Про чудовище

            Себастьян никогда не думал о себе как о храбреце, но и последний трусом себя всё-таки не считал, но сейчас его откровенно и подло мутило, а ноги подрагивали, предлагая заманчивое – сбежать подальше, и пусть Агата с Томашем сами разбираются!
            В конце концов, сколько лет они служат полевиками Инспекции? А он, Себастьян, долго читал их отчёты, проникался романтикой настоящего дела, пока не решился перевестись, и…
            Перевёлся. На голову свою перевёлся. Ладно, бывало всякое – и холодные ночи, и грязные трактиры, и мерзковатые встречи со всякой нечистью, которую и зачищала Инспекция, но сегодня было что-то такое, по-настоящему отвратительное, что Себастьян жалел о том, что вообще вылез из-за столов канцелярии.
            Надо было и дальше читать отчёты!
            Впрочем, если судить по лицам опытных Томаша и Агаты – плохо было не одному Себастьяну – даже они редко когда попадали на такое побоище. Хотя нет, побоище – это, скорее, когда кто-то мог сопротивляться. А тут было другое. Тут были жертвы, несчастные жертвы какой-то одной злой силы и что могли люди против зла?
            Хотя, что тут осталось-то от людей?..
– Надо сказать, чтобы убрались…– Агата старательно не смотрела в окровавленную люльку. Она старалась не думать, что в ней было живое существо, и именно было – чудовище, которое им предстояло только уничтожить, а прежде обнаружить, унесло его жизнь.
            Она осеклась. Липкий запах крови был слишком плотным, чтобы можно было дышать спокойно. Но это было их работой – они должны были останавливать тех, кто вышел на путь зла и решил нести это зло в людской мир. Сколько разного видел только Себастьян? Стрыги, вампиры, уродливые мавки…
            Но его собственный опыт казался ему теперь ничтожным. Он видел вроде бы много, но такого ещё не встречал.
– Пойдёмте на улицу? – предложил Томаш. – Мне кажется, мне сейчас плохо станет от запаха…и вида.
            В молчании выползли на улицу. Тут уже толклись любопытные местные, настороженно глядели на Инспекцию, переговаривались. Кто-то пытался голосить о ночном ужасе, но неубедительно – страх пока побеждал желание пожалиться.
– Даже собаки шарахаются! – с отвращением сказала Агата, кивком головы указывая на бродячую собаку, которая и в самом деле отшатнулась, как испуганная, от слишком острого и плотного запаха крови, вынесенного на невидимом плаще троицей Инспекции. – Тьфу! Погань!
– Есть идеи? – тихо спросил Себастьян. До приезда его мучил голод – Инспекцию погнали донесением из Города спешно и истерично, не дав даже позавтракать, Агата и Томаш всю дорогу ворчали на этот счёт, не зная ещё, что их там ждёт. Томаш вообще склонялся к тому, что у местных завёлся какой-нибудь безобидный Аук – шебутной лесной дух, что со всех сторон насылает своё «Ау!» и уводит путников всё дальше в чащу, да там затихает, выгребай, мол, добрый человек, сам!
– А нас дёргают! – возмущался Томаш.
            Но сейчас стоило поблагодарить пустоту желудка – Себастьян крепко сомневался в том, что сдержал бы рвущуюся тошноту, если успел бы позавтракать, а так всё легче – хоть не передавливает…
– Да кузнец это! он от людей всегда шарахается, а тут, как волки стали выть…– одна из громкоголосых местных баб умудрилась перекричать других, чтобы привлечь внимание Инспекции.
– Какой там кузнец? – спросила Агата, отходя от опустошённого, осквернённого насильственной смертью невинных людей дома.
            Баба изобразила смущение, зато другая кинулась на выручку.
– Так Жигмонд же! он вона там…– она указала крючковатым пальцем за покосившийся забор, – дневает и ночует всё у себя. С людьми здорову не держит, да всё прячется. А я так думаю – чего он прячется, ежели скрывать неча?
– Бредка ты! Да попрешница! Лишь бы слово сказать, а там – правда иль нет, тебе уже…– какой-то старик даже замахнулся на говорливую. Занялся шум.
– А ты со мной не спорь, скопыжник! – та не далась в обиду, напустилась на обидчика.
            Инспекция уже была готова вмешаться, когда появился Наместник. Местные тотчас притихли, недобро сверкнув напоследок глазами друг на друга, как бы обещая продолжение разговора неприятного.
– Разошлись! Разошлись! Чего брешете? Чего напускаетесь? Пёсье племя! – Наместник, напуганный и Инспекцией, и произошедшим, бушевал.
            Разошлись, но недалеко – притихли у склона, отошли подальше, вроде бы как и не при деле.
– Извините, – буркнул Наместник, обращаясь к инспекторам, – напуганы, вот и лезет оно – под страхом.
– Что за кузнец и волки? – спросил Томаш. Им Наместник мог ничего и не объяснять – Инспекция прекрасно знала, что в страхе люди совершают много шумного и нелогичного. Но тут и не повинишь – страх – самый страшный, самый чёрный зверь.
– Жигмонд…– Наместник вздохнул, – есть у нас кузнец. Хороший человек, в помощи никогда никому не откажет, а вот нелюдим – да, есть такое. Он с войны пришёл таким. Да и до войны не охоч до слова был, а там – и подавно. Живёт один, там же и работает. Молчалив, это правда.
– На луну воет? Голым по полям бегает? – Агата помрачнела. – Чего прицепились? За одну нелюдимость?
            Наместник помолчал, как бы прикидывая – сказать или нет? но решился:
– Шрам у него через лицо, мог. Видать, глаза лишиться, да шрамом обошлось. Ну и рост высокий, руки крепкие – вот и вышло…
            Наместник развёл руками.
– А про волков что? – Томаш перехватил вопрос.
– Волчий вой слышали, это правда, – признался Наместник, – тут волков и не бывает. Ну если только забредет один какой, доходяга. А так – не бывает, у нас тут лесные массивы, снега рыхлые… вот медведи – это чаще, да, а волки, так те выше живут. А тут странно, волчий вой, вроде бы близко, а вроде и не от лесов. Три ночи назад впервые это было. Наши охотники собрались, факелы разожгли, но никого не видели. Днём пошли, смотрели усердно – никого. А ночью опять вой.
