На волоке

  В июне 1627 экспедиция  Андрея Дубенского, наконец, вышла из Тобольска. Шли по Иртышу и Оби, пополняясь по пути казаками, прибранными в Берёзове и Сургуте, Нарыме и Томске. Везли с собой казачьи пожитки,  хлебный и соляной припас, крупы, толокно, иные продукты, сорок ведер вина горячего; государеву казну, - пищаль полковую ядром два фунта и к ней 27 железных ядер, ручных пищалей 300 штук, 40 пудов пороху, 20 пудов свинца; рыбачьи и охотничьи снасти, на судовое и острожное дело  всякий плотничный инструмент, кузнечные снасти,  замки, засовы, скобы и гвозди, якоря, веревки и бичевы; всякий  разный товар для подарков туземцам. Не много, ни мало разного груза более трех тысяч пудов.
  
    В устье Кети  ждал их отряд томских служилых людей во главе с пятидесятником Василием Москвитиным. Василий сообщил Дубенскому, что еще четверо служилых гонят из Томска сухим путем к Маковскому острогу табун лошадей и присоединятся к отряду на волоке. Теперь флотилия состояла из головного струга, 16-ти дощаников и пяти лодок. Состав отряда включал  300 человек, в том числе три сотника-атамана, шесть пятидесятников, 23 десятника и 267 рядовых казаков. 

    Двинулись дальше. Продвижение отряда по Кети чрезвычайно затруднялось тем, что река обмелела. Где можно было шли под парусами, где на веслах, а где тащили суда бечевой, торопясь пройти в верховья, пока «мороз не взял». В мелких местах воды в реке было всего с поларшина, в то время как осадка тяжело нагруженных судов была от одного до полутора аршин. Приходилось облегчать дощаники, стаскивать часть грузов на берег. Где свозили их на малых лодках, а где и на собственных горбах по колено, а то и по пояс в холодной воде. Берега у Кети низкие, болотистые, воздух звенит гнусом. Облепленные мошкарой, исчесавшиеся и опухшие от укусов этой нечисти, с утра до ночи суетились казаки вкруг судов, версту за верстой преодолевая этот тяжкий путь. Чтобы облегчить продвижение на мелях, устраивали   вороты, тянули  суда бичевой с обоих берегов и в два и в четыре ворота.
  
    Лишь в ноябре, когда лёд охватил забереги, простуженные, опухшие и оголодавшие, вышли казаки в верховья Кети к Маковскому острожку. Здесь места были лесные. Срубили на скорую руку десяток избенок,   Дубенской с атаманом Иваном Кольцовым пошли лыжами в Енисейск, чтобы сообщить о своем подходе, остальные отдыхали после трудного пути, ожидая томских казаков с лошадьми. Запас хлеба, выданный служилым в Тобольске, они съели еще в пути, теперь вся надежда была на енисейцев. Однако ж, как сообщил вернувшийся на волок атаман Кольцов, те и сами голодали. Пришлось перебиваться полугнилой просоленной рыбешкой, покупая её у приенисейских пашенных крестьян.
 
    В скором времени подошли  томские казаки  с лошадьми, но из 52 лошаденок, купленных в Томске для нужд отряда, доплелись к Маковскому острогу только 20, да и те выглядели изнуренными,  заморенными, чуть живыми. 
  - Ну и клячи, - вздыхали служилые, столпившись вокруг лошадей,  разглядывая  чуть державшихся на ногах животных, - што с них толку, - они же передохнут под грузом, не дойдя до Енисейска.
  - А где же остатные, где еще  три десятка?
  - Дак пали в пути, - отвечали им прибывшие, - двенадцать утопли в болотах, а двадцать обессилели в великих хлябях,  пали от бескормицы. Мы ж, почитай, без остановок шли. Когда ж кормиться то? Только ночью. А оне за день  так умаются, что ночью лягут подле нас, и не пасутся, - видно, сил нет. Да и где пастись то, - болотина кругом, доброй травы мало. Овес, что дали нам в Томске, скормили на подходе, когда снег пал.  Кабы не овес, так и эти бы не дошли.

