Мери и Давид

На работе ее называли Мери, хотя  родители раньше звали Маринкой. Она плохо помнила их: папа Жан, и мама Инна, они были геологоразведчиками. Она так и не узнала, как и почему родители погибли   в один день... И почему ее такой веселый дядя Алекс отказался ее забрать к себе, и где делась их уютная квартирка, мамин красный автолет и ее любимый пес Арнольд?  Когда все это произошло, Маринке было всего пять лет, она смутно помнит заседание опекунского совета, там незнакомые люди решали ее судьбу. Потом государственный интернат: ее там ничему не учили, просто кормили, водили в бассейн, заставляли много заниматься спортом, раз в месяц парикмахер, раз в неделю маникюр. В каждой комнате миковизор. Девочки, как только у них начинались месячные, пропадали. Состав в комнате на четырех постоянно менялся, в интернате не приветствовалось общение. Их учили игнорировать других людей, внушали, что только благодаря заботе правительства они могут жить на Земле и за малейшую провинность грозили высылкой в колонии. Маринка боялась этих колоний больше всего. Она была тихой и послушной, хоть угождать было, собственно, некому. Интернаты работали в автономном режиме и обслуживающий персонал был из роботов. Иногда к ним наведывались расфуфыренные люди, пахнущие совсем иначе, чем обслуга.  Они ходили по комнатам, осматривали девочек, а на утро Маринка замечала, что многих не достает в столовой. За нарушения роботы применяли электрошок и карцер. В начале Маринка, не зная правил, привязалась к соседке по комнате  - Виолете: темноволосой, синеглазой лет на шесть- семь старшей ее девочке. И Виолета выделяла ее, когда за ними не смотрели роботы, это она научила Маринку играть в карты,   закрывать видео-око, сутками отслеживающее каждый шаг воспитаниц интерната. И именно Виолета рассказала Маринке, что когда они вырастут, их ждет работа в очень странных заведениях, посещаемых только мужчинами. Они будут доставлять им удовольствие, говорила подруга, а их за это будут кормить, одевать в красивые наряды и белье и позволят жить на Земле. А иначе их бы ждали колонии.  Виолетта тоже боялась колоний. В интернате их боялись все. Боялись карцера, электрошока и колоний... Когда две красивые тети приехали за Виолетой, Маринка в первый раз вышла из повиновения. Она кричала, как резаная, цеплялась за руку подруги - единственного родного человека для нее в этом мире, хваталась за одежду гостей, пытавшихся отрвать её от Виолы.  Тетя, за шикарную юбку которой уцепились ее детские ручонки, ударила ее по лицу и оттолкнула, брезгливо поморщившись. Последние слова, которые услышала Маринка перед тем, как электрошок ее вырубил, были: "Из этой красотки никогда не вырастет. Будет обслуживать каторжан..."

 Через какое-то время Маринка очнулась в карцере:  в темной неуютной комнате с низкими потолками. Она помнит, как ей совсем маленькой, было страшно и она звала маму и Виолетту. И ей чудились шаги, и она верила, что вот-вот ее мама или чернявая синеглазая Виола откроют дверь и заберут ее из этого страшного места, где ее никто не любит. Где по воскресеньям не дают мамин пирог и блины с вареньем, и не выпускают в сад играть с Арнольдом, куда не пускают ее папу, он бы забрал ее. И они снова весело зажили б в своем домике, и каждый день она играла бы в их садике с собакой, а папка вечерами, после работы подкидывал ее вверх и катал на качелях... За ее крики ее опять угостили электрошоком, сколько она пробыла в карцере Маринка не знает, но больше она никогда не буянила. Воспоминания о ее временном заточении были слишком сильны и пугали ее во сне еще долгие годы.
Наверное из-за того, что она с родителями жила возле урановой шахты  в поселке геологов, месячные у нее задержались. В интернате никто не следил за этим, доктор приезжал на осмотр раз в месяц, но обследовал только девочек с месячными и жалобами на здоровье. Маринка никогда не жаловалась. Она была очень тихой, и старалась быть незаметной. Но какой-то хитрый механизм, наверно, отследил ее историю, и ее вызвали по радио к доктору. Робот провел  по длинным коридорам, Маринка еще удивилась, насколько огромным был ее интернат. Пожилой мужчина небрежно осмотрел ее, пощупал мышцы, посмотрел в рот, постучал по коленкам и сухо спросил, когда были последние месячные. Маринка, почему то сильно испугалась, и шепотом призналась, что их еще не было. Доктор, невозмутимо набрал в шприц какой-то жидкости из ампулы и закатал ей рукав... А утром Маринка, впервые увидела, что ее простыня испачкана алыми пятнами. С того часа она все время ждала, когда за ней придут.

