СЫНОК, НЕ ТРУСЬ - ПРОРВЁМСЯ!

 …Что же было потом? - спросил он.

   - Потом это солнце погасло, и наступила ночь.

         (О. Ларионова  «У моря, где край земли»).

 

                                                          Глава  первая

… Лошади медленно поднимались на очередной взгорок.Они взмокли – нагубах висела желтоватая пена.Чтобы лошадям было легче добраться до вершины, мы помогали им, как могли. Мы – это папа, мама, дядя Григорий и, конечно же, я.

Дядя Григорий – хозяин лошадей и телеги. Он весь путь беспокоился о них, старался всеми способами облегчить им дорогу и садился в телегу только на равнине или на спуске с очередного подъёма. Он очень бережно относился к лошадям – наверное, прямо как к родственникам своим.

 Я сидел в телеге на наших вещах и хворостиной подгонял левую, пристяжную лошадь. Она, поворачивая голову в мою сторону, косила на меня глазом, когда я замахивался на неё тонкой хворостиной, но шагу не прибавляла. По-видимому, она не считала меня, а тем более мою хворостину, серьёзнойугрозой для себя.Папа и мама, подталкивали телегу сзади.

 Дорога, вся в ухабах, с глубокой, размокшей после первых весенних дождей колеёй, была настолько трудна,что даже я, несмышлёныш, это понимал. Приходилось после каждого затяжного подъёма останавливать лошадей и давать  им отдохнуть. Мы тоже отдыхали.

Дядя Григорийзабралнасс железнодорожной станции сегодня утром, часов в восемь, а сейчас было четыре часа пополудни, так сказал папа, посмотрев на циферблат своих командирских часов.

Солнце всё ещё было высоко над головами,но сильной жары уже не было. Мошка вилась над лошадьми и тихонько звенела.Лошади, отдыхая, вяло помахивали хвостами и прядали ушами, отгоняя мошку. Вокруг, почти вплотную к дороге, примыкал лес – дубы, вязы, а кое-где проглядывали ели с их вечно-зелеными иголками. В лесу сумрачно и сыро.Оттуда доносился запах прели и изредка, одинокое кукование кукушки. Окружающее,не смотря на ясный, солнечный день, навевало тоску и боязнь чего-то неизвестного, поднимало из глубины души  какое-то томление,  даже не томление, а скорее всего страх. Я – боялся!

Шёл послевоенный1946 год. Мы находились в самом сердце Западной Украины, а вокруг нас - вековечный лес. Мы добирались на новое место жительства ина новое место работы папы.

 Мама долго сопротивлялась переезду сразу всей семьёй, но папа сумел её уговорить и она, поплакав, согласилась. Моё мнение в расчёт непринималось – что может предложить семилетниймальчишка, не имеющий жизненного опыта и знаний об окружающем его  мире.
        Вот по этой-то причине мы оказалисьздесь, на этой лесной дороге, в этом хмуром,    неприветливом  лесу.

Дядя Григорий – малоразговорчивый украинец, обутый в солдатские сапоги ивыцветшую, когда-то видимо зелёного цвета фуфайку военного образца – был среднего роста, сухощав иочень подвижен. Он без устали, попыхивая дымком козьей ножки – то шагал рядом с телегой, то кормил и поил лошадей, то бегал за хворостом для костра вовремяостановок на отдых. Смотря на него, мне казалось, чтоон даже спит не в постели, а как породистая лошадка, стоя наногах. Местныйжитель – он хорошо знал округу и живущих здесь людей, имел большое количество знакомых и друзей.

 Хмурый с виду – это былдобрейшей души человек. В этом я убедился за время нашего нелёгкого пути по лесной дороге.  А потом, в разговорах у костерка, мы  постепенно  узнали  икое-что,из его жизни.

Он воевал. Был дважды ранен, и оба раза легко.Повезло- как-бы оправдываясь, однажды, при очередном разговоре у костра, сказал он, подкладывая ветки в костёр и щурясь от дыма. За обаранения он получил две жёлтые нашивки имедаль «Заотвагу».

Всякого насмотрелся - рассказывал он - даже страх испытывал,особенно, когда нужно было вылазить из окопа и идти в атаку. Вокруг пулипосвистывают, мины разрываются – вот тут-то всё у тебя внутри и сожмётся и скукожится от страха. Ну, закроешь глаза, прочтёшь молитву и… с Божьей помощью вперёд, в атаку. Даа…, всякое бывало, есть о чём вспомнитьзасвою военную жизнь…

 - А хотите, я вам один случай расскажу? - как-то неуверенно предложил оннам.Тут разговор про атаки и марш-броски не пойдёт. Скажу прямо, как случившеесяназвать, сам до сих пор не решил, но никогда, до самой смерти, событияпроизошедшие со мною в тот день, не забуду…

- Расскажите, дядя Григорий, расскажите! - стал я просить его.

В повёрнутых к дяде Григорию лицах и глазах папы и мамы, тоже явно читалось любопытство и ожидание.

Ну, ладно… сам же предложил. Хотите,верьте, хотите – нет, начал он тихим голосом, помешивая деревянной ложкой в котелке и пробуя варево на «соль». Такой со мной случай приключился. Он немного помолчал, подложил ещё немного веток в костёр и, закурив свою неизменную козью ножку, стал медленно, по-видимому, вспоминая события прошлыхдней или, вновь переживая случившееся, рассказывать.

 Его украинская речь, перемежаемая русскими словами для большей понятливости - объяснил он нам, была певуча и красива. Мы с папой всё прекрасно понимали, а мама – тем более. Она украинка – родилась в Никополе.

 Затаив дыхание ибоясь   пропустить хоть  слово, мы слушали  рассказ старого солдата.

 Ямного раз слышал рассказы отца о войне. Он воевал в артиллерийском полку, имел звание капитана, но его рассказы, как-бы правильнее выразиться, были более скупыми, менеенасыщенными подробностями, что в итоге так уменьшает красотулюбого рассказа-воспоминания. В них преобладала техническая сторона – калибр, азимут, горизонт, навесной огонь и другие непонятные для моего разума слова. Поэтому рассказ дяди Григория я слушал как сказку, открыв рот от изумления, и свосторгом ожидая  следующих слов.  Да он  и  походил на  чудесную  сказку.

                                                                                                   

                                                                                                      *    *   *

… Стояли мы водном, небольшом прусском городишке, повёл свой рассказ дядя Гриша, на отдыхе и расквартировали нас в старинном Рыцарском замке. Городишко – название я сейчас не могу выговорить, потому что, я немецкому языку не обучен, располагался на невысокой горе, а замок – на самой вершине. Этот городок мы отбили у немцев дня два назад. Так вот… нас оставили охранять замок, а заодно,отдохнуть… Вымотались  мыза днибоёв до    невозможности.

- Дядя Григорий! А замок - взаправдашний? – перебил я его, любопытствуя, -Высокий?

Мама шикнула на меня, и я замолк, адядя Григорий, сделав пару затяжек из козьей ножки и выпустив  дым из  ноздрей, продолжил:

...Разместились мы в большой комнате, в первом этаже. Комната огромная, квадратная –метров по двадцать каждая стена в длину и, все стены увешаны коврами и картинами. На коврах развешаны кинжалы, сабли, ружья старинные. Всё искусно украшенозатейливой      резьбой и отделанозолотом и серебром.

Портреты тоже красиво нарисованы. На них, по-видимому, вся родословнаяздешних хозяев выставлена была.  Почти все в париках до плеч, а на некоторых, шляпы с перьями. А, орденов-то наних навешано, а медалей… ну, чистыемаршалы, а то и генералиссимусы!.. А на двух картинах, что висели поближе к выходу, сцены охоты с собаками… одно слово – красота! Как в музее! Даа… по-видимому, хозяева не успели всё это добро вывезти или спрятать, а может, не захотели? Думали, их доблестные вояки  не пустят нас сюда, но мы быстро и упорно наступали. Чувствовали – скоро войне конец. Фашисты были на  последнем издыхании, я так тогда думал.

Докурив козью ножку,он поднялся, ещё раз попробовал варево и, проговорив –«Готово!» – поставил котелок на землю, подальше от огня.

