Во владениях Хозяйки медной горы

    Те, кто читал сказы Бажова, должно быть,  знают, что такое Гумёшки.  Это тот самый медный рудник, где властвовала сказочная Хозяйка медной горы. Та, что за смелость  облагодетельствовала   малахитовой шкатулкой  Степана-горщика, увлекшая Данилу-мастера идеей каменного цветка дурмана, сгубившая и того и другого пристрастием к камню.
    Добычу медной руды в ямах-закопушках вели на этом месторождении с незапамятных времен.  Первые шахты был заложены в петровское время, - в 1702 году. Почти столетие месторождение разрабатывалось многочисленными мелкими шахтёнками и шурфами. Мировую известность рудник получил,  когда  на глубине около 100 метров среди медистых глин были обнаружены сростки самородной меди и крупные  включения малахита. В 1770 году на руднике была добыта глыба малахита весом более 2,7 тонн, часть её до сих пор хранится в Минералогическом музее  горного института в Петербурге. К середине XIX столетия Гумёшевский рудник приобрёл всемирную известность как основной поставщик этого изумительного по красоте и рисунку зелёного поделочного камня.
    Малахит этого месторождения был удивительно красив. Он использовался  для изготовления ювелирных украшений, им отделаны декоративные вазы и колонны малахитового зала Эрмитажа, украшен  зал Версальского дворца, колонны главного алтаря Исаакиевского собора в Петербурге.
    Условия работы в шахтах Гумёшки усложнялись большим водопритоком из  близ  расположенных прудов и реки Железянки. Еще в   50-х гг. XVIII века на руднике под руководством замечательного русского изобретателя Кузьмы Фролова  была сооружена первая гидросиловая установка протяженностью более километра - от плотины Штанговского пруда до рудника. С помощью этой установки энергия вращаемого водой колеса передавалась с помощью штанг к насосам водоотлива и барабанам подъемных установок шахты. Со временем появились и более совершенные технические средства. Тем не менее, к концу XIX столетия, когда основные запасы месторождения были отработаны, рудник был заброшен и в течение короткого времени самозатоплен. Былая слава Гумёшек сохранилась лишь в памяти жителей Полевского, оживленной сказами Павла Петровича Бажова «Каменный цветок» и «Малахитовая шкатулка», которые  были опубликованы в 1939 году, вскоре  получили всенародную любовь и признание П.П. Бажова, как литературного мастера.
    В 1938 году на заброшенном Гумёшевском руднике геологами были открыты новые большие запасы так называемых скарновых медных руд. В начале 40-х годов началось строительство нового рудника, - проходка ствола шахты «Южная» и восстановление старинного ствола шахты «Георгиевская», который намеревались использовать для вентиляции. Завершению работ помешала война.
    В 1950 году работы по строительству рудника были продолжены. При проходке штреков и квершлагов на верхних горизонтах были вскрыты старые горные выработки, соединенные со стволом шахты «Георгиевская», которые, как и планировалось, стали использовать в качестве вентиляционных. В  1958 году Гумёшевский рудник вновь вступил в строй действующих предприятий.
 
