Помочь сайту
Поздравления
Огня небесного печать
Носильщики гаркнули, сообщая господину: на месте! Зоку еле удержался от того, чтобы не выпрыгнуть из паланкина. На коне должен ехать воин или на своих двоих держаться, а не трястись под крышей. Захотел бы кто избавиться от врага, так проще не придумать, чем этот гроб на палках, где ни меч достать, ни увернуться. Пакостная штука, в общем, но ради статуса пришлось поехать. Сегодня, в четвертую ночную стражу, Зоку, скрывая омерзение, поцелует один из перстней на пальцах Ги Эна, Хозяина воров, попрошаек и притонов. Тем он, Зоку-с-Запада, подтвердит свои намерения и вольется в семью лихих людей Хаина. От иных сделок горько во рту, какую бы выгоду они ни сулили. В порочном Хаине все сложнее, чем в приграничье: или ты с кем-то, или твой труп будет улыбаться от уха до уха, плывя по вниз по течению реки.
Молодцы Зоку тоже были здесь. Никаким носильщикам не обогнать двужильных ребят с западных рубежей, где «война» и «жизнь» — одно и то же слово.
— Так здесь собираются лучшие «птички» страны? — спросил Зоку
— Да, старший брат, — отвечал долговязый Хан. — Вот только до настоящих птиц придется вынести пару часов стенаний куриц и павлиних. Все самое интересное — в конце.
Зоку хмыкнул. Хоть и не ради песен сюда пришел, но послушать хорошее пение и уж тем более посмотреть на певичек он любил. Разве может певичка выглядеть плохо? Голос ничего не стоит, если не рождается из соблазнительного тела.
Хо Лун, постригшийся в монахи еще в юности, всегда находил повод уйти из монастыря, чтобы послушать ежегодные соревноКиния музыкантов. Но в этом году у него была особенная причина: он стал настоятелем, а потому без зазрения совести продиктовал новый устав и прочел проповедь о пользе музыки. Ну разве может музыка быть вредна монахам? Спокойная — умиротворит, страстная — будет испытанием, хорошая — возвысит, дурная — вызовет сострадание.
Будде понравилась проповедь, и Хо Лун получил место не абы где с краю, а на почетной скамье: и обзор выдавался самый обширный, лучше только в галереях над головами, и к музыкантам близко, каждый жест рассмотришь, и звук прекрасный, ведь рядом нет шумных соседей. А впрочем... соседями справа оказались люди, явно обходящие и законы страны, и законы Будды. Лишь чудо удержало их, беспокойных, от беспорядков. Чудо Музыки.
«В эту эпоху снова правит народ с лицами, похожими на мое».
Господин лет тридцати в серебристом халате, простом по покрою, поклонился охраннику, сомкнув пальцы под рукавами.
— Меня пригласил уважаемый Юэ Чжунчэн. Имя мое — Кин, и я не знаю, куда идти.
— Хозяин предупредил о вас. Поднимитесь по этой лестнице и идите вправо по кругу, пока не окажетесь перед алыми занавесями. За ними и находится ложа хозяина. Он ждал вас раньше.
— Мне попался на дороге дурной знак, и я был вынужден исправить свою судьбу, чтобы не принести в ваш дом несчастья, — еще ниже склонился Кин.
«Все колдуны странные!» — подумал охранник, хотя видел не так много настоящих чародеев, а если и видел, то не знал, кто они на самом деле.
Юэ Чжунчэн несказанно обрадовался Кину: никто из слуг не мог представить, что у министра двора есть благодетели, а тут «старик Юэ» с бородой в три ладони отдавал пришедшему молодому мужчине такие почести, будто тот старший в семье.
— Я ведь почти не поверил, что вы придете точь-в-точь в указанный день и час!
«А я не думал, что этот день и час придут ко мне так скоро, будто я и не расставался с вами», - кисло думал Кин, но отвечал иначе.
— Я верен своему слову.
— Думал, вы откупаетесь от моего гостеприимства, потому что люди вашего склада не любят суеты и долго оставаться на одном месте. И кто бы мог подумать десять лет назад, что именно в этот день каждый год будет устраиваться наш скромный музыкальный праздник? Вы не прогадали! Ведь вы пришли за музыкой, Кин?
