Тяжесть солнца

Наш корабль был снаружи как ограненный темный камень, а внутри него никогда не увядал живой сад. В анфиладе каждый зал — произведение искусства, и нашей единственной задачей было вкусить его сполна днем, а ночью протянуть руки к красоте неба. Во всех залах был иллюминатор, занимающий почти весь потолок: нет ничего на свете спокойней, чем широта небосклона. Когда звездный свет лился сквозь атмосферу планеты и падал прямо на наши прекрасные тела, мы тонули в неге и дышали будущим рождением в Эльдорадо. Нас было четверо, но Армика сморщила бы аккуратный носик и поправила меня. Нас было трое — рабов. «Раб» — древнее слово. Оно появилось от «ранг», и стало именем нашей высокой касты.

Каждый новый удивительный день мы встречались с человеком неудачливым. Ему не повезло войти в наше число. Он ритуально трогал наши тонкие хрустальные ошейники с выражением лица, исполненным почтения и зависти. Его звали Эрм, и он когда-то был в нашей четверке, готовящейся к выпуску в свет. Мы вместе изучали грамоту и Слово Свободы, вместе поднимались по прозрачному трапу Первого Лайнера и ждали вынесения приговора: кто из нас, четырех, будет обречен стать хозяином, а не рабом? к кому будет немилостива высокая культура, запирая его до самой смерти в каземат пугающей Ответственности? Эрм вытянул три черных шара и один белый, а в наших руках осталось равно шаров обоих цветов. С тех пор Эрм значился нашим хозяином. Девушки предпочли не замечать существования бывшего друга, я единственный из четверки жалел его. Никто не ожидает, что несчастье свалится именно на него и уведет из рук ошейник раба.

Мы не виделись около года. Эрм постигал низкую науку управления машинами, мы втроем пировали в Залах Славы, отмечая начало свободной жизни. Он вернулся и безропотно стал править нашим общим кораблем-домом: Эрм смирился, и из него получился отличный Хозяин.

Хо-зя-ин. Грубое слово. У него даже корней нет, как у слова «раб». Мы все знаем истории о том, как тонкие юные натуры, не прошедшие отбора в Первом Лайнере, теряли чуткость к окружающим, ведь так больно знать, что ты все еще не чист. Эрм до последнего дня сохранил деликатность: он редко показывался нам на глаза, не желая вызвать неудовольствие, и в то же время заботился о нас. За несколько лет я ни разу ни в чем не нуждался, и лишь утратив хозяина, попал на опасную тропу.

Жил Эрм отдельно от нас в маленькой рубке с металлическими полом, стенами и потолком. Спал, откидывая спинку узкого капитанского кресла, ел за ним же. Он всегда был занят: проверял, правильно ли работают машины и не сбились ли мы с курса. Мы постоянно двигались. Жизнь раба — странствие между городами наслаждения. Между ними мы любуемся дикой природой, а в сиянии открытого солнечного света — собой, ведь нет ничего прекрасней свободного от ответственности человека. В чертах раба нет напряжения и злости. Мы не устаем от невзгод жизни и медленно старимся. Даже покрывшись сетью морщин, мы помним, что мы свободны от мук выбора, и дух спокойствия не покидает нас. Изо дня в день, как хрупкие бабочки, мы вкушаем амброзию нашей культуры, жертвуя всего лишь одним из четырех. Кто-то должен помнить, как заботиться об остальных, и в случае беды отплатить культуре за везение хотя бы родиться в ней.

Эрм приходил каждый день выказать нам уважение. И вдруг не пришел. Армика лишь пожала плечами: «Он же хозяин, что с него взять? У него всегда могут появиться дела, и нам с ними соприкасаться не стоит». Она брезгливо поджала губы: даже думать об Эрме ей было неприятно. А ведь до Храма она любила его, надеясь, что я стану хозяином. Грузная Эллойза обеспокоилась, но ничего не сказала, следуя за подругой. Как ни в чем не бывало, они начали игру в вышитый мяч. Я крепился до вечера. Говорят, между мужчинами существует особая связь, которая называется «солидарность», и даже граница меж кастами не в силах уничтожить ее. Я сделал вид, будто иду читать книгу, а на самом деле направился прямиком к рубке. На корабле нет закрытых дверей для рабов, хотя Армика и считала, что рубку нужно запечатать, тогда ей никогда больше не придется видеть хозяина. Я раздвинул створки дверей в стороны, и вдо носа добрался неприятный незнакомый запах. Но то, что видели глаз, было еще хуже: на меня уставилось запрокинутое под странным углом лицо Эрма. Он сидел на кресле, но тело выглядело изломанным. Босая нога упиралась прямо в пульт управления, и скрюченные пальцы закрывали тревожно мигающие лампочки. Со страхом я положил руку ему на горло, твердое и холодное.