  - Сами то, небось, с голоду не пухли,  ишь хари то каки наели, - злобились, не верили казаки, оглядывая лица новоприбывших, тоже исхудалые, но все ж не такие изможденные, как у них. Им казалось, что тяготы похода на лошадях были неизмеримо легче, чем те, что пришлись на их долю. 
  – Небось на пути конину жрали кажин день, не одну животину на нож посадили? – допытывался десятник Москвитин, с подозрением глядя на одноострожцев.
  - Ну што ты, Василий, рази можно, - отнекивались казаки, отводя глаза в сторону, - пали, ей бог, пали.

    Кормить лошадей было нечем. Все понимали, что перевозки грузов в Енисейск они не выдержат. Решили: пока  не подохли, забить их на мясо, - хоть самим чуть подкормиться. Но много ли это, - по тощей костлявой лошаденке на полтора десятка оголодавших едоков. 
А мороз крепчал, началась  пурги, вьюги, реки сковал лёд. Оставшиеся до Енисейска более восьмидесяти верст предстояло преодолеть пеши, среди снегов, ночуя у костров, таща за собой на волокушах экспедиционный скарб, снаряжение, боевой припас. На всем восьмидесятиверстном пути была лишь одна избенка, где можно было переночевать. 

    Не по одному разу пришлось пройти казакам этот путь. Груженую нарту до Енисейска тянули неделю, с порожней возвращались на четвертый день. У кого еще были деньги – нанимали на извоз енисейских пашенных крестьян, у кого денег не было, но не было и сил, продавали последние свои пожитки – шубенки, кафтанишки, и тоже нанимали вольных пашенных людей возить свои запасы в Енисейский острог.
 
    Уже в конце перевоза, когда прибыла в острог очередная партия с грузом, у въездных  ворот поднялся вдруг шум. Неказистый мужичонка из пашенных крестьян ошалело вертел бородой, возмущенно и вместе с тем жалобно причитал что-то, обращаясь к атаману Кольцову. Протягивал ему в дрожащей руке серебряную ефимку.
  - Смотри кось, атаман, чем со мной Васька Артемьев расчёлся.
 
    Заслышав шум, вокруг них стали собираться служилые. Атаман оглядел  монету.  Ефимка и ефимка, -  чеканный узор на месте, - и с той и с другой стороны. Правда, - подбросил её в своей ручище атаман, - вроде как тяжеловата. И вмятинки две глубокие с краю.
  - Да ты на зуб попробуй, на зуб, -  суетился мужичонка. 
    Иван надкусил, почуял, как легко вошел зуб в металл, глянул, - еще две вмятины,  более глубокие, чем те, какие были. 
    
    Казаки со всех сторон тянули руки, - тоже хотели посмотреть. Монета пошла по рукам. Служилые дивились красоте и четкости  чеканки, подбрасывали монету на ладонях, каждый норовил тоже попробовать её на зуб. Кто-то достал  свою  ефимку, сравнивал, надкусывал, переводил взгляд с одной на другую. В толпе слышалось: 
  - Тяжельше она, - явно поддельная.
  - А узор то  как ловко, да тонко сработан, - не отличишь.
  - Дак это ж олово,  смотри ка, - на серебряной надкус белый, а здеся – серый иссеня.
  - Будя кусать то, - протянул руку атаман, - всю изгрызли, живого места не оставили.  Дайте-ка её сюда.
 
    Увидев столпившихся, подошел Дубенской. Казаки наперебой рассказали ему, в чем дело. Воевода, рассмотрев искусанную монету, тоже подбросил её на ладони, спросил, обращаясь к мужику:
  - Кто дал тебе эту ефимку?
  - Васька Артемьев.
  - Ну ка, разыщите, приведите его сюда, - глянул воевода на казаков. 
  - Там он, - в остроге, - несколько рук указали на острожные ворота. Трое служилых, придерживая сабли, кинулись исполнять поручение.
 