 Мама достала чашки и ложки, нарезала хлеб, а дядя Гриша вытащил из своего мешка кусок сала, посыпанный крупной солью и красным перцем. Он отрезал каждому по ломтю, а остальное, завернув в расшитое цветочками полотенце, положил назад в вещевой армейский мешок. Когда пшённая каша и сало были съедены, стали пить чай…

 Немного о чём-то поразмышляв, дядя Гриша собрался было продолжить свой рассказ (я это очень хорошо по нему видел), но папа, совершенно не вовремя, по моему разумению, перебив его не начавшееся повествование, предложил  папиросу «Казбек».

Я, нетерпеливо ёрзая, ждал, пока они прикурят свои папиросы. Какое это мучение ждать продолжения интересного рассказа и не мочь поторопить рассказчика. Наконец дядя Гриша, выкурив почти половину папиросы, задумчиво посмотрел на меня  и поинтересовался -  такначём я остановывся,хлопчик, не пидскажешь?

- На  замке и картинах! – быстренько, чтобыпоторопить его, напомнил я.

Меня  очень заинтересовал  рассказ  и  я  жаждал услышать его  продолжение.

... Да, так вот… Мы никогда не видавшие такую красоту, продолжил он, стали с интересом всё это рассматривать и трогать руками. Некоторые из нас стали снимать оружие со стен и примерять на себя. Нас было восемь человек – почти отделение. Все из разных деревень,разного роду-племени – мы были любопытны, как дети. Рассматривая портреты, я удивлялся мастерству художников, написавшихих. Люди на портретах были как живые, а один – на портрете - мне, наверное, померещилось, даже пару раз моргнул. Подумав, что это мне «показалось»после выпитой солдатской чарки пущенной по кругу, я сразу же выбросил это из головы и постарался забыть. Зачем голову заморачивать разной ерундой, привидевшейся спьяну? – подумал я.

Побродив по замку и налюбовавшись его красотами, мы постепенно угомонились и стали располагаться, кто как может, на ночлег. Командир отделения приказал тушить  свет   и  прекратить   разговоры.  –  Всем   спать!  –  повторил   он свой приказ.

Мы очень устали за прошедшие дни боёв и предоставленный нам день отдыха – был заслуженной наградойзанаш тяжёлый, ратный труд.

Спал я крепко, тяжёлых сновне видел и никакие предчувствия вечером меня не томили. Проснулся я сразу от ударившего в глаза, света. Приподняв веки, я подумал, что у меня галлюцинацияи не сразу сообразил, что к чему.

 Окружив нас плотным кольцом, с автоматами наизготовку, стояло десять-пятнадцать немецких солдат и офицер. Один портрет на стене отсутствовал, а на его месте зиял проём  открытой  двери. Офицер, очень похожий на одного из нарисованных на портретах, резким, командирским голосом прокричал: «Aufshtain! – russische schvain!» И, коверкая слова, по-русски, добавил - Встьять собъяки! – а потом, ещё, - «Hende hoh!»

Кто-то из наших, медленноподнимаясь, проворчал - «Отдохнули! Мать твою!».

А  на потолке,  ярко освещая нас и немцев, светила  равнодушная ко  всему, хрустальная  люстра.

 Захваченные врасплох, да ещё спросонья, мы не успели схватиться за автоматы и,поэтому, хмуро поглядывая на немцев, вставали совершенно безоружными. Краем глаза я заметил, как сержант, неожиданным движением руки, выхватил из ножен свой нож и резко метнул его в офицера. Скорее всего он попал – раздался стон и, мгновенно, словно ответ на стон, прозвучала  команда  –  «Fojar!». 

  Я  этот голос и это – «Fojar!» -  никогда  не забуду! Не забуду до самой смерти.

Как десяток швейных машинок застрочили автоматы немцев. Одна из пуль удариламеня по ноге – нога подкосилась, и я упал, потеряв от страшной боли сознание. Пришёл я в себя, когда кто-то снял с меня тяжесть, давившую на грудь. Это было тело нашего сержанта – мёртвого. В него попали первые пули и случайно, он своим телом закрылменя.

Так, я  получил своё первоелёгкое ранение.

- А немцы…? Откуда они взялись…?

Догадавшись о моём не высказанном вопросе, он продолжил - немцы всё это время пряталисьв потайном ходе замка, скрытого одним из портретов на стене. Наши часовые, услышав стрельбу, подняли тревогу – тревожная группа ворвалась в замок, но никого, кроме убитых, не увидала. Всё было на месте и, кто стрелял – неизвестно. Я, придя в себя, указал им на портрет и сказал, что немцы пришлиоттуда. Больше часа ушло, пока искали секрет открыванияпотайной двери.

- Дядя Гриша, нашли, как потайная дверь открывается? – спросил я, очень заинтересованный в продолжении рассказа.

- Нашли. - Проверили подземный ход – в нём никого не было. Немцы ушли в неизвестном направлении.  Куда  ушли? Один Господь знает… Может, потом их и поймали, не знаю.

Мы молчали. Каждый думал о своём. Папа, закуривая новую папиросу, проговорил - даа… вам несказанно повезло,Григорий! Такое везение случаетсяраз в жизни и то, не у всякого. И после небольшой паузы, добавил - значит, судьба незахотела, чтобы  выпогибли…  для чего-товы ещё были нужны ей.

Мне очень понравился рассказ дяди Гриши. Жаль только – наши не поймалинемцев. Я, разохотившись слушать, хотел уже попросить ещё что-нибудь рассказать интересное, но он, посмотрев на небо, сказал - пора ехать! 

 Мама стала собиратьоставленную на времярассказа посуду, а он пошёл к лошадям.

  

                                                         Глава  вторая

Вокруг был всё тот же хмурый, тревожный лес. Пристяжная всё также ленилась, лишь коренник добросовестно зарабатывал себе на пропитание. Дядя Гришапочему-то хмурился и в глазах у него нет-нет, да проскальзывала тревога. Подозвав к себе папу, он о чём-то долго с ним разговаривал.

 Вернувшись к нам, папа сказал, что в этом районе пошаливают не до конца выловленныев лесах бандеровцы и, что Григория это очень тревожит. Как бы нам не нарваться на них. Могут  и расстрелять!

Мама, покачивая головой как-бы в продолжение невысказанных ею мыслей, внимательно дослушала отца и хлопнув рукой по борту повозки, тут же «завелась».

- Я же говорила тебе, Вячеслав, ехай один – устроишься на працю, тоди и заберёшь нас!

 Громко, перемежаяукраинские и русские слова и всё более распаляясь,оначуть ли не кричала: "Ще и дитя везём с собой на погибель!  Я тоби казала, чи ни?! А ну, гляньмэни в очи! Казала?!"

Папа, пытаясь её успокоить, всё повторял– «Перестань, Вера! Всё будет хорошо.Наконец – это только  предположение…  Мне  в  «конторе»  сказали –  тихо здесь».

Постепенно мама пересталаругаться и уже не так хмуро смотрела на папу. Но тревога, появившаяся в её глазах, не проходила. До «Миста», так называл нашконечный пункт дядя  Гриша,оставалось  километров  десять-двенадцать.

Напуганный папиными словами о бандитах, я внимательно всматривался в окружавший нас кустарник и всё ждал, когда же из кустов выскочат бородатые дяденьки-бандеровцы. И дождался!..

Мама, потом, когда мы были уже в полной безопасности, мне шутя, сказала: "Это ты, Серёжа, притянул их".

 

                                                                  *    *    *

 Впереди, метрах в ста пятидесяти, перегораживая колею, лежало дерево. Папа,увидев его, побледнел. А мама, прижала меня к себе рукой, а другой,  прикрывая рот, наверное, чтобы не закричать, прошептала - «Ой, лышенько! Смертушка наша пришла!»

 Дядя Гриша, натянув вожжи и сказав - тпру! – остановил лошадей. На мой неискушённыйвзгляд, так он могбыи не «тпрукать»лошадям. Дорога-то была перегорожена и они сами быостановились перед загорожей. Они же не кони-птицы  какие-нибудь, чтобылетать через поваленные деревья.