— Ты спишь?

Эрм не шелохнулся. Бездонные зрачки внутри светлых радужек не шелохнулись, как будто в лед вмерз кусочек обгоревшей ветки. Я потряс Эрма, но ему не суждено было проснуться. Я стоял перед Хозяином, по-дурацки вспоминая, как мы учились и как жили вчетвером под крышей корабля, и внутри меня проявилась чернильным пятном пустота. Я никогда не задумывался, как много Эрм значит для меня.

Писк. Машины не оплакивали Эрма, как мне померещилось в начале, они подавали тревожные сигналы. Я снял хозяина с кресла и сел вместо него, вздрогнув — кожаное сидение не хранило ни грамма тепла. На экране под правой рукой обычно светилась карта с маршрутом путешествия. Мы ехали на сверкающие источники Коронима, и до него оставалось всего несколько дней пути по пустыне. Но я не видел на карте знакомых мест, и более того, за стеклом мелькали верхушки деревьев. Мы сбились с курса.

Эрм бы подал сигнал бедствия или выровнял маршрут. Я же был выбран рабом, а не хозяином. Даже простая мысль о том, чтоб прикоснуться к панели управления, вызывала отвращение. Растерявшись, я ушел в каюты к девушкам.

— Эрм умер. И мы больше не следуем в Короним.

Армика и Эллойза будто не услышали. Они продолжили играть, и мяч хлопал об их нежные ладони, не привыкшие ни к какому труду. Как и мои.

— Нужно что-то сделать, — продолжил я. Армика резко повернулась и бросила мяч мне в голову.

— И что ты предлагаешь? Пойти и занять его место кому-то из нас? — неприкрытая ярость хлестала из нее. И Армика была права. Как только один из нас возьмет ответственность на себя, он перестанет быть рабом. Раз соприкоснувшись с грязным делом, рук не отмоешь.

— Мы же не можем курсировать вечно.

— Кто-нибудь да заметит нас, — прошептала Эллойза. — Давайте подождем?

— Элли умнее тебя говорит! Как вообще в голову могло такое прийти? — Армика фыркнула и забрала мяч. — Не ходи туда больше.

К счастью, Армика не следила за мной. Я не понимал, ведет меня в рубку сочувствие к Хозяину, или же любопытство подбило ко мне клинья. Моей размеренной спокойной жизни пришел конец. Я не мог больше играть с девушками или закрываться от жизни равнодушной панелью планшета. С назойливостью оводов мои мысли дразнили меня видениями золотистой панели управления, а еще мира, несущегося навстречу кораблю, а не пролетающего над головами, подобно сну. Я промаялся от этой болезни несколько часов и с необъяснимым ликованием ворвался в рубку. Еще бы чуть-чуть, и я бы назвал имя Эрма — я хотел поделиться с ним переживаниями, бившимися во мне снопом искр. Но его труп по-прежнему был здесь. Тело лежало так же, как я свалил его — упираясь лицом в стену, поджав колени и вытянув вперед руки, как если бы Эрм пытался уйти из корабля. Жалкая фигура безмерно уставшего человека.

«Предсмертное желание», — кисло подумал я и взвалил на себя Эрма. Я плохо соображал, что делаю. Раньше я видел, как Эрм открывал для нас дверь. Всего лишь одна кнопка — и готово. Я нашел ее и нажал. Холодный Эрм обнимал меня сзади, и мне мерещилось, что с благодарностью. Дверь открылась, и я мгновенно заледенел на ветру. Я сбросил его тело вниз и вытянул шею, пытаясь проследить, как Эрм покинет нас. Корабль слишком быстро пролетел над местом падения. Был Эрм — не стало. Я закрыл дверь и замер. Мне казалось, что на моей спине все еще есть груз. Что я сделал только что? Я поднял на плечи не Эрма, я поднял Ответственность.

