Свидание

ok

 

Как-то раз после занятий наш герой, неуспевающий студент Максим N через полгорода нес одну единственную розу на длинной ножке – пунцовую с млеющим блеском на лепестках. Перед горбатым мостом он почувствовал, что негоже одной розе иметь такую длинную ножку и попытался ее откусить. Роза ужалила его в губу, веточка не обломалась, а повисла на прочных волокнах. Максим размахнулся и зашвырнул цветок в реку. В этот самый миг из-под моста выскочил голубь с куском булки на шее, проеденным посередине, подобно бублику, и пошел низко над рекой. Над голубем в погоне пикировали две галки и ворона. «Среди бела дня грабят, куда смотрит полиция», усмехнулся Максим.

Два дня назад он встретил свою бывшую в обществе неизвестного и был так поражен, что от злобы всю ночь мечтал стать самым опасным бандитом, который потом на войне спасет жизнь ей и ее малокровному и малодушному жениху... Словом, эту бывшую немедленно следовало забыть. Максим был так ранен мыслью, что его можно кем-то заменить, что даже стал полагать, что прожил непростую жизнь и много видел. О другом думать было неприятно. Однако ничего такого необычного он не видел, кроме негритянского семейства с баранками в Москве на вокзале прошлой зимой.

Двенадцать минут роскошный Максим шагал взад-вперед перед лавкой духов, ветер разбрасывал полы его черного пальто и разматывал красный кашне. Максим вздергивал воротнички, чтоб стояли, как породистые уши, ловил кашне и нюхал его, есть ли еще аромат. Затем шагал дальше, замедляясь у витрины и глядясь в отражение. Два из трех раз он себе нравился. Был у него только один тайный изъян – развалившийся клык, который не было желания лечить. Мысли на этот счет были такие: «Вот оно началось, разрушение моей личности». Теперь, если что с ним случись, ему себя было не жаль, не новый...

Дверь, звякнув, приоткрылась, и из магазина вышла невысокая девушка, которая накануне продала Максиму его духи. На ней были черные джинсы и короткая коричневая тряпичная куртка с кошачьим хвостом на воротнике. В руке тяжелый пакет с продуктами.

– Пришел, – сказала она и изошла бледно-розовыми пятнами по щекам.

– Первое свидание у нас будет с пакетом!

– Свидание? – сказала она, спустившись к нему по ступенькам. – Проводить напросился. Обманул меня?

– Еще бы! – прикрикнул Максим, умиляясь тому, какая она вся напуганная, маленькая, невзрачная, беззащитная, и взял у нее пакет.

Она сунула руки в карманы на груди и пошла в арку между домами. «Как же ее звали черт возьми», подумал Максим и пошел за ней. Черные волосы у нее были убраны в бедный хвост, срастающиеся мочки были много раз проколоты, но сережек было по одной в каждом ухе – маленькие золотые сердечки. Говорить от волнения у Максима выходило длинно и путано, как то:

– Знаешь мы идем как утки, в природе самки жухлые, самцы яркие, это так надо, чтобы самец к себе внимание хищников привлекал, пока ты на гнезде сидишь...

Думал же кратко и ясно: «Я самец, она самка. Я сумку несу. Я сильный».

– Куда мы идем? – спросил Максим, осмотрев незнакомые дворы.

– Мне детей проведать надо, – сказала она, и на ее щеках был такой же млеющий блеск, как на загубленной розе.

Максим взял пакет в другую руку.

– Испугался? – спросила она с хитрой усмешкой, впервые так на него глядя, и открыла в подъезде дверь, у которой запела пружина.

На втором этаже им мгновенно открыли, и седенький короткий старик лет восьмидесяти попятился по сумрачной прихожей, опираясь о палку и цепляясь за все вещи по пути – рукав пальто, старый холодильник и выключатель. В конце коридора он раскорячился о стены и пропищал:

– Машенька...

Поскольку на нем была лишь пижама с оттянутым задом и коленями и шерстяные носки, Маша ему сказала, снимая сапоги:

– Дедушка, а почему ты раздетый ходишь, ветер на улице. А дед Тыну где?