                                                        *
 
    В 1961 году я окончил Свердловский горный институт по специальности «Подземная разработка рудных месторождений». За год до окончания института  женился, и ко времени защиты дипломного проекта  у нас уже родилась дочка Наташа, - наша с женой  гордость и объект всякого рода забот и переживаний.
    Вообще-то по распределению я должен был ехать в Норильск, - желанное место работы многих моих сокурсников. Но руководство кафедры, не знаю, из каких уж соображений, предложило мне работу на кафедре в качестве инженера  научно-исследовательского сектора. Нам с женой, натерпевшимся жизни на студенческую стипендию и мои жалкие вечерние приработки на разгрузке вагонов, хотелось большего, чем несчастные 120  рублей зарплаты в этой должности.  Но заведующий кафедрой - Борис Константинович Середа (царствие ему небесное, - хороший был мужик), глядя на меня страшными глазами, говорил:
  - Да ты что-о-о, с малым-то дитем? Да ты знаешь, какие там морозы?  Там и молока-то настоящего не найдешь, одно только сухое, порошковое. А здесь поработаешь с годик, - в аспирантуру поступишь, диссертацию защитишь,  … вот тебе и заработок будет, со степенью-то …
    Вообще-то насчет ребенка это был запрещенный прием, - в самое, что ни есть  уязвимое место. Знал он, конечно, что и морозы там вполне терпимые, и что дети малые там живут, не помирают. А диссертация, я так понимал, - это журавель в небе … Но убедил все-таки, -  остался я на кафедре.  Жена  до сих пор упрекает меня, что не поехали мы в Норильск. Забыла, наверное, как сама испугалась, что там и молока настоящего нет. Ну, так  ведь знаете женскую логику, - думает, небось, что если бы я поехал в Норильск, то был бы сейчас олигархом, вроде Потанина с  Хлопониным ….  Но, не об этом речь.
    Не успел я привыкнуть к новым своим обязанностям, как меня отправили в «командировку» в недалекий поселок Полевской, - всего-то в 40 километрах от Свердловска. Дело  пустяковое, - подписать в тамошнем рудоуправлении какой-то протокол или что-то в этом роде, сейчас уж я и не помню.
    Надо сказать, что уральская молодежь того времени была, можно сказать, почти поголовно увлечена бажовскими сказами, гордилась своими земляками - уральскими мастеровыми людьми. Я уж не говорю о нас – недавних студентах горного института. Нам любить Бажова и героев его сказов, как говориться, сам Бог велел. Поэтому поездка в Полевской была для меня счастливой возможностью познакомиться с местом, где жили и творили  герои бажовских сказов,  и властвовала сказочная Хозяйка медной горы. Перед отъездом я наспех перечитал бажовские сказы, не все, конечно, но «Каменный цветок» и «Медной горы Хозяйка» успел. Так что поехал я в Полевской под впечатлением этих сказов.
    Прибыв на место,  сразу же направился в рудоуправление, подписал там пресловутый протокол и на выходе вдруг столкнулся со своим недавним сокурсником – Вовкой Косопцовым, или Косопцом, как мы его называли за глаза.
    Понятное дело, после работы мы  уже шли вместе  к нему в гости, в новую, только-что полученную квартиру. По дороге купили бутылочку  и  кое-что на закуску. Володя рассказал мне, что его назначили главным инженером  недавно восстановленного Гумёшевского рудника. Было чему удивиться, - только что окончил институт – и сразу главным инженером.
    Впрочем, по большому счету удивляться то было и нечему. Война и на фронте, и здесь, в тылу унесла жизни многих кадровых горных инженеров довоенной поры, выпуск  специалистов с высшим образованием в годы войны резко сократился. А сейчас страна поднималась после военной разрухи, как грибы после дождя появлялись новые рудники, шахты, карьеры; специалисты с высшим и средним техническим образованием были нарасхват. К тому же директором на руднике был опытный горный инженер, - поможет. Да и начальники участков, и горные мастера, пусть даже и без специального образования, но  тоже, наверное, не без опыта, - где-то и подскажут.
    Тезка еще холостяковал, и квартира  его оказалась  совершенно неблагоустроенной. Но стол на кухне и к нему три табуретки  были, нашлись и пара стаканов с тарелками и вилками. Так что минимальный джентльменский набор был обеспечен.
    Сели, выпили по первой, как это было принято у нас еще в студенческое время, - «за тех, кто под землей». После краткой  информации, которую он имел о наших однокурсниках, - кто, где и как устроился, кто женился, у кого ребенок родился,  тезка приступил к волновавшей его проблеме. Стал рассказывать о том, что на сотом горизонте, решая вопросы вентиляции, проходчики подсекли старые горные выработки, пройденные лет двести тому назад, когда на руднике велась добыча малахита.
    Тема захватила меня, я замер, стараясь не пропустить ни единого слова. У меня, как, наверное, и у любого молодого горного инженера, уважавшего свою профессию,  была дома минералогическая коллекция. Не так, чтобы большая, но были там и очень даже неплохие и интересные образчики. Всеми возможными способами я пополнял её,  и уже задумывался над тем, не завести ли для неё особый шкаф. Ну и, само собой, хороший образец малахита, был для меня весьма желателен,  еще лучше  - несколько, на обмен.
  -  Ну, а пройти то туда можно? – спросил я с надеждой.
  - А шут его знает, - отвечал он мне на это, -  как только сбойку сделали, дым после взрыва махом вынесло, тянет хорошо. Там ведь на фланге  старого шахтного поля ствол шахты «Георгиевская». Его  сейчас  восстановили, используют, как вентиляционный. Одним словом, сквознячок хороший, а это значит, что сплошных завалов там точно нет. А ходил ли кто туда – не знаю. Если даже и ходил, то вряд ли скажет. Тут директор рудника на всех столько страху нагнал, там де и завалы, и карстовые пустоты, - провалиться можно, и всякое такое-прочее. Директора-то понять можно, -  узнают работяги, что там малахит добывали, удержи-ка их потом. Ты думаешь, мы одни такие любопытные?
    Мы помолчали, обдумывая ситуацию. Выпили по-второй.
  -  Я хотел туда слазить, - продолжил тезка, - но одному, сам понимаешь, - рискованно, мало ли что. А с кем-нибудь, так я здесь с людьми еще слабо знаком, скажешь кому, а он, не дай бог, растреплется, и все дело испортит, только лишние проблемы появятся. А тут увидел тебя, вот с тобой, думаю, можно. Ты как?
  - Пойдем, конечно, какой вопрос. Только надо обдумать все как следует.
  - Ты там, в институте тоже не трепись на эту тему, лучше, чтобы никто об этом не знал.
  -  Конечно, да и кому там это интересно, - ответил я с сожалением, что не смогу поделиться на кафедре столь интересной новостью.
 Вспомнил вдруг о Витальке Токмакове, - ассистенте с кафедры вентиляции. Он тоже заядлый коллекционер, к тому же на редкость ушлый и настойчивый малый. Если он узнает об этих старых выработках, - всю кафедру на уши поставит и босса своего сагитирует, придумают необходимость проведения на руднике какой-нибудь срочной работы по совершенствованию вентиляции. Сам полезет в эти выработки со своими вертушками* и  дипрессиометром измерять параметры воздушного потока. И тогда забудь про малахит, - все выгребет. И вправду, - подумал я, -  нужно держать язык за зубами.
  -  Там хоть проход-то в эти выработки есть?
  -  Да есть, конечно. Я же говорю тебе, что выработки эти для вентиляции используют. Перед сбойкой штрек перегородили только досками крест-накрест, чтобы проход воздушной струе был, и повесили объявление: «Вход запрещен. Опасно». Кто-то еще череп с костями пририсовал, ну, как на столбах высоковольтных линий, - «не влезай, убъет!».
  -  А что возьмем с собой?
  - Об этом я уже думал. Во-первых, фонари хорошие с новыми аккумуляторами, и проследить, чтобы хорошо заряжены были. Ну, это я девушек в аккумуляторной попрошу, они там для меня в лепешку расшибутся!
  -  Еще бы, - не удержался я, - холостой, еще и главный инженер. Тебя,  небось, и в столовке девки закармливают?
  -  А то, - снисходительно бросил Вовка.
  - Ты жениться-то собираешься? – отклонился я от основной темы разговора.
  -  Не к спеху, - небрежно бросил мой собеседник. Потом, чуть задумавшись, продолжил, -  правда, есть тут одна на примете, как у Данилы-мастера, - тоже Катериной зовут.  Но, ведь сам видишь, у меня в квартире хоть шаром покати, - ничего еще нет, даже кровати, - махнул рукой в сторону комнаты, где на полу валялся скомканный геологический спальник. – Вот прибарахлюсь маленько, кровать, стол со стульями куплю, шкаф какой-нибудь, холодильник, вот тогда уж …. – Резонно, - подумал я.
  -  Веревку нужно взять, - вернулся он к прерванному разговору, - вдруг там и в самом деле карстовые пустоты.  Если, не дай бог, кто провалится, так хоть будет чем вытянуть.
  -  Надо бы какую-то емкость взять,  если малахита наковыряем,  чтобы сложить было куда, -  мешок или еще что-то.
  -  Это я на складе попрошу дать мне пару сумок, в которых взрывники взрывчатку носят. Они удобные, - через плечо, руки свободные и ёмкость у них приличная.
  -  А отбивать породу, колупать включения малахита чем? Бажов писал, что горщики обушком работали.  Да где его взять, обушок-то, а тащить с собой кайлу, так не совсем удобный это инструмент для такой работы. К тому же по пути может быть через завалы или осыпи придется перелезать, а тут рука занята, да и тяжелая она таскать её за собой.
    Володя задумался, мне тоже ничего дельного в голову не приходило.
  -  А ты знаешь, зайду ка я к геологам, попрошу у них пару геологических молотков поувесистей. Они, пожалуй, ближе к бажовскому обушку.
  -   И верно, - обрадовался я неожиданно найденному решению.
    За разговором незаметно допили  бутылочку, подмели подчистую и немудреную нашу закуску.  Направляясь  в гости к товарищу, я думал, что у него и переночую, а тут увидел, что и сам-то он живет по-походному. Нужно было позаботиться  о ночевке.
  -  Слушай, Володя, я ведь думал, что сегодня  вернусь в город, а видишь, как получилось. Надо бы в какую ни есть заежку устроиться на ночь, - посмотрел на него вопросительно .
  -  Ну, это я устрою, - было мне в ответ, - или в нашем общежитии, где сам жил до недавнего времени, или, если не занято, - в нашей рудничной заежке для командированных. Там у меня все схвачено, - можешь не волноваться.
  -  Слушай-ка, - сменил я тему, - а до Змеиной горки здесь далеко? Ну,  той самой, где Данила-мастер нашел глыбу малахита, из которой сделал каменный цветок, - не покажешь мне?
  -  Да какой далеко, здесь все рядом. Это, когда книжку читаешь, кажется, что все далеко, - Гумешки, Северский пруд, Змеиная горка, Чусовая, Мраморское.  А на деле-то здесь всё рядом. За двадцать минут и до Мраморского можно добраться. Пойдем, я у Змеиной горки и сам-то только один раз бывал.
    Вышли, пошли по поселковой улице. За разговором не заметил, как свернули на проселок среди полей. Вскоре вдалеке увидели заросший лесом пригорок с каменным нагромождением   на макушке, - Змеиная горка.

