Ленчик очнулся от сна и непонимающе пошарил по сторонам взглядом. Было темно, но если он действительно «выплыл», скоро должно рассвести. Он всегда вставал точно за час до рассвета, когда не пребывал в запое, внутренние «ходики» никогда еще его не подводили.
Вот и сейчас что-то из глубины властно толкало его: «Пора, поднимайся!», но Ленчик сдерживал себя, пытаясь разобраться в том хотя бы, где он находится. Главное, чтобы не в тюрьме и не в больнице.
В голове какой-то вязкий ком, он ничего не соображал. Кто-то сопит рядом. Вроде бы, она, Зойка – «маруха-замараха», боевая подруга серых дней и белых мышей, то бишь ночей. Значит, все в порядке, и в самом деле пора принимать вертикальное положение. Заодно и убедимся.
Он спустил ноги с дивана, с трудом разогнул подкашивавшиеся колени и побрел туда, где должна была находиться кухня. Точно, она. Ленчик включил свет и огляделся. Да, замараха, ничего не скажешь. Повсюду валялись залапанные пустые бутылки, в раковине до самого крана грязная посуда, на столе остатки еды. Испуганно шарахнулись врассыпную оживленно шевелившиеся кучки тараканов. На Зойку было не похоже, в общем-то. Видимо, под конец не удержалась и тоже, с ним вместе, вошла в «затяжной прыжок».
Кажется, в этот раз он впервые докатился до белой горячки. Серые, потом белые мыши, бесовщина и прочая дребедень... Ленчик сел на табуретку и сжал ладонями голову. Мучила жажда, хорошо бы чайку соорудить. Наверное, есть где-нибудь заварка, надо поискать по тумбочкам. Впрочем, вряд ли. Вечера два они так чифирили с кем-то, кого Ленчик уже не помнил, а может, и вообще не знал, что какой там чай!
Он, в принципе-то, никогда не бывал буйным, хоть и старался в периоды подобных «затмений» по возможности нигде на людях не показываться, а тут что-то кричал, кидался к двери, рвал на себе одежду и плакал, плакал. Гонялся по комнате за чертями, какие-то они были совсем маленькие, не больше мизинца, видимо, других по его душу не нашлось, но как тараканов - из всех щелей таращились, рожи корчили. Один особенно наглый, шустрый попался, Ленчик часа полтора пытался согнать его с люстры – кажется, все три плафона разбил.
Врут, наверное, люди, когда говорят после загула: не помню, убей Бог, ничегошеньки не помню. У него, во всяком случае, по-другому было: какие-то очень яркие куски, и кусков таких множество, а вот полную картину и в самом деле не восстановить. Да и зачем утруждаться – все другие расскажут, те, кто видел его со стороны. Интересно, сможет ли Зойка что-нибудь вспомнить?
Надо бы немного перекусить, заставить себя, но что толку: тут же обратно все вытошнит. Ладно, как там говорится: время – деньги. А без денег что человек? Букашка! Раньше он не верил этому, теперь знает точно. «Пора, Ленчик! Праздники кончились, начинаются суровые будни». Он поискал сумки и вздохнул с облегчением – хоть их не пропили и никто не стащил. Сумки были потрепанные, невзрачные, но специально прошитые внутри перегородками для бутылок, ни сантиметра лишнего места.
Он тихо затворил за собой входную дверь, хотя знал: Зойка - из пушки пали над ухом – часов до десяти даже на другой бок не перевернется.
2
Выйдя из подъезда, Ленчик наконец почувствовал, что совсем очухался. Донимала сухость во рту, тело ломило, но в голове уже была полная ясность. Даже излишнее возбуждение, руки тряслись, хотелось двигаться, говорить. Он похлопал себя по карманам в поисках курева. Куда там! Ладно, вот тебе и первое испытаньице: не «стрелять» и до «бычков» не опускаться, первую копейку – на сигареты, но пока не сшиб ее – терпи.
Рассвет вот-вот должен был наступить. По шоссе удобнее было добираться, но не хватало ему нарваться на патрульную машину с ментами, лучше дворами как-нибудь.
Пора, пора выплывать. Ему было страшно. Раз он дошел до такого состояния, дальше может случиться что угодно. Вроде как черт пригрезится, он на него с ножом – а на полу та же Зойка в крови плавает. Или еще что-нибудь в том же духе.
Как же с ним такое могло случиться? Со всеми бывает? Но он не такой, как все. Он Ленчик, Ленчик Акимото. Бывший Акимов Леонид Алексеевич. Бывший инженер. Бывший муж, отец, неплохой семьянин. Бывший человек.
Диплом с отличием, ни одного опоздания на работу. Кого это сейчас колышет? Деньги, только деньги мерило всему. Интересно, если бы он так думал прежде, может, и не разошлись бы они с женой? Нет, Ирину честными, «горбатыми», деньгами все равно не удовлетворить. В сравнении с тем, что гребут начальники цехов, директор завода, любые деньги для нее – лишь жалкие гроши. Все равно бы она пилила его, как та старуха из сказки. Господи, что с людьми только произошло? Ненависть, потерянность, зависть – как будто бы других чувств никаких и не осталось на свете.
И все-таки деньги... Без них ему точно не выплыть. С деньгами он Ленчик, Ленчик Акимото, без денег просто плесень, даже не дерьмо. Почему Акимото? А черт его знает! «Мы с ним были косые-косые, ну как япона мать!» Или вот даже стишок про него сочинили: «Встретил утром Акимото – не попал ты на работу!» Да, у Ленчика водились «шуршики» и тем, кто отдавал долги, всегда можно было у него призанять.
Раньше... это раньше он думал: дно есть дно, и уж если ты туда сверзился, то и не рыпайся. Нет, все не так, все не так на самом деле: «дно» бездонно, не только там, наверху, есть седьмое небо, есть и здесь восьмое и даже десятое дно.
Это раньше ему казалось, что здесь он будет никому не нужен, будет свободен. Как раз, наоборот, там, в прошлом, никто не обращал на него внимания, здесь же он просвечивался неустанно пучеглазым тысячеоким чудищем. Менты, эти проклятые менты, прежде они не удостоили бы его взглядом, а тут буквально охотились за ним. Еще бы, Ленчик не какая-нибудь мразь, у него-то найдется, чем заплатить за вытрезвитель, да можно и так пошмонать – куда ему жаловаться? А сколько любителей выпить на дармовщинку, просто завистников, ворья из тех, что шестерят на зонах, а здесь королями себя преподносят? Даже какой-нибудь чурка, образина чернозадая, и тот норовит втереться перед самым его носом, оттеснить в сторону, будто он не человек совсем, а пустое место.
Черт знает, почему он в этот раз сорвался, ведь он редко бывал в запоях. Может, оттого что сын, увидев его, мимо прошел, застыдился, даже не поздоровался. Может, еще что-нибудь. Какой смысл вспоминать? Важен не повод, важно, что потом произошло.
«Черт-черт-черт-черт! Очухивайся, Ленчик! Очухивайся, так же нельзя!» Он и так выбивался из графика. А расслабляться, запаздывать не было никакой возможности. Нет, он еще поборется. Как там, у Гончарова, Обломов разглагольствовал: «Другой...». Нет, он, Ленчик, не «другой». Пусть не по Обломову, пусть он давно уже не Акимов Леонид Алексеевич, а Ленчик Акимото, но Ленчик, ниже – ни-ни!
«Черт-черт-черт!» Нет, у него еще пока остались мозги. Ладно, потом про запои, что сейчас делать - было предельно ясно: нужно собрать денег хотя бы на мешок картошки, ну еще, чтобы контролеров умаслить в электричке. Там, в «белокаменной», менты хитрые, с утра его тревожить не станут, подождут, пока он хотя бы полмешка продаст, иначе придется «натурой» брать, а там и так уже у них, в ментовках, как овощехранилища. Но его и там уважали – гоняли, но не забирали: платил он аккуратно и не торгуясь. Разве что какая-нибудь сволочь заведется на участке, так ведь всегда можно сменить район.
Нет, мозги он еще не пропил, да и лето сейчас, летом только если наипоследний дурак пропадет. Пусть сначала самый крайний вариант – бутылки, дальше – больше, день-два, и он выправится, если только эта шалава Зойка не наделала долгов. Было так раз с другой, правда, «марой». Ему даже «счетчик включили», недели две он никак не мог выпутаться. С тех пор поумнее стал, понял, что из него маленького такого «кабанчика» хотели сделать. Здесь, внизу, все как у больших людей, только в микроскопическом, до смешного искаженном, виде.
