Ненапрасные усилия любви

8 марта 2016 - Альфия Умарова

Полноватая рыхлая женщина с темными кругами под запавшими глазами старалась говорить спокойно, но было видно, что дается ей это с трудом. Рукой с выпуклыми сине-зелеными венами и подрагивающими пальцами она машинально потирала грудную клетку, в самой середине, словно пытаясь унять боль. Через приоткрытый рот вырывалось тяжелое, со свистом, дыхание. Лоб, в сеточке поперечных морщин, покрывала испарина и росой блестела сквозь рваную линию челки.

— Верочка, ну послушай же меня, глупенькая! Ведь жалеть потом будешь. Нельзя так с живой душой, нельзя.
— Надя, опять ты о своем. Скажи еще, что это не по-христиански, грех. Может, и грех, только не я первая и уж точно не последняя. И не надо меня уговаривать. Я все равно избавлюсь от этого ребенка.
— Вера, ну почему?
— Почему? Да потому, что у его отца законных двое. Вряд ли они обрадуются еще одному, которого их папа нажил на стороне. И что я с ним тогда буду делать с моей почти нищенской по нынешним временам зарплатой? Ждать помощи от воскресного папы? Конечно, он не подлец, каких много, и не откажется от ребенка. Но вешать на Вано еще одну заботу, когда у него своих хватает… Жалко мне его, и так концы с концами едва сводит.
— Бог дает ребенка, даст и на ребенка. Я помогу, да и братья тоже. Ты Вано-то сказала вообще, что он отцом станет?
— Нет, Надя, я даже говорить ему не буду, что беременна. Тем более что и замуж он меня, заметь, пока не зовет. Понимаю, что не хочет огорчать своих девочек. И их могу понять: маму им никто не заменит. И я бы, наверное, не приняла другую женщину вместо мамы.

Надю от этих слов передернуло.

— И все твои доводы: что мне давно уже не двадцать, про стакан воды в старости и всякая прочая фигня… прости, но она не про меня. Ты же вот сама не завела ребенка, помня про тот самый пресловутый «стакан в старости», зачем же меня уговариваешь? Вот и я не хочу вешать себе это ярмо на шею. Не-хо-чу, — последнее она произнесла жестко и по слогам — для пущей убедительности — и отвернулась от сестры.

Надежда хотела было что-то возразить, но, лишь судорожно хватая бледными губами воздух, достала из кармана халата ингалятор, впрыснула лекарство и, совершенно обессилев, откинулась на спинку дивана.

Несколько минут прошли в полной тишине. Было слышно только, как идут часы — из темного дерева, высокие, с матово блестевшим за стеклом медным блином маятника, они висели на стене, диссонируя с вполне современной обстановкой комнаты своим явно древним происхождением. Вера называла их мастодонтом и несколько раз порывалась выбросить: «Этому старью давно пора на помойку», но Надежда всегда вставала на их защиту, как француз на революционной баррикаде: «Тогда и меня туда же… на помойку». «Нет, ну зачем, тебе туда рановато будет, — обычно отвечала Вера, обнимая сестру. — Ты мне еще пригодишься». «Это же память о родителях», — в очередной раз отстояв раритет, укоряла Надежда. «А я их почти не помню, наших родителей, представляешь, — сокрушалась Вера. — Если бы не фотографии, вообще бы забыла, как они выглядели». «Ну, конечно, Верочка, где тебе их помнить. Ты же была совсем маленькой, когда их не стало».

У Веры воспоминания о матери с отцом действительно были очень смутными, смазанными временем, словно видела их во сне и очень-очень давно. Иногда она перебирала старые семейные фотографии — хотелось хотя бы так вернуться в пору своего детства. Вот ее братья, их у Веры трое и все они намного старше: Саша, Витя, Игорь. Когда Верочка родилась, все они уже разъехались кто куда. И только сестра Надя оставалась дома, но и она потом отправилась учиться в областной город. Вот сама Вера, совсем кроха — беззубый голышок с пухлой попкой на диване, и мамина рука в кадре, для подстраховки. А вот она с родителями на последнем их фото. Немолодой, почти совсем седой папа, коренастый, с палочкой — последние годы его мучил страшный артрит, — так рассказывала Надя. И мама, тоже не юная, с добрыми, но очень грустными глазами. И как они умудрились родить ее в таком возрасте — уму непостижимо, вот что значит другое поколение. Родили, наверное, чтобы не оставаться одним в старости.

Но одна, без них, осталась Вера. Сначала жила у среднего брата, потом у старшего. Младший к себе не звал — сам был перекати-полем, сегодня здесь, а завтра — куда позовет его беспокойная профессия геолога.

Почему не жила с сестрой? Ну, будь у той всё в порядке, может, и жила бы, но Наде как-то фатально не везло с мужчинами. Она несколько раз пыталась устроить свою личную жизнь, и всё невпопад. Один запил, другой загулял, третий, нигде не работая, валялся целыми днями на диване и запоем читал книги, которыми у них в доме были заставлены две стены. Когда читать стало нечего, да и кушать не густо — с одной Надиной зарплаты, пропал и этот «запойный», напоследок признавшись сожительнице, что никогда не любил ее, астматичку, а жил с ней потому, что книги у нее больно интересные, в библиотеку ходить не надо.

В конце концов Надежда смирилась, не делала больше попыток выйти замуж, забрала Верочку к себе. Так они и жили вдвоем.

Вера выросла в крупноватую девушку с округлыми, как у сестры Нади в молодости, формами. Формы эти, кстати, не давали покоя ни ей самой, ни представителям противоположного пола. На Верочкины округлости они стали обращать внимание, когда та была еще подростком, — проходу не давали своими недвусмысленными намеками и сальными предложениями. Вся в слезах, возвращалась Вера из школы и запиралась в своей комнате, а Надя успокаивала ее: «Ну, что ты себе напридумывала? Толстая она. Да нисколечко не толстая. Просто ты так взрослеешь, растешь. Вот, когда твои одноклассницы догонят тебя, тогда мальчишкам уже не до тебя станет — глаза разбегутся от такой красоты вокруг». Шутила, а у самой замирало сердце: когда-то и с ней эти рано созревшие прелести сыграли злую шутку.

Вера нашла собственный способ борьбы со своим внешним «слонопотамьим» видом, как она его ненавидяще называла. Стала рядиться в просторные балахоны «веселенькой» расцветки типа мокрого асфальта или грязно-зеленого болота. Но такие наряды возымели обратный эффект — вместо того чтобы отпугивать, наоборот, подогревали интерес к тому, что под ними.
На счастье Веры, в школу пришел новый физрук — Вано Константинович Чиковани, молодой человек южных кровей. Старшеклассницы сразу прозвали его Ванечкой — красивый, стройный, с черными как смоль вьющимися волосами, тот тут же стал предметом девичьих воздыханий. Недавний выпускник вуза пришел в школу, полный энтузиазма и желания сделать мир крепким, здоровым и спортивным. Начал Вано Константинович, естественно, со своих подопечных, одной из которых и оказалась Вера. На уроках физкультуры она готова была проводить по нескольку часов в день — так увлек девушку новый преподаватель подходом к занятиям. Он же, сам большой любитель бега, и секцию организовал по этому виду спорта. Вера, конечно же, записалась первой и не пропускала ни одной тренировки. Она так втянулась в новый ритм жизни — активной, полной движения, что и сама не заметила, как потеряла лишние килограммы, а с этим обрела стройность и некоторую не то чтобы уверенность в себе, нет, просто перестала себя ненавидеть. И это был уже прогресс.

Перемены в ученице, конечно же, не прошли мимо внимания того, кто этому поспособствовал, — Вано Чиковани тоже имел глаза, к тому же красивые, черные, горячие, которые так нравились девушкам. А еще бурный темперамент. Этот темперамент и возобладал-таки над педагогическими табу, и в один из их забегов, когда на тренировку из-за плохой погоды пришла только Вера, всё и случилось на скамье беседки в укромном, малопосещаемом уголке старого городского парка. Надо сказать, что в симпатичного физрука Вера была влюблена, потому и не сопротивлялась. На самом деле это было ее первым серьезным чувством, а Ванечка — так и вовсе первым мужчиной. «Коварного соблазнителя», кстати, сей факт очень удивил: он был уверен, что такая аппетитная девушка давно «познала мужчину», и порядком испугался возможных последствий такого скоропалительного «познания» — он был в курсе, что у Веры трое взрослых братьев. Но последствий не случилось: Вера о произошедшем никому не рассказала, а потому парочка продолжила свои спортивно-сексуальные познавательные тренировки, благо опытный «тренер» не забывал соблюдать «технику безопасности».

Они, может, и дальше бы тайно встречались, однако родители Вано, дабы он не загулял с ученицами, решили срочно женить его на девушке достойной их княжеского рода. Вано всячески отговаривался, убеждал, что еще не готов, что молод для такого серьезного шага. Причина же крылась совсем в другом: его мучили угрызения совести, вины за то, что позволил себе вступить в отношения со своей ученицей, к тому же сиротой. На самом деле его нельзя было назвать бездумным ловеласом. Будучи братом двух младших сестер, он в глубине души переживал за Веру, боялся, что сломал ей жизнь, понимал, что несет за нее ответственность. А тут что же получается — совратил девушку, лишил чести, а теперь должен ее бросить?

Между тем ничего не подозревавшие о душевных терзаниях сына родители, не понимая его странного упрямства, были настойчивы, говорили, что откладывать и дальше свадьбу просто неприлично, что истинному джигиту в вопросе женитьбы не к лицу такая нерешительность, что надо быть верным слову, которое он, Константин Чиковани, дал отцу будущей невестки. И слово это надо сдержать, если, конечно, сын не хочет навлечь позор на весь их род, — это прозвучало из уст отца непререкаемо, как ультиматум, обязательный к выполнению. Вано мучительно ломал голову, как выйти из этой ситуации достойно, и уже готов был признаться родителям, что у него есть юная подруга и он любит ее и готов жениться, однако казавшаяся неразрешимой дилемма разрешилась сама собой: Вера сразу после выпускного уехала учиться в другой город, таким образом развязав ему руки.