— Не скрою, что меня интересует и она в том числе.
— А может, — Юэ Чжунчэн заговорщически подмигнул гостю, — вас интересует не столько музыка, сколько «сосуды» для нее? Красивый голос воспитывает красивое тело, а потому таких милашек, как здесь, вы не найдете по всей стране. Или у вас обет безбрачия? Помню, вы и на дочку мою не поглядели. Выдал замуж, кстати, в тот же год...
— Красивый голос неразрывно связан с душой, а душа влияет на тело. Но не все, что красиво для вас, привлекательно для меня. Сегодня, быть может, я ищу нечто воистину безобразное.
— Что же, если не секрет? Если я смогу понять.
— Птицу в клетке.
— Фэнхо! Фэнхо! Где же ты? — женоподобный низкий толстяк с высоким голосом смешно вытягивал складчатую шею и вращал глазами, пытаясь кого-то разглядеть среди готовящихся к выходу музыкантов. На него шикали, чтобы угомонился, ведь если ты не будешь тих во время чужой песни, то и сам не жди пощады. Наконец евнух отыскал пропажу.
— Где ты была? Нам еще накрасить и приодеть тебя нужно!
— Готовила кое-что более важное для моей песни, чем грим.
— Что же это?
— Особенного человека. Я должна петь для одного-единственного слушателя. И я нашла его. Очень хорош!
— Фэнхо, сейчас не время для шашней. Да и, попадешь ты на глаза старику Юэ, заберет тебя ко двору и придется тут же позабыть о всех, кого знаешь.
— Я искала его не для любви, а для песни, так что не бойся. Мое сердце принадлежит только музыке. Сегодня вдохновение придет от третьей скамьи.
— Третья, третья... — евнух вспоминал, кто же из «теневой знати» пришел сегодня в «Алый пион». — Да там же одни бандиты сидят!
— Бандит? Наверное, бандит. У него глаза тигра и лицо мужлана, не понимающего в музыке ничегошеньки. Но понимающего власть, и потому я хочу завоевать его душу. Моя песня сегодня ищет необыкновенных людей. Ну же, крась! И не дрожи так, а то криво выйдет.
«Страшная женщина», — подумал евнух.
«Не связываться с темными людьми, когда твой отец — Ги Эн? Ну и посоветовал, Ка Рим...» — подумала Фэнхо.
Бывают моменты, когда близость судьбы ощущается необыкновенно остро. Вот западная бабушка, Си Кинму, играет с тобой когтистой лапой, что кошка. Ведь она и есть кошка, эта богиня рока, и потому у нее лапы барса, а в друзьях ходит хранитель западных ветров, Белый Тигр. Иногда владычица свитков судьбы дает понять, что именно сейчас момент, с которого историю начнут писать в новом ключе. И это беспокойство заставляет людей делать то, чего они сами от себя не ожидали. А еще — прозорливо замечать виноватых в повороте судьбы.
Зоку, которому на роду было написано узнать участь беженца, служилого границ и бандита, завороженно глядел на новую певичку. Вертикальная пурпурная полоса из краски легла от переносицы до бровей, не давая понять, красива ли девица. Фигурка ему вовсе не нравилась — слишком высокая и угловатая, но еще до того, как Фэнхо открыла рот, Зоку знал: имя ей — сила. А сила для того, кто жил несладко и вытачивал свое тело в боях, желанней, чем покорность.
Судьба Хо Луна вот-вот должна была потеряться в записях Си Кинму, стереться от света, по сравнению с которым даже солнце бледно, — просветления. Настоятель сощурился, глядя на высокие скулы Фэнхо и ее волевой рот, на решительность глаз и кое-что, что находится за гранью понимания мирян. Он оценивал ее, как оценивают послушника после первой недели в монастыре, и страдальчески приподнимались прямые полосы бровей, потому что в Фэнхо было слишком много чувства.
Господин Кин, которому повезло выкрасть записи о прошлом и будущем прямо из-под носа богов, чуть подался вперед и стал про себя нашептывать заклинание.
«Если ты сорвешься, то как же мне помочь тебе?»