- Шо будэмо робыть?  –  спросилон упапы и как-бы у самого себя.

 Посовещавшись несколько минут, папа и дядя Григорий решили продолжить путь, надеясь на лучшее. Разворачивать коней и телегу в обратную сторону, тем более в такой ситуации, не имело смысла. И ещё одно соображение имелось в запасе, а вдруг дерево само упало… от старости?

 Так, между папой и дядей Григорием  завязался на некоторое время разговор, вернее, они делали предположения – само упало дерево или его кто-то специально повалил поперёк дороги. Затем, дядя Григорий сказал - "Но!" и лошади, напрягшись, вновь потянули телегу.

 Мы не доехали метров около десяти-пятнадцати до поваленного дерева, как из ближних кустов, вышел, держа в руках направленный на нас автомат, одетый в полувоенную форму, человек. На нём были солдатские шальвары, заправленные в кирзовые сапоги и тёмный, помятый пиджак поверх сатиновой, не первой свежести рубашки, а на голове залихватски, набекрень, сидела военная фуражка без звёздочки.

Лошади, дойдя до загорожи,остановились сами,  без всяких там «Тпруу!» и "Стой!".

 

                                                                 *    *    *

Бандеровец, а в этом я теперь совершенно не сомневался, картинно держа автомат перед собой, махнул рукой и из леса вышли ещё двое – почти также одетые и держащие   в руках винтовки с облезлыми прикладами.

 Мы с мамой сидели ни живы,ни мертвы ибоялисьдаже пошевелиться. Нов то же время меня разбирало сильное любопытство, и я во все глаза рассматривал бандеровцев.Вот они, оказывается, какие – бандиты! И совсем они не страшные, решил я.

Бандеровцы подошли к телеге – заросшие щетиной лица, запах давно не мытых тел и тяжёлый,   какой-то   затравленный,   исподлобья   взгляд,   так   мне   показалось. Такой взгляд я однажды видел у бездомной собаки, которую мы с мальчишкамигоняли на пустыре за домами.

Первый, которыйпокартинистее, оглядел нас и задержавнанесколько секунд  взгляд  на   маме,  подошёл  к  дяде   Грише   и  стал   с  ним   разговаривать.

- Дядько! Куды трапыш, кого вэзэш? - посматривая на маму ипапу, спрашивалон по-украински, а потом, ещё раз посмотрев на папу, добавил- докумэнт маешь, чи, ни? Аа-а,  баба та хлопец, теж мають який-нито докумэнт, чи тэж, нэ мають?

- Який докумэнт? – засуетился дядя Григорий, - як що справка из сильского Совету? Так е. Ось вона  и  полез рукой под фуфайку, чтобы достать справку.

- Стий, дядько! – неожиданно приказал бандеровец, - высунь, свою граблю, назад! Та  потыхэньку! 

 И, обратившись ко мне с мамой, показал автоматом на землю:

- Уси злазьтэ! Як шо нэ так, зразу стриляю! Степан, возьмы йих на прицел! – приказал, он, другому бандеровцу и добавил, - злизете, ось  тоди и будэмо  балакать.

Худой как щепка, долговязый бандеровец, направил свою винтовку в нашу сторону и угрожающе клацнул затвором. Вот тебе и«хорошие дядечьки» -  испугался я.

… А ты, Мыкола, провирь «кабриолету» - щегольнул он знанием лошадиного транспорта.

Мы послушно, но с опаской, слезли с телеги, и отошли  шага на два-три чуть в сторону.  Пока Мыкола шарил внашихвещах, мама ругалась за неаккуратность и довела его до того, что он, не выдержав, гаркнул: "Цыть, стервозо! На том свитицацки, та платя нэ потрибны!" – и, мама, как-бы споткнувшись на всём бегу, притихла и тольколицо её пылало жаром от   возмущения   и  женского   бессилия.

Папа был бледен.Сжав кулаки так, чтопобелели костяшки пальцев, онмолчаливонаблюдалза происходящим ибыло видно, с каким трудом ему удавалось это молчание.

Закончивосмотр вещей и не найдя оружия, Мыкола забралсало и остаткихлеба, прихватив заодно пару маминых красивых полотенец. Видно было, чтомама что-то хотела сказать резкое, но взглянув на папу, промолчала, хотя и с видимым усилием.

 Я помню, с какой любовью и старанием она вышивалаэтиполотенца сидя уплиты в бабушкином доме. Какоеэтобыло счастливое время. Какое счастливое время...

Я с неослабевающим интересом наблюдал за всем происходящим вокруг меня, еще не до конца понимая серьёзности нашего положения. Но, когда главарь,плотоядно улыбаясь, подошёл к папе и маме и проговорил - зараз буду робыть обыску! – лицо у папыизменилось.
          Вот тут я испугался!По-настоящему испугался! Сейчасдолжно что-то произойти! – со страхом смотря на папу и бандита, подумал я.С таким лицом, какое сделалось у папы, идут на всё, даже на смерть! Я об этом догадался, несмотря на  свой  детский возраст и полноеотсутствие жизненного опыта.  Я, даже не догадался, я просто почувствовал, и слёзы страха стали скапливаться вмоих глазах.

 По-видимому, главарь это тоже почувствовал. На мгновение замерев, он, неожиданно, повернулся к дяде Грише и резко приказал: "А ну, завэртай свий шарабан до лису! Бачиш колию! -  Авы, геть заним! – повернулся к нам старший и, тут же -Мыкола, Степан, доглядайтэ за усима. Як що побигнуть – стриляйтэ! - Я пиду у пэрэд, а вы з конямы и заарэштованными гонить до базы! –  и добавил напоследоккакое-то длинное матерное слово. Такое, что мама покраснела.         

Делать нечего. Повернув лошадей в просеку, последовали за главарём в самую глубь леса. ДядяГригорий вёл лошадей за повод, а мы шлиза телегой под конвоемдвух бандеровцев. Метров через двести-двести пятьдесят, в лесу трудно определить расстояние, особенно для меня, «главный»бандеровец свернул на какую-тотропинку и исчез в кустах.

Следовавшая за нами охрана, как только не стало возле них командира, повесив винтовки на плечо, закурила цигарки и завела неспешныйразговор. Папа, достав коробку папирос «Казбек», тоже хотел закурить, но второй охранник, не долговязый, крикнув грубым, пропитым голосом - Дай сюды! – протянул руку и выхватил папиросы. По-видимому, Мыкола по какой-то непонятнойдля меняпричине,был сильно не в духе.

 Не меняя порядка – дядя Гриша, лошади с повозкой и мы, со своими сопровождающими, следовали по лесу минут сорок. Я очень устал и стал спотыкаться.

 Мама, повернув голову в сторону бандеровцев, обратилась к долговязому Степану с просьбой:

- Послухайтэ, люди добри! Нэхай хлопчик зализэ у бричку, а? Йому ж тяжко, вин же ще дитя.

- Ничогойому нэ зробиться! – ответил Мыкола вместо Степана.

-  У вас  шо, своих  дитэй нэма?  -  уговаривала их  мама,  -  казна що  кажетэ!

- Иды, хлопчик, сидай, - разрешил Степан, махнув рукой в сторону повозки. Мыкола,воно ж ще малэ, - добавил он,повернувшись кнему.

Я, уцепившись за повозку, влез и блаженно растянулся на вещах. Ноги «гудели» от усталости, а лицо моё было мокрым от пота.

Наслаждаясь отдыхом, я как-то расслабленно подумал, а совсем они не страшные – эти бандиты! Правда, если подумать хорошенько, тоМыкола - нехороший, злой. Но это, наверное, от голода… вишь, как на сало схлебом, набросились. У них, что, в лесу нет бабушки, чтобы галушки  сварить и старым салом с укропом и петрушкой заправить?