Окончив институт, она вернулась домой, к сестре, и устроилась на работу. Теперь, спустя годы, Вера мало напоминала ту стеснительную девочку, так не любившую себя за собственную непривлекательность и лишний вес. С весом было всё в порядке, ни жиринки, хотя кость так и осталась крупной — однако именно это придавало ей особенную стать и изюминку. Прямая спина, стройное натренированное тело — Вера по-прежнему бегала по утрам, красивая копна пышных слегка вьющихся волос, ни грамма косметики, кроме бесцветного блеска на губах, — и при этом абсолютное, во всяком случае внешнее, игнорирование внимания к себе, как к женщине, со стороны мужчин.

Надежду это игнорирование удивляло и даже огорчало. Не раз заводила она разговор с Верой, пытаясь понять, почему та, в отличие от своих давно замужних ровесниц, не думает о семейном будущем.

— Верочка, объясни, пожалуйста, мне, отсталой женщине. Тебе что, совсем не хочется замуж, семьи, детишек? Опоры в жизни не хочется? Ты почему такая холодная? Вон твой бывший одноклассник Петя иззвонился тебе весь. То цветы, то тортик к чаю, то в кино зовет, а ты как скала неприступная.
— Надюша, да не чувствую я в себе желания заводить семью, а тем более детей. На тебя насмотрелась, потому и не хочу. Ты ведь тоже одна, ни мужа у тебя, ни киндеров. И что? Плохо разве живется? Уж по тем псевдомужьям, что у тебя были, точно страдать не стоит. И правильно, что прогнала их. А то так и кормила бы их, бездельников.

Слова сестры растревожили сердце. Надя и сама не раз задумывалась, почему ей так не везло в семейной жизни. Ответ, единственный и убийственно-честный, гнала от себя, но знала точно: все ее беды оттуда, из далекого уже былого, которое не забыть, но которое будет ей укором всегда.

— Я, Вера, одно, ты — совсем другое. Ты молодая, симпатичная, умная, глаза у тебя есть и голова на плечах — в людях разбираешься. Не все же такие, как мои… Ну чем тебе Петя не пара? Бизнес свой, пусть и небольшой — пара заправок, магазинчик. Ну, подумаешь, нет высшего образования. Так тебе ж не с дипломом жить, а с человеком. А парень он, по-моему, добрый, щедрый, да и трудяга, каких поискать.
— Ну, ты и насмешила, Надя, — расхохоталась Вера. — «Бизнес свой, магазинчик, заправки…» — передразнила она сестру. — Надь, да я смотрю на него и вижу вечно шмыгавшего носом пацана Петьку Сверчкова, которого все кому не лень обижали в школе, а он и сдачи не мог дать. Он для меня так и остался Петей Сверчковым из пятого «б», с хроническими соплями и трусливым характером. И ты считаешь, что он сможет стать мне опорой?! Ты шутишь?
— Ну ладно, пусть не Петя, — согласилась Надя, хотя и не разделяла такой слишком уж категоричной оценки. — Но есть ведь и другие. А твои однокашники? Неужели ни один из них тебе не нравился?
— Во-первых, на нашем девчачьем курсе их было раз-два и обчелся. Во-вторых, тех, что были, уже, помнится, к третьему курсу разобрали как горячие пирожки с ливером. Так что мне ни одного не досталось. И хватит об этом, Надь. Значит, не судьба мне иметь статус замужней дамы. Будем с тобой век куковать вековухами, прости за каламбур, — сказала она почти весело. А Надя подумала: «Эх, милая моя, это сейчас тебе от этого не грустно. Какие твои годы…»

Так и «куковали век». Надя всё чаще болела — хроническая астма и не слишком подходящий климат с годами не делали ее здоровей. Вера же на здоровье не жаловалась, работала и все так же бегала по утрам в парке. Она много читала, причем бумажные книги, а не по ноутбуку, ходила на выставки и в театр, увлеклась еще и бисероплетением — в общем, ни одной свободной минуты. И только Надя, жившая с ней бок о бок в одной квартире и знавшая ее как никто другой, чувствовала: занимая себя круглыми сутками всем чем угодно, Вера убегает от собственного одиночества. Чувствовала, но изменить этого не могла.

Однажды Вера обмолвилась, так, словно между делом, что встретила на днях своего учителя физкультуры Ванечку. Так и назвала его машинально — Ванечкой. И лицо при этом было у Веры загадочное-загадочное.
— И что он? Как? — спросила Надя, хорошо помнившая симпатичного преподавателя, в которого, кажется, все Верины одноклассницы были влюблены.
— Он не так давно овдовел, оказывается. Он же еще, когда я в одиннадцатом училась, кажется, женился. Две дочери у него. В свое время ушел в какой-то бизнес, вроде цветочный или фруктовый.
— Надо же, из преподавателей — и вдруг в бизнес.
— Да это родители жены настояли. Взяли его в дело, чтобы семью было чем кормить. Сама знаешь, на учительскую зарплату не разгуляешься. Потом бизнес рухнул, и сейчас он опять учительствует.
— И что он? Узнал тебя?
— Надь, ну ты так спрашиваешь, словно сто лет прошло, как мы не виделись. Конечно, узнал, — а сама неожиданно покраснела и отвернулась к окну, чтобы скрыть волнение.
— Ну, узнал и узнал. Ты переодевайся, мой руки, через десять минут ужинать будем, — позвала Надя и отправилась на кухню.

А Вера так и стояла у окна, уносясь в сладостные воспоминания и словно вновь погружаясь в то сумасшествие, что случилось у них с Ванечкой больше десяти лет назад.

Она и сегодня, спустя столько лет, помнила всё — до самой маленькой подробности, до запахов, звуков и ощущений. Не забылось даже то, что в то памятное воскресенье шел дождь…

Дождик накрапывал с самого утра. Ох уж этот дождь! Он лил который день, и не было ему ни конца и ни края. То сыпался мелкой противной моросью, то припускал с барабанной дробью. Это был словно и не летний «дождик» — с безобидным и оптимистичным окончанием. Мол, не волнуйтесь, ребята, я тут немножко обрызгаю вас, да и отправлюсь себе дальше. Нет, этот был нудным, бесконечно-надоедливым, похожим на осенний. Он уже вымочил все вокруг: деревья, улицы, дома, но все шел и шел. Даже в траве стояли лужи. Хорошо хоть в парке, из-за густой кроны старых могучих кленов и лип, дорожки, посыпанные мелким гравием, оставались относительно проходимыми.

Вера и Вано Константинович, или Ванечка, как называли физрука ученицы, бегали уже больше часа и порядком промокли. Пора было закругляться, однако начался такой ливень, что пришлось искать укрытия срочно, прямо здесь.

Ливень застал их поблизости от беседки — старинной ротонды, чудом сохранившейся в самом дальнем от основных дорожек углу парка. В ней было хотя бы сухо.

— Переждем немного, — сказал Вано Константинович, когда они, промокшие и источающие пар, заскочили в беседку.
— Ладно, — смущенно согласилась Вера, не поднимая глаз.
— Смотри, какая ты мокрая, простынешь, — физрук придвинулся ближе и осторожно обнял Веру за плечи. — Простудишься еще. Иди ко мне.

Она дрожа прижалась к нему. От Вано полыхнуло жаром (или так показалось?). Учитель по-своему расценил это движение. Коснулся ее ушка, прошелся губами по шее... Она не пыталась вырваться, ей было это даже приятно. Многие подружки захотели бы сейчас оказаться на ее месте...

Вано вдохнул аромат ее волос. Они пахли горячим южным солнцем, солеными морскими брызгами, сладкой сливой и свежестью лимона, оттененной пьянящей ванилью, — точно так же, как пахнет магнолия в его родных краях. Этот знакомый с детства аромат подействовал на него как вино.

— Ты пахнешь розовой магнолией…
— Это шампунь…
— Нет, это ты. Ты — магнолия, — нашептывая, он стал целовать Верины волосы, глаза, губы...
Так Веру никто еще не целовал. По-настоящему, по-взрослому. Вано ласкал девушку, не давая расслабиться и отдышаться. А она готова была раствориться в его объятьях, затеряться в поцелуях, забыться в нежных прикосновениях.

Всё остальное произошло, словно в горячечном бреду. Она помнила лишь, что в какой-то момент ей было больно, но она почти не заметила этого, как и то, что перешла на другой уровень, в иное качество, внезапно оказавшись в незнакомой ей взрослой жизни...

Теперь, когда они снова встретились, он смотрел на нее совсем другими глазами — зрелого мужчины на интересную ему женщину, которую нужно добиваться. И Вере это понравилось.

Вано стал искать встреч со своей бывшей ученицей, и то, что он потерял жену совсем недавно, никак не остужало его пыла. «Я женился не по любви, — клялся он, — меня заставили родители. Они договорились о свадьбе, когда мы с будущей женой еще детьми были. У нас так принято. Манане, как и мне, брак не принес счастья, а куда деваться — наши дочки не виноваты. Но я все эти годы помнил о тебе, Верочка. Я не подлец, я не забыл, что… из-за меня, со мной ты стала женщиной. Я должен был отвечать за это…» Но Вано мог вообще ни слова не говорить в оправдание — Вера не винила его в том, чего и сама хотела — снова быть с ним, с мужчиной, который стал для нее первым и, как оказалось, по большому счету единственным. Она согласилась встречаться, но при одном условии — чтобы об этом никто не знал, особенно его дочери, которые вряд ли одобрят увлечение папы, когда они все еще оплакивают свою маму. Вано согласился, тем более понимал, что его девочки, обожавшие свою мать, не скоро примут кого-то в ее роли, если вообще когда-нибудь смогут это сделать.

