всего лишь грубая корова, - Дедал запустил осушенным кубком в бок бедной игрушки, и тот зазвенел гонгом. - Я бы и сам не стал показывать ее на свету.
  - Она прекрасна, - возразил вернувшийся Икар. Его руки теперь были также перепачканы, как руки Дедала.
  - Если о вещи один человек может сказать, что она хороша, а другой, что она плоха, то эта вещь не вошла в круг искусства. Искусством я зову то, что поразит каждого. Я только второй раз посмотрел на корову, а она уже кажется никуда не годной.
  - Не суди по себе. Вспомни, что сам мне говорил: "Даже самый зоркий гончар, проверяя свои кувшины, косит".
  - Я? - рассеянно повторил Дедал. Гипнос уже смазал маковым соком его веки - Мастер засыпал.
  
  Дедал проснулся, и все его мышцы ломило от предвкушения. Когда верная мысль еще не выловлена из Хаоса, бескрайний океан будущих идей пугает и чарует. Художник живет лишь когда он творит, и Дедал, освободившись от работы над забавой для Пасифаи, всем телом дрожал от жажды творить и страха оказаться пустым сосудом. Страх Дедала выглядел как Икар - идеал, который нужно обойти во что бы то ни стало.
  Дедал сдернул покровы с бесчисленных зверей и кукол, заказанных или предназначенных только для мастера, и стал приставать к ним с расспросами. Он не любил говорить с людьми, ему хватало немых губ и пастей.
  - Мог бы я успокоиться, если бы создал Икара этими пальцами? - спрашивал он у стимфалийской птицы, заставляя ее железные перья тонко звенеть. Птица склоняла голову на бок, удивляясь вопросу Дедала.
  - Мог ли бы я успокоиться, если бы Икар родился уродом, лишенным обаяния? Или же меня настигло сумасшествие отца, не чающего души в единственном чаде? Может, Икар безобразен, и только я вижу в нем идеал? - спрашивал он у кукол мужчины и женщины, Ареса и Афины, страстно, с упорством механизма двигающихся под полупрозрачной занавесью навстречу друг другу. Поддельная пара ничего не понимала в любви, особенно родителей к детям.
  - Мог ли бы я успокоиться, если бы мать Икара осталась со мной, посвященным в тайны мрачного Гефеста, а не ушла с бродячим певцом, угодным светлому Аполлону? - спрашивал он, заставляя трех миниатюрных медных Мойр прясти тончайшее полотно.
  - Могу ли бы я успокоиться, или мой удел - тревоги, а сын - лишь предлог волновать мое сердце?- восклицал он перед коровой, и отражался в волооком взгляде как всклокоченный, невыспавшийся дикарь. Отшатнувшись от осуждающего детища, Дедал пригладил бороду и волосы. Икар ушел, ушло его сияние молодости, и наедине с игрушками для критского двора Дедал был вполне доволен собой. Однако странное чувство разрушить это сытое спокойствие заставило его направиться в мастерскую Икара.
  - Хочу ли я успокоиться? - хищно думал великий Мастер, надеясь, что вид сына разбередит в нем творческую жилку. После бегства жены, музой Дедала стал недостижимый образ Икара.
  Икар был лучом света в темном дворце царя Миноса. Властный покровитель спас Дедала и его маленького сына от преследователей, когда мастера подставили завистники. В одночасье Дедал лишился талантливого ученика и родины, и только укрывшись за заслоном критских волн, он смог вздохнуть спокойно. Минос - правитель хваткий, как моряк, и жадный, как торговец. Поймав птицу, несущую золотые яйца, он не собирался выпускать Дедала и Икара на волю. Отшумела молва прошлых лет, расплели сеть обмана, очернившего имя мастера, но Дедал таки не покинул острова. Критский дворец стал темницей для него и сына. Дедал не жаловался на судьбу: что еще нужно такому художнику, как он, кроме как кров над головой, пропитание и дорогие материалы, с которыми его фантазия может цвести буйно, не стесняясь денежной стороной дела? Икар, чернокудрое солнце, был иного покроя. Кровь матери, любившей петь для ветра, передалась ему, и дворец Миноса был Икару что пещера.
