ГлавнаяПрозаМалые формыРассказы → Любимый, Элка и Она

Любимый, Элка и Она

4 февраля 2014 - Мирика Родионова
article185819.jpg
Маленькая повесть из сна.

-1-

   Сон был тяжелый, как будто тянущий изнутри что-то приносящее давнюю боль и переживания. После такого просыпаешься с больной головой и душой. Снился какой-то старый водный стадион с бассейном, где не было кафеля, а все сделано из крашеных в серый цвет досок, где трибуны-скамейки, где вода темна как речная. В этой воде было так много крупной рыбы, что я плавала, и тела касались гладкие и холодные рыбьи спины. Пахло, почему-то селедкой. Этот ненавистный с детства запах и приносил за собой беспокойную тяжесть, хотя не только запах. На трибуне, в компании незапоминающихся людей стоял Он. А рядом с ним красивая девушка. Я не видела лица, но вокруг нее создавалось ощущение красивой особи.

   Меня мучило, как  выйти из воды, если я «пахну» селедкой, у меня складки на ребрах и растяжки на животе и лицо в обрамлении мокрых волос совсем не такое красивое и молодое как у той, что стоит сейчас рядом с Ним.

   Допереживать свой комплекс до конца не позволил телефонный звонок. «Неужели ночь прошла и уже можно звонить?»- вопрос был еще во сне, но рука сунулась под подушку, где обычно ночевала трубка. 

-Алло, алло? Это Элла. Мы сегодня будем проездом, скажи Паничу, чтобы встретил как обычно. Ему не дозвониться. Он у тебя? Вечером мы у вас, может, сходим куда-нибудь, коньячка пососем, ну не без культурной программы, короче, ты все вкурила, моя дорогая? Отбой!

   Это все был скороговорный монолог, на каждый вопрос которого мой ответ был только «нет». Но Элку это совсем не интересовало: на ее пятидесятилетние амбиции желания других не влияли. Связь прекратилась, я кинула трубку на пуфик. От моих медленно просыпающихся эмоций она улетела дальше и загрохотала по паркету.

   Собака ткнулась мордой в закрытую дверь спальни, кот вспрыгнул на тумбу и начал точить когти о ствол дуба, а мне захотелось иметь руки Фрэдди Крюгера, чтобы расправиться и с Элкой, и с ее вечерним визитом и со всеми «элками», которые, как мне казалось, отнимали каждый день Его у меня.

                                                  -2-

  Утро началось веселенькое. Одна из моих подруг, находясь в подобной мрачности, любит говорить: «Игра гормонов калечит изнутри и без того ослабленный эмоциями женский организм». Наверное, скоро «критические дни», раз и сны такие снятся. Единственное спасение от такой «игры» -регулярная, сексуальная… Хотя с моим Паничем какая уж тут «регулярная»? Впрочем, регулярность присутствует, только период слишком вырос.

   …Еда-ребенку, мясо-собаке, сухой корм-коту, кофе и зеленый чай – себе и вприкуску мысли, мысли… В магазин, на базар, приготовить обед и что-то на ужин, тем более, что гости (нелегкая их принесла).

   Вот интересно, с Вадиком она приедет или одна? С тех пор как я знакома с этой парой, поняла, что Элка  своего мужа бережет. Как только почувствовала, что у нас взаимный интерес, то Вадик стал «всегда занят». Придумывались самые разные причины его неприезда вместе с ней из Будапешта, где они обитали последние восемь лет, или уже здесь, в городе, внезапно возникающие дела в посольстве и т.д. В общем, наши разговоры на кухне «два на два» Элку не радовали. Разговаривая с Паничем, она достаточно часто  косилась на меня с Вадиком,- о чем же это мы так много и оживленно говорим? Хоть мужа своего и не любишь, а все – таки свое, родное! Делиться не хочу! Это все правильно, но я же с ней делюсь?!  И спроси меня, все ли я знаю из того, что положено по статусу жены, так я смогу только саркастически усмехнуться.

   Элку я знаю лет девять. А с Паничем она общалась еще до меня. Только прожив год вместе, будучи  беременной с хорошо заметным «положением», я была удостоена чести – быть представленной Элке.

   Для беременной женщины на седьмом с хвостиком месяце я выглядела хорошо. Стройная с небольшим животиком, хорошая кожа, гладкие черные волосы, большие глаза, макияж в меру и всего двадцать пять лет. Но когда я увидела Элку с ее сорока двумя годами, то во мне заорали все комплексы из школьных лет: я была самая длинная в классе довольно долгий период времени; У всех  девченок среднего роста не было проблем с мальчиками, а моя первая любовь была короче на несколько сантиметров дефицитного мальчишеского роста. Да и Панич, что уж далеко ходить, гигантом не был. Моих каблуков его росточек не выдерживал.

   Элка бала маленькая. Говорят: «Маленькая собака до пенсии-щенок». Светлые кудряшки, круглое личико, маленькие ручки и ножки в кроссовках 35-го размера, кепочка на голове, из-под которой и торчали одуванчиком те самые кудряшки, миниатюрная фигурка… Короче, мне такой никогда уже не быть.

   На руках меня носил только папа и первый муж, да и то пару раз. Панич попробовал то же самое и быстро поставил обратно  Наверное подумал: «Лучше я буду тебя возить». И, на самом деле, возил, - машина у него уже была, пусть не новая, но с ремонтом, а у всех моих подруг не было никаких машин, даже стиральных, поэтому я чувствовала себя неплохо.

   В общем,  по отношению к Элке  во мне еще тогда зародились и проросли стойкие нелюбовь и неприятие, впрочем, хорошо мною скрываемые во имя семейного благополучия. Все женщины – актрисы, а у меня ролевое поведение было развито с юных лет.

   Больше всего были неприятны и вызывали раздражение ее с Паничем поцелуйчики при встрече и расставании, (такой себе Брежнев с кудряшками в миниатюре), дежурное кокетство, которое у женщин не воспитывается, а впитывается обычно с молоком матери, с генами. Так может вести себя только маленькая женщинка-блондинка. Она была из Его жизни до меня, а все, что было у него раньше вызывало тупую, мерзкую ревность и чувство собственницы. Я знала, что ангелом он не был: три жены и …надцать  «не жен» говорили сами за себя. Да и сейчас его глазки так и просятся налево, если бы только глазки.