– Так никого и не нашли? – Агата задумчиво огляделась по сторонам. В самом деле, это поселение находилось под прикрытием густой лесной чащи, а если говорить точнее – между лесной чащей и рекой, поблескивающей под ногами. Спуск был слишком явный, заметный, местность около домов просматривалась – при желании можно было бы разглядеть и начало. И конец поселения – просматривалось всё. Появись тут волки – охотники настигли бы их.
            Или хотя бы увидели.
– Никого, – подтвердил Наместник. – Вы это…скажите как есть, что за зверь у нас обитает?
– Пока не разглашаем, – важно отозвался Томаш и снисходительно добавил: – вы же сами понимаете!
            Себастьян был с ними в связке не первый день и понимал прекрасно, что перевести эту фразу можно было лишь так: «мы сами не знаем, отвяжитесь, пожалуйста, дайте расследовать!».
            Но важный вид, снисходительный тон и самоуверенность давали успокоение. Власть, мол, приехала и разберётся, а ваше дело маленькое – местных в узде держать!
***
– Думаете, оборотень? – Себастьян высказал эту мысль первым. Они переступили порог выделенного им закутка в доме – Наместник расстарался, и даже откуда-то тянуло обедом, хотя это и не было сейчас плюсом, лично Себастьяна всё ещё мутило.
– Не знаю, – честно ответила Агата. Они были втроём и могли говорить откровенно. – Волки – это, конечно, интересно. И потом, если оборотень, то это только волколак, а не какой-нибудь там укуку…
– Что тебя смущает? – Томашу явно нравилась и не нравилась версия с оборотнем. Оборотень – это ответ на вопрос, но вот ловить его – ох, это такая головная боль!
            Если выявить человека, что в него обращается, то это проще – убить можно любимым способом: хоть топором, хоть ножом, хоть логикой. А если человек неизвестен, или нужно доказательство, что это был человек – тогда нужен змеиный топор, то есть топор, которым отрубили голову змее…
            Томаш помнил что-то из древнего курса теории, которую презирал, что была какая-то логическая связь между змеёй, что тенями живёт и зверем, который в тени человека, и о том, что оборотни змей боятся, те, вроде бы чуют подложную сущность, но чётко уже сформулировать не мог. Да и змея-то в чём виновата?
            Оставался другой способ – нужно было напомнить оборотню о том, что он когда-то был человеком. В кратком пособии, которое в начале службы таскала с собой Агата, рекомендовалось: «умыть подложного зверя или нарядить его в прежнюю одежду, или дать людской пищи, или иным способом напомнить ему о том, что он человек…»
            По мнению Томаша, никто из составителей краткого пособия никогда не был в полевых условиях, иначе не писал бы заведомой ерунды и не предлагал бы тащиться на бой с оборотнем с рукомойником или платьем.
            Томаш даже ясно себе эту картину представлял. Вот драка – у волколака шерсть дыбом, клыки блестят, глаза горят страшно и жёлто, Агата держит его на расстоянии длинным копьём. А тут Томаш из-за её руки с платьем и полотенцем – не извольте беспокоиться, дорогой друг, сейчас мы вас умоем,  и будете как прежний!
            Тут, главное, с обычным волком не перепутать, а то неловкость обеспечена.
– Меня смущает окно, – ответила Агата. – Вы заметили? Там открыто окно.
– Открыли? – неуверенно предположил Себастьян.
– Ага, на ночь! чтобы в ночи мошки налетели и холод, – ехидно ответила Агата. – Это не город Себастьян! Тут река и лес. Тут холодно. Тут тебе никто топить не станет, только ты сам!
            Себастьян понял, что действительно сглупил.
– Может его после открыли? – предположил Томаш, с сочувствием взглянув на него.
– А чудовище как тогда попало? – спросила Агата.
– Через дверь? – предположил Томаш, чувствуя подвох.
 – Так та цела…ни следов выбитости, ни царапин на ней, – Агата развела руками. – Не вяжется. Оборотень, да ещё тот, что волком обращается, не может себя контролировать. Ему нужно жрать. Жрать, терзать…
            Она осеклась – вспомнилась ей окровавленная люлька.
– Не закрыл же он за собой! – огрызнулась она, злясь на свою память и на всех вокруг.
– Если обернулся уже войдя? – предположил Себастьян. – Может это член семьи. мы могли не все тела найти, и потом…
– Наместник сказал что все. их жило четверо, четверых и нашли, – Томаш помрачнел ещё больше. – А если это оборотень, который перевёртыш и не замкнут на едином образе? И тогда он мог влететь птицей, превратиться в кого-то другого и…
– И вылететь жаворонком? – Агата была зла. На себя и них. – Тогда вот тебе главный удар. Себастьян, дай мне календарь!
            Себастьян порылся в чёрной папке с образцами актов и протоколов осмотра, а также с заготовленными распоряжениями о комендантском часе и вытащил календарь.
– Какое у нас сегодня? – спросила Агата, палец её следовал по дням. – Двадцатое. Минус три дня – семнадцатое. Это уже убывающая луна. Ну и что это за пьяный оборотень, отрицающий классический лунный календарь?
– Нонконформист, – отозвался Томаш, но его жалкая потуга к веселью не была поддержана.  – Ты чего сказать хочешь?
– Это может и не оборотень, – объяснила Агата. – Я бы поставила на заложного…
            Заложный – это, конечно, плохо. Но оборотень – хуже. Заложный – этот покойник-заложник, либо тот, кто умер не в свой срок по своей воле, либо тот, кто совесть имел нечистую. Именно из заложных покойников и выходили разного рода вурдалаки, упыри, стрыги, вырки и сары. Для людей счастливых и далёких от жизни настоящей – мёртвая нечисть, для Инспекции – разный уровень головной боли.
– Во-первых, это объяснит окно, – рассуждала Агата. – Заложному хватит небольшого места, чтобы прийти. во-вторых, это объяснит почему именно эта семья – покойники в первую очередь к родным приходят…
– Пошли к Наместнику! – Томаш поднялся первым. Он явно приободрился. Да, картина, которую они увидели сегодня утром, была отвратительная, но если это всего лишь живой мертвец, не оборотень, то всё проще.
– Сейчас? – удивился Себастьян. Он против воли смотрел в окно. Было темно и жутко. И ещё больше было жутко не от темноты, а от того, что в этой темноте могло ждать.
            Мертвец без покоя или оборотень – какая разница кто тебя в клочья рвать будет?
– Принцесса испугалась, – хихикнул Томаш, но хихиканье его стихло под суровым взглядом Агаты. – Ну ладно, ладно…мы же вместе пойдём, а ночь – самое время для нас. Только плащ найду.