Он видел музыку, которая уже родилась внутри певицы, и он называл ее «власть».
Песня вырвалась на свободу, как феникс, расправляющий крылья. Сильный голос и смелые слова не оставили в «Алом пионе» ни одного человека, не впустившего музыку в сердце. Песня лилась, как вино, захватывая в свое течение против воли, ее настроения менялись, заставляя то пасть в глубину отчаяния, то подняться над собой, павшим, вновь и увидеть бесконечно лазурные небеса. Эта песня призывала стать больше, чем просто человеком, и людям было приятно ощутить в себе такую неограниченную силу, такую яркую страсть, такую бесконечную власть.
Зоку побледнел, услышав слова, будто предназначенные ему одному.
«Иди и возьми!» — билось в его ушах, и вдруг все стало ясно для пришедшего с Запада. Он жестом поднял своих людей и увлек их за собой, коротко отдавая приказы. Пусть их услышат, он не будет медлить. Он знает, что сделать с этим городом, чтобы уже завтра Хаин склонился перед новым Хозяином. Есть лишь одно право — право сильного, и, если Зоку преклонит колено хоть раз, больше не сможет подняться. Люди Запада так не поступают. Они сметают преграду или погибают, гордо подняв голову. Третьего не дано. Трусливого подчинения не дано.
Хо Лун схватился за голову.
«Как много бед принесет эта песня!»
Толпа славила талант певицы, бурлила, как варево в котле, вот только настоятель нутром чуял, что встреча слуха горожан и песни Фэнхо как встреча масла и огня, закончится не только черным дымом, но и развороченным домом. А дом — это Хаин, как он ни грязен, бесстыж и черств. А Хаин — это люди, которые должны лишь греться огнем, а не впускать его в сердца. Слишком горячо!
Хо лун не дождался, когда воцарилась тишина перед следующим выступлением, встал, грозно ударил посохом с кольцами о деревянный настил, зычным, раскатистым голосом отчетливо произнес:
— Дрянная песня!
Десятки голов повернулись к нему, а где одним людям интересно, туда и другие поспешат заглянуть.
— От таких песен пала империя Ци, и запретили такие песни в нашей стране.
Море голов снова стало назойливо шумным. Одни осуждали его, другие — принимали слова настоятеля, убоявшись всплеска страсти в своей груди, поднятого песней. Коли дойдут слова до Императрицы, не будет она привечать Фэнхо и ее музыку. Поддельную, дурную музыку — так считал настоятель, не просто так прозванный Огненным Драконом.
— Фэнхо, ты точно попадешь ко двору! Это успех, Фэнхо!
— Ага, — рассеянно ответила Фэнхо, смывая краску в таз. Вода побагровела, как кровь, и запах от таза шел железистый, усиливая эту иллюзию. Она сердито оттолкнула его, проливая воду.
— Фэнхо, сделай что-нибудь со своим дурным настроением. Мне принесли письмо от старика Юэ, он уже хочет тебя видеть. А он не любит, когда ему грубят. Помни: он министр, близкий к Императрице не только по чину, но и по сердцу. Она выслушает его рекомендации, и, даже если и откажет тебе в приеме, старик Юэ не даст таланту пропасть.
— Еще один старик, который захочет от меня больше, чем я хочу отдать, — Фэнхо скривила рот. Она потянула за веревочку на шее, вытаскивая на свет некий странный нефритовый амулет. Он больше походил на часть личной печати, грубо просверленной в двух местах ради шнурка. Рисунок на белом нефрите плохо читался, можно было только догадываться, что за зверь мог украшать эту вещицу. Фэнхо погладила свое сокровище, и старая привычка успокоила ее.
«Я только в начале пути».
На губах певицы расцвела улыбка, и никто не заподозрил бы, что за сладкой маской спрятан яд.
Она надела скромное платье цвета сливы с оливковым поясом. Без краски лицо певицы казалось даже более таинственным, чем явленное гостям веселого дома.
— Я и не думала, что министр Юэ выглядит так молодо, — Фэнхо поклонилась и замерла, будто не смея взглянуть на столь могущественного человека.
— Он и вправду выглядит гораздо старше меня.
