Помочь сайту
Поздравления
ПЕРЕПЁЛОЧКА (из записок старого грешника)
Камни в почках, камни в печени… Их как-то всё же удаляют. А как удалить
камень из сердца? Что, не бывает камней в сердце? Может, у кого и не бывает. А у
меня вот сидит, словно прирос. Как он туда попал? Да сам я и виноват.
Словом, так. Взбрело как-то в голову высокому начальству перебазировать наш полк под Житомир. Тутошних старожилов ещё не успели сунуть в другое место, а нас – уже сюда. Солдат разместили в пустых к тому времени казармах, а
офицеров – в палатки! Вообще-то место нам понравилось: взлётка – три
колометра, а – главное для нас, холостяков, - Дом офицеров с колоннами.
Поговаривали, что таких домов штук пять на всю нашу славную авиацию. Рядом село Скоморохи с хохлушками на выданье – есть где холостяку «давление
стравить»… Ну, это так, для смеху. Столовая – два сросшихся корпуса. В одном летуны пятой нормой животы отращивают, а в другом мы, технари, едим, на что пайковых хватит. Продпаёк тогда деньгами заменили, а их и на пол-месяца – ать, два – и нету. Ага, что бог ни делает – всё у лучшему. Так то – Бог! А у нашего
безбожного рабоче-крестьянского родного правительства всё наоборот. Ну, это так – описание политико-экономической обстановки перед очередной главой в истории КПСС. Была у нас в столовой официантка – Маша Перепёлкина, а
попросту – Перепёлочка. Маленькая, кругленькая, брови чернющие срослись на переносице, глаза – что переспевшие вишни, зрачков не разглядишь. Весёлая,
щебетуха… Со всеми на «ты» и всех нас за короткое время по имени знала. И вот, помню, как накормит она нашу братию, оттопырит двумя пальчиками кармашек на белом фартуке и порхает от стола к столу, а мы ей в кармашек деньги
складываем. Никогда их не считала и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь её
обманул. Русское офицерство таких грехов на душу традиционно не брало.
Так вот. Однажды, скучая от гарнизонного безделья, начитался я
«Возмутителя спокойствия»… Вот опять автора забыл. Свинство, конечно. Не
Соловьёв ли? Что особенно поразило меня в книжке – это восточное красноречие. Вот уж изощряются! Читаешь и сам себя неловко чувствуешь от этакой
виртуозной лести. А я в то время, сглупу наверно, стишками увлекался. И взбрела мне в голову мыслишка: дай, думаю, и я сочиню что-нибудь в восточном стиле на европейский лад. За-думал, да всё никак темы не находил. У великих они в очереди толпятся, как офицерши в гарнизонном универмаге за мясом. Так то у
великих! Но вот как-то раз в столовой засмотрелся на Перепёлочку: уж больно она то ли турчанку, то ли персиянку напоминает. Есть у неё что-то восточное – брови губки и всё такое… Она заметила мой пристальный взгляд и, растерянно
улыбнувшись, отвернулась. Не придал я должного значения её смущению. А,
видит бог, напрасно. Возвратился к себе в палатку, сбросил куртку и повалился на койку. Жарища, как у чертей в пекле, по груди пот шариками катится.
«Возмутитель» выжидающе лежит на тумбочке. Мигом вспомнилась
Перепёлочка. Хлопнул себя по карману – записная книжка здесь – и отправился в лес. А лес – сплошь сосна, по низу травка кое-где, на краю речушка с ручей
величиной с кустиками по берегу. Сел я на бережку под этими самыми кустиками, отломил хворостинку и стал её грызть, то есть, слова и рифмы искать в извилинах, как в лабиринте. Не уверен, что именно в восточном стиле у меня получилось.
Если Аллах, раскошелясь впервые,
дал бы мне в руки волшебный мандат:
«На! По нему все блаженства земные,
все твоей личности принадлежат!»
Сок виноградный, цветок ароматный,
музыку, зрелища я, не скорбя,
всё б бородатому отдал обратно
вместе с мандатом.
А взял бы тебя!
На большее у меня таланту не хватило. Словом, сочинил. Сочинил и думаю:
не выбрасывать же! Я печатными буквами переписал своё творение на чистый клок бумаги из той же записной книжки, а на следующее утро завернул его в деньги и сунул Маше в кармашек. И как она догадалась, что это именно я
подложил ей стишат? Сначала всё было ничего – обед прошёл обычно. Но на ужине подбегает ко мне Перепёлочка и, потупясь, спрашивает:
- Вы что закажете?
Понимаете, не «ты закажешь», а «вы закажете». Сама же смотрит на меня сквозь опущенные ресницы так, что я невольно вспомнил, как однажды в детстве наш сосед поймал меня в своём саду на яблоне и вёл к моей матери. Вот и теперь. Я почувствовал, что не миновать истории. Но, выйдя из столовой, закурил и,
увидев, что всё вокруг по-прежнему и даже в киоске, как всегда, когда после еды здорово хочется пить, кончилась газвода, успокоился. По пути в наш палаточный лагерь я уже рассуждал вполне трезво. Ничего опасного не произошло. Простая шутка. Непристойного ничего нет, написано вполне цензурным языком. Хотя для занудной беседы на темы советской морали замполит предлог нашёл бы. А так – пусть хоть к командиру идёт жаловаться.
