Возвращая долг реке

В струящейся воде –

Осенняя луна.

На южном озере

Покой и тишина.

И лотос хочет мне

Сказать о чем–то грустном,

Чтоб грустью и моя

Душа была полна.

Ли Бо

Ты идешь со мной рядом, так близко, что наши одежды во-вот соприкоснутся и… пройдут сквозь друг друга. Складки моего расшитого серебряными цветами и поющими драконами халата – вот что настоящее для меня. Края твоей непозволительно короткой, до колена, юбки из многих слоев газовой ткани – вот что настоящее для тебя. Мы разминулись на четыре столетия в наших жизнях, но, родись мы в один век, обменялись бы мы хотя бы одним взглядом?

Ты болтаешь о тысяче мелочей, и я внимательно слушаю, однако иногда теряюсь в потоке странных, неприятных слуху слов людей нового мира. Время от времени ты украдкой смотришь на меня, и я чувствую, как твой взгляд нежно обводит мои черты. Тогда я делаю вид, что увлечен чем-то невидимым тебе. Я, Хранитель этой земли, боюсь. Я повторяю про себя сутры из далекого времени. Монахи считали, что они усмиряют плоть, но могут ли они помочь избавиться от влюбленности призраку? Мое настоящее тело давно разбито подземной рекой на тысячу частиц и смешалось с почвой этого края, и я люблю тебя больше, чем человек, я люблю тебя как могут любить земля и небо. Быть может сутры, придуманные людьми, не подходят для Хранителя? Между строк всех священных текстов, что я могу вспомнить, прорываются одни и те же слова.

Только не полюби меня.

Но, кажется, уже сейчас я опоздал с ними: твой взгляд принадлежит счастливому от любви человеку. Тебе следовало бы подарить ее не мне, а живому существу. Но выбор Небес сделан, красную нить, соединяющую нас, не сбросить, и я все еще пытаюсь возражать судьбе, хотя уже постиг ее замысел. Поиграем в друзей еще немного? Белые волосы призрака колышет мертвый ветер иного мира, а ветер живых земель взметает твои черные короткие пряди в обратном направлении.

Любовь призрака и человека что любовь солнца и луны, которые встречаются лишь во время затмения, и если я однажды не сдержусь или ты однажды наберешься смелости, случится беда. Я должен бы уйти из этих пределов, я должен бы уснуть, чтобы не тревожить твоей земной жизни и дать тебе познать земное счастье… но слишком поздно. И я цепляюсь за сутры, которые повторял много лет назад, уповаю на их силу и иду с тобой – шаг в шаг.

Над нами раскинула сети голубоватая луна: мертвенная для меня, подобная цветку – для тебя. И мы как две певчие птицы, попавшиеся в ее сети. Мы ослепли в сиянии запретной любви.

– Если ты свяжешься с ней, ты погибнешь, – говорит поджарый демон Хоканнин. Его руки не знают покоя и поддерживают жестами танца каждое слово. Взгляд привязывается к его совершенной, не прекращающейся ни на миг пляске, но она никогда не кажется красивой. Хоканнин проклят танцевать вечно. Он прикидывается моим приятелем, но я читаю в черных татуировках на кирпичной коже, что демонам нельзя так просто доверять. Будь я живым, я бы был просто жертвой для него, лакомым кусочком пищи, забавой для недобрых игр. Хоканнин уже охотился на меня однажды, но руки смерти оказались быстрее его лап, а с призрака демону взять нечего. Однако его извращенному уму казалось, что обстоятельства моей смерти связали нас крепче дружбы, и редкие месяц я оставался без его внимания. Если же такое случалось, это значило, что он преследует человека. И я, переставший принадлежать человеческому роду и ставший Хранителем, не имел права злиться на него за это.

– Если ты погибнешь, то земля станет бесплодной, – Хоканнин говорит то, что я и так знаю.

– Я знаю,– скрываю лицо рукавами. – Но я влюблен, и поздно переубеждать глупое сердце.

– Но не поздно сделать необходимое, – Хоканнин тянет меня за край одежды, и вышитые драконы становятся разъяренными от появляющихся складок. – Надо лишь сделать. Причиной ее несчастий можешь стать лишь ты сам, и твое раскаянье будет хуже пыток ада. Они хоть и длятся десятки тысяч лет, но все же кончаются, а ты никогда не сможешь простить себя, уж я–то тебя знаю. Не лишай невесту жениха. Он, кстати, скоро пошлет к ней сватьев. Костюмы их уже отглажены, рубашки накрахмалены, осталось лишь одно – формальность. И ты, при жизни во всем следовавший благочестию, хочешь изменить ему сейчас?

