Я лежал, вытянувшись возле Любы. Она ещё пребывала в нирване.
Я смотрел на её ровный живот, на шелковистые волосы её лона и боялся пошевельнуться и нарушить её сладостный покой. Однажды, в самом начале нашего романа, она призналась, что такого улётного оргазма, как со мной, она никогда не испытывала. Да и кто мог дать ей то, что даю я? Те, не знающие женщин юнцы, тёршие её в подворотнях да в кустах, или грубиян Генка, сожительствующий с нею?
Люба мне нравилась, как вообще нравятся мне умеренно упитанные женщины с тонкой талией, пышной грудью и широкой попой. И ещё, Люба пахла. Это был приятный, волнующий запах молодой женщины, не подавляемый никаким парфюмом. Трудно подыскать слово, определяющее этот запах.
Я смотрел на Любино лицо, спокойное, отрешённое, далёкое от меня и от всех земных забот. Я знал, что пройдёт ещё несколько томительных минут, когда она откроет свои тёмно-голубые глаза, и взгляд их будет некоторое время неустойчив и незряч, как у новорожденного младенца. А когда она будет способна видеть и увидит моё лицо, то улыбнётся счастливой улыбкой женщины, познавшей нечто недоступное для меня, мужчины и скажет: "Здравствуй, милый". Она произнесёт это так, будто мы не виделись с нею неделю или месяц.
- Здравствуй, милый, - сказала мне Люба.
Лицо девушки светилось радостью еще не окончившегося блаженства. Люба провела тёплой, влажной ладошкой по моему лицу.
- Как хорошо, мой сладенький... А тебе было хорошо?
Она спрашивает меня об этом каждый раз, и всякий раз в её голосе слышится беспокойство:
ей хочется, чтобы и мне было также кайфово, как и ей. Но мне такой силы блаженство недоступно. Для меня это только выброс спермы, облегчение тестикул. Однако я улыбаюсь и отвечаю:
- О, на большой!
Как была поражена Люба, когда я, впервые уложив её на постель, начал играть прелюдию.
С каким старанием я перебирал руками и губами каждую клеточку её восхитительного тела. Я ещё не добрался до интимных частей её тела, а она уже опьянела от блаженства.
Разве может понять женщина, та же Люба, для чего создан мужчина? Да для них, женщин, ради их услады, даруемой им Природой за все мучения и страдания во имя исполнения ими главного их предназначения - рождения детей. Мужчина - интстумент, и только.
Но Люба благодарна мне, и с меня довольно. Взгляд её сделался осмысленным. Она прижалась ко мне, глядя снизу вверх блестящими глазами. Так мы лежали молча, нежно лаская друг друга.
Через полчаса она поднялась и стала одеваться, чтобы уйти от меня к своему сожителю. Она его не любит и боится из-за его жестокого нрава и неуёмной силы. Она опасается, чтобы этот бугай не узнал о нашем романе. Я тоже не горел желанием с ним встретиться.
Проводив Любу, я сел за ноутбук, чтобы отбухать очередную статейку в нашу задрипанную газетёнку, дышащую на ладан.
- Что случилось? - спросил я Любу, когда она, придя ко мне через три дня, стянула с себя платье, под которым больше ничего не было. Стояла такая жара, что любая одежда, укрывающая тело становилась противной.
На теле Любы светились свежие синяки.
- Он всё узнал, - ответила Люба.
- Кто узнал? Что узнал? - воскликнул я, зная наперёд ответы на мои вопросы.
- Генка. Я во сне звала тебя, называла твоё имя. Он разбудил меня и начал допытываться.
Я боялась, что он убьёт меня.
- И что?
- Я призналась, что у меня есть мужчина. Назвала тебя.
- И что, он сейчас стоит за дверью?
Я мотрел на голую Любу, но вид её сегодня меня не возбуждал.
- Нет, сюда он не придёт. Я сказала, что мы встречаемся на разных съёмных квартирах. Я дала ему адрес твоей работы.
- Он намеревается мне начистить харю?
- Нет. Он сейчас на мели. Ему нужны деньги.
- И много?
- Пять тысяч его удовлетворили бы. Долларов.
- А они у меня есть, башли?
- Тогда он тебя просто убьёт, - спокойно ответила Люба. - Но ты можешь занять и решить дело миром.
На этот раз я не старался удовлетворить Любу и трахнул её по-рабоче-крестьянски.
- Прости, дорогая, - сказал я, кончив и свалившись с неё на сбитую простыню.