Смыть. В ванной комнате я до красноты натирал кожу и царапал спину и шею, всматривался в воду, обманывая себя, что она имеет темный оттенок, и я никак не могу отмыться от содеянного. Что-то застряло в легких, и дышать полной грудью не удавалось.

«Ну же, ты всего лишь выкинул труп с корабля. Просто посмотреть, как он будет лететь. Я игрался, а не исполнял долг перед Эрмом или, уж тем более, освобождал хозяйское кресло, чтобы самому туда сесть».

Я отодвинул створку двери в рубку, все еще повторяя мысленно эти слова. Мы летели прямо на закат, и медное солнце ослепило меня, предупреждая об опасности искушения. Я закрыл за собой дверь, но мне казалось, что это сделала тень — мое «злое я», сузившееся до темного скелета.

Панель управления блистала. Темные деревянные кнопки на золотом металле и мигающие красным и зеленым датчики заворожили меня. Мы набирали много игрушек в городах, забивая ими шкафы, а потом, наигравшись вдоволь, вываливали на взлетной площадке, чтобы взять контейнеры с новыми. Мы мерили ежедневно множество платьев, недоступных хозяевам, затянутым в скучную робу. Мы испробовали немерено игр в обществе друг друга, а все же в одиночестве Эрма была своя романтика. Романтика жила не в сердце корабля, занимаемом легкомысленно-возвышенными рабами, а в его металлическом разуме, омраченном трудом хозяина. Омраченном, но в то же время расцвеченном, и в темноте, после захода солнца, я не мог уйти от пульта корабля. Свет во мраке зачаровал меня, стоящего рядом с креслом почившего Эрма.

Я знал, каким человеком был Эрм, но я не мог знать, кем он стал, когда воздушный мир рабов выбросил его. Неужели каждый день Эрма замуровывался горечью? Тогда почему этот пульт так волнующе прекрасен? Почему я не хочу сбежать отсюда, и даже (мне страшно это признавать, но страх тоже имеет новый, будоражащий вкус) мечтаю хотя бы на миг оказаться на месте Эрма... И во времени, когда он совершает выбор. Может ли быть приятна позорная Ответственность?

Моя рука как чужая потянулась вперед. Лампочки страшно подсветили ее снизу цветом запрета. Как обжегшись, я отдернул пальцы назад.

«Уж если мне так неймется, я могу попробовать понять Эрма по его вещам».

Я схватил с полки пригоршню дисков и сбежал из металлической ловушки. Створки дверей злобно щелкнули за спиной, и мне казалось, что звук разошелся по всем анфиладам корабля и долетел до ушей Армики и Эллойзы, выдав меня. Я притворился читающим, стуча бумажным веером по столу. Армика и впрямь появилась, подкралась, как хищница и выдернула из моих рук планшет.

— Что? – я изображал человека, выдернутого из реальности книги.

— Самоучитель барабанщика? Что за странный выбор? – она отдала мне книгу обратно.

— Так получилось…

Она не уходила. Поджала губы и изучала меня, ища приметы отступничества от доли раба.

— Ты пугаешь меня, Айми. Ты правда больше не наведывался в ту страшную комнату?

— В рубку?

— Как ни назови. Я не хочу потерять еще и тебя, – она отвела голову в сторону, чтобы я не видел лица.

Но мне не было жалко Армики. Наоборот, злость свела скулы, пальцы сжались на планшете, как когти.

— Значит, Эрм был для тебя потерян? А он, между прочим, жил рядом, за стенкой, но тебе стало наплевать на него после того, как он стал хозяином!

— Стать хозяином – все равно что умереть.

— Это ты так думаешь, а Эрм оставался живым. И, может быть, ему было больно видеть тебя, убившую его в своей голове. Ты жестока, Армика.

— А ты глуп, Айми. Как бы ты ко мне ни относился, прошу — не переходи черту.

— Мне кажется, ты беспокоишься больше о статусе нашей четверки, чем обо мне.