    Васька, увидев среди толпы мужичонку, воеводу и грозно смотревшего на него атамана, не доходя до места, сдернул с головы колпак, повалился на колени.
  - Смилуйся, воевода, согрешил, каюсь, - гнусавил он, увидев, что расправы теперь не миновать. Полз на коленях, непрестанно кланяясь. Сабля волочилась за ним по утоптанному снегу.
  - Как ты посмел подделывать государевы знаки? – грозно спросил его Дубенской. Васька молчал, прижав колпак к груди, покорно склонив голову. – За такое дело надо  тебя отправить на правёж тобольским воеводам. Знаешь ведь, за тако дело смерть неминуемая. Андрей помолчал, задумавшись. Казаки тоже молчали, - видно оценивали незавидное Васькино положение. Все правильно, да только все равно жаль служилого, - уж больно расторопный и веселый он человек, Васька то.

  - Где взял олово, из чего и как делал ефимки поддельные, - продолжал допрос воевода.
  - Кружка у меня была оловянная, из неё и сделал. А рисунок ножом вырезал. 
Казаки возбужденно загалдели, обсуждая сказанное:
  - Ить надо же, - из кружки, говорит, оловянной, - ножом. Ну и мастак, ну и подельник.
  - А с чего срисовывал, коли денег у тебя не было? – вступил в допрос сотник  атаман Кольцов. Васька молчал. 
  - Говори, не то все ж отправлю тебя  в Тобольск, - воевода не сводил с него грозного взгляда. Васька поднял голову. Хотя голос у воеводы и был по-прежнему грозный, что-то в его словах пробудило надежду. Глянул на стоявшего в толпе  Ивашку Бабушкина, обреченно вздохнув, признался:
  - Толмач Ивашка Бабушкин дал ефимку списать.
  - И ты то ж? – гневно обратился к нему атаман. Ивашка потупился. То-то видел я, когда ночевали мы на пути в избенке, табунились вы возле оконца, заслоняли Ваську от казаков. Там ведь и еще кто-то был, не ты ли, Сенка? – разыскал он глазами Сенку Гаврилова. – Это ж  шайка цельная. Учились штоль? Ишь чего удумали. Ну и дела-а-а, - посмотрел  на Дубенского, - что решит воевода.
 
  - Вот што, - поразмыслив, решительно заявил тот, - дело ясное. Людей у нас и без того мало, посылать их в Тобольск, да еще и с охраной нет резону, да и недосуг, - работы много. Разберёмся сами. Этому, - указал он на Ваську Артемьева, - всыпать двадцать пять плетей, а Ивашке с Сенкой за то что потачили вору, - по десять каждому. Твоей сотни служилые, - обратился он к атаману, - тебе и расправу чинить. Да бей то не по спине, - работать не смогут, бей по задницам. Грести им не скоро придется, заживет, а память хорошая будет, - по заднице то побольней.

    Толпа облегченно вздохнула. Двадцать пять плетей, конечно, не мед, но все ж таки живы будут, тем боле, если по задницам. К тому же свой атаман драть будет, глядишь, малость и пожалеет. Не в пример  тобольским воеводам, - у них каты, палач; там живы ли останутся, бабушка надвое сказала.

  - Ну ка, Никитка, - обратился атаман к десятнику Никите Хохрякову, - принеси мне плеть.
  - Там, в остроге у воеводской избы кобылка есть, на ней сподручнее.
  - Ничего, мы и здеся управимся, неча  енисейским служилым  потеху устраивать. 
 Десятник поспешно зашагал к острогу.
  
- Сымай, робята, с него шубенку, стягивай порты, вали его на шубенку, штоб брюхо не померзло, да держи крепче, - атаман, сам тоже  сбросив  полушубок, засучивал рукава кафтана. А вы стойте в стороне, любуйтесь, - кивнул он  двум другим провинившимся, - дойдет и до вас черед.

    К концу дня инцидент был исчерпан. Выпоротые отлеживались в избе сердобольного енисейского знакомца. А на другой день закончили, наконец, волок,  свезли  остатки грузов  в Енисейский острог. 

