У перманентного пьяницы и ортодоксального богомольца, какой спорной ни показалась бы вам такая сентенция на первый взгляд, весьма много общего. Оба начинают каждый день свой с обещания (один себе, другой Богу) более не грешить, оба проводят день этот в заботах, трудах иль эзотерических самокопаниях и оба в конце дня вдруг обнаруживают себя, первый – напившимся, последний – нагрешившим. Как бы ни уворачивался пьяница от рюмки, стакана или кружки, а богомолец от гордыни, гнева или презрения к ближнему – финал один – самоуничижение и покаяние. Второе - они оба не верят в самоубийство и, тем не менее, изо дня в день методично им заняты, один, через поглощение горького яда и всей прочей грязи, что ему сопутствует, другой через злоупотребление сладкой аскезой и небрежение к врачам, как супостатам божьего промысла. Далее. Пьянство – добровольное сумасшествие, в след за Гиппократом говорит Аристотель, но где вы обнаружите более пар стеклянных безумием глаз? в пивной или во храме? - да совершенно поровну. Предрасположенность к преступлению? Тут некоторое различие. И народу спьяну положено в землю несоизмеримо малое в сравнении с религиозной кровью количество, и… пьяница, в угаре намахавшись ножом на кухне, уже утром покается да сдастся, а богомолец, сжегший в кострах инквизиции треть европейских женщин, и до сих пор считает, что был прав, но, что наклонность к агрессии налицо – факт неоспоримый. Ну и наконец, оба таки ищут вечности - богомолец жизни вечной на небесах - пьяница смерти ради избавления от страданий навсегда (навечно), что есть одно и то же; а что их единит уже ну совершенно, так это глубокая и искренняя любовь к ближнему в момент экстатического апогея молитвы или возлияния.
Если кто из вас когда искренне предавался молитве в церкви (или же и до сих пор еще там молится), тот наверное еще вспоминает, как в какой-то момент (не часто, но бывало же?) душа словно отделяется от тела, взмывает под купол и ты будто слышишь пение ангелов; и растворяешься в их голосах; и Бог вдруг является тебе не картинкою - не отцом, не сыном, не духом святым, а ярким всепоглощающим светом; и нет более под ногами земли, а над головою неба; и никакое земное счастье никогда не сравнится с этим чувством, чувством единения, тождества с Создателем… В такие вечера я ненавидел окончание службы, ибо сойдя по ступеням и перекрестившись трижды на храм, ты окунаешься в привычный и грязный мир, где каркают вороны, квакают клаксоны, мимо пролетает машина с мигалкой, пьяным сержантом за рулем и бесплатными банными девочками на заднем сидении, «встает купец, идет разносчик, на биржу тянется извозчик…»; и тогда сильно-сильно начинаешь жалеть, что Господь «подарил» тебе такое вот мгновение-сравнение, будто как если какой взрослый дядька подманит ребенка конфетой-леденцом, развернет ее многообещающим хрустом глянцевой обертки, покрутит перед сопливым носом, а после положит себе в рот, да и вымолвит, картавя через сладострастное чавканье: «Мал еще, не заслужил, хлеба вон пожуй пока с отрубями», ухмыльнётся… и был таков, растворился, будто и не было - только горечь во рту от сладкого того леденца.
Но уверен, есть и такие средь вас, что намаявшись скучным и муторным днем, наевшись истерикой начальника да жадностью клиента, глупостью билетерши да хамством без очереди, мерзкою погодой да дырявым зонтом со сломанной спицею, достанете вы в сердцах из истертого нищетою портмоне своего последний банковский билет, что на неделю еще до зарплаты, скажете себе: «А к чёрту все!» и возьмете пускай и паленую, но таки в сорок градусов бутылку, пластиковый стакан да слойку с куриной печенью, сядете в сквере на пустынную желтую скамейку и… Проходит совсем немного времени, а начальник, гляди, уже не такой и самодур, клиент с билетёршею да хамом прощены, дождь - не слякоть, зонт – приятель, жена…, да будь что будет, а покуда же еще соточку да сигаретку, вберешь в себя полной грудью горько-сладкого дыму и вдруг… душа словно отделяется от тела, взмывает под облака и ты будто слышишь пение ангелов; и растворяешься в их голосах; и Бог вдруг является тебе не картинкою - не отцом, не сыном, не духом святым, а ярким всепоглощающим светом; и нет более под ногами земли а над головою неба; и никакое земное счастье никогда не сравнится с этим чувством, чувством единения, тождества с Создателем…
М-да… Я не Хемингуэй, чтобы просить вас не спрашивать у меня, по ком звонит колокол, но кабы мне все-таки задали вопрос попроще: а как случилось, что оставивши церковь, а после и философские ваши занятия оказались вы на этой скамейке, сменили молитву и мудрость на возлияние? я бы и не знал, что ответить. Эмпирический путь познания, путь сопоставления опытов и индуктивного вывода закономерностей из них не самый достоверный из-за всегдашней проблемы чистоты и аутентичности условий эксперимента, но при пускай и лишь видимой одинаковости воздействия водки и молитвы, после молитвы мне горько, а с похмелья (при условии пивка, конечно) разум мой чист и светел… Молитва не пробуждает во мне любви к поэзии, как квинтэссенции человеческой души, а возлияние… Другой, дабы оправдаться, спрятаться за спину, направил бы вас прямиком к Хайяму, а я вот, латентный православный, русофил и ретроград…, если и есть какое словесное выражение чистой и светлой слезы, то вот оно:
На холмах Грузии лежит ночная мгла; Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой... Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — оттого, Что не любить оно не может.
Помочь сайту
Поздравления