Тонкая рука оказалась тяжелой в ударе. Пощечина отрезвила меня. Как я мог довести дело до ссоры? Я, раб, призванный в мир ради удовольствия, послужил причиной обиды! Неужели ответственность так коверкает душу? Я отбарабанил на столе яростный ритм и пошел вслед за Армикой извиняться. Стопка синих дисков Эрма осталась на столе. Я думал, что никогда к ней больше не прикоснусь, однако…

Я смотрел на звезды, медленно пролетающие над крышей корабля, и вспоминал легенду об Эльдорадо. Раб живет в последний раз на земле, а после смерти летит в Эльдорадо, космический рай, где его ждут невообразимые наслаждения. Раб навсегда забывает боль и тревогу. Тело, требующее пищи, тепла, света и отдыха, больше не тяготит его призраками ответственности. Хозяева же рождаются снова: если повезет – рабами, а если груз ответственности не был искуплен в прошлой жизни – снова хозяевами. Эрм отличался от нас. Он был тревожен и сутул, особенно в первые года после нашего разделения. Но со временем он словно исцелялся от недуга – осанка выпрямлялась, а глаза начинали смотреть сквозь нас, вдаль – в них поселялась неведомая нам мечта. Подумать только, у рабов есть все, чего можно пожелать, но сравнятся ли сотни сокровищ богачей с одной драгоценной мечтой нищего? Звезды Эльдорадо меркли в сравнении с таинственным огнем, освещавшим лицо Эрма. Я тихо выбрался из спальни и в темноте нащупал стопку дисков. Может быть, в них я найду ответ на вопрос?

Прошло уже немало дней с тех пор, как умер хозяин, но ни разу я не заговаривал с девушками о том, как скоро нас могут спасти. Они играли, как ни в чем не бывало, а я вникал в нелегкую науку хозяев. Книги Эрма назывались безобидно: «Учебник механики», «Инструкция по эксплуатации корабля типа «Номад-76»», «Основы внутрипланетной навигации». Откуда же я знал, что технические знания опасней крамольных книг, запрещенных для чтения? Я изучал учебники, как священное писание, водя пальцами над панелью управления и продолжая убеждать себя, что я всего лишь играю – в навигатора Эрма, в человека Эрма. Моя гибель произошла на семнадцатой странице «Инструкции», в главе «Чрезвычайные ситуации».

После того, как я отведал запретный плод знания, я часами сидел на кресле Эрма, скрестив ноги наподобие статуй в Первом Лайнере. Бездействовал и упивался переменчивыми эмоциями. Когда в рубку зашла Армика, я хихикал, тыча пальцем в шар солнца, бледно проступавший сквозь снежную бурю. Я сравнивал себя с ним.

Армика сдернула меня с кресла, но я не мог остановиться в безумном смехе: о грехах человека должен услышать человек, я больше не могу держать открытие в себе, я должен осветить свое преступление и принять последствия, иначе я на самом деле сойду с ума в этой золотистой, как солнечная кожа, рубке. Я вмиг стал серьезным, но испуганное личико Армики снова рассмешило меня.

— Ты побледнела. Не зря.

— Что ты сделал?

— Я узнал, как можно вернуть наш корабль на прежний курс или подать сигнал действия.

— И что с того?

— Я могу спасти нас. Но, как только я нажму хотя бы одну кнопку на панели, я приму участие в Выборе.

— Так не нажимай! – Армика вцепилась в мои плечи, словно я умирал и только ее хватка могла оставить меня среди живых.

— Поздно, — я убрал ее руки себя. – Если я и не предприму ничего… это тоже Выбор.

Она молчала, глядя то на мое лицо, то на солнце. Поднялась, отряхивая одежду и потирая руки – жест, который я часто видел: когда Эрм уходил от нас, Армика всячески показывала, как он нечист.

— Ты прав. Поздно.

— Ты ничего не хочешь сказать мне напоследок? Перед тем, как я умру для тебя?

— Я надеюсь, что твоя следующая жизнь будет последней, и мы соединимся в Эльдорадо.

Армика мягко закрыла створки дверей. Я остался наедине с пылающим солнцем, видящим меня насквозь. Я должен быть разбит и опустошен, но, когда я поднял руки для последней игры, сильное предвкушение охватило меня. Я Выбрал не управление, а сигнал бедствия, чтобы подольше побыть Хозяином на этом корабле. Я Выбрал, и оковы ответственности не уничтожили меня, а подняли ввысь, к солнцу. Никогда еще я не чувствовал себя таким свободным.
 