© Copyright: Владимир Бахмутов (Красноярский), 2015

Регистрационный номер №0322699

от 23 декабря 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0322699 выдан для произведения:
  В июне 1627 экспедиция  Андрея Дубенского, наконец, вышла из Тобольска. Шли по Иртышу и Оби, пополняясь по пути казаками, прибранными в Берёзове и Сургуте, Нарыме и Томске. Везли с собой казачьи пожитки,  хлебный и соляной припас, крупы, толокно, иные продукты, сорок ведер вина горячего; государеву казну, - пищаль полковую ядром два фунта и к ней 27 железных ядер, ручных пищалей 300 штук, 40 пудов пороху, 20 пудов свинца; рыбачьи и охотничьи снасти, на судовое и острожное дело  всякий плотничный инструмент, кузнечные снасти,  замки, засовы, скобы и гвозди, якоря, веревки и бичевы; всякий  разный товар для подарков туземцам. Не много, ни мало разного груза более трех тысяч пудов.
  
    В устье Кети  ждал их отряд томских служилых людей во главе с пятидесятником Василием Москвитиным. Василий сообщил Дубенскому, что еще четверо служилых гонят из Томска сухим путем к Маковскому острогу табун лошадей и присоединятся к отряду на волоке. Теперь флотилия состояла из головного струга, 16-ти дощаников и пяти лодок. Состав отряда включал  300 человек, в том числе три сотника-атамана, шесть пятидесятников, 23 десятника и 267 рядовых казаков. 

    Двинулись дальше. Продвижение отряда по Кети чрезвычайно затруднялось тем, что река обмелела. Где можно было шли под парусами, где на веслах, а где тащили суда бечевой, торопясь пройти в верховья, пока «мороз не взял». В мелких местах воды в реке было всего с поларшина, в то время как осадка тяжело нагруженных судов была от одного до полутора аршин. Приходилось облегчать дощаники, стаскивать часть грузов на берег. Где свозили их на малых лодках, а где и на собственных горбах по колено, а то и по пояс в холодной воде. Берега у Кети низкие, болотистые, воздух звенит гнусом. Облепленные мошкарой, исчесавшиеся и опухшие от укусов этой нечисти, с утра до ночи суетились казаки вкруг судов, версту за верстой преодолевая этот тяжкий путь. Чтобы облегчить продвижение на мелях, устраивали   вороты, тянули  суда бичевой с обоих берегов и в два и в четыре ворота.
  
    Лишь в ноябре, когда лёд охватил забереги, простуженные, опухшие и оголодавшие, вышли казаки в верховья Кети к Маковскому острожку. Здесь места были лесные. Срубили на скорую руку десяток избенок,   Дубенской с атаманом Иваном Кольцовым пошли лыжами в Енисейск, чтобы сообщить о своем подходе, остальные отдыхали после трудного пути, ожидая томских казаков с лошадьми. Запас хлеба, выданный служилым в Тобольске, они съели еще в пути, теперь вся надежда была на енисейцев. Однако ж, как сообщил вернувшийся на волок атаман Кольцов, те и сами голодали. Пришлось перебиваться полугнилой просоленной рыбешкой, покупая её у приенисейских пашенных крестьян.
 
    В скором времени подошли  томские казаки  с лошадьми, но из 52 лошаденок, купленных в Томске для нужд отряда, доплелись к Маковскому острогу только 20, да и те выглядели изнуренными,  заморенными, чуть живыми. 
  - Ну и клячи, - вздыхали служилые, столпившись вокруг лошадей,  разглядывая  чуть державшихся на ногах животных, - што с них толку, - они же передохнут под грузом, не дойдя до Енисейска.
  - А где же остатные, где еще  три десятка?
  - Дак пали в пути, - отвечали им прибывшие, - двенадцать утопли в болотах, а двадцать обессилели в великих хлябях,  пали от бескормицы. Мы ж, почитай, без остановок шли. Когда ж кормиться то? Только ночью. А оне за день  так умаются, что ночью лягут подле нас, и не пасутся, - видно, сил нет. Да и где пастись то, - болотина кругом, доброй травы мало. Овес, что дали нам в Томске, скормили на подходе, когда снег пал.  Кабы не овес, так и эти бы не дошли.