Перепёлочка к командиру не пошла.
В тот же вечер мы играли в волейбол. Вся авиация в волейбол играет. Играли - летуны на технарей. Я тогда недоумевал, почему среди «технической силы» спортивных мужиков больше, чем в «лётноподъёмной»? И как не мог догадаться,
что всё дело в неодинаковом распределении служебной физической нагрузки:
пик её у технарей приходится на работу, а у летунов – на столовую. Ну, это я,
пожалуй, отвлёкся. Игры у нас были с материальной заинтересованностью - то на
пуд яблок, то на шесть арбузов. И тем, и другим торговал в гарнизоне колхоз «Путь к коммунизму», что в Скоморохах. Помнится, если среди болельщиков не был виден замполит, то играли на канистру пива. Сами догадываетесь, что игра
серьёзная и ответственная. К летунам на днях прибыл из училища молодой
штурманёнок, спортсмен-разрядник, и игра на этот раз шла очко в очко. Темнело. Вдруг кто-то из нашей команды крикнул:
- Перепёлочка! Что так поздно?
Я ударил в блок и мяч полетел куда-то к болельщикам. Гляжу: действительно,
она. И лицу моему стало жарко, словно заглянул в открытую печку. Но вида не подаю. Команда на меня шипит, а я как можно развязнее ору:
- Смотри, Машенька, мама заругает!
Чего глупее можно было придумать?
- А я не робкого десятка, - ответила она и, подхватывая юбку, села на
скамейку среди потеснившихся военных. Ребята с нею шутят, а мне не до шуток: чую, что это её неожиданное посещение меня чересчур касается. Несколько
мячей подряд смазал. Команда на меня чуть ни с кулаками, но канистру пива мы проиграли. Одеваясь, я старался не смотреть в сторону Перепёлочки и твердил себе, что главное во всех «вводных» - спокойствие. И – не подавать вида. Не
выдержал я уже у самых палаток – оглянулся. На волейбольной площадке
человека три ещё перебрасывали едва заметный мяч. Небо совсем замутилось, и на его фоне вырисовывался силуэт Маши. Она, опустив голову, сидела на
скамейке и что-то выводила рукой на ней. Один из играющих подошёл к Маше, наклонился, наверно, что-то сказал. Она встала и так же, не поднимая головы, медленно ушла.
Ночью был дождичек, утром лес обдавал свежестью. К тому же ещё суббота. Настроение вскипало, как шампанское. Но только до того момента, как вспомнил,
что надо идти на завтрак. Опять Перепёлочка! Я уж подумал, не попоститься ли?
Но тут же сам себя приструнил: что за малодушие? Подумаешь – стишок
сочинил! Ничего, Перепёлочка не велика птичка. Впрочем, на всякий случай можно сесть и не на её ряд. Всё же лучше бы я в столовую не ходил. Хоть и не на её ряд. Она подкараулила меня на выходе. Я краем глаза заметил знакомую
фигурку и поспешил вместе с ребятами проскочить мимо. Чёрта с два: она
окликнула меня довольно внятно. Делать нечего – поворачиваюсь.
- Можно вас на минутку?
Ну, думаю, начнётся сейчас девчачье нытьё о честности и благородстве
советского офицера – пропадай, Димка! Подошёл, на физиономии изобразил служебную занятость, не терпящую отлагательства. Стоим. Сама позвала – сама и начинай. Она, потупясь, говорит куда-то в землю, что у Кати – это та, которая
меня на этот раз обслуживала, - сегодня день рождения и она приглашает к себе Перепёлочку. Пока она говорит – спешит, сбивается – я, поняв, в чём дело,
наскоро придумываю, как бы от этого дела отвертеться. Во-первых, катин день рождения с Перепёлочкой в нагрузку мне - что солдату наряд вне очереди. Во-вторых, у меня вечером в Доме офицеров на танцах встреча с Оксаной. Оксана – инструктор там какой-то, но не в этом дело. Первая красавица, если уж не в
гарнизоне, так в этом самом доме! Проговаривали, что она нашему брату-офицеру столько крови перепортила, что хватило бы Ту-4 заправить. А в то время она мне кровь портила… Так вот. А тут Перепёлочка с каким-то днём рождения.
- Вы можете придти?