По сути, он бомж – к жене в квартиру ведь не попрешься, но так даже лучше, сколько мужиков на его глазах из-за квартир поисчезало. Нет, он и здесь на плаву старался держаться: выбирал какую-нибудь бабу, только-только к пивнушкам скатившуюся, и жил с ней. С бабой все проще – и постирает и пожрать сготовит, да и заразу не подцепишь. С бабой всегда просто, если есть хоть какие-то деньги, а без денег он никогда не бывал.
Пора, пора включаться в работу. Главное сейчас в скорости, в том, чтобы нигде не углубляться, только по «сливкам», только по «сливкам», и как маятник: тик-так, тик-так, туда-сюда. Вот и первая, третья по степени удачливости, из любимых его помоек, к первым двум он, считай, опоздал. «Черт, какой же день сегодня?» Этого он не помнил, а день очень важен. Вот если бы воскресенье, или хотя бы понедельник. Остались ведь еще чудаки, которые работают.
Сюда-то он пришел как раз вовремя: рассвет только забрезжил. Но рассветет очень быстро, мешкать нельзя. В его распоряжении буквально десять, в лучшем случае пятнадцать, минут. Место было удачное: от домов в небольшом отдалении – с одной стороны какой-то склад, с другой будка дворницкая, еще – гаражи самостройные. Конечно, за неделю и тут какой-нибудь самозваный «хозяин» мог объявиться, но вряд ли – здесь обычно Федя заправлял, дворник, с утра к контейнерам никого не подпускал. Злой, как пес, а еще хуже баба с ним – Клавка, бывший штукатур со стройки, язык как бритва. Ленчик вообще на обострения идти не любил, да и вообще предпочитал поменьше «светиться». Как только появлялся кто, он тут же уходил. Днем проще, если баки не опрокидывать, мусор не разбрасывать, никому ты не нужен, но днем лучше по электричкам пошастать или возле палаток у вокзалов. Хорошо хоть со сдачей бутылок нет проблем.
Шесть баков здесь, все на месте. Полны, даже с верхом, да и мусор вроде бы сухой. И никого вокруг. Кажется, улыбаться начала ему фортуна, хорошая примета: как день начнется, так он и сложится. Ленчик обошел сначала вокруг баков, заглянул за кирпичную ограду: не все люди козлы, не все стараются разбить «посуду», чтобы никому не досталась, не все стараются бросить ее как раз в тот контейнер, что погрязней. Сумки набрались быстро, и можно было даже и не упорствовать дальше, но всякий вариант надо отрабатывать до конца. Лишнее можно где-нибудь и припрятать поблизости, а пока он пристроил в кустах добычу, чтобы не засвечиваться с нею и, надев перчатки, быстро прошелся по верхам. Да, живут же люди, ему бы так! Интересно, какое сегодня число месяца? Должно быть, как раз получка. Дело шло споро, но Федя, Федя, вот-вот он должен был появиться.
Ленчик сделал, уже было, шаг в сторону от последнего, шестого, контейнера, как вдруг углядел в нем краешек мешка. Нет, удача и вправду в тот день была фантастической. Уж он эти мешочки хорошо знал: внутри там то, что сдать невозможно – сплошь жестянки и склянки из-под дорогого импортного пива, однако сами мешки совершенно новые, полбутыля за такой, особенно если на рынок отнести, обеспечены. Он трясущимися руками развязал рогожку, даже тесьма была та же, знакомая, и потянул за дно, чтобы всю эту дребедень в тот же бак высыпать. Однако на сей раз мешок оказался непривычно тяжелым.
Ленчик вздрогнул, оглянулся тревожно. Вот так его, тепленьким, взять, а внутри расчлененка, голова-то вряд ли, ну а что-нибудь из других частей – пожалуйста. С ним никогда не случалось, Бог миловал, а ребята рассказывали. А тут еще Федя, Клавка-то обычно позже приходит. Одним словом, неприятностей не оберешься. Нет, уж лучше ноги в руки, от греха подальше. И все-таки...
А вдруг что-то другое? Он тогда век себе не простит. Медлить, однако, нельзя было. Ленчик попытался прощупать содержимое мешка и вздохнул с облегчением, вроде бы, на расчлененку не смахивает: было бы помягче, да либо пятна сверху, либо внутри полиэтилен. Ладно, надо брать, а там видно будет. Ленчик потянул вверх дно мешка, из него тотчас вывалился большой и тоже новехонький рюкзак. «И это вполне, вполне сгодится!»
Он быстро взметнул рюкзак на спину, еще раз огляделся в испуге, потом нашарил в кустах сумки и на мгновение задумался, куда ему теперь идти. Проще всего – к Зойке, скинуть «товар» и дальше за работу, чего утру пропадать, столь удачно начавшемуся? Но достучишься ли до нее, до Зойки, в таком ее состоянии и в такую рань? Разбудишь соседей. Да и рюкзак, что там в нем? Придется тогда с Зойкой делиться. Нет, лучше ей, пожалуй, не знать. Надо покумекать, осмотреться. Спешить, суетиться в таком деле ни к чему.
У него были свои места заветные. Там в кустах, у ограды детского садика, как раз канавка хорошая. Положить туда добычу, забросать ветками, и снова на охоту. Конечно, кто-то может и проследить, перехватить добытое, но в этом месте такого с ним пока не случалось. Ленчик быстро прошмыгнул между домами, пристроил сумки в канаве, посмотрел на скинутый наземь рюкзак. Черт бы его побрал, этот рюкзак. На что он может пригодиться? Слишком новый, добротный, будет смотреться на нем, как на корове седло. Впрочем, это сейчас у него, Ленчика, вид как у пугала, а в Москву с огурцами или капустой в самый раз будет. Вот только что там внутри?
Ленчик помедлил: «что если...»? Была у него такая мечта. В самые отчаянные минуты она поддерживала его, выносила на поверхность. Сколько раз он крутил в голове разнообразнейшие варианты сценария. Вот он только на подходе к какой-нибудь помойке, и вдруг бандиты, в масках, возможно, на машине, спасаются от преследования, бросают в мусор туго набитую сумку и удирают дальше. Он, Ленчик, выжидает, пока погоня промчится мимо, достает эту сумку, перекидывает ее небрежно через плечо и удаляется, как ни в чем не бывало. А в сумке пачки денег, глядишь, даже и доллары. Ограбили какую-нибудь сберкассу.
Он сжигает свою одежду, чтобы его не вычислили по приметам, одевается с головы до ног во все новое. Тратит деньги осторожно, не привлекая внимания. Устраивается на работу, со временем покупает квартиру. Нет, с Ириной он все равно не сойдется, но сыну, Вадику, будет помогать. Хорошо помогать. Чтобы и институт, и все остальное как положено. Начнется новая, нормальная жизнь. И он снова станет человеком. И больше не будет пить. И еще та девчонка, Ленка, если у него будет квартира, они поженятся. У него будет семья, нормальная семья. Деньги ворованные? Да плевать на это! Лишь бы ему не засыпаться. А уж он постарается не засыпаться, только бы Бог послал ему такую милость, самому-то не выкарабкаться.
Он долго оттягивал момент, так не хотелось разочаровываться! Какие уж там деньги, хорошо хоть рюкзаком осчастливили. Наконец медленно стал развязывать тесемки. Камуфляжная куртка, либо целиком костюм – чудеса продолжаются. Он развернул было куртку – великовата, но сойдет вполне... и остолбенел: прямо у его колен тускло чернела выпавшая граната.
Волосы на голове у Ленчика встали дыбом, весь сжавшись, боясь шевельнуться, он ощутил, как поползли вдоль хребта у него холодные капли пота. И казалось, вот-вот кто-то тронет его тихонечко сзади за плечо и с ехидцей спросит над ухом: «Ну что, очень любопытно?»
Минуты две он простоял так, в позе суслика, затем сознание постепенно начало проясняться. Что он, в самом деле: чека на месте, значит, можно и не бояться! Теперь он раскладывал содержимое рюкзака медленно, с крайней осторожностью. Штаны к куртке, но если бы только штаны. Два пистолета «ТТ», запасные обоймы к ним, пять гранат и две бомбы, из них одна с часовым механизмом, другая с дистанционным взрывателем. И все тщательно переложено, упаковано. Силен товар! Вот тебе и доллары! Ленчик присвистнул, но тут же зажал рот ладонью. Если его сейчас здесь прихватить, не отбрешешься, на адвоката денег нет, лет пять схлопочешь как минимум. Что за жизнь! Что же ему так «везет» в последнее время?
Он вытер со лба испарину, только сейчас заметив, что постоянно озирается по сторонам. Что делать? Обратно туда же находку, в мусорный бак? Но народ уже зашевелился, кто-нибудь обязательно заметит его, вспомнит потом, тут ведь не кило картошки. Да еще Федя проклятущий, черт бы его побрал. Здесь прямо и оставить? А пройдутся если по дому напротив, наверняка какая-нибудь бабка - божий одуванчик мучается бессонницей, смотрит неотрывно в окошко, давно уже его заприметила? В речку бросить, в пруду утопить? Кто-нибудь подорвется или пацанам каким, не в меру любознательным, в руки попадет. Думай, думай, Ленчик, есть у тебя еще мозги? Сунуть в рюкзак опять эти финтифлюшки и... куда? Дальше куда? В жизни его только бабы выручали. Благо, баб этих у него сейчас... К Вике, конечно, к кому же еще!