  Сын Дедала мечтал о солнце. Его мастерская находилась рядом с отцовской, но они отличались, как медь и золото. Икар славился как искусный ювелир, украшения которого тонки, как нить, на вид хрупки, как крылья бабочек, на деле прочны - доспехи для красоты жен и мужей. Как и отец, Икар любил создавать для каждого заказчика вещь, подходящую именно ему. Заколки и ожерелья, серьги и браслеты, перстни и пояса Икара стирали с тел смертных бренные тона - люди становились величественными и прекрасными. Пасифая мечтала, чтобы Икар трудился только для нее и ее дочерей. К счастью для молодого мастера, Минос отказал прихоти жены: он предпочел продавать изделия Икара втридорога, такова была его натура.
  Как и Дедал, Икар впускал гостей лишь во внешние покои, внутренние предназначая для одного себя. Там, среди белых стен и аккуратных, покрытых синей тканью полок, хранились настоящие сокровища Икара - золотые насекомые и птицы, стрекочущие и поющие, как настоящие. Икар был одержим крыльями - символом свободы.
  Дедал, мрачная тень, любившая звериный стиль, разрушал светлую гармонию покоев Икара. В нем расцветало тяжелыми лепестками противоречие: восхищение работой сына и предчувствие опасности.
  - Икар, если тебе так ненавистен дворец Миноса, уезжай в город.
  Икар сразу сник. Печаль сероглазых пронзительна, как плач дождя.
  - Мне не нужны улицы Кносса. Я буду задыхаться и там.
  - Ни один корабль не увезет тебя с Крита. Ты нужен царю. Послушай меня, Икар: быть нужным лучше, чем быть нищим. Ты привык к роскоши, у тебя под рукой есть все, что пожелаешь. Ты ваяешь из золота и самоцветов. Покинь ты Крит, ты лишишься всего этого.
  - Неужели Крит для тебя - все?
  - Мой дом - в моей голове. Границы моей фантазии шире горизонта земли.
  - Но перед тем, как стать узником Миноса, ты повидал мир. Он восхитил тебя. В каком из полисов Эллады ты не был? Дворец какого царя не посетил тайно или явно, чтобы понять дух его искусников? А я... я не помню родины. Я помню только тяжелый душный Крит, от которого прячусь в мастерской. Мой мир - жалкие несколько комнат. Я устал, отец. Я хочу вырваться! - Икар сорвал со стола небесное покрывало, и Дедалу открылся замысел сына. Золотые крылья, которые унесут Икара за ненавистное море.
  Дедал сурово сдвинул брови, и его пальцы сжались на перьях. Он изранил руку, но больнее было ломать красоту, созданную Икаром, ломать его мечту.
  - Они не выдержат твоего веса, а боги накажут тебя.
  - Я не могу. Я не сдамся! - Икар топнул ногой и поднял голову вверх, как будто взгляд его мог пройти сквозь потолок и увидеть ширь небес. - Почему ты так боишься богов?
  - Я видел их гнев. Я создавал только механических птиц, которые не летят высоко. Я создавал летящее оружие, чтобы Минос выигрывал в войнах. Но если бы я сам посмел подняться в небо, боги бы назвали меня гордецом! Не совершай ошибки, Икар. Поднявшись в воздух, ты сам подпишешь себе приговор.
  - Но критское море, -Икар с любовью погладил испорченное крыло, - недружелюбно ко мне, я могу надеяться только на небо. Если боги позволят мне сбежать, я каждую вещь посвящу Олимпийцам. Я отдам свой дар им.
  - Забудь, - эхом повторил Дедал. Мастер так и не получил в тот день вдохновения.
