Оскорбитель

(*)
­ – Сначала это казалось помехами. Обычные помехи на телефонной линии, – надо было отдать должное доктору Грэхему – он держался с необычайным спокойствием, нет, его руки выдавали волнение, но, по меньшей мере, как истинный доктор, он считал, что надо установить всю картину до конца, и не позволял себе истерить и возмущаться.
– Как шорохи или как шёпот? – уточнила я. Это было важно, наверное. Во всяком случае, методичек нашему Агентству никто не давал, и мы сами постигали немалую часть буквально методом проб и ошибок, и я заметила, что люди доверяют больше, когда слышат уточняющие вопросы.
– Шорохи, – ответил доктор Грэхем, – как будто связь плохая, знаете?
            Увы, нет.  Мне звонят только Волак да Эйша, либо чтобы скорректировать мой курс по проезду клиентов, либо чтобы узнать дела. И связь там всегда отличная, хотя я порою лукавлю и пытаюсь солгать, что это не так. Сложно мне с живыми, сложно. У них отовсюду есть помощь, а они выдумывают себе на каждом шагу проблемы, сами в них же и крутятся. Другое дело – мёртвые, кто им, кроме нашего Агентства поможет? А мёртвых много. Они повсюду. Людское зрение не видит их. Только те, кто чувствительнее, могут замечать шорохи и тени позади себя, силуэты… но это всё можно списать на то, что кажется. Довольно немногие среди них набирают силу и проявляют себя так, что становится заметно.
– Ну а потом начался голос, – продолжал доктор Грэхем. – Монотонный, словно… ну как железный, как робот что ли…
            Он подобрал слово и остался этим доволен. Маленькая победа в насквозь непонятной для его рационального мозга ситуации.
– Что голос говорил?
– Оскорблял меня, – ответил доктор Грэхем, – говорил гадости о том, что я ничтожество и урод, много бранился.
– Может, вы кого-то просто плохо лечили? – надо было удержаться от этого смешка, но я не смогла.
            Доктор Грэхем вздохнул:
– Вы знаете, были времена, когда я начинал с самого малого. Захудалая больница находилась в такой дыре, что туда даже добраться было подвигом. Но я терпел, ездил, учился. И теперь я открыл свой кабинет, практикую, и очередь ко мне расписана на два месяца вперёд. Была расписана.
            Он помрачнел. Дело его жизни подпортил призрак! Был ли среди его коллег такой же неудачник?
– Люди просто боятся ко мне идти, – доктор Грэхем прикрыл глаза, – а всё  из-за него. Вы говорите, что я плохо лечил, и вы имеете право так думать, но я вас уверяю, что никого не обидел, потому что всегда работал на совесть!
            Доктор Грэхем открыл глаза.
– Я никогда не экономил на пациентах! Знаете, как поступают другие стоматологи? Как они халатны в дезинфекции и как жадны в своём желании открыть новый инструмент? Как ленивы в диагностике? Или как равнодушны к пациентам, не примеряются ни к болевому порогу, ни к особенностям? Аллергии, мол, нет, и ладно – потерпят! Экономят на обезболивании и стерильности и даже на материале для пломб!
            Он иссяк, устал. Похоже, я оскорбила его. Но это ладно, а вот как мне после этого небольшого монолога к врачу-то идти? У меня в последнее время как раз иногда ноет зуб сверху. Последнее время – это где-то полгода, за которые я и без этой речи с мыслями не могу собраться.
– Кхм… хорошо, я просто должна собрать полную информацию, доктор, – я поспешила сменить тему, пока он не обрушил на меня ещё какое-нибудь неловкое знание, с которым мне жить и лечиться. – Итак, этот голос вас оскорблял?
– Да, оскорблял, – доктор Грэхем вернулся к своему спокойному состоянию, – я обратился в телефонную компанию. Оттуда приезжали специалисты, много раз проверяли и даже меняли аппаратуру, но они не могли отследить звонок. Хотя, на самом деле, и сами слышали эти оскорбления.
            Но, конечно, никто этого не подтвердит из компании…
– Потом хуже. Мне много звонит пациентов, записывается. Призрак стал вклиниваться в разговор, кричал оскорбления и им. Конечно, мы говорили, что это технические неполадки и помехи, но…
            Он помолчал, потом сказал тихо:
– Что делать в такой ситуации? Мы не знали. Никто из нас не знал. И к кому обратиться? Нас бы сочли сумасшедшими или теми, кто желает нажиться на дешевой и глупой рекламе!
– Но вы обратились же? – заметила я.