                                                                                                             *

    Скажу по правде, она не произвела на меня особого впечатления.  У нас в Свердловске Каменные палатки близ Шарташского озера куда более впечатляющие. Гигантские каменные лепешки, в беспорядке наброшенные друг на друга, высятся здесь теснящимися столбами, занимая всю поверхность возвышенности. А вокруг – как и здесь сосновый лес с редкими включениями белоствольных берез. Дикая красота. Мы частенько ходили туда с женой. Можно даже сказать, что это было любимое место нашего воскресного отдыха на природе.
    Подошли поближе к скалам, постояли, вглядываясь в замшелые каменные ступени, молодые побеги березок в  трещинах на камне.
  -  Сказка, она и есть сказка, - в задумчивости проговорил Володя. Потом, уже обращаясь ко мне, заявил:
  -   Не могла здесь оказаться малахитовая глыба, здесь же кругом гранит, - совсем другая разновидность пород. Помолчав, спросил:
  -   Может,  еще на берег Чусовой сходим? – Я не возражал.
    Когда подошли к берегу,  искренне удивился:
  -  Это и есть Чусовая?  А что маленькая то такая? Я-то думал река, а тут так, - ручей какой-то. Читал где-то, что сюда на Чусовую во времена государя Александра I  привезли с Алтая гигантскую вазу для Зимнего дворца, выполненную в Колывани из ревневской яшмы. Привезли зимним путем на специальных санях, прицепленных к кавалькаде из полуторых сотен лошадей. Ваза была диаметром больше пяти метров.  Писали, что где-то здесь перегрузили её на барку,  на которой и доставили по Чусовой, другим рекам и каналам до самого Петербурга.
  -  Так в  те времена и Чусовая не такой была, как сейчас, а на барках продукцию уральских заводов сплавляли мастера своего дела – сплавщики чусовские. Уважаемая, говорят,  была профессия. Мало кто умел провести многосотпудовую громадину по извилистому руслу реки с быстрым течением,  минуя многочисленные столбы, перекаты, береговые утесы, - бойцы,  как их называли. А в Полевском пристань, где вели погрузку, - вон она, до того места тоже рукой подать, - Кособродской называлась.
  -  Ладно, пойдем что ли, - прервал я исторические измышления товарища, - надо с ночевкой устроиться, завтра у нас с тобой будет немало дел.
 
                                                                                                                      *
 
    В восемь утра я уже входил в  кабинет своего  однокурсника. Обратил внимание, что на стуле возле стены уже лежали моток веревочного троса и две новенькие сумки взрывников из прорезиненной ткани с маленькими ремешками-застежками на боку и  широкими  наплечными ремнями.
  -  Когда ты успел? – спросил я, но он, не отвечая на вопрос и не здороваясь, будто мы расстались минуту назад, приглашающим жестом указал на стул возле себя.  На его рабочем столе  был развернут какой-то чертеж.  «План горизонта -100 м.», - прочитал я наверху и вместе с ним склонился  над листом.
  - Вот, смотри, - ствол, по которому будем спускаться, квершлаг, штреки по рудному телу, - водил он по чертежу карандашом, как указкой, - вот  сбойка, о которой я тебе говорил,  а дальше – старые выработки …
    Параллельные линии, изображавшие горные выработки в том месте, на которое он указывал, сближались, превращаясь в эдакого тощего червячка, который время от времени раздувался где вдвое, а где и вчетверо, и так почти до самого края чертежа.
  -  А на фланге, - показал Володя на квадратик в конце «червячка» – ствол шахты «Георгиевская». Сейчас там в копре установили вентилятор главного проветривания, работает на всас ….
  -  Выработки-то какие узкие, - невольно вырвалось у меня, - а что это за раздувы? И вообще, - откуда он этот план?
  -  Маркшейдеры, наверное, в архивах нашли.  Сделали вот масштабную корректировку и привязку к современному плану. Узкие выработки, говоришь? А зачем им широкие-то были тогда. Им же только трап уложить, чтобы в тачках руду откатывать, ну, и канавку сделать для водоотлива. А вот раздувы почему, я и сам толком не пойму …  Толи это обрушения показаны, толи ….   -  Володя вопросительно посмотрел на меня, потом вдруг воскликнул, - так это, наверное, и есть те самые забои, в которых они  обушками, да каёлками руду колупали. Помнишь, как об этом в сказах Бажова написано …?
    Озабоченно посмотрев на часы, сказал:
  -  Ну, ты смотри план, а я схожу к геологам, уже подошли, наверное, - насчет молотков-то геологических.
 