  Оно не пришло и потом. Дедал зло ковырялся в старых деталях, но в голове укрепила крепостные стены пустота. Он волновался об Икаре, и снова отправился к нему, надеясь. что сын одумался. Его встретили новые крылья, лучше прежних, и Дедал разбил их перья молотом. Икар не укорял отца, но снова брался за бесплодную работу. Никогда еще Дедал не видел такого сумасшедшего огня в глазах Икара - он светился внутренним яростным светом и был отчаянно счастлив. И однажды из-под его рук вышли такие крылья, что Дедал оцепенел. Есть вычурная красота ювелирных изделий, а есть простая красота идеально подобранных форм. Дедал трижды заносил молот над крыльями сына, и тот вжимал голову в плечи, потому что знал - лучших крыльев ему не создать. В конце концов, Дедал отбросил молот и обнял Икара, плача и признаваясь в поражении:
  - Делай, что хочешь. Эти крылья должны познать небо.
   Дедал сам снарядил сына в полет. Они знали, что попытка может быть лишь одна - Минос жесток и легок на расправу, Икар не будет в безопасности, пока не поднимется выше полета стрел.
  Золотистые крылья сверкали солнечным огнем. Когда Икар поднялся вверх, Дедал преклонил колени. Он никогда не молился так неистово, и хоть слова он обращал к олимпийцам, в душе он боготворил человека - Икара. Вторя солнцу, сын поднимался ввысь. У Дедала заболели глаза, он все стирал слезы с постаревшего враз лица и заново искал на синем полотне неба золотую искорку.
  Тревожно задул ветер, обрывая листву с деревьев - она оцарапала кожу мастера. Никогда еще он не видел, чтобы критское небо так скоро заволакивали тучи, и догадка лишила Дедала сил.
  - Громовержец, - только и успел произнести мастер перед тем, как вдалеке сверкнула молния, ударяя прямо по Икару. Почерневшие крылья закружились сухими листьями, падая в морскую пучину. Солнце Икара закатилось, оставляя отца одного.
  
  Корабль вышел из гавани, досмотренный критскими воинами. Слухи расходятся быстро, все критяне верили, что скоро услышат о найденных Дедале и Икаре. Царь заломил за них такую цену, что любой был бы рад найти пропавших мастеров. Воины проверяли каждый корабль, чтобы "сокровище" Миноса не уплыло с острова. Они грубо осмеяли старика с непроницаемым уродливым лицом и медным загаром. Потешались над попутчиком и моряки, сверкая белыми улыбками, рядом с которыми его застывшие губы казались погребальной маской.
  Сойдя на большую землю, старик распрямил спину, скинул с плеч фальшивый горб, а потом снял фальшивое лицо. Побег удался, море предало владыку Миноса. Свобода Дедала отдавала горечью - как легко ему далась победа! Он мог бы увезти так с Крита сына, и Икар был бы жив. Упрямство отца погубило его. Сделанного не воротишь, и, глядя на ленивые свинцовые волны, Дедал готовился к работе. У него, человека, нет вечности моря, потому следовало спешить. Дедал едва перенес путешествие, мечтая поскорее вернуться в горнило творчества. У него было много идей, но не для царских забав. Он решил помочь людям преодолеть стихию, а с нею - и богов. Шагая по солнечной площади Афин, Дедал пристально всматривался в лица людей, и в каждом видел жизнерадостность Икара. С помощью мастера люди обязательно победят.

© Copyright: Александра Котенко, 2015

Регистрационный номер №0283892

от 19 апреля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0283892 выдан для произведения:  Икар набрал в легкие побольше воздуха, задержал дыхание и отодвинул плотную занавесь. Дым тут же вырвался наружу, сбегая от Дедала. Икар зашел внутрь, удерживая одной рукой блюдо с горячим мясом, овощами и хлебом, а другой прощупывал дорогу впереди. Он шагал очень осторожно, то и дело натыкаясь носком сандалии на разбросанные крупные и мелкие предметы - поддельные головы, конечности и даже внутренние органы людей и зверей, рабочий инструмент отца и еще не обработанные заготовки из дерева и мрамора.