  - Сами то, небось, с голоду не пухли,  ишь хари то каки наели, - злобились, не верили казаки, оглядывая лица новоприбывших, тоже исхудалые, но все ж не такие изможденные, как у них. Им казалось, что тяготы похода на лошадях были неизмеримо легче, чем те, что пришлись на их долю. 
  – Небось на пути конину жрали кажин день, не одну животину на нож посадили? – допытывался десятник Москвитин, с подозрением глядя на одноострожцев.
  - Ну што ты, Василий, рази можно, - отнекивались казаки, отводя глаза в сторону, - пали, ей бог, пали.

    Кормить лошадей было нечем. Все понимали, что перевозки грузов в Енисейск они не выдержат. Решили: пока  не подохли, забить их на мясо, - хоть самим чуть подкормиться. Но много ли это, - по тощей костлявой лошаденке на полтора десятка оголодавших едоков. 
А мороз крепчал, началась  пурги, вьюги, реки сковал лёд. Оставшиеся до Енисейска более восьмидесяти верст предстояло преодолеть пеши, среди снегов, ночуя у костров, таща за собой на волокушах экспедиционный скарб, снаряжение, боевой припас. На всем восьмидесятиверстном пути была лишь одна избенка, где можно было переночевать. 

    Не по одному разу пришлось пройти казакам этот путь. Груженую нарту до Енисейска тянули неделю, с порожней возвращались на четвертый день. У кого еще были деньги – нанимали на извоз енисейских пашенных крестьян, у кого денег не было, но не было и сил, продавали последние свои пожитки – шубенки, кафтанишки, и тоже нанимали вольных пашенных людей возить свои запасы в Енисейский острог.
 
    Уже в конце перевоза, когда прибыла в острог очередная партия с грузом, у въездных  ворот поднялся вдруг шум. Неказистый мужичонка из пашенных крестьян ошалело вертел бородой, возмущенно и вместе с тем жалобно причитал что-то, обращаясь к атаману Кольцову. Протягивал ему в дрожащей руке серебряную ефимку.
  - Смотри кось, атаман, чем со мной Васька Артемьев расчёлся.
 
    Заслышав шум, вокруг них стали собираться служилые. Атаман оглядел  монету.  Ефимка и ефимка, -  чеканный узор на месте, - и с той и с другой стороны. Правда, - подбросил её в своей ручище атаман, - вроде как тяжеловата. И вмятинки две глубокие с краю.
  - Да ты на зуб попробуй, на зуб, -  суетился мужичонка. 
    Иван надкусил, почуял, как легко вошел зуб в металл, глянул, - еще две вмятины,  более глубокие, чем те, какие были. 
    
    Казаки со всех сторон тянули руки, - тоже хотели посмотреть. Монета пошла по рукам. Служилые дивились красоте и четкости  чеканки, подбрасывали монету на ладонях, каждый норовил тоже попробовать её на зуб. Кто-то достал  свою  ефимку, сравнивал, надкусывал, переводил взгляд с одной на другую. В толпе слышалось: 
  - Тяжельше она, - явно поддельная.
  - А узор то  как ловко, да тонко сработан, - не отличишь.
  - Дак это ж олово,  смотри ка, - на серебряной надкус белый, а здеся – серый иссеня.
  - Будя кусать то, - протянул руку атаман, - всю изгрызли, живого места не оставили.  Дайте-ка её сюда.
 
    Увидев столпившихся, подошел Дубенской. Казаки наперебой рассказали ему, в чем дело. Воевода, рассмотрев искусанную монету, тоже подбросил её на ладони, спросил, обращаясь к мужику:
  - Кто дал тебе эту ефимку?
  - Васька Артемьев.
  - Ну ка, разыщите, приведите его сюда, - глянул воевода на казаков. 
  - Там он, - в остроге, - несколько рук указали на острожные ворота. Трое служилых, придерживая сабли, кинулись исполнять поручение.
 