   Вот такая Элка хочет сегодня непременно прийти ко мне в дом. Сказала, что проездом, ну и проезжала бы мимо и дальше.

                                                         -3-

   Из семи ночей в неделе Панич ночевал дома только три или четыре. Сегодняшняя была из остатка. Где, скотина, опять завис? Еще во время развития наших отношений он меня «поставил в известность», что главное для него в жизни – свобода. Вот бы мне сразу спросить, какую свободу он имел в виду? Будучи феерически влюбленной думать об этом  я не хотела.

   Тогда все мечтали о свободе. Закончился «период застоя», летали в воздухе крамольные раньше мысли, дули пресловутые ветры перемен и само это слово вызывало приятные душе ассоциации, только разные. Про женскую свободу я, разумеется, могу рассказать больше. Но для меня на том возрастном витке это была довольно скудная свобода: не отчитываться перед мужем ни в чем, свободно распоряжаться своими деньгами и, главное, чтобы никто «не капал на мозги». Какую свободу имел в виду Панич, я до сих пор не осознала, хотя наш ребенок почти подросток. Вот только с течением жизни выяснилось, что мой любимый мужчина освободил себя от всего: зарабатывания денег, забот по хозяйству, мужской домашней работы, общения с сыном и от разговоров и вопросов с моей стороны. Чтобы понять, мне потребовался не один год. Да и как тут понять, когда человек ничего не говорит, а если сказал, то непременно наврал.

- Когда ты  отремонтируешь раковину?
- Летом.
   Конечно, раковину сделают и без него. А когда проблема исчезает, зачем и говорить об этом?
   Моя вторая свекровь – совершенно простая, из народа женщина, мудрая и справедливая по-своему. Она безумно любит своего первого сына – Панича и защищает его от всевозможных нападок. Любой поступок сына она оправдывает еще до того, как ему пришло в голову его совершить.
- Он сегодня дома не ночевал!
- Так у него же работа.
- Работа, а денег я не вижу.
- Деньги трудно зарабатывать, но он же старается.
- В новогоднюю ночь его нет дома!
- Так он же уехал по делам, а разве тебе не сказал?
- Он пригласил пятнадцать человек на свой день рождения, а самого привели в одиннадцать часов в непотребном виде!
- Так ведь день рождения один раз в году.
Ох, слепа материнская любовь, впрочем, она вообще без глаз.

                                                   -4-

   Запищал канарейкой телефон, наверное, мой ненаглядный вспомнил о семье.
- Элка звонила? Что сказала?
- Чтобы встретил и отвез подальше.
-А серьезно?
- Хочет культурную программу и насосаться коньяка из моих бокалов.
Гомерический хохот в ответ. Пока подобрел надо срочно потребовать помощь: «Заедь в магазин, купи что-то к столу».
- Я не успеваю, а куда она хотела пойти?
- Дорогой, тебе виднее. Думаю, что в оперу.
- Это же билеты надо. Слушай, позвони в театр, пусть оставят в кассе.
- Панич, блин, в магазин тебе некогда, за билетами некогда, а денег домой принести, чтобы твою Эллу кормить, тебе тоже некогда?
В ответ только гудки. Думай, что хочешь, делай, что хочешь. Ох, будешь ты у меня сегодня, Эллочка, жевать «картоху в мундирках» и чайком присербывать!

   …Снег метет не переставая, небо зимнее, свинцовое, вроде и не утро совсем. 3 сигареты, чашка кофе, чашка чаю, жалко ничего покрепче нет. Ни театра не хочется, ни коньяка в такой компании. Все – гормоны дурацкие. Говорят, что есть такие витамины для женщин, чтобы депрессия не возникала. Мне бы сейчас килограммчика полтора принять таких «колес» и сама бы театр устроила.

   Панич позвонил через три часа, сказал, что Элку встретил, отвез в гостиницу. Спросил: «Что с билетами?». Он даже не сомневался, что я уже подсуетилась и все устроила: ложа, царские места, кабриолет и т.д. Конечно пришлось разочаровать любимого.

   Никогда не пробовали много лет подряд иметь с мужем одностороннюю телефонную связь: он тебе может позвонить, когда захочет, а ты ему и когда необходимо не можешь? По всем известным мне телефонам Панич всегда отсутствовал. «Созвонимся» из его уст означало «Жди, Пенелопа».

   Положившись первый в жизни раз на предприимчивость своего супруга, я начала  потихоньку собираться в свет. Когда идешь не в простой театр, а в оперу зимой, всегда стоит одна проблема: как быть с обувью? Хорошо, если лимузин к подъезду подают! А по гололеду на шпильках не пробовали? Решила рискнуть. Менять обувь в театральном гардеробе я люблю еще меньше, чем ходить на цыпочках с риском расквасить тщательно загримированный по всем визажным правилам нос.

   Выбор вечерних туалетов под шпильку у меня, как у среднестатистической женщины, невелик. Прямо скажем, никакого выбора. Единственное вечернее платье из шкафа, в которое помещается сегодня мое эго и тело,- черное, бархатное, длинное. Вот так и пойду: яркая помада, восковое лицо, высокая прическа  и все черное, кроме жемчуга с золотом. Красноречиво для понятливых. 

   Панич, как всегда, опаздывал. Я уже выкурила дневную норму, напилась кофе так, что точно обеспечу театральному туалету план по сливаемой воде и бумаге, только, что делать с общественным клозетом в душе никто подсказать пока не мог. Двадцать раз проверена сумка, тридцать раз открыта и закрыта золотая сумочка для театра. Звонок! На часах 17.45. Ехать минут сорок, если без пробок. Билетов, разумеется, нет. Что сегодня дают, тоже неизвестно, впрочем, мне все равно, лишь бы не «Евгений Онегин» на украинском языке, а Паничу – вообще все оперы и балеты как длинная колыбельная.