  Отцу нравилось работать в окружении тьмы, поддерживая свет лишь в мастерской: как будто темнота материнского лона обтекает со всех сторон, и работа художника уподобляется деторождению. Любой непрошеный посетитель заставил бы Дедала разъярится - его вдохновение не любило присутствия чужих. Икар был своим, и только он заботился об отце, когда того похищали из мира живых в мир творчества Музы. Икар почти что тайком приносил еду, скрытно, из-за спины мастера любовался священнодействием созидания и ускользал обратно, к своим собственным мукам и радостям творчества... если только Дедал не завершал работу, вновь обретая чуткость к внешнему миру. Тогда мастер требовал немедленной оценки - Икар умел судить строго и справедливо.
  - Чудо... - Икар не нашел слов порицания. Он с трепетом вытянул вперед ладони и коснулся бока коровы. - Гладкая! А я думал, прикоснусь - и будет ворс и мягко. Как искусен обман! Я нем могу понять, из чего ты сделал ее?
  - Из меди.
  - Наверное, на солнце она будет сиять ярче. Хотелось бы мне поглядеть на нее!
  - Она никогда не увидит солнца, - Дедал скрестил руки на груди и прикрыл глаза. Усталость накатила на него после нескольких суток труда. Была и еще одна причина - мастер не мог смотреть на сына сейчас.
  - Не увидит солнца? Почему? - Икар гладил корову по рогам, увитым искусственными, неувядающими цветами, заглядывал в ее глубокие каменные глаза, словно следящие за ним с любой точки зрения, простукивал ноги и полое брюхо.
  - Потому что она сделана для темных дел. Пасифая ничего светлого не хочет.
  - Да уж, о новых затеях царицы ничего слышать не хочу, меня мутит от них. Слухи все равно придут, как ни закрывайся, и будут мерзки. Тебе не жаль отдавать ей корову?
  - Без Пасифаи я бы не создал ее. Посмотри внимательно: это багряная жена для недоброго бога Посейдона. Боги велики, но принимают звериные обличья под стать своей натуре. Первое чувство - восхищение и обожание, но следом за первой волной чувств следует другая...
  - Отвращение? - Икар отошел подальше. Издалека "корова" царицы наполнялась еще большей жизнью - вот-вот переступит с ногу на ногу и пойдет щипать траву или искать теленка.
  - Когда Пасифая будет внутри коровы, она будет уже не прекрасна, а отвратительна.
  - Сейчас, когда ты говоришь так, я вижу, что ты вдохновлялся нашими гостеприимцами, царем и царицей. Эта корова - ода их жестокому и распущенному правлению. Отец, мне должно быть стыдно, но на меня находит больше восхищения, чем отвращения. Ты посмеялся над нашими хозяевами с таким изяществом, что только художники и заметят насмешку! И, если забыть о Миносе и Пасифае, эта корова все равно потрясает. Она может быть символом Посейдона, к критянам доброго и злого одновременно. Но пора поесть, отец! Знаю, что тебя не вытащить на свет, но есть ты должен. И ты жжешь слишком много трав.
  - Мое вдохновение любит дым.
  - Вдохновение сбегает из слабого тела.
  Икар пользовался тем, что Дедал вымотался, и диктовал свою волю. От свежего воздуха и света Дедал немного поморщился, ему нравился полумрак. Он кисло смотрел на сына, и невеселые думы одолевали его. Пока свет еще не коснулся коровы, Дедал накрыл ее пыльным покрывалом. Он не хотел начать сравнивать игрушку для надменной царицы и дорого сына. Когда Икар был рядом, Дедал начинал ненавидеть сделанное руками. Несовершенное. Мастерство Дедала уступало природе.