– Потому что дальше стало хуже! Однажды, когда стало совсем невмоготу, это было в пятницу, ещё в октябре, я распорядился отключить все телефоны. Я хотел отдохнуть от этого голоса. Персонал был рад. Я вообще удивлён, что они терпели всё это со мной, пугались, но ходили на работу. Может тоже думали, что помехи, не знаю. Итак, мы отключили телефон. Из розеток отключили, понимаете? Знаете, что произошло дальше?
            Я знала, догадывалась. У призраков есть иногда весьма злое чувство юмора.
– Телефон зазвонил! Зазвонил! Выключенный телефон! – доктор Грэхем честно держался, но это воспоминание было тем, что пошатнуло его знание о рациональном мире. Это было то, что он не мог списать на помехи. Это было уже… ненормально.
            Он не мог понять почему я не разделяю с ним ужас, ведь выключенный телефон зазвонил! Но я знала, что это бывает. Увы, даже чаще, чем он мог себе представить.
– Я не взял трубку. Мы стояли оцепеневшие. Я и одна из моих медсестер. Она тоже это слышала, вы можете её спросить. И тут голос пошёл… ну он был повсюду, понимаете? Розетки, люстры, стены. Его голос. Неживой, механический!
            Конечно, этого следовало ожидать. Если призрак имел воздействие на телефон, то есть, на реальный мир, он мог проникнуть и дальше. не имея собственной плотности, он действовал на одной энергии.
– Он сказал, что я умру. Мучительно умру в скором времени. И хохотал. Ужасно долго хохотал… – доктор Грэхем взглянул на меня и тяжёлая мука и безысходность плескалась в его глазах. Нет, он не боялся смерти, он уже устал от последних месяцев жизни настолько, что был храбрее многих живых в этом вопросе. Просто он, как человек разумный, рациональный и логический столкнулся с тем, что не мог объяснить. И это мучило его. это ставило под сомнение всё, что он только имел в своей долгой трудовой жизни.
– Дальше, – безжалостно призвала я.
– У меня уволилось три медсестры, два охранника, доктор и уборщица, – продолжил доктор Грэхем, – остались те, кому некуда податься, но и они уворачиваются от встречи со мной, сидят даже в подсобке. Боятся. И я могу их понять. Они ненадолго со мной, они ищут куда податься. И пациентов почти не стало. И их я тоже могу понять. Как тут оставаться, когда я говорю пациентке сплюнуть, а из пустоты хохот и мёртвый голос, призывающий держать рот закрытым? Или, я говорю пациенту открыть рот, а этот голос глумится и называет пациента дураком? Они же слышат! А один мой пациент пошёл в туалет и призрак сказал, чтобы он подвинулся, а то ему не видно… из унитаза сказал. Вы понимаете?!
– И тем не менее, обратились вы только сейчас. Почему?
            Доктор Грэхем помолчал, взвешивая слова, потом признался:
– Мне кажется, он становится ещё более опасным. У меня есть медсестра. Клэр. Молодая девушка. Он её меньше всех пугает, она даже иногда находит забавным его шуточки. У неё весьма сомнительное образование, но на лучшее я не могу рассчитывать. Нужны руки, хотя бы вести базу и помогать мне.
– И что же?
– Вчера он спросил её… спросил, чтобы мне все слышали. Спросил, как она сходила на свидание. Клэр никому не говорила о свидании, понимаете? Никому на работе! Он не мог слышать.
– Она могла говорить по телефону или с кем-то из коллег в ваше отсутствие.
– Телефоны мы свои выключаем, – возразил доктор Грэхем, – а разговоры меж собою… мы молчим. Мы почти всегда теперь молчим. Только по делу. Страшно, понимаете? И ещё страшнее, если он выбирается отсюда! Если следит… вдруг он следит за Клэр? Или не только за ней. Вдруг он может навредить кому-то из тех, кто ещё тут работает.
– Например, вам?
            Доктор Грэхем махнул рукой:
– Он разрушил мою жизнь, почти сделал меня банкротом и рушит мою репутацию. Думаете, мне нужна такая жизнь? Мне много лет, я уже не могу начать всё заново и сил выстраивать прежний мирок у меня нет. я просто хочу, чтобы это как-нибудь закончилось. Хоть как-нибудь.
            Я кивнула. Обещать не могу, я никогда не могу обещать, если только в качестве лжи, чтобы люди успокоились, но здесь было что-то такое, что даже меня проняло. То ли забота об остатках коллектива, то ли безысходная честность…
– Давайте попробуем, – согласилась я. – он знает, что я приду?
– Нет. во всяком случае, мы не говорили об этом в больнице. Но если он следит…
***
            Он следил. Стоило мне переступить порог и оказаться внутри стоматологического кабинета доктора Грэхема, вывеска которого по-прежнему сияла гордо, хотя едва ли могла согреть и утешить самого доктора, как со всех сторон понеслось мрачное, издевательское:
– Я не хочу умирать! Ниса, я не хочу умирать! Ниса!
