Послесловие

     Главное (если можно такое прилагательное к такому понятию) наше лицемерие жизни в том, что на словах мы ищем, мы боремся, мы жаждем ПРАВДЫ, тогда как, на самом деле, мы ее боимся, бежим ее, ибо она неприглядна, отвратительна, безобразна…, она просто страшна. Я здесь о любой правде. И о той, что есть лишь сумма мнений толпы (сиречь, всегда ложь), и о той, между коей и ИСТИНОЙ стоит знак тождества. Но если под первую еще можно как-то подстроиться, раствориться в привычных обществу невольных заблуждениях и откровенном вранье, то от второй не спрячешься. Черная старуха с косой, пожалуй, самая точная аллегория, визуальная, так сказать, метафора правды-истины. Вся наша жизнь, в конечном счете, сводится к нескончаемому бегству от нее. Бег этот затрудняют тяжелые доспехи, панцири (по сути прозрачные), что мы надеваем на себя, лишь бы никто не мог распознать в нас то, что мы есть на самом деле. Дыхание наше затруднено личинами, которые мы вынуждены носить с той же целью. Мы получаем образование, скрывая под маской образованности свое невежество; мы ходим в церковь и рассуждаем о Боге, дабы никто не заподозрил в нас безбожия; мы нравственно рассуждаем о морали и морально толкуем о нравственности других,  только бы не обнаружилась безнравственность собственная. Лицемерие, лицемерие, лицемерие…. Наша богом данная белоснежная совесть постоянно с ним борется и… всегда проигрывает. Кто раньше, кто позже, но любой, однажды, убеждает себя в том, что этот его нелепый костюм и есть он сам. В этот момент лицемерие и превращается в ханжество, то есть, лицемерие воинствующее, поучающее, происходит полная замена, правильнее, подмена правды ложью. Qui pro quo. И вот когда панцирь лжи застывает, деревенеет старостью, когда безапелляционность лживых суждений защищается еще и уважением (тоже лицемерным) к возрасту, опыту, авторитету, сединам…, тут, слава богу, и настигает нас наша добрая старушка с косой и дарит нам смерть, сиречь, ИСТИНУ.

 

     Самая мягкая подушка на ночь – чистая совесть. Но белые одежды ее давно уже вывожены, заляпаны грязью наших неискренних слов, сомнительных поступков и преступных намерений настолько, что уж и не вспомнить, каков был изначальный цвет. И нет на этом свете прачки, способной отстирать эти пятна… Жестка как камень подушка наша. Очередная иллюзия, церковная исповедь, лишь добавляет пятен, ибо в самых отвратительных своих грехах не сознаётся никто, а если и сознаётся, то подаёт их в виде той правды, которая, отнюдь, не равна истине. Легко рассказать попу, что, мол, гневался на жену, грешен, батюшка; несложно сознаться в пьянстве - грешен, батюшка; даже в убийстве в состоянии аффекта - грешен, батюшка… Но если кто изнасиловал ребенка, ибо не смог совладать с демонами; отравил больную мать, потому, что измучила старческим скулежом; бросил беременную от него возлюбленную, чтобы не мешала карьере; предал на смерть товарища, лишь бы жить самому… Единственная исповедь, что способна нас очистить – самоубийство. Да-да, все та же наша добрая старушка, дающая иногда напрокат свой инструмент.

 

     Вот почему с самого раннего детства и до преклонной старости мы так любим сказки. Сказки именно на ночь. Утром? Утром, как я уже говорил внечале, они нам не нужны. Утро, оно, как новогодняя ночь. Ну не задался прошедший год, но в новом уж я…. Ну не задался вчерашний день, но сегодня… Иллюзии. Вечером станет ясно, что ничерта не изменилось. Вот тут-то и нужна сказка на ночь. Если в ней кому плохо - мы радуемся, что не с нами; если кто герой - мы на его место - себя. Там есть такая любовь, какой никогда не встретишь в жизни; там есть с неба богатство, которого никогда не будет здесь; там есть свобода, там есть покой, там есть бессмертие… Там есть все, чего никогда не случится с нами на этом свете, в этом