Он подхватил сумки и снова потянулся дворами, старательно избегая вылезать на проезжую часть. Вдруг менты... Впрочем, ну если даже менты. Пусть попробуют забрать его на свою шею. Что потом останется от их машины? Ленчик совершенно отчетливо себе представил, как подходит к нему какой-нибудь салажонок, только после армии, с наглой ухмылкой: «Эй, ты, алкашидзе, поди-ка сюда!» И как он сунет ему в руки гранату с вынутой чекой, и в глаза, в глаза ему посмотрит. «Что же ты, пацан, такой шустрый, а наложил сейчас в штаны?» Сволочи, нет, чтобы бандитов ловить, а только и смотрят, где бы пасть набить, коты зажравшиеся. Впрочем, мать ведь у этого пацана, девушка, а может, и жена, свой пацаненок уже. Чем он виноват? Что он может сделать с бандитом-то? Если такая уж у нас бандитская власть? Куда ему вообще идти при такой безработице? Надо же как-то кормиться, семью содержать.
3
Вика долго не открывала дверь, наконец, просунула в щель заспанное лицо в последней попытке от Ленчика отделаться.
– Генка спит. Чего тебе? На бутылку, что ли?
– Да я вроде бы у тебя никогда не занимал.
– Кто знает, может, уже докатился?
– Нет, Вика, я вернулся.
– В который раз?
Она хотела было захлопнуть дверь, но Ленчик успел вставить ногу в проем.
– Соседей разбудим. Я на минутку, ладно? Давай поговорим.
Напоминание о соседях подействовало, Вика нехотя распахнула дверь, отстранилась.
Провела его на кухню. Села на табуретку, зевнула, зябко запахнула халатик.
– Ну, говори, что ты хотел сказать?
– Викуша, ты не обижайся. Ну, я долго отсутствовал... так получилось.
– Однако ты наглец. Как будто я тебя не видела с очередной твоей замухрышкой, это же помойная яма, «за стакан» девочка. Может, еще прикажешь после нее спать с тобой?
Ленчик помялся.
– Ладно, Викуся, я виноват, конечно. Сорвался, еле вот выкарабкался. А спать тебе со мной вовсе не обязательно. Я просто вещички свои у тебя оставлю, а вечером заберу.
Вика вздохнула, поостыла немного.
– Вещички-то хоть не краденые?
Ленчик разозлился.
– Ладно, нет, так нет, хватит шутить!
Он поднялся, вскинул на плечо рюкзак.
Вика поняла, что перегнула палку.
– Хорошо оставляй. И не строй из себя обиженного, сам виноват.
– Исправлюсь, вот те крест, – пообещал беззлобно Ленчик.
Выскочив за дверь, Ленчик, наконец, почувствовал в себе прежнюю уверенность. Да, времени много потеряно, но что-то еще можно наверстать. Закончив с бутылками, он поработал пару часов на разгрузке, ему отдали должок, к вечеру в карманах ветер уже не гулял. Камуфляжку он продал. Никаких камуфляжек, хотя вещь, конечно, соблазнительная. Лучше, чтобы его в таком виде не примечали, слишком он известная личность. («Слышь, иду и вдруг Акимото в «защитке», не поверишь, прямо Рэмбо, япона мать!»). Всяко может быть: всплывет где-нибудь рюкзачок этот в сводке. Нет, береженого Бог бережет.
Куда теперь? К Зойке? Неплохо бы, но нельзя надолго оставлять без присмотра заветный рюкзачок, а к Зойке с ним заявиться – тюрьма верная. Куда еще можно пойти? Нет, только Викуся и остается, проклятая Викуся, Вечная женщина, как ни крути, а все дороги ведут не в Рим, как во всем мире принято, а именно к ней.
Деньги, расцеловать бы того, кто придумал эти шуршунчики. Ленчик купил торт, бутылочку финской клюквенной водочки, двухлитровку «Доктора Пеппера», пиво «Монарх». Но этого было мало для примирения, он прихватил одну видеокассету и пару аудио, из тех, что Генке очень нравились. Размягчить Вику легче всего было через ее пацана. Денег не осталось даже на трамвай, да когда он на нем в последний раз ездил с билетом-то?
Войдя, он первым делом выложил покупки на кухне и сделал вид, что торопится уходить.
– Ну, ты и лис! – Вика расхохоталась – Тактика питекантропа, но действует безошибочно. Психолог, ничего не скажешь.
Ленчик развел широко руки в стороны и шутовски бухнулся на колени.
– Я же от чистого сердца, Викуся. Прости меня, подлеца!
– Ладно уж, оставайся, – вздохнула Вика. – Но только до утра! Потом чтобы больше ноги твоей здесь не было.
– Ясно, ясно, Викуся, яснее некуда, до утра, только до утра! – засуетился Ленчик. – Утром, как нечистую силу, еще до рассвета, словно ветром сдует. А что, картошечки свежей, жареной, не найдется у тебя? Можно с огурчиком. Весь день маковой росинки во рту не было.
– Понятно, только скинь ты свое барахло помоечное, знаю, что в перчатках, как аристократ, работаешь, но все равно, Господи, в ванну скорее, как же от тебя несет! Иначе никакой картошки! Забудь!
Клюквенную Ленчик не стал, хотя любил очень, только пива стакан себе и позволил. Смотрел на раскрасневшуюся Вику даже с некоторой завистью.
– Что, сорваться боишься? – спросила та с насмешкой.
– Боюсь, – кивнул Ленчик, – веришь, в этот раз до чертей допился. Никогда такого не было, ты же знаешь. Люстру разбил, из посуды что-то.
Вика так и прыснула от смеха, затем посерьезнела.
– Ленчик, это конец. Дальше либо тюрьма, либо психушка.
– Знаю. Но что делать?
– Жить.
– А как жить?
– В смысле «где»?
– Нет, в смысле «как»?
Вика пожала плечами.
– Ну, тут я тебе ничем не помогу.
– А кто поможет?
– Ты же мужик, кто тебе должен помогать?
– Мужик...
По глазам Генкиным он видел, как доволен тот кассетами. Такая малость для счастья нужна мальчишке. Они с Викой допоздна смотрели видео, потом она постелила ему на раскладушке. Ленчик тут только почувствовал, как он устал, за день набегавшись, но спать ему, конечно, не дали. Больше чем на полчаса Вику не хватило, она проскользнула к нему в темноте, разлохматила голову.
– Пойдем ко мне!
Но и усталость прошла, тело налилось сладостной истомой: ванна, картошечка с огурчиком, теперь вот Викуся – много ли человеку надо?
– Сто раз зарекалась, – лениво запоздало сокрушалась Вика, – так ведь и СПИД, и сифилис, любую заразу можно подцепить. Не разберу я тебя, Леонид – то придешь, то уйдешь. Чего душу травишь? Уж иль к тому иль к другому берегу. Да, наверное, это я во всем виновата: мне бы отшить тебя раз и навсегда. Я ведь молодая еще, вполне могла бы выйти замуж по новой. Ну, не получилось один раз, так не все же мужики – сволочи. Дать объявление в газете, глядишь, какой-нибудь завалященький нашелся бы и по мою душу.
Она замолчала, покосившись, не спит ли он. Но он лежал молча, с открытыми глазами.
– В принципе, я тебя понимаю, Леонид, просто так на душе у тебя. Ты ведь не за себя, ты бы не пропал, за других больной... Я и сама во многом не могу разобраться: вроде бы, и интересней, и свободней жить стало, и нет этой унизительной беготни по магазинам, денег мало, но не в них дело. Просто грязно, гадко, мерзко, душа оплевана. Вроде бы, чем не жизнь, а ничего не надо, ничего не мило, такое впечатление, как будто это не явь, а сон, кошмарный, грязный, мерзкий и гадкий сон. И только один такой сатанинский сон кончается, только просыпаешься с облегчением, что все позади, что ты проснулась, как наваливается новый кошмар, еще более грязный и гадкий. И можно с ума сойти: неужели не будет конца этому, неужели на эту мразь и грязь уйдет вся оставшаяся наша жизнь?
Он не ответил, только молча придвинул ее к себе. Она уткнулась ему в грудь и тут же уснула.