– Ты не обижайся, – остерегла Агата, когда Томаш вышел из комнаты, – он с самого детства такой. Но он не храбрец, не думай. Он боится показаться трусливым, вот и хорохорится. А на деле…
            Агата махнула рукой.
– В Катовице его самого трясло. Мы тогда впервые шишигу повстречали. Злая стерва! Но да ладно…
– Чего ты там про меня плетёшь? – Томаш уже появился на пороге.
– Учу, – коротко ответила Агата и первой вышла.
– Не трясло меня! – возмутился Томаш, когда вышла уже Агата. – Она всё придумала! Но я ей это прощаю, она же моя сестра!
            Для Себастьяна это было не очень и важно. Он не мог сдержать смешка всякий раз, как Агата и Томаш выясняли, каким было то или иное дело, иной раз и до ссоры доходило, но несерьёзной – всё-таки они были последними близкими друг другу людьми. Себастьян не уточнял на этот счёт, догадался по обрывку фразы Агаты:
– Мама просила нас всегда держаться вместе, вот и держимся, хотя это нелегко.
            Но сейчас Себастьян не улыбнулся. Это было редкостью, но и с такой кровью он прежде дела не имел – какая тут улыбка?
***
            У Наместника дрожали руки. Конечно, кому приятно в тяжёлый ночной час после тревожной крови получить резкий стук в дверь?
            Но они быстро изложили просьбу.
– Да, кажется…год или почти год назад у них умер старший сын, – Наместник ещё хмурился от свечи, которую зажёг Томаш, – да…точно не помню. Подождите, я сейчас.
            Он отвернулся к столу и принялся искать книгу. Каждому главе поселения полагалось вести учёт за умершими, но на деле это забывалось, поскольку никогда и никем не проверялось. Но  в этот раз Инспекции повезло.
            Книга легла на стол перед ними.
– Раз, два…одиннадцать месяцев назад, – посчитал Наместник, глядя на дату. – Видите? Габор, четырнадцать лет, лихорадка.
            Тяжело было смотреть на эту страницу. Исписанная лишь наполовину, она, однако, уже содержала в себе сведения о последних четырёх умерших. Убитых. О матери и отце Габора, а также о его брате и сестре. Он ушёл одиннадцать месяцев назад, а теперь они в один день легли в землю, ушли в муках, один за другим, и последние – дети, были вынуждены видеть, как неумолима их участь.
            Агата грубо захлопнула книгу, ей стало невыносимо, резко поднялась, отошла к окну.
– Это имеет значение? – удивился Наместник. – В том году была лихорадка. Что-то пришло с водой, потравило. У нас умерло шестеро, а в деревне выше –  девять или десять.
– Может быть, – коротко ответил Томаш, глянув на сестру.
            Агата стояла у окна, отвернувшись от них.
– Одиннадцать месяцев, – Себастьян вступил в разговор, хотя и сомневался до сих пор в том, что у него есть это право. – Почему одиннадцать?
            Наместник недоумённо воззрился на него – он не понял, но вопрос и не ему был назначен.
            Почему одиннадцать месяцев? Всем известно, что заложные встают либо на третий, либо на сороковой день, а если остаются лежать, то могут встать на шестой месяц или в годовщину смерти.
– Это проще, чем волколак, – напомнила Агата. – Тем более, это не закон, а всего лишь традиция. Она есть и там, Себастьян.
– О чём…– начал, было, Наместник, но вдруг Агата дёрнулась.
– там кто-то есть! – и она, не раздумывая, рванулась к дверям, что-то узрев на улице.
– Безумная! – возмутился Томаш, нагоняя её, но, конечно, проигрывая, преимущество в скорости не стоило преимущества в расположении.
            Себастьян рванул следом, а за ним, ошарашенный и напуганный Наместник.
***
– Кровью пахнет, – объяснял Жигмонд, растерянно и напугано глядя снизу вверх на факелы, нацеленные на себя вилы и страх. – Кровью…
            Местные собрались быстро, может и вовсе не спали. Стоило агате вылететь на улицу, как тут же, словно по магическому желанию, появилась и толпа. И толпа оказалась сильнее. Настигнув бродяжку-Жигмонда, она окружила его, свалила, и была готова расправиться.
– Бей вурдалака! – орали справа и слева, женские и мужские голоса сливались в единый хор, а в Жигмонда уже кто-то из ребятни швырнул камнем.
            Попал, между прочим.
            А Жигмонд вдруг вздрогнул и закричал. Страшно закричал, пугаясь их и…себя.
– Я во сне хожу, во сне…на кровь шёл, на запах.
– Оставьте, оставьте! – надрывался Наместник, отпихивая чужие озлобленные руки, – сами же знаете, дурной он с войны вернулся! Ходит во сне, себя не знает. В лес уходил сколько?
– Он порешил всех! Невинных! – страшно решали справа.
– А мы ему сейчас пробуждение устроим! – обещали слева.
– Не виноват я, люди! Я уже запираюсь в кузне, не ходить чтобы. А тут кровью тянет. Страшно. Страшно! Слушайте же! – Жигмонд, несчастный и слабый, тянул руки к людям, и тут же получал по рукам, звал, просил. Он был высокого роста, и это было заметно даже сейчас, когда кузнец был свален. Но поверженный гигант перестаёт быть гигантом, а его шрам, страшно выхваченный факелами, не добавлял никакой жалости.
– Оставьте! – бесновался Наместник. – Дурной он! Ну что вы? Баламуты! Королобы!
– Ты, Наместник, в дела наши не лезь…– важно заговорили из толпы, – мы тебя уважаем, а можем ведь и перестать. Нам виновник виден.
– Ну так глаза помой! – это вступила внезапно Агата. Всё время, пока толпа бесилась, ни она, ни Томаш, ни Себастьян не проронили ни звука. Сначала они тоже решили, не сговариваясь, что вина очевидна. Но они уже не раз видели такое явление, как хождение во сне и видели искренний испуг человека, который от этого сна выдирался. Он не был готов к толпе, зато та как ждала.
– Ты чего…– говоривший обернулся к ней, готовясь ответить достойно, но в темноте блеснули её знаки отличия – Инспекция, Город. Тут не Наместник! Тут и отхватить можно.
– Не он это, ясно тебе? – Томаш ещё не понимал, почему так уверилась в этом Агата, но сестре он верил больше, чем собственным выводам.
