Уроки счастья по выходным

"...Но знаю я, как хрупко острие минут счастливых, данных мне судьбою" (В.Шекспир)

На душе скребли кошки. Пожалуй, и не кошки вовсе, а огромные жирные коты с лоснящейся черной шерстью и безжалостными желтыми глазами.

Котов было двое. Скребли они попеременно. Когда скреб первый (тот, что поменьше) — Тина сворачивалась клубочком в углу дивана, трагически вздыхая и трогая бездыханное тельце белого телефона, застывшего в безмолвии рядом на подушке. Когда же приступал драть когти об её истерзанную душу второй — кружила по квартире, металась из угла в угол, и к горлу подкатывало желание грохнуть изо всей силы об стену что-нибудь дорогое и значительное, хотя бы любимую бабушкину чашку кузнецовского фарфора с пастушками.

Сейчас оба зверя точили острые когти, вонзая их с наслаждением в клочья Тининой души. Поскольку одновременно вздыхать в углу дивана и метаться по квартире не представлялось возможным, Тина натянула куртку, сунула ноги в кроссовки, пнула напоследок со злостью белый телефон, валявшийся на полу, и выскочила торпедой на лестничную площадку, с грохотом захлопнув дверь.

На грохот приоткрылась дверь рядом и из нее высунулась соседская физиономия насыщенного клубничного цвета. Судя по интенсивности окраски, сосед с пользой для себя проводил выходные. «Гав!» — рявкнула Тина и затопала вниз по лестнице. Обладатель клубничной физиономии испуганно вздрогнул и исчез за дверью.

Тина выскочила в сумрачный двор и чуть не задохнулась от порыва игольчатого ветра, швырнувшего ей в лицо горсть белой крупы. Осенний дождь, который с самого утра барабанил по унылым крышам, как по клавишам расстроенного пианино, перевоплотился в снег и съел туманом верхние этажи домов с далекими очертаниями кораблей в порту. Тина, задрав голову, посмотрела на черные кулёчки спящих ворон, развешанные, словно елочные игрушки, на старой липе, застегнула, поежившись, куртку до самого подбородка, натянула глубже капюшон и двинулась к арке в конце двора.

Она брела по Большому проспекту, нанизывая линии Васильевского острова, словно бусы на нитку. Брела сквозь воскресно-вечернюю толпу, пытаясь извлечь из закоулков своей памяти те дивные минуты счастья, когда в глазах вспыхивают золотые искры, когда всё тело становится легким и звенящим, когда взмываешь над землёй на лёгком пёрышке счастья. Но… Там было холодно и неуютно, как на питерских улицах.

…Коты, поселившиеся в душе, испуганно застыли неподвижными черными изваяниями. Тина шикнула на них — звери настороженно прижали уши….

*   *   *

…Первое ощущение безграничного, безмятежного счастья она помнила, когда старинная люстра под потолком становилась близко-близко, когда всё тело укутывало блаженное тепло, а где-то совсем рядом звучал такой родной мамин голос, напевавший что-то незамысловатое, но самое прекрасное в мире. Второе счастье приходило вечером, когда маленькая Тиночка, свернувшись в кольце папиных рук, слушала бесконечные папины сказки про мишку Большого и мишку Маленького, про далекую загадочную тайгу, высокие кедры, бурлящие реки, старого мудрого лося, коварную лисицу и крохотную птичку-синичку с большим добрым сердцем.

А потом, спустя годы, счастье явилось однажды этой аркой, за которой спрятался двор-колодец. Поезд в Питер прибыл ранним февральским утром, — скорее ночью — и вот он: спящий таинственный Город. Цепочка Тининых следов по мокрой снежной белизне, наискосок от арки к подъезду в углу двора, и первые запахи питерского дома --- влажным деревом от резных перил и немного жареной корюшкой; и распахнувшаяся дверь на четвертом этаже, и тёплые бабушкины руки, и её губы, целующие мокрые от слез Тинины щеки. И… что за ах! счастье было открыть скрипучие дверцы старинного бабушкиного буфета и вдыхать с наслаждением смесь запахов корицы, апельсинных корочек и имбирных пряников, чудесным образом не исчезающих из диковинной серебряной вазочки, и ещё чего-то давнего и волшебного.