Фэнхо выпрямилась. Глаза ее были злы, но голос все еще нежен и тягуч.
— Тогда кто вы?
— Я — Кин, и я попросил министра уступить мне встречу с вами. Однако ваша не отменяется. Министр Юэ будет ждать вас завтра, когда бы вы ни пришли. Он очень впечатлен вашим даром петь. Но я надеюсь, что ваша встреча не состоится.
— Вы что, хотите предложить мне нечто большее, чем может дать министр двора и Императрица? Хотите, чтобы я пела для вас?
— Нет, я бы не хотел, чтобы вы пели для меня, — Кин едва заметно скривил губы — как от брезгливости. — Потому что вы не поете. Вы захватываете.
— Какие странные вещи вы говорите! И теперь совсем не могу понять, что вам нужно. И, кажется, даже и не хочу знать.
— Я все же попробую объяснить. Вы должны это знать, даже если не поймете сразу. Я — даос. И я пришел сюда предотвратить беду, которая может коснуться не только вас, но и многих, многих людей. В первую очередь — ваших близких.
— Ну и дела! Сначала вы говорите, что вам не нравится мое пение, хотя оно идеально, а теперь еще и называете источником зла!
— Вы можете им стать. Еще не стали. Беды несут ваши песни, потому что они не для мира людей. Если взбивать слишком сильно, то можно и масло расплескать, и кувшин разбить. То же и с вашим голосом. Человеческие души хрупки, а сила пения Фэнхо так велика, что переполняет их до краев, заставляя желать запретного. И люди идут не теми дорогами, что ведут к счастью, а встают на дорогу скорой смерти. Ваши песни убивают, Фэнхо. И потому их идеальность — лжива, ведь песни не должны губить. Ведь вы чувствуете, что я прав, Фэнхо?
На лице певицы отразилась горечь. Но, как за тучами следует гром, это чувство обратилось в гнев.
— Нет. Вы, наверное, и министру Юэ затуманили разум красивыми речами о том, чего нет. А есть в мире всего несколько вещей, достойных внимания. Жадность и зависть. И все мы ведомы ими. И вы тоже. Не лгите мне! Не знаю почему вы решили встать у меня на пути, но я смету любую преграду и возьму свое.
— Возьмете, — безропотно согласился даос и смиренно поклонился Фэнхо. — Я не хочу вставать у вас на пути. Я слабый человек, лишь немного разбирающийся в музыке и магии. Я приду к вам позже, а пока прошу подумать вот о чем, Фэнхо, чей голос сравнивают с голосом Феникса: когда вы достигнете двора и добьетесь тех великих целей, которые, безусловно, давно поставили перед собой, будете ли вы по-настоящему довольны? по-настоящему свободны? Вы не птица, Фэнхо, вы не будете есть ни с чьих рук. И вы должны понять, что вы такое на самом деле.
Кин ушел, а Фэнхо вновь достала свой амулет. Ей хотелось уничтожить даоса на месте, ведь его слова задели ее за живое, но нефрит сдерживал ее чувства — как всегда.
— И почему моя ярость с каждым разом все сильнее? Словно я сдерживаю слишком много внутри себя... — пробормотала Фэнхо, оставшись в одиночестве.
И ярость ее на следующий день возросла, потому судьба переменилась, и первым, предателем для Фэнхо оказался евнух, приставленный отцом.
— Фэнхо, разве ты все еще на что-то надеешься?
— Что ты говоришь, Ка Рим?
— Я говорю, что старик Юэ расхотел с тобой встречаться. Видите ли, коли почитаемый настоятель счел твои музыку дурной, то тебя не стоит показывать Императрице, ведь его долг, как министра двора, оберегать высочайшую особу от дурных веяний.
— Как? Мне лишь вчера сказали, что он хочет меня видеть.
— Как хотел, так и расхотел. А его мнение — мнение половины судей. Ты не попадешь ко двору, Фэнхо.
— Но можно же и не ко двору! Я же прекрасно пела! Никто меня не победит, ты же знаешь!
— Фэнхо, не каждый раз победа решается голосом. Я все еще могу протащить тебя наверх, звон золота судьям приятней звона песен, но стоит ли овчинка выделки?