                                                                                                                         *
 
    Через час мы полностью экипированные, - в резиновых сапогах, прорезиненных робах и рукавицах, на головах - каски с подшлемниками, прикрывающими шею и плечи, на поясах – аккумуляторные батареи с фонарем на каске,  за поясом – геологические молотки, через плечо – сумки взрывников, шли по квершлагу в направлении сбойки.
  -  Во, - удивился Володя на подходе, - было только две доски накрест с  объявлением, а сейчас, гляди-ка, уже решетка стоит.
  - Что же ты, главный инженер, - не удержался, съехидничал я, - не знаешь, что у тебя на шахте делается.
  - Так директор, наверное, распорядился, ведь это он всех стращал, что там опасно.
    Решетка была, можно сказать, нарошечная, - из узких досок вроде штакетин и довольно редкая. Толстому между штакетин не пролезть, но таким поджарым, как мы – вполне. Почему перекрытие не сплошное и решетка такая редкая – тоже понятно, чтобы не уменьшать площадь сечения выработки и не препятствовать прохождению воздушного потока.
    Тезка заоглядывался вдруг, подобрал валявшийся рядом обломок штакетины, прижимая к животу аккумулятор, первым полез с нею  через дыру в решетке.
  -  А это-то тебе зачем? – спросил я, следуя за ним.
    Включили фонари, пошли в сгущающуюся темноту, - впереди освещения уже не было.
  - Так там ведь лужи, наверное, будут  необъятные, вдруг и в самом деле где провал в карст, заполненный  водой. А ласты-то мы с тобой не взяли, - нервно хохотнул тезка. У меня тоже по загривку мурашки пробежали от такой мысли.
  -  В лужах буду щупать почву перед каждым шагом вперед, - закончил Володя.
    Минуты через две уже в кромешной темноте, прорезаемой только лучами фонарей, подошли к месту сбойки. В обе стороны здесь уходила  узкая, - метра в полтора, и низкая, - едва можно было пройти, не наклоняя головы, выработка. Она была закреплена всплошную массивными, потемневшими от времени стойками и перекладами диаметром сантиметров 25, если не 30.  Только на участке сопряжения крепь была разобрана, очевидно, чтобы обеспечить прохождение воздушной струи. Над этим местом кровля частично обвалилась, на почве высилась горка рыхлой породы высотой с метр с небольшим. Мы остановились,  прислушиваясь к зловещей тишине.  Тишина стояла, как говорят, гробовая, только  слышался  звук падающих с кровли капель.
  -  Все же как-то нехорошо получается, - обратился я к своему спутнику, - пошли, никого не предупредив. Представляешь, какая суматоха поднимется,  если, не дай бог, с нами что-то случится. И не будут знать, где искать нас …
  -  Сдрейфил что ли, - в голосе его я почувствовал нотки разочарования и досады.
  -  Да ничего я не сдрейфил, но, согласись, по-мальчишески все это как-то, не по-взрослому мы поступаем. О людях то тоже надо было подумать, сколько им мороки будет.
  -  Да подумал я  об этом. В аккумуляторной оставил женщинам записку для начальника участка, который выйдет в следующую смену.  Это хороший мой знакомый, - мы с ним в одной комнате в общежитии жили. Сказал им, чтобы передали ему  эту записку, там де рабочее задание на смену. А в записке написал, чтобы позаботился о завершении крепежных работ в восточном штреке за шестой дучкой, - в общем-то абра-кадабра, поскольку ни дучек, ни крепления в этом штреке нет. Написал это на тот случай, если девки полюбопыствуют. Вроде бы дело, а понять все равно ничего не поймут. А в конце записки написал, что я ушел за перемычку на сотом горизонте и к концу смены подойду к нему.  Девки-то ничего не поймут, а он живо смекнет, что к чему.  Но все это так, в качестве подстраховки. Мы с тобой часа через три должны вернуться, записку я заберу, и все будет  о-кей!
    Я успокоено вздохнул, подумал, - расчетливый он, Вовка-то, все предусмотрел.  Не напрасно его главным инженером поставили.
  -  Ну, пошли што ли …
    С опаской поглядывая на купол кровли, перелезли через горку обвалившейся породы,   сползли в выработку под защиту перекладов. Оттуда стали разглядывать  стенку обнаженного пространства против сбойки. На всей её поверхности виднелись  какие-то черточки сантиметров по 40-50 длиной.  Протянув руку за крепь, я пощупал ближнюю из них.
  -  Слушай, а ведь это следы от шпуров. Смотри их сколько по контуру. Это ведь то, что сейчас называют контурным взрыванием. И стенка-то смотри, какая ровненькая, будто ножом вырезана. Только шпуры  что-то уж больно короткие.
  -  А чему ты удивляешься, - ответил мне Володя, - тогда бурение  было вручную, -  одной рукой стальной бур держали с заточенным под долото наконечником, а другой  били молотом по другому концу. Бур после каждого удара поворачивали градусов на 15-20, им же и мелочь из шпура выгребали.  Таким-то способом дай бог полметра пробурить.
  -  Было и двуручное бурение, когда бурили вдвоем, - один бур держал и проворачивал, а другой – битл молотом …
  -   А ты откуда это знаешь?
  -  Да книжку как-то в библиотеке раскопал издания 1840-х годов. Называется «Курс горного искусства», написал её капитан корпуса горных инженеров Узатис. Там подробно обо всем написано, - и как бурили в то время, и как взрывали. Кстати, взрывали порохом, а это низкобризантное взрывчатое вещество, потому и отрывало точно по контуру. А сейчас аммонит, детонит, - они же высокобризантные. Бабахнут, и вместо проектного сечения в  девять квадратов имеем чуть ли не двенадцать. Потом с креплением сколько маяты.
  -  Ну, ты – профессор прямо, - с удивлением посмотрел на меня мой собеседник. А поджигали как?
  -  Так ведь в то время уже был бикфордов шнур. Бикфорд его еще в 1820 году изобрел. Ну а если не было бикфордова шнура, тлеющий фитиль применяли.
    Под ногами у нас был почерневший от времени и чуть ли не окаменевший трап, присыпанный мелкой породной крошкой, но все же можно было понять, что это деревянные плахи. Володя поковырял геологическим молотком на обочине, удивился:
  -  Толстенные-то какие, как только им не жалко было такой материал на трап пускать.
  -  Так ведь тогда кругом леса стояли не то, что теперь, - ответил я, тоже разглядывая край трапа. – Стойки крепления и верхняки тоже вон какие толстые, леса не жалели. Да и не было у них тогда никаких других материалов для такого дела. Зато как удобно было по такому трапу откатывать в тачке руду.
  -  А что это за бревна вдоль всей выработки уложены, для чего?  – Мой товарищ постучал молотком по наполовину врытому в землю окаменевшему чурбаку метра в два с половиной длинной, который заканчивался каким-то утолщением, и потом снова продолжавшийся таким же чурбаком;  и так по всей выработке, насколько можно было видеть в свете фонаря.  – Не понятно.