А вечером — снова счастье! — сидеть в кругу света под красным абажуром, пить терпкий чай, который бабушка доставала из большой восьмигранной жестяной банки, расписанной слонами, дворцами и магараджами, дуть в тончайшие фарфоровые чашечки с пастушками, где в тёмно-медовой глубине плавали крошечными айсбергами ломтики антоновки, и слушать затейливые бабушкины истории о её удивительной жизни.

И какое же счастье --- бродить-бродить по улицам, трогать бережно влажные камни домов, правильными стрелами обрамлявших блестящий глянец каналов, замирать изумлённо перед замёрзшими статуями среди деревьев, чернеющих сквозь кружево инея в Летнем саду, заглядывать в тайные дворики, скрытые за праздничным, шумным Невским, словно сокровища в блестящей шкатулке; неспешно пить кофе в баре «Астории», идеально выпрямив спину и грациозно скрестив ноги (боже, до чего неудобно!), воображая себя Айседорой Дункан, и часами торчать на гранитном парапете Лебяжьей канавки, в ожидании, что там когда-нибудь, в самом деле, появятся лебеди, бесшумно рассекающие питерское небо в зеркале воды.

И Город постепенно открывал Тине своё сердце, свои тайны и секреты…

*   *   *

…На углу, где уходил вверх и терялся в снежном тумане тёмный крест костёла, Тина свернула в узкую улочку, на удивление безлюдную в этот вечер, и вышла к университетскому скверу. Присев на низкую кованую ограду, под мерный шум ещё не сбросивших листву огромных вязов, Тина вспомнила своё первое не-счастье. Тогда здесь, в этом сквере, она выла в голос, оплакивая свою «тройку» по английскому на вступительных экзаменах и размазывая тушь по щекам. Внезапно через пелену слез она увидела плотненький силуэт какой-то девицы с весёлыми глазами и черной рамкой каре вокруг жизнерадостных щёчек.

— Хватит выть! — девица протянула Тине скомканный носовой платок, — Пойдем, заберешь свои документы. А завтра двинем вместе на журналистику, у них экзамены только начинаются. Кстати, меня зовут Лана, — в глазах цвета каштанов прыгали чертики.

Тина покосилась на протянутый платок, шмыгнула носом, икнула и вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— Не хочу на журналистику, хочу японскую филологию-у-у-у, — завыла она опять.

Девица покрутила пальцем у виска и выразительно хмыкнула.

— Забудь, твои хокку и без тебя переведут. А журналистика — это... — и глаза девицы заискрились ещё ярче, и она минут сорок расписывала зарёванной Тине все преимущества тяжелого, но радостного журналистского труда, в результате чего Тина, легко сдав экзамены, оказалась в одном из корпусов вожделенного универа на долгие пять лет.

Бойкая черноволосая Лана стала её лучшей подругой, и все на курсе так и звали их: Тиналана — будто молоточками на ксилофоне — Ти-на-ла-на!

Преподаватели хвалили «легкое перо» Тины и прочили ей блестящее журналистское будущее. Как же были все несказанно удивлены, когда после защиты диплома Тина неожиданно приняла предложение одного крупного питерского издательства и стала работать литредактором.

А это была её тайна, и её ещё одно большое счастье.

Когда-то, еще будучи на первом курсе, Тина шла по Невскому проспекту, разглядывая витрины, и неожиданно остановилась на углу, потрясённая видением на противоположной стороне. Над каналом парил дом сказочной красоты, увенчанный глобусом на башне. Его высокие окна заливал золотистый свет, и сквозь эту золотистость было видно, как в комнатах на верхних этажах кипит жизнь, за столами сидят счастливые люди и делают свою важную и счастливую работу. На потемневшем от времени камне у входа висела вывеска с завораживающей надписью «ИЗДАТЕЛЬСТВО». Тогда Тине показалось, что нет больше счастья, чем входить каждое утро в эту великолепную дубовую дверь, и сидеть допоздна за огромным столом из карельской березы, на котором белеют листки рукописи в мягком свете зелёной лампы, за окном затихает Невский, а из большой чашки пахнет остывший кофе.