 Проехав ещё немного, мы перебрались через какую-то мелкую речушку и оказались у цели нашего затянувшегося передвижения. Перед нами, на небольшой поляне, окружённой густым лесом, расположилось несколько, покрытых полузасохшим дёрном, землянок. У одной из землянок горел небольшой, бездымный костёр и оттуда доносился запах какой-топищи. По-видимому, кем-то предупреждённые заранее, нас ожидали человек около двадцати бандеровцев – по-разному одетых и с различным оружием в руках. Мне так кажется, что предупредил всё же их наш «старший» бандеровец.

 Молодые и пожилые – все они были на одно лицо – усталые, угрюмые, а вглазах, обращённых в нашу сторону – проглядывалась обречённость. От такихлюдей ждать хорошего – напрасная трата времени.

Из середины этой разношёрстной толпы, вышел, в сопровождении нашего бывшего «старшим», бандеровец. На нём была  надета подпоясанная офицерским ремнём кожаная куртка, а к ремню были прицеплены  два нагана в кобурах. Наши охранники, подталкивая в спины, подвели нас и дядю Григория к нему и приказали остановиться. Яприжался к маме,обхватив её руками.

- Кто такиебудете? – чисто, по-русски, спросилглаварь,глядя наотцаи, продолжил, - зачем пожаловали в нашиПалестины? И, не дожидаясь ответа, обратился к сопровождавшим нас бандеровцам, - обыскали задержанных? Те, потупившись, промолчали.

Вместо наших двух конвоиров ответил их «старший», сказав, что ониобыскали нас  и повозку  –   зброю, чи що-небудь,  нэ знайшли.

-  Так, кто  вы?  –  вновь повернувшись  в  сторонуотца, спросил,  главарь банды.

 Перебив главаря, в разговор неожиданно вступил дядя Григорий, Он, показав на нас пальцем, по-украински, стал многословно объяснять (а я-то думал он молчун!), что мы дальние родственники его двоюродной тётки ион везёт нас к себе в гости. Потом стал перечислять каких-то других родственников в этом и других районах.

Откуда у него столько родственников? - удивился я. Он же раньше не говорил нам о них.

Совсем выдохшись и вспотев от страха за свою жизнь и, я думаю, за нашу тоже, огляделокруживших нас бандитов.

 …А можэ, после небольшой паузы добавил он, чоловик та йогодружина найдуть   тут   яку нэбуть  працю,  та   й  зовсим   залышатся   тут.

Из толпы раздался чей-то грубый голос – «Брэше, сучий сын! Цэ вин москалей вэзэ   до   миста!  Повисыть   його   та   москалей!!!» 

  В  толпе   дружно   захохотали. И, тут случилось то, чего никто не ожидал. Все опешили, я так думаю, от неожиданности.

- Повисыть нас?! – закричала в толпу мама. Якимымоскали, га?! Вы тильки гляньтэ на того недоумка! Вин зовсим з глузду зйихав?! 

И  такая ярость была вглазах и голосе моей   мамы, что вблизи стоящие, попятились отнеё.

Я, как-то в одном старом-престаром, пожелтевшем от времени бабушкином журнал, видел картинку. Так там была нарисована чуть присевшая, с взъерошенной шерстью на загривке оскалившаяся волчица, защищавшая прижавшихся к ней от страха трёх волчат от своры собак. На мгновение мне показалось, что эта картинка была срисована с моей мамы!

- Замовчь, скаженна жинка! – раздался голос нашего «старшего», - нехай твий чоловик скаже, а то вин усэ мовчить, та мовчить, як той глухонемой.

Все обратили свои взоры на папу. Он стоял бледный, но в нём не чувствовалось страха. Сжатые кулаки да ходившие под кожей лица, желваки, говорили о большом нервном  напряжении, ноникак не о трусости.

- Да, мы едем в этот город, чтобы жить и работать! – заговорил он, не повышая голоса и смотря в глаза тому, в кожанке. Я, неплохой механик и надеюсь, что мы обоснуемсяздесь надолго. Григорий мой бывший сослуживец и дальний родственник, как вы поняли. Он пригласил нас к себе, пообещав здесь работу. Надеюсь, вы меня поймёте? Я должен кормить семью и одевать.

           Он ещё что-то хотел сказать, но его перебилголос  бандеровца Степана. Он давно и негодующе  посматривал   на   своих   товарищей.

- Громадяне! Мы з вами знайомы, шоб нэ сбрэхать, пивтора року, аможе ще й бильш… так, чи ни? – спросил он. Так, чи, ни? Може я брэшу?

-  То  так, - соглашаясь,  раздалось в ответ несколько голосов  из толпы.

- Вы, хоть едный раз, чулы от мэнэ кривду? – снова спросил он и, не дожидаясь, что ответят его соратники, продолжил, - я знаю цю людыну ще з вийны. Вин мэнэзовсим мабуть забув, а я помню! Я росказую це для того, шоб вы тэж зналы, яка вин добра людына. Ця людына спасла мэнэ вид смэрти у жорстокому бою. Колы бнэ  вин –нэ було б мэнэ посэрэд   вас! Сгинув бы я, як та собака!

Папа повернулся к говорившему эти слова бандиту, долго и пристально вглядывался внего, а потом неуверенно произнёс - "Неужели это ты, Степан? Ты очень изменился! Я бы тебя никогда не узнал, не напомни ты мне прошлое. Как ты изменился… и папа сокрушённо покачал головой".

А Степан продолжал говорить, уже повернувшись к своему главарю:

- Пан командир, отпустить йих! Нехай воны йидуть до миста. Цэ добри людыны. Та й с Гришей вы знайомы… Вин зланикому нэ зробыв, - умолял он своего командира. – Будьласка, пан командир, отпусти йих и повторил, - «нехай соби йидуть до миста».

Вокруг воцарилась тишина, можно было услышать дыхание рядом стоящих людей. Все молчали – ждали решения главаря.

А я плакал от страха. Мне было очень страшно. Я боялся этих угрюмых, обросших волосами людей,что так неприязненно, исподлобья смотрели на нас. Каждый взгляд, брошенный на меня, пугал меня до дрожи.Меня пугал лес, который окружал нас и эти, как норы, землянки.
          День клонился всё больше и больше к вечеру, а солнце опускалось всё ниже и ниже и только его краешек, как-бы на мгновение зацепившись за верхушкидеревьев, чуть-чуть продолжалосвещатьполяну... А потом вокруг стало всё серым. Изглубины лесапотянуло холодом и  сыростью.

 

                                                                  *   *    *   

Бандиты с нетерпением ждали решения главаря. Мы тоже ждали его решения: Мама с надеждой смотрела ему в лицо, а папа, взяв меня за руку, заглянул мне в глаза и тихо, чтобы никто другойне  услышал, прошептал: «Сынок, не трусь  –  прорвёмся! Главное – не бойся!»

Затянувшееся молчание прервало неожиданно раздавшееся из глубины лесаржание лошади, и из просеки показался всадник. Он подъехал к главарю банды и, соскочив на землю, стал о чём-то шептать ему  на ухо. Остальные бандиты насторожились.

 Я замер в ожидании чего-то нехорошего, даже слёзы сами пересталилиться из глаз.
       Выслушав прибывшего всадника, главарь о чём-то поразмышлял, затем повернулся в нашу сторону и, махнув рукой в сторону просеки, жёстко приказал:

- Уезжайте! Немедленно!

 И, круто развернувшись к своим бандитам,пошёл в сторону землянки с костром перед входом. Бандиты молчаливой толпой, последовали за ним. Только Степан, проходя возле нас, прошептал: "Уходьтэ быстрише! Нэ поминайтэ лихом. Простить мэнэ командир! "

Нас не пришлось долго уговаривать. Лошади всё ещё стояли не распряжённые, вероятно по забывчивости бандитов. Мы быстро сели в повозку и, не мешкая ни минуты, пустились в обратный путь.

 В просеке уже было темно, но дядя Гриша всё нахлёстывал и нахлёстывал лошадей, стараясь поскорее выбраться из лап такой близкой смерти. А я, крепко ухватившись за борта повозки, шептал, сказанные папой слова – «Главное, не трусить и не бояться! Главное – не бояться!

 

                                                                                                    ---<<<>>>---                        

© Copyright: Лев Голубев, 2014

Регистрационный номер №0239513

от 17 сентября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0239513 выдан для произведения:

                                                       …Что же было потом? - спросил он.