  Икар почти ничего не взял у матери. Его нос, рот, глаза и уши по отдельности совпадали с теми, что видел у себя в отражении Дедал. Черты матери были как клей, скрепивший новый узор лица из старых кусочков, и если отец был некрасив и "грубо отесан", сын был как сошедшая с храмового пьедестала скульптура бога.
  Отщипывая от говядины по кусочку, Дедал меланхолично жевал. Насытившись, он приподнял покрывало, чтобы еще раз взглянуть на морду коровы, и не ощутил ни капли восторга. Но мастер ничуть не злился на сына - наоборот, теперь есть причина придумать вещицу похитрее и поискуснее.
  - Всего лишь грубая корова, - Дедал запустил осушенным кубком в бок бедной игрушки, и тот зазвенел гонгом. - Я бы и сам не стал показывать ее на свету.
  - Она прекрасна, - возразил вернувшийся Икар. Его руки теперь были также перепачканы, как руки Дедала.
  - Если о вещи один человек может сказать, что она хороша, а другой, что она плоха, то эта вещь не вошла в круг искусства. Искусством я зову то, что поразит каждого. Я только второй раз посмотрел на корову, а она уже кажется никуда не годной.
  - Не суди по себе. Вспомни, что сам мне говорил: "Даже самый зоркий гончар, проверяя свои кувшины, косит".
  - Я? - рассеянно повторил Дедал. Гипнос уже смазал маковым соком его веки - Мастер засыпал.
  
  Дедал проснулся, и все его мышцы ломило от предвкушения. Когда верная мысль еще не выловлена из Хаоса, бескрайний океан будущих идей пугает и чарует. Художник живет лишь когда он творит, и Дедал, освободившись от работы над забавой для Пасифаи, всем телом дрожал от жажды творить и страха оказаться пустым сосудом. Страх Дедала выглядел как Икар - идеал, который нужно обойти во что бы то ни стало.
  Дедал сдернул покровы с бесчисленных зверей и кукол, заказанных или предназначенных только для мастера, и стал приставать к ним с расспросами. Он не любил говорить с людьми, ему хватало немых губ и пастей.
  - Мог бы я успокоиться, если бы создал Икара этими пальцами? - спрашивал он у стимфалийской птицы, заставляя ее железные перья тонко звенеть. Птица склоняла голову на бок, удивляясь вопросу Дедала.
  - Мог ли бы я успокоиться, если бы Икар родился уродом, лишенным обаяния? Или же меня настигло сумасшествие отца, не чающего души в единственном чаде? Может, Икар безобразен, и только я вижу в нем идеал? - спрашивал он у кукол мужчины и женщины, Ареса и Афины, страстно, с упорством механизма двигающихся под полупрозрачной занавесью навстречу друг другу. Поддельная пара ничего не понимала в любви, особенно родителей к детям.
  - Мог ли бы я успокоиться, если бы мать Икара осталась со мной, посвященным в тайны мрачного Гефеста, а не ушла с бродячим певцом, угодным светлому Аполлону? - спрашивал он, заставляя трех миниатюрных медных Мойр прясти тончайшее полотно.
  - Могу ли бы я успокоиться, или мой удел - тревоги, а сын - лишь предлог волновать мое сердце?- восклицал он перед коровой, и отражался в волооком взгляде как всклокоченный, невыспавшийся дикарь. Отшатнувшись от осуждающего детища, Дедал пригладил бороду и волосы. Икар ушел, ушло его сияние молодости, и наедине с игрушками для критского двора Дедал был вполне доволен собой. Однако странное чувство разрушить это сытое спокойствие заставило его направиться в мастерскую Икара.
  - Хочу ли я успокоиться? - хищно думал великий Мастер, надеясь, что вид сына разбередит в нем творческую жилку. После бегства жены, музой Дедала стал недостижимый образ Икара.