– Я знаю… – повторяю я и принимаю решение, которое режет мою душу, как острая кромка меча. А что у меня осталось, кроме души?

Хоканнин видит во мне перемену, скалит белые клыки и потирает руки с кривыми когтями.

–Есть место, где душа очищается от любого бремени. Пещера, в которой жил один из Будд. Его сострадание к мириадам существ впиталось в стены, и камни обрели чудодейственную силу. Тот, кто войдет в пещеру в Затмение, излечится от страстей.

Хоканнин берет меня за руку и ведет. Он, демон, лучше всего умеет убеждать, и мое желание не причинить тебе вред так сильно, что я вверяюсь ему. Я послушно ступаю за ним по воздуху и прощаюсь с тобой. Если я смогу остудить жар призрачного сердца, я уже не вернусь к тебе.

В нашем мире тьмы светила безобразны, но когда они исчезают с небосвода, душа теряет покой. Даже призрак может стать безумцем, даже демон, любящий лишь себя, может растерзать свое тело на клочки, когда вступает в силу Черное Затмение… Демоны ближе к тьме, чем мертвецы, и Хоканнин мог предугадывать, когда случится Затмение. Он предлагал мне бросить вызов мраку и не прятаться от угрозы безумия в страшную ночь, а довериться ему – и своей любви. Думаю, он хотел посмотреть, выживу ли я и останусь ли прежним. Зачем еще демону помогать мне?

Ветер сменяет направление. Я, бестелесный, дрожу, как от холода. Я, бездыханный, начинаю видеть свои выдохи, как красный пар. Я, мертвый, боюсь умереть во второй раз, разрушенный Черным Затмением.

Но я иду, и с каждым шагом моя решимость крепнет. Если я начал путь, то куда отступать? Если я хочу спасти тебя, то как я могу отступить? Небо призраков становится черной гладью – вот и сошлись вместе луна и солнце мертвецов. Как влюбленные, они обняли друг друга, и я позавидовал им сначала, а потом испытал отвращение: если я решился бы так обнимать тебя, мы стали бы подобными им?

И вот я стою у самого зева Пещеры Будды. Демон в середине пути оставляет меня, говоря, что свет Будды хоть и не смертелен, но омерзителен.

Я прохожу мимо клыков-сталактитов, и Хоканнин зло смеется за моей спиной. Неужели он предал меня? Я останавливаюсь в кромешной тьме, в последний раз испытывая сомнения. Там, позади, меня ждет Черное Затмение и угрызения совести. Там, впереди, меня ждет неизвестность. Но вдруг я чувствую, что эта неизвестность не будет жестока ко мне. Даже в мире тьмы есть светлые уголки, и, если Будда вправду спускался сюда ради уединения и испытаний, это место защитит меня, бывшего человеком. Я двигаюсь вперед, и мрак пещеры постепенно становится сиянием. Стены расписаны мандалами – эти узоры нарисовала сама пещера, ожившая из-за встречи с божеством. Я выхожу в каменный зал и вижу отпечатки босых ступней, проплавленные в горной породе. Я склоняюсь перед знаками былого присутствия Будды и жду, что произойдет дальше.

Ничего. Я не двигаюсь с места много часов и теряю ощущение времени. Ничего. Место, покинутое Буддой, покинуто им навсегда. Ничего. И страшно идти назад с пустыми руками, и страшно заглянуть в свою душу, не исцеленную чудом и еще больше начавшую желать одного – быть вместе с тобой.

А что, если в это время Хоканнин, избавившийся от меня, начинает охоту на тебя? Это единственное объяснение, которое я могу дать своему поражению. Я спешу покинуть это пустое место, но вдруг выход мне преграждает Будда.

Я падаю на колени перед ним. Я поражен, и не могу и слова вымолвить. Но ему это и не нужно. Его присутствие разрушает меня, отбивая частицу за частицей моей души в четыре стороны света, и мой разум переполняется воспоминаниями, которые пытается забрать Будда. Память – причина страдания.