                                                         - Потом это солнце погасло, и наступиланочь.

                                                                (О. Ларионова.  «У моря, где край земли»).

 

                                                          Глава  первая.

… Лошади медленно поднимались на очередной взгорок.Они взмокли – нагубах висела желтоватая пена.Чтобы лошадям было легче добраться до вершины, мы помогали им, как могли. Мы – это папа, мама, дядя Григорий и, конечно же, я.

Дядя Григорий – хозяин лошадей и телеги. Он весь путь беспокоился о них, старался всеми способами облегчить им дорогу и садился в телегу только на равнине или на спуске с очередного подъёма. Он очень бережно относился к лошадям – наверное, прямо как к родственникам своим.

 Я сидел в телеге на наших вещах и хворостиной подгонял левую, пристяжную лошадь. Она, поворачивая голову в мою сторону, косила на меня глазом, когда я замахивался на неё тонкой хворостиной, но шагу не прибавляла. По-видимому, она не считала меня, а тем более мою хворостину, серьёзнойугрозой для себя.Папа и мама, подталкивали телегу сзади.

 Дорога, вся в ухабах, с глубокой, размокшей после первых весенних дождей колеёй, была настолько трудна,что даже я, несмышлёныш, это понимал. Приходилось после каждого затяжного подъёма останавливать лошадей и давать  им отдохнуть. Мы тоже отдыхали.

Дядя Григорийзабралнасс железнодорожной станции сегодня утром, часов в восемь, а сейчас было четыре часа пополудни, так сказал папа, посмотрев на циферблат своих командирских часов.

Солнце всё ещё было высоко над головами,но сильной жары уже не было. Мошка вилась над лошадьми и тихонько звенела.Лошади, отдыхая, вяло помахивали хвостами и прядали ушами, отгоняя мошку. Вокруг, почти вплотную к дороге, примыкал лес – дубы, вязы, а кое-где проглядывали ели с их вечно-зелеными иголками. В лесу сумрачно и сыро.Оттуда доносился запах прели и изредка, одинокое кукование кукушки. Окружающее,не смотря на ясный, солнечный день, навевало тоску и боязнь чего-то неизвестного, поднимало из глубины души  какое-то томление,  даже не томление, а скорее всего страх. Я – боялся!

Шёл послевоенный1946 год. Мы находились в самом сердце Западной Украины, а вокруг нас - вековечный лес. Мы добирались на новое место жительства ина новое место работы папы.

 Мама долго сопротивлялась переезду сразу всей семьёй, но папа сумел её уговорить и она, поплакав, согласилась. Моё мнение в расчёт непринималось – что может предложить семилетниймальчишка, не имеющий жизненного опыта и знаний об окружающем его  мире.
        Вот по этой-то причине мы оказалисьздесь, на этой лесной дороге, в этом хмуром,    неприветливом  лесу.

Дядя Григорий – малоразговорчивый украинец, обутый в солдатские сапоги ивыцветшую, когда-то видимо зелёного цвета фуфайку военного образца – был среднего роста, сухощав иочень подвижен. Он без устали, попыхивая дымком козьей ножки – то шагал рядом с телегой, то кормил и поил лошадей, то бегал за хворостом для костра вовремяостановок на отдых. Смотря на него, мне казалось, чтоон даже спит не в постели, а как породистая лошадка, стоя наногах. Местныйжитель – он хорошо знал округу и живущих здесь людей, имел большое количество знакомых и друзей.

 Хмурый с виду – это былдобрейшей души человек. В этом я убедился за время нашего нелёгкого пути по лесной дороге.  А потом, в разговорах у костерка, мы  постепенно  узнали  икое-что,из его жизни.

Он воевал. Был дважды ранен, и оба раза легко.Повезло- как-бы оправдываясь, однажды, при очередном разговоре у костра, сказал он, подкладывая ветки в костёр и щурясь от дыма. За обаранения он получил две жёлтые нашивки имедаль «Заотвагу».

Всякого насмотрелся - рассказывал он - даже страх испытывал,особенно, когда нужно было вылазить из окопа и идти в атаку. Вокруг пулипосвистывают, мины разрываются – вот тут-то всё у тебя внутри и сожмётся и скукожится от страха. Ну, закроешь глаза, прочтёшь молитву и… с Божьей помощью вперёд, в атаку. Даа…, всякое бывало, есть о чём вспомнитьзасвою военную жизнь…

 - А хотите, я вам один случай расскажу? - как-то неуверенно предложил оннам.Тут разговор про атаки и марш-броски не пойдёт. Скажу прямо, как случившеесяназвать, сам до сих пор не решил, но никогда, до самой смерти, событияпроизошедшие со мною в тот день, не забуду…

- Расскажите, дядя Григорий, расскажите! - стал я просить его.

В повёрнутых к дяде Григорию лицах и глазах папы и мамы, тоже явно читалось любопытство и ожидание.

Ну, ладно… сам же предложил. Хотите,верьте, хотите – нет, начал он тихим голосом, помешивая деревянной ложкой в котелке и пробуя варево на «соль». Такой со мной случай приключился. Он немного помолчал, подложил ещё немного веток в костёр и, закурив свою неизменную козью ножку, стал медленно, по-видимому, вспоминая события прошлыхдней или, вновь переживая случившееся, рассказывать.

 Его украинская речь, перемежаемая русскими словами для большей понятливости - объяснил он нам, была певуча и красива. Мы с папой всё прекрасно понимали, а мама – тем более. Она украинка – родилась в Никополе.

 Затаив дыхание ибоясь   пропустить хоть  слово, мы слушали  рассказ старого солдата.

 Ямного раз слышал рассказы отца о войне. Он воевал в артиллерийском полку, имел звание капитана, но его рассказы, как-бы правильнее выразиться, были более скупыми, менеенасыщенными подробностями, что в итоге так уменьшает красотулюбого рассказа-воспоминания. В них преобладала техническая сторона – калибр, азимут, горизонт, навесной огонь и другие непонятные для моего разума слова. Поэтому рассказ дяди Григория я слушал как сказку, открыв рот от изумления, и свосторгом ожидая  следующих слов.  Да он  и  походил на  чудесную  сказку.

                                                                                                   

                                                                                                      *    *   *

… Стояли мы водном, небольшом прусском городишке, повёл свой рассказ дядя Гриша, на отдыхе и расквартировали нас в старинном Рыцарском замке. Городишко – название я сейчас не могу выговорить, потому что, я немецкому языку не обучен, располагался на невысокой горе, а замок – на самой вершине. Этот городок мы отбили у немцев дня два назад. Так вот… нас оставили охранять замок, а заодно,отдохнуть… Вымотались  мыза днибоёв до    невозможности.

- Дядя Григорий! А замок - взаправдашний? – перебил я его, любопытствуя, -Высокий?

Мама шикнула на меня, и я замолк, адядя Григорий, сделав пару затяжек из козьей ножки и выпустив  дым из  ноздрей, продолжил:

...Разместились мы в большой комнате, в первом этаже. Комната огромная, квадратная –метров по двадцать каждая стена в длину и, все стены увешаны коврами и картинами. На коврах развешаны кинжалы, сабли, ружья старинные. Всё искусно украшенозатейливой      резьбой и отделанозолотом и серебром.

Портреты тоже красиво нарисованы. На них, по-видимому, вся родословнаяздешних хозяев выставлена была.  Почти все в париках до плеч, а на некоторых, шляпы с перьями. А, орденов-то наних навешано, а медалей… ну, чистыемаршалы, а то и генералиссимусы!.. А на двух картинах, что висели поближе к выходу, сцены охоты с собаками… одно слово – красота! Как в музее! Даа… по-видимому, хозяева не успели всё это добро вывезти или спрятать, а может, не захотели? Думали, их доблестные вояки  не пустят нас сюда, но мы быстро и упорно наступали. Чувствовали – скоро войне конец. Фашисты были на  последнем издыхании, я так тогда думал.

Докурив козью ножку,он поднялся, ещё раз попробовал варево и, проговорив –«Готово!» – поставил котелок на землю, подальше от огня.