    Володя обернулся к тому месту против сбойки, где крепь была разобрана.  Чурбаков там тоже не было. Встал на колени, ощупал конец крайнего чурбака, удивился:
  -   А он пустой внутри, высверлен  что ли? Торец у него с углублением под конус и вода в него с почвы затекает. Не пойму, что это у них, вместо канавки что ли?
    Я ничего не мог ему на это ответить. Мне и самому было непонятно. Действительно, водоотливную канавку хоть можно почистить, если она забилась,  а здесь?  Мы прошлись вдоль става чурбаков, внимательно их разглядывая. Складывалось впечатление, что это трубопровод. Просврленные чурбаки с одной стороны имели углубление в виде конуса, с другой, видимо, заточены «под карандаш», благодаря этому довольно плотно могли быть соединены. Стык обмазан какой-то теперь уже окаменевшей замазкой, обеспечивающей герметичность соединения. Явный трубопровод. Но для чего?  Эту загадку мы так и не разгадали. Но ведь и водоотливной канавки в выработке не было !
    Прошли по выработке метров тридцать, крепление на всем этом пути выглядело вполне надежным, и только в двух местах  верхняки треснули под давлением кровли и немного прогнулись. Это прибавило нам уверенности.  Наконец увидели с правой стороны проем метра в полтора шириной, над которым верхняки крепежных рам упирались  на такую же продольную балку. Осветили пространство за проёмом.
  -  Забой! – разом выдохнули мы.
    Открывшееся нам пространство было относительно небольшим, - по площади квадратов в пятьдесят. Когда-то оно, видимо, было закреплено, но рухнувшая кровля разломала и разбросала элементы крепления, одна стойка даже выкатилась чуть ли не к тому месту, где мы стояли. Сейчас в забое метров на пять высилась гора, с торчащими из неё бревнами, порой сломанными и расщепленными, а над всем этим хаосом высился купол пустоты, напоминавший  уходящую вверх   пещеру.  Судя по относительной гладкости поверхности горы,  обрушение произошло достаточно давно.
  -  Ну, и что будем делать, - спросил меня напарник, пытаясь  достать лучом фонаря  вершину купола, но луч растворялся в пространстве,  не достигая цели.
  -  Надо бы все же поковырять, причем не нужно идти к стенке забоя, то, что обрушилось, это ведь тоже руда, а откос начинается вон, - почти рядом, метрах в четырех. В нем и надо поковыряться.
  -  Верно говоришь, давай так, - Володя расстегнул сумку взрывника, достал веревку, стал обвязывать себя вокруг пояса.  -  Я далеко не пойду, посмотрю на краю откоса. А ты, если вдруг услышишь  обвал, тяни меня изо всех сил. -  Вручил мне конец веревки, - И держи веревку в натяг.
С этими словами мой напарник, то и дело поглядывая на купол, двинулся к откосу обрушившейся руды. Я видел, как он торопливо раскапывал его поверхность, несколько раз брал что-то в руку, разглядывал и укладывал в сумку.  Мне оставалось только нетерпеливо переминаться с ноги на ногу в ожидании, когда он вернется, чтобы поменяться ролями. Впрочем, это не мешало мне держать веревку в натяг, и быть готовым к спасательным действиям.
    Наконец он вернулся. Я в это время уже завязывал свой конец веревки вокруг пояса.
  -   А ведь малахита то нет, -  с сожалением  сказал мне напарник,  - только сростки самородной меди, да образчик марказита наковырял, -полез в сумку, чтобы показать, что он там раздобыл, но я махнул рукой:
  -  Потом, - и ринулся навстречу удаче.
    Прошел немного дальше  того места, где ковырялся Володя. Что-то вдруг блеснуло в свете фонаря,  я рукавицей разгреб рыхлую породу и извлек великолепный образец пирита, - куб размером сантиметров восемь по ребру, усеченный по одной стороне ярко блестевшей золотым блеском плоскостью, - настоящее «Таюткино зеркальце».  Все остальные грани, безупречно целые, имели изящную параллельную бороздчатую штриховку. Как бы не повредить его другими находками, - подумал я, снял левую рукавицу, уложил в неё образец и лишь после этого в сумку.
Еще минут десять  разгребал  поверхность отвала геологическим молотком, забыв о куполе наверху и ожидавшем меня товарище, нашел  пару неплохих шарообразных образчиков марказита и несколько ветвистых сростков самородной меди, но Володя уже дергал меня за веревку, жестом показывая  часы на запястье. Я с сожалением покинул горку,  направился к  проему в крепи выработки. Хотели было показать друг другу, что раздобыли, но время поджимало, решили сделать это по возвращении.
    Еще наверное метров сорок прошли без проблем, когда перед нами вдруг выросло препятствие, - на протяжении трех-четырех метров на почве громоздились поломанные верхняки и повалившиеся стойки крепления  вперемежку с кусками породы и породной мелочи. Все это горой почти наполовину перекрывало сечение выработки.  Судя по рыхлости  поверхности завала обрушение произошло недавно, может быть день-два тому назад. Осторожно выглянув, осветили свод наверху. Он был метрах в четырех.
  -   Что будем делать?   – Володя посмотрел на меня вопросительно.
  - Ну, не возвращаться же теперь, сколько уже прошли, должен же и малахитовый забой где-то  быть. Солдаты на фронте как говорили, - что  второй снаряд в ту же воронку не падает. Если недавно обрушилось, так подождет,  небось, пока там в кровле напряжения перераспределяться. Полезли!
    Еще на подходе к этому месту обратили внимание, что от гробовой тишины, которой нас встретили старые выработки, не осталось и следа. За крепью слышался шум, подобный шуму проливного дождя в ненастную погоду. Когда выглянули в пролом, увидели, - так и есть. Со свода кровли бесчисленными  прерывистыми струями стекала вода.
  -  Откуда воды-то столько? – обратился я к своему спутнику.
  -  Так там наверху речушка Железянка и пруд недалеко, а породы пористые, трещиноватые, вот оттуда и просачивается. Бурили там скважины по краю, вкачивали под давлением какую-то гадость с твердеющими добавками, чтобы уменьшить водоприток, но вот, как видишь, - толку мало. Как только люди здесь в старину работали? Ну, да что говорить об этом, полезли!
    На пузе, по-пластунски, живо шевеля локтями и коленками, один за другим переползли переобводненный завал, основательно снивелировав его макушку, тем самым облегчили прохождение вентиляционной воздушной струи. Впрочем, нам и без этого хорошо поддавало сквозняком под зад, холодило штаны и задирало подшлемники,  обдувая загривки.  При этом перемазались желто-зеленой глиной, как черти. Встали, поправили куртки и сумки через плечо, не прошли и десяти метров, как увидели справа еще один  проем в крепи. Выглянули, -  забой!