© Copyright: Александра Котенко, 2015

Регистрационный номер №0306153

от 4 сентября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0306153 выдан для произведения: Наш корабль был снаружи как ограненный темный камень, а внутри него никогда не увядал живой сад. В анфиладе каждый зал — произведение искусства, и нашей единственной задачей было вкусить его сполна днем, а ночью протянуть руки к красоте неба. Во всех залах был иллюминатор, занимающий почти весь потолок: нет ничего на свете спокойней, чем широта небосклона. Когда звездный свет лился сквозь атмосферу планеты и падал прямо на наши прекрасные тела, мы тонули в неге и дышали будущим рождением в Эльдорадо. Нас было четверо, но Армика сморщила бы аккуратный носик и поправила меня. Нас было трое — рабов. «Раб» — древнее слово. Оно появилось от «ранг», и стало именем нашей высокой касты.

Каждый новый удивительный день мы встречались с человеком неудачливым. Ему не повезло войти в наше число. Он ритуально трогал наши тонкие хрустальные ошейники с выражением лица, исполненным почтения и зависти. Его звали Эрм, и он когда-то был в нашей четверке, готовящейся к выпуску в свет. Мы вместе изучали грамоту и Слово Свободы, вместе поднимались по прозрачному трапу Первого Лайнера и ждали вынесения приговора: кто из нас, четырех, будет обречен стать хозяином, а не рабом? к кому будет немилостива высокая культура, запирая его до самой смерти в каземат пугающей Ответственности? Эрм вытянул три черных шара и один белый, а в наших руках осталось равно шаров обоих цветов. С тех пор Эрм значился нашим хозяином. Девушки предпочли не замечать существования бывшего друга, я единственный из четверки жалел его. Никто не ожидает, что несчастье свалится именно на него и уведет из рук ошейник раба.

Мы не виделись около года. Эрм постигал низкую науку управления машинами, мы втроем пировали в Залах Славы, отмечая начало свободной жизни. Он вернулся и безропотно стал править нашим общим кораблем-домом: Эрм смирился, и из него получился отличный Хозяин.

Хо-зя-ин. Грубое слово. У него даже корней нет, как у слова «раб». Мы все знаем истории о том, как тонкие юные натуры, не прошедшие отбора в Первом Лайнере, теряли чуткость к окружающим, ведь так больно знать, что ты все еще не чист. Эрм до последнего дня сохранил деликатность: он редко показывался нам на глаза, не желая вызвать неудовольствие, и в то же время заботился о нас. За несколько лет я ни разу ни в чем не нуждался, и лишь утратив хозяина, попал на опасную тропу.

Жил Эрм отдельно от нас в маленькой рубке с металлическими полом, стенами и потолком. Спал, откидывая спинку узкого капитанского кресла, ел за ним же. Он всегда был занят: проверял, правильно ли работают машины и не сбились ли мы с курса. Мы постоянно двигались. Жизнь раба — странствие между городами наслаждения. Между ними мы любуемся дикой природой, а в сиянии открытого солнечного света — собой, ведь нет ничего прекрасней свободного от ответственности человека. В чертах раба нет напряжения и злости. Мы не устаем от невзгод жизни и медленно старимся. Даже покрывшись сетью морщин, мы помним, что мы свободны от мук выбора, и дух спокойствия не покидает нас. Изо дня в день, как хрупкие бабочки, мы вкушаем амброзию нашей культуры, жертвуя всего лишь одним из четырех. Кто-то должен помнить, как заботиться об остальных, и в случае беды отплатить культуре за везение хотя бы родиться в ней.

Эрм приходил каждый день выказать нам уважение. И вдруг не пришел. Армика лишь пожала плечами: «Он же хозяин, что с него взять? У него всегда могут появиться дела, и нам с ними соприкасаться не стоит». Она брезгливо поджала губы: даже думать об Эрме ей было неприятно. А ведь до Храма она любила его, надеясь, что я стану хозяином. Грузная Эллойза обеспокоилась, но ничего не сказала, следуя за подругой. Как ни в чем не бывало, они начали игру в вышитый мяч. Я крепился до вечера. Говорят, между мужчинами существует особая связь, которая называется «солидарность», и даже граница меж кастами не в силах уничтожить ее. Я сделал вид, будто иду читать книгу, а на самом деле направился прямиком к рубке. На корабле нет закрытых дверей для рабов, хотя Армика и считала, что рубку нужно запечатать, тогда ей никогда больше не придется видеть хозяина. Я раздвинул створки дверей в стороны, и вдо носа добрался неприятный незнакомый запах. Но то, что видели глаз, было еще хуже: на меня уставилось запрокинутое под странным углом лицо Эрма. Он сидел на кресле, но тело выглядело изломанным. Босая нога упиралась прямо в пульт управления, и скрюченные пальцы закрывали тревожно мигающие лампочки. Со страхом я положил руку ему на горло, твердое и холодное.

