Злые духи боятся огня и звенящих предметов, и там, где люди не забывают о кормлении пламени и священных танцах, нет хода нечистой силе. Мэдоке было известно это с младых ногтей, ведь на его плечи тоже должна была лечь почетная обязанность — сохранять человеческий род от тех, кто приходит из тьмы. Ночь страшна, и каждая тень ветви может принять очертания столь ужасные, что душа испуганно вылетит из тела прямо в пасть страшному демону. Ночь страшна, и ее порождения всегда только и ждут момента, когда человек оступится и станет пищей. Люди едят зверей, а демоны людей — такова воля богов. У зверей для защиты есть когти и клыки, а у людей — огонь и магия.
Мэдока творил священный танец. Потрясал сверкающим копьем, кричал в немую вышину, стрелял из напряженного лука в невидимые цели, и люди пели, добавляя каждому его движению силу всего народа. Обычно после обряда он чувствовал себя опустошенным и счастливым, и недружелюбные поля и леса становились чистыми — легко дышать, безопасно ходить. Однако в этот день седьмой луны Мэдока не находил себе покоя. Кто-то следил за ним. Острый взгляд колол шею как ветвями акации. Колдун озирался, бряцал металлическими пластинками, чтобы отогнать неведомое, пил священное сакэ, чтобы резкий запах отвратил демона от охоты. Что еще может прятаться в тенях, как не демон?
Мэдока сам попросился ночью сторожить священные огни — по одной глиняной чаше-костровищу в пяти концах пятилучевой Звезды, древнего знака их рода, пришедшего издалека на ее свет и нашедшего новую родину здесь. Владычица этих земель, Химико, была благосклонна и позволила примкнуть к ее народу, но в обмен бывший народ Звезды стал приносить жертвы Солнцу. Лишь в этом маленьком храме продолжали совершаться старые церемонии. Мэдока, унаследовавший кровь колдунов, их силу и знание о демонах лесов и пустошей, продолжал кормить пламя вместе со своими братьями изо дня в день, из ночи в ночь. Но ночь страшна, и иногда выплевывает в мир людей своих ненаглядных кошмарных чад, имя которых для человека всегда Смерть.
Огонь грел ярко, когда Мэдока принимал его у своего брата, но сырость вечера отнимала у алых языков силу. Колдуну казалось, что все дело в наступающем с востока дожде, но ни одна капля не ударила по черной земле, а огонь продолжал отказываться есть. И, когда один из лучей Звезды, не смотря на все старания Мэдоки, погас, колдуна пробрало невероятным холодом. Он скоро схватил священный лук и натянул тетиву дрожащими, леденеющими пальцами, ведь такая перемена говорит лишь об одном — демон пришел в селение, демон здесь.
На свет вышла огромная лисица — на четырех лапах, а все равно выше Мэдоки. Глаза ее были обведены алой краской, и когти были красны, будто только что она разорвала жертву. С каждым ее шагом гасли священные огни, и вскоре за спиной колдуна не было ни одного защитника. Единственным источником света стала шерсть демона, сияющая голубоватым пламенем.
— Боишься? — спросила лисица, и голос шел от всего ее существа, густой и приятный, как у женщины, захваченной истомой. Она села, как изваяние, и только немигающий взгляд вперился в Мэдоки. — Вижу, что боишься. Твои руки пахнут кровью, охотник на демонов, и это кровь моего племени. И именно потому ты боишься — знаешь, какими мы можем быть.
— Зачем пришла? — Мэдоки не опускал лука. Пусть огонь больше не помощник ему, но есть верная стрела, осиянная звездой, очищенная водой, прокаленная огнем, и если попадет в глаз, то даже такой демон рухнет мертвым. Мэдоки верил в это.