            Бушевать местным хотелось, но против Города не разойдёшься – опасно. Кое-как унял их Наместник.
– Покажи нам могилу Габора, – велела Агата.
            Направились туда и упорные. Почему-то потащили с собой и несчастного кузнеца, который уже не просил его слушать, а слепо плёлся следом, снося тычки и смешки. Не спалось народу! Наутро ждал их новый труд, и труд тяжёлый, а они гонки по поселению устроили и таскались за Инспекцией.
– Вот она, – через четверть часа измученный накалом страстей Наместник указал на чистую, не заросшую могилу. Тут явно убирали мусор и ветви, обновляли краской имя, заботились. Но главное – земля была не тронута, не вставал из неё мертвец.
– Чего стоим? – спросил Томаш, обращаясь к самым говорливым четверть часа назад, а ныне притихшим местным, – копаем, хорошо копаем. Коп-коп…
– осквернение, – неуверенно бормотнули сзади.
– Правда нужна? Нужна! – возразили тут же. – Габору уже вреда не будет.
– Господи, помилуй, – только и прошелестел наместник, а идея уже нашла плоть в умах.
– Пусть Жигмонд и копает! Пусть он!
            Подталкивая друг друга в яростном страхе и радостном возбуждении, что удалось спихнуть грязное и нечестивое на того, кто вроде бы того по общему их мнению заслуживал, местные осмелели.
– Стоп! – Агата оставила раскопки тогда, когда лопата несчастного покладистого кузнеца стукнула о крышку гроба. – Гроб на месте, и…закрыт.
            Она заглянула в могилу.
– Зарывайте, – велела Агата, – а вы, Наместник, отведите нас в мертвецкую, мы ещё раз посмотрим на тела.
            Толпа гомонила, толпа не понимала, толпа хотела какой-то расплаты за добровольно выбранную бессонницу, и чуяло сердце Наместника, что недолго ему осталось этим самым Наместником оставаться.
            Но он повёл Инспекцию к мертвецкой – маленькой лачужке, с выхваченным холодом стенами и каменным полом. Тут было темно и страшно.
– Свет ярче! – велел Томаш, сообразив, что хотела Агата.
            Покорились, главное, сейчас покорились, а завтрашнее не тревожило Томаша, завтра они уедут – он это чуял.
– Что ищем? – тихо спросил Себастьян, пока Агата исследовала тело изувеченной женщины.
            Смотреть на явные драные раны было неприятно, но сейчас это было вынужденной мерой.
– Посмотри, – предложила Агата самому Себастьяну,  и тот мысленно успел проклясть всё на свете. Один тошнотворный запах сменялся другим, а теперь ещё и «посмотри»?
– Давай, – настаивала она.
            Рваная рана. Некрасивые ошмётки. Уродливая плоть…
– Это не когти и не клыки, – ответила Агата.
– Да! Ты права! – Томаш переносил это лучше. Он уже оглядывал другое тело, к которому даже не подступался Себастьян. Страшно было смотреть на маленькие тела. – Раны глубокие, но чистые. Ровные. От когтей  и зубов такого не бывает.
– Зато бывает от крючьев, – холодно и громко объявила Агата. – От крючьев в руках кого-то, кто из твёрдой и свежей плоти.
– Простите? – поперхнулся Наместник. – Вы…вы что?
– Не наша сфера, – твёрдо объяснила Агата. – Не наша. Это человек. Вооружённый, полный ненависти человек.
– А вой-то? Вой? – не отступали местные, недовольные тем, что разоблачение шло не по плану.
– Просто волки, – пожал плечами Себастьян, – вы же говорили, что иногда спускаются.
            Теперь и он понимал. Раны чистые, а прежде они на них даже не посмотрели – затрясло от ужаса, захотелось верить в то, что это чудовище, четырёхлапое или крылатое, но чудовище. А оно оказалось двуногое, вооруженное, злое.
– Не наша сфера, – повторила Агата и пошла из мертвецкой прочь.
***
            Они старались никогда не говорить об этом. Не вспоминать и не думать. Сложнее всего было Себастьяну – он привык сталкиваться со злом, но они же его и побеждали! Они били морды мавкам, вспарывали вурдалаков, а тут ничего не смогли сделать. Только подать в Город сухой обезличенный рапорт о том, что убийца не нечисть, и постараться забыть.
            Себастьяну иногда хотелось узнать о том, что стало в итоге с наместником и несчастным кузнецом, нашли ли убийцу, но он боялся заговорить об этом деле. И сам боялся действовать. Он чувствовал глубокую вину за то, что преступником оказалось не чудовище, вернее, не ожидаемое чудовище. И не мог выносить этой вины.
            А она шла, тянулась до долгой и мрачной весны, не перебиваемая никакими новыми делами, где были и кровь, и грязь, и стычки с людьми и нечистью.
            Однажды только Томаш спросил вдруг:
– Эй, помнишь дело с лже-оборотнем?
– Под Тесличем? – сразу отреагировал Себастьян, прекрасно понимая, что не только его тревожил этот случай.
– Ну да, оно, – кивнул Томаш, – Агата справки навела…
            Осмелилась! Агата всегда была смелой!
– Короче, там мясник один не поладил с отцом семейства. Тот ему денег задолжал, а с долгом тянул. Ну и пошло меж ними коса на камень. а тут вдруг Наместник этого должника захотел порекомендовать на повышение в обход мясника, в Город хотел послать. С артелью. Сам понимаешь – деньги, должность. Ну и не выдержал. Ворвался ночью, и должника своего, и жену, и детей…
– А кузнец? – в волнении спросил Себастьян .– Ну тот, что во сне ходил?
– Уехал, – рубанул Томаш. Агата ему также рубанула, и ему почудилось, то она лжет ему, но сейчас он повторил её манёвр. Знать правду – это не всегда приятное дело. – Так что судят сейчас того мясника, каторгой не отделается. А сфера и впрямь не наша. Чудовище есть, а нечисти нет.
– Слава свету, – выдохнул Себастьян и почти почувствовал себя счастливым, – хоть нашли его, гада! Пусть получит!
– Получит, – согласился Томаш, – но вурдалаки мне милее. И даже оборотни. С ними хоть понятно, а это?!