 Мама достала чашки и ложки, нарезала хлеб, а дядя Гриша вытащил из своего мешка кусок сала, посыпанный крупной солью и красным перцем. Он отрезал каждому по ломтю, а остальное, завернув в расшитое цветочками полотенце, положил назад в вещевой армейский мешок. Когда пшённая каша и сало были съедены, стали пить чай…

 Немного о чём-то поразмышляв, дядя Гриша собрался было продолжить свой рассказ (я это очень хорошо по нему видел), но папа, совершенно не вовремя, по моему разумению, перебив его не начавшееся повествование, предложил  папиросу «Казбек».

Я, нетерпеливо ёрзая, ждал, пока они прикурят свои папиросы. Какое это мучение ждать продолжения интересного рассказа и не мочь поторопить рассказчика. Наконец дядя Гриша, выкурив почти половину папиросы, задумчиво посмотрел на меня  и поинтересовался -  такначём я остановывся,хлопчик, не пидскажешь?

- На  замке и картинах! – быстренько, чтобыпоторопить его, напомнил я.

Меня  очень заинтересовал  рассказ  и  я  жаждал услышать его  продолжение.

... Да, так вот… Мы никогда не видавшие такую красоту, продолжил он, стали с интересом всё это рассматривать и трогать руками. Некоторые из нас стали снимать оружие со стен и примерять на себя. Нас было восемь человек – почти отделение. Все из разных деревень,разного роду-племени – мы были любопытны, как дети. Рассматривая портреты, я удивлялся мастерству художников, написавшихих. Люди на портретах были как живые, а один – на портрете - мне, наверное, померещилось, даже пару раз моргнул. Подумав, что это мне «показалось»после выпитой солдатской чарки пущенной по кругу, я сразу же выбросил это из головы и постарался забыть. Зачем голову заморачивать разной ерундой, привидевшейся спьяну? – подумал я.

Побродив по замку и налюбовавшись его красотами, мы постепенно угомонились и стали располагаться, кто как может, на ночлег. Командир отделения приказал тушить  свет   и  прекратить   разговоры.  –  Всем   спать!  –  повторил   он свой приказ.

Мы очень устали за прошедшие дни боёв и предоставленный нам день отдыха – был заслуженной наградойзанаш тяжёлый, ратный труд.

Спал я крепко, тяжёлых сновне видел и никакие предчувствия вечером меня не томили. Проснулся я сразу от ударившего в глаза, света. Приподняв веки, я подумал, что у меня галлюцинацияи не сразу сообразил, что к чему.

 Окружив нас плотным кольцом, с автоматами наизготовку, стояло десять-пятнадцать немецких солдат и офицер. Один портрет на стене отсутствовал, а на его месте зиял проём  открытой  двери. Офицер, очень похожий на одного из нарисованных на портретах, резким, командирским голосом прокричал: «Aufshtain! – russische schvain!» И, коверкая слова, по-русски, добавил - Встьять собъяки! – а потом, ещё, - «Hende hoh!»

Кто-то из наших, медленноподнимаясь, проворчал - «Отдохнули! Мать твою!».

А  на потолке,  ярко освещая нас и немцев, светила  равнодушная ко  всему, хрустальная  люстра.

 Захваченные врасплох, да ещё спросонья, мы не успели схватиться за автоматы и,поэтому, хмуро поглядывая на немцев, вставали совершенно безоружными. Краем глаза я заметил, как сержант, неожиданным движением руки, выхватил из ножен свой нож и резко метнул его в офицера. Скорее всего он попал – раздался стон и, мгновенно, словно ответ на стон, прозвучала  команда  –  «Fojar!». 

  Я  этот голос и это – «Fojar!» -  никогда  не забуду! Не забуду до самой смерти.

Как десяток швейных машинок застрочили автоматы немцев. Одна из пуль удариламеня по ноге – нога подкосилась, и я упал, потеряв от страшной боли сознание. Пришёл я в себя, когда кто-то снял с меня тяжесть, давившую на грудь. Это было тело нашего сержанта – мёртвого. В него попали первые пули и случайно, он своим телом закрылменя.

Так, я  получил своё первоелёгкое ранение.

- А немцы…? Откуда они взялись…?

Догадавшись о моём не высказанном вопросе, он продолжил - немцы всё это время пряталисьв потайном ходе замка, скрытого одним из портретов на стене. Наши часовые, услышав стрельбу, подняли тревогу – тревожная группа ворвалась в замок, но никого, кроме убитых, не увидала. Всё было на месте и, кто стрелял – неизвестно. Я, придя в себя, указал им на портрет и сказал, что немцы пришлиоттуда. Больше часа ушло, пока искали секрет открыванияпотайной двери.

- Дядя Гриша, нашли, как потайная дверь открывается? – спросил я, очень заинтересованный в продолжении рассказа.

- Нашли. - Проверили подземный ход – в нём никого не было. Немцы ушли в неизвестном направлении.  Куда  ушли? Один Господь знает… Может, потом их и поймали, не знаю.

Мы молчали. Каждый думал о своём. Папа, закуривая новую папиросу, проговорил - даа… вам несказанно повезло,Григорий! Такое везение случаетсяраз в жизни и то, не у всякого. И после небольшой паузы, добавил - значит, судьба незахотела, чтобы  выпогибли…  для чего-товы ещё были нужны ей.

Мне очень понравился рассказ дяди Гриши. Жаль только – наши не поймалинемцев. Я, разохотившись слушать, хотел уже попросить ещё что-нибудь рассказать интересное, но он, посмотрев на небо, сказал - пора ехать! 

 Мама стала собиратьоставленную на времярассказа посуду, а он пошёл к лошадям.

  

                                                         Глава  вторая.

Вокруг был всё тот же хмурый, тревожный лес. Пристяжная всё также ленилась, лишь коренник добросовестно зарабатывал себе на пропитание. Дядя Гришапочему-то хмурился и в глазах у него нет-нет, да проскальзывала тревога. Подозвав к себе папу, он о чём-то долго с ним разговаривал.

 Вернувшись к нам, папа сказал, что в этом районе пошаливают не до конца выловленныев лесах бандеровцы и, что Григория это очень тревожит. Как бы нам не нарваться на них. Могут  и расстрелять!

Мама, покачивая головой как-бы в продолжение невысказанных ею мыслей, внимательно дослушала отца и хлопнув рукой по борту повозки, тут же «завелась».

- Я же говорила тебе, Вячеслав, ехай один – устроишься на працю, тоди и заберёшь нас!

 Громко, перемежаяукраинские и русские слова и всё более распаляясь,оначуть ли не кричала: "Ще и дитя везём с собой на погибель!  Я тоби казала, чи ни?! А ну, гляньмэни в очи! Казала?!"

Папа, пытаясь её успокоить, всё повторял– «Перестань, Вера! Всё будет хорошо.Наконец – это только  предположение…  Мне  в  «конторе»  сказали –  тихо здесь».

Постепенно мама пересталаругаться и уже не так хмуро смотрела на папу. Но тревога, появившаяся в её глазах, не проходила. До «Миста», так называл нашконечный пункт дядя  Гриша,оставалось  километров  десять-двенадцать.

Напуганный папиными словами о бандитах, я внимательно всматривался в окружавший нас кустарник и всё ждал, когда же из кустов выскочат бородатые дяденьки-бандеровцы. И дождался!..

Мама, потом, когда мы были уже в полной безопасности, мне шутя, сказала: "Это ты, Серёжа, притянул их".

 

                                                                  *    *    *

 Впереди, метрах в ста пятидесяти, перегораживая колею, лежало дерево. Папа,увидев его, побледнел. А мама, прижала меня к себе рукой, а другой,  прикрывая рот, наверное, чтобы не закричать, прошептала - «Ой, лышенько! Смертушка наша пришла!»

 Дядя Гриша, натянув вожжи и сказав - тпру! – остановил лошадей. На мой неискушённыйвзгляд, так он могбыи не «тпрукать»лошадям. Дорога-то была перегорожена и они сами быостановились перед загорожей. Они же не кони-птицы  какие-нибудь, чтобылетать через поваленные деревья.