Мечта сбылась. Но волнующее ощущение счастья как-то стерлось, запылилось в монотонной череде одинаковых дней, одинаковых шедевров и одинаково гениальных авторов…

*   *   *

…Коты снова зашевелились. Более наглый и толстый, ухмыльнувшись, царапнул здоровенным когтем по Тининой душе, когда она подошла к тому месту на набережной, что всегда тянуло её, как магнит. Впрочем, магнитом скорее была сама Тина, ибо предметом её притяжения была заброшенная железная баржа, прикованная ржавыми цепями к маленькому причалу на берегу Невы. Она опасливо ступила на скользкий трап, чувствуя, как оба кота приступают к привычной своей работе…

Тина стояла на борту, дрожа и вцепившись в поручни. Она пыталась изо всех сил вспомнить те ощущения невероятного счастья, что она испытывала каждый раз при встрече с Ним на этой ржавой палубе. Он почему-то очень любил эту заброшенную баржу, и почти каждый день, ближе к вечеру, можно было видеть его здесь. Спина в замшевой куртке заслоняла старенький этюдник со странными набросками, которые превращались позднее в удивительные, щемящие душу картины со сложным изломанным пространством. Так Его первый раз Тина и увидела. Вернее, Его спину. Он обернулся, и Тина встретилась с Ним глазами, и подумала: «Странно, Его глаза словно пахнут осенью».

Она тряхнула головой, отгоняя наваждение. Перед глазами вспыхнула картина их последней встречи на барже. Но она со стыдом и ужасом видела только себя, слышала только свои обидные, злые слова, которыми словно расстреливала Его в упор, и — контрольный выстрел — звякнув об железный поручень, полетел в темноту реки мобильный телефон, Его подарок.

Скульнув, Тина кинулась прочь, спотыкаясь и падая на скользких ступеньках, подгоняемая утробным рычанием разгулявшихся черных зверей…

*   *   *

…Снег неожиданно прекратился, когда Тина оказалась в самом конце Васильевского острова, у горбатого моста, ведущего на Петроградскую сторону. Тучи вместе со снегом отнесло в порт, и они там тяжело застыли, пронзенные трубами кораблей. Над Петроградской из узкой полоски бирюзового неба показался малиновый диск закатного солнца и залил все отчаянно розовым светом. Тина, щурясь, смотрела на мост и на необычный силуэт, приближающийся с противоположного берега. На огромном цирковом колесе катил странный господин. Он был весь в черном, и фалды его длиннополого фрака развевались на ветру, словно крылья диковинной птицы. На руках, которыми он ловко балансировал, были белые перчатки. Голову украшал высокий черный цилиндр, а в петлице фрака торчала оранжевая хризантема. Приблизившись к Тине, незнакомец приподнял двумя пальцами в приветствии цилиндр и улыбнулся. Его улыбка была завораживающей, но на дне пронзительных тёмных глаз плескалась грусть.

Внезапно он выхватил откуда-то из рукава блестящий шарф, такого же ярко-оранжевого цвета, что и хризантема в петлице, и взмахнул им, точно флагом, над головой ошарашенной Тины. Краем глаза ей показалось, что из шарфа что-то вылетело и покатилось в кусты, но в этот миг её ослепил запоздалый солнечный блик, вспыхнувший в окне дома напротив. Она инстинктивно зажмурилась, а когда через секунду открыла глаза, то видение исчезло. Странный господин в черном словно растворился в розовом свете, которым, будто праздничный торт, был залит дом на набережной.

Вдруг за спиной у Тины что-то зашуршало, и из кустов выкатилось существо размером с полтора напёрстка, что-то бурчащее себе под нос. Кряхтя и держась за бок, оно вылезло из кучи осенних листьев, отряхивая себя от налипших на одежду желто-багряных лоскутков. Существо напялило на голову берет, зажатый в руке, и молча уставилось на девушку. Тина тоже молчала, разглядывая его, и с тоской думала: «Вот только гнома мне сейчас не хватало»… У него были волосы цвета лежалого апельсина и рыжая клочковатая борода, над которой сверкали шальные глаза. Одет мужичок был в бриджи и камуфляжную куртку, а на ногах красовались высокие армейские ботинки на шнуровке. Если бы не вызывающая клетчатость огромного берета, то он сильно смахивал бы на американского солдата времен «Бури в пустыне».