 Через неделю в дверь ее комнаты вкатил робот-охранник, сопровождающий двоих. Лощенный молодой франт, в обтягивающем костюме цвета металлик и женщина в чем-то почти прозрачном и переливающемся, что скорее не скрывало, а подчеркивало прелести ее фигуры. Они оба с профессиональным интересом посмотрели на нее. В их взглядах сквозило разочарование. Даже не считая нужным понизить тон, они начали обсуждать Маринку в ее присутствии, словно она была неодушевленной вещью. К пятнадцати годам Маринка уже имела неплохо развитую грудь, но ее лицо было слишком бледным, к тому же усыпанное веснушками,  волосы светло-русые с легкой рыжинкой,  но  слишком тусклые, глаза серо-зеленые и тоже ничем не примечательные. Она была похожа на своего отца, так, помниться, ей говорила мать. Маринке было стыдно перед этой красивой расфуфыренной дамой за свою внешность. Она много плавала, так как других талантов у нее не наблюдалось, в смысле, она не умела ни петь ни танцевать, потому ей разрешали много плавать. Поэтому ее плечи были широковаты, а ноги и руки очень сильными. Женщина была недовольна, но парень уверял ее, что после некоторой "шлифовки", Маринка сможет работать, как свежий материал, именно так они называли ее- материал, не человек, не девушка. Маринку почему-то покоробило это обращение, и совсем не к месту всплыли лица родителей, склоненных над ее кроваткой и из дальних лет она услышала шепот: "Ты наша красавица, девочка наша. Жан, как она на тебя похожа…" И оба полуразмытые лица улыбались. У Маринки защипало в глазах. В интернате наказывали за слезы и хныканье, потому девочка, привычно крепилась.

 Они все-таки ее забрали, ей выкрасили волосы в рыжий цвет и остригли, нарастили ногти и окрасили в зеленый с переливом, одели в черную кожу и кружево, провели короткий курс по вопросам контрацепции, и вечером Маринка вышла на работу. Ее теперь называли Мэри, и в ее обязанности входило обслуживание клиентов. Весьма специфическое обслуживание. Передачи по миковизору давно в деталях ознакомили ее с процессом, она была обучена многим приемам чисто теоретически. Вначале применять все на практике ей даже нравилось. Сильное молодое тело могло много вынести, и ее норма в тридцать человек ее даже не очень утомляла. Но уже через пару месяцев Маринка начала чувствовать страшную усталость и отвращение к своей работе. Ее раздражало все, каждодневный прием врача, который вначале тоже был ее клиентом, безучетным клиентом, как называли таких между собой девушки. Единственное, что утешало Мэри, это то, что тут не было на каждом шагу назойливой слежки роботов, или она была хоть скрыта. Девочки между собой знакомились и говорили. Сначала Мэри дичилась, так как не привыкла к общению, но вскоре поняла, что их посиделки между сменами, являются единственной отдушиной.  Девочки жаловались на грубое обращение клиентов, на короткие паузы между приемом, на то, что от бесконечного мытья в душе, все тело чесалось и никакие мази не могли помочь. О том, что им надоела эта работа, чертова, изматывающая, рутинная работа. И похотливые ухмылки сытых клиентов, и нервная дрожь каторжан, которых они обслуживали раз в неделю.