            Голос был мертвенный. Пожалуй, он и правда был как механический, но в то же время в нём была…паника?
            Две медсестры, встретившие меня, переглянулись меж собой, поспешили заметить:
– Вы… вы не бойтесь.
            Но я и не боялась. Этот голос… да, дело было в нём. Вернее, в том, как его толковать.
– Ты уже мёртв! – сказала я ему, и он стих, всякое верещание сошло на нет. – И я могу тебе помочь.
– Мне нельзя помочь, – он молчал недолго, но ответил на этот раз уже без паники. Ровно, спокойно. Он смирился?
– Всем можно помочь. Ну, кроме тех, в плоскую Землю верит, вот тех уже не спасти.
            Я не стала ждать ответа и объяснять ничего тоже. живые обойдутся без объяснений. Разгадав за спинами медсестер кабинет, пошла туда, не реагируя на оклики, захлопнула дверь. В коридоре посидят, ничего не случится с ними. Призрака с собой я звать не стала. Он и без того должен был за мной последовать.
            И последовал.
            Когда я растёрла в пальцах веточку розмарина, чтобы разум расслабился и перешёл в тот мир вслед за моим стремлением, и посмертие упало на меня серым одеялом, забирая краски и чёткость мира, он был здесь. И я видела его.
            Обычный, молодой, печальный. Он сидел напротив меня и не хотел мне верить, но какая-то оставшаяся часть его души надеялась на меня.
– Почему ты так можешь? – спросил он, увидев меня, живую, в мире посмертия. – Вы же так не умеете.
– Не все из нас, но я  могу.
            Объяснять ему, что я всегда стояла близко к смерти, что всегда чувствовала её физическое воплощение рядом с собой я не стала. Это я объясняла лишь раз, да и то Волаку – человеку, который взял меня в Агентство на службу и обучил меня как с этим справляться.
– Как тебя зовут? – спросила я. – Моё имя ты откуда-то узнал, откуда уже не буду спрашивать, пусть это будет тайной, но кто ты?
– Я не знаю, – ответил он просто.
            Призраки часто теряют память. Для души состояние смерти – это шок, стирающий чувства, эмоции, память. Остаются лишь обломки. И если призрак не может упокоиться в мире посмертия, перейти последнюю грань, если умер так, как не должен был умереть, то бродить ему в этих обломках долго-долго. А они колются. Это как постоянно носить на себе одежду с шипами. Разумеется, с течением времени начнёшь гневиться и беситься, и осколки будут тончать, а безумие будет алеть, потому что будет напоминать жизнь.
            Жизнь, которой больше никогда не будет.
            А испуг живых, которые почувствуют твоё появление и твои муки, будет тебе пищей. Ты будешь что-то чувствовать из своей почти до конца стёртой жизни, глядя на их страхи. Во всяком случае, мы в Агентстве считаем именно так.
– Почему ты пристал к доктору Грэхему?
            Призрак нахмурился. Кажется, никто и не пытался узнать этого. Наконец, после долгого и мучительного размышления, он ответил:
– Кто-то сказал мне, что он заслуживает смерти и умрёт.
– Кто?
– Я не помню. Но кто-то сказал.
            Призраки! Что-то яркое остаётся в них. Остаётся пятном посмертия, и не достать уже – из мира живых эти слова, или из мира мёртвых. Если из мира мёртвых, то я разберусь, если из мира живых, то это вопрос полиции.
– И ты думаешь, что это правда?
– Я не знаю, – ответил призрак. – Я не помню.
– И ты думаешь, что это справедливо? Ты не знаешь плох ли этот человек, но кошмаришь его. ты пугаешь его самого, его персонал, лишаешь его и коллег, и клиентов, и репутации. И сам не знаешь почему!
            Разговор с призраками часто напоминает беседу с ребёнком. Только дети растут, а призраки остаются вечными. Он помнит что-то о докторе Грэхеме, но не знает что именно и откуда, не знает причин этой ненависти.
– Я больше ничего не помню, – признался призрак, – вообще ничего. только про него. Только то, что он должен поплатиться.
– И он поплатится, – сказала я.
            Призрак взглянул на меня с удивлением.
– Все платят. Не при жизни, так в смерти. Но платить нужно за что-то. а если это был просто человек, который… ну допустим, сам в чём-то виноват. Может он конкурент, у которого Грэхем увел клиентов. Или это его пациент, который после установки пломбы не стал выжидать два часа, а сразу пошёл пить ледяную колу?