— Извините, я несколько не в форме, — продолжая потирать бок и отряхивать комки грязи с курточки, произнес мини-гном. — Опять он меня потерял, — буркнул недовольно и сплюнул кусочек желтого листика. — До чего же он все-таки рассеянный! Ну неудивительно — настоящий ученый… — глаза засветились благоговейным блеском.

— Кто? Тот циркач на колесе? — очнулась Тина.

Гном возмущенно фыркнул.

— Ф-р-р-р! Какой он вам циркач!!! Он — Учитель. А я — его лучший ученик. Так-то, — он назидательно поднял указательный палец и задрал бороду. Спохватившись, шаркнул ножкой в своем армейском ботинке:

— Арсений.

— Очень приятно. Валентина, — машинально пробормотала девушка, — можно Тина.

— Можете звать меня Сеня, — великодушно разрешил гном. Тина кивнула, всё ещё не приходя в себя.

— Простите, а Учитель — чего?

— Боже мой, ну какая вы, право, бестолковая. — Гном Сеня смерил Тину взглядом с головы до ног, что, учитывая его размеры, выглядело просто уморительно. Тина хихикнула, но гном, не замечая насмешки, повествовал с важным и таинственным видом посвященного в тайну ордена тамплиеров и статуй острова Пасхи.

— У-чи-тель! Он учитель СЧАСТЬЯ! Он написал три диссертации на эту тему, а сейчас пишет четвертую, за которую обязательно получит Нобелевскую премию. Он гений!!! Его методика гениальна, его курсы и семинары чрезвычайно популярны. Многие мечтают приобщиться к его знаниям, у него масса учеников и последователей, он… — последним словом гном поперхнулся, заметив насмешливый Тинин взгляд.

— В самом деле? Что же это: если верить вашему Учителю, счастью можно обучиться, овладев какими-то глупыми методиками и посетив пару-тройку сомнительных семинаров?..

— Как можно! Учитель действительно обладает уникальными знаниями! Об этом свидетельствуют многочисленные благодарственные письма, которые он получает от спасенных им людей.

— Очередное шарлатанство, — поморщилась Тина в ответ на восторженную пафосность гнома. Она заскучала, замерзла и ее все больше раздражала напористость коротышки, напоминающего ей то ли назойливого пропагандиста сетевого маркетинга, то ли активного посетителя эзотерических семинаров.

— Ладно. Вижу, вы мне абсолютно не верите, — вздохнул Арсений. — Мы должны пойти к Учителю. Думаю, вы небезнадежны. Уверяю вас, он сможет помочь, он вас спасёт!

— Вы в своем уме? От чего это он меня спасёт? Я в полном порядке.

— Леди, которая холодным осенним вечером в воскресенье бродит одна по улицам, не может быть в порядке. Тем более, если у леди на ногах разные кроссовки.

Тина с ужасом уставилась на свои ноги: на левой — белая «Пума», на правой — черный «Адидас»!

Гном Сеня с торжествующим видом покачивался с пятки на носок, засунув руки в карманы куртки.

— Тиночка, я, конечно, не волшебник, я только учусь, но кое-что, уверен, смогу. Только не волнуйтесь. Одну минуточку… Ага… Щас… — запыхтел он, вытаскивая из многочисленных карманов какие-то скомканные листки, испещренные мелким почерком, смахивающие на шпаргалки. Присел на корточки, бережно разглаживая на колене клочки бумаги, и принялся, запинаясь, что-то бормотать, закатывая глаза. Минут десять он бормотал, пыхтел, вскакивал, хлопал себя руками по бокам, подпрыгивал, топал ногами, временами подвывал и вдруг…

Откуда-то появились клубы дыма, запахло палёным, потом что-то звякнуло, сверкнуло, и перед потрясённой Тиной предстал во весь рост дрожащий субъект в знакомых армейских ботинках. На голове, как после взрыва, дыбом торчали апельсиновые волосы, от бороды остались пару сиротливых кустиков, а глаза разъехались в разные стороны. Тип навел фокус на Тину, чихнул, прокашлялся и, нагнувшись, стал шарить в куче листьев. Наконец он извлек оттуда крохотный клетчатый комочек, поплевал на него, побормотал и с удовлетворением водрузил на голову предмет своих экзерсисов — огромный клетчатый берет.

— Может, перейдем на «ты»? — тип фамильярно приобнял неподвижно онемевшую Тину. При этом ему пришлось слегка подпрыгнуть, ибо ростом он всё же оказался значительно ниже её. — Ну что, пойдем, моя принцесса?