— Ты думаешь, что я пришла за тобой? Ты увидел меня сквозь лесную тень, сквозь солнечный свет, сквозь воду, окружающую глаз, сквозь затуманенное зрение человека... сквозь границу миров. Твоя кровь так вкусна, что демон, съевший ее, стал бы повелителем среди подобных ему, прожил бы долгую жизнь и был неуязвимым. Твоя плоть так сладка, что ценится как высшее лакомство среди тех, кто ест людей. Мир и покой недолго будет сопутствовать вашему племени, пока ты живешь вместе с ним. Запах сильного человека долго лежит на земле, а слухи ползут среди теней быстрее, чем на свету. Демоны будут приходить за тобой, и, если ты будешь сильнее, понадеются ухватить хотя бы малой добычи. За сколько лет людей станет вдвое меньше? Семь или пять, а если пятнадцать — кости будут белеть на горе среди корней. И причина — лишь ты. Даже я пришла за тобой.
— Я убью и тебя, и всех, кто явится следом. Я защищу мой народ.
— Защитишь ли? Спусти драгоценную стрелу, в которой вся твоя надежда, и слегка лишь оцарапаешь мою шкуру. Ты слаб, потому что ты всего лишь человек, но у тебя есть кое—что, чем ты можешь верно распорядиться, и сила найдет тебя.
— О чем ты, исчадие ночи?
— О той пустоте, что в твоем сердце. Ты одинок? Никто не понимает тебя, даже твои братья.
Мэдока опешил. Демон верно рассказывал о его горестях. Тоска одиночества — верный спутник много лет, но сердце не может успокоиться и ищет, ищет простого человеческого тепла.
— Причины чувств так просты и так глубоки — ты пуст внутри, ты сосуд, который жаждет наполниться, но стенки его так широки, что люди не в силах ни понять тебя, ни одарить тебя. Только божества и демоны могут дать тебе силу. И я пришла предложить сделку.
— Испокон веков мой род не якшался с демонами, и сейчас этому не бывать.
— Тот, кто охотится, знает свою добычу. Тот, кто съедает жертву, принимает ее внутрь. Откуда твоя сила, человек? Или правильно говорить «колдун», потому что те, кто испокон веков поедали души демонов, имеют и души, похожие на демонические. Ты не человек от рождения, так тебе ли пенять на то, что зазорно якшаться с нелюдьми?
— Ложь от твари, что живет ложью, — снова попытался отмахнуться давно заученным Мэдока. Но сердце его почти сдалось перед чарами лисицы, заключенными в стрелах слов.
— Правда от высшего существа, что хочет стать еще выше. Я родилась демоном, но могу и не всегда оставаться им. Звери, люди, демоны, боги — все мы ищем лишь способа обрести больше власти. Для меня подняться над своей природой означает найти нужного человека — чистого и любящего родную землю всей душой. Если такой человек согласится принять мою помощь, я утрачу свои демонические черты, а он приобретет могущество, которое ему и не снилось. Но люди так предвзяты, так похожи... Видят нас — и лишь жажда убийства в глазах. Ничем не отличаются от худших из демонов, право. Неужели и ты такой?
— Я всего лишь хочу защитить свой народ. Как я могу верить такому существу, как ты? Ты не пришла днем, ты затушила огонь, ты сковываешь меня холодом и укоряешь. Как я могу верить тебе?
Лисица издала звук, похожий на смешок. Встала на задние лапы, а передними прикрыла морду. Шкура ее затрещала, заискрилась на холке, шерсть разлетелась клочьями по сторонам, перед колдуном оказалась молодая женщина. Красивая — ничего не сказать. Завороженно Мэдока глядел на белокожую красавицу с лисьей улыбкой, на волосы, заплетенные, но все равно касавшиеся земли, на удивительные мудрые глаза. Обладать такой — разве не счастье для мужчины? Во рту у Мэдоки пересохло.
— Теперь я пришла к тебе слабой женщиной. Я хвалю тебя — ты славный охотник и умелый знахарь, ведь я долго следила за тобой. Я говорю тебе — доверься, и власть, которой не смог бы достичь ни один твой предок, войдет в твои руки и останется с тобой навсегда. Я говорю тебе — если холод так страшен, согрейся моим телом, ведь жарко оно, жарче, чем у любой женщины твоего народа. Я пришла умолять тебя, — она встала на колени, — не отвергать моей просьбы. Я, рожденная от божеств горы и божеств ночи, стремлюсь к свету, который мне может дать лишь человек. Так не оставляй меня. Очисти мою душу и укрепи свою.