    Картина была схожей, но со своими нюансами, существенно обогащавшими сюжет. Прежде всего, бросалась в глаза огромная лужа, не менее 6-7 метров в диаметре отделявшая  нас от забоя. Свободное пространство здесь было значительно больше, чем в первом забое. Как и там, все оно было завалено обрушившейся породой с торчавшими из неё бревнами разрушенного крепления, но свод над ней был менее крутым, видимо горный массив здесь был более устойчивым, - луч света доставали  до поверхности купола. Со свода, как и там, в проломе, бесчисленными прерывистыми струями лилась вода, образуя чуть ли не завесу. Обвалившаяся с кровли перенасыщенная влагой породная гора расползлась лепешкой.
    Слева от нас, у противоположного берега лужи рогатилась ручками полузатопленная тачка с досчатыми бортами, широкая у ручек и сужающаяся к колесу, - как раз такая, какими их рисуют иллюстраторы в сказах Бажова.
  -  Слушай, - говорил я товарищу, пересиливая шум  подземного дождя, - когда кровля обрушается под действием растягивающих напряжений,  и образуется арочный свод, в массиве происходит перераспределение напряжений и основная нагрузка в виде сжимающих напряжений перемещается в опоры свода, - на краевые стенки, здесь это, смотри, я показал ему рукой, -  плоскость  забоя. Он при этом тоже  становится склонным к обрушению. Так и произошло, - видишь у забоя свежий вывал. Именно там и надо смотреть малахит, а не под куполом.
  -  Откуда ты все это знаешь, профессор, - Володя смотрел на меня с удивлением.
  - А мы сейчас на кафедре тему ведём на Гайском руднике по выбору рациональной схемы расположения подэтажных штреков с учетом распределения напряжений в массиве вокруг очистных камер. Начитался за год-то.
  -  Ну, ты даешь.
  - Давай  я первый пойду, проверю свою гипотезу, - я стал обвязываться веревкой. Напарник не возражал.
  -   Штакетину возьми, профессор, и дно в луже щупай как следует - напутствовал меня Володя, - плавать то умеешь?
  -   Да, иди ты …, - плюнул я три раза через левое плечо, пошел, тщательно прощупывая почву перед каждым новым шагом.
    Лужа, слава богу, оказалась не такой уж и глубокой, высоты сапог хватило, - не затекло. На подходе к «берегу» увидел, что на стене забоя что-то висит коричневое. Подошел, вгляделся, - почти насквозь проржавевшая цепь, закрепленная забитым в породу железным  штырем. Большая её часть, метров, наверное, в пять змеилась под забоем, а на конце – большая окова, тоже грубая и проржавевшая с отверстиями по краям.  Забыв  про малахит, поднял её рассматривая.  – Большущая-то какая, - невольно подумал я, это какой нужно иметь  кулачище, чтобы не освободиться от такой оковы. Мысленно представил себе бажовского Степана  из «Хозяйки медной горы», колупающего обушком малахит в забое. – Стой, - прервал я свои измышления, - если бы на руке была окова, он работать бы не смог. За ногу приковывали. На сапог её надевали что ли?
Бросил окову, двинулся к обвалившемуся участку забоя. Еще  на подходе увидел на поверхности вывала среди торчащих брёвен  куски обмытого падающими струями ярко-зеленого камня. Малахит!  Быстрыми движениями, сняв рукавицу, стал собирать их и складывать в сумку.  Молотком разгреб верхний слой, и там тоже.  Малахита было много и мелких кусочков с красивым рисунком и довольно крупных, - с кулак и даже с человеческую голову. Собирал, торопясь, все подряд, не разглядывая, мысленно представляя себе, что вот так и у Степана под ноги сыпались из-под обушка куски малахита, - где обломки, а где бугристые окатыши  натёчной формы.
    Володе, наблюдавшему за моими действиями, видимо, стало  невтерпёж.  Крикнул мне громко.
  -  Оставь хоть мне  немного.
  - Много-о, много-о, много-о,  - вдруг громко и осуждающе прозвучало откуда-то сверху.
    Я невольно вздрогнул, втянул голову в плечи. В мыслях мелькнуло, как перед  бажовским Степаном появилась вдруг Хозяйка медной горы. Так и сейчас, подумал я, - явится Хозяйка и спросит: «Что вы тут делаете  без моего разрешения».
  -  Че  ты кричишь, тише! -  бросил  я в ответ.
  -  Тише-е, тише-е, тише-е, -  примирительно отозвалось сверху.
    Володя, стоявший в проеме тоже разинув рот, вдруг рассмеялся:
  -  Ха-ха-ха, - видимо понял, что это эхо. Затопал ко мне по луже, сматывая на ходу веревку.
  - Га –га-га, - зловеще загрохотало  под куполом,  и слышно было, как где-то посыпалась порода.
  -  Тише ты, - зашипел я сдавленным громким шепотом, оглядываясь по сторонам, -  обвал спровоцируешь.
    Мельком бросив взгляд на тачку и цепь в забое, он принялся тоже подбирать куски малахита, разгребая отвал геологическим молотком. Минут через десять с отяжелевшими сумками мы были уже под  защитой крепи в проеме закрепленной выработки.
  -  Тачку и цепь с оковой я потом найду способ забрать отсюда, - сказал мне мой спутник, поправляя сумку на плече, - организую на руднике музей «Старые Гумёшки». Слушай, а как они работали в такой темноте, чем освещали забой?
  -  Бажов со слов стариков писал о каких-то там блёндочках, - светильниках с крючками.
  -  Карбидки что ли?
  -  Да нет, карбидные лампы были изобретены на рубеже  XIX –XX веков, а тогда, видимо, применяли  какие-то масляные светильники с фитилями. В забое по 2-3 штуки и по выработке, по которой откатку руды производили, развешивали на стойках, чтобы хоть мало-мальски освещать путь каталю.
  -  Так это стециального работника  надо было держать, чтобы следил за этими светильниками, подливал масло, менял фитили …
  - Видимо, так. - Я помолчал. – Глаза, наверное, привыкали к этому полумраку, рудобой начинал видеть, как кошка в темноте. Зато, представь себе, как его ослеплял солнечный свет, когда он поднимался на гора. Для зрения –то нагрузка какая.
  -  Бажов, правда, писал в «Хозяйке медной горы», что в забое, чтобы светлее было, смолье жгли, то есть кострище разжигали. Но сомнительно это, для этого хорошая вентиляция нужна, иначе от дыма задохнешься. – Мы снова помолчали, обдумывая техническую сторону этой проблемы.
  -  Ну, что,- встрепенулся я, - теперь на выход?
  -  Слушай, Володя, раз уж мы так далеко забрались, давай дойдем до ствола «Георгиевской». Это недалеко, слышишь, как вентилятор гудит?  -     Я прислушался и действительно услышал сквозь шум  подземного дождя монотонное гудение.  -  Мне это и по делу нужно, - продолжил мой спутник, - нет ли еще завалов, хотел посмотреть, как там выполнено сопряжение. Не исключено, что вскоре придется вести восстановительные работы, а то без вентиляции окажемся.
  -  Пошли, мне это тоже интересно. Только не тащить же с собой сумки с малахитом …
  - Дело говоришь, - ответил мой товарищ, снимая сумку с плеча, - оставим их здесь. А где штакетина-то? Ты её там, у забоя оставил? – он вопросительно посмотрел на меня. Потом махнул рукой:
  -  Шут с ней, она нам, надеюсь, больше не понадобится.
 