А он почему-то долго не мог сомкнуть глаз. Ладонь продолжала ощущать ребристую тяжесть гранаты. Что могло заставить этих ребят в спешке рядом с домом такой груз выбросить? Это ведь не ерунда какая-нибудь, игрушки серьезные. Пистолеты, гранаты – еще куда ни шло, а вот бомбы такие, не самоделка, наверное, сумасшедшие деньги стоят. Да и за деньги достать не просто – при очень большом желании вполне можно отследить, откуда дровишки. Не надо быть специалистом, чтобы понять такие вещи.
А может, это как раз те же деньги? Та удача, о которой он мечтал в последнее время? Бог смилостивился. Ведь если это хорошо продать, то деньги получатся немалые. Впрочем, на квартиру все равно не хватит, а тогда какой толк – все равно разлетятся, сколько ни насобирай, он уже не один раз в этом убеждался. Хотя... почему не хватит? Квартиры бывают разные, можно самую захудалую, да и еще поднабрать, главное, чтобы был стимул. Вот только кому продать? Не встанешь же с таким «товаром» на рынке?
Тюрьма. Никогда еще он не подходил так близко к этой черте, за которой, по его понятиям, кончалась жизнь. Говорят, и там жить можно, но можно ли там остаться человеком? До сумы он, Ленчик, уже докатился, значит, и здесь немного осталось? Собственно, а на что он надеялся? Все не сразу, все по ступенечкам: сначала бомж, затем алкаш, первый запой, теперь вот черти стали мерещиться, что дальше? Рано или поздно: либо цирроз печени, отек мозга – сколько его «знакомых» так уже сгинули, либо перед смертушкой очередные какие-нибудь адовы круги.
Как-то в электричке он ехал рядом с двумя мужиками. Одеты были более или менее чисто, не совсем уж бомжи, но, чувствуется, из тюрем не вылезали. Но никакой «романтики», никакой бравады. Разговор, как ни странно, шел вокруг того, есть ли у кого какой угол, а есть ли у такого-то телевизор, а вот у этого даже холодильник, но главным образом – как и где можно найти хоть какую-нибудь работу. Ленчик был потрясен тогда, он вдруг увидел, что он не перед чертой, а, по сути, давно пересек ее. Дно есть дно, это на небе не сажают, а здесь, на дне, только шаг в сторону сделай.
Да, риск большой, конечно, но есть ли у него другой какой-нибудь шанс? Шанс на что? Вновь стать человеком? Но разве сейчас он не человек?
Внутренний «хронометр» сработал безотказно. Ленчик встал, на привычном месте нашел свои сумки. Одежда была тоже на месте, но выстиранная, выглаженная.
Викуся выглянула из кухни.
– Иди, поешь чего-нибудь.
Ленчик замялся.
– Да я не хочу.
– Ладно, ладно, не опоздаешь ты на свою «работу», мне же не впервой тебя снаряжать.
Он поковырялся в яичнице, затем ощутил проснувшийся голод. Поел быстро, плотно. Надо бы побриться, но бритва там осталась, у Зойки. Все там осталось, хорошо, хоть сумки забрал. Вернется ли он к ней? Вряд ли. Надо бы что-то подыскать другое. Если уж баба скатилась до такого, лучше не рисковать.
Вика положила на стол деньги.
– Слушай, мне тут зарплату дали сразу за три месяца. Я знаю, что иначе ты чуть ли не неделю будешь раскручиваться. А так можешь сразу начать.
Мысли у Ленчика лихорадочно заработали.
– Я отдам, – пробормотал он, – с процентами даже отдам.
– Да уж, пожалуйста, – пожала плечами Вика, – иначе мы с Генкой с голоду помрем.
– Я быстро отдам... – кивнул Ленчик, соображая, что ему теперь делать.
– Побриться, прежде всего, – вздохнула Вика, – одеться чуть поприличнее. Но у меня по-прежнему как раз то, что ты не любишь, "первомужнее", что мой бывший впопыхах восемь лет назад оставил.
Ленчик поморщился, кивнул, но потом спохватился.
– Телеги нет, тележка у Зойки.
Вика пожала плечами.
– Ну, это уже твои трудности. Я спать пошла.
Да, это его трудности. Он брился медленно, тщательно, выигрывая время для размышлений. Нет, к Зойке он не пойдет – Зойка ломоть отрезанный. Значит, либо призанять где-нибудь тележку, заплатив за прокат, либо батрачком «двугорбым», верблюдом то бишь, к кому-нибудь за ставку либо за процент.
4
Через пару дней тележка у Ленчика уже была своя, собственная, потекли денежки. На рынках он не бывал, поближе к метро выгоднее было обретаться. И вопрос, куда определить содержимое рюкзачка, так и не сдвинулся с места. С «черными» если связаться? Так ведь «кинут»! «Белые» тоже могут «кинуть», а то и «сдадут».
– Привет, Акимото, зазнался, не узнаешь! Когда за вещичками-то придешь?
Во рту Зойкином зияла свежая пробоина – двух передних зубов как не бывало, но улыбалась она так, что от глаз виднелись только щелочки.
Как это она поднялась в такую рань? Видимо, допекла жажда. Или специально пришла, чтобы его отловить? Ленчик покосился на начинавшие прибывать легковушки. Зевать нельзя было, перекупщиков, таких, как он, хватало. Упустишь момент – и «товар» мимо носа уйдет, или пропустишь раннюю, удобную по времени, электричку. Потом не наверстать.
– Привет, чего тебе?
– Что же ты так ушел, даже не попрощался? Хоть бы записку оставил, – сопела Зойка в непритворной обиде, – чем это я тебе стала не мила?
Ленчик промолчал, не находя, что ответить. Грубить не хотелось, и не было времени объяснять.
Зойка сама помогла ему.
– К той вернулся, которая с ребенком?
– Да, Зой, ты уж извини.
– Ну-ну, а я что? А я как?
Ленчик опять виновато промолчал. Ему было даже жаль Зойку, покатилась теперь с горы. А баба неплохая, одна фигура чего стоит. Но это лишь ускорит процесс – на таких всегда спрос, не пропустят, особенно по пьяному делу.
– Неужели жениться надумал? – затаенно спросила, наконец, Зойка.
– Ну, не жениться пока, но... – пожал плечами Ленчик почти утвердительно.
Зойка удивленно покачала головой.
– Да, ты можешь, верю. Значит, и на мне бы мог?
Она вздохнула, погрустила, затем наморщила лоб, перейдя к главному.
– А ведь ты мне должен остался. Мы остались должны, – уточнила она со значением.
У Ленчика на душе захолонуло. Неужто, и в самом деле, нахватал он долгов? Его так и тянуло спросить: сколько? Но Зойке только покажи слабину, будет доить его, как корову.
– Знаю, – ответил он важно и вынул две крупные купюры. – Только ты больше не рыпайся. Я с бабами не дерусь, но для такого случая могу сделать исключение.
По тому, как Зойка среагировала, Ленчик понял, что никакого долга, собственно, и не было, это так просто, Зойка содрала с него «за постой». Ну и ладушки. Впрочем, Зойка тут же сориентировалась, принялась канючить что-то про люстру, посуду.
– Да какая люстра, Зоенька, зайчик, – оборвал ее Акимото, – забыла, кто тебе ее купил? «Посуда»! Не смеши меня!
Он прихватил в руки тележку и уже на ходу бросил Зойке:
– А вещички мои продай, они мне больше не нужны.
Если, конечно от них что-то еще осталось, столько времени прошло. Да, Зойка, Зойка, мара ненаглядная, пошла-покатилась по рукам. Но как-то на Ленчика эта встреча подействовала, он не удержался, на обратном пути крепко «принял», очнулся только к ночи в тупике, где стояла электричка. Тележка, деньги, ботинки – где они? Так и приперся к Вике босой.
Бесполезно. Жизнь кончилась. Неужели кончилась жизнь? А стоит ли? Стоит ли дальше упорствовать? Он никогда не запивал у Вики, старался в такие моменты куда-нибудь от нее перебраться, но идти на сей раз было некуда. Ленчик понимал, что он у края пропасти, и остался ему только один неверный шаг. Выйди за дверь – и все, дальше бездна. В таком его состоянии что-нибудь с ним обязательно произойдет.
Он пил и спал, накачивался медленно, к вечеру как раз доходил до отключки. Не буянил, но чувствовал, что Вике с ним тяжело, и она еле сдерживается, чтобы не указать ему на порог.
– Я понимаю, тебе бы одному сейчас немного побыть, – Вика вздохнула, решившись, наконец, – но нам уйти некуда. На работе отпуск, мать умерла, как ты знаешь, в кино сейчас никто не ходит. А Генку больше никуда не выпрешь, целыми днями в «Денди» играет. Слушай, может, в лес съездим? За грибами. Или ты совсем не в форме?
– Давай лучше в сад.
– В какой сад? Откуда у нас сад? Ты, Леонид, скоро совсем на небо улетишь от своей «дуриловки».