— Ка Рим! Мой отец заплатил тебе так много, сколько ты в жизни не получал. И заплатил за то, что я окажусь там, наверху. И разве не твои слова, что моя талант озолотит тебя? Что же на тебя нашло, старый хрыч? Ты хочешь, чтобы Ги Эн велел своим людям разделаться с тобой?
— Глупенькая Фэнхо! Меня пугают живые, а не мертвые.
— Что?
— Твой отец заплатил мне, и я был верен ему до тех пор, пока он не отправился к праотцам. И теперь, когда у Хаина новый Хозяин, помогать дочке прежнего совсем, совсем небезопасно. Подумай только: как я рискую.
— Мой отец — мертв? Кто это сделал? Почему?
— Зоку-с-Запада отсек ему голову. Сделал это лихо, но еще скорее известил о таких условиях для людей тени, после которых все вмиг перестали жалеть о Ги Эне. Выглядит, как тупица, а на самом деле — тигр! И я совсем не хочу быть виновным перед тигром, Фэнхо.
— Ты! Продажная шваль! Да как ты...— Фэнхо вдруг поняла, что смеет, еще как смеет. В грязном мире Хаина без покровителя никак. И, что еще хуже евнух не оставит ее в покое. Ги Эн поручил свою драгоценную дочь человеку, славившемуся продажей украденных девушек. Это должно было стать предупреждением Фэнхо, что не стоит пытаться сбежать от отца., но вряд ли Ги Эн когда-нибудь думал о том, что будет, коли его не станет, не продадут ли и его дочь.
— Что ты хочешь?
— Я всегда знал, что с головой у тебя все в порядке. Есть человек, который от тебя без ума. По правде, может и Ги Эна он убил потому, что от твоей любви сердце его затрепетало. Я хочу преподнести тебя ему. У тебя есть шанс стать хозяйкой Хаина. Я не желаю тебе зла, Фэнхо. Ты мне нравишься, и потому я советую тебе гонятся не за музыкой, а за властью посерьезнее.
— Ка Рим, меня возненавидят люди отца. Стать женщиной его убийцы...
— Фэнхо, но ведь все знают, что и твоя мать, и ты были его узницами, мечтавшими выбраться. Кто осудит за то, что птица поддержала своего спасителя? Или кто осудит за то, что Фэнхо жаждет власти любой ценой? Темный Хаин любит людей, не останавливающихся ни перед чем.
Зоку сидел, забросив ноги на стол. В руках его была широкая сабля, и он хмуро глядел на свое отражение. Ему казалось, что он видит себя в огне, и это завораживало. Неужели он бросил вызов Небу? Неужели Небо предрекает ему гибель от огня? Или же это хороший знак, и он будет тем огнем, что заставит подчиниться Хаин? Вкус власти так приятен, но власть всегда ядовита, и нужно много сделать, чтобы вырвать притаившихся червей из земли, захваченной Зоку.
Вот и еще один пришел присягать. Скользкий тип, если верить разузнавшему все Хану, бывший евнух имперского двора, что был изгнан и чудом сохранил жизнь, поставлял богатеям живые игрушки, будь то неведомые звери или похищенные люди. Рассечь бы такому горло, чтобы улыбка толстых губ потеряла добродушие и льстивость, но главарь должен разбираться в людях: делать их полезными, использовать их страхи, управлять их желаниями. Одна встреча на то, чтобы понять эти три составляющие, и никакого права на ошибку, особенно для того, кто только стал у кормила власти.
— Как одаривают нового Императора, так и я пришел с дарами. В этом ящике вы найдете двести золотых слитков, и, надеюсь, вы поддержите вашего преданного слугу.
Зоку наклонил голову в знак того, что принял «дань».
— Однако это не самое главное, что я хочу поручить вам. У меня есть нечто дороже золота.
— Если ты хочешь дарить меня живым товаром, то оставь усилия.
— Товаром? Не думаю, что стоит называть ее так. Разве может столь гордая женщина быть вещью? Нет, намерения Фэнхо совсем иные.
— Фэнхо? — Зоку недобро сощурился. Он уже узнал, что поразившая его женщина оказалась родной дочерью Ги Эна. От нее стоило избавиться, а не привечать. Однако... он предпочел просто «забыть» о ее вопросе. И в то же время забыть Фэнхо Зоку не мог.