Картины прошлого проносятся стремительно, как легкокрылые птицы. Были – и вот не стало их ярких оперений. Вот-вот я должен был забыть и тебя, но когда вал забвения докатывается до самого дорого мне, Будда останавливается.

– В чем твой долг как Хранителя земли?

– Я должен следить за тем, чтобы времена года сменяли друг друга в свой срок, чтобы земля не переставала плодоносить, чтобы ни один род живых существ не подавлял другой.

– А почему ты стал Хранителем?

– Я…

Я забыл. Четыреста лет как жизнь моя оборвалась в волнах реки и я поднялся над водой таким, каким был сейчас.

– Так вспомни, – говорит Будда, и его ладони накрывают мои глаза. Из них струятся в мою голову утерянные воспоминания.

Моей последней одеждой были доспехи, и блики пламени отражались на пластинах. Мой замок пылал, и я бежал с горсткой верных мне людей. Мы станем беженцами на чужой земле, и так жаль, так жаль оставлять свой край в руки врага! Все, что я любил всем сердцем, я должен был оставить, и каждый шаг давался мне тяжело. А быть может, я догадывался, что жизнь моя связана с судьбой земли?

Едва я ступил на мост, один из моих людей бросился вперед. Он предал нас, и мост перегородили лучники. Как медленно натягивалась тетива! Как медленно стрелы покидали руки солдат! Как медленно наконечники пропарывали мою шею и кровь выплескивалась изо рта… Как медленно я падал в прозрачные воды реки…

Она обняла меня мягко, и лишь на миг свет померк перед глазами, а потом все затопило мягкое сияние. Я стоял на дне, и стрелы таяли, как рисунок тушью, смываемый водой. Мое отчаянье тоже смывала река, и у нее было лицо самой прекрасной женщины из когда–либо увиденных мною. И у нее было лицо моей смертной возлюбленной. Хозяйка реки спросила меня о чем-то, и я, очарованный ее красотой и чистотой, кивнул. Она взяла меня за руки, и сила полилась в меня, будто наполняя сосуд, и я пил и пил жизнь реки, испытывая страшную жажду. Она попросила меня остановиться, но я не смог. Она забилась в попытках вырваться, но я не отпускал, поглощая больше, чем мне было обещано. И когда душа хозяйки реки стала бледной и слабой, ясность разума вернулась ко мне. Я зарыдал, и небо над рекой ответило раскатами грома. Она печально улыбнулась мне, продолжая таять, но вдруг я понял, что она не умрет. Она родится вновь, и тогда я отыщу ее и верну ей то, что забрал из–за человеческой алчной природы. Я буду ждать до тех пор, пока она вновь не ступит на землю, и до того времени я заменю ее.

Воспоминания, сладки они или горьки, всегда связывают людей. Я стою в одиночестве перед отпечатками ног Будды и знаю, что не мне ступать на путь святости. У меня все еще есть долг.

С мрачным видом я выхожу из пещеры, и Хоканнин пытается вызнать, что произошло в пещере. Я обещаю ему рассказать потом, зная, что случая больше не представится.

Я зову тебя, и ветер передает мой зов, и ты, не понимая почему, спешишь оказаться у реки. Я счастлив увидеть тебя вновь, целой и невредимой, но мне больно глядеть в твои глаза, подобные темный водам. Это не любовь, это твоя жизнь, взятая мной, пыталась вернуться к настоящей Хранительнице земли. И я впервые позволяю себе обнять тебя. Ты улыбаешься, думая, что я наконец-то сдался и признаюсь тебе в любви. Ты еще не понимаешь, что движет мною, и не понимаешь даже тогда, когда моя сила Хранителя вместе с поцелуем начинает течь в тебя. Когда-то ты предложила мне стать духом, подчиненным тебе. Я так боялся упустить жизнь, что без раздумий согласился. Но моя настоящая жизнь закончилась тогда, четыреста лет назад. И я возвращаю взятое в долг.

Ты, обновленная, смотришь на меня с печалью. Шепчешь, что я мог бы оставить немного и себе, потому что ты не держишь на меня зла. Но я отказываюсь от невыносимой вечности. Я хочу остаться человеком, и моя душа рассыпается перед тобой, истинной Хранительницей. Я уже не слышу твоих слов:

– Я хотела разделить свою жизнь с тобой.