  Икар был лучом света в темном дворце царя Миноса. Властный покровитель спас Дедала и его маленького сына от преследователей, когда мастера подставили завистники. В одночасье Дедал лишился талантливого ученика и родины, и только укрывшись за заслоном критских волн, он смог вздохнуть спокойно. Минос - правитель хваткий, как моряк, и жадный, как торговец. Поймав птицу, несущую золотые яйца, он не собирался выпускать Дедала и Икара на волю. Отшумела молва прошлых лет, расплели сеть обмана, очернившего имя мастера, но Дедал таки не покинул острова. Критский дворец стал темницей для него и сына. Дедал не жаловался на судьбу: что еще нужно такому художнику, как он, кроме как кров над головой, пропитание и дорогие материалы, с которыми его фантазия может цвести буйно, не стесняясь денежной стороной дела? Икар, чернокудрое солнце, был иного покроя. Кровь матери, любившей петь для ветра, передалась ему, и дворец Миноса был Икару что пещера.
  Сын Дедала мечтал о солнце. Его мастерская находилась рядом с отцовской, но они отличались, как медь и золото. Икар славился как искусный ювелир, украшения которого тонки, как нить, на вид хрупки, как крылья бабочек, на деле прочны - доспехи для красоты жен и мужей. Как и отец, Икар любил создавать для каждого заказчика вещь, подходящую именно ему. Заколки и ожерелья, серьги и браслеты, перстни и пояса Икара стирали с тел смертных бренные тона - люди становились величественными и прекрасными. Пасифая мечтала, чтобы Икар трудился только для нее и ее дочерей. К счастью для молодого мастера, Минос отказал прихоти жены: он предпочел продавать изделия Икара втридорога, такова была его натура.
  Как и Дедал, Икар впускал гостей лишь во внешние покои, внутренние предназначая для одного себя. Там, среди белых стен и аккуратных, покрытых синей тканью полок, хранились настоящие сокровища Икара - золотые насекомые и птицы, стрекочущие и поющие, как настоящие. Икар был одержим крыльями - символом свободы.
  Дедал, мрачная тень, любившая звериный стиль, разрушал светлую гармонию покоев Икара. В нем расцветало тяжелыми лепестками противоречие: восхищение работой сына и предчувствие опасности.
  - Икар, если тебе так ненавистен дворец Миноса, уезжай в город.
  Икар сразу сник. Печаль сероглазых пронзительна, как плач дождя.
  - Мне не нужны улицы Кносса. Я буду задыхаться и там.
  - Ни один корабль не увезет тебя с Крита. Ты нужен царю. Послушай меня, Икар: быть нужным лучше, чем быть нищим. Ты привык к роскоши, у тебя под рукой есть все, что пожелаешь. Ты ваяешь из золота и самоцветов. Покинь ты Крит, ты лишишься всего этого.
  - Неужели Крит для тебя - все?
  - Мой дом - в моей голове. Границы моей фантазии шире горизонта земли.
  - Но перед тем, как стать узником Миноса, ты повидал мир. Он восхитил тебя. В каком из полисов Эллады ты не был? Дворец какого царя не посетил тайно или явно, чтобы понять дух его искусников? А я... я не помню родины. Я помню только тяжелый душный Крит, от которого прячусь в мастерской. Мой мир - жалкие несколько комнат. Я устал, отец. Я хочу вырваться! - Икар сорвал со стола небесное покрывало, и Дедалу открылся замысел сына. Золотые крылья, которые унесут Икара за ненавистное море.
  Дедал сурово сдвинул брови, и его пальцы сжались на перьях. Он изранил руку, но больнее было ломать красоту, созданную Икаром, ломать его мечту.
  - Они не выдержат твоего веса, а боги накажут тебя.
  - Я не могу. Я не сдамся! - Икар топнул ногой и поднял голову вверх, как будто взгляд его мог пройти сквозь потолок и увидеть ширь небес. - Почему ты так боишься богов?
  - Я видел их гнев. Я создавал только механических птиц, которые не летят высоко. Я создавал летящее оружие, чтобы Минос выигрывал в войнах. Но если бы я сам посмел подняться в небо, боги бы назвали меня гордецом! Не совершай ошибки, Икар. Поднявшись в воздух, ты сам подпишешь себе приговор.