— Ты спишь?

Эрм не шелохнулся. Бездонные зрачки внутри светлых радужек не шелохнулись, как будто в лед вмерз кусочек обгоревшей ветки. Я потряс Эрма, но ему не суждено было проснуться. Я стоял перед Хозяином, по-дурацки вспоминая, как мы учились и как жили вчетвером под крышей корабля, и внутри меня проявилась чернильным пятном пустота. Я никогда не задумывался, как много Эрм значит для меня.

Писк. Машины не оплакивали Эрма, как мне померещилось в начале, они подавали тревожные сигналы. Я снял хозяина с кресла и сел вместо него, вздрогнув — кожаное сидение не хранило ни грамма тепла. На экране под правой рукой обычно светилась карта с маршрутом путешествия. Мы ехали на сверкающие источники Коронима, и до него оставалось всего несколько дней пути по пустыне. Но я не видел на карте знакомых мест, и более того, за стеклом мелькали верхушки деревьев. Мы сбились с курса.

Эрм бы подал сигнал бедствия или выровнял маршрут. Я же был выбран рабом, а не хозяином. Даже простая мысль о том, чтоб прикоснуться к панели управления, вызывала отвращение. Растерявшись, я ушел в каюты к девушкам.

— Эрм умер. И мы больше не следуем в Короним.

Армика и Эллойза будто не услышали. Они продолжили играть, и мяч хлопал об их нежные ладони, не привыкшие ни к какому труду. Как и мои.

— Нужно что-то сделать, — продолжил я. Армика резко повернулась и бросила мяч мне в голову.

— И что ты предлагаешь? Пойти и занять его место кому-то из нас? — неприкрытая ярость хлестала из нее. И Армика была права. Как только один из нас возьмет ответственность на себя, он перестанет быть рабом. Раз соприкоснувшись с грязным делом, рук не отмоешь.

— Мы же не можем курсировать вечно.

— Кто-нибудь да заметит нас, — прошептала Эллойза. — Давайте подождем?

— Элли умнее тебя говорит! Как вообще в голову могло такое прийти? — Армика фыркнула и забрала мяч. — Не ходи туда больше.

К счастью, Армика не следила за мной. Я не понимал, ведет меня в рубку сочувствие к Хозяину, или же любопытство подбило ко мне клинья. Моей размеренной спокойной жизни пришел конец. Я не мог больше играть с девушками или закрываться от жизни равнодушной панелью планшета. С назойливостью оводов мои мысли дразнили меня видениями золотистой панели управления, а еще мира, несущегося навстречу кораблю, а не пролетающего над головами, подобно сну. Я промаялся от этой болезни несколько часов и с необъяснимым ликованием ворвался в рубку. Еще бы чуть-чуть, и я бы назвал имя Эрма — я хотел поделиться с ним переживаниями, бившимися во мне снопом искр. Но его труп по-прежнему был здесь. Тело лежало так же, как я свалил его — упираясь лицом в стену, поджав колени и вытянув вперед руки, как если бы Эрм пытался уйти из корабля. Жалкая фигура безмерно уставшего человека.

«Предсмертное желание», — кисло подумал я и взвалил на себя Эрма. Я плохо соображал, что делаю. Раньше я видел, как Эрм открывал для нас дверь. Всего лишь одна кнопка — и готово. Я нашел ее и нажал. Холодный Эрм обнимал меня сзади, и мне мерещилось, что с благодарностью. Дверь открылась, и я мгновенно заледенел на ветру. Я сбросил его тело вниз и вытянул шею, пытаясь проследить, как Эрм покинет нас. Корабль слишком быстро пролетел над местом падения. Был Эрм — не стало. Я закрыл дверь и замер. Мне казалось, что на моей спине все еще есть груз. Что я сделал только что? Я поднял на плечи не Эрма, я поднял Ответственность.