— Да, она. Ее отец поручил мне заботиться о будущем ее дочери, но, признаться, она всегда была моей хозяйкой в гораздо большей степени, чем глава. Потому что я знаю ее историю. А знаете ли вы что-нибудь о чудесной птице Феникс?
— Та, что дарует власть на юге?
— Пусть на западе империи и почитают больше тигров и тигриц, но вы прибыли на юг, а значит, вам нужно заполучить Феникса.
— Ты кормишь меня сказками?
— Только фактами. В ночь, когда жена Ги Эна принесла на свет дитя, ее дом сгорел дотла, но сама роженица и ее дочь остались живы. Я люблю сказки, и потому знаю, что это значит: Фэнхо — Феникс. И потому старый Ги Эн, тоже веривший сказкам, берег ее так, как никого из своих детей. Он всегда считал потомков угрозой власти, и потому сейчас в Хаине есть лишь один отпрыск бывшего Хозяина. И это Фэнхо.
— Однако Ги Эн мертв.
— Он мертв, потому что упустил Феникса. Он позволил ей добывать себе имя среди музыкантов, и, хотя мне было дано указание не дать Фэнхо войти в покои министра двора, ее надежда на свободу была так велика, что Феникс воспрял духом.
— Несли она жаждет свободы, то зачем ей идти ко мне?
— Потому что ее свобода — вы. Вы освободили ее от отца-тирана, и она хочет отблагодарить вас, ведь иначе ее цепями станет чувство долга.
— Твой дар — ее благодарность?
— Мой дар — возможность удержать Феникса. Ведь я заметил, как она смотрела на вас. И ведь я знаю, что вы можете щедро предложить ей свободу — за вашей спиной. Разве для того, чтобы укрепиться в Хаине, это не лучший вариант?
— В твоих словах есть смысл.
— В них нет подвоха. Я просто ищу поддержки у нового Хозяина Хаина, чтобы вести свои дела в покое.
— Что ж. Я встречусь с ней. Но если все окажется не тем, что ты наговорил, ты не станешь долгожителем.
«Воистину, невозможно насладиться чаем, когда давит груз забот», — думал Кин, потягивая лучший чай провинции Юйнань, из которой происходил род министра Юя. Пиала из фарфора белого, как снег, тонкого, как бумага, прочного, как металл, тоже не вызывала восторга. Кин хотел бы действовать, а не чаи распивать,. Но как, если Фэнхо исчезла и отпечаток ее личной ци потерялся в потоках ци города? Бросить бы своенравную девицу саму разбираться с неволей, да ведь Фэнхо еще и его, Кина, заковала цепями похуже, чем в тюрьме. Утраченная память певички мешала ей понять, что Кин — друг, проснувшаяся сила защищалась от даоса, путая следы.
— Министр Юэ, почему вы не приняли ее на второй день?
— Я — человек осторожный. По долгу службы. Не могу перед светлые очи Императрицы приводит кого вздумается. Сначала насчет Фэнхо насторожились вы, как я мог не начать приглядываться к ее кандидатуре с большим тщанием? Потом я встречался со многими ценителями музыки, и, хоть песня и была исключительной, но у всех нас оставалось... дурное послевкусие? Как если тебе дарят подарок, но ты знаешь, что у человека дурной мотив. Ее песня хороша, пока ты ее слышишь, но когда время наслаждения проходит, тебя словно использовали и обманули. Кроме того, был в тот вечер среди гостей один почитаемый мною настоятель. Он сказал: «Дрянная песня. От таких песен погибла империя Ци». Наша Императрица понимает важность искусств. «Хорошая музыка воспитает народ, дурная музыка испортит нравы» — таковы ее слова. Песня, которую я слышал у Фэнхо, вызвала во мне прилив сил. Я захотел сделать что-нибудь невероятное... и запретное. Это песня, подстрекающая на нарушение закона или бунт. Как я мог пропустить Фэнхо после этого?
— Ваши рассуждения очень мудры, — ответил Кин. Министр все же был удивительно чутким человеком. Но легче даосу от того не стало, ведь слабая надежда найти Фэнхо угасла. — Что ж, я пойду. Благодарю вас за прием, министр.