- Шо будэмо робыть?  –  спросилон упапы и как-бы у самого себя.

 Посовещавшись несколько минут, папа и дядя Григорий решили продолжить путь, надеясь на лучшее. Разворачивать коней и телегу в обратную сторону, тем более в такой ситуации, не имело смысла. И ещё одно соображение имелось в запасе, а вдруг дерево само упало… от старости?

 Так, между папой и дядей Григорием  завязался на некоторое время разговор, вернее, они делали предположения – само упало дерево или его кто-то специально повалил поперёк дороги. Затем, дядя Григорий сказал - "Но!" и лошади, напрягшись, вновь потянули телегу.

 Мы не доехали метров около десяти-пятнадцати до поваленного дерева, как из ближних кустов, вышел, держа в руках направленный на нас автомат, одетый в полувоенную форму, человек. На нём были солдатские шальвары, заправленные в кирзовые сапоги и тёмный, помятый пиджак поверх сатиновой, не первой свежести рубашки, а на голове залихватски, набекрень, сидела военная фуражка без звёздочки.

Лошади, дойдя до загорожи,остановились сами,  без всяких там «Тпруу!» и "Стой!".

 

                                                                 *    *    *

Бандеровец, а в этом я теперь совершенно не сомневался, картинно держа автомат перед собой, махнул рукой и из леса вышли ещё двое – почти также одетые и держащие   в руках винтовки с облезлыми прикладами.

 Мы с мамой сидели ни живы,ни мертвы ибоялисьдаже пошевелиться. Нов то же время меня разбирало сильное любопытство, и я во все глаза рассматривал бандеровцев.Вот они, оказывается, какие – бандиты! И совсем они не страшные, решил я.

Бандеровцы подошли к телеге – заросшие щетиной лица, запах давно не мытых тел и тяжёлый,   какой-то   затравленный,   исподлобья   взгляд,   так   мне   показалось. Такой взгляд я однажды видел у бездомной собаки, которую мы с мальчишкамигоняли на пустыре за домами.

Первый, которыйпокартинистее, оглядел нас и задержавнанесколько секунд  взгляд  на   маме,  подошёл  к  дяде   Грише   и  стал   с  ним   разговаривать.

- Дядько! Куды трапыш, кого вэзэш? - посматривая на маму ипапу, спрашивалон по-украински, а потом, ещё раз посмотрев на папу, добавил- докумэнт маешь, чи, ни? Аа-а,  баба та хлопец, теж мають який-нито докумэнт, чи тэж, нэ мають?

- Який докумэнт? – засуетился дядя Григорий, - як що справка из сильского Совету? Так е. Ось вона  и  полез рукой под фуфайку, чтобы достать справку.

- Стий, дядько! – неожиданно приказал бандеровец, - высунь, свою граблю, назад! Та  потыхэньку! 

 И, обратившись ко мне с мамой, показал автоматом на землю:

- Уси злазьтэ! Як шо нэ так, зразу стриляю! Степан, возьмы йих на прицел! – приказал, он, другому бандеровцу и добавил, - злизете, ось  тоди и будэмо  балакать.

Худой как щепка, долговязый бандеровец, направил свою винтовку в нашу сторону и угрожающе клацнул затвором. Вот тебе и«хорошие дядечьки» -  испугался я.

… А ты, Мыкола, провирь «кабриолету» - щегольнул он знанием лошадиного транспорта.

Мы послушно, но с опаской, слезли с телеги, и отошли  шага на два-три чуть в сторону.  Пока Мыкола шарил внашихвещах, мама ругалась за неаккуратность и довела его до того, что он, не выдержав, гаркнул: "Цыть, стервозо! На том свитицацки, та платя нэ потрибны!" – и, мама, как-бы споткнувшись на всём бегу, притихла и тольколицо её пылало жаром от   возмущения   и  женского   бессилия.

Папа был бледен.Сжав кулаки так, чтопобелели костяшки пальцев, онмолчаливонаблюдалза происходящим ибыло видно, с каким трудом ему удавалось это молчание.

Закончивосмотр вещей и не найдя оружия, Мыкола забралсало и остаткихлеба, прихватив заодно пару маминых красивых полотенец. Видно было, чтомама что-то хотела сказать резкое, но взглянув на папу, промолчала, хотя и с видимым усилием.

 Я помню, с какой любовью и старанием она вышивалаэтиполотенца сидя уплиты в бабушкином доме. Какоеэтобыло счастливое время. Какое счастливое время...

Я с неослабевающим интересом наблюдал за всем происходящим вокруг меня, еще не до конца понимая серьёзности нашего положения. Но, когда главарь,плотоядно улыбаясь, подошёл к папе и маме и проговорил - зараз буду робыть обыску! – лицо у папыизменилось.
          Вот тут я испугался!По-настоящему испугался! Сейчасдолжно что-то произойти! – со страхом смотря на папу и бандита, подумал я.С таким лицом, какое сделалось у папы, идут на всё, даже на смерть! Я об этом догадался, несмотря на  свой  детский возраст и полноеотсутствие жизненного опыта.  Я, даже не догадался, я просто почувствовал, и слёзы страха стали скапливаться вмоих глазах.

 По-видимому, главарь это тоже почувствовал. На мгновение замерев, он, неожиданно, повернулся к дяде Грише и резко приказал: "А ну, завэртай свий шарабан до лису! Бачиш колию! -  Авы, геть заним! – повернулся к нам старший и, тут же -Мыкола, Степан, доглядайтэ за усима. Як що побигнуть – стриляйтэ! - Я пиду у пэрэд, а вы з конямы и заарэштованными гонить до базы! –  и добавил напоследоккакое-то длинное матерное слово. Такое, что мама покраснела.         

Делать нечего. Повернув лошадей в просеку, последовали за главарём в самую глубь леса. ДядяГригорий вёл лошадей за повод, а мы шлиза телегой под конвоемдвух бандеровцев. Метров через двести-двести пятьдесят, в лесу трудно определить расстояние, особенно для меня, «главный»бандеровец свернул на какую-тотропинку и исчез в кустах.

Следовавшая за нами охрана, как только не стало возле них командира, повесив винтовки на плечо, закурила цигарки и завела неспешныйразговор. Папа, достав коробку папирос «Казбек», тоже хотел закурить, но второй охранник, не долговязый, крикнув грубым, пропитым голосом - Дай сюды! – протянул руку и выхватил папиросы. По-видимому, Мыкола по какой-то непонятнойдля меняпричине,был сильно не в духе.

 Не меняя порядка – дядя Гриша, лошади с повозкой и мы, со своими сопровождающими, следовали по лесу минут сорок. Я очень устал и стал спотыкаться.

 Мама, повернув голову в сторону бандеровцев, обратилась к долговязому Степану с просьбой:

- Послухайтэ, люди добри! Нэхай хлопчик зализэ у бричку, а? Йому ж тяжко, вин же ще дитя.

- Ничогойому нэ зробиться! – ответил Мыкола вместо Степана.

-  У вас  шо, своих  дитэй нэма?  -  уговаривала их  мама,  -  казна що  кажетэ!

- Иды, хлопчик, сидай, - разрешил Степан, махнув рукой в сторону повозки. Мыкола,воно ж ще малэ, - добавил он,повернувшись кнему.

Я, уцепившись за повозку, влез и блаженно растянулся на вещах. Ноги «гудели» от усталости, а лицо моё было мокрым от пота.

Наслаждаясь отдыхом, я как-то расслабленно подумал, а совсем они не страшные – эти бандиты! Правда, если подумать хорошенько, тоМыкола - нехороший, злой. Но это, наверное, от голода… вишь, как на сало схлебом, набросились. У них, что, в лесу нет бабушки, чтобы галушки  сварить и старым салом с укропом и петрушкой заправить?

 Проехав ещё немного, мы перебрались через какую-то мелкую речушку и оказались у цели нашего затянувшегося передвижения. Перед нами, на небольшой поляне, окружённой густым лесом, расположилось несколько, покрытых полузасохшим дёрном, землянок. У одной из землянок горел небольшой, бездымный костёр и оттуда доносился запах какой-топищи. По-видимому, кем-то предупреждённые заранее, нас ожидали человек около двадцати бандеровцев – по-разному одетых и с различным оружием в руках. Мне так кажется, что предупредил всё же их наш «старший» бандеровец.