Смыть. В ванной комнате я до красноты натирал кожу и царапал спину и шею, всматривался в воду, обманывая себя, что она имеет темный оттенок, и я никак не могу отмыться от содеянного. Что-то застряло в легких, и дышать полной грудью не удавалось.

«Ну же, ты всего лишь выкинул труп с корабля. Просто посмотреть, как он будет лететь. Я игрался, а не исполнял долг перед Эрмом или, уж тем более, освобождал хозяйское кресло, чтобы самому туда сесть».

Я отодвинул створку двери в рубку, все еще повторяя мысленно эти слова. Мы летели прямо на закат, и медное солнце ослепило меня, предупреждая об опасности искушения. Я закрыл за собой дверь, но мне казалось, что это сделала тень — мое «злое я», сузившееся до темного скелета.

Панель управления блистала. Темные деревянные кнопки на золотом металле и мигающие красным и зеленым датчики заворожили меня. Мы набирали много игрушек в городах, забивая ими шкафы, а потом, наигравшись вдоволь, вываливали на взлетной площадке, чтобы взять контейнеры с новыми. Мы мерили ежедневно множество платьев, недоступных хозяевам, затянутым в скучную робу. Мы испробовали немерено игр в обществе друг друга, а все же в одиночестве Эрма была своя романтика. Романтика жила не в сердце корабля, занимаемом легкомысленно-возвышенными рабами, а в его металлическом разуме, омраченном трудом хозяина. Омраченном, но в то же время расцвеченном, и в темноте, после захода солнца, я не мог уйти от пульта корабля. Свет во мраке зачаровал меня, стоящего рядом с креслом почившего Эрма.

Я знал, каким человеком был Эрм, но я не мог знать, кем он стал, когда воздушный мир рабов выбросил его. Неужели каждый день Эрма замуровывался горечью? Тогда почему этот пульт так волнующе прекрасен? Почему я не хочу сбежать отсюда, и даже (мне страшно это признавать, но страх тоже имеет новый, будоражащий вкус) мечтаю хотя бы на миг оказаться на месте Эрма... И во времени, когда он совершает выбор. Может ли быть приятна позорная Ответственность?

Моя рука как чужая потянулась вперед. Лампочки страшно подсветили ее снизу цветом запрета. Как обжегшись, я отдернул пальцы назад.

«Уж если мне так неймется, я могу попробовать понять Эрма по его вещам».

Я схватил с полки пригоршню дисков и сбежал из металлической ловушки. Створки дверей злобно щелкнули за спиной, и мне казалось, что звук разошелся по всем анфиладам корабля и долетел до ушей Армики и Эллойзы, выдав меня. Я притворился читающим, стуча бумажным веером по столу. Армика и впрямь появилась, подкралась, как хищница и выдернула из моих рук планшет.

— Что? – я изображал человека, выдернутого из реальности книги.

— Самоучитель барабанщика? Что за странный выбор? – она отдала мне книгу обратно.

— Так получилось…

Она не уходила. Поджала губы и изучала меня, ища приметы отступничества от доли раба.

— Ты пугаешь меня, Айми. Ты правда больше не наведывался в ту страшную комнату?

— В рубку?

— Как ни назови. Я не хочу потерять еще и тебя, – она отвела голову в сторону, чтобы я не видел лица.

Но мне не было жалко Армики. Наоборот, злость свела скулы, пальцы сжались на планшете, как когти.

— Значит, Эрм был для тебя потерян? А он, между прочим, жил рядом, за стенкой, но тебе стало наплевать на него после того, как он стал хозяином!

— Стать хозяином – все равно что умереть.

— Это ты так думаешь, а Эрм оставался живым. И, может быть, ему было больно видеть тебя, убившую его в своей голове. Ты жестока, Армика.

— А ты глуп, Айми. Как бы ты ко мне ни относился, прошу — не переходи черту.

— Мне кажется, ты беспокоишься больше о статусе нашей четверки, чем обо мне.