   Мы как-то выбрались на «Онегина» впятером: моя подружка  с дочкой Машей, я с Антоном и Панич. Дети сидели в первом ряду, мы – сразу за ними, во втором, крайнее место с прохода занимал Панич. Когда он после увертюры засопел, я не удивилась: музыка красивая  и сошла за колыбельную. В том спектакле партию Ольги пела другая моя подружка – Анжела. Я от ее меццо-сопрано всегда тихо улетала, а тут еще действие, декорации. Конечно,  глаза и мысли были только на сцене, за сновиденьями любимого я следить не могла. Перед арией Ольги оркестр, как обычно, взял паузу. В зале тишина, какая бывает только в опере при смене нот. И тут раздается рьяный, грудной, семейный храп! Если бы оркестр отреагировал на него, как на дирижерскую палочку, я бы мало удивилась, - сидели мы в трех метрах от фагота. Но первыми были Машка с Антоном. Они резво обернулись, Машка – хихикая, а Антон сверкнул карими глазами на ведущего себя в диссонанс со всем залом родного папулю и я увидела, что ему стыдно перед Машкой за невежу, который "охрапел» высокое слово «Искусство».  
Стерпеть было невозможно и я ткнула локтем в бок нерадивого супруга, не ожидая, что тычок окажется сильным. Хотя я – девушка крепкая и конный спорт оставил след на мускулах, но лучше бы я этого не делала. Любимый покачнулся и легко сковырнулся с кресла в проход. У меня потекли слезы. Ирка спрятала голову в колени. Дети сползли по сиденьям от беззвучного хохота, а зал заржал.

Дирижер – женщина не повела даже бровью, только постучала палочкой по пюпитру. Из оркестра только литавры закрылись латунью и тоже тряслись от смеха. Фагот зажмурился и скривил гримасу,  а кларнет, молодой парень, улыбался и показывал нам большой палец, что наверное означало восхищение нашей славной семейкой. С тех пор Панича  в оперу не брали. Зачем насиловать тело, которому выспаться не дают. 


                                                 -5-

   Мы  почти подъехали к театру, но Панич остановил машину на соседней улочке возле какого-то кафе. Всю дорогу я не спрашивала, где он собирается стрелять билеты.
«Подожди, я сейчас», - сказал он и вышел из машины. Сугробов намело. На краю тротуара кучи грязного дорожного снега. Выходить из теплой машины совсем не было желания. Однако то, что я увидела за высокой грязной кучей,  заставило меня забыть про дорогие шпильки, колготы за тридцать долларов и все возможные травмы. На фоне черной, с разноцветными огоньками витрины кафе показалась голова «пожилой мартышки» - так я ее сразу окрестила. Губки – бантиком, детская челочка и хвостик, а личико сморщено от природы. Такие мордочки бывают у лилипуток. Видимо это официантка из кафе. «Пожилая» - не признак возраста, а недостаток ужимок: ну, усталая уже мартышка. Она чмокнула моего мужа в щечку, нагадила помадой и протянула ему какую – то бумажонку.

    Как тут усидеть! Я вышла из машины на скользкую дорогу ( во всех смыслах этого слова). Пересечь сугроб мне помог дядечка – майор, которого я назвала «товарищем майором», мгновенно оценив, какое  это емкое слово – товарищ. На что он сказал, что такую королеву, если бы позволила, перенес бы на руках. Жалко, момент для комплиментов был неподходящим, порыва я не оценила, поскольку физиономия у «пожилой мартышки» пылала как печка – буржуйка, глазки лоснились, еще бы чуть- чуть и она легла бы прямо в сугроб, раздвинув свои ножки – тычки с острыми коленками.

   Я царственно и величаво приближалась. Длинная шуба выгодно меня стройнила, ветер не портил прическу, а про шпильки я забыла.
- Дорогой, ты слишком долго. Ты не забыл, что нас ждут?
Отвисшая челюсть была только одна. Я всегда поражалась умению Панича так скашивать нашкодившие глазки в сторону, что виноватыми становились все вокруг. В данном случае – бедная мартышка. Она засучила ножками в мини юбочке и летних туфельках ( как бы не описалась от страха – промелькнуло у меня ).  «Познакомься, Люда, это – моя жена», - хрипло сказал Панич.
- Дорогой, раз мы уже у кафе, может съедим что-то сладенькое, думаю, у нас найдется несколько минут, - прошелестела я, не замечая протянутую мне замерзшую ручонку.

- Ничего свежего нет! - пропищала мартышка и задрожала мелкой дрожью.
- Что же у вас, милочка, за кафе, где нет ничего свежего? – с сожалением покачала я головой, - «Пойдем, милый, я не хочу потом бороться с твоим гастритом».
   Через сугроб он меня, буквально, перенес. Я молчала. Он молчал минут десять, пока доехали до касс.
- Она мне дала…
- Да. На здоровье, дорогой, оборвала я его жалкую попытку оправдаться,- все, что она тебе дала – твое, а я просто хотела пирожное пожевать. Теперь придется тебе вести меня в буфет и кормить бутербродами с икрой.

                                                       -6-

   Элка с Вадиком стояли у колонны и дружно топали ногами. «Это вам не теплая Венгрия», - подумала я, надела радостную улыбку и пошла вперед.
   Конечно, мы почти опоздали, хотя Панич и взял билеты в кассе по мартышкиной записке. Уже дали второй звонок. Места нам достались далеко не лучшие: два – в дальнем партере, и два тоже в партере, но в разных концах зала. Программки нет, что за опера – не знаю ( на сегодняшних эмоциях легко не заметить огромный плакат с названием над входом в театр), рядом сидит грымза, такая уж точно ни программкой, ни биноклем не поделиться. Свет погас. Остается заснуть как Панич и проснуться в антракте, к буфету.

   Увертюра показала, что давали «Жизнь за царя». Уже полегче, хотя бы знаю о чем могут петь. Долго вспоминала, кляня свое невежество и память, - кто автор, но кроме красивой фамилии «Дзефирелли», в голове не было ни одной русской. Но это же не кинотеатр, в конце концов. К антракту я почти была уверена, что автор – Глинка, но мучили противоречия: а может все – таки Мусоргский. Интересно узнать у наших высоких гостей, они хоть такие фамилии слышали? Знаю, что Панич их точно не различит, а Элка?