Надя не сразу догадалась, что у Веры роман — сестра и раньше не была домоседкой, а теперь, случалось, и ночевать не приходила. Говорила, что, задержавшись в гостях, оставалась у подруги, но Надя-то знала точно, что подруг у сестры не было, а приятельницы по работе — вообще не в счет. Но, с другой стороны, если у нее появился кто-то, с кем она проводит эти ночи, это ведь хорошо. Может, и замуж этот кто-то позовет — тут Надино сердце и вовсе успокоится.
Но дни шли за днями, месяцы за месяцами, а ни знакомства с будущим зятем, ни радостной вести о замужестве так и не следовало. Зато через пару лет тайных отношений, которые, как показалось Наде, совсем измучили Веру, другая весть пришла в их дом: Вера беременна и не хочет этого ребенка.

Надя и так и этак пыталась отговорить Веру от аборта, но всё напрасно: сестра уперлась, не желая даже слушать. И как ни страшно было Наде решиться предъявить последний довод в пользу рождения ребенка, видимо, пришла пора сделать это.
Всю ночь перед разговором, который Надя оттягивала как могла, ей не удалось сомкнуть глаз, и встала она утром совершенно разбитой, с бешено бьющимся сердцем и ожиданием астматического приступа, который всегда случался с ней от сильного волнения. А волноваться было от чего…

…От ингалятора стало чуть легче, и Надя смогла дышать. «Пора, — приказала она себе. — И будь что будет».

— Верочка, вот ты спросила сейчас, зачем, мол, я тебя уговариваю рожать, если сама этого не сделала. А я… сделала. Причем очень давно…

Вера с удивлением уставилась на сестру. О чем это она?

— Ты только не перебивай меня, пожалуйста, мне и так тяжело говорить, — произнесла Надежда вдруг севшим голосом, усилием воли сдерживая вновь подступающий приступ.

Вера и не думала перебивать, вся насторожилась: Надя собирается сказать что-то очень важное.

— Да, Вера, ты не ослышалась: я была беременна и родила ребенка.
«И где же он?» — чуть не спросила Вера, но, взглянув на сестру пристальней, промолчала.
— Наверное, думаешь, что я родила по молодости, да и оставила в роддоме? Почти угадала. Я действительно родила по молодости и по глупости. Точнее, забеременела из-за того, что была совсем девчонкой, в семнадцать, и умной я тогда точно не была. Зато родители…
— Что родители, Надь?
— Родители, как узнали, не разрешили мне избавляться от ребенка — с моим резус-фактором у меня могло больше и не быть детей. Вот так я и родила.
— А кто был отцом ребенка, Надя, и почему ты не вышла за него замуж? — решилась спросить Вера.
— Да какой из него отец, Верочка? Сергей был одноклассником брата, Игоря, — уточнила она, — старше меня всего на три года, только из армии вернулся. Он и до этого обращал на меня внимание, всё шутил, когда к Игорю приходил, вот, мол, невеста моя. «Как подрастешь, — говорил, — женюсь на тебе, конопатая». Я тогда веснушчатая была, вот точно так же, как ты в детстве. Потом веснушки выцвели…. — произнесла Надя задумчиво, словно потеря солнечных отметин могла означать для нее что-то важное. — Мне Сережа всегда нравился. Веселый такой, на гитаре играл, пел. Голоса особого не было, но приятный такой, и нот не перевирал — я в музыкалке училась, слух у меня был хороший. Вот бы с парнем таким встречаться, мечтала я, когда мне еще лет четырнадцать было. А он только подшучивал… Потом, когда пришел к Игорю уже после возвращения из армии, тут я и пропала. Возмужал, косая сажень, в форме… Он, правда, тоже обалдел, как меня увидел. И глупый такой вопрос задал: «Надя, это ты? А где твои веснушки?» В общем, стал не то чтобы ухаживать, а так, вроде мимомоходом: «Надюх, я тут два билета в кино нашел, пойдешь со мной?» Или: «Эх, танцы сегодня в парке, а я тот еще медведь, ноги оттоптать боюсь девушкам. Ты как? Пойдешь со мной, научишь Топтыгина танцевать?» Выдумщик был… — унеслась воспоминаниями в прошлое Надя.
Вера, взволнованная рассказом сестры, слушала очень внимательно. Она увидела ее словно впервые: перед ней сидела не изможденная болезнью, уставшая стареющая женщина, а наивная и романтическая девочка. Именно девочка, доверчивая, влюбчивая, глупенькая.

— Кино, танцы, прогулки «под луной»… Родители мои отпускали меня с Сережей куда угодно, доверяли, все-таки друг их сына. Слишком доверяли, как оказалось. Да нет, не подумай, я его не виню. Сама виновата. Только сама. Позволила лишнего. В общем, как стало известно, что я в положении, Сережа сначала испугался, потом даже «геройство» проявил. «Женюсь, — сказал, — раз такое дело». Потом, видно, поговорил с родителями, те ему мозги вправили, и стал он настаивать на аборте. Даже денег на него принес. То «женюсь», то «избавься от ребенка»… Ох, Верочка, я совсем растерялась, не знала, что же мне делать. Да и чего еще ждать от семнадцатилетней соплюхи. Это внешне я уже зрелой барышней была, а умом… Господи, смотрю на себя ту, ведь дитя дитем. Да и он, похоже, старше меня только по паспорту оказался.

«И то правда, — подумала Вера. — Нынешние семнадцатилетние куда как как продвинутей».

— Тем временем Сергея его «предки», как нынче говорят, быстренько спровадили куда подальше из города — его же и посадить могли, я-то была несовершеннолетней. Но мои родители шума поднимать не стали. Стыдно было, что я ребенка нагуляла. Простили, конечно, дочь свою непутевую. Любили они меня, баловали — как не простить. Ну, а до того, как живот стало видно, уехали мы с мамой к ее сестре в другой город, там я и родила. А соседям сказали, мол, учиться я уехала.

Потом, лет через семь, наверное, встретила я его, Сергея. Вернулся он таки в город. В магазине столкнулись. Он с женой был, похоже, и с сынишкой лет четырех. Смутился страшно, но взял себя в руки. Сделал вид, что не узнал, отвернулся сразу, хотя по глазам успела заметить: узнал. Не представляешь, каково мне было после той встречи. Я же уже забывать его стала. Вроде как было и прошло. Оказывается, не прошло. Обманывала я себя. Увидела, и всё вспомнилось. Всё. И предательство его. Как будто, отвернувшись, Сергей предал меня снова, — последнее Надя произнесла сквозь слезы.

— И что дальше? Где этот ребенок? В роддоме оставила? — Вере было интересней узнать о ребенке.
— Нет, Верочка, не оставила. Он, точнее, она, стала дочерью моих родителей.

Во взоре Веры читалось недоумение. До нее все еще не доходило, о ком рассказывает Надежда. Она машинально отметила, что других дочерей, кроме нее и Нади, у родителей не было… или она просто чего-то не знает? «Какая-то мыльная опера, честное слово», — подумалось Вере. Может, сестра шутит, разыгрывает ее? Но при взгляде на Надежду, которая держалась из последних сил, мысли о шутке показались просто кощунственными.

В глазах Нади уже не было слез. Она смотрела на Веру молча и так пронзительно, словно вот так, без слов, хотела о чем-то рассказать. Может, о той боли, которую испытывала все эти годы. Или о вине, которую всегда чувствовала перед Верой. О том, как страдала, будучи рядом, но в другой роли.

Надя, боясь, что не успеет сказать главного, собрала остатки покидающих ее сил и наконец произнесла то, что скрывала больше тридцати лет:
— Та девочка, Вера, это ты. Ты — моя дочь, — и потеряла сознание.

Надя пришла в себя уже в больничной палате. На стуле рядом с кроватью дремала Вера. Выглядела она усталой. «Бедная моя девочка. Досталось тебе», — пожалела Надя. Она вглядывалась в лицо Веры будто в первый раз. Да это так и было: она смотрела в лицо своей дочери, и та знала теперь, что она ее дочь, а не сестра. Странно, что раньше не замечала, как они с Верой похожи. Та же родинка у правого крыла носа. Тот же разрез глаз. Та же форма ушей — маленьких и аккуратных. И волосы одинаково пышные, цвета спелой пшеницы, вьющиеся на висках золотистыми колечками, только у Нади они подернуты инеем седины.
Надя чувствовала себя не слишком хорошо: вымотанной и измученной, но это состояние — привычное после приступа, который, видимо, в этот раз оказался особенно сильным, раз она здесь. И впервые, несмотря на не самое лучшее самочувствие, она ощутила облегчение: теперь на душе не было того мучительного, гнетущего груза, с которым жила и от которого так хотелось избавиться. Сколько раз она за эти годы порывалась признаться Верочке, что она ее мать. Повиниться, что дала себя уговорить родителям. Как же, «ну какая из тебя мама, ты такая молоденькая, Наденька, выйдешь еще замуж, родишь детей в браке, а сейчас послушайся нас, детка». И «детка» послушалась, как слушалась их всегда. А потом даже убедила себя, что это — единственно верное решение. И правда, ну какая из нее, глупой, наивной девочки, мать?! И уговорить себя дала, и сама поверила… Ведь так было проще. Для всех проще и спокойнее. Так казалось.

А потом шли годы, менялись мужья, а ни счастья, ни детей так и не случилось. И тогда снова хотелось открыться перед Верой, попросить прощения, но как, какими глазами потом смотреть? Как с этим жить дальше им обеим? Ведь Вера решит, что всю жизнь прожила во лжи. Что ее обманывали те, кого она считала своими родителями, кого считала родными братьями, кто был ее единственной сестрой. И как она всё это перенесет?

И если бы не беременность, если бы не этот шаг, который готова была совершить Вера, может, так и осталось бы всё тайное тайным. «Да и что теперь говорить, — думалось Наде. — Будет так, как будет». Ведь хватило ей сил увидеться с Сергеем и всё ему рассказать о дочери. Еще два года назад он вдруг разыскал Надю, прощения просил чуть не на коленях: «Прости меня, Наденька, дурак я был, испугался. Да родители еще… мол, куда торопишься, молодой еще жениться, не нагулялся. Я, осёл, и послушался. Потом женился, там, в другом городе. Ее тоже Надей звали. Надежда, да не та. Не сложилось у нас. Потому что любви не было. Так, ради сына жили, чтобы не травмировать. А как вырос, оперился, так и развелись. Наденька, простишь ли ты меня?»