(*)(Предыдущие рассказы о мирке Инспекции – «Чёрная Мавка»,  «Стрыга» и «Красные глаза» . Каждый рассказ можно читать отдельно, без привязки)
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2024

Регистрационный номер №0531864

от 19 августа 2024

[Скрыть] Регистрационный номер 0531864 выдан для произведения:             Себастьян никогда не думал о себе как о храбреце, но и последний трусом себя всё-таки не считал, но сейчас его откровенно и подло мутило, а ноги подрагивали, предлагая заманчивое – сбежать подальше, и пусть Агата с Томашем сами разбираются!
            В конце концов, сколько лет они служат полевиками Инспекции? А он, Себастьян, долго читал их отчёты, проникался романтикой настоящего дела, пока не решился перевестись, и…
            Перевёлся. На голову свою перевёлся. Ладно, бывало всякое – и холодные ночи, и грязные трактиры, и мерзковатые встречи со всякой нечистью, которую и зачищала Инспекция, но сегодня было что-то такое, по-настоящему отвратительное, что Себастьян жалел о том, что вообще вылез из-за столов канцелярии.
            Надо было и дальше читать отчёты!
            Впрочем, если судить по лицам опытных Томаша и Агаты – плохо было не одному Себастьяну – даже они редко когда попадали на такое побоище. Хотя нет, побоище – это, скорее, когда кто-то мог сопротивляться. А тут было другое. Тут были жертвы, несчастные жертвы какой-то одной злой силы и что могли люди против зла?
            Хотя, что тут осталось-то от людей?..
– Надо сказать, чтобы убрались…– Агата старательно не смотрела в окровавленную люльку. Она старалась не думать, что в ней было живое существо, и именно было – чудовище, которое им предстояло только уничтожить, а прежде обнаружить, унесло его жизнь.
            Она осеклась. Липкий запах крови был слишком плотным, чтобы можно было дышать спокойно. Но это было их работой – они должны были останавливать тех, кто вышел на путь зла и решил нести это зло в людской мир. Сколько разного видел только Себастьян? Стрыги, вампиры, уродливые мавки…
            Но его собственный опыт казался ему теперь ничтожным. Он видел вроде бы много, но такого ещё не встречал.
– Пойдёмте на улицу? – предложил Томаш. – Мне кажется, мне сейчас плохо станет от запаха…и вида.
            В молчании выползли на улицу. Тут уже толклись любопытные местные, настороженно глядели на Инспекцию, переговаривались. Кто-то пытался голосить о ночном ужасе, но неубедительно – страх пока побеждал желание пожалиться.
– Даже собаки шарахаются! – с отвращением сказала Агата, кивком головы указывая на бродячую собаку, которая и в самом деле отшатнулась, как испуганная, от слишком острого и плотного запаха крови, вынесенного на невидимом плаще троицей Инспекции. – Тьфу! Погань!
– Есть идеи? – тихо спросил Себастьян. До приезда его мучил голод – Инспекцию погнали донесением из Города спешно и истерично, не дав даже позавтракать, Агата и Томаш всю дорогу ворчали на этот счёт, не зная ещё, что их там ждёт. Томаш вообще склонялся к тому, что у местных завёлся какой-нибудь безобидный Аук – шебутной лесной дух, что со всех сторон насылает своё «Ау!» и уводит путников всё дальше в чащу, да там затихает, выгребай, мол, добрый человек, сам!
– А нас дёргают! – возмущался Томаш.
            Но сейчас стоило поблагодарить пустоту желудка – Себастьян крепко сомневался в том, что сдержал бы рвущуюся тошноту, если успел бы позавтракать, а так всё легче – хоть не передавливает…
– Да кузнец это! он от людей всегда шарахается, а тут, как волки стали выть…– одна из громкоголосых местных баб умудрилась перекричать других, чтобы привлечь внимание Инспекции.
– Какой там кузнец? – спросила Агата, отходя от опустошённого, осквернённого насильственной смертью невинных людей дома.
            Баба изобразила смущение, зато другая кинулась на выручку.
– Так Жигмонд же! он вона там…– она указала крючковатым пальцем за покосившийся забор, – дневает и ночует всё у себя. С людьми здорову не держит, да всё прячется. А я так думаю – чего он прячется, ежели скрывать неча?
– Бредка ты! Да попрешница! Лишь бы слово сказать, а там – правда иль нет, тебе уже…– какой-то старик даже замахнулся на говорливую. Занялся шум.
– А ты со мной не спорь, скопыжник! – та не далась в обиду, напустилась на обидчика.
            Инспекция уже была готова вмешаться, когда появился Наместник. Местные тотчас притихли, недобро сверкнув напоследок глазами друг на друга, как бы обещая продолжение разговора неприятного.
– Разошлись! Разошлись! Чего брешете? Чего напускаетесь? Пёсье племя! – Наместник, напуганный и Инспекцией, и произошедшим, бушевал.
            Разошлись, но недалеко – притихли у склона, отошли подальше, вроде бы как и не при деле.
– Извините, – буркнул Наместник, обращаясь к инспекторам, – напуганы, вот и лезет оно – под страхом.
– Что за кузнец и волки? – спросил Томаш. Им Наместник мог ничего и не объяснять – Инспекция прекрасно знала, что в страхе люди совершают много шумного и нелогичного. Но тут и не повинишь – страх – самый страшный, самый чёрный зверь.
– Жигмонд…– Наместник вздохнул, – есть у нас кузнец. Хороший человек, в помощи никогда никому не откажет, а вот нелюдим – да, есть такое. Он с войны пришёл таким. Да и до войны не охоч до слова был, а там – и подавно. Живёт один, там же и работает. Молчалив, это правда.
– На луну воет? Голым по полям бегает? – Агата помрачнела. – Чего прицепились? За одну нелюдимость?
            Наместник помолчал, как бы прикидывая – сказать или нет? но решился:
– Шрам у него через лицо, мог. Видать, глаза лишиться, да шрамом обошлось. Ну и рост высокий, руки крепкие – вот и вышло…
            Наместник развёл руками.
– А про волков что? – Томаш перехватил вопрос.
– Волчий вой слышали, это правда, – признался Наместник, – тут волков и не бывает. Ну если только забредет один какой, доходяга. А так – не бывает, у нас тут лесные массивы, снега рыхлые… вот медведи – это чаще, да, а волки, так те выше живут. А тут странно, волчий вой, вроде бы близко, а вроде и не от лесов. Три ночи назад впервые это было. Наши охотники собрались, факелы разожгли, но никого не видели. Днём пошли, смотрели усердно – никого. А ночью опять вой.