   А Элка в буфете набросилась на икру как умирающая от анемии. Я, посмотрев на цену, решила ограничиться шоколадом, тем более, что настроение от него поднимается.
А у наших гостей от зарубежной жизни стали появляться иностранные привычки: если жрать «на шару», то обязательно много и дорого. Как в ресторан пригласить дорогого друга с женой – в голову не придет. А как в гости к дорогому другу в двухкомнатную квартиру, на ночь глядя и с пустыми руками, - это нормальный постсовдеповский зарубежный этикет. Хочется посмотреть, как там у них ходят в гости (или вообще не ходят?)

   Элка, в лучшем случае, придет с бутылкой недорогого вина, хотя сама пьет только коньяк, а уж про что- нибудь сладенькое для ребенка, не вспомнила никогда.
   Когда мы приехали домой, Антон уже спал и в сладеньком необходимости не было, но я все равно не могла смирить свой внутренний протест элкиному скупердяйству. А когда Панич начал разгружать кулек из багажника (успел все же в магазин), то я еще раз убедилась, что семья для него – ничто. Важны друзья, его отношения с ними, его репутация щедрого, шикарного мужика, удачливого бизнесмена. Правда, удач я не видела лет восемь, а уж большая удача с нами знакома не была и в гости не ходила.
… Сидели за столом, вкусно ели, пошла по кругу вторая бутылка коньяка. Говорили только Элка и Панич. Вадик тихо сосал коньячок и ел мой фирменный пирог.
   Почему большинство мужчин никогда не похвалят хозяйку за то, что приложила свои ручки к такой вкуснятине? В лучшем случае, скажут «спасибо» или «нормально». А если эта самая хозяйка вместо корицы сверху посыпала бы пирог красным перцем, да еще погуще, для цвета и аромата? Просто пачки одного цвета, вот и перепутала. Но пирог был с яблоками и посыпан корицей, и пах не всю квартиру и большой коридор, заглушая запах сигаретного дыма и кошачьего туалета, который я целенаправленно не стала мыть, когда пришли. Хотели ночью в гости и «на шару», - нюхайте.

   Вадим посматривал на меня с непониманием, пытался встретиться глазами, но я упорно не давала ему такой возможности. Если бы  взгляды встретились, он бы поднялся и ушел в три секунды,  а я ему, все-таки, симпатизировала. Если уж ссориться, то с Элкой. Вот просто так, по – бабски взять и побить горшки надолго, лучше навсегда. Зачем она в моей жизни? Каким боком касается? Мне она никогда не была нужна. Мне опротивела роль, которую приходилось играть долгие годы.

   Или она глупая, или слепая? С Паничем она говорит об оффшорных зонах, о стабильности каких-то валют, о возможных изменениях в финансовой политике какого-то швейцарского банка?  Я ничего не знаю об элкиных делах, о ее доходах и счетах. Об этом не принято спрашивать, да мне и неинтересно. А по поводу счетов господина Панича у меня есть печальная информация.

   Когда нашему сыну исполнился год, Панич открыл счет  в крупном банке и положил тысячу долларов в качестве подарка. На то время сумма было крупной. Я радовалась, такая забота о будущем ребенка умиляла. Проценты там хорошие, если еще пополнять периодически, то к совершеннолетию будет небольшой капитальчик. На второй и третий год Панич тоже дарил Антону долгоиграющие финансовые вливания. Я деликатно не интересовалась ни номером счета, ни возможностью снять деньги, полностью доверяла мужу. А через восемь лет финансовое положение семьи сильно пошатнулось. Я стала зарабатывать сама, где могла и как могла, ведя при этом все домашнее хозяйство. Панич денег вообще не приносил,- хорошо, что жена работает, можно расслабиться. А тут путевка выгодная подвернулась для ребенка. Ну и вспомнила я о детских дареных деньгах. Сними, говорю, хоть пятьсот долларов.

   Сначала он отговаривался: « Завтра, еще раз завтра, подожди пару дней, я сам съезжу, зачем снимать и т.д.»
А чего ждать, если пора деньги за путевку вносить? В общем, пришлось проявить несвойственную мне настойчивость, в банк мы поехали вместе. Всю дорогу он меня уговаривал, что все хорошо, пока не выяснилось, что все плохо. На что он надеялся, я не знаю. А в банке выяснилось, что счета такого вообще не было, что был счет на имя Панича, на маленькую сумму, который был закрыт много лет назад. И даже после такой информации он жалко тряс детской метрикой перед носом оператора, требуя опять все проверить. Я вышла на улицу. Лучше бы я ничего не знала, тогда  бы сейчас не было так пусто в душе. Домой ехали молча. Если бы он опять начал мне что-то врать, я бы его ударила.

   За три дня депрессии и совершенно опущенных рук я поняла, что от светлого образа Панича осталась только тонюсенькая серебряная ниточка, которая нас еще связывала – это сын. Хотя, чему может научить ребенка такой лжец?
… А эта дура Элка советует Паничу, в какой банк лучше деньги вкладывать.
Я взяла бокал с коньяком, сигарету и подошла к окну. Хотелось опьянеть, но коньяк не брал, только голова начала болеть.
- Что с тобой происходит? – тихо подошел Вадим, взял меня за локоть и спросил на ушко.
- Я сейчас докурю, Вадик, и пойду спать, а вы тут сами.
- Ты не ответила.
- Мне нечего тебе сказать.
- Похоже, что вы поссорились.
«Мы никогда не ссоримся»,- сказала я вслух, а про себя подумала, что мы просто молчим или не общаемся долгое время. Например, когда денег стало нехватать, я начала искать работу,- Панич был против. Говорил, что нужно воспитывать ребенка, заниматься хозяйством, что я вообще не должна работать. Но кому нужны эти дешевые «понты», когда не знаешь, хватит ли завтра денег на продукты?