            А иногда разговор с призраками напоминает горячный бред. Я отстаивала человека, который мне вообще незнаком. Я не знаю  даже, сделал ли он что-то дурное? Может и правда был так себе врачом? А может увёл чужую жену? А может шантажировал кого или же наоборот, не сделал ничего откровенного дурного, просто оказался быстрее и лучше кого-то? я не знаю. И не узнаю. Но я и не судья. И не защитник живых. Я защитник мёртвых, и я вижу, что этот призрак страдает.
            Он ничего не помнит, кроме того, что кто-то (а может и он сам) за что-то (а может и ни за что) ненавидел доктора Грэхема.
            В конце концов, может это было всего лишь чьей-то усталой фразой:
– Как же я ненавижу приходить к вам, доктор!
            Память умирает первой. Но, вот гадство, не до конца. Глубинная память живёт и мучает ещё очень долго.
– Живые должны жить в мире живых, мёртвые должны идти туда, где им место, в покой. Подальше от расплаты и мести. Подальше от страданий. Там будет новая память. Там будет новый сон…
            Я не знаю что «там» есть. говорю разное. То, во что хотела бы сама верить. Но лгу я или нет? откуда мне знать. Может там пустота, а может куча ангелов с арфами! Или вечное пламя! Но это исход вечности – это её веление, и мёртвые должны отправляться к мё        ртвым, а живые должны жить без них.
            Таков закон природы. Мы лишь ему помогаем, помогаем добраться в край Смерти тем, кто сам не может этого сделать, кто ещё    цепляется за что-то из жизни, кто боится.
– Он ответит? – спросил призрак с надеждой.
– Ответит, – сказала я. – Все отвечают.
            Неважно – кто и перед кем. Неважно – лгу я или нет. разговор с призраком, это, зачастую, разговор лжи с наивностью. При этом наивность, как правило, уставшая от своего странного существования, жаждет обмана и не будет вдаваться в подробности.
– Тогда помогите мне… помогите мне уйти, пожалуйста, – попросил призрак. – Можете?
            Я могу. я здесь за этим. Живые должны жить своей жизнью, а я помогаю мёртвым. И я помогу ему уйти. Не ради Грэхема и его кабинета, не ради его клиентов, а ради этой несчастной души, которая приклеилась к нему последней памятью и не может отклеиться.
***
– Полагаю, он вас больше не побеспокоит, – усталость давала о себе знать и меньше всего хотелось общаться с живыми. Хотелось лечь. Но надо было отчитаться клиенту, чтобы он не забыл выдать нам чек.
– В самом деле? – доктор Грэхем был удивлен и восхищен. Огромное облегчение обняло его существо. – Боже мой! какая прекрасная новость! Что вы сделали?
            Ага, так я тебе и расскажу!
– Это профессиональный секрет, доктор. И, честно говоря, он дался мне нелегко, так что…с вас чек и до свидания.
– Он не появится?
– Не появится, – я улыбнулась, – если появится, у нас есть гарантийные обязательства. Будем действовать жёстко.
            Доктор закивал. Теперь он тяготился моим присутствием. Ещё бы – на мне был дух смерти. Её тень. И я была живым напоминанием о тяжёлом этапе его жизни.
            Грэхем поспешно писал в чековой книжке, пока я от скуки оглядывала кабинет. Фотографию я увидела сразу. Вернее, того, кто был на ней. Не узнать его было невозможно, призраки всегда сохраняются так, как им самим помнится. А этот помнил себя таким.
– А это кто? – я спросила небрежно. – Вы?
– А? это мой сын, – ответил Грэхем, протягивая чек, – его последняя фотография.
– Простите, не знала, – я смутилась. С другой стороны, мой вопрос, даже если был бестактен, всё равно не был так страшен, как тот факт, что призрак его сына и кошмарил Грэхема всё это время. И сам не помнил почему. Что ж, может у него и была причина для ненависти, но это его дело. Их дело, если быть точнее, и уж точно не мне в это лезть.
– Ничего, много лет уже прошло. Сердце уже отболело. Осталась тоска. И если честно, сейчас я даже думаю, что если смерть не конец, то когда-нибудь я с ним встречусь… как считаете?
            Я считаю, что мне лучше помолчать на этот счёт.
– Я считаю, что мне пора, – ответила я, поднимаясь. Моё дело сделано.
Из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» , «Слово»,  «Палата 323» , «Встреча» ,«Кто живет в шкафу?», «Темная фигура», «Обещанный привет», «Призрак в темноте» и «Пока ты спал» . Каждый рассказ можно читать отдельно.