И «принцесса» на негнущихся ногах под руку с гномом Сеней покорно двинулась навстречу СЧАСТЬЮ. Ей, по сути, уже было все равно, что ещё подарит этот безумный воскресный вечер — гномов, эльфов, лепреконов или какую-нибудь иную сказочную ерунду.

*   *   *

…Арсений долго тащил безучастную Тину по набережной Невы, затем свернул на Дворцовый мост, насквозь продуваемый ледяным ветром.

Посередине моста вконец окоченевшая Тина стала отчаянно хныкать, требуя внимания, сострадания и поездки на такси.

— Богиня моя! Счастье, добытое в борьбе с трудностями, стоит дороже! Вперед, моя инфанта, через тернии — извольте к звёздам! — отчаянно хлюпая носом, прогундосил гном.

— Ну почему нельзя до счастья добраться хотя бы на троллейбусе? — продолжала хныкать Тина.

— Ещё чего? К счастью — на троллейбусе! Обезумела? Что же это будет за счастье? А? — и гном решительно развернул Тину по направлению к Невскому проспекту, слегка подпихивая её в спину.

Тина уже не ощущала ни своего тела, ни времени, ни каких-либо мыслей, когда они свернули с Невского на знакомую улочку справа.

…Коты лежали, скрутившись замёрзшими клубочками и зыркали недобрым светом желтых глаз…

Неугомонный гном, наконец, замедлил шаг и остановился перед сверкающим великолепием портика гостиницы «Астория».

У входа стоял грозный швейцар двухметрового роста, изрядно похожий на королевского гвардейца у ворот Виндзорского замка, правда, без медвежьей шапки.

Гном Сеня подскочил к швейцару и сунул ему под нос красную книжечку. Швейцар мгновенно распахнул двери и вытянулся во фрунт, щелкнув каблуками. Тина не выдержала и заглянула Сене через плечо. На красной обложке красовалось золотое тиснение: «Лига работников трамвайно-троллейбусного депо № 9».

Коротышка двинулся прямиком через вестибюль, блистающий позолотой и лепниной, а Тина затрусила следом, оставляя на роскошном паркете мокрые грязные следы. Внезапно гном дернул её за руку и подтолкнул в темный угол под лестницей.

— Королева моя, мы явно не проходим дресс-код. С этим надо что-то делать, — гном Сеня оценивающе возил взглядом по вздрагивающей Тине, крепко обхватившей себя руками и притопывающей ногами в разных кроссовках. Затем покопошился за пазухой, выудил оттуда свою очередную шпаргалку и, завывая, принялся бормотать какую-то абракадабру. Привычно повалил дымок, что-то свистнуло, и слегка запахло мандаринами.

«Ну вот. Будто Новый Год --- чудеса и мандарины», — подумала Тина, стоя с крепко зажмуренными глазами. Перед Тининым носом пощелкали пальцами, и над ухом гаркнули:

— Открывай глаза, принцесса, хватит торчать скифской бабой!

Тина вздрогнула, открыла глаза и ахнула: на ней струилось и переливалось нечто невозможной красоты и невероятного цвета. Дивный темный изумруд, прятавшийся в складках платья, золотился на изгибах и вспыхивал багровыми искрами в лучах множества старинных светильников — ну словом, «Королева-Осень».

— Ах, что за чудо! Ты — Королева-Осень! —озвучил её мысли гном Сеня, довольный своей работой.

Тина скосила глаза вниз и с опаской приподняла длинный подол, ожидая увидеть там белую кроссовку в компании черной, заляпанные грязью. И облегченно вздохнула: из-под платья выглянуло изящнейшее чудо из кожи питона, мягкого оттенка жухлого мха.

Гном Сеня тоже  преобразился и выглядел значительно получше в смокинге цвета питерской ночи. Однако под мышкой, словно дамскую сумочку, он упрямо держал свой клетчатый берет. Клочья бороденки заменила матовая синева гладко выбритого подбородка, непослушные апельсиновые вихры были зализаны назад в аккуратненький хвостик, но глаза оставались прежними — нагловато-шальными.

Кривляясь и размахивая беретом, словно мушкетерской шляпой в перьях, он поклонился:

— Само совершенство! И это совершенство достойно особого счастья!..