   Я нашла работу. Прошла большой конкурс, была собой довольна. Сын ходил в садик, забирала его няня,  услуги которой я смогла оплачивать. Зарплата была достаточной, работа интересной. Я расцвела как майский пион, а Панич перестал со мной разговаривать, заодно и деньги давать перестал. Совсем. А я и не спрашивала. Тогда уже начала расти во мне эта трещина: в первый раз я подумала о том, чтобы расстаться совсем…

   Я ушла спать. Прикоснулась головой к подушке и мгновенно  провалилась в тяжелый сон, где смеялась «пожилая мартышка», балабонила ненавистная Элка, тянулся ко мне руками Вадик, уплывали куда-то бутерброды с икрой вместе с ценниками, тек из крана в моей ванной дорогой коньяк и вместе с ним лились из моих неумытых глаз слезы. «Что-то надо менять в своей жизни, дорогая»,- говорил мне кто-то большой и добрый.
… «А ведь ты ее любишь, Панич», - говорила на кухне пьяная Элка «Только привык к тому, что она с тобой. А убери ее,- помрешь один. Жаль, что она тебя уже не любит, опустели глаза, даже я заметила.»

Элка выпила еще рюмку. Когда она пьянела, то начинала слегка шепелявить. Язык сразу выдавал ее состояние. Вадика на кухне не было, кажется, он вообще ушел. Панич сидел упираясь в стол локтями, подпирая ладонями голову и масляно щуря алкогольные глазки.
- А ты знаешь, дорогой, что такое мужик без бабы. Это точно хуже, чем наоборот. Он как водяная мельница без реки. Женщина – это источник энергии, который наполняет все вокруг, если в семье все хорошо. Я же тебя знаю (Элка икнула) много лет. Ты когда-то мне нравился, даже любила, наверное. Ты сходился и расходился с женами, оставлял за собой пустоту и обиды. Я смотрела на это годами и сотни раз сказала «спасибо» судьбе, что отвела меня от тебя, как от любовника и мужа. Ты – разрушитель, Панич. Не знаю, что у тебя с ней произошло, но, думаю, что здесь ты нагадил побольше, чем своим бывшим.

   Панич закрыл глаза. Седой, с уже хорошо заметными морщинами мужчина пятидесяти с хвостиком лет, молчал.
Он не любил таких разговоров, это я знала точно. Всегда уходил от темы, отшучивался – вечный кузнечик, одиночка по – жизни. Степной волк, как у Германа Гессе, только там все под другим, благородным соусом, а здесь проза жизни без гарнира.
… Я стояла в коридоре, не дойдя до ванной нескольких метров. Неумытые глаза щипало от размокшей туши, это и заставило встать с постели. Босые ноги замерзли, а я боялась пошевелиться и упустить, не дослышать хоть одно слово из того, что говорила Элка. Она защищала МЕНЯ. Где же были раньше мои глаза?

1998г. Киев
                                                 

© Copyright: Мирика Родионова, 2014

Регистрационный номер №0185819

от 4 февраля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0185819 выдан для произведения: Маленькая повесть из сна.

-1-

   Сон был тяжелый, как будто тянущий изнутри что-то приносящее давнюю боль и переживания. После такого просыпаешься с больной головой и душой. Снился какой-то старый водный стадион с бассейном, где не было кафеля, а все сделано из крашеных в серый цвет досок, где трибуны-скамейки, где вода темна как речная. В этой воде было так много крупной рыбы, что я плавала, и тела касались гладкие и холодные рыбьи спины. Пахло, почему-то селедкой. Этот ненавистный с детства запах и приносил за собой беспокойную тяжесть, хотя не только запах. На трибуне, в компании незапоминающихся людей стоял Он. А рядом с ним красивая девушка. Я не видела лица, но вокруг нее создавалось ощущение красивой особи.

   Меня мучило, как  выйти из воды, если я «пахну» селедкой, у меня складки на ребрах и растяжки на животе и лицо в обрамлении мокрых волос совсем не такое красивое и молодое как у той, что стоит сейчас рядом с Ним.

   Допереживать свой комплекс до конца не позволил телефонный звонок. «Неужели ночь прошла и уже можно звонить?»- вопрос был еще во сне, но рука сунулась под подушку, где обычно ночевала трубка. 

-Алло, алло? Это Элла. Мы сегодня будем проездом, скажи Паничу, чтобы встретил как обычно. Ему не дозвониться. Он у тебя? Вечером мы у вас, может, сходим куда-нибудь, коньячка пососем, ну не без культурной программы, короче, ты все вкурила, моя дорогая? Отбой!

   Это все был скороговорный монолог, на каждый вопрос которого мой ответ был только «нет». Но Элку это совсем не интересовало: на ее пятидесятилетние амбиции желания других не влияли. Связь прекратилась, я кинула трубку на пуфик. От моих медленно просыпающихся эмоций она улетела дальше и загрохотала по паркету.

   Собака ткнулась мордой в закрытую дверь спальни, кот вспрыгнул на тумбу и начал точить когти о ствол дуба, а мне захотелось иметь руки Фрэдди Крюгера, чтобы расправиться и с Элкой, и с ее вечерним визитом и со всеми «элками», которые, как мне казалось, отнимали каждый день Его у меня.

                                                  -2-

  Утро началось веселенькое. Одна из моих подруг, находясь в подобной мрачности, любит говорить: «Игра гормонов калечит изнутри и без того ослабленный эмоциями женский организм». Наверное, скоро «критические дни», раз и сны такие снятся. Единственное спасение от такой «игры» -регулярная, сексуальная… Хотя с моим Паничем какая уж тут «регулярная»? Впрочем, регулярность присутствует, только период слишком вырос.

   …Еда-ребенку, мясо-собаке, сухой корм-коту, кофе и зеленый чай – себе и вприкуску мысли, мысли… В магазин, на базар, приготовить обед и что-то на ужин, тем более, что гости (нелегкая их принесла).