- Деньги... Хотел бы я ощутить в своём кармане лопатник, набитый "зелёными". Но у меня не было даже кошелька. За ненадобностью. Я был слишком неудобным журналюгой, имеющим своё мнение и не желающим подстраиваться под мнение и точки зрения редакторов и владельцев газет.
- Своя точка зрение, своё мнение рядового журналиста ничего не стоит, - как-то сказал мне мой бывший сокурсник и бывший собутыльник Мишка. Он ушёл в гламурные писаки и стал даже редактором отдела в толстом глянцевом журнале для идиотов и идиоток. Темами его писаний были звёзды шоу-бизнеса.
- Публика о нашей жопсе хочет знать всё, - сказал Мишка. - Иди ко мне. Я для тебя сделаю колонку.
Но писать о том, кто кому наставил рога, какая поп-дива ходит без трусиков и чем занимается тот или иной поп-идол в своём загородном доме-замке мне не хотелось.
- Ну и сиди голодный, - усмехнулся Мишка. - А надумаешь, приходи, помогу.
А наша газетка доживала последние дни. Хозяину, ставшему мэром города, больше не было нужды тратиться на газету и разыгрывать из себя правдолюбца.
- Зачем бросать в речку корм, когда рыбалка закончилась? - сказал он нашему редактору Рогову. - Наступит новый сезон, тогда и начнём снова прикармливать наших карасей.
Я неспеша собирал свои вещи, что-то пихая в полиэтиленовый мешок для мусора, что-то в сумку. Рогов с утра отбыл в типографию, где печатался завершающий номер нашей сдохшей газеты, которая должна была выйти в траурной рамке и с некрологом о себе самой, безвременно умершей.
Я радовался тому, что завтра меня здесь не будет, что Генке, Любиному сожителю, скажут: был такой, да сплыл. А любовницу можно и поменять. Хотя и Люба мне ещё не приелась.
Я был готов покинуть полуторагодичное обиталище правды, как открылась дверь и в мою каморку вошёл детина под два метра ростом, но с маленькой головкой. Он опустился на стул перед моим столом.
- Это и есть редакция "Народной правды"? - спросил он.
Я посмотрел на его лицо, лицо человека явно не обременённого мыслями. Только в маленьких его глазках застыла неуёмная злость. Он не походил на человека что-либо пишущего и даже читающего. Сердце у меня содрогнулось: Генка. Не успел...
Собрав в кулак всю волю, я ответил:
- Она самая.
- Хм, не думал, что газета может находиться в таком...
Он замолчал, не зная, как обозвать наш бывший общественный сортир, переделанный в поганый офис. Зато арендная плата божеская.
Я пожал плечами и ответил:
- А в каком месте может находиться ещё народная правда, как не в бывшем сортире?
- Да, в детстве я забегал сюда поссать, - сказал детина и разочаровано протянул: - М-да, бабками у вас здесь не пахнет... Скорее говном...
- Так вы от Любы, - вырвалось у меня.
- От неё, - ответил Генка. - Ты мою бабу трахал? Трахал. Она мне всё рассказала. А платить кто будет?
Он сплюнул на пол и поднялся со стула.
- И сколько я должен заплатить?
- Хотел взять с тебя пять, но, так и быть, гони три тысячи баксов, и мы квиты. Хрен с тебя больше возьмёшь...
Я хотел ему сказать, что и трёх тысяч он с меня не поимеет, но ответил:
- Приходи через три дня к памятнику Пушкину. Я буду тебя ждать там.
- С деньгами?
- С ними.
Мишка на мою просьбу откликнулся моментально и не требуя объяснений, зачем мне вдруг понадобилась такая сумма. Он только пожевал губами и, отсчитывая "зелёненькие" сотки, сказал:
- Отработаешь. За тобой колонка в нашем журнале. Ну, и что-нибудь будешь ещё там кропать по мелочи, золотое ты наше перо.
На встречу вместо Генки пришла Люба. Она без всякого смущения подошла ко мне и поцеловала.
- Тебя прислал твой хмырь? - спросил я.
- А ты достал бабки? - спросила Люба.
- Мы не с тобой договаривались.
- Генка вывихнул ногу. Лежит дома, - ответила Люба.
Я достал из кармана пакет с деньгами и протянул его Любе.
- Пересчитывать будешь?
Люба покачала головой.
- Нет, не буду. Я тебе верю. Ты не умеешь обманывать...
Она снова ткнулась губами в мою щёку и сказала:
- Пока, милый
Я смотрел ей вслед, на её покачивающуюся попку.
- А не сама ли она развела меня на бабки? - вдруг мелькнула у меня в голове мысль.
Помочь сайту
Поздравления