— Ты зачем, противный гном, меня сюда приволок, а? Что всё это означает? Долго ты будешь таскать меня по городу? Где ты взял все эти наряды и сколько, в конце-концов, стоят эти туфли? Просто «булгаковщина» какая-то!! — сузив глаза, Тина трясла коротышку за ворот.

Арсений вырвал из её руки свой воротник, одернул фрак и с обидой произнес:

— Михаил Афанасьевич здесь ни при чем, моя дорогая госпожа, у нас специфика работы несколько иная, у нас узкая специализация в самом широком смысле этого слова. Не бойся, все идет по плану! Мы почти у цели, моя богиня! Счастье близко!!! — завопил гном и, снова изобразив клоунский поклон, жестом пригласил следовать за ним. Он распахнул перед Тиной низкую дверь за лестницей и поволок её под локоток какими-то коридорами, лестницами и переходами, ныряя в многочисленные двери, болтая при этом без умолку всякую чушь, рассказав по пути три пошлых анекдота и, вконец распоясавшись, даже два раза ущипнул её пониже спины.

 Несчастная Тина то, упираясь, рысью неслась рядом, то, спотыкаясь на высоких каблуках и чертыхаясь, ковыляла следом.

Наконец, в конце какого-то тёмного коридора, перед очередной дверью, за которой слышались приглушенные голоса, гном остановился. Набрав полную грудь воздуха и изо всех сил стараясь изобразить на дурашливой физиономии торжественность, изрек:

— Мы пришли. В столь важный момент, моя королева, тебе представляется уникальнейшая возможность, редчайший шанс прикоснуться к тайне, открытой лишь для посвященных. Ты предстаешь перед кругом избранных, тех, кому выпала честь быть учениками нашего великого Учителя. Прошу!

На секунду замешкавшись, гном поправил над ухом у Тины золотистую прядку, подергал какую-то складочку, сдул невидимую пылинку с её плеча и распахнул дверь.

После долгого блуждания в темноте от неожиданно яркого потока света, брызнувшего в лицо, Тина непроизвольно зажмурилась. А когда открыла глаза, испытала легкий шок.

Перед её взором предстал огромный сверкающий зал. Под потолком переливались и искрились люстры из горного хрусталя, стены украшали венецианские зеркала и канделябры из позолоченной бронзы. Между колоннами везде были натыканы гирлянды из разноцветных воздушных шариков, в центре красовалось некое подобие трибуны, пышно увитой живыми цветами, а вокруг расположились за столиками люди исключительно в вечерних туалетах.

Гном Сеня потащил её в угол и усадил за столик между бриллиантовой теткой с четырьмя подбородками в облегающем лиловом и томным жеманным субъектом в ярко-зеленом и с красной бабочкой. Напротив восседала рыхлая дамочка явно славянской наружности с сильно подведенными глазами и в сари.

Сам же испарился.

Тина исподтишка разглядывала публику в зале. Более всего это было похоже на банальную светскую тусовку в честь некоей презентации, тем более, что тут и там мелькали знакомые лица знаменитостей. Публика за столиками развлекала себя негромкими беседами, и все бы ничего, только настораживало Тину именно то, что их всех объединяло — таинственный вид, ускользающий взгляд да блаженнейшая улыбка, застывшая маской на каждом лице. Тина растерянно поискала глазами знакомую апельсиновую голову. Гном непринужденно скользил между столиками, то с умильным видом прикладываясь к ручкам каких-то дам, то кланяясь, то пожимая чьи-то руки с проникновенным видом.

Неожиданно Сеня нарисовался рядом в компании забавного господина, сильно смахивающего на одного модного психоаналитика. Господин беспрерывно шевелил разными частями тела: то слегка пританцовывал, то поводил плечами, то разводил руки, то помахивал ими, то подымал бровки домиком, то топорщил усы, — словом, был весь в движении. При этом и взгляд его как-то блуждал и тоже шевелился. Господин припал к Тининой ручке, обслюнявив ее, что-то с придыханием пробормотал и, тут же был увлечен в сторону длиннющей, словно жердь, блондинкой с костлявыми лопатками и в шляпке невообразимого фасона. Блондинка была точной копией известной теледивы.