– А бес его знает, черта! – рявкнул тот и постучал костылем в комнату, откуда скоро явился в кухню в свитере с оттянутым воротом и старом пиджаке со звездой героя на лацкане. – Здесь ваш Тыну, где ему еще, хрену, быть!

Усевшись за стол, не замечая Максима, дед показа Маше, откуда подать очки, и принялся читать, что написали на банке с тунцом, которую Маша выложила среди прочих продуктов.

– Подожди, не ешь это, я горячее сделаю, – отобрав банку и припрятав ее в холодильник, Маша засуетилась у плиты. Потом, не поворачиваясь, сказала: – А ты опять медаль носишь, не послушал маму.

– Моя мать умерла в пятьдесят третьем, – кладя кулаки на стол, сказал дед. – А разе я когда орденом кичился? Ать? Мне бабка твоя плешь проела, надень да надень. А теперь как иначе? Сатана ваш крест напялил и ходить... А за что спрашиваю такие кресты давали? Ать?

– Не давали, а сейчас дают, – сказала Маша и улыбнулась Максиму, который деда слушал без улыбок. – Мы с мамой хотим тебя к себе взять, у нас поживешь...

– Нет! Я обузой быть не хочу. Я тут тридцать лет прожил. Черта забирайте, не жалко.

В кухню, чуть вприсядку, зашел высокий старик, лет семидесяти пяти, со стального цвета сединой в длинных редких волосах, с прокуренными усами, в черном берете с трехцветной кокардой и с каким-то крестом на левом кармане черного пиджака.

– Тере, Мари, – сказал он и сел рядом с Максимом.

Дед Егор замолчал с равнодушным видом. Маша всем троим поставила тарелки с пельменями. Все ели в тишине, если не считать коротких реплик на эстонском языке, которые дед Тыну делал Маше, чтобы дразнить деда Егора. Дед Егор быстро все съел, обмакнул рот салфеткой, смял ее и бросил в тарелку. Потом быстро встал, чтобы не мыть тарелку, и на все опираясь пошел в свою комнату. Несмотря на всю немощь, передвигался по квартире он не хуже, чем паук в своей паутине. Уже из прихожей его прорвало громким, дрожащим голосом:

– Я чужого никогда не брал. Я всю жизнь работал. В лесах в мирное время не прятался, кур по хуторам не крал. А зачем он спер Жукова со стола? Ать? А от твоего молодого человека пахнет, как от красной девицы!

И хлопнул дверью. А дед Тыну легонько стукнул Максима в бок, и, пока Маша мыла посуду, глазом показал следовать за ним. В ванной комнате он раскорячился на четырех ногах и из-под ванной извлек тугой сверток – полотенце и полиэтилен, – который развернул и извлек пищащий iphone...

– Как отключить знаешь?

– Ты где это взял! – появившись из-за Максима спины, спросила Маша.

– Я его честно нашел на скамейке!

– Ну хозяин звонит, надо вернуть, – наскоро отерев руки о полотенце и забрав телефон, Маша пошла в кухню говорить со звонившим.

– Нечего было терять!

– Ну что вы все, как маленькие!

Они не спеша брели по тополиной аллее. Смеркалось. Маша молчала легко и просто, Максиму время от времени требовалось говорить, чтобы удержать завоеванное. То, что еще недавно Маша виделась ему неприступной, теперь казалось малодушием. Однако то, что ему когда-нибудь можно будет снять с нее джинсы, казалось все же самонадеянным ожиданием. Он попытался представить, какой может быть ее грудь, но это плохо получалось, будто было не фактом, что она у нее есть. От таких мыслей и от близости всего самого желанного сердце его заколотилось и он решил действовать, не мешкая. Для этого, догадался он, необходимо себя так преподнести, чтобы он казался ей сильным и надежным. Это для ее материнских инстинктов, если им требовалось. Однако начать хвастаться было неудобно и как-то глупо, тем более что задом она не виляла, следовательно ее инстинкты могли оказаться бракованными...