 Мэри чаще других приходилось обслуживать каторжан, из-за того, что она была еще молода и сильна и не очень красива, ее не жалели. А вот ей, девчонок было жаль, никогда не испытав жалость на себе, не помня, что это такое, Маринка жалела, таких же нелюбимых и никому не нужных жриц плотской любви. Если кто-то болел, она выходила за них на каторгу, так, между собой они называли обслуживание по субботам осужденных. Потом их, обязательно проверяли, ведь в субботу норма была увеличена до пятидесяти клиентов, качества не требовалось, надо было просто перетерпеть.
Когда она впервые встретила Давида, был конец смены, он был последним из ее клиентов и, наверно, потому она заснула... Заснул и он. Когда она проснулась, то даже не успела испугаться нагоняя за то, что клиент пробыл в комнате больше получаса, а для каторжан четверти, этого времени, по мнению многих должно было хватить на все... Мери проснулась от стона. Большой и загорелый мужчина рядом стонал и скрежетал зубами. Его огромная ладонь была сжата в кулак, и Мери поняла, что если он спросонья ударит - то от ее лица останется только воспоминание.  Но он застонал снова, его губы вдруг обмякли и лицо стало жалким, как у мальчишки.  Мери  рассмотрела лепку его скул, твердое очертание красивого рта, тени под густыми ресницами. Ей до боли захотелось увидеть его глаза." Какого они цвета?"- Билась заполошно глупая мысль.  Но разбудить его Мери не смогла, даже не пыталась. Пусть спит, все-равно всех каторжан увезут вместе в шесть  утра, тогда и хватятся и будь что будет. Он больше не стонал, а она не спала, смотрела на него и не могла оторваться. Вдруг сама испугавшись желанию остаться с ним надолго.  Только он - незнакомец с рыжими кудрями и огромным торсом, и она - уставшая и измученная Маринка.  Ей было рядом с ним так спокойно, так хорошо.  И когда Мери услышала шаги и голоса, то вжалась в постель в надежде, что это не его ищут. В дверь вошли без стука два охранника, один из них спокойно, словно дело было привычное, наклонился над спящим парнем, грубо встряхнул его и еле ушел от удара пудового кулачища, которым выстрелил тот, еще не проснувшись.
- Давид!  Да просыпайся же ты, гуляка, - в голосе охранника чувствовалось добродушие и нотки уважения.  Двухметровый Геркулес встал одним вкрадчивым движением, как кот, отряхнулся и сразу протянул руки. Наручники беззвучно обхватили его кисти и в этот миг он увидел Мери, она лежала, едва дыша, захваченная незнакомыми до сих пор переживаниями. Их глаза встретились, казалось он не мог сразу понять где он и что она делает тут, линия его губ вдруг дрогнула и он улыбнулся .
-Ты не спала - не то спросил, не то просто подтвердил увиденное он, - в субботу я к тебе вернусь ,- пообещал он, хоть Мери точно знала, что ни один каторжанин не мог выбирать сам партнершу. Их строили еще в холле и охранники указывали дверь, отсекая положенных пятнадцать минут.
Но в субботу Давид опять зашел к ней в номер, зашел первым и больше никто до утра не заходил. Мери понимала, что этот огромный парень на каком-то особом счету, раз смог устроить ей выходной. Но в ту ночь, ее впервые ласкали и она узнала, что ее работа может быть сказочно приятна, а когда она забилась в первом в жизни оргазме, он приподнялся над ней и сказал :
- Ничего не бойся, детка… я вытяну тебя отсюда.
И  Мери поняла, что плачет, первый раз плачет от счастья.
А потом еще было целых полгода встреч.  Он курил на балкончике ее номера и много раcсказывал, она поражалась,  узнав  какой большой мир ее окружает и как мало она знает. И только по ее желанию  они занимались любовью.  Эти пол года для Мери пролетели  как сон, неделя между их встречами сразу забывалась, все клиенты превратились в одно лицо без черт, работа стала перетерпиловом.  Она каждый день ждала субботы.
Ей иногда казалось, что она путешествует с Давидом, он так много знал и так много повидал, он проводил ее за руку над безднами и океанами, они вместе смотрели за искусственными извержениями вулканов на отдаленных планетах, приносящих нагора, в кусках остывающей магмы, алмазы и редкие металлы. Они летали   в космос и посещали колонии, дрались с космическими пиратами и колесили по пустынным дорогам Марса.  Давид был космо-разведчиком , воспитанник такого же интерната, как и она, но их учили по другому. Мери узнала, что в интернатах учат разному, если у ребенка найдется дарование его развивают. Только из девочек-сирот, не зависимо от склонностей готовили одно, из мальчишек:  в основном космо-бурильщиков, космо-разведчиков, космо-геологов, если же парень был туп, как пробка, его учили работать в шахтах на Земле, в тех, где условия труда не позволяли работать никаким механизмам.
Парней в интернатах здорово качали, спорт был поставлен на такой уровень, что им давали даже людей-инструкторов, и конечно тренажеры, их приучали жить и работать в невесомости, обучали основам физики и алгебры, некоторых даже конструированию, из них часто получались хорошие не только рабочие, но и инженеры. Давид, никогда не рассказывал, почему и как он оказался в интернате, но много - о подготовке специалистов. В интернатах для мальчиков их учили общаться. Работа в космосе и в шахтах часто требовала командных усилий,  умения отдавать и выполнять приказы. Они должны были работать в таких условиях, где трудно было рассчитывать на технику. Самый мощный компьютер мог дать сбой. Их мышцы были готовы к сверх-нагрузкам.  Давид был космо-разведчиком, он много летал и много повидал, пока попал на каторгу. Мери так и не спросила за что.  Даже на каторге, он имел странный статус, Мери видела, что его слушались даже охранники. Много позже она узнала историю Давида и столь странные преимущества, которыми он пользовался, стали ей понятны, а в то время, она ждала своего рыжего Геркулеса, как праздник и каждый час с ним она была переполнена такими сильными эмоциями, что если б он ей сказал - не дыши, она бы перестала дышать.