Тетива лука ослабла, и Мэдока опустил руки. Если лисица не лгала, то от его выбора зависит больше, чем судьба одного человека. Он окинул взглядом храм, ставший чужим из-за волшбы демона, и подумал, что будь он хоть немного сильней, этого бы не произошло. Как во сне, Мэдока приблизился к женщине и, ухватив за подбородок, приподнял лицо к себе.
— Мне нужна твоя клятва. Ты сама убьешь себя, если обманываешь.
— Я дам ее легко, потому что не лгу.
Она впилась зубами в кожу на запястье и окропила кровью землю.
— Если я нарушу слово, то земля не будет носить меня. Теперь веришь?
— Верю, — произнес Мэдока, заключая женщину в объятия.
Когда солнце вновь взошло над селением, он был один. С хмурым лицом он разжег священный огонь одним лишь прикосновением руки. Сила, полученная от союза с лисицей, билась внутри, и Мэдока будто мог сделать все, что угодно: вызвать свирепый лесной пожар, погасить его обильным дождем, удержать волков на расстоянии, позволить ребенку родиться или умереть. Но чего-то не хватало. Он перестал любить этот край, этих людей и самого себя. Его душа позабыла, что значит любовь.
В дождь люди невнимательны: бегут, не поднимая головы, мечтая лишь о том, чтобы добраться до сухого и теплого дома. Но если бы кто—то проследил за этим господином, то с удивлением бы обнаружил, что ни комка грязи не остается на его хакама, хотя дорогу размыло, и что рукава его по-прежнему сухи, да и на лице полуулыбка, будто не под дождь попал, а в солнечный день по саду прогуливается. Но еще более странным было то, что, свернув за дерево вслед за ним, увидишь пустую дорогу. Может быть, выругаешься «Чертовщина!», а может хмыкнешь многозначительно — «Колдун».
Колдун остановился у двух избитых временем изваяний лисиц и шутливо щелкнул одну из них по носу.
— Выходи.
Изваяние растрескалось, распалось обломками, и на его месте оказалась чарующего вида женщина. Дождь не смел тронуть каплями и ее. Прелестница поманила колдуна точеными пальчиками за собой, и по мановению ее руки старый храм обратился в роскошный дом. Но если кто и видел его алую крышу и приветливые фонари, едва дошел бы до порога — вновь бы очутился у рваной соломенной веревки, когда-то охранявшей вход святилища.
Внутри они сели друг напротив друга, невидимые слуги принесли сакэ и закуску. Любой бы поостерегся принимать пищу в таком странном доме, но колдун словно домой пришел — пил вволю, нахваливал сакэ и почти не смотрел на красавицу, как если бы вместо нее сидела дурнушка или вовсе никого не было. Женщина улыбалась, и все больше яда было в ее улыбке, и на стене позади нее гневно забились хвосты, лисьи по форме.
— Прояви уважение, коли узнал!
— Как я могу забыть свою благодетельницу? Как я могу не узнать божество Инари, одаривающее поля плодородием? Но, помня свою прошлую жизнь, как я могу благоговеть перед тобой? Твои дары были слишком опасны для Мэдоки, и, хоть на словах ты не обманула меня, на деле провела, как лисица глупого охотника.
— В чем же обман, колдун, равных которому нет? Ты помнишь, кем ты был, спустя века, ты управляешь своим телом, душой и судьбой, ты охраняешь не только маленький народ Звезды, а всю Империю Восьми Тысяч Остров. Потомки самой великой шаманки Химико просят тебя о покровительстве. Твое имя останется в вечной памяти, я ясно вижу это.