 

 
 

 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0543534

от Сегодня в 04:52

[Скрыть] Регистрационный номер 0543534 выдан для произведения: (*)
­ – Сначала это казалось помехами. Обычные помехи на телефонной линии, – надо было отдать должное доктору Грэхему – он держался с необычайным спокойствием, нет, его руки выдавали волнение, но, по меньшей мере, как истинный доктор, он считал, что надо установить всю картину до конца, и не позволял себе истерить и возмущаться.
– Как шорохи или как шёпот? – уточнила я. Это было важно, наверное. Во всяком случае, методичек нашему Агентству никто не давал, и мы сами постигали немалую часть буквально методом проб и ошибок, и я заметила, что люди доверяют больше, когда слышат уточняющие вопросы.
– Шорохи, – ответил доктор Грэхем, – как будто связь плохая, знаете?
            Увы, нет.  Мне звонят только Волак да Эйша, либо чтобы скорректировать мой курс по проезду клиентов, либо чтобы узнать дела. И связь там всегда отличная, хотя я порою лукавлю и пытаюсь солгать, что это не так. Сложно мне с живыми, сложно. У них отовсюду есть помощь, а они выдумывают себе на каждом шагу проблемы, сами в них же и крутятся. Другое дело – мёртвые, кто им, кроме нашего Агентства поможет? А мёртвых много. Они повсюду. Людское зрение не видит их. Только те, кто чувствительнее, могут замечать шорохи и тени позади себя, силуэты… но это всё можно списать на то, что кажется. Довольно немногие среди них набирают силу и проявляют себя так, что становится заметно.
– Ну а потом начался голос, – продолжал доктор Грэхем. – Монотонный, словно… ну как железный, как робот что ли…
            Он подобрал слово и остался этим доволен. Маленькая победа в насквозь непонятной для его рационального мозга ситуации.
– Что голос говорил?
– Оскорблял меня, – ответил доктор Грэхем, – говорил гадости о том, что я ничтожество и урод, много бранился.
– Может, вы кого-то просто плохо лечили? – надо было удержаться от этого смешка, но я не смогла.
            Доктор Грэхем вздохнул:
– Вы знаете, были времена, когда я начинал с самого малого. Захудалая больница находилась в такой дыре, что туда даже добраться было подвигом. Но я терпел, ездил, учился. И теперь я открыл свой кабинет, практикую, и очередь ко мне расписана на два месяца вперёд. Была расписана.
            Он помрачнел. Дело его жизни подпортил призрак! Был ли среди его коллег такой же неудачник?
– Люди просто боятся ко мне идти, – доктор Грэхем прикрыл глаза, – а всё  из-за него. Вы говорите, что я плохо лечил, и вы имеете право так думать, но я вас уверяю, что никого не обидел, потому что всегда работал на совесть!
            Доктор Грэхем открыл глаза.
– Я никогда не экономил на пациентах! Знаете, как поступают другие стоматологи? Как они халатны в дезинфекции и как жадны в своём желании открыть новый инструмент? Как ленивы в диагностике? Или как равнодушны к пациентам, не примеряются ни к болевому порогу, ни к особенностям? Аллергии, мол, нет, и ладно – потерпят! Экономят на обезболивании и стерильности и даже на материале для пломб!
            Он иссяк, устал. Похоже, я оскорбила его. Но это ладно, а вот как мне после этого небольшого монолога к врачу-то идти? У меня в последнее время как раз иногда ноет зуб сверху. Последнее время – это где-то полгода, за которые я и без этой речи с мыслями не могу собраться.
– Кхм… хорошо, я просто должна собрать полную информацию, доктор, – я поспешила сменить тему, пока он не обрушил на меня ещё какое-нибудь неловкое знание, с которым мне жить и лечиться. – Итак, этот голос вас оскорблял?
– Да, оскорблял, – доктор Грэхем вернулся к своему спокойному состоянию, – я обратился в телефонную компанию. Оттуда приезжали специалисты, много раз проверяли и даже меняли аппаратуру, но они не могли отследить звонок. Хотя, на самом деле, и сами слышали эти оскорбления.
            Но, конечно, никто этого не подтвердит из компании…
– Потом хуже. Мне много звонит пациентов, записывается. Призрак стал вклиниваться в разговор, кричал оскорбления и им. Конечно, мы говорили, что это технические неполадки и помехи, но…
            Он помолчал, потом сказал тихо:
– Что делать в такой ситуации? Мы не знали. Никто из нас не знал. И к кому обратиться? Нас бы сочли сумасшедшими или теми, кто желает нажиться на дешевой и глупой рекламе!
– Но вы обратились же? – заметила я.
– Потому что дальше стало хуже! Однажды, когда стало совсем невмоготу, это было в пятницу, ещё в октябре, я распорядился отключить все телефоны. Я хотел отдохнуть от этого голоса. Персонал был рад. Я вообще удивлён, что они терпели всё это со мной, пугались, но ходили на работу. Может тоже думали, что помехи, не знаю. Итак, мы отключили телефон. Из розеток отключили, понимаете? Знаете, что произошло дальше?