– Так никого и не нашли? – Агата задумчиво огляделась по сторонам. В самом деле, это поселение находилось под прикрытием густой лесной чащи, а если говорить точнее – между лесной чащей и рекой, поблескивающей под ногами. Спуск был слишком явный, заметный, местность около домов просматривалась – при желании можно было бы разглядеть и начало. И конец поселения – просматривалось всё. Появись тут волки – охотники настигли бы их.
            Или хотя бы увидели.
– Никого, – подтвердил Наместник. – Вы это…скажите как есть, что за зверь у нас обитает?
– Пока не разглашаем, – важно отозвался Томаш и снисходительно добавил: – вы же сами понимаете!
            Себастьян был с ними в связке не первый день и понимал прекрасно, что перевести эту фразу можно было лишь так: «мы сами не знаем, отвяжитесь, пожалуйста, дайте расследовать!».
            Но важный вид, снисходительный тон и самоуверенность давали успокоение. Власть, мол, приехала и разберётся, а ваше дело маленькое – местных в узде держать!
***
– Думаете, оборотень? – Себастьян высказал эту мысль первым. Они переступили порог выделенного им закутка в доме – Наместник расстарался, и даже откуда-то тянуло обедом, хотя это и не было сейчас плюсом, лично Себастьяна всё ещё мутило.
– Не знаю, – честно ответила Агата. Они были втроём и могли говорить откровенно. – Волки – это, конечно, интересно. И потом, если оборотень, то это только волколак, а не какой-нибудь там укуку…
– Что тебя смущает? – Томашу явно нравилась и не нравилась версия с оборотнем. Оборотень – это ответ на вопрос, но вот ловить его – ох, это такая головная боль!
            Если выявить человека, что в него обращается, то это проще – убить можно любимым способом: хоть топором, хоть ножом, хоть логикой. А если человек неизвестен, или нужно доказательство, что это был человек – тогда нужен змеиный топор, то есть топор, которым отрубили голову змее…
            Томаш помнил что-то из древнего курса теории, которую презирал, что была какая-то логическая связь между змеёй, что тенями живёт и зверем, который в тени человека, и о том, что оборотни змей боятся, те, вроде бы чуют подложную сущность, но чётко уже сформулировать не мог. Да и змея-то в чём виновата?
            Оставался другой способ – нужно было напомнить оборотню о том, что он когда-то был человеком. В кратком пособии, которое в начале службы таскала с собой Агата, рекомендовалось: «умыть подложного зверя или нарядить его в прежнюю одежду, или дать людской пищи, или иным способом напомнить ему о том, что он человек…»
            По мнению Томаша, никто из составителей краткого пособия никогда не был в полевых условиях, иначе не писал бы заведомой ерунды и не предлагал бы тащиться на бой с оборотнем с рукомойником или платьем.
            Томаш даже ясно себе эту картину представлял. Вот драка – у волколака шерсть дыбом, клыки блестят, глаза горят страшно и жёлто, Агата держит его на расстоянии длинным копьём. А тут Томаш из-за её руки с платьем и полотенцем – не извольте беспокоиться, дорогой друг, сейчас мы вас умоем,  и будете как прежний!
            Тут, главное, с обычным волком не перепутать, а то неловкость обеспечена.
– Меня смущает окно, – ответила Агата. – Вы заметили? Там открыто окно.
– Открыли? – неуверенно предположил Себастьян.
– Ага, на ночь! чтобы в ночи мошки налетели и холод, – ехидно ответила Агата. – Это не город Себастьян! Тут река и лес. Тут холодно. Тут тебе никто топить не станет, только ты сам!
            Себастьян понял, что действительно сглупил.
– Может его после открыли? – предположил Томаш, с сочувствием взглянув на него.
– А чудовище как тогда попало? – спросила Агата.
– Через дверь? – предположил Томаш, чувствуя подвох.
 – Так та цела…ни следов выбитости, ни царапин на ней, – Агата развела руками. – Не вяжется. Оборотень, да ещё тот, что волком обращается, не может себя контролировать. Ему нужно жрать. Жрать, терзать…
            Она осеклась – вспомнилась ей окровавленная люлька.
– Не закрыл же он за собой! – огрызнулась она, злясь на свою память и на всех вокруг.
– Если обернулся уже войдя? – предположил Себастьян. – Может это член семьи. мы могли не все тела найти, и потом…
– Наместник сказал что все. их жило четверо, четверых и нашли, – Томаш помрачнел ещё больше. – А если это оборотень, который перевёртыш и не замкнут на едином образе? И тогда он мог влететь птицей, превратиться в кого-то другого и…
– И вылететь жаворонком? – Агата была зла. На себя и них. – Тогда вот тебе главный удар. Себастьян, дай мне календарь!
            Себастьян порылся в чёрной папке с образцами актов и протоколов осмотра, а также с заготовленными распоряжениями о комендантском часе и вытащил календарь.
– Какое у нас сегодня? – спросила Агата, палец её следовал по дням. – Двадцатое. Минус три дня – семнадцатое. Это уже убывающая луна. Ну и что это за пьяный оборотень, отрицающий классический лунный календарь?
– Нонконформист, – отозвался Томаш, но его жалкая потуга к веселью не была поддержана.  – Ты чего сказать хочешь?
– Это может и не оборотень, – объяснила Агата. – Я бы поставила на заложного…
            Заложный – это, конечно, плохо. Но оборотень – хуже. Заложный – этот покойник-заложник, либо тот, кто умер не в свой срок по своей воле, либо тот, кто совесть имел нечистую. Именно из заложных покойников и выходили разного рода вурдалаки, упыри, стрыги, вырки и сары. Для людей счастливых и далёких от жизни настоящей – мёртвая нечисть, для Инспекции – разный уровень головной боли.
– Во-первых, это объяснит окно, – рассуждала Агата. – Заложному хватит небольшого места, чтобы прийти. во-вторых, это объяснит почему именно эта семья – покойники в первую очередь к родным приходят…
– Пошли к Наместнику! – Томаш поднялся первым. Он явно приободрился. Да, картина, которую они увидели сегодня утром, была отвратительная, но если это всего лишь живой мертвец, не оборотень, то всё проще.
– Сейчас? – удивился Себастьян. Он против воли смотрел в окно. Было темно и жутко. И ещё больше было жутко не от темноты, а от того, что в этой темноте могло ждать.
            Мертвец без покоя или оборотень – какая разница кто тебя в клочья рвать будет?
– Принцесса испугалась, – хихикнул Томаш, но хихиканье его стихло под суровым взглядом Агаты. – Ну ладно, ладно…мы же вместе пойдём, а ночь – самое время для нас. Только плащ найду.