Ну, до «дуриловки» дело еще не дошло, деньги есть пока.
– Деньги есть, все равно ведь пропью. А так, может, закончу пораньше.
– Ну, тут тебе долго пить. Тут у тебя еще видик, телевизор, приставка для игр вон у пацана. Нет, приставку ты подарил вроде?
Ленчик поморщился.
– Я серьезно. Что ты меня, совсем считаешь… Там я видел объявление в газете. Позвони.
Вика пожала плечами. Погремела посудой. Затем вернулась, потормошила готового вновь погрузиться в сон Ленчика.
– Где газета?
Когда он очнулся, никого в квартире не было. Вика с сыном заявились лишь к вечеру. Она была возбуждена, давилась от хохота.
– Ну, была я там. Такой же, наверное, ханурик, как и ты, хотя и молодцом держится. На работе три года назад участок выделили, а у него до сих пор: заборчик, невесть из чего сляпанный, сарайчик метр на метр, в туалет и то в кусты ходить нужно, и ничего... кроме картошки. Но уже предупредил, что картошка его, картошку он не продаст.
– Вот и хорошо, – кивнул Ленчик, еле удержавшись от того, чтобы не икнуть.
– Что хорошо? Что без картошки? – расхохоталась Вика. – Удачно ты нас сплавить хочешь. Что мы там делать-то будем? Сейчас ведь не весна.
Она вдруг осеклась.
– Понятно. Я дура. Дура по жизни, как ты это называешь.
Ленчик порылся в шкафу, протянул Вике деньги. Подождал, пока Вика их пересчитает.
– Мало?
– Ну, ради такого дела можно и призанять. Только...
Ленчик кивнул.
– Помню. Телевизор, видик, стереомагнитола. Все, что подарил, подарил, а это – по первому требованию. Теперь вот участок еще. В случае чего продаем, деньги делим пропорционально затратам и вложенному труду. Годится?
– Годится. Дело не в деньгах...
– Знаю, знаю. Я тебя просто жизни учу. Ты не виновата, ты учительница, сначала тебе вдалбливали, потом ты сама, до сих пор вдалбливаешь. А жизнь это жизнь, так устроено, она может нравиться или не нравиться, но другой нам не дано.
– Нет, это не жизнь, – упрямо помотала головой Вика.
– Ладно, – махнул рукой Ленчик, – жизнь или не жизнь, но ты и себе и мне делаешь благо. Ты всем этим пока пользуешься, ну а у меня что-то за душой остается. Деньги у меня все равно бы пропали зазря.
Ему надо было спровадить их. Мешали, очень мешали. Все мешало, даже еда. Ленчик часами лежал теперь в какой-то прострации, ничего не видя перед собой. Конец. Всему конец. У него нет больше сил дергаться. Жизнь? Нет, права Вика, это не жизнь. Это даже уже не сон. И нет никакой надежды на то, что это когда-нибудь кончится. Во всяком случае, ему ничего другого не увидать. Деньги, вещи – все ничего, если душа опоганена. Уж лучше вообще веревку на шею. Что в нем, в таком существовании? Может, он просто воспитан неправильно? Забили, как Вике, голову всякой чепухой, так нужно подтянуться, переделать себя. А зачем? Превратиться в скота, людоеда, идти по спинам, по головам?
И изменить что-либо невозможно, слишком далеко уже все зашло. А люди – бараны, которым осталось только превратиться в козлов. И самое простое – из этого кошмара сатанинского уйти. Кто вспомнит о нем? Кому он нужен вообще? Вике? Наверное, у каждого есть такая женщина, к которой мы плетемся, когда идти уже некуда, для которой мы все, а она для нас... Только обычно такие женщины тащатся за нами с самой молодости, а Вика три года назад появилась. Хорошая баба, конечно, чистюля, заботливая, верная, но толку-то что? Или Генка ее, гаденыш. Уж лучше бы волчонком смотрел, а то молчит, а сердцем, внутренне, к нему тянется. Бесполезно. У него есть свой сын.
У Ленчика была одна нехорошая черта: он был совершенно равнодушен к детям. Не понимал, как вокруг восхищаются какими-нибудь их ужимками, лепетом. Только своего ребенка он любил беззаветно, всего себя был готов отдать ему целиком, неразменно. Но его Вадя... сделал вид, что не узнал его. Ничего, глуп пока, разберется со временем. Деньги он им высылает, сколько может. Надо бы и на этот раз послать, зачем он все отдал Вике?
Свести счеты с жизнью – как самонадеянно сказано! Что ты для жизни? Песчинка. Не букашка даже. Ну, нырнешь в черную мглу, круги по воде разойдутся, и как прежде гладь, будто и не было тебя. Нет, он с треском уйдет, с музыкой. С жизнью он не собирается счеты сводить, но счет есть, и по-крупному.
Он достал рюкзак и разложил на полу его содержимое. Продать? Попадется обязательно, а тюрьма... да, для кого-нибудь дом родной, для него тут черта последняя. Рвануть, самому рвануть! Всех слишком много, всех не унести с собой, но даже если десяток, все равно остальным людям хоть чуть-чуть полегче дышать станет. А если найдется сотня, тысяча таких, как он? Неужели не найдется? Круги разойдутся, и снова гладь? На-кася, выкуси! На весь город две, пусть даже три тысячи подлецов. Это ведь не все, это ведь одни и те же воруют, над правдой, добром, Богом изгаляются, хотя каких только рож умильных не строят, какими только робин гудами, борцами, благодетелями, дурачками не прикидываются, а в сути своей просто сила нечистая, которую нет другого выхода, как только истребить. И кто ему эти бомбы послал, как не Божье провидение?
Ленчик вдруг ощутил облегчение. Посмотрел на руки – впервые за три года они не тряслись. Ленка! Как же он о ней забыл? Но кто такая Ленка? Выдумка его же собственная, миф, мечта. Ну, шел он по улице, поравнялся с девушкой, лет на пятнадцать моложе его. Что-то сказал ей, она рассмеялась. Шли, он молол какую-то чепуху. И она смеялась всем его глупым шуткам. «Слушай Ленок, сейчас кто-нибудь увидит нас, а я такой небритый, бродяга совсем, скажут: ну, Ленка, ты и нашла себе!» - «Ха-ха-ха!»
Дура, еще одна дура, что удивительного? Весь мир стоит на дураках. Но было как-то необыкновенно легко с нею. Он просто так, с кондачка, назначил ей свидание. И она пришла! Вот только он сам не решился подойти к ней. Кто он, и кто она? Он бомж, алкаш, а она девчонка, чистая, нормальная. Он шел за ней, узнал, где она живет. Как пятнадцатилетний сопляк дежурил вечерами возле ее дома, ждал, когда она выйдет. Миф! Кто она? В лучшем случае, такая же, как Вика. В худшем – все они потом одинаковы: упреки, скандалы, затаенная злость. Те же проблемы: квартира, работа, деньги, этот сумасшедший, ненавистный мир.
Нет, Ленка, лучше поставить тебе памятник. Во имя Прекрасной Дамы, как раньше рыцари, подвиг совершить. Да, рвануть все это к чертовой матери! К японской матери! Ленчик Акимото, Ленчик Камикадзе, не косой, не косой совсем, совершенно трезвый, но очень злой, япона мать, очень злой!
Япона мать! Гады, козлы, сволочи! Сколько вы меня унижали, сколько я из-за вас асфальт лизал. Сколько вы травили меня всякой дрянью в моем отечестве, а я жив еще, и вас с собой унесу.
Мысли неслись по инерции, но все встало на свои места давно уже. Акимов Леонид Алексеевич. Он больше не Ленчик, просто Леонид. Он проверил пистолеты, думал, забыл уже, – сколько лет прошло после армии, но руки – не голова, сразу все вспомнили, едва только металл лег на ладонь. Нашел кусок ткани, соорудил два кармана на внутренней стороне ветровки. Готово! Рассовал по карманам гранаты, рюкзак на место убрал.
Вышел на улицу. Куда теперь? Свести счеты. С кем? Мафия? Ради Бога! Вполне подходяще. Гранату под иномарку, обойму разрядить, если выскочить успеют. Еще иномарка, еще граната. Ноги как-нибудь унесем. Чертовы бандюги, куда они только подевались все? Лишь к вечеру он, наконец, нашел то, что искал: «Вольво» перед коммерческой палаткой и две здоровенные рожи в нем. Другие, наверное, дань собирать пошли.