            Я знала, догадывалась. У призраков есть иногда весьма злое чувство юмора.
– Телефон зазвонил! Зазвонил! Выключенный телефон! – доктор Грэхем честно держался, но это воспоминание было тем, что пошатнуло его знание о рациональном мире. Это было то, что он не мог списать на помехи. Это было уже… ненормально.
            Он не мог понять почему я не разделяю с ним ужас, ведь выключенный телефон зазвонил! Но я знала, что это бывает. Увы, даже чаще, чем он мог себе представить.
– Я не взял трубку. Мы стояли оцепеневшие. Я и одна из моих медсестер. Она тоже это слышала, вы можете её спросить. И тут голос пошёл… ну он был повсюду, понимаете? Розетки, люстры, стены. Его голос. Неживой, механический!
            Конечно, этого следовало ожидать. Если призрак имел воздействие на телефон, то есть, на реальный мир, он мог проникнуть и дальше. не имея собственной плотности, он действовал на одной энергии.
– Он сказал, что я умру. Мучительно умру в скором времени. И хохотал. Ужасно долго хохотал… – доктор Грэхем взглянул на меня и тяжёлая мука и безысходность плескалась в его глазах. Нет, он не боялся смерти, он уже устал от последних месяцев жизни настолько, что был храбрее многих живых в этом вопросе. Просто он, как человек разумный, рациональный и логический столкнулся с тем, что не мог объяснить. И это мучило его. это ставило под сомнение всё, что он только имел в своей долгой трудовой жизни.
– Дальше, – безжалостно призвала я.
– У меня уволилось три медсестры, два охранника, доктор и уборщица, – продолжил доктор Грэхем, – остались те, кому некуда податься, но и они уворачиваются от встречи со мной, сидят даже в подсобке. Боятся. И я могу их понять. Они ненадолго со мной, они ищут куда податься. И пациентов почти не стало. И их я тоже могу понять. Как тут оставаться, когда я говорю пациентке сплюнуть, а из пустоты хохот и мёртвый голос, призывающий держать рот закрытым? Или, я говорю пациенту открыть рот, а этот голос глумится и называет пациента дураком? Они же слышат! А один мой пациент пошёл в туалет и призрак сказал, чтобы он подвинулся, а то ему не видно… из унитаза сказал. Вы понимаете?!
– И тем не менее, обратились вы только сейчас. Почему?
            Доктор Грэхем помолчал, взвешивая слова, потом признался:
– Мне кажется, он становится ещё более опасным. У меня есть медсестра. Клэр. Молодая девушка. Он её меньше всех пугает, она даже иногда находит забавным его шуточки. У неё весьма сомнительное образование, но на лучшее я не могу рассчитывать. Нужны руки, хотя бы вести базу и помогать мне.
– И что же?
– Вчера он спросил её… спросил, чтобы мне все слышали. Спросил, как она сходила на свидание. Клэр никому не говорила о свидании, понимаете? Никому на работе! Он не мог слышать.
– Она могла говорить по телефону или с кем-то из коллег в ваше отсутствие.
– Телефоны мы свои выключаем, – возразил доктор Грэхем, – а разговоры меж собою… мы молчим. Мы почти всегда теперь молчим. Только по делу. Страшно, понимаете? И ещё страшнее, если он выбирается отсюда! Если следит… вдруг он следит за Клэр? Или не только за ней. Вдруг он может навредить кому-то из тех, кто ещё тут работает.
– Например, вам?
            Доктор Грэхем махнул рукой:
– Он разрушил мою жизнь, почти сделал меня банкротом и рушит мою репутацию. Думаете, мне нужна такая жизнь? Мне много лет, я уже не могу начать всё заново и сил выстраивать прежний мирок у меня нет. я просто хочу, чтобы это как-нибудь закончилось. Хоть как-нибудь.
            Я кивнула. Обещать не могу, я никогда не могу обещать, если только в качестве лжи, чтобы люди успокоились, но здесь было что-то такое, что даже меня проняло. То ли забота об остатках коллектива, то ли безысходная честность…
– Давайте попробуем, – согласилась я. – он знает, что я приду?
– Нет. во всяком случае, мы не говорили об этом в больнице. Но если он следит…
***
            Он следил. Стоило мне переступить порог и оказаться внутри стоматологического кабинета доктора Грэхема, вывеска которого по-прежнему сияла гордо, хотя едва ли могла согреть и утешить самого доктора, как со всех сторон понеслось мрачное, издевательское:
– Я не хочу умирать! Ниса, я не хочу умирать! Ниса!