– Ты не обижайся, – остерегла Агата, когда Томаш вышел из комнаты, – он с самого детства такой. Но он не храбрец, не думай. Он боится показаться трусливым, вот и хорохорится. А на деле…
            Агата махнула рукой.
– В Катовице его самого трясло. Мы тогда впервые шишигу повстречали. Злая стерва! Но да ладно…
– Чего ты там про меня плетёшь? – Томаш уже появился на пороге.
– Учу, – коротко ответила Агата и первой вышла.
– Не трясло меня! – возмутился Томаш, когда вышла уже Агата. – Она всё придумала! Но я ей это прощаю, она же моя сестра!
            Для Себастьяна это было не очень и важно. Он не мог сдержать смешка всякий раз, как Агата и Томаш выясняли, каким было то или иное дело, иной раз и до ссоры доходило, но несерьёзной – всё-таки они были последними близкими друг другу людьми. Себастьян не уточнял на этот счёт, догадался по обрывку фразы Агаты:
– Мама просила нас всегда держаться вместе, вот и держимся, хотя это нелегко.
            Но сейчас Себастьян не улыбнулся. Это было редкостью, но и с такой кровью он прежде дела не имел – какая тут улыбка?
***
            У Наместника дрожали руки. Конечно, кому приятно в тяжёлый ночной час после тревожной крови получить резкий стук в дверь?
            Но они быстро изложили просьбу.
– Да, кажется…год или почти год назад у них умер старший сын, – Наместник ещё хмурился от свечи, которую зажёг Томаш, – да…точно не помню. Подождите, я сейчас.
            Он отвернулся к столу и принялся искать книгу. Каждому главе поселения полагалось вести учёт за умершими, но на деле это забывалось, поскольку никогда и никем не проверялось. Но  в этот раз Инспекции повезло.
            Книга легла на стол перед ними.
– Раз, два…одиннадцать месяцев назад, – посчитал Наместник, глядя на дату. – Видите? Габор, четырнадцать лет, лихорадка.
            Тяжело было смотреть на эту страницу. Исписанная лишь наполовину, она, однако, уже содержала в себе сведения о последних четырёх умерших. Убитых. О матери и отце Габора, а также о его брате и сестре. Он ушёл одиннадцать месяцев назад, а теперь они в один день легли в землю, ушли в муках, один за другим, и последние – дети, были вынуждены видеть, как неумолима их участь.
            Агата грубо захлопнула книгу, ей стало невыносимо, резко поднялась, отошла к окну.
– Это имеет значение? – удивился Наместник. – В том году была лихорадка. Что-то пришло с водой, потравило. У нас умерло шестеро, а в деревне выше –  девять или десять.
– Может быть, – коротко ответил Томаш, глянув на сестру.
            Агата стояла у окна, отвернувшись от них.
– Одиннадцать месяцев, – Себастьян вступил в разговор, хотя и сомневался до сих пор в том, что у него есть это право. – Почему одиннадцать?
            Наместник недоумённо воззрился на него – он не понял, но вопрос и не ему был назначен.
            Почему одиннадцать месяцев? Всем известно, что заложные встают либо на третий, либо на сороковой день, а если остаются лежать, то могут встать на шестой месяц или в годовщину смерти.
– Это проще, чем волколак, – напомнила Агата. – Тем более, это не закон, а всего лишь традиция. Она есть и там, Себастьян.
– О чём…– начал, было, Наместник, но вдруг Агата дёрнулась.
– там кто-то есть! – и она, не раздумывая, рванулась к дверям, что-то узрев на улице.
– Безумная! – возмутился Томаш, нагоняя её, но, конечно, проигрывая, преимущество в скорости не стоило преимущества в расположении.
            Себастьян рванул следом, а за ним, ошарашенный и напуганный Наместник.
***
– Кровью пахнет, – объяснял Жигмонд, растерянно и напугано глядя снизу вверх на факелы, нацеленные на себя вилы и страх. – Кровью…
            Местные собрались быстро, может и вовсе не спали. Стоило агате вылететь на улицу, как тут же, словно по магическому желанию, появилась и толпа. И толпа оказалась сильнее. Настигнув бродяжку-Жигмонда, она окружила его, свалила, и была готова расправиться.
– Бей вурдалака! – орали справа и слева, женские и мужские голоса сливались в единый хор, а в Жигмонда уже кто-то из ребятни швырнул камнем.
            Попал, между прочим.
            А Жигмонд вдруг вздрогнул и закричал. Страшно закричал, пугаясь их и…себя.
– Я во сне хожу, во сне…на кровь шёл, на запах.
– Оставьте, оставьте! – надрывался Наместник, отпихивая чужие озлобленные руки, – сами же знаете, дурной он с войны вернулся! Ходит во сне, себя не знает. В лес уходил сколько?
– Он порешил всех! Невинных! – страшно решали справа.
– А мы ему сейчас пробуждение устроим! – обещали слева.
– Не виноват я, люди! Я уже запираюсь в кузне, не ходить чтобы. А тут кровью тянет. Страшно. Страшно! Слушайте же! – Жигмонд, несчастный и слабый, тянул руки к людям, и тут же получал по рукам, звал, просил. Он был высокого роста, и это было заметно даже сейчас, когда кузнец был свален. Но поверженный гигант перестаёт быть гигантом, а его шрам, страшно выхваченный факелами, не добавлял никакой жалости.
– Оставьте! – бесновался Наместник. – Дурной он! Ну что вы? Баламуты! Королобы!
– Ты, Наместник, в дела наши не лезь…– важно заговорили из толпы, – мы тебя уважаем, а можем ведь и перестать. Нам виновник виден.
– Ну так глаза помой! – это вступила внезапно Агата. Всё время, пока толпа бесилась, ни она, ни Томаш, ни Себастьян не проронили ни звука. Сначала они тоже решили, не сговариваясь, что вина очевидна. Но они уже не раз видели такое явление, как хождение во сне и видели искренний испуг человека, который от этого сна выдирался. Он не был готов к толпе, зато та как ждала.
– Ты чего…– говоривший обернулся к ней, готовясь ответить достойно, но в темноте блеснули её знаки отличия – Инспекция, Город. Тут не Наместник! Тут и отхватить можно.
– Не он это, ясно тебе? – Томаш ещё не понимал, почему так уверилась в этом Агата, но сестре он верил больше, чем собственным выводам.