                                                                                                                                     *
 
    Штакетина и вправду не понадобилась, не было больше и завалов. Шли, освещая путь фонарями, вслушиваясь в нарастающий гул вентилятора.  Вот, наконец, и «Георгиевская». Остановились метрах в десяти от ствола. Разговаривать было невозможно, - гул вентилятора превратился здесь в рёв, заглушавший все остальные звуки. На сочленении вырабоки, в которой мы стояли, со стволом не было никакого перекрытия, ни даже решетки. Поток воды с почвы стекал к краю, и устремлялся вниз, в пустоту. В свете фонарей видны были мощные, потемневшие от времени и по всей вероятности уже окаменевшие венцы крепления, - бревна толщиной, как мне показалось, не менее сорока - пятидесяти сантиметров. Как только они спускали и укладывали эти многопудовые бревна, - подумал я. Володя тронул меня рукой за плечо, махнул на выход.  Молча, двинулись обратно.
    Когда  стало можно разговаривать, спросил его:
  -  Как умудрялись они спускать и укладывать такие громадины?  Ведь подъемных машин в то время не было. На конной тяге? А производство самих работ по креплению? Из подвесных люлек? Или применяли подвесные полки  на всю площадь сечения?  Кстати,  какая площадь  у «Георгиевской»?
  -  Три на шесть, - прозвучало мне в ответ.
  -  С ума сойти, куда им была такая дырища?
  -  Так они же через этот ствол и людей спускали и поднимали, и лес крепежный спускали, руду и пустую породу поднимали в бадейках, и для подачи свежего воздуха он же служил. Наверное, и воду как-то откачивали, при таком-то водопритоке, только неясно как? И как они проходили ствол?  Во-первых, - обводнённость, шпуры бурить сверху  вниз, как из них буровую мелочь удалять? Как порохом заряжать, чтобы он не отсырел? А ведь придумывали что-то!
  - Да-а. Смелые и отчаянные были наши предки. И голова у них варила, - заключил я.
  -  Посмотри,  стойки все окаменелые. – Володя остановился, достав из-за пояса геологический молоток, ударил им по стойке. Звук был  не такой как бывает, когда бьешь по живому дереву, а такой, будто ударил по камню.  – И нигде не видно подгнивших стоек.
  -  Так ведь ты сам говорил, что рудник почти сто лет был затоплен. А в лесинах, которые находятся долгое время в воде, без доступа кислорода, да еще в воде минерализованной, происходит замещение органических веществ минералами. Вода приносит в клетки дерева минералы, лигнин и целлюлоза распадаются, остается камень, повторяющий первоначальную форму клетки. То есть микроскопическая структура дерева при этом сохраняется.
  -  Ну, ну, профессор, - хмыкнул на это мой товарищ, но спорить не стал.
    Через завал переползли благополучно, волоча за собой нагруженные сумки. Только перепачкались еще больше. До конца смены оставалось еще часа два, когда вышли к решотчатой перемычке с объявлением «вход воспрещен» и черепом с костями. Здесь было уже светло от укрепленных на кровле застекленных электроламп, и мы выключили свои фонари.
  -   Ну, слава богу, все обошлось благополучно, - молвил Володя, пролезая в дыру между досок и перетаскивая за собой нагруженную сумку. Я последовал за ним.
  -   Ну и видок у тебя, сказал он, разглядывая меня, -  на черта похож.
  -   А ты сам-то, думаешь, лучше выглядишь?
  - Ладно, пошли, надо, пока народ со смены не попер, успеть аккумуляторы,  робу сдать и помыться. А то любопытных будет, - где были, да чего в сумках несете …
    На гора поднялись без проблем, хотя околоствольный двор был запружен вагонетками с рудой, - как всегда к концу смены шел активный подъем добытой руды.  Но главный инженер есть главный инженер. Стволовая, - дородная мужского склада женщина, хотя и поворчала, но пропустила нас в клеть.
    Помыв сапоги с налипшей на них желто-красно-зеленой глиной в специально оборудованной для этого сапогомойке, прошли к аккумуляторной. Там девушки хотя и посмотрели на нас – чумазых с удивлением, но ничего не спросили. Володя забрал у них свою записку «для участкового», за первым же углом порвал её на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора. Пошли к раздевалке.
    Женщины в раздевалке ахнули, увидев нас.
  -  Где вас черти носили …
    Володя, принял максимально строгий и устало-деловой вид.
  -  Как Вы разговариваете с главным инженером.
    Девчонки стушевались, стали суетливо  и молча забирать наши грязные куртки, прорезиненные штаны, сапоги, подшлемники и каски. Володя не выдержал принятой на себя роли, расхохотался.
  - Там, девушки, где нас черти носили,  нас уже нет. А любопытство, сами знаете ….  Любопытной Варваре что?
  -  Ладно уж, и спросить нельзя ….  Давайте ваши сумки, помоем. Что там у вас?
  -   Опять.
  -  Да ну вас.
    В одном исподнем, босиком, но с нагруженными сумками мы направились в душевую.
 
                                                                                                                *
 
    Через час, наскоро ополоснувшись в душе, начерно отмыв  в струе воды наши образцы и  перепачканные сумки, мы добрались, наконец, до кабинета главного инженера. Закрыв на ключ дверь,  и выгрузив на пол собранные образцы, приступили к дележу. Но прежде Володя взял в руки увесистый сросток самородной меди, напоминающий рукавицу, и просительно обратился  ко мне:
  -  Это оставь мне для музея. Помнишь, как  Бажов писал в «Хозяйке медной горы», что Степану в малахитовом забое попадаться стал королек с витком.  Вот это и есть королёк, - медь самородная, а виток, - вот он, - показал на волокнистые сплетения на краях образца, который он держал в руке.  Будет  первым экспонатом  музея.
    Я не возражал, но в свою очередь взял кубик пирита с «Таюткиным зеркальцем»  и шаровидный образчик марказита,  похожий на голову обезьянки, правда,  несоизмеримо меньший по величине, - сантиметров в пять,  обратился  к напарнику с аналогичной просьбой. Он тоже не возражал.
    Остальное поделили по-братски. Выбирали из общей кучи пару примерно одинаковых по форме и размеру образцов самородной меди, марказита, малахита, складывали: один – на стол,  другой – на стоявшие рядом стулья.  И так, пока на полу не остался последний образец малахита – шаровидный, шишковатый, размером в человеческую голову. Его принадлежность определили жребием, - на спичках. Он, как это не удивительно,   достался мне.
   -  В четыре часа автобус,  тебе нужно торопиться, - сказал мне Володя. Достал из шкафа пару листов ватмана, расстелил их на столе.  Сложил на него лежавшие рядом образцы,  стал все это заворачивать в объемистый сверток. Отрезал кусок от нашей спасательной веревки, лежавшей на отощавшей сумке,  туго перевязал сверток. Втрое сложив веревку, сделал из неё ручку, сверху еще и обмотал её веревочной спиралью. Попробовал, удобно ли будет нести.  Посмотрел на часы.
   -  Ну, пора тебе, а то не успеешь, придется вечернего ждать.
    Мы распрощались, взаимно заверив друг друга, что, конечно же, еще встретимся и, может быть  даже, повторим нашу экскурсию.
 