А она давно его простила. Жалела даже, что живет один, неприкаянный, без женской руки и заботы. Так, жалеючи, и домой к нему иногда приходила, готовила что-нибудь вкусненькое, домашнее. Простить-то простила, но когда он попросил познакомить его с дочерью, категорически отказала. «Ты соображаешь, о чем просишь, дурья твоя голова. Я как тебя представлю? Подумал? «Верочка, знакомься, это твой папа». Так? Так ведь тогда и я должна открыться, что не сестра ей». «И то правда, извини, глупость сморозил». Больше не просил, но интересовался всегда, как дочь, чем занимается, как у нее с личной жизнью. А с личной-то вот как всё сложилось...

От пристального взгляда Нади Вера наконец проснулась и сразу увидела глаза Нади, полные слез и… робкой надежды. Вера отчего-то смутилась, стала поправлять одеяло, подушку, и все это не поднимая глаз. Потом, всё так же не глядя на Надежду, пробормотала:
— Ты лежи, а я к врачу схожу, спрошу, что надо из лекарств, — и вышла из палаты.

Там, в коридоре, она прислонилась спиной к стене и наконец заплакала. Все три дня, что Надежда была без сознания, Вера держалась, не давала себе расслабиться, не давала страху завладеть сознанием. «Нет, она не умрет, не умрет, не умрет», — твердила она как мантру, то сидя на кушетке под дверью реанимации, то тенью бродя по коридору, пока сама не грохнулась в обморок. Ее привели в чувство, дали горячего сладкого чая и отправили домой, пообещав позвонить, как только будут новости. И вот Надежде стало лучше, ее перевели в палату. Опасность была позади. А что впереди?..

Раньше, когда в фильмах, которые Вера иногда смотрела за компанию с Надей вечерами, она снисходительно наблюдала мелодраматические страсти, когда вдруг открывалась тайна родства и герой или героиня в смятении убегали из дома, не в силах простить и смириться с открывшейся правдой, ей всегда казалось, что сценарист — неважнецкий психолог. Ну что за глупости! Что за катарсис? К чему эта преувеличенно-эмоциональная, неадекватная реакция? Радоваться надо, что нашелся родной по крови человек, что ты не один, что есть тот или та, кто, оказывается, искал тебя и нашел, или нашел в себе мужества признаться. Естественная реакция при этом — удивиться, ну, в крайнем случае, шок испытать от неожиданной новости, так всякая неожиданность в ступор вводит поначалу. Но ведь потом так же естественно бежать и обнимать этого человека и уж определенно простить его, ведь мы всегда прощаем своих близких.

Так Вера думала раньше, пока казавшаяся банальной сериальная коллизия не случилась с ней самой. И почему-то она не ощутила ни желания кинуться в объятия, ни умиления, ни счастья, что обрела родного человека. Напротив, она почувствовала странное отчуждение к той, кто еще вчера был родным человеком, очень близким и любимым, словно сегодня и навсегда их разделило непреодолимое обстоятельство. В душе стало вдруг пусто, и от этого страшно, зябко и неуютно. И Вера не знала, куда с этим деться. Понимала, это не сериал — не нравится, переключи канал. Ей в реальности и сейчас надо всё для себя решить. Но как? Как теперь относиться к той, кого считала сестрой? Как? Изменить всё одним щелчком? Нажатием кнопки «перезагрузка»?

У Веры не было ответов, как не было их и у Надежды. Им оставалось только верить, что всё образуется. Когда-нибудь образуется. Может быть.

***

Послесловие от неисправимого оптимиста

— Сын, у меня сын родился — Константин Иванович, — Вано, принимая сверток с младенцем, чуть не приплясывал от радости. Так и казалось, вот встанет сейчас на носочки, кинжал в зубы, папаху на голову и пойдет с криком «асса!» вокруг роддома — таким счастьем светились его горячие глаза. — Верочка, любимая, дай я тебя поцелую, — чмокнул он в щеку Веру, которая с улыбкой смотрела на суету мужа, на смущенно переминающихся с ноги на ногу и очень похожих друг на друга красивых черноглазых девочек-погодок, его дочерей, и на… маму Надежду, скромно стоящую на больничном крыльце ступенькой ниже.
— Ванечка, сумасшедший, дай же посмотреть на внука бабушке и… сестрам, — наконец привела в чувство новоиспеченного отца Вера, указывая на Надежду и девочек.
— А можно? Как бы не уронить, — а сама уже брала в чуть дрожащие от волнения руки тихо посапывающего ребенка. Своего внука. И пусть его звали Костиком, на самом деле, чувствовала она в этот момент, вместе с Костиком к ним пришла всё прощающая любовь. И какой она будет — длинной или короткой, взаимной или безответной — зависело от них всех. От нее, Надежды, которой с таким трудом далось решение сказать наконец правду. Веры, не сразу принявшей эту правду, что определила ее судьбу и будущего малыша тоже, позволив ему родиться. Вано, который после смерти жены остался один с дочерьми и теперь, как успокоение, как дар небес, обрел сына и любимую женщину. Девочек, которые стали старшими сестрами для этого крохи в голубом конверте и еще не знали, как относиться к его маме, все еще печалясь о так рано ушедшей своей. Всем им требовалось время, надежда, вера и любовь, чтобы понять, простить и принять друг друга. И только Костик пришел в этот мир, уже любимый ими всеми горячо, искренне и абсолютно безоговорочно.

***

Кстати, Костику еще до своего рождения удалось растопить далеко не сентиментальную душу своего грузинского деда — одним только известием о скором появлении на свет. Вообще-то родители Вано сначала были категорически против его женитьбы на Вере — они прочили ему в жены девушку из соседнего аула, правда, не княжеского рода, но тоже достойного породниться с ними. Девушка была не первой молодости, но спокойного и покладистого нрава. Такая стала бы и любящей супругой, и доброй матерью их внучкам. Но как только Вано сообщил, что скоро родится сын, которого собираются назвать, как и его, будущего деда, Константином, сердце старика дрогнуло, и он, с присущей горцам гордостью, заявил: «Чиковани своих детей не бросают. Женись, сын!» А сам незаметно от всех смахнул набежавшую слезу радости: теперь, благодаря рождению маленького Константина, благодаря свежей крови старинный род Чиковани не прервется. «Спасибо Тебе, Господи! А я уже и не надеялся на внука, но Ты услышал мои молитвы. Прошу Тебя еще об одном: я уже стар, недолго мне осталось, так Ты уж не оставляй его своей милостью, береги».

***

— Алло, Сережа, ты стал дедом. У тебя внук! Кто-то, внук у тебя родился, Костик. Да не могу я громче, малыш спит. Когда ты сможешь его увидеть? Думаю, скоро. Верочка, кажется, догадалась, куда я регулярно «пропадаю». Ну в тебя умная, в кого же еще! На рыбалку, говоришь, собираешься с Костиком ходить? Ой, ну насмешил ты, дедушка. Твой внук пока рыбу удит в кроватке, не успеваем памперсы менять. Да, ладно, ладно, будешь ходить на рыбалку. И на футбол тоже. Погоди, дай подрасти мальцу. Ладно, я отключаюсь. Пока! До встречи!

А Вера, слышавшая из-за двери весь разговор, улыбалась, сидя рядом с кроваткой сына. «Вот ведь партизаны, их давно уже раскрыли, а они всё в великовозрастных шпионов играют». Вера догадалась, к какой «подруге» стала вдруг ходить домоседка Надежда, уже давно. Как только услышала, как она по телефону сказала однажды, думая, что ее не слышат: «Сережа, с твоей дочерью всё хорошо. Познакомлю, когда получится. Не торопи меня». Сложить два плюс два не составила труда. Догадалась и теперь только ждала, когда же наконец родители откроются сами. «Родители»… Не успела привыкнуть к тому, что Надежда не сестра, а мама, — все еще язык отказывается произнести это слово, всё по привычке Надя и Надя, — а тут еще и папа нашелся. «Похоже, с Костиком вместе будем учиться говорить «мама» и «папа». Не так это просто, оказывается. Ладно, дайте время, научимся. Обязательно научимся!»
_______________________________________________________________________________

Возможное послесловие от махрового пессимиста

Всё б это было б хорошо, когда бы не было неправдой…

Такая хэппи-эндовая концовка, дорогой читатель, вполне ожидаема и уместна в мелодраматических сериалах, которые так любила одна из героинь рассказа — Надежда. Однако реальная жизнь круче любого из сериалов и виражи ее сюжета порой непредсказуемы. На самом деле всё в жизни героев сложилось в итоге не так оптимистично и радужно, точнее, вовсе не оптимистично.

Вано, так и не узнав, что мог стать отцом ребенка Веры, уехал в родные края, забрав с собой дочерей, и женился на той, кого ему нашли родители. Новая жена оказалась немногословной женщиной, тихой и покорной, согласной даже на то, что муж, забывшись, по ночам называл ее Верой. Но она была терпеливой и знала: прошлое когда-нибудь оставит ее Вано, а вместе с ним забудется и Вера. А она, Лали, всегда будет рядом.

Сергей, которого Надежда однажды встретила, после развода с женой совсем опустился, стал закладывать за воротник. Напившись в очередной раз, звонил обычно Надежде и винил ее во всех своих бедах. «Это ты виновата, ты-ы, — говорил он заплетающимся языком. — Если бы не ты, зар-раза, всё бы у меня было чики-пуки. Раз ты виновата, дай на бутылку…»
Звонки прекратились после того, как Сергей, после очередного возлияния, прилег прохладным осенним вечером отдохнуть на скамье в парке, да и заснул там. Навсегда.