Тина дернула Арсения за рукав и прошипела:

— Это что за тайная масонская ложа?

Гном, поджав губы, зыркнул на нее и молча уставился на председательствующего, который возник над цветочной клумбой-трибуной. Председатель позвонил в колокольчик, призывая ко вниманию, и провозгласил:

— Товарищи! — запнулся и крикнул громче:

— Дамы и господа! Позвольте открыть торжественное собрание по случаю славного юбилея! — Это были последние вразумительные и понятные слова, которые Тина услышала. Далее последовала абсолютная ахинея с восхищенным закатыванием глаз, взмахиванием рук и периодическими овациями. С трибуны неслось сплошное «улучшим, укрепим, разовьем, воздвигнем, создадим»… и всё это «под мудрым руководством»…

Она почувствовала, что её подташнивает при виде этого бестиария, но в тот же миг, слава Богу, зал взорвался особо оглушительными овациями, все повскакивали с мест, восторженно хлопая, обнимаясь и целуясь друг с другом в порыве высочайшего подъема.

И тут бедную Тину, как нельзя кстати, снова куда-то потащил шальной гном, она ринулась за ним, продираясь сквозь шумящую толпу, и неожиданно ей показалось, что за колонной она увидела знакомую фигуру в черном фраке с оранжевой хризантемой. Но бурлящий поток оттеснил её, только мелькнули печальные глаза, или это ей показалось?..

*   *   *

Гном Сеня стоял у парапета и, гарцуя от восторга, махал Тине руками. Она подошла ближе и обнаружила за парапетом огромный стеклянный купол, скрывающий в глубине бесконечное пространство. Сквозь прозрачность стекла Тине было видно, как в просторном зале, разделенном перегородками, кипит активный процесс «обретения СЧАСТЬЯ», больше похожий на кружки по интересам и спортивные секции. В одном углу два увесистых господина неспортивного облика, обливаясь потом, пытались изо всех сил ковать что-то весьма замысловатой формы. Один огромными щипцами еле держал некое абстрактное произведение, а другой что есть мочи лупил здоровенным молотом. В другом углу (наподобие боксерского ринга) две дамочки, одна рыженькая, полненькая и в бигуди, другая — высокая худая брюнетка, вовсю молотили друг друга. Зрелище было очень похоже на бои без правил.

— Видишь, моя герцогиня, кто-то желает бороться за свое СЧАСТЬЕ, а кто-то стремится сам его ковать, — важно промолвил Сеня, — пойдем дальше…

Тина широко раскрытыми глазами разглядывала весь этот театр абсурда, раскинувшийся у нее под ногами.

Зал кишел людьми.

Практически во всех проходах были наставлены какие-то приспособления, более всего похожие на беговые дорожки. Граждане всех возрастов, пыхтя и отдуваясь, неслись по этим дорожкам, их целеустремленные взоры были направлены вперед, в конец тренажера, где у каждого из них, словно на рыбацкой удочке, болтались различные предметы: то ключи от машины, то конверты с туристическими проспектами и авиабилетами, то пачки кредитных карточек, связанные шнурочком, то маленькие копии очаровательных домиков с кортами и бассейнами, а у многих, тяжело оттягивая удочки, повисли внушительные банковские сейфы. Где-нигде, словно заброшенные островки, виднелись трудящиеся на тренажерах бойцы интеллектуального фронта, у которых на удочках свисали тюбики с красками, подрамники, пухлые папочки с тесёмками и надписью «В печать!». В одном из углов, в самом большом помещении, на едином тренажере бежала одновременно целая толпа, кусаясь, лягаясь и спихивая друг друга с дорожки. Над ними висело целое сооружение, состоящее из трибуны, гроздьев микрофонов известных каналов, флагов всех цветов и транспаранта «Я — ваш кандидат!»

Потрясённая Тина повернулась к гному, который хозяйским глазом оглядывал копошащееся пространство.

— Что это?? Вы все тут сошли с ума! Разве можно вот так, примитивно, раскладывать на составляющие то хрупкое, неуловимое чувство, которое люди испокон веков именуют счастьем? Вы что, думаете, что делаете этих людей счастливыми? Ты вообще представляешь меня несущейся по беговой дорожке, словно ослик за морковкой, за своим счастьишком?