 Через полгода Давид поднял бунт на каторге. Без суда и следствия сотни парней поместили в грузовые трюмы и вывезли с Земли. Когда в выпуске новостей, захлебывающийся от возмущения диктор,  рассказал всей Земле о невиданной доселе наглости зачинщиков бунта и Мери увидела опухшее, избитое почти неузнаваемое лицо Давида, она перестала работать. Более того, она начала рассказывать девочкам о том, что узнала от Давида, о том, что жизнь в колониях опасна и трудна, но это была ЖИЗНЬ, а не их заточение в клетке. Многие поддержали ее протест. Девочки вместе сумели отключить сигнализацию и бесперебойный источник питания. Все роботы в заведении перестали функционировать, охранников до этого удалось заманить и закрыть в зале кабаре за пуленепробиваемыми дверями. Весь бордель перестал работать. И когда правительственная комиссия выехала на место, бунт охватил все заведение. По началу некоторые девушки боялись  и пытались отсидеться в закрытых комнатах, но в связи с тем, что кушать приходилось всем в пищеблоке, а там сидела Мери и охрипшим голосом рассказывала о мире за стенами этого дома, о звездах и галактиках, о планетах, где горстки смельчаков пытались выжить, о том, что каждый человек ТАМ имел равные права. И ценился за реальный вклад в общее дело, а не за состояние банковского счета и красоту. Девушки осмелели и вместе написали с помощью примитивного компа, который работал на автономной системе пищеблока, послание к правительству с требованием отправить их в колонии. Их и отправили... всех... дабы не распространяли ересь.

 Только в трюме звездолета Мери вдруг осознала, как она одинока, и что она в ответе за жизни и судьбы всех, поверивших ей. И то, что никто их не готовил, как Давида, к жизни вне Земли, и что большинство женщин ничего не умели, и что она даже не знает пункта их назначения и увидит ли она еще хоть раз своего Геркулеса.
Но вместо чувства обреченности от свалившейся на нее ответственности, она вдруг поняла, что счастлива. И в душном воздухе трюма   впервые ощутила новый вкус, вкус свободы...