Из подобных мучительных размышлений его вывел сильный порыв ветра. Ветви страшно заходили, угрожая рухнуть, полетела жухлая листва, воронье переполошилось и стало крупно накрапывать. У Максима разлетелись полы пальто и кашне, Маша поймала его за руку и пустилась бежать. Они сильно намокли ко времени, когда настигли это убежище – пустую и сумрачную, казалось, насквозь сырую бильярдную. Маша сидела на высоком стуле, стиснув колени, растерянно улыбалась и сушила волосы салфеткой. Максим заказывал горячительное и издали поглядывал на нее – мокрой она расторгала его, и, подойдя к ней, он опустился на пол перед ней.

– Мы ведь сейчас сближаемся, да?

Маша весело пожала плечами, мол не знаю даже как и ответить на такое.

– Удивительное дело, пойми... Два чужих человека встречаются и становиться друг другу самыми дорогими... Это очень странно... Две дороги в пустыни сливаются во одну и уходят, не знаю, в море...

– Почему в море? Лучше в город.

– Не-е, там разойдутся, надо в море, чтоб дальше некуда. А вообще странная мысль про дороги... Равные дороги перекрещиваются, а не сливаются... То есть мы или не равны или над нами другой закон, не ПДД.

Маша засмеялась. Максим только улыбнулся, всегда помня про свой обломанный зуб.

– Наверно другой.

Иные из женщин большей частью обеспокоены тем, какое они сами производят впечатление. Маша же вдумывалась в Максима. Так слабое существо вслушивается в сильного, старая вовремя угадать, улизнуть или вверится. Максим почувствовал это и ему сделалось приятно от мысли, точно она только сейчас и только для него начала быть. Ему же следует все ей рассказать и всему научить. Он принес шары, расставил и уступил первый удар. Потом с развязным видом стал показывать ей, обнимая со спины, как нагнуться и как правильно ударить. Маша, лукаво поглядывая на него через плечо, растолкала его объятия, дав понять, что ей известны такие фокусы, и уверенно стала выигрывать... Убедившись, что Маша существовала и до него, Максим огорчился, размотал с себя кашне и бросил на вешалку, затем стал руками закатывать по лункам шары.

– Мошенничаешь? – ласково воскликнула она.

– Нет. Просто это глупая игра.

– Угу, – сказала она с хитрецой, дескать ясно почему глупая...

– Честно. Зачем мне кий, если без него шар проще закатить.

– Такие правила, – сказала она и пожала плечами, дескать что поделаешь...

– А я не ахти как спешу им кланяться, правилам, – проговорил Максим с раздражением: учить вздумала... Быстро подошел к ней, посадил ее на бильярдный стол и стал изучать ее лицо. Больше всего он заинтересовался ртом, ярко тайком накрашенным. Рот стал его завораживать. Лицо ее было сдержанным, рот же ей постоянно приходилось обуздывать, точно он порывался жить своей собственной жизнью, полной смеха и страстей. Это был рот русской дворянки-полеглота, умелый в произношении самых тишайших слов. От непрестанной борьбы с ним, суть борьбы духа с телом, вокруг рта завелись тончайшие складки. Рот то складывался в сердечко, то прикусывался изнутри. Подловив новое движение на ее устах, Максим словил его в руку. Маша поцеловала его руку в ладонь...

– Знаешь, какие у тебя глаза? – спросил он, изнемогая от блаженства.

– Какие? – спросил ее рот в его руке.

– Черные...

Глаза Маши весело сощурились. Максим почувствовал улыбку в руке.

– Черные, как то идеально черное тело, от которого ничего не отражается. Поэтому о нем ничего никому не известно. Еще у тебя в глазах звезды, галактики, и все они тихо сползают в две маленькие черные дыры, где все пропадет пропадом, навсегда...

Маша со своим ртом замерла. Максим вдруг почувствовал усталость от нее, пресыщенность всеми своими скорыми достижениями на сегодня. Ему стало ее слишком много. Вспомнив свой покалеченный зуб, он горько подумал: «Поздно, как же поздно ты мне встретилась!»

– Поехали по домам, отвезу тебя на такси, – сказал он резко.

Маша растерялась, рот сильно ее выдал, но она закрыла его и сошла со стола. Однако Максим своей грубости не заметил, потому как подумал, что если ему не хватит денег, он умрет от стыда или убьет всех свидетелей своего позора.