Точно! Из одной палатки вынырнули, в соседнюю направились. И среди них Кыжа – кто ж его не знает? Гора, только маленькая ростом, заплывшие жиром свиные глазки. Ленчик стал неподалеку, расстегнул куртку. Сами подойдут: кто такой и так далее. Конечно, вообще-то, вооружение у них - не чета его. Из гранатометов на трассе шоферов-дальнобойщиков расстреливают, автоматы – уже вчерашний день. Но на сбор выручки наверняка приехали безоружными, чтобы дурачками прикинуться, если вдруг заметут. А через час выйти из ментовки с ухмыляющимися рожами. Да и кто их заберет? Сколько дней потом менту и его семье жить останется? Тут вам не Москва! Нож в бок - и был ли такой человек?
Но «крутые» лишь мельком взглянули на Ленчика, о чем-то поговорили в машине – не видно было за затемненными стеклами - и не спеша покатили дальше. Ребята солидные или прикидываются такими. Он покрутился немного, но былого куража уже не было, да и мала, мала была его «артиллерия».
Пятеро бандюганов, иномарка – неужели так мало стоит его жизнь? Рыба с головы тухнет. Вот и начнем с головы.
5
– Ну, Леня, ты и нашел нам заботу. – Вика была еще более оживленная, радостная, чем обычно. Она поставила в вазу букет из полевых цветов. – Ты у нас теперь барин, у тебя свое имение. Там такая красотища! Слушай, не пора тебе самому туда проехаться? Но тоже нет житья от этих нувоворишей. Было место чудесное – Анина дача называлось, а теперь, видите ли, конезавод. Конезаводчики у нас уже появились, представляешь? Я говорю, дурдом. Но с каким размахом сделано! Можно на пони детям покататься, взрослым поучиться верховой езде. Лень, ты как насчет верховой езды? Слабо тебе?
Она вздохнула, глянула на него просительно.
– Лень, помоги сделать ворота, а? Забор мы кое-как с Генкой осилили. Сколько ты будешь сидеть здесь, как сыч?
Ленчик промолчал.
– Слушай, а ты совсем пить перестал, – радостно болтала Вика, когда они сели за стол, – заметил? Это хорошо.
– А у тебя есть?
Вика осеклась.
- Ну, я, действительно, дура! – пробормотала она и нехотя достала из холодильника початую бутылку клюквенной. Генка бросил вилку и ушел в свою комнату. Но Ленчик и глазом не моргнул.
– Эх, что ж ты раньше-то! Надо было перед едой, а не после.
Вика кисло улыбнулась.
– Давай я еще положу.
– Положи, отчего не положить!
Они думали, что он снова заведется, но Ленчик парой рюмок ограничился. Дал Генке денег на видеокассету, тот принес какую-то комедию, как ни странно, удачную, они хохотали до слез. Но Ленчик как бы раздвоился. Если бы они знали, что это его прощальный вечер! Пусть таким и запомнят его, пусть не думают о нем плохо. Сегодня, сегодня он смеется, а завтра просто труп. Если можно назвать трупом те ошметки, что от него останутся.
Он поднялся, как обычно, за час до рассвета. Прошмыгнул на кухню, стал не спеша нашивать карманы, крючки. Растолкал Вику пораньше, отправил их.
- Давайте, давайте, погода хорошая! Да и замерь там, какие нужны ворота. Хотя вообще-то, зачем тебе ворота? Калиткой не можешь обойтись?
- Ну, все ворота делают!
- У всех машины, ты что, рассчитываешь, что я тебе еще машину подарю?
Потом долго вертелся перед зеркалом: не выпирает ли откуда? Снова орудовал иголкой, пока, наконец, не хмыкнул удовлетворенно: теперь в самый раз.
Трудно сказать, кому пришла идея отделать то, что называлось «административное здание», плиткой под мрамор к какому-то юбилею, но с тех пор устоялось в городе прочно название: Желтый дом. В вихре перемен первым делом захотелось новоиспеченным деятелям заменить прежнюю плитку на новую, белую, но денег так и не нашлось.
Ленчик ожидал, что его засекут уже на входе, но там, как и прежде, сидел один только скучающий милиционер. И никаких охранников. На него вообще никто не обратил внимания, тем более что он тут же деловито прошмыгнул к лифту. А оттуда бодро прошествовал к заветной приемной. Уж там-то наверняка мент должен был сидеть, но никаких ментов - может, отлучился куда-нибудь? Впрочем, секретарша была жох-баба, почище любого мента. Так и впилась в Ленчика взглядом.
– На прием записаться? Сегодня не приемный день, приходите в четверг.
– Но мне очень нужно.
– Я же сказала: в четверг. И потом, вы уверены, что вам именно к главе, может, лучше к кому-нибудь из его заместителей? По какому вопросу вы хотели бы переговорить?
Она почему-то сразу Ленчика возненавидела, атмосфера между ними все более накалялась, того и гляди выставит его за дверь.
– В чем дело?
– Да вот, Александр Иванович, посетитель к вам, – залебезила секретарша перед неожиданно появившимся в дверях начальством, – я ему сказала, что не приемный день сегодня. Но в четверг... там как раз осталось местечко, если вы не возражаете, я его запишу.
– Мне сейчас нужно.
Александр Иванович внимательно посмотрел на Ленчика, затем шевельнул бровями в недоумении.
– Что же у вас за дело такой неотложности?
– Личное. Просто личное, – пожал плечами Ленчик.
– Хорошо, – просиял неожиданно Александр Иванович, – демократия на то и демократия, чтобы делать иногда исключения из правил. Прошу!
В кабинете он неторопливо снял пиджак, повесил его в шкаф на плечики, но узел галстука ослаблять не стал, деловито расположился в неглубоком крутящемся кресле и побарабанил пальцами по столу.
– Итак, я весь внимание.
Страх прятался в самой глубине глаз, тщательнейше маскировался Александром Ивановичем, но страх был сильный, сродни ужасу, панике. А может, Ленчику просто так показалось? И неожиданно для себя он вдруг размяк, потерял контроль над собой, и начал выкладывать этому продувному мужику всю свою жизнь развалившуюся, обиды, несправедливости, отчаяние. Умом он понимал, что его совсем не в ту сторону понесло, но не мог остановиться. И про работу, и про жену, про сына... Даже с Викой не был так откровенен, есть вещи, которые женщина понять не в состоянии.
Глава лишь на минуту прервал его, передав по селектору секретарше, чтобы на полчаса она его от всех отключила. Затем с тем же вниманием и озабоченностью принялся дальше Ленчика выслушивать. Но, собственно, что было рассказывать? До бесконечности, но об одном и том же. Наконец Ленчик замолчал. Наступила тягостная тишина. Однако глава быстро вышел из неловкого положения.
– Знаешь, а давай выпьем! – предложил он неожиданно. – Так, чисто символически, по наперстку.
Он достал из сейфа початую бутылку коньяка, два резных металлических стаканчика, тарелку с бутербродами, закрыл входную дверь на всякий случай. Ослабил, наконец, узел галстука, затем вообще его снял и аккуратно положил на край стола.
– Не квась носом, Леонид Алексеевич, – медленно проговорил он, махнув стопку. – Не у тебя одного так. Ты думаешь, мне легче? Думаешь, мне не хотелось бы по-человечески пожить? Но нельзя распускать нюни, понимаешь? Ты же мужик, в конце концов. Что же тогда женщинам, детям остается, если мы руки опустим? Петлю на шею? Погибать?
– Но что же делать? Надо ведь что-то делать, – прошептал в отчаянии Ленчик, глотая покорно коньяк, но даже не ощущая его вкуса.
Глава помолчал, пожевал бутерброд с рыбой, затем распрямился в кресле.
– Делать? А ничего не надо делать, – проговорил он со злостью. – Потому что ничего сделать нельзя. Ты не понимаешь, это система, мы против нее бессильны, ни тебе, ни мне, ни тысяче таких, как мы, ее не раздолбать. Шаг влево, шаг вправо – и пуля в лоб. Никаких разговоров. Надо просто ждать.
– Но чего ждать? – вскинулся Ленчик. – Все – страна, душа, совесть, все в пропасть катится. Чего ждать?
– Хорошо, а что ты предлагаешь? В полный рост, наизготовку? Ну, подскажи, может, ты самый умный? Что молчишь? Ну, одного, другого ты на тот свет отправишь, а что дальше?
– Дальше – ни одного подлеца не останется, если мы все встанем как один.
– Ой ли? – Глава усмехнулся. – Ты хоть сам-то веришь в то, что говоришь? Своих не останется, вон их сколько – желтеньких, черненьких, горбоносеньких. Как мухи слетятся... Уйду я, уйдет другой - можешь себе представить, кто на наше место придет?
Он махнул рукой, убрал коньяк и закуску и подсел к Ленчику поближе.
– Ладно, хорош сопли распускать, Леонид. Ну что, поплакались мы с тобой друг другу в жилетку? Но ты ведь не за тем пришел, правда? Тебе помощь нужна.
Ленчик отошел немного от горячности, пожал плечами.
– А что, это разве не помощь? Слово тоже может в трудную минуту, ой как поддержать.