                                                                                                 *
 
    С Володей я больше не встретился. Жизнь закрутила меня в своем водовороте, - семейные дела, бесконечные командировки по рудникам, потом лекции, учебный процесс, к которому меня привлекли, поступление в аспирантуру, работа над диссертацией, защита …. Некогда было даже  подумать о Гумёшках.
    Марказитовую обезьянку я подарил своей подружке студенческих лет, к которой когда-то был неравнодушен. Так случилось, что судьба развела нас. Много лет спустя, оказавшись в Свердловске,  я навестил её. У неё уже были почти взрослые дети, которые по-домашнему называли меня дядей Володей. Обратил внимание, что в книжном шкафу на почетном месте лежала марказитовая голова обезьянки, - мой давний подарок-сувенир. Не скрою, мне это было приятно.
    Я не удержался тогда, обнародовал  на кафедре   крупный натечный штуф малахита размером с человеческую голову, что достался мне по жребию.  Естественно набежали мои молодые друзья и коллеги, стали спрашивать, где взял, просили поделиться. Откуда он у меня я не сказал, для всех это осталось тайной, а поделиться был не прочь, тем более, что  и самому хотелось посмотреть, какой он внутри. Но камнерезного станка на кафедре не было, пришлось идти с поклоном на кафедру шахтного строительства, - там станок был. Владельцем этого сокровища был лаборант Виктор, - малый лет 35, длинный, худой и рыжий. Он был избалован подобными посещениями и поставил передо мной совсем уж несуразное условие, - «с половины».
  -  Да ты что, Виктор, сдурел?  Камень мягкий, тебе распластать его – десять минут времени. Я заплачу. Но рыжий предприниматель был неумолим: -  С половины!  
    Я плюнул с досады и пошел со своим добром  во-свояси. Мои друзья были возмущены поведением Виктора не меньше моего:
  -  Нахалюга, живоглод, - послышались нелестные эпитеты в его адрес.
  -  Давай расколем штуф  кувалдой, - выдвинул кто-то свежую идею. Конечно, это было  варварское предложение, но поскольку другого решения возникшей проблемы мы не видели, а всем хотелось заполучить хотя  бы кусочек, я, после некоторого раздумья согласился.
    В  пять минут раздобыли где-то кувалду, штуф малахита уложили на бетонный пол в коридоре.
  -  Только не хватайте куски, дайте мне себе выбрать, - предупредил я.
    Аспирант Витька Карамышев, - широкоплечий, небольшого роста крепыш взял в руки кувалду, пошевелил плечами, прицелился к середине штуфа и жахнул по нему изо всей силы. Осколки камня с грохотом разлетелись по коридору.  Досталось всем по кусочку, самый большой – мне. Правда, и никуда не годной мелочи оказалось немало, но такова уж была плата за суверенитет.
    Мой малахитовый запас  постепенно убывал, а мне очень хотелось оставить что-то на память о Гумёшках. Родилась идея – своими руками в домашних условиях, не обращаясь за помощью к рыжему Виктору, сделать малахитовые бусы и подарить их  жене в день рождения.
    Знали бы вы, сколько пришлось приложить сил и выдумки, чтобы осуществить эту идею.  «Мастерскую» оборудовал в ванной комнате. Распиловку малахита на кубики производил  электроточилом, заменив корундовый круг на стальной диск-пилу. Умудрился с помощью ручной дрели и тонких сверл рассверлить дырки в кубиках, - благо, камень невысокой твердости. Черновую шаровидность придал им с помощью корундового круга. Разумеется, я принимал меры по борьбе с пылью при выполнении этих операций с помощью капельниц, но это мало помогало, и малахитовой пылью я надышался, наверное, не меньше бажовского Степана из «Хозяйки медной горы». В довершение всего сгорел от перегрузки и мой импровизированный камнерезный станок-электроточило. Но к этому времени у меня уже было больше тридцати  просверленных  шариков, правда, весьма грубой неправильной формы.  Дело оставалось за «малым», - отшлифовать и отполировать. Но как?
    Делу помог случай. Увидел в аптеке небольшие, - сантиметров пять в диаметре,  мелкозернистые корундовые кружки с отверстием посредине, которые, якобы, используют в каких-то целях зубодеры-стоматологи. Взял несколько штук. Вот на их-то основе и организовал шлифовку шариков до идеальной формы. Как? А очень просто: берешь шило, просовываешь в отверстие шарика и, прижимая его к отверстию в корундовом кружке, вращательными движениями, изменяя наклон шила, обрабатываешь шарик сначала с одной стороны, потом – с другой. Полировать и того проще: накладываешь на корундовый кружок кусочек  кожи, натертый пастой ГОИ, и то же самое, - крути, верти и проверяй качество полировки.
Медленная, конечно, и утомительная работа, немалое число вечеров и выходных дней ухлопал я на это дело. Зато – незабываемое чувство творческого удовлетворения. Каждый из отполированных шариков получил персональное имя в соответствии со своими особенностями, - Малыш, Рябой, Белобрысый, Глазастый, Толстяк и т.п.
    К февралю месяцу, выбрав лучшие, я собрал, наконец, великолепные малахитовые бусы из  двадцати пяти бусинок, - по числу лет моей жены.  В середине – покрупней, на краях – помельче. И в день рождения торжественно вручил их жене.
  -  Эка невидаль, - малахитовые бусы, - скажет иная читательница. Но ведь это были не бусы из какого-то там заирского африканского малахита, которым ныне наполнены российские магазины, а бусы из гумёшевского малахита, по сути дела – дар самой Хозяйки медной горы, да еще и сделанные руками мужа.
    Забегая вперед, скажу, что ныне владелица этих бус – моя внучка, передали ей по наследству в день свадьбы. С интересом поглядывает на них подрастающая правнучка - Зоя.
 
                                                                                                               *
 
    Впрочем, без участия рыжего Виктора не обошлось. Хотелось напилить из доставшегося на мою долю куска малахитового штуфа пластинок, а это кувалдой не сделаешь. Пришлось идти просителем, хотя бы даже и с половины. Надо отдать ему должное, из второй      половины он напилил мне  пластинок миллиметра в три толщиной с великолепным рисунком. Я их отполировал и, отправившись в командировку на Лениногорский рудник на Алтае, взял с собой.  Там судьба свела меня с коллекцинером-«шизиком», у которого вся квартира была заставлена шкафами с образцами минералов. На малахитовые пластинки мне удалось выменять у него великолепную друзу самородной серы. Она имела вид горки-сростка изящных правильной формы  кристаллов ярко-желтого цвета - пятиугольных двенадцатигранников, по научному – пентагондодекаэдров. В придачу еще и маленький, чуть больше спичечной головки, кристаллик якутского алмаза.
    Диссертацию я защитил по теме, связанной с напряженным состоянием горного массива на медноколчеданных месторождениях Урала.  Кафедра к этому времени была «битком набита» кандидатами наук. Не видя для себя особой перспективы, я внял призывам моего однокурсника, работавшего в Чите,  и уехал в Забайкалье «развивать горную науку».
    Несколько раз мы встречались со своими однокурсниками на юбилейных встречах, - через десять, двадцать и тридцать лет после окончания института. Володя Косопцов на эти встречи не приезжал, и никто не знал где он, и почему не дает о себе весточки.  Пятидесятилетнюю юбилейную встречу  решили  отложить до подступающего столетнего юбилея института.  Собрались немногие, - в основном свердловчане (то бишь теперь – екатеринбуржцы). Я по ряду причин приехать не смог. Однокашники постарались, - к юбилею издали замечательную  памятную книжку «Наши судьбы» с фотографиями-иллюстрациями, - какими мы были и какими стали. Славный был выпуск. Из 130 человек окончивших горный факультет в 1961 году, восемь стали профессорами и докторами наук,  семнадцать – кандидатами наук, семеро – кавалерами почетного знака «Шахтерская слава», среди них – Косопцов Владимир Петрович,. Девятерым присуждены почетные звания заслуженных работников своей отрасли.  Не правда ли, неплохо, для одного то выпуска?
    Однокашники прислали мне эту книжку вместе с фотографиями тех немногих, кто собрался на эту встречу. В главе с печальным названием «Их нет с нами», читая о тех, кто покоится в уральской земле, я  с сожалением встретил имя Владимира Петровича Косопцова.
    Жаль. Так и не пришлось мне встретиться с моим однокурсником, товарищем и спутником в путешествии во времени - в XVIII век, во владения Хозяйки медной горы.
 
 
   *-  анемометр, прибор для измерения скорости воздушного потока.