            Бушевать местным хотелось, но против Города не разойдёшься – опасно. Кое-как унял их Наместник.
– Покажи нам могилу Габора, – велела Агата.
            Направились туда и упорные. Почему-то потащили с собой и несчастного кузнеца, который уже не просил его слушать, а слепо плёлся следом, снося тычки и смешки. Не спалось народу! Наутро ждал их новый труд, и труд тяжёлый, а они гонки по поселению устроили и таскались за Инспекцией.
– Вот она, – через четверть часа измученный накалом страстей Наместник указал на чистую, не заросшую могилу. Тут явно убирали мусор и ветви, обновляли краской имя, заботились. Но главное – земля была не тронута, не вставал из неё мертвец.
– Чего стоим? – спросил Томаш, обращаясь к самым говорливым четверть часа назад, а ныне притихшим местным, – копаем, хорошо копаем. Коп-коп…
– осквернение, – неуверенно бормотнули сзади.
– Правда нужна? Нужна! – возразили тут же. – Габору уже вреда не будет.
– Господи, помилуй, – только и прошелестел наместник, а идея уже нашла плоть в умах.
– Пусть Жигмонд и копает! Пусть он!
            Подталкивая друг друга в яростном страхе и радостном возбуждении, что удалось спихнуть грязное и нечестивое на того, кто вроде бы того по общему их мнению заслуживал, местные осмелели.
– Стоп! – Агата оставила раскопки тогда, когда лопата несчастного покладистого кузнеца стукнула о крышку гроба. – Гроб на месте, и…закрыт.
            Она заглянула в могилу.
– Зарывайте, – велела Агата, – а вы, Наместник, отведите нас в мертвецкую, мы ещё раз посмотрим на тела.
            Толпа гомонила, толпа не понимала, толпа хотела какой-то расплаты за добровольно выбранную бессонницу, и чуяло сердце Наместника, что недолго ему осталось этим самым Наместником оставаться.
            Но он повёл Инспекцию к мертвецкой – маленькой лачужке, с выхваченным холодом стенами и каменным полом. Тут было темно и страшно.
– Свет ярче! – велел Томаш, сообразив, что хотела Агата.
            Покорились, главное, сейчас покорились, а завтрашнее не тревожило Томаша, завтра они уедут – он это чуял.
– Что ищем? – тихо спросил Себастьян, пока Агата исследовала тело изувеченной женщины.
            Смотреть на явные драные раны было неприятно, но сейчас это было вынужденной мерой.
– Посмотри, – предложила Агата самому Себастьяну,  и тот мысленно успел проклясть всё на свете. Один тошнотворный запах сменялся другим, а теперь ещё и «посмотри»?
– Давай, – настаивала она.
            Рваная рана. Некрасивые ошмётки. Уродливая плоть…
– Это не когти и не клыки, – ответила Агата.
– Да! Ты права! – Томаш переносил это лучше. Он уже оглядывал другое тело, к которому даже не подступался Себастьян. Страшно было смотреть на маленькие тела. – Раны глубокие, но чистые. Ровные. От когтей  и зубов такого не бывает.
– Зато бывает от крючьев, – холодно и громко объявила Агата. – От крючьев в руках кого-то, кто из твёрдой и свежей плоти.
– Простите? – поперхнулся Наместник. – Вы…вы что?
– Не наша сфера, – твёрдо объяснила Агата. – Не наша. Это человек. Вооружённый, полный ненависти человек.
– А вой-то? Вой? – не отступали местные, недовольные тем, что разоблачение шло не по плану.
– Просто волки, – пожал плечами Себастьян, – вы же говорили, что иногда спускаются.
            Теперь и он понимал. Раны чистые, а прежде они на них даже не посмотрели – затрясло от ужаса, захотелось верить в то, что это чудовище, четырёхлапое или крылатое, но чудовище. А оно оказалось двуногое, вооруженное, злое.
– Не наша сфера, – повторила Агата и пошла из мертвецкой прочь.
***
            Они старались никогда не говорить об этом. Не вспоминать и не думать. Сложнее всего было Себастьяну – он привык сталкиваться со злом, но они же его и побеждали! Они били морды мавкам, вспарывали вурдалаков, а тут ничего не смогли сделать. Только подать в Город сухой обезличенный рапорт о том, что убийца не нечисть, и постараться забыть.
            Себастьяну иногда хотелось узнать о том, что стало в итоге с наместником и несчастным кузнецом, нашли ли убийцу, но он боялся заговорить об этом деле. И сам боялся действовать. Он чувствовал глубокую вину за то, что преступником оказалось не чудовище, вернее, не ожидаемое чудовище. И не мог выносить этой вины.
            А она шла, тянулась до долгой и мрачной весны, не перебиваемая никакими новыми делами, где были и кровь, и грязь, и стычки с людьми и нечистью.
            Однажды только Томаш спросил вдруг:
– Эй, помнишь дело с лже-оборотнем?
– Под Тесличем? – сразу отреагировал Себастьян, прекрасно понимая, что не только его тревожил этот случай.
– Ну да, оно, – кивнул Томаш, – Агата справки навела…
            Осмелилась! Агата всегда была смелой!
– Короче, там мясник один не поладил с отцом семейства. Тот ему денег задолжал, а с долгом тянул. Ну и пошло меж ними коса на камень. а тут вдруг Наместник этого должника захотел порекомендовать на повышение в обход мясника, в Город хотел послать. С артелью. Сам понимаешь – деньги, должность. Ну и не выдержал. Ворвался ночью, и должника своего, и жену, и детей…
– А кузнец? – в волнении спросил Себастьян .– Ну тот, что во сне ходил?
– Уехал, – рубанул Томаш. Агата ему также рубанула, и ему почудилось, то она лжет ему, но сейчас он повторил её манёвр. Знать правду – это не всегда приятное дело. – Так что судят сейчас того мясника, каторгой не отделается. А сфера и впрямь не наша. Чудовище есть, а нечисти нет.
– Слава свету, – выдохнул Себастьян и почти почувствовал себя счастливым, – хоть нашли его, гада! Пусть получит!
– Получит, – согласился Томаш, – но вурдалаки мне милее. И даже оборотни. С ними хоть понятно, а это?!
(*)(Предыдущие рассказы о мирке Инспекции – «Чёрная Мавка»,  «Стрыга» и «Красные глаза» . Каждый рассказ можно читать отдельно, без привязки)
 
 
 

 

Чёрные волны

За спиной