Чуяло же сердце! А как я смогу? Ссылаюсь на то, что меня не приглашали. Оказывается, она к такому варианту подготовилась – ей дано право пригласить «одного мальчика». Мальчика!.. Наконец, я сообразил, что соврать, – заступаю в наряд! Против наряда, как говорят, и танком не попрёшь. Напомнил ей, что могу опоздать на построение. Она извинилась и пошла прочь медленно, словно искала
что-то под ногами. Я смотрел ей вслед и стыд, самый обыкновенный стыд, мягкой кошачьей лапкой стал давить мне на сердце. Нет, не от того, что соврал – кто
девчатам не врал? – а по другой причине. Мне стало стыдно за всё то прежнее,
устоявшееся, успевшее в молодом ещё по сути организме врасти в душу, что
позволило мне так, можно сказать, зло подшутить над доверчивой девчонкой. Не в куклы же играешь! В сердце скапливалась неприятная муть. На аэродром я шёл, загребая пыль ногами и отставая от товарищей. На обед отправился не в
столовую, а в военторг - купить бутылку кефира и булку. Вечером всё же прибыл на танцы, то есть, на «вечер отдыха», как значилось на афише. Оксана, как всегда, была неотразима. Высокая, фигуристая, когда она смотрела исподлобья, её
тёмные глаза излучали что-то магическое, вызывающее мороз на коже и щемящее дрожание в груди. А смотреть исподлобья она любила… Вот и попробуй не
застыть ознобно, если подойдёт к тебе такая, глянет, словно сердце в кулак
зажмёт, а потом, когда убедится, что дыхание у тебя стало прерывистым, ещё и улыбнётся…. В Доме офицеров был джаз, как мы его называли, самоделковый. Помню, он исполнял какое-то меланхолическое танго, а я блаженствовал,
обнимая вздрагивающую под моей рукой талию очаровательной дамы. Тут-то и случилось… Не знаю, почему я посмотрел в ту сторону, где обычно в антрактах между танцами скапливаются девушки. Или дамы – не важно. Посмотрел и тут же наступил на ногу своей партнёрше, да так, что по её капроновому чулку
метнулась вверх прозрачная дорожка. Как восприняла мою оплошность Оксана, я не знаю: Маша Перепёлкина одиноко сидела на стуле и не сводила с меня своих больших вишнёвых честных глаз. В голове что-то замелькало, закружилось насчёт какого-то дня рождения и моего дежурства то ли по части, то ли по аэродрому. Когда очнулся от наваждения, она уже открывала выходную дверь. Не отдавая
себе отчёта, я догнал её возле колонн перед парадным подъездом.
- Маша…
Она повернулась ко мне и просто так сказала:
- Оставьте меня.
Ни тени обиды, ни упрёка, ни возмущения – точно так, как в столовой
говорила: «Ребята, борщ кончился, есть ещё суп-лапша по-домашнему.» Ну,
прочитала бы какую-нибудь дежурную девчачью нотацию, ну, по морде влепила бы или плюнула в неё… Хоть сказала бы: «Как тебе, сукин сын, не стыдно?»
Обозвала бы что ли погрязнее… Нет, ничего из этого ординарного набора. Вот бросила щепотку слов, как подачку нищему, и пошла, не торопясь, уверенная, что никто её не задержит. А я всё стоял. Из дверей Дома офицеров повалила
публика. Возвратился в зал. Пусто. Моей парадной фуражки на месте не
оказалось. Лишь у окна на стуле сиротливо лежала одна – чужая, заношенная.
Что дальше? Да три дня сидел на кефире. Ну, и что? Сердце ноет, желудок жалобные песенки поёт. Да и остряки к тому же нашлись: «На лимузин
заграничный копишь?» Словом, дрожа душой и телом, пошёл я всё-таки в
столовую. На нашем ряду орудует та самая Катя, на чей день рождения
приглашала меня Маша. Смотрит на меня, как старшина на разгильдяя. В
столовой народу полно, а как-то пусто, неуютно. Словно побывал хороший гость и оставил после себя тишину и грусть. С соседом по столу, когда мы остались вдвоём, у нас произошёл короткий диалог.
- А где Перепёлочка?
- С луны свалился? Со вчерашнего дня не работает.
- Как – не работает?
- Говорят, уволилась.
- Уволилась??
- Ага… Катенька!
- Постой, а где ж она теперь?
- А я знаю? – на одесский манер пропел он. – Катенька, котлетки, чай…
Вскоре навалилась дождями осень, и нам, холостякам, разрешили
переселиться в Скоморохи к колхозникам на постой. Вот где, кстати, лафа!
Отдавал я старушке-хозяйке свои пайковые – тут тебе и жильё, и жратва всякая вплоть до солёных огурцов с мёдом. Спрашивал, не слыхала ль она о
Перепёлкиных? Сколько себя помнит, таких в Скоморохах не было. Вот и канула в вечность моя Перепёлочка. Да не бесследно. Теперь, случается, сижу в кухне за столом и вдруг слышу, как моя Оксана, смешивая в голосе обиду и насмешку, шипит:
- Прокиньсь, товарищ майор! Жену нэ бачишь, дак хочь у борща глянь:
захолонув вже.
Вот так, ребята, есть камешки и в сердце. И не всегда лежат они спокойно. А так – до случая.
Нет комментариев. Ваш будет первым!