Вера, после того как открылась правда, так и не смогла принять Надежду в новом качестве. Она избавилась от ребенка, пока Надежда была в коме, а когда та пришла в себя и опасность миновала, собрала вещи и съехала с квартиры, не сообщив адреса. В оставленной Надежде записке было всего несколько слов, без обращения — ни «Надя», ни «мама»: «Я не могу ни понять, ни принять, ни простить всю ту ложь, в которой жила из-за тебя. Прощения не прошу — не за что. Прощай!»

Надежда, прочитав эту записку, поняла: это конец. Теперь у нее не было ни сестры, ни дочери, не будет и внука. Странно, но ничего внутри нее не колыхнулось в ответ. Внутри было уже пусто. Астматический приступ, как избавление, не заставил себя ждать, а ингалятор так и остался лежать нетронутым рядом, на тумбочке. В нем больше не было нужды…

Но я не пессимист. А потому — за первый вариант!

____________________________________________________
От автора: всё написанное в рассказе — плод фантазии автора, не имеющей цели оскорбить чье бы то ни было достоинство. Все герои, с именами, фамилиями и судьбами, — вымышленные, а все возможные совпадения — случайные.

Регистрационный номер №0333301

от 8 марта 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0333301 выдан для произведения: — Верочка, ну послушай же меня, глупенькая! Ведь жалеть потом будешь. Нельзя так с живой душой, нельзя.
Полноватая рыхлая женщина с темными кругами под запавшими глазами старалась говорить спокойно, но было видно, что дается ей это с трудом. Рукой с выпуклыми сине-зелеными венами и подрагивающими пальцами она машинально потирала грудную клетку, в самой середине, словно пытаясь унять боль. Через приоткрытый рот вырывалось тяжелое, со свистом, дыхание. Лоб, в сеточке поперечных морщин, покрывала испарина и росой блестела сквозь рваную линию челки.
— Надя, опять ты о своем. Скажи еще, что это не по-христиански, грех. Может, и грех, только не я первая и уж точно не последняя. И не надо меня уговаривать. Я все равно избавлюсь от этого ребенка.
— Вера, ну почему?
— Почему? Да потому, что у его отца законных двое. Вряд ли они обрадуются еще одному, которого их папа нажил на стороне. И что я с ним тогда буду делать с моей почти нищенской по нынешним временам зарплатой? Ждать помощи от воскресного папы? Конечно, он не подлец, каких много, и не откажется от ребенка. Но вешать на Вано еще одну заботу, когда у него своих хватает… Жалко мне его, и так концы с концами едва сводит.
— Бог дает ребенка, даст и на ребенка. В конце концов и я помогу. И братья. Ты Вано-то сказала вообще, что он отцом станет?
— Нет, Надя, я даже говорить ему не буду, что беременна. Тем более что и замуж он меня, заметь, пока не зовет. Понимаю, что не хочет огорчать своих девочек. И их могу понять: маму им никто не заменит. И я бы, наверное, не приняла другую женщину вместо мамы.
Надю от этих слов передернуло.
— И все твои доводы: что мне давно уже не двадцать, про стакан воды в старости и всякая прочая фигня… прости, но она не про меня. Ты же вот сама не завела ребенка, помня про тот самый пресловутый «стакан в старости», зачем же меня уговариваешь? Вот и я не хочу вешать себе это ярмо на шею. Не-хо-чу, — последнее она произнесла жестко и по слогам — для пущей убедительности — и отвернулась от сестры.
Надежда хотела было что-то возразить, но, лишь судорожно хватая бледными губами воздух, достала из кармана халата ингалятор, впрыснула лекарство и, совершенно обессилев, откинулась на спинку дивана.
Несколько минут прошли в полной тишине. Было слышно только, как идут часы — из темного дерева, высокие, с матово блестевшим за стеклом медным блином маятника, они висели на стене, диссонируя с вполне современной обстановкой комнаты своим явно древним происхождением. Вера называла их мастодонтом и несколько раз порывалась выбросить: «Этому старью давно пора на помойку», но Надежда всегда вставала на их защиту, как француз на революционной баррикаде: «Тогда и меня туда же… на помойку». «Нет, ну зачем, тебе туда рановато будет, — обычно отвечала Вера, обнимая сестру. — Ты мне еще пригодишься». «Это же память о родителях», — в очередной раз отстояв раритет, укоряла Надежда. «А я их почти не помню, наших родителей, представляешь, — сокрушалась Вера. — Если бы не фотографии, вообще бы забыла, как они выглядели». «Ну, конечно, Верочка, где тебе их помнить. Ты же была совсем маленькой, когда их не стало».
У Веры воспоминания о матери с отцом действительно были очень смутными, смазанными временем, словно видела их во сне и очень-очень давно. Иногда она перебирала старые семейные фотографии — хотелось хотя бы так вернуться в пору своего детства. Вот ее братья, их у Веры трое и все они намного старше: Саша, Витя, Игорь. Когда Верочка родилась, все они уже разъехались кто куда. И только сестра Надя оставалась дома, но и она потом отправилась учиться в областной город. Вот сама Вера, совсем кроха — беззубый голышок с пухлой попкой на диване, и мамина рука в кадре, для подстраховки. А вот она с родителями на последнем их фото. Немолодой, почти совсем седой папа, коренастый, с палочкой — последние годы его мучил страшный артрит, — так рассказывала Надя. И мама, тоже не юная, с добрыми, но очень грустными глазами. И как они умудрились родить ее в таком возрасте — уму непостижимо, вот что значит другое поколение. Родили, наверное, чтобы не оставаться одним в старости.
Но одна, без них, осталась Вера. Сначала жила у среднего брата, потом у старшего. Младший к себе не звал — сам был перекати-полем, сегодня здесь, а завтра — куда позовет его беспокойная профессия геолога.
Почему не жила с сестрой? Ну, будь у той всё в порядке, может, и жила бы, но Наде как-то фатально не везло с мужчинами. Она несколько раз пыталась устроить свою личную жизнь, и всё невпопад. Один запил, другой загулял, третий, нигде не работая, валялся целыми днями дома и запоем читал книги, которыми у них в доме были заставлены две стены. Когда читать стало нечего, да и кушать не густо — с одной Надиной зарплаты, пропал и этот «запойный», напоследок признавшись сожительнице, что никогда не любил ее, астматичку, а жил с ней потому, что книги в ее доме больно интересные, в библиотеку ходить не надо.
В конце концов Надежда смирилась и больше не делала попыток выйти замуж, забрала Верочку к себе, и так они и жили вдвоем.
Вера выросла в крупноватую девушку с округлыми, как у сестры Нади в молодости, формами. Формы эти, кстати, не давали покоя ни ей самой, ни представителям противоположного пола. На Верочкины округлости они стали обращать внимание, когда та была еще подростком, — проходу не давали своими недвусмысленными намеками и сальными предложениями. Вся в слезах, возвращалась Вера из школы и запиралась в своей комнате, а Надя успокаивала ее: мол, вовсе она и не толстая, так она взрослеет, скоро девочки-одноклассницы догонят ее и Веру тогда оставят в покое. А у самой замирало сердце: когда-то и с ней эти рано созревшие прелести сыграли злую шутку.
Вера нашла собственный способ борьбы со своим внешним «слонопотамьим» видом, как она его ненавидяще называла. Стала рядиться в просторные балахоны «веселенькой» расцветки типа мокрого асфальта или болота, в котором утопла куча людей. Но такие наряды возымели обратный эффект — вместо того чтобы отпугивать, наоборот, подогревали интерес к тому, что под ними.
На счастье Веры, в школу пришел новый физрук — Вано Константинович Чиковани, молодой человек южных кровей. Старшеклассницы сразу прозвали его Ванечкой — красивый, стройный, с черными как смоль вьющимися волосами, тот тут же стал предметом девичьих воздыханий. Недавний выпускник вуза пришел в школу, полный энтузиазма и желания сделать мир крепким, здоровым и спортивным. Начал Вано Константинович, естественно, со своих подопечных, одной из которых и оказалась Вера. На уроках физкультуры она готова была проводить по нескольку часов в день — так увлек девушку новый преподаватель подходом к занятиям. Он же, сам большой любитель бега, и секцию организовал по этому виду спорта. Вера, конечно же, записалась первой и не пропускала ни одной тренировки. Она так втянулась в новый ритм жизни — активной, полной движения, что и сама не заметила, как потеряла лишние килограммы, а с этим обрела стройность и некоторую не то чтобы уверенность в себе, нет, просто перестала себя ненавидеть. И это был уже прогресс.
Перемены в ученице, конечно же, не прошли мимо внимания того, кто этому поспособствовал, — Вано Чиковани тоже имел глаза, к тому же красивые, черные, горячие, которые так нравились девушкам. А еще бурный темперамент. Этот темперамент и возобладал-таки над педагогическими табу, и в один из их забегов, когда на тренировку из-за плохой погоды пришла только Вера, всё и случилось на скамье беседки в укромном, малопосещаемом уголке старого городского парка. Надо сказать, что Вера и не сопротивлялась — в симпатичного физрука она влюбилась, когда он только пришел в их школу. На самом деле это было ее первым серьезным чувством, а Ванечка — так и вовсе первым мужчиной. «Коварного соблазнителя», кстати, сей факт очень удивил: он был уверен, что такая аппетитная девушка давно «познала мужчину», и порядком испугался возможных последствий такого скоропалительного «познания» — он был в курсе, что у Веры трое взрослых братьев. Но последствий не случилось: Вера о произошедшем никому не рассказала, а потому парочка продолжила свои спортивно-сексуальные познавательные тренировки, благо опытный «тренер» не забывал соблюдать «технику безопасности».
Они, может, и дальше бы тайно встречались, однако родители Вано, дабы он не загулял с ученицами, решили срочно женить его на девушке из достойной их, в далеком прошлом княжеского рода, семьи. Вано всячески сопротивлялся, убеждал, что еще не готов, что молод для такого серьезного шага. Причина же крылась совсем в другом: его мучили угрызения совести, вины за то, что позволил себе вступить в отношения со своей ученицей, к тому же сиротой. На самом деле его нельзя было назвать бездумным ловеласом. Будучи братом двух младших сестер, он переживал за Веру, боялся, что сломал ей жизнь, понимал, что несет за нее ответственность. А тут что же получается — совратил девушку, лишил чести, а теперь должен ее бросить?
Между тем ничего не подозревавшие о душевных терзаниях сына родители, не понимая его странного упрямства, были настойчивы, говорили, что откладывать и дальше свадьбу просто неприлично, что истинному джигиту в вопросе женитьбы не к лицу такая нерешительность, что надо быть верным слову, которое он, Константин Чиковани, дал отцу будущей невестки. И слово это надо сдержать, если, конечно, сын не хочет навлечь позор на весь их род, — это прозвучало из уст отца непререкаемо, как ультиматум, обязательный к выполнению. Вано мучительно ломал голову, как выйти из этой ситуации достойно, и уже готов был признаться родителям, что у него есть юная подруга и он любит ее и готов жениться, однако казавшаяся неразрешимой дилемма разрешилась сама собой: Вера сразу после выпускного уехала учиться в другой город, таким образом развязав ему руки.
Окончив институт, она вернулась домой, к сестре, и устроилась на работу. Теперь, спустя годы, Вера мало напоминала ту стеснительную девочку, так не любившую себя за собственную непривлекательность и лишний вес. С весом было всё в порядке, ни жиринки, хотя кость так и осталась крупной — однако именно это придавало ей особенную стать и изюминку. Прямая спина, стройное натренированное тело — Вера по-прежнему бегала по утрам, красивая копна пышных слегка вьющихся волос, ни грамма косметики, кроме бесцветного блеска на губах, — и при этом абсолютное, во всяком случае внешнее, равнодушие к вниманию к себе как к женщине.
Надежду это равнодушие удивляло и даже огорчало. Не раз заводила она разговор с Верой, пытаясь понять, почему та, в отличие от своих давно замужних ровесниц, не думает о семейном будущем.
— Верочка, объясни, пожалуйста, мне, отсталой женщине. Тебе что, совсем не хочется замуж, семьи, детишек? Опоры в жизни не хочется? Ты почему такая холодная? Вон твой бывший одноклассник Петя иззвонился тебе весь. То цветы, то тортик к чаю, то в кино зовет, а ты как скала неприступная.
— Надюша, да не чувствую я в себе желания заводить семью, а тем более детей. На тебя насмотрелась, потому и не хочу. Ты ведь тоже одна, ни мужа у тебя, ни киндеров. И что? Плохо разве живется? Уж по тем псевдомужьям, что у тебя были, точно страдать не стоит. И правильно, что прогнала их. А то так и кормила бы их, бездельников.
Слова сестры растревожили сердце. Надя и сама не раз задумывалась, почему ей так не везло в семейной жизни. Ответ, единственный и убийственно-честный, гнала от себя, но знала точно: все ее беды оттуда, из далекого уже былого, которое не забыть, но которое будет ей укором всегда.
— Я, Вера, одно, ты — совсем другое. Ты молодая, симпатичная, умная, глаза у тебя есть и голова на плечах — в людях разбираешься. Не все же такие, как мои… Ну чем тебе Петя не пара? Бизнес свой, пусть и небольшой — пара заправок, магазинчик. Ну, подумаешь, нет высшего образования. Так тебе ж не с дипломом жить, а с человеком. А парень он, по-моему, добрый, щедрый, да и трудяга, каких поискать.