   Вот интересно, с Вадиком она приедет или одна? С тех пор как я знакома с этой парой, поняла, что Элка  своего мужа бережет. Как только почувствовала, что у нас взаимный интерес, то Вадик стал «всегда занят». Придумывались самые разные причины его неприезда вместе с ней из Будапешта, где они обитали последние восемь лет, или уже здесь, в городе, внезапно возникающие дела в посольстве и т.д. В общем, наши разговоры на кухне «два на два» Элку не радовали. Разговаривая с Паничем, она достаточно часто  косилась на меня с Вадиком,- о чем же это мы так много и оживленно говорим? Хоть мужа своего и не любишь, а все – таки свое, родное! Делиться не хочу! Это все правильно, но я же с ней делюсь?!  И спроси меня, все ли я знаю из того, что положено по статусу жены, так я смогу только саркастически усмехнуться.

   Элку я знаю лет девять. А с Паничем она общалась еще до меня. Только прожив год вместе, будучи  беременной с хорошо заметным «положением», я была удостоена чести – быть представленной Элке.

   Для беременной женщины на седьмом с хвостиком месяце я выглядела хорошо. Стройная с небольшим животиком, хорошая кожа, гладкие черные волосы, большие глаза, макияж в меру и всего двадцать пять лет. Но когда я увидела Элку с ее сорока двумя годами, то во мне заорали все комплексы из школьных лет: я была самая длинная в классе довольно долгий период времени; У всех  девченок среднего роста не было проблем с мальчиками, а моя первая любовь была короче на несколько сантиметров дефицитного мальчишеского роста. Да и Панич, что уж далеко ходить, гигантом не был. Моих каблуков его росточек не выдерживал.

   Элка бала маленькая. Говорят: «Маленькая собака до пенсии-щенок». Светлые кудряшки, круглое личико, маленькие ручки и ножки в кроссовках 35-го размера, кепочка на голове, из-под которой и торчали одуванчиком те самые кудряшки, миниатюрная фигурка… Короче, мне такой никогда уже не быть.

   На руках меня носил только папа и первый муж, да и то пару раз. Панич попробовал то же самое и быстро поставил обратно  Наверное подумал: «Лучше я буду тебя возить». И, на самом деле, возил, - машина у него уже была, пусть не новая, но с ремонтом, а у всех моих подруг не было никаких машин, даже стиральных, поэтому я чувствовала себя неплохо.

   В общем,  по отношению к Элке  во мне еще тогда зародились и проросли стойкие нелюбовь и неприятие, впрочем, хорошо мною скрываемые во имя семейного благополучия. Все женщины – актрисы, а у меня ролевое поведение было развито с юных лет.

   Больше всего были неприятны и вызывали раздражение ее с Паничем поцелуйчики при встрече и расставании, (такой себе Брежнев с кудряшками в миниатюре), дежурное кокетство, которое у женщин не воспитывается, а впитывается обычно с молоком матери, с генами. Так может вести себя только маленькая женщинка-блондинка. Она была из Его жизни до меня, а все, что было у него раньше вызывало тупую, мерзкую ревность и чувство собственницы. Я знала, что ангелом он не был: три жены и …надцать  «не жен» говорили сами за себя. Да и сейчас его глазки так и просятся налево, если бы только глазки.

   Вот такая Элка хочет сегодня непременно прийти ко мне в дом. Сказала, что проездом, ну и проезжала бы мимо и дальше.

                                                         -3-

   Из семи ночей в неделе Панич ночевал дома только три или четыре. Сегодняшняя была из остатка. Где, скотина, опять завис? Еще во время развития наших отношений он меня «поставил в известность», что главное для него в жизни – свобода. Вот бы мне сразу спросить, какую свободу он имел в виду? Будучи феерически влюбленной думать об этом  я не хотела.

   Тогда все мечтали о свободе. Закончился «период застоя», летали в воздухе крамольные раньше мысли, дули пресловутые ветры перемен и само это слово вызывало приятные душе ассоциации, только разные. Про женскую свободу я, разумеется, могу рассказать больше. Но для меня на том возрастном витке это была довольно скудная свобода: не отчитываться перед мужем ни в чем, свободно распоряжаться своими деньгами и, главное, чтобы никто «не капал на мозги». Какую свободу имел в виду Панич, я до сих пор не осознала, хотя наш ребенок почти подросток. Вот только с течением жизни выяснилось, что мой любимый мужчина освободил себя от всего: зарабатывания денег, забот по хозяйству, мужской домашней работы, общения с сыном и от разговоров и вопросов с моей стороны. Чтобы понять, мне потребовался не один год. Да и как тут понять, когда человек ничего не говорит, а если сказал, то непременно наврал.

- Когда ты  отремонтируешь раковину?
- Летом.
   Конечно, раковину сделают и без него. А когда проблема исчезает, зачем и говорить об этом?
   Моя вторая свекровь – совершенно простая, из народа женщина, мудрая и справедливая по-своему. Она безумно любит своего первого сына – Панича и защищает его от всевозможных нападок. Любой поступок сына она оправдывает еще до того, как ему пришло в голову его совершить.
- Он сегодня дома не ночевал!
- Так у него же работа.
- Работа, а денег я не вижу.
- Деньги трудно зарабатывать, но он же старается.
- В новогоднюю ночь его нет дома!
- Так он же уехал по делам, а разве тебе не сказал?
- Он пригласил пятнадцать человек на свой день рождения, а самого привели в одиннадцать часов в непотребном виде!
- Так ведь день рождения один раз в году.
Ох, слепа материнская любовь, впрочем, она вообще без глаз.

                                                   -4-

   Запищал канарейкой телефон, наверное, мой ненаглядный вспомнил о семье.
- Элка звонила? Что сказала?
- Чтобы встретил и отвез подальше.
-А серьезно?
- Хочет культурную программу и насосаться коньяка из моих бокалов.
Гомерический хохот в ответ. Пока подобрел надо срочно потребовать помощь: «Заедь в магазин, купи что-то к столу».
- Я не успеваю, а куда она хотела пойти?
- Дорогой, тебе виднее. Думаю, что в оперу.
- Это же билеты надо. Слушай, позвони в театр, пусть оставят в кассе.
- Панич, блин, в магазин тебе некогда, за билетами некогда, а денег домой принести, чтобы твою Эллу кормить, тебе тоже некогда?
В ответ только гудки. Думай, что хочешь, делай, что хочешь. Ох, будешь ты у меня сегодня, Эллочка, жевать «картоху в мундирках» и чайком присербывать!