— Принцесса моя, но они здесь исключительно по собственному желанию. Они ТАК хотят. Это их выбор. Что плохого в том, что они не видят другого пути достичь счастья, а хочется! Вот мы и помогаем им, мы делаем их счастливыми. Какая, в конце концов, разница, КАК они придут к своим маленьким счастьям, главное — результат, — упрямо изрек гном.

Тина печально покачала головой и тихо произнесла:

— Я так не хочу. Я так не могу.

Развернулась и стремительно бросилась, перепрыгивая через ступеньки, путаясь в длинном блестящем платье, через бесконечные коридоры и переходы, прочь отсюда.

Гном Арсений несся за ней следом, оглашая темные коридоры воплями:

— Стой!! Тина! Тиночка!

Наконец после долгой погони он резко затормозил, упершись в темноте в тяжело дышащую девушку.

— Отдай мои вещи, — переводя дух, прошептала Тина измученным голосом.

Гном с шумом вздохнул и протянул ей откуда-то взявшийся бумажный пакет.

— Да ради Бога! Для тебя же, глупая, старался, силы свои тратил, сколько лучшего лионского шелка извели, лучших кутюрье пригласили, питона этого дурацкого приволокли, а ты… а! — в сердцах махнул рукой гном Сеня, пнул ногой блестящий бумажный пакет и скрылся в сумраке, шаркая ногами.

Тина, путаясь в застежках былого великолепия, стащила, извиваясь, через голову узкое шуршащее платье, натянула любимый старый свитер с оленями, со злостью дернула молнией джинсов, напялила свои черно-белые кроссовки и, запахнув куртку, выскочила на улицу мимо онемевшего швейцара с выпученными глазами.

*   *   *

Тина стояла на углу Невского и набережной Мойки, зябко кутаясь в капюшон и прислушиваясь к себе. Ничего. Тишина. Её обтекала разноцветная шумная толпа со своими разговорами, со своим смехом, со своей жизнью.

Она еще немного потопталась и робко заглянула туда, где ещё недавно свирепствовали жирные черные коты. Но в глубине своей души она обнаружила только две сиротливые цепочки следов да две засохшие кучки.

Тина легко вздохнула и замерла, наблюдая завороженно за медленным танцем осенних листьев, которые парили над ней, словно тихое обещание счастья. Вдруг она далеко-далеко, очень далеко увидела Его глаза, так странно пахнущие осенью. Он вышел из знаменитого «Сайгона» на углу Владимирского и Невского проспектов, где вечно толклись художники, поэты и музыканты, с кем-то попрощался, хлопая по плечу, и заспешил по Невскому. Она видела Его в толпе, переходящим через Аничков мост, она видела, как Он нырнул под арку Гостиного двора, она видела, как Он торопится сквозь тёмные колонны Казанского собора. Она ощущала Его прерывистое дыхание, когда он перепрыгивал ступеньки подземных переходов, ускоряя шаг, расталкивая прохожих. И вот Его глаза близко-близко, совсем близко. Он держит Тинино влажное лицо в своих ладонях, и она запрокидывает голову, и капюшон падает на плечи, и в ее глазах вспыхивают золотые искры, отражая свет питерских ночных фонарей.

«Почему у тебя глаза пахнут осенью, и где тебя так долго носило?», — отваживается спросить Тина. И Он, смеясь, легонько щелкает её по носу: «Во-первых, потому, что ты — моя Королева-Осень, во-вторых, потому что я был неделю в Париже, открывал свою выставку, и в-третьих, что у тебя с телефоном, неужто твой неуправляемый терьер его сгрыз? И ещё…» и Он протягивает ей бархатную коробочку. Тина открывает её и видит, как в синих недрах бархата поблескивает колечко. На нём болтается крохотная золотая Эйфелева башня, а внутри виднеется надпись: «Tu es mon bonheur»*. И Тина тоже смеётся, и подхватывает Его за руку, и они бегут-бегут Невским, торопясь к Дворцовому мосту, и видят перед собой вздыбленные огромные крылья разведённого моста, и взмывают над ним и над Невой, и парят где-то в темноте неба, словно на картине Шагала, и Тина вновь чувствует, как звенит её невесомое тело…

А где-то далеко звонит-звонит, не умолкая,  белый телефон.

* «Ты — мое счастье» (фр.)                                                                                                                                                                                                   2009г.