— Ну ты и насмешила, Надя, — расхохоталась Вера. — «Бизнес свой, магазинчик, заправки…» — передразнила она сестру. — Надь, да я смотрю на него и вижу вечно шмыгавшего носом пацана Петьку Сверчкова, которого все кому не лень обижали в школе, а он и сдачи не мог дать. Он для меня так и остался Петей Сверчковым с хроническими соплями из пятого «б». И ты считаешь, что он сможет стать мне опорой?! Ты шутишь?
— Ну ладно, пусть не Петя, — согласилась Надя, хотя и не разделяла такой слишком уж категоричной оценки. — Но есть ведь и другие. А твои однокашники? Неужели ни один из них тебе не нравился?
— Во-первых, на нашем девчачьем курсе их было раз-два и обчелся. Во-вторых, тех, что были, уже, помнится, к третьему курсу разобрали как горячие пирожки с ливером. Так что мне ни одного не досталось. И хватит об этом, Надь. Значит, не судьба мне иметь статус замужней дамы. Будем с тобой век куковать вековухами, прости за каламбур, — сказала она почти весело. А Надя подумала: «Эх, милая моя, это сейчас тебе от этого не грустно. Какие твои годы…»
Так и «куковали век». Надя всё чаще болела — хроническая астма и не слишком подходящий климат с годами не делали ее здоровей. Вера же на здоровье не жаловалась, работала и все так же бегала по утрам в парке. Она много читала, причем бумажные книги, а не по ноутбуку, ходила на выставки и в театр, увлеклась еще и бисероплетением — в общем, ни одной свободной минуты. И только Надя, жившая с ней бок о бок в одной квартире и знавшая ее как никто другой, чувствовала, что так — занимая себя круглыми сутками всем чем угодно, — Вера убегает от собственного одиночества. Знала, но изменить этого не могла.
Однажды Вера обмолвилась, так, словно между делом, что встретила на днях своего учителя физкультуры Ванечку. Так и назвала его машинально — Ванечкой. И лицо при этом было у Веры загадочное-загадочное.
— И что он? Как? — спросила Надя, хорошо помнившая симпатичного преподавателя, в которого, кажется, все Верины одноклассницы были влюблены.
— Он не так давно овдовел, оказывается. Он же еще, когда я в одиннадцатом училась, кажется, женился. Две дочери у него. В свое время ушел в какой-то бизнес, вроде цветочный или фруктовый.
— Надо же, из преподавателей — и вдруг в бизнес.
— Да это родители жены настояли. Взяли его в дело, чтобы семью было чем кормить. Сама знаешь, на учительскую зарплату не разгуляешься. Потом бизнес рухнул, и сейчас он опять учительствует.
— И что он? Узнал тебя?
— Надь, ну ты так спрашиваешь, словно сто лет прошло, как мы не виделись. Конечно, узнал, — а сама неожиданно покраснела и отвернулась к окну, чтобы скрыть волнение.
— Ну, узнал и узнал. Ты переодевайся, мой руки, через десять минут ужинать будем, — позвала Надя и отправилась на кухню.
А Вера так и стояла у окна, уносясь в сладостные воспоминания и словно вновь погружаясь в то сумасшествие, что случилось у них с Ванечкой больше десяти лет назад. Только теперь, когда они снова встретились, он смотрел на нее совсем другими глазами — зрелого мужчины на интересную ему женщину, которую нужно добиваться. И Вере это понравилось.
Вано стал искать встреч со своей бывшей ученицей, и то, что он потерял жену совсем недавно, никак не остужало его пыла. Он клялся, что женился не по любви, заставили: так, мол, решили родители, которые договорились о свадьбе, когда они с будущей женой были еще детьми. Уверял, что супруга, как и он, тяготилась их браком, но деваться было некуда — дети. Что все эти годы он помнил о Вере, не забыл, что был у нее первым, и потому чувствовал ответственность за нее… Но Вано мог вообще ни слова не говорить в оправдание — Вера не винила его в том, чего и сама хотела — снова быть с ним, с мужчиной, который был для нее первым и, как оказалось, по большому счету единственным. Она согласилась встречаться, но при одном условии — чтобы об этом никто не знал, особенно его дочери, которые вряд ли одобрят увлечение папы, когда они все еще оплакивают свою маму. Вано согласился, тем более понимал, что его девочки, обожавшие свою мать, не скоро примут кого-то в ее роли, если вообще когда-нибудь смогут это сделать.
Надя не сразу догадалась, что у Веры роман — сестра и раньше не была домоседкой, а теперь, случалось, и ночевать не приходила. Говорила, что, задержавшись в гостях, оставалась у подруги, но Надя-то знала точно, что подруг у сестры не было, а приятельницы по работе — вообще не в счет. Но, с другой стороны, если у нее появился кто-то, с кем она проводит эти ночи, это ведь хорошо. Может, и замуж этот кто-то позовет — тут Надино сердце и вовсе успокоится.
Но дни шли за днями, месяцы за месяцами, а ни знакомства с будущим зятем, ни радостной вести о замужестве так и не следовало. Зато через пару лет таких отношений, которые, как показалось Наде, совсем измучили Веру, другая весть пришла в их дом: Вера беременна и не хочет этого ребенка.
Надя и так и этак пыталась отговорить Веру от аборта, но всё напрасно: сестра уперлась, не желая даже слушать. И как ни страшно было Наде решиться предъявить последний довод в пользу рождения ребенка, видимо, пришла пора сделать это.
Всю ночь перед разговором, который Надя оттягивала как могла, ей не удалось сомкнуть глаз, и встала она утром совершенно разбитой, с бешено бьющимся сердцем и ожиданием астматического приступа, который всегда случался с ней от сильного волнения. А волноваться было от чего…
…От ингалятора стало чуть легче, и Надя смогла дышать. «Пора, — приказала она себе. — И будь что будет».
— Верочка, вот ты спросила сейчас, зачем, мол, я тебя уговариваю рожать, если сама этого не сделала. А я… сделала. Причем очень давно…
Вера с удивлением уставилась на сестру. О чем это она?
— Ты только не перебивай меня, пожалуйста, мне и так тяжело говорить, — произнесла Надежда вдруг севшим голосом, усилием воли сдерживая вновь подступающий приступ.
Вера и не думала перебивать, вся насторожилась: Надя собирается сказать что-то очень важное.
— Да, Вера, ты не ослышалась: я была беременна и родила ребенка.
«И где же он?» — чуть не спросила Вера, но, взглянув на сестру пристальней, не стала этого делать.
— Наверное, думаешь, что я родила по молодости, да и оставила в роддоме? Почти угадала. Я действительно родила по молодости и по глупости. Точнее, забеременела из-за того, что была совсем девчонкой, в семнадцать, и умной я тогда точно не была. Зато родители…
— Что родители, Надь?
— Родители, как узнали, не разрешили мне избавляться от ребенка — с моим резус-фактором у меня могло больше и не быть детей. Вот так я и родила.
— А кто был отцом ребенка, Надя, и почему ты не вышла за него замуж? — решилась спросить Вера.
— Да какой из него отец? Парень был чуть старше меня, может, года на три, только из армии вернулся, не нагулялся. Как стало известно, что я в положении, так и отправили родители своего сыночка куда подальше из города — его же и посадить могли, я-то была несовершеннолетней. Но поднимать шума мои родители не стали. До того, как живот стало видно, уехали мы с мамой к ее сестре в другой город, там я и родила. А соседям сказали, мол, я учиться уехала.
— И что дальше? Где этот ребенок? В роддоме оставила?
— Нет, Вера, не оставила. Он, точнее, она, стала дочерью моих родителей.
До Веры все еще не доходило, о ком рассказывает Надежда. Она машинально отметила, что других дочерей, кроме нее и Нади, у родителей не было… или она просто чего-то не знает? «Какая-то мыльная опера, честное слово», — подумалось Вере. Может, сестра шутит, разыгрывает ее? Но при взгляде на Надежду, которая держалась из последних сил, мысли о шутке показались просто кощунственными.
В глазах Нади не было слез. Она смотрела на Веру молча и так пронзительно, словно вот так, без слов, хотела о чем-то рассказать. Может, о той боли, которую испытывала все эти годы. Или о вине, которую всегда чувствовала перед Верой. О том, как страдала, будучи рядом, но в другой роли.
Надя, боясь, что не успеет сказать главного, собрала остатки покидающих ее сил и наконец произнесла то, что скрывала больше тридцати лет:
— Та девочка, Вера, это ты. Ты — моя дочь, — и потеряла сознание.
Надя пришла в себя уже в больничной палате. На стуле рядом с кроватью дремала Вера. Выглядела она усталой. «Бедная моя девочка. Досталось тебе», — пожалела Надя. Она вглядывалась в лицо Веры будто в первый раз. Да это так и было: она смотрела в лицо своей дочери, и та знала теперь, что она ее дочь, а не сестра. Странно, что раньше не замечала, как они с Верой похожи. Та же родинка у правого крыла носа. Тот же разрез глаз. Та же форма ушей — маленьких и аккуратных. И волосы одинаково пышные, цвета спелой пшеницы, вьющиеся на висках золотистыми колечками, только у Нади они подернуты инеем седины.
Надя чувствовала себя не слишком хорошо: вымотанной и измученной, но это состояние — привычное после приступа, который, видимо, в этот раз оказался особенно сильным, раз она здесь. И впервые, несмотря на не самое лучшее самочувствие, она ощутила облегчение: теперь на душе не было того мучительного, гнетущего груза, с которым жила и от которого так хотелось избавиться. Сколько раз она за эти годы порывалась признаться Верочке, что она ее мать. Повиниться, что дала себя уговорить родителям. Как же, «ну какая из тебя мама, ты такая молоденькая, Наденька, выйдешь еще замуж, родишь детей в браке, а сейчас послушайся нас, детка». И «детка» послушалась, как слушалась их всегда. А потом даже убедила себя, что это — единственно верное решение. И правда, ну какая из нее, глупой, наивной девочки, мать?! И уговорить себя дала, и сама поверила… Ведь так было проще. Для всех проще и спокойнее. Так казалось.
А потом шли годы, менялись мужья, а ни счастья, ни детей так и не случилось. И тогда снова хотелось открыться перед Верой, попросить прощения, но как, какими глазами потом смотреть? Как с этим жить дальше им обеим? Ведь Вера решит, что всю жизнь прожила во лжи. Что ее обманывали те, кого она считала своими родителями, кого считала родными братьями, кто был ее единственной сестрой. И как она всё это перенесет?
И если бы не беременность, если бы не этот шаг, который готова была совершить Вера, может, так и осталось бы всё тайное тайным. «Да и что теперь говорить, — думалось Наде. — Будет так, как будет».
От пристального взгляда Нади Вера наконец проснулась и сразу увидела глаза Нади, полные слез и… робкой надежды. Вера отчего-то смутилась, стала поправлять одеяло, подушку, и все это не поднимая глаз. Потом, всё так же не глядя на Надежду, пробормотала:
— Ты лежи, а я к врачу схожу, спрошу, что надо из лекарств, — и вышла из палаты.
Там, в коридоре, она прислонилась спиной к стене и наконец заплакала. Все три дня, что Надежда была без сознания, Вера держалась, не давала себе расслабиться, не давала страху завладеть сознанием. «Нет, она не умрет, не умрет, не умрет», — твердила она как мантру, то сидя на кушетке под дверью реанимации, то тенью бродя по коридору, пока сама не грохнулась в обморок. Ее привели в чувство, дали горячего сладкого чая и отправили домой, пообещав позвонить, как только будут новости. И вот Надежде стало лучше, ее перевели в палату. Опасность была позади. А что впереди?..
Раньше, когда в фильмах, которые Вера иногда смотрела за компанию с Надей вечерами, она снисходительно наблюдала мелодраматические страсти, когда вдруг открывалась тайна родства и герой или героиня в смятении убегали из дома, не в силах простить и смириться с открывшейся правдой, ей всегда казалось, что сценарист — неважнецкий психолог. Ну что за глупости! Что за катарсис? К чему эта преувеличенно-эмоциональная, неадекватная реакция? Радоваться надо, что нашелся родной по крови человек, что ты не один, что есть тот или та, кто, оказывается, искал тебя и нашел, или нашел в себе мужества признаться. Естественная реакция при этом — удивиться, ну, в крайнем случае, шок испытать от неожиданной новости, так всякая неожиданность в ступор вводит поначалу. Но ведь потом так же естественно бежать и обнимать этого человека и уж определенно простить его, ведь мы всегда прощаем своих близких.
Так Вера думала раньше, пока казавшаяся банальной сериальная коллизия не случилась с ней самой. И почему-то она не ощутила ни желания кинуться в объятия, ни умиления, ни счастья, что обрела родного человека. Напротив, она почувствовала странное отчуждение к той, кто еще вчера был родным человеком, очень близким и любимым, словно сегодня и навсегда их разделило непреодолимое обстоятельство. В душе стало вдруг пусто, и от этого страшно, зябко и неуютно. И Вера не знала, куда с этим деться. Понимала, это не сериал — не нравится, переключи канал. Ей в реальности и сейчас надо всё для себя решить. Но как? Как теперь относиться к той, кого считала сестрой? Как? Изменить всё одним щелчком? Нажатием кнопки «перезагрузка»?
У Веры не было ответов, как не было их и у Надежды. Им оставалось только верить, что всё образуется. Когда-нибудь образуется. Может быть.