Тонкая рука оказалась тяжелой в ударе. Пощечина отрезвила меня. Как я мог довести дело до ссоры? Я, раб, призванный в мир ради удовольствия, послужил причиной обиды! Неужели ответственность так коверкает душу? Я отбарабанил на столе яростный ритм и пошел вслед за Армикой извиняться. Стопка синих дисков Эрма осталась на столе. Я думал, что никогда к ней больше не прикоснусь, однако…

Я смотрел на звезды, медленно пролетающие над крышей корабля, и вспоминал легенду об Эльдорадо. Раб живет в последний раз на земле, а после смерти летит в Эльдорадо, космический рай, где его ждут невообразимые наслаждения. Раб навсегда забывает боль и тревогу. Тело, требующее пищи, тепла, света и отдыха, больше не тяготит его призраками ответственности. Хозяева же рождаются снова: если повезет – рабами, а если груз ответственности не был искуплен в прошлой жизни – снова хозяевами. Эрм отличался от нас. Он был тревожен и сутул, особенно в первые года после нашего разделения. Но со временем он словно исцелялся от недуга – осанка выпрямлялась, а глаза начинали смотреть сквозь нас, вдаль – в них поселялась неведомая нам мечта. Подумать только, у рабов есть все, чего можно пожелать, но сравнятся ли сотни сокровищ богачей с одной драгоценной мечтой нищего? Звезды Эльдорадо меркли в сравнении с таинственным огнем, освещавшим лицо Эрма. Я тихо выбрался из спальни и в темноте нащупал стопку дисков. Может быть, в них я найду ответ на вопрос?

Прошло уже немало дней с тех пор, как умер хозяин, но ни разу я не заговаривал с девушками о том, как скоро нас могут спасти. Они играли, как ни в чем не бывало, а я вникал в нелегкую науку хозяев. Книги Эрма назывались безобидно: «Учебник механики», «Инструкция по эксплуатации корабля типа «Номад-76»», «Основы внутрипланетной навигации». Откуда же я знал, что технические знания опасней крамольных книг, запрещенных для чтения? Я изучал учебники, как священное писание, водя пальцами над панелью управления и продолжая убеждать себя, что я всего лишь играю – в навигатора Эрма, в человека Эрма. Моя гибель произошла на семнадцатой странице «Инструкции», в главе «Чрезвычайные ситуации».

После того, как я отведал запретный плод знания, я часами сидел на кресле Эрма, скрестив ноги наподобие статуй в Первом Лайнере. Бездействовал и упивался переменчивыми эмоциями. Когда в рубку зашла Армика, я хихикал, тыча пальцем в шар солнца, бледно проступавший сквозь снежную бурю. Я сравнивал себя с ним.

Армика сдернула меня с кресла, но я не мог остановиться в безумном смехе: о грехах человека должен услышать человек, я больше не могу держать открытие в себе, я должен осветить свое преступление и принять последствия, иначе я на самом деле сойду с ума в этой золотистой, как солнечная кожа, рубке. Я вмиг стал серьезным, но испуганное личико Армики снова рассмешило меня.

— Ты побледнела. Не зря.

— Что ты сделал?

— Я узнал, как можно вернуть наш корабль на прежний курс или подать сигнал действия.

— И что с того?

— Я могу спасти нас. Но, как только я нажму хотя бы одну кнопку на панели, я приму участие в Выборе.

— Так не нажимай! – Армика вцепилась в мои плечи, словно я умирал и только ее хватка могла оставить меня среди живых.

— Поздно, — я убрал ее руки себя. – Если я и не предприму ничего… это тоже Выбор.

Она молчала, глядя то на мое лицо, то на солнце. Поднялась, отряхивая одежду и потирая руки – жест, который я часто видел: когда Эрм уходил от нас, Армика всячески показывала, как он нечист.

— Ты прав. Поздно.

— Ты ничего не хочешь сказать мне напоследок? Перед тем, как я умру для тебя?

— Я надеюсь, что твоя следующая жизнь будет последней, и мы соединимся в Эльдорадо.

Армика мягко закрыла створки дверей. Я остался наедине с пылающим солнцем, видящим меня насквозь. Я должен быть разбит и опустошен, но, когда я поднял руки для последней игры, сильное предвкушение охватило меня. Я Выбрал не управление, а сигнал бедствия, чтобы подольше побыть Хозяином на этом корабле. Я Выбрал, и оковы ответственности не уничтожили меня, а подняли ввысь, к солнцу. Никогда еще я не чувствовал себя таким свободным.
 

 

Неплодородная почва

Эмерик и три ученичества