            Голос был мертвенный. Пожалуй, он и правда был как механический, но в то же время в нём была…паника?
            Две медсестры, встретившие меня, переглянулись меж собой, поспешили заметить:
– Вы… вы не бойтесь.
            Но я и не боялась. Этот голос… да, дело было в нём. Вернее, в том, как его толковать.
– Ты уже мёртв! – сказала я ему, и он стих, всякое верещание сошло на нет. – И я могу тебе помочь.
– Мне нельзя помочь, – он молчал недолго, но ответил на этот раз уже без паники. Ровно, спокойно. Он смирился?
– Всем можно помочь. Ну, кроме тех, в плоскую Землю верит, вот тех уже не спасти.
            Я не стала ждать ответа и объяснять ничего тоже. живые обойдутся без объяснений. Разгадав за спинами медсестер кабинет, пошла туда, не реагируя на оклики, захлопнула дверь. В коридоре посидят, ничего не случится с ними. Призрака с собой я звать не стала. Он и без того должен был за мной последовать.
            И последовал.
            Когда я растёрла в пальцах веточку розмарина, чтобы разум расслабился и перешёл в тот мир вслед за моим стремлением, и посмертие упало на меня серым одеялом, забирая краски и чёткость мира, он был здесь. И я видела его.
            Обычный, молодой, печальный. Он сидел напротив меня и не хотел мне верить, но какая-то оставшаяся часть его души надеялась на меня.
– Почему ты так можешь? – спросил он, увидев меня, живую, в мире посмертия. – Вы же так не умеете.
– Не все из нас, но я  могу.
            Объяснять ему, что я всегда стояла близко к смерти, что всегда чувствовала её физическое воплощение рядом с собой я не стала. Это я объясняла лишь раз, да и то Волаку – человеку, который взял меня в Агентство на службу и обучил меня как с этим справляться.
– Как тебя зовут? – спросила я. – Моё имя ты откуда-то узнал, откуда уже не буду спрашивать, пусть это будет тайной, но кто ты?
– Я не знаю, – ответил он просто.
            Призраки часто теряют память. Для души состояние смерти – это шок, стирающий чувства, эмоции, память. Остаются лишь обломки. И если призрак не может упокоиться в мире посмертия, перейти последнюю грань, если умер так, как не должен был умереть, то бродить ему в этих обломках долго-долго. А они колются. Это как постоянно носить на себе одежду с шипами. Разумеется, с течением времени начнёшь гневиться и беситься, и осколки будут тончать, а безумие будет алеть, потому что будет напоминать жизнь.
            Жизнь, которой больше никогда не будет.
            А испуг живых, которые почувствуют твоё появление и твои муки, будет тебе пищей. Ты будешь что-то чувствовать из своей почти до конца стёртой жизни, глядя на их страхи. Во всяком случае, мы в Агентстве считаем именно так.
– Почему ты пристал к доктору Грэхему?
            Призрак нахмурился. Кажется, никто и не пытался узнать этого. Наконец, после долгого и мучительного размышления, он ответил:
– Кто-то сказал мне, что он заслуживает смерти и умрёт.
– Кто?
– Я не помню. Но кто-то сказал.
            Призраки! Что-то яркое остаётся в них. Остаётся пятном посмертия, и не достать уже – из мира живых эти слова, или из мира мёртвых. Если из мира мёртвых, то я разберусь, если из мира живых, то это вопрос полиции.
– И ты думаешь, что это правда?
– Я не знаю, – ответил призрак. – Я не помню.
– И ты думаешь, что это справедливо? Ты не знаешь плох ли этот человек, но кошмаришь его. ты пугаешь его самого, его персонал, лишаешь его и коллег, и клиентов, и репутации. И сам не знаешь почему!
            Разговор с призраками часто напоминает беседу с ребёнком. Только дети растут, а призраки остаются вечными. Он помнит что-то о докторе Грэхеме, но не знает что именно и откуда, не знает причин этой ненависти.
– Я больше ничего не помню, – признался призрак, – вообще ничего. только про него. Только то, что он должен поплатиться.
– И он поплатится, – сказала я.
            Призрак взглянул на меня с удивлением.
– Все платят. Не при жизни, так в смерти. Но платить нужно за что-то. а если это был просто человек, который… ну допустим, сам в чём-то виноват. Может он конкурент, у которого Грэхем увел клиентов. Или это его пациент, который после установки пломбы не стал выжидать два часа, а сразу пошёл пить ледяную колу?