***
— Сын, у меня сын родился — Константин Иванович, — Вано, принимая сверток с младенцем, чуть не приплясывал от радости. Так и казалось, вот встанет сейчас на носочки, кинжал в зубы, папаху на голову и пойдет с криком «асса!» вокруг роддома — таким счастьем светились его горячие глаза. — Верочка, любимая, дай я тебя поцелую, — чмокнул он в щеку Веру, которая с улыбкой смотрела на суету мужа, на смущенно переминающихся с ноги на ногу и очень похожих друг на друга красивых черноглазых девочек-погодок, его дочерей, и на… маму Надежду, скромно стоящую на больничном крыльце ступенькой ниже.
— Ванечка, сумасшедший, дай же посмотреть на внука бабушке и… сестрам, — наконец привела в чувство новоиспеченного отца Вера, указывая на Надежду и девочек.
— А можно? Как бы не уронить, — а сама уже брала в чуть дрожащие от волнения руки тихо посапывающего ребенка. Своего внука. И пусть его звали Костиком, на самом деле, чувствовала она в этот момент, вместе с Костиком к ним пришла всё прощающая любовь. И какой она будет — длинной или короткой, взаимной или безответной — зависело от них всех. От нее, Надежды, которой с таким трудом далось решение сказать наконец правду. Веры, не сразу принявшей эту правду, что определила ее судьбу и будущего малыша тоже, позволив ему родиться. Вано, который после смерти жены остался один с дочерьми и теперь, как успокоение, как дар небес, обрел сына и любимую женщину. Девочек, которые стали старшими сестрами для этого крохи в голубом конверте и еще не знали, как относиться к его маме, все еще плача по ночам о так рано ушедшей своей. Всем им требовалось время, надежда, вера и любовь, чтобы понять, простить и принять друг друга. И только Костик пришел в этот мир, уже любимый ими всеми горячо, искренне и абсолютно безоговорочно.
***
Кстати, Костику еще до своего рождения удалось растопить далеко не сентиментальную душу своего грузинского деда — одним только известием о скором появлении на свет. Вообще-то родители Вано сначала были категорически против его женитьбы на Вере — они прочили ему в жены девушку из соседнего аула, правда, не княжеского рода, но тоже достойного породниться с ними. Девушка была не первой молодости, но спокойного и покладистого нрава. Такая стала бы и любящей супругой, и доброй матерью их внучкам. Но как только Вано сообщил, что скоро родится сын, которого собираются назвать, как и его, будущего деда, Константином, сердце старика дрогнуло, и он, с присущей горцам гордостью, заявил: «Чиковани своих детей не бросают. Женись, сын!» А сам незаметно от всех смахнул набежавшую слезу радости: теперь, благодаря рождению маленького Константина, благодаря свежей крови старинный род Чиковани не прервется. «Спасибо Тебе, Господи! А я уже и не надеялся на внука, но Ты услышал мои молитвы. Прошу Тебя еще об одном: я уже стар, недолго мне осталось, так Ты уж не оставляй его своей милостью, береги».

Когнитивный диссонанс Лёли Васильевой

Два дня тишины

Рейтинг: +13 683 просмотра

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (28)

Александр Джад # 8 марта 2016 в 13:45 +4

Привет, Альфия!
Тронуло.Что сказать - до глубины души тронуло!
Прекрасно выписан, как у тебя всегда, сюжет. Нашлись нужные, не выспренние слова.
Очень сильно и проникновенно, просто, понятно и доходчиво.
Поздравляю!
Удачи!