— Вы больше не вернетесь?
— Если мое дело закончится успехом, то вряд ли мой путь вновь свернет в Хаин.
— Подождите. У меня для вас есть кое-что.
Министр подал слуге знак, и тот на подносе подал некий предмет. Еще до прикосновения Кин понял, что это вещь великой силы. Нефритовая печать со стертым рисунком.
— Это принадлежит Фэнхо?
— После вашей с ней встречи слуги нашли печать на полу. Неприятная вещица. Когда я держал ее в руках, мне казалось, пальцы мои горят. А вам все нипочем, господин Кин? Что-то вы повеселели.
Печать не только жгла, она звала. Кин видел перед собой дорогу, мощеную светом, и печать была так требовательна, что даосу приходилось бежать по светящимся волокнам ци. Ноги привели его в темную харчевню, где из посетителей был только один монах в компании вина. Кин бесцеремонно сел рядом с ним и хлопнул печатью по столу. Монах посмотрел на нее, потом на Кина и засмеялся.
— Всегда знал, что даосы о приличиях забывают!
— Всегда думал, что буддисты должны меньше всего думать о приличиях.
— А волосы-то у тебя дыбом стоят! И вид, как у пришибленного молнией в ясный день. Что, проклятую вещицу подобрал?
— Хуже вещицы не придумать, но не для меня, а для ее хозяйки.
— У тебя от нее тоже хлопоты, иначе бы к буддисту не пришел.
— От нее у всех будут хлопоты, потому стоит забыть о споре наших школ.
— Вот уж точно. Как имя хозяйки?
— Фэнхо, что поет ненастоящие песни.
— Ее стоны и крики давно стоят в моих ушах, даже пришлось купить кувшин вина, чтобы заглушить их. Но ты же знаешь, что разрешить это дело — все равно что убить Фэнхо?
— Убить человека, несущего несчастья, но дать жить той, что спряталась внутри человеческой кожи.
— Мне нельзя убивать, в отличие от тебя. Но, если ничего не сделать, то умрут многие, а это в стократ тяжелее для моей кармы. Одно лишь в толк не возьму: как так оказалось, что в такой маленькой вещице — такая власть? И как камень мог стереться так, что Фэнхо позабыла, кто она на самом деле?
— Лишь она сама и расскажет.
— Тебе расскажет — перескажешь мне. Люблю хорошие истории, — монах медленно потянул руку к печати, и та стала отзываться. Лишь миг назад Хо Лун казался простым старым человеком, как вдруг преобразился — его окутало белое сияние, а в глазах Кин приметил мудрость многих рождений. Таков путь у буддистов — вспоминать прошлое и объединять свои жизни в одну. Не то, что у даосов — отречься от прошлого и сотворить себя заново.
Печать затряслась, загремела по столу, и маленькие молнии из ниоткуда стали бить в нее, будто смотришь на миниатюрную грозу. Каждый удар высекал утраченные линии заново, и скоро монах и даос увидели обновленный узор.
— Совсем не птица, — хохотнул монах, вновь прикладываясь к чаше с вином.
«Я благодарю тебя за то, что ты освободил меня от Ги Эна».
Небо на горизонте сияло сполохами, а поднявшийся южный ветер обещал принести непогоду в Хаин вскорости. Однако душно Фэнхо стало лишь тогда, когда она вошла в дом Зоку — их общий новый дом.
«Я сразу поняла, что ты — человек силы, достойный заполучить Хаин».
Красные одежды невесты неудобны, но Фэнхо сама выбрала их. Роскошь, от которой на душе только тяжелее. Что ж, если песни Фэнхо не нужны миру, она сплетет для него новую песнь — королевы воров.
«Люблю ли я тебя?»
Если ее правда не нужна миру, Фэнхо будет лгать.