Александр Иванович вздохнул, покачал головой.
– Тоже верно, только где найти слова такие? Чтобы люди сразу все поняли. Если бы такие слова были. А пока... давай-ка лучше по существу. Как я понял, главное для тебя сейчас квартира. Но тут как раз я ничем не могу тебе помочь, сам можешь представить себе, как сейчас с этим. Комнату в коммуналке – и то не надейся. Даже если и подмахну тебе какое-нибудь заявление, меня накажут потом, у тебя отберут.
Он задумался. Затем щелкнул пальцами.
– Вот что я тебе могу предложить: место в общежитии. Нет-нет, погоди, не морщись скептически. Я не паршивая овца, но тут определенно шерсти клок.
– Да кто же мне его даст, это «место»? – усмехнулся Ленчик.
– Это моя забота, – махнул рукой глава. – Я же все-таки власть, или ты забыл? Да, придется тебе опять на завод оформиться. Будешь числиться, даже суетиться немного. Там по полгода сейчас людям зарплату не платят, кто на тебя будет наседать? Занимайся ты, сколько влезет, этим своим плодово-овощным... бизнесом. Кому ты нужен? Там половина людей так живет. Подожди, я сейчас.
Он нажал кнопку селектора и тотчас преобразился. Лицо его приняло начальственное, беспрекословное выражение. Он раздраженно махнул рукой напрягшемуся было Ленчику: сиди, мол.
– Людмила Григорьевна, соедини-ка меня с Селивановым.
Александр Иванович зажал трубку ладонью и успокоил Ленчика.
– Не бойся, на твой завод обратно я тебя не пошлю. Понимаю. Подберем что-нибудь другое.
В трубке откликнулись, «глава» усмехнулся довольно:
– Да-да, это я, Виктор Прокофьевич. У меня к тебе дело, парень тут сидит хороший, надо бы ему помочь. Койку в общежитии, зачислить куда-нибудь.
Он терпеливо выслушал ворчание на другом конце провода и добавил жестко.
– Я понимаю, все понимаю. Но надо помочь. Это личная просьба, считай так. Нет-нет, не в твои заместители. Он вообще-то инженер, но кем угодно. Зарплата? Тоже не важно. Лишь бы числился. До лучших времен. Своих таких хватает? Тем более... Не бойся, он вас не объест.
Ушлый Виктор Прокофьевич тут же забубнил что-то о нуждах, о трудностях, он и с самого начала ничего не имел против хоть сотни Ленчиков, лишь торговался, минут пять ушло на какую-то занудную болтовню.
Александр Иванович гримасничал, качал головою, делал знаки Ленчику обождать, наконец, со вздохом облегчения положил трубку. Тотчас поскучнел, посерьезнел.
– Ну вот, Леонид Алексеевич, сделал, что мог.
Ленчик понял, что пора ему и честь знать, встал, поблагодарил, направился к двери.
Глава проводил его, легонько похлопал по плечу.
– Держись, Леонид Алексеевич, не сдавайся. Шанс я тебе дал, если и там сорвешься, пальцем не шевельну больше, чтобы тебя поддержать. Не подведи, одним словом.
Да, ну и сволочь, ну и мужик! Сразу за дверью наступило отрезвление, Ленчик ощутил себя как после гипноза. Как красиво ему зубы заговорили!
Ленчик с достоинством прошагал мимо стола с недоумением рассматривавшей его секретарши. Без заискивания, холодно поблагодарил, сказал: «До свидания!»
У двери в коридор он немного помедлил, сунул руку в карман куртки, сжал там проведенное через специально проделанное отверстие кольцо. Хитрый мужик, кому он на самом деле звонил, интересно? Может, и в самом деле на завод?
Однако в коридоре никого не было. Ничего не значит, стало быть, просто выдержал свою роль до конца, а сейчас трясущимися пальцами тыкает в телефон, кричит во все горло: «Вы что там, совсем расслабились? Спите, а у вас бомбисты-террористы по городу разгуливают. Немедленно ко мне, да ребят поопытнее».
Если учесть, что тут совсем рядом, и машина наготове, то как раз у входа его и встретят.
Он шел медленно, прислушиваясь, не подкрадывается ли кто сзади, замедляя шаг у каждого кабинета. От лифта отказался, неспешно спустился в вестибюль по лестнице, прошел мимо зевающего милиционера, вышел на улицу.
Как обычно, много машин у подъезда, поджидать его могут в любой. Куда теперь? Ленчик вдруг резко забрал вправо, оказавшись во дворе смежного здания. Зачем, он и сам не понял, теперь его могли блокировать сразу с двух сторон.
Хотя к чему, собственно, достаточно проследить за ним и взять тепленьким, врасплох. Тем более что он полностью расшифровался. Имя, фамилия, отчество – вот для чего, оказывается, понадобился тот звонок.
Он не стал садиться в трамвай, там не составило бы труда зажать его, скрутить ему руки, пошел напрямик, дворами. Иногда пережидая, оглядываясь. Нет, никому он, по всей вероятности, не нужен. Плут, хлюст еще тот, этот Александр Иванович. Заметил сразу Ленчикины выпуклости, моментально обо всем догадался, смекнул, если хоть чуть не так себя поведет – в рай, сиюминутно. Впрочем, в ад, скорее. И тихонечко, нежненько себя от смерти, в глаза заглянувшей, уводил, его, Ленчика увещевал, обезвреживал. Да и потом наимудрейше рассудил: глава-герой, раскусил, задержал террориста – на кой ляд ему подобные лавры? Медаль дадут, премию выпишут? В Москву переведут? Боже упаси! Здесь-то он – голова, а там кто будет? Там своих таких пруд пруди. Не хамит, ворует с толком, с чувством, с расстановкой – комар носа не подточит, такой пенек ничем не выкорчевать. А он еще перед ним душу раскрывал, сопли по столу размазывал.
А впрочем... Ничего не скажешь, молодец мужик, ума палата. Потому он и там, наверху, а ты, Ленчик, здесь, внизу. Все справедливо, как говорится, по Сеньке и шапка. Завод, общежитие, как он его ловко! Да на кой хрен ему, Ленчику, эти общага, завод? Облагодетельствовал, отец родной! Самого бы тебя хотя бы на недельку в цех какой-нибудь погорячей – в обрубку, например! Нельзя? Почему нельзя? Кто ты, барин? Голубых кровей?
Опять обман, опять правда за ними, за этими сволочами. Эх, Ленчик, куда тебе против них! А может, просто ты сам себя обманываешь, накачиваешь? Может, ты просто... струсил? Так, покуражился, чтобы перед самим собой покрасоваться, оправдаться?
«Трус? Нет, я не трус. Я вам покажу, вы меня еще попомните».
Он расстегнул куртку, завел часовой механизм, засек время. Полчаса, пожалуй, хватит. Ему стало страшно и больно, последние в жизни полчаса. Как в калейдоскопе закрутились в памяти наиболее яркие впечатления. Школа, первая любовь, как диплом после окончания института обмывали. Подрабатывали перед этим в каком-то совхозе, и там деньги им выдали одними рублями, почему-то его и троих его друзей это тогда оскорбило, они сложили все деньги в ведро и, недолго думая, заявились с ним... в «Метрополь». Сейчас бы номер не прошел такой, наверное, а тогда всем было весело, официант долго морщился, конечно, но, как говорится, деньги не пахнут, даже если только что от навоза.
Смешно! Дурь такая от смерти в двух шагах вспоминается. Господи, до чего дойти надо, чтобы было... смешно!
Все пути в их проклятом городе ведут либо к Вике, либо к рынку, что на пересечении трамвайных путей. Там ворье, рэкетиры, алкашня, вся рвань человеческая – проехать можно, но пройти никак мимо не дадут. Тут же окликнут, потащат к палаткам, где водка ну просто задарма. Тем более его, Ленчика. Ведь он вдвое, втрое добавит, лишь бы не «Особую техническую», не «Русскую метиловую», не «Столичную посинюшную», а хотя бы «Березку», хотя и в «Березке» той, почитай, все тот же осиновый кол…
Нет, лучше не рисковать, тем более что времени было предостаточно. Ленчик обошел подальше кругом и приблизился, наконец, к цели: череде неказистых частных домиков по правую от рынка сторону. Так и есть, тут они, братцы. Сидят человек тридцать, да не по-людски – на корточках, как в сортире, что-то между собой обсуждают. Саранча! Какого рожна вам здесь надо, кровососы задрипанные, своего отечества, что ли, нет? Лопочут что-то по-своему: шурум-шурум, бурум-бурум. Будет вам сейчас шурум-бурум! На рынках негде встать, хозяйничают, как дома и в голову не придет. Как можно терпеть такое, не татарское же иго? Вроде бы, свободный народ! Попробовал бы он у них так куда-нибудь сунуться! В какой канаве его потом с отрезанной башкой было бы искать?