  - Но критское море, -Икар с любовью погладил испорченное крыло, - недружелюбно ко мне, я могу надеяться только на небо. Если боги позволят мне сбежать, я каждую вещь посвящу Олимпийцам. Я отдам свой дар им.
  - Забудь, - эхом повторил Дедал. Мастер так и не получил в тот день вдохновения.
  Оно не пришло и потом. Дедал зло ковырялся в старых деталях, но в голове укрепила крепостные стены пустота. Он волновался об Икаре, и снова отправился к нему, надеясь. что сын одумался. Его встретили новые крылья, лучше прежних, и Дедал разбил их перья молотом. Икар не укорял отца, но снова брался за бесплодную работу. Никогда еще Дедал не видел такого сумасшедшего огня в глазах Икара - он светился внутренним яростным светом и был отчаянно счастлив. И однажды из-под его рук вышли такие крылья, что Дедал оцепенел. Есть вычурная красота ювелирных изделий, а есть простая красота идеально подобранных форм. Дедал трижды заносил молот над крыльями сына, и тот вжимал голову в плечи, потому что знал - лучших крыльев ему не создать. В конце концов, Дедал отбросил молот и обнял Икара, плача и признаваясь в поражении:
  - Делай, что хочешь. Эти крылья должны познать небо.
   Дедал сам снарядил сына в полет. Они знали, что попытка может быть лишь одна - Минос жесток и легок на расправу, Икар не будет в безопасности, пока не поднимется выше полета стрел.
  Золотистые крылья сверкали солнечным огнем. Когда Икар поднялся вверх, Дедал преклонил колени. Он никогда не молился так неистово, и хоть слова он обращал к олимпийцам, в душе он боготворил человека - Икара. Вторя солнцу, сын поднимался ввысь. У Дедала заболели глаза, он все стирал слезы с постаревшего враз лица и заново искал на синем полотне неба золотую искорку.
  Тревожно задул ветер, обрывая листву с деревьев - она оцарапала кожу мастера. Никогда еще он не видел, чтобы критское небо так скоро заволакивали тучи, и догадка лишила Дедала сил.
  - Громовержец, - только и успел произнести мастер перед тем, как вдалеке сверкнула молния, ударяя прямо по Икару. Почерневшие крылья закружились сухими листьями, падая в морскую пучину. Солнце Икара закатилось, оставляя отца одного.
  
  Корабль вышел из гавани, досмотренный критскими воинами. Слухи расходятся быстро, все критяне верили, что скоро услышат о найденных Дедале и Икаре. Царь заломил за них такую цену, что любой был бы рад найти пропавших мастеров. Воины проверяли каждый корабль, чтобы "сокровище" Миноса не уплыло с острова. Они грубо осмеяли старика с непроницаемым уродливым лицом и медным загаром. Потешались над попутчиком и моряки, сверкая белыми улыбками, рядом с которыми его застывшие губы казались погребальной маской.
  Сойдя на большую землю, старик распрямил спину, скинул с плеч фальшивый горб, а потом снял фальшивое лицо. Побег удался, море предало владыку Миноса. Свобода Дедала отдавала горечью - как легко ему далась победа! Он мог бы увезти так с Крита сына, и Икар был бы жив. Упрямство отца погубило его. Сделанного не воротишь, и, глядя на ленивые свинцовые волны, Дедал готовился к работе. У него, человека, нет вечности моря, потому следовало спешить. Дедал едва перенес путешествие, мечтая поскорее вернуться в горнило творчества. У него было много идей, но не для царских забав. Он решил помочь людям преодолеть стихию, а с нею - и богов. Шагая по солнечной площади Афин, Дедал пристально всматривался в лица людей, и в каждом видел жизнерадостность Икара. С помощью мастера люди обязательно победят.

 

Песня немой

Панацея Горгоны