            А иногда разговор с призраками напоминает горячный бред. Я отстаивала человека, который мне вообще незнаком. Я не знаю  даже, сделал ли он что-то дурное? Может и правда был так себе врачом? А может увёл чужую жену? А может шантажировал кого или же наоборот, не сделал ничего откровенного дурного, просто оказался быстрее и лучше кого-то? я не знаю. И не узнаю. Но я и не судья. И не защитник живых. Я защитник мёртвых, и я вижу, что этот призрак страдает.
            Он ничего не помнит, кроме того, что кто-то (а может и он сам) за что-то (а может и ни за что) ненавидел доктора Грэхема.
            В конце концов, может это было всего лишь чьей-то усталой фразой:
– Как же я ненавижу приходить к вам, доктор!
            Память умирает первой. Но, вот гадство, не до конца. Глубинная память живёт и мучает ещё очень долго.
– Живые должны жить в мире живых, мёртвые должны идти туда, где им место, в покой. Подальше от расплаты и мести. Подальше от страданий. Там будет новая память. Там будет новый сон…
            Я не знаю что «там» есть. говорю разное. То, во что хотела бы сама верить. Но лгу я или нет? откуда мне знать. Может там пустота, а может куча ангелов с арфами! Или вечное пламя! Но это исход вечности – это её веление, и мёртвые должны отправляться к мё        ртвым, а живые должны жить без них.
            Таков закон природы. Мы лишь ему помогаем, помогаем добраться в край Смерти тем, кто сам не может этого сделать, кто ещё    цепляется за что-то из жизни, кто боится.
– Он ответит? – спросил призрак с надеждой.
– Ответит, – сказала я. – Все отвечают.
            Неважно – кто и перед кем. Неважно – лгу я или нет. разговор с призраком, это, зачастую, разговор лжи с наивностью. При этом наивность, как правило, уставшая от своего странного существования, жаждет обмана и не будет вдаваться в подробности.
– Тогда помогите мне… помогите мне уйти, пожалуйста, – попросил призрак. – Можете?
            Я могу. я здесь за этим. Живые должны жить своей жизнью, а я помогаю мёртвым. И я помогу ему уйти. Не ради Грэхема и его кабинета, не ради его клиентов, а ради этой несчастной души, которая приклеилась к нему последней памятью и не может отклеиться.
***
– Полагаю, он вас больше не побеспокоит, – усталость давала о себе знать и меньше всего хотелось общаться с живыми. Хотелось лечь. Но надо было отчитаться клиенту, чтобы он не забыл выдать нам чек.
– В самом деле? – доктор Грэхем был удивлен и восхищен. Огромное облегчение обняло его существо. – Боже мой! какая прекрасная новость! Что вы сделали?
            Ага, так я тебе и расскажу!
– Это профессиональный секрет, доктор. И, честно говоря, он дался мне нелегко, так что…с вас чек и до свидания.
– Он не появится?
– Не появится, – я улыбнулась, – если появится, у нас есть гарантийные обязательства. Будем действовать жёстко.
            Доктор закивал. Теперь он тяготился моим присутствием. Ещё бы – на мне был дух смерти. Её тень. И я была живым напоминанием о тяжёлом этапе его жизни.
            Грэхем поспешно писал в чековой книжке, пока я от скуки оглядывала кабинет. Фотографию я увидела сразу. Вернее, того, кто был на ней. Не узнать его было невозможно, призраки всегда сохраняются так, как им самим помнится. А этот помнил себя таким.
– А это кто? – я спросила небрежно. – Вы?
– А? это мой сын, – ответил Грэхем, протягивая чек, – его последняя фотография.
– Простите, не знала, – я смутилась. С другой стороны, мой вопрос, даже если был бестактен, всё равно не был так страшен, как тот факт, что призрак его сына и кошмарил Грэхема всё это время. И сам не помнил почему. Что ж, может у него и была причина для ненависти, но это его дело. Их дело, если быть точнее, и уж точно не мне в это лезть.
– Ничего, много лет уже прошло. Сердце уже отболело. Осталась тоска. И если честно, сейчас я даже думаю, что если смерть не конец, то когда-нибудь я с ним встречусь… как считаете?
            Я считаю, что мне лучше помолчать на этот счёт.
– Я считаю, что мне пора, – ответила я, поднимаясь. Моё дело сделано.
Из цикла «Мёртвые дома» - вселенная отдельных рассказов. Предыдущие рассказы: «Рутина, рутина…» , «Отрешение» , «Тот шкаф», «О холоде»,  «Тишина», «Та квартира»,  «Об одной глупости» , «Слово»,  «Палата 323» , «Встреча» ,«Кто живет в шкафу?», «Темная фигура», «Обещанный привет», «Призрак в темноте» и «Пока ты спал» . Каждый рассказ можно читать отдельно.
 

 
 

 
 

 

Цветочный сад