Ленчик все больше распалял себя, подошел совсем близко. Сунул руку в карман, продел палец в кольцо.
– Эй, ребята, – проговорил он нарочито грубо, хрипло, – закурить не найдется? Угостите, чего вам стоит?
Они тотчас же замолчали, подобрались, кто смотрел с интересом на Ленчика, кто в сторону. Да, вы всегда вместе, друг за друга, в этом ваша сила, но сейчас в этом ваш гроб.
Ответил тот, конечно, кто за старшего. У них иерархия и тщательно, ревностно соблюдается.
– Отчего не найдется? Кури, брат, угощаю, – спокойно ответил Ленчику полноватый пожилой мужчина и протянул ему пачку «Мальборо». Щелкнул зажигалкой. Помахал рукой в ответ на «спасибо» и повернулся к своим как ни в чем не бывало: снова шурум-шурум.
Как ни накручивал себя Ленчик, а злости не было: конкретный обидчик, виновник – где они? Никто ему плохого слова не сказал. Он затянулся сигаретой и поплелся к трамвайной остановке. По пути вдруг вспомнил о часовом механизме, расстегнул куртку, торопливо отсоединил провод.
Да, размазня, ничего не скажешь. Никогда ему не подняться, ни капли в нем гордости, воли. Да и то верно: были бы они у него, не опустился бы он на дно. Что ж, пей – умрешь и не пей – умрешь, а может, как раз так честнее? Если ты не в ладах с этим миром, зачем тебе непременно поднимать его на воздух? С собой самим счеты и сведи, если уж тебе так приспичило.
Он подобрался к крайней палатке, порылся в карманах. Деньги кончились, с трудом он наскреб на что-то совсем непонятное.
6
Медленно наступало отрезвление. Ей-богу, что только на него нашло, сумасшествие какое-то. Могли погибнуть невиновные люди, много людей, женщины в том числе, дети. Во имя чего такие жертвы? За что он их приговорил? Та же Людмила Григорьевна эта, пусть мымра, стерва, но какое он право имеет посягать на ее жизнь? Да и самому – на кой хрен пропадать-то? «Есть же у тебя, Леня, мозги?»
Придумаем что-нибудь. А жить надо, хотя бы назло этим паразитам. Жить надо, Ленчик, надо жить.
Он сел в трамвай и тут же ощутил удар по плечу. Вздрогнул, осторожно оглянулся.
– Ленчик! Ты? – Серега Хапок, собственной персоной, сколько выпито-перевыпито с тобой, только сейчас ты совсем ни к чему. – А мы думаем, куда ты делся? Сегодня, ну вот сегодня утром, веришь, тебя вспоминали – где Акимото? Зойка всем раззвонила, что ты ее бросил, к учителке какой-то переметнулся. Да Зойка, лярва, соврет – не дорого возьмет. Видел ее без зубов-то?
И все норовил ударить, ударить его, чуть ли не визжа от восторга. Ленчика пот прошиб, он ужимался и ужимался, буквально вдавливаясь в стенку.
Он представил себе, как, будто в кино, медленно взлетают высоко в воздух оба вагона, разлетаются в клочья, объятые пламенем. Разворачивает рельсы ударной волной, сбиваются всмятку на шоссе рядом автомобили. И люди, люди, кровь, крики, гарь. Эх, Серега, Серега, дурья ты башка! Удар, еще...
Но Серега вдруг отстал. Почувствовал что-нибудь? Или вид Ленчика страшный на него подействовал?
– Слушай, ты, говорят, завязал? Правда, Ленчик? – Он посмотрел на Ленчика с уважением и даже некоторой робостью. – В самом деле, удалось?
Ленчик неопределенно пожал плечами, не в силах поверить: неужели пронесло?
– Да, вижу, – завистливо вздохнул Хапок. – Приоделся, чистенький. Белый человек! Ладно, удачи тебе, – сунул он Ленчику замызганную ладонь.
Повернулся было, но наткнулся взглядом на двух своих товарищей, напряженно следивших за ходом их беседы. Спросил больше для проформы:
– Слушай, раз уж у тебя так все хорошо, может, выручишь старого друга? Горит внутри, не могу, и все трое, как назло, на мели. Не везет весь день, с утра мутимся. Ты же знаешь, за мной не задержится.
И вправду, несмотря на прозвище, Хапок был феноменально честен на отдачу.
– Да нет у меня, – с сожалением протянул Ленчик, постепенно приходя в себя от шока.
– У тебя нет? У Акимото? – Хапок удивился. – Неужто точно насчет учителки?
Ленчик почувствовал, что Серега и дальше будет продолжать охать и удивляться, дабы убедить своих приятелей, что он сделал все что мог, да не получилось, мол, и протянул Хапку бутылку только что приобретенной «косорыловки».
– На вот, держи, чуть не разбил, зараза!
– Ага, а ты хотел от друга утаить, Бог бы тебя и наказал, – Хапок счастливо рассмеялся. – Нальешь?
– Да бери всю.
– Как всю, неужели не жалко? Может, с нами, а, Ленчик? Ребята классные, свои в доску.
Ленчик поморщился.
– Не обижайся, Серега, как-нибудь в другой раз. Но вернешь бутыльцом, не деньгами. Договорились?
– Лады, заметано, командир! – взвизгнул Хапок и повернулся к приятелям, покручивая радостно из-под полы бутылкой.
7
Деньги кончились. Надо все начинать сначала. Ленчик переоделся, нашел сумки.
Однако время было не самое удачное для промысла. А может, ему просто в тот день не везло? Заявился он поздно вечером, злой.
– Ты чего такой? И так поздно? – удивилась Вика.
– Деньги кончились.
– Вот и хорошо! – Вика обрадовалась. – А то ты ведь пока до последнего все не растрясешь, не успокоишься. Нам бы помог хоть чуть-чуть! А то эдак раскулачат тебя скоро, совсем ты нас заездил. Тем более что кончились наши каникулы. «Осень, осень, ну давай у листьев спросим...» Как сегодня улов-то?
– Да никак, – хмуро буркнул Ленчик, – на бутылку и то не набралось.
Вика наморщила лоб, затем улыбнулась.
– Эх, Ленчик, а еще говоришь, что у тебя мозги! По одному и тому же кругу ходишь, нового ничего не можешь придумать. А придется тебе, наверное, в сад с нами выбраться. Есть предложение. Там у соседей яблок – девать некуда, на свалку выбрасывают, знаешь, какой в этом году на них урожай... Смекаешь дальше?
– Взять авансом, продать, отдать деньги... – быстро прикинул Ленчик – А поверят в долг-то?
– Спрашиваешь! – протянула Вика. – Такие люди! Муж – военный в отставке, с Дальнего Востока приехали. Мы с ними каждый день вместе чай пьем. Да и у других этого добра завались, так что твори, выдумывай, пробуй, Леонид, свет ты наш, Алексеевич!
– Идея неплохая, – кивнул Ленчик, – надо обмозговать.
– А чего тут мозговать? – немного даже обиделась Вика.
Есть о чем мозговать. Жизнь кончилась, прежняя жизнь кончилась, начинается новая жизнь.
Общага? Почему бы и не общага? Тряхнем стариной. Яблоки, грибы, пусть, на худой конец, капуста, картошка. Поднаберем деньжонок. И Лена... Проверим на прочность: мечта или не мечта? Хорошо, если явь, а нет так... Вика? Дура по жизни... А может, это он сам по жизни... дурак? Нет, только не Вика, в самом крайнем случае Вика, хотя Генке помочь, конечно, обязательно надо. Парень хороший, если не таким ребятам, то кому же учиться?
Вот только с этими финтифлюшками что делать? А очень просто: завтра же, рано утречком, прихватив Генкины удочки для маскировки, лопатку для червей и... в ближайшем же овраге, к чертовой матери, не мудрствуя лукаво. Придет время, отроем.
Да, этак он сам себе, пожалуй, выроет яму. Рано или поздно, но кто-нибудь на его «клад» наткнется. А если он сам за ним вернется, уверен ли он, что никто не будет его там поджидать? Ленчик вдруг представил себе, как склоняется он над своим «добром» и неожиданно наваливается на него кто-то сверху, он вырывается, бежит, широко размахивая руками, вслед пуля, догонит или не догонит? «Беги, Ленчик, беги!»
Нет, он не хочет больше рисковать. Зачем? Это так элементарно – позвонить в милицию: что ж, мол, вы, разгильдяи? Но осторожненько, очень осторожненько, только из телефона-автомата и коротко – краткость сестра таланта – чтобы не засекли. И не дай Бог поддаться любопытству, с бугра издалека посмотреть, как они тот клад выковыривать будут.
Помочь сайту
Поздравления