   …Снег метет не переставая, небо зимнее, свинцовое, вроде и не утро совсем. 3 сигареты, чашка кофе, чашка чаю, жалко ничего покрепче нет. Ни театра не хочется, ни коньяка в такой компании. Все – гормоны дурацкие. Говорят, что есть такие витамины для женщин, чтобы депрессия не возникала. Мне бы сейчас килограммчика полтора принять таких «колес» и сама бы театр устроила.

   Панич позвонил через три часа, сказал, что Элку встретил, отвез в гостиницу. Спросил: «Что с билетами?». Он даже не сомневался, что я уже подсуетилась и все устроила: ложа, царские места, кабриолет и т.д. Конечно пришлось разочаровать любимого.

   Никогда не пробовали много лет подряд иметь с мужем одностороннюю телефонную связь: он тебе может позвонить, когда захочет, а ты ему и когда необходимо не можешь? По всем известным мне телефонам Панич всегда отсутствовал. «Созвонимся» из его уст означало «Жди, Пенелопа».

   Положившись первый в жизни раз на предприимчивость своего супруга, я начала  потихоньку собираться в свет. Когда идешь не в простой театр, а в оперу зимой, всегда стоит одна проблема: как быть с обувью? Хорошо, если лимузин к подъезду подают! А по гололеду на шпильках не пробовали? Решила рискнуть. Менять обувь в театральном гардеробе я люблю еще меньше, чем ходить на цыпочках с риском расквасить тщательно загримированный по всем визажным правилам нос.

   Выбор вечерних туалетов под шпильку у меня, как у среднестатистической женщины, невелик. Прямо скажем, никакого выбора. Единственное вечернее платье из шкафа, в которое помещается сегодня мое эго и тело,- черное, бархатное, длинное. Вот так и пойду: яркая помада, восковое лицо, высокая прическа  и все черное, кроме жемчуга с золотом. Красноречиво для понятливых. 

   Панич, как всегда, опаздывал. Я уже выкурила дневную норму, напилась кофе так, что точно обеспечу театральному туалету план по сливаемой воде и бумаге, только, что делать с общественным клозетом в душе никто подсказать пока не мог. Двадцать раз проверена сумка, тридцать раз открыта и закрыта золотая сумочка для театра. Звонок! На часах 17.45. Ехать минут сорок, если без пробок. Билетов, разумеется, нет. Что сегодня дают, тоже неизвестно, впрочем, мне все равно, лишь бы не «Евгений Онегин» на украинском языке, а Паничу – вообще все оперы и балеты как длинная колыбельная.

   Мы как-то выбрались на «Онегина» впятером: моя подружка  с дочкой Машей, я с Антоном и Панич. Дети сидели в первом ряду, мы – сразу за ними, во втором, крайнее место с прохода занимал Панич. Когда он после увертюры засопел, я не удивилась: музыка красивая  и сошла за колыбельную. В том спектакле партию Ольги пела другая моя подружка – Анжела. Я от ее меццо-сопрано всегда тихо улетала, а тут еще действие, декорации. Конечно,  глаза и мысли были только на сцене, за сновиденьями любимого я следить не могла. Перед арией Ольги оркестр, как обычно, взял паузу. В зале тишина, какая бывает только в опере при смене нот. И тут раздается рьяный, грудной, семейный храп! Если бы оркестр отреагировал на него, как на дирижерскую палочку, я бы мало удивилась, - сидели мы в трех метрах от фагота. Но первыми были Машка с Антоном. Они резво обернулись, Машка – хихикая, а Антон сверкнул карими глазами на ведущего себя в диссонанс со всем залом родного папулю и я увидела, что ему стыдно перед Машкой за невежу, который "охрапел» высокое слово «Искусство».  
Стерпеть было невозможно и я ткнула локтем в бок нерадивого супруга, не ожидая, что тычок окажется сильным. Хотя я – девушка крепкая и конный спорт оставил след на мускулах, но лучше бы я этого не делала. Любимый покачнулся и легко сковырнулся с кресла в проход. У меня потекли слезы. Ирка спрятала голову в колени. Дети сползли по сиденьям от беззвучного хохота, а зал заржал.

Дирижер – женщина не повела даже бровью, только постучала палочкой по пюпитру. Из оркестра только литавры закрылись латунью и тоже тряслись от смеха. Фагот зажмурился и скривил гримасу,  а кларнет, молодой парень, улыбался и показывал нам большой палец, что наверное означало восхищение нашей славной семейкой. С тех пор Панича  в оперу не брали. Зачем насиловать тело, которому выспаться не дают. 


                                                 -5-

   Мы  почти подъехали к театру, но Панич остановил машину на соседней улочке возле какого-то кафе. Всю дорогу я не спрашивала, где он собирается стрелять билеты.
«Подожди, я сейчас», - сказал он и вышел из машины. Сугробов намело. На краю тротуара кучи грязного дорожного снега. Выходить из теплой машины совсем не было желания. Однако то, что я увидела за высокой грязной кучей,  заставило меня забыть про дорогие шпильки, колготы за тридцать долларов и все возможные травмы. На фоне черной, с разноцветными огоньками витрины кафе показалась голова «пожилой мартышки» - так я ее сразу окрестила. Губки – бантиком, детская челочка и хвостик, а личико сморщено от природы. Такие мордочки бывают у лилипуток. Видимо это официантка из кафе. «Пожилая» - не признак возраста, а недостаток ужимок: ну, усталая уже мартышка. Она чмокнула моего мужа в щечку, нагадила помадой и протянула ему какую – то бумажонку.

    Как тут усидеть! Я вышла из машины на скользкую дорогу ( во всех смыслах этого слова). Пересечь сугроб мне помог дядечка – майор, которого я назвала «товарищем майором», мгновенно оценив, какое  это емкое слово – товарищ. На что он сказал, что такую королеву, если бы позволила, перенес бы на руках. Жалко, момент для комплиментов был неподходящим, порыва я не оценила, поскольку физиономия у «пожилой мартышки» пылала как печка – буржуйка, глазки лоснились, еще бы чуть- чуть и она легла бы прямо в сугроб, раздвинув свои ножки – тычки с острыми коленками.