От ударов грома сотрясался дом, но лихой люд Хаина не замечал того, опустошая кубки в честь Хозяина. Новая вспышка молнии озарила среди их лиц одно знакомое для Фэнхо, и она побледнела. Это был тот самый даос, из-за которого сломалась ее судьба. Приступ гнева накатил на женщину, и был таким сильным, что она забыла, где находится, схватила нож и направилась в виновнику всех несчастий с твердым намерением оборвать его жизнь. Время остановилось с яркой вспышкой за окнами, и гости замерли на местах кто с поднятой чашей, кто с открытым от смеха ртом, кто в повороте. Однако остановило Фэнхо не это чудо, а то, что внезапно в вытянутой руке даоса оказалась знакомая ей с детства печать. Фэнхо схватилась за грудь, потому что сердце ее больно дернулось, словно именно его держал в руках Кин.
— Прекрати!— страшно закричал позади нее Зоку, которого не затронула остановка времени, и сам бросился на даоса, угрозу для жены. Но едва Хозяин занес над Кином саблю, пламя отразилось на ее лезвии, и из ниоткуда возникла молния. Белый столб ударил прямо в Зоку, тот даже крикнуть не успел, упал грудой обгоревшего мяса под ноги Фэнхо. Но она не обратила внимания на мужа, ее руки тянулись только к печати. Когда пальцы коснулись нефритового узора, печать раскололась, и жизненные силы покинули Фэнхо — без остатка.
Два осколка нефрита лежали на коленях девушки, отдаленно напоминавшей Фэнхо: ее волосы отливали зеленым, а на лбу росло два рога. Иногда казалось, что внутри них сверкают маленькие молнии, да и в комнате сильно пахло грозой. Кин сидел напротив и наслаждался чаем.
— Теперь госпожа все вспомнила?
— Да. Я хотела попробовать пожить человеком, потому заключила свою память в этот нефрит, чтобы не помнить, кто я. Но мне не понравилось.
— Мало свободы?
— Да. Особенно, если рождаешься женщиной.
— Ваш нрав стал вспыльчивым из-за невозможности выбраться из человеческого тела. Вы погубили своей яростью Ги Эна, когда узнали, что он не собирается выполнять обещание, а лишь дразнит: «пой, птица, из клетки все равно не выпущу». Потом вы погубили Зоку, любившего вас, потому что он встал преградой на пути к возвращению памяти. Вы бы погубили еще многих, и не важно, стали бы вы певицей или женой главаря бандитов.
— Я принимаю на себя ответственность.
— Однако то, чего я не могу понять: почему вас считали Фениксом?
— Потому что есть пламя, которое появляется от удара молнии. Я сожгла свой первый земной дом, но люди видели огонь и не видели его источника. Они решили, что я птица, и, может, из-за этого мне захотелось петь. У птиц в неволе лишь голос свободен. Но я ошиблась. Мои песни — это крик силы дракона, принуждающего бросать вызов Небу. А Небо прощает поднятую голову не каждому человеку. Только особенным. Как Хо Лун. Даже удивительно, что какой-то смертный человек за одну жизнь обретает великие способности, и Небо признает его равным нам, драконам. Во всем Хаине не было существа ближе моему роду, чем этот настоятель. Только он мог пробудить мой амулет.
— Вот его бы и заперли в одном измерении, госпожа, а не меня. Я совсем лишний в этой истории.
— Хо Лун так силен, что не стал бы моей марионеткой. Может быть, через тысячу лет вы все-таки сможете сравняться с ним в силе. Но поскольку вы были несовершенны, ваши руки, глаза и уши подчинились мне как нельзя лучше. Вы различили ложь моих песен, получили печать, могли увидеть то, что она являла, отдали ее нужному человеку и принесли обратно мне. Соединение чуткости и вместе с тем слабости позволили мне использовать вас.
— Вот потому я и не люблю драконов, госпожа.
— Но вы любите грозу? - она подняла руку, и пророкотал гром.
— У нее своя, особая музыка.
Примечания:
Город Хаин — от яп. «хаи», пепел
Зоку — от яп. «зоку», грубый
Хо Лун — от кит. «хо», огонь, и «лун», дракон
Фэнхо — от кит. «фэнхуа», феникс, и «хо», огонь
Юэ — распространенная китайская фамилия, в данном случае записывается иероглифом樂, «музыка». Чжунчэн — кит. имя, в переводе означающее «верный».
Нет комментариев. Ваш будет первым!