Альфия Умарова # 8 марта 2016 в 13:56 +3

Спасибо, Саша!
Очень неожиданно, если честно,
и потому особенно приятно! soln

Татьяна Петухова # 8 марта 2016 в 14:21 +4

Альфия, спасибо и Вам-цветы!!!!!!!

Альфия Умарова # 8 марта 2016 в 14:22 +3

Спасибо, Татьяна!
Вам от меня - тоже:

Елена Бурханова # 8 марта 2016 в 14:57 +4

Альфия, спасибо большое!
Необычная, не банальная история! И написано отлично и сильно! Прочитала на одном дыхании!
С праздником, Альфия! Счастья, радости и добра! soln

Альфия Умарова # 8 марта 2016 в 15:38 +3

Леночка, спасибо тебе, что нашла время заглянуть.
Спасибо на добром слове!
С праздником! 7aa69dac83194fc69a0626e2ebac3057

Марина Попова # 8 марта 2016 в 15:55 +4

Дорогая Альфия, спасибо!
Испытала настоящую радость от
соприкосновения с настоящей прозой.
Как всегда, так мастерски
переплетены судьбы людей.
В напряжении остаешься от
первого слова до последнего.
Чувства, надо сказать, самого
разнообразного свойства переполняют
мою душу. Столько судеб! И так умело
и лаконично, сказать о каждой, порой
всего двумя мазками кисти...
Спасибо, Солнышко! Конечно, мне чуточку жаль...
Но зато - очередной шедевр родился!
С чем и поздравляю! Такой чудесный подарок
создать себе и читателям на 8 марта!
С Праздником, Альфия! Пусть Муза так
и остается рядом! Удачи!

Альфия Умарова # 8 марта 2016 в 15:57 +3

Мариночка, спасибо Вам!
Я понимаю, о чем Вы сожалеете,
но зато это родилось благодаря Вашему конкурсу)))
Потому спасибо Вам!
С праздником! buket4

Марина Попова # 20 марта 2016 в 06:52 +2

Дорогая Альфия! И надо же было вам ТАКОЕ выдать...

Считаю, в Мире и так полно негатива...
Пусть люди хоть в творчестве черпают утешение...
soln

Альфия Умарова # 20 марта 2016 в 07:02 +2

Вот потому у меня в рассказе две концовки.
Чтобы на фоне пессимистичной позитивная стала
еще более предпочтительной и оптимистичной!)))

Рада # 8 марта 2016 в 20:02 +5

Судьба двух женщин кажется настолько понятной, что создается полное ощущение, будто живут они в соседнем доме, дворе, а может быть, и под одной с тобой крышей. Почему бы и нет? А может статься, это и есть мы сами? Разве в жизни каждого человека не бывает моментов мучительных сомнений? И есть ли люди без греха? И не мы ли сами, в какой-то степени выступая в роли Бога, решаем подчас быть или нет новой жизни? Решаем, не отдавая себе отчета, что однажды наступит момент истины.
Нет, я не осуждаю ни Надежду, ни Веру. Не приведи Бог вот так как Надя, всю жизнь запрещать себе быть матерью своему ребенку. А Вера, пережив сама сиротство в столь раннем возрасте, что могла чувствовать к будущему ребенку? Страх, что он никому не нужен в этой жизни?
Парадокс в том, что самые близкие женщины, живя рядом, обе испытывали одиночество! И вот это-то одиночество выписано настолько пронзительно тонко и талантливо, что от боли взвыть хочется. Очень сильно, Альфия! Психологически потрясающе точно!
При всей кажущейся простоте и обыденности ситуации, она крайне неоднозначна - на кон поставлена жизнь человека, и именно тут и сейчас решается его судьба. То, что совершила Надежда ради рождения внука, безусловно, поступок! Безусловно, это встряхнуло и перевернуло душу Веры. Можно только догадываться, что она пережила после признания Нади: смятение, обиду, недоумение. Но главное, что более всего, удалось показать Вам, конечно, сострадание. Не сомневаюсь, что она простит мать, уже простила. Ведь в результате они обе стали-таки счастливыми! И счастье, а оно так заразно, передалось всем вокруг.
Результат на лицо.

Жизнь не сказка, и всякое у них еще будет, но сейчас и здесь они счастливы! Алечка, Вы написали СЧАСТЬЕ! Великолепно написали!!!

Альфия Умарова # 8 марта 2016 в 20:12 +4

Радушка, повторюсь в который раз: ради Ваших комментариев хочется писать,
честное слово! Похвала - она, конечно, приятна каждому. Но дело не в этом.
Когда твое детище положительно оценивает человек талантливый, романы и рассказы
которого читаешь с огромным интересом, уважая автора как писателя и человека с
определенной и честной позицией, положительная оценка для меня лично возрастает
стократно.
Большущее спасибо! Я немного страшилась результата, взявшись за "перо" после
довольно долгого для меня молчания, потому важно было прежде всего для себя самой -
что в итоге получилось. Теперь немножко "отпустило"))) Спасибо, Рада!

Рада # 8 марта 2016 в 20:47 +3

Аль, а для меня признак сильной вещи, когда я долго не могу причесать свои эмоции и уложить их в ряд нужных мыслей. Хожу вся опьяневшая от впечатлений, и ни слова не могу сформулировать. Сейчас был именно такой случай. Дооолго писала!:))) Очень-очень буду ждать приглашения на новенькое!!!

Альфия Умарова # 8 марта 2016 в 21:11 +3

Да, меня тоже обычно переполняет всю, когда что-то ляжет на душу -
хорошее произведение или фильм, или музыка. Ходишь и боишься расплескать
это чувство внутри себя.
Спасибо, дорогая!

Татьяна Лаптева # 10 марта 2016 в 09:31 +3

Ой Альфия, ты заставила меня поплакать,
сначала от того, что Верочка дочь Надежды, потом от их счастья с Вано.
Классно написала!

Альфия Умарова # 10 марта 2016 в 10:22 +2

Спасибо, Таня, за такую искреннюю реакцию!
Она дорогого стоит! kissfor

Тамара Поминова # 13 марта 2016 в 11:26 +3

Вроде бы обычный сюжет ,а тронуло до слёз ,тёплое светлое повествование о человеческих судьбах наполняет верой в счастье и доброту .Замечательно написано!
Альфия ,Вам букет---

Альфия Умарова # 13 марта 2016 в 11:30 +2

Тамара, большое Вам спасибо за прочтение сердцем.
Человек, у которого оно открыто для добра, веры в счастье,
и воспринимает так - открыто и искренне.
Рада, что рассказ Вам понравился.
И Вам от меня букет:

Галина Кравчук # 15 марта 2016 в 11:46 +3

Альфия, сильная работа! Читала с интересом. А ВТОРАЯ ЧАСТЬ- поразила. И так интересная работа, а с такой концовкой- просто СУПЕР!

Альфия Умарова # 15 марта 2016 в 12:24 +2

Галина, спасибо большое!
А я раздумывала еще - стОит ли добавлять эту концовку.
Потом решила: стОит! Потому что всегда есть выбор. И
всегда на одно и то же можно посмотреть с разных ракурсов.
Кому-то покажется слишком сладким первый вариант окончания
рассказа, пожалуйста, получите другой,
но... нужен ли он такой?! Мне ближе тот, что дальше от реальности,
но оставляющий надежду каждому.

Марина Попенова # 15 марта 2016 в 12:51 +2

Дорогая Альфия! Спасибо за прекрасное произведение! Очень хорошо написано! Проникновенно, трогательно! Сильное впечатление производит!

Альфия Умарова # 15 марта 2016 в 13:33 +1

Марина, благодарю Вас за добрые слова о моем рассказе.
очень и очень приятно!
Спасибо!

Татьяна Белая # 17 марта 2016 в 12:25 +1

Алечка, наконец-то, у меня выбралась минутка. Прочла твой рассказ. Первое и самое главное, получила несказанное удовольствие просто от чтения. Написано грамотно, каждое слово выверено, ничего лишнего. Все на месте. Бывают, случаются такие казусы в жизни. Трагедия матери, не смеющей признаться в грехе молодости своей дочери, потрясает. Очень жизненно. Я тоже по сути оптимист. Мне нравится первое окончание рассказа. К сожалению, не исключен и второй вариант. Это уж у кого какая судьба. Должна сказать, что я ещё не встречала ни одного твоего произведения, который бы не затронул самые тонкие струны души. Спасибо тебе за твое творчество. Удачи во всем!

Альфия Умарова # 17 марта 2016 в 14:26 +1

Ура, Тата пришла! Значит, ремонт и последующее благоустройство
тебя отпустили.)))
Спасибо, дорогая, на добром слове. От тебя, настоящей романистки
(которой мне, увы, никогда не стать - не мой масштаб), получить
такие слова - просто счастье!
Спасибо огромное! Ужасно рада, что рассказ тебе понравился, тронул.
Значит, что-то получилось.

Светлана Рыжкова # 21 марта 2016 в 06:59 +1

Альфия Умарова # 21 марта 2016 в 07:01 0

Спасибо Вам, Светлана, за прочтение! buket1

Наталья Бугаре # 8 июля 2016 в 02:05 +1

Аль, и я за первый финал. А второй вообще вычеркиваю, словно не читала. Потому как об твои ЛГ свое счастье выстрадали. И в жизни все бывает и однолюбство тоже. Пусть они будут счастливы. А ты большая умница. 040a6efb898eeececd6a4cf582d6dca6

Альфия Умарова # 8 июля 2016 в 08:42 0

Наташенька, ужасно рада, что ты вернулась и заглянула ко мне.
В рассказе на самом деле три концовки: открытая, счастливая
и трагическая. Какая из них "правильная" - каждый, наверное,
выберет для себя сам, что кому ближе.

Спасибо огромное, что выбрала время для чтения моего рассказа.

RSS-лента комментариев