— Ты не подарила мне божественной силы на самом деле, но пробудила мою собственную, дремавшую в крови. Слишком рано. Если цветок распустится раньше положенного срока, он погибнет. Конь сбросит седока, если тот не сумеет удержать его в узде. Магия разрушит человека, который не готов ее получить. Мэдоки, которым был я, разрушил все, что любил, и не оставил памяти о себе, потому что мертвые не могли помнить. Однако, Инари, ты получила земли, славу и почитание людей. Обокрав меня в прошлой жизни, ты выстроила храм своей божественности, и теперь наслаждаешься новой жизнью.
— Никто не мешает наслаждаться лаврами настоящей жизни. Я заключала сделку с человеческой душой, что же поделать, если равновесие пришло лишь спустя перерождение? Мэдоки сжег себя и свою деревню, пытаясь вернуть себе хоть какие-то чувства, но тот, кем он стал сейчас, стоил такой жертвы. Право, я смотрю на тебя и влюбляюсь сильнее, чем в Мэдоки. Ты пригож и телом, и душой, — Инари легко соскочила с места, лишь рукава алого кимоно взметнулись огненными крыльями, и прильнула к оммёдзи. — Ты был неограненным камнем, а стал бесценным сокровищем.
Горячие руки божества гладили его по лицу, а глаза блестели от любовной лихорадки. Колдун ничем не отвечал на ласки Инари, продолжал потягивать холодное сакэ, и взгляд его был жесток.
— Неужели я нравлюсь тебе таким, бездушным? Я не могу почувствовать любви к тебе, и даже тепла. Ты излечила мою тоску одиночества, но цена была слишком высока. Ничто не трогает меня, и твои женские чары пропадают впустую.
— Ты не прав. Если забрать одно чувство, другие обостряются. Я отняла у тебя любовь, чтобы люди и земля могли принять меня, но я оставила тебе интерес. Он тоже похож на любовь. Я наблюдала, как ты копаешься в старых библиотеках, беседуешь со старыми монахами, как ты слушаешь музыку. Твой интерес и есть твоя любовь, а любовь простых смертных не мешает тебе на пути мага.
— Тогда, Инари, я должен тебе сказать... Ты неинтересна мне, — он оттолкнул ее от себя.
— Что ты делаешь? — божество изумилось отказу.
— Я знаю все твои уловки, ведь я тоже следил за тобой. Наш договор действует через века и поколения, через мои перерождения, потому нам нет нужды восстанавливать его. Я отвергаю тебя, Инари, как женщину, потому что ты ничего не можешь дать мне. Я отвергаю тебя, как богиню, потому что я сильней тебя.
Инари рассмеялась, и дом ее задрожал, заплыл перед глазами, ведь был всего лишь иллюзией. Она поднялась с пола, и потемнели ее одежды, кровь закапала с рукавов, а алые узоры украсили гневное лицо.
— Неинтересна? У меня есть то, что принадлежало тебе, и я могу вернуть тебе любовь. Ведь ты хотел бы вернуть ее назад, потому ты прибежал ко мне навстречу? — она вытянула ладонь вперед, и в когтистых пальцах запульсировал алый светящийся шар. — Вот она, твоя любовь! И лишь объединяясь со мной в ночном танце мужчины и женщины, ты можешь получить ее! Лишь в моих объятиях ты можешь любить! — облик ее вновь изменился. Гнев сошел на милость, и воплощенным очарованием предстала Инари перед колдуном, которого страстно хотела заполучить.
Колдун подошел к ней, но рука его сжала пальцы Инари вокруг алого шара, мол, оставь себе.
— Я пришел затем, чтобы убедиться в твоем поражении, Инари. У меня нет страсти, и я не жалею об этом. Вернуть любовь означает вернуть слабость, и прежде всего — к тебе. Моя любовь в твоих руках, и потому ты сходишь с ума, пытаясь вернуть меня, соединиться вновь. Это забавляет мой ум. Только это. И я люблю равновесие. Ты уязвила меня в прошлом, и сейчас я возвращаю тебе долг.
Колдун улыбнулся богине и хлопнул в ладони. Тело его стало бумажной куклой, упавшей к ногам поникшей женщины. Инари бережно подняла игрушку колдуна, и слезы промочили знаки на бумаге. «Прощай» было написано на ней.
Помочь сайту
Поздравления