 Молодые и пожилые – все они были на одно лицо – усталые, угрюмые, а вглазах, обращённых в нашу сторону – проглядывалась обречённость. От такихлюдей ждать хорошего – напрасная трата времени.

Из середины этой разношёрстной толпы, вышел, в сопровождении нашего бывшего «старшим», бандеровец. На нём была  надета подпоясанная офицерским ремнём кожаная куртка, а к ремню были прицеплены  два нагана в кобурах. Наши охранники, подталкивая в спины, подвели нас и дядю Григория к нему и приказали остановиться. Яприжался к маме,обхватив её руками.

- Кто такиебудете? – чисто, по-русски, спросилглаварь,глядя наотцаи, продолжил, - зачем пожаловали в нашиПалестины? И, не дожидаясь ответа, обратился к сопровождавшим нас бандеровцам, - обыскали задержанных? Те, потупившись, промолчали.

Вместо наших двух конвоиров ответил их «старший», сказав, что ониобыскали нас  и повозку  –   зброю, чи що-небудь,  нэ знайшли.

-  Так, кто  вы?  –  вновь повернувшись  в  сторонуотца, спросил,  главарь банды.

 Перебив главаря, в разговор неожиданно вступил дядя Григорий, Он, показав на нас пальцем, по-украински, стал многословно объяснять (а я-то думал он молчун!), что мы дальние родственники его двоюродной тётки ион везёт нас к себе в гости. Потом стал перечислять каких-то других родственников в этом и других районах.

Откуда у него столько родственников? - удивился я. Он же раньше не говорил нам о них.

Совсем выдохшись и вспотев от страха за свою жизнь и, я думаю, за нашу тоже, огляделокруживших нас бандитов.

 …А можэ, после небольшой паузы добавил он, чоловик та йогодружина найдуть   тут   яку нэбуть  працю,  та   й  зовсим   залышатся   тут.

Из толпы раздался чей-то грубый голос – «Брэше, сучий сын! Цэ вин москалей вэзэ   до   миста!  Повисыть   його   та   москалей!!!» 

  В  толпе   дружно   захохотали. И, тут случилось то, чего никто не ожидал. Все опешили, я так думаю, от неожиданности.

- Повисыть нас?! – закричала в толпу мама. Якимымоскали, га?! Вы тильки гляньтэ на того недоумка! Вин зовсим з глузду зйихав?! 

И  такая ярость была вглазах и голосе моей   мамы, что вблизи стоящие, попятились отнеё.

Я, как-то в одном старом-престаром, пожелтевшем от времени бабушкином журнал, видел картинку. Так там была нарисована чуть присевшая, с взъерошенной шерстью на загривке оскалившаяся волчица, защищавшая прижавшихся к ней от страха трёх волчат от своры собак. На мгновение мне показалось, что эта картинка была срисована с моей мамы!

- Замовчь, скаженна жинка! – раздался голос нашего «старшего», - нехай твий чоловик скаже, а то вин усэ мовчить, та мовчить, як той глухонемой.

Все обратили свои взоры на папу. Он стоял бледный, но в нём не чувствовалось страха. Сжатые кулаки да ходившие под кожей лица, желваки, говорили о большом нервном  напряжении, ноникак не о трусости.

- Да, мы едем в этот город, чтобы жить и работать! – заговорил он, не повышая голоса и смотря в глаза тому, в кожанке. Я, неплохой механик и надеюсь, что мы обоснуемсяздесь надолго. Григорий мой бывший сослуживец и дальний родственник, как вы поняли. Он пригласил нас к себе, пообещав здесь работу. Надеюсь, вы меня поймёте? Я должен кормить семью и одевать.

           Он ещё что-то хотел сказать, но его перебилголос  бандеровца Степана. Он давно и негодующе  посматривал   на   своих   товарищей.

- Громадяне! Мы з вами знайомы, шоб нэ сбрэхать, пивтора року, аможе ще й бильш… так, чи ни? – спросил он. Так, чи, ни? Може я брэшу?

-  То  так, - соглашаясь,  раздалось в ответ несколько голосов  из толпы.

- Вы, хоть едный раз, чулы от мэнэ кривду? – снова спросил он и, не дожидаясь, что ответят его соратники, продолжил, - я знаю цю людыну ще з вийны. Вин мэнэзовсим мабуть забув, а я помню! Я росказую це для того, шоб вы тэж зналы, яка вин добра людына. Ця людына спасла мэнэ вид смэрти у жорстокому бою. Колы бнэ  вин –нэ було б мэнэ посэрэд   вас! Сгинув бы я, як та собака!

Папа повернулся к говорившему эти слова бандиту, долго и пристально вглядывался внего, а потом неуверенно произнёс - "Неужели это ты, Степан? Ты очень изменился! Я бы тебя никогда не узнал, не напомни ты мне прошлое. Как ты изменился… и папа сокрушённо покачал головой".

А Степан продолжал говорить, уже повернувшись к своему главарю:

- Пан командир, отпустить йих! Нехай воны йидуть до миста. Цэ добри людыны. Та й с Гришей вы знайомы… Вин зланикому нэ зробыв, - умолял он своего командира. – Будьласка, пан командир, отпусти йих и повторил, - «нехай соби йидуть до миста».

Вокруг воцарилась тишина, можно было услышать дыхание рядом стоящих людей. Все молчали – ждали решения главаря.

А я плакал от страха. Мне было очень страшно. Я боялся этих угрюмых, обросших волосами людей,что так неприязненно, исподлобьясмотрели на нас. Каждый взгляд, брошенный на меня, пугал меня додрожи.Меня пугаллес, которыйокружалнас и эти, какноры, землянки.
          День клонился всё больше и больше к вечеру, а солнце опускалось всё ниже и ниже и только его краешек, как-бы на мгновение зацепившись за верхушкидеревьев, чуть-чуть продолжалосвещатьполяну... А потом вокруг стало всё серым. Изглубины лесапотянуло холодом и  сыростью.

 

                                                                  *   *    *   

Бандиты с нетерпением ждали решения главаря. Мы тоже ждали его решения: Мама с надеждой смотрела ему в лицо, а папа, взяв меня за руку, заглянул мне в глаза и тихо, чтобы никто другойне  услышал, прошептал: «Сынок, не трусь  –  прорвёмся! Главное – не бойся!»

Затянувшееся молчание прервало неожиданно раздавшееся из глубины лесаржание лошади, и из просеки показался всадник. Он подъехал к главарю банды и, соскочив на землю, стал о чём-то шептать ему  на ухо. Остальные бандиты насторожились.

 Я замер в ожидании чего-то нехорошего, даже слёзы сами пересталилиться из глаз.
       Выслушав прибывшего всадника, главарь о чём-то поразмышлял, затем повернулся в нашу сторону и, махнув рукой в сторону просеки, жёстко приказал:

- Уезжайте! Немедленно!

 И, круто развернувшись к своим бандитам,пошёл в сторону землянки с костром перед входом. Бандиты молчаливой толпой, последовали за ним. Только Степан, проходя возле нас, прошептал: "Уходьтэ быстрише! Нэ поминайтэ лихом. Простить мэнэ командир! "

Нас не пришлось долго уговаривать. Лошади всё ещё стояли не распряжённые, вероятно по забывчивости бандитов. Мы быстро сели в повозку и, не мешкая ни минуты, пустились в обратный путь.

 В просеке уже было темно, но дядя Гриша всё нахлёстывал и нахлёстывал лошадей, стараясь поскорее выбраться из лап такой близкой смерти. А я, крепко ухватившись за борта повозки, шептал, сказанные папой слова – «Главное нетрусить и не бояться! Главное – небояться!

 

                                                                                                    ---<<<>>>---                        

 

ОХ, УЖ ЭТА ОСЕНЬ

ПОД ЗВУКИ СТАРОГО ТАНГО