    Васька, увидев среди толпы мужичонку, воеводу и грозно смотревшего на него атамана, не доходя до места, сдернул с головы колпак, повалился на колени.
  - Смилуйся, воевода, согрешил, каюсь, - гнусавил он, увидев, что расправы теперь не миновать. Полз на коленях, непрестанно кланяясь. Сабля волочилась за ним по утоптанному снегу.
  - Как ты посмел подделывать государевы знаки? – грозно спросил его Дубенской. Васька молчал, прижав колпак к груди, покорно склонив голову. – За такое дело надо  тебя отправить на правёж тобольским воеводам. Знаешь ведь, за тако дело смерть неминуемая. Андрей помолчал, задумавшись. Казаки тоже молчали, - видно оценивали незавидное Васькино положение. Все правильно, да только все равно жаль служилого, - уж больно расторопный и веселый он человек, Васька то.

  - Где взял олово, из чего и как делал ефимки поддельные, - продолжал допрос воевода.
  - Кружка у меня была оловянная, из неё и сделал. А рисунок ножом вырезал. 
Казаки возбужденно загалдели, обсуждая сказанное:
  - Ить надо же, - из кружки, говорит, оловянной, - ножом. Ну и мастак, ну и подельник.
  - А с чего срисовывал, коли денег у тебя не было? – вступил в допрос сотник  атаман Кольцов. Васька молчал. 
  - Говори, не то все ж отправлю тебя  в Тобольск, - воевода не сводил с него грозного взгляда. Васька поднял голову. Хотя голос у воеводы и был по-прежнему грозный, что-то в его словах пробудило надежду. Глянул на стоявшего в толпе  Ивашку Бабушкина, обреченно вздохнув, признался:
  - Толмач Ивашка Бабушкин дал ефимку списать.
  - И ты то ж? – гневно обратился к нему атаман. Ивашка потупился. То-то видел я, когда ночевали мы на пути в избенке, табунились вы возле оконца, заслоняли Ваську от казаков. Там ведь и еще кто-то был, не ты ли, Сенка? – разыскал он глазами Сенку Гаврилова. – Это ж  шайка цельная. Учились штоль? Ишь чего удумали. Ну и дела-а-а, - посмотрел  на Дубенского, - что решит воевода.
 
  - Вот што, - поразмыслив, решительно заявил тот, - дело ясное. Людей у нас и без того мало, посылать их в Тобольск, да еще и с охраной нет резону, да и недосуг, - работы много. Разберёмся сами. Этому, - указал он на Ваську Артемьева, - всыпать двадцать пять плетей, а Ивашке с Сенкой за то что потачили вору, - по десять каждому. Твоей сотни служилые, - обратился он к атаману, - тебе и расправу чинить. Да бей то не по спине, - работать не смогут, бей по задницам. Грести им не скоро придется, заживет, а память хорошая будет, - по заднице то побольней.

    Толпа облегченно вздохнула. Двадцать пять плетей, конечно, не мед, но все ж таки живы будут, тем боле, если по задницам. К тому же свой атаман драть будет, глядишь, малость и пожалеет. Не в пример  тобольским воеводам, - у них каты, палач; там живы ли останутся, бабушка надвое сказала.

  - Ну ка, Никитка, - обратился атаман к десятнику Никите Хохрякову, - принеси мне плеть.
  - Там, в остроге у воеводской избы кобылка есть, на ней сподручнее.
  - Ничего, мы и здеся управимся, неча  енисейским служилым  потеху устраивать. 
 Десятник поспешно зашагал к острогу.
  
- Сымай, робята, с него шубенку, стягивай порты, вали его на шубенку, штоб брюхо не померзло, да держи крепче, - атаман, сам тоже  сбросив  полушубок, засучивал рукава кафтана. А вы стойте в стороне, любуйтесь, - кивнул он  двум другим провинившимся, - дойдет и до вас черед.

    К концу дня инцидент был исчерпан. Выпоротые отлеживались в избе сердобольного енисейского знакомца. А на другой день закончили, наконец, волок,  свезли  остатки грузов  в Енисейский острог. 

 

Суриков лог

Во владениях Хозяйки медной горы