   Я царственно и величаво приближалась. Длинная шуба выгодно меня стройнила, ветер не портил прическу, а про шпильки я забыла.
- Дорогой, ты слишком долго. Ты не забыл, что нас ждут?
Отвисшая челюсть была только одна. Я всегда поражалась умению Панича так скашивать нашкодившие глазки в сторону, что виноватыми становились все вокруг. В данном случае – бедная мартышка. Она засучила ножками в мини юбочке и летних туфельках ( как бы не описалась от страха – промелькнуло у меня ).  «Познакомься, Люда, это – моя жена», - хрипло сказал Панич.
- Дорогой, раз мы уже у кафе, может съедим что-то сладенькое, думаю, у нас найдется несколько минут, - прошелестела я, не замечая протянутую мне замерзшую ручонку.

- Ничего свежего нет! - пропищала мартышка и задрожала мелкой дрожью.
- Что же у вас, милочка, за кафе, где нет ничего свежего? – с сожалением покачала я головой, - «Пойдем, милый, я не хочу потом бороться с твоим гастритом».
   Через сугроб он меня, буквально, перенес. Я молчала. Он молчал минут десять, пока доехали до касс.
- Она мне дала…
- Да. На здоровье, дорогой, оборвала я его жалкую попытку оправдаться,- все, что она тебе дала – твое, а я просто хотела пирожное пожевать. Теперь придется тебе вести меня в буфет и кормить бутербродами с икрой.

                                                       -6-

   Элка с Вадиком стояли у колонны и дружно топали ногами. «Это вам не теплая Венгрия», - подумала я, надела радостную улыбку и пошла вперед.
   Конечно, мы почти опоздали, хотя Панич и взял билеты в кассе по мартышкиной записке. Уже дали второй звонок. Места нам достались далеко не лучшие: два – в дальнем партере, и два тоже в партере, но в разных концах зала. Программки нет, что за опера – не знаю ( на сегодняшних эмоциях легко не заметить огромный плакат с названием над входом в театр), рядом сидит грымза, такая уж точно ни программкой, ни биноклем не поделиться. Свет погас. Остается заснуть как Панич и проснуться в антракте, к буфету.

   Увертюра показала, что давали «Жизнь за царя». Уже полегче, хотя бы знаю о чем могут петь. Долго вспоминала, кляня свое невежество и память, - кто автор, но кроме красивой фамилии «Дзефирелли», в голове не было ни одной русской. Но это же не кинотеатр, в конце концов. К антракту я почти была уверена, что автор – Глинка, но мучили противоречия: а может все – таки Мусоргский. Интересно узнать у наших высоких гостей, они хоть такие фамилии слышали? Знаю, что Панич их точно не различит, а Элка?

   А Элка в буфете набросилась на икру как умирающая от анемии. Я, посмотрев на цену, решила ограничиться шоколадом, тем более, что настроение от него поднимается.
А у наших гостей от зарубежной жизни стали появляться иностранные привычки: если жрать «на шару», то обязательно много и дорого. Как в ресторан пригласить дорогого друга с женой – в голову не придет. А как в гости к дорогому другу в двухкомнатную квартиру, на ночь глядя и с пустыми руками, - это нормальный постсовдеповский зарубежный этикет. Хочется посмотреть, как там у них ходят в гости (или вообще не ходят?)

   Элка, в лучшем случае, придет с бутылкой недорогого вина, хотя сама пьет только коньяк, а уж про что- нибудь сладенькое для ребенка, не вспомнила никогда.
   Когда мы приехали домой, Антон уже спал и в сладеньком необходимости не было, но я все равно не могла смирить свой внутренний протест элкиному скупердяйству. А когда Панич начал разгружать кулек из багажника (успел все же в магазин), то я еще раз убедилась, что семья для него – ничто. Важны друзья, его отношения с ними, его репутация щедрого, шикарного мужика, удачливого бизнесмена. Правда, удач я не видела лет восемь, а уж большая удача с нами знакома не была и в гости не ходила.
… Сидели за столом, вкусно ели, пошла по кругу вторая бутылка коньяка. Говорили только Элка и Панич. Вадик тихо сосал коньячок и ел мой фирменный пирог.
   Почему большинство мужчин никогда не похвалят хозяйку за то, что приложила свои ручки к такой вкуснятине? В лучшем случае, скажут «спасибо» или «нормально». А если эта самая хозяйка вместо корицы сверху посыпала бы пирог красным перцем, да еще погуще, для цвета и аромата? Просто пачки одного цвета, вот и перепутала. Но пирог был с яблоками и посыпан корицей, и пах не всю квартиру и большой коридор, заглушая запах сигаретного дыма и кошачьего туалета, который я целенаправленно не стала мыть, когда пришли. Хотели ночью в гости и «на шару», - нюхайте.

   Вадим посматривал на меня с непониманием, пытался встретиться глазами, но я упорно не давала ему такой возможности. Если бы  взгляды встретились, он бы поднялся и ушел в три секунды,  а я ему, все-таки, симпатизировала. Если уж ссориться, то с Элкой. Вот просто так, по – бабски взять и побить горшки надолго, лучше навсегда. Зачем она в моей жизни? Каким боком касается? Мне она никогда не была нужна. Мне опротивела роль, которую приходилось играть долгие годы.

   Или она глупая, или слепая? С Паничем она говорит об оффшорных зонах, о стабильности каких-то валют, о возможных изменениях в финансовой политике какого-то швейцарского банка?  Я ничего не знаю об элкиных делах, о ее доходах и счетах. Об этом не принято спрашивать, да мне и неинтересно. А по поводу счетов господина Панича у меня есть печальная информация.

   Когда нашему сыну исполнился год, Панич открыл счет  в крупном банке и положил тысячу долларов в качестве подарка. На то время сумма было крупной. Я радовалась, такая забота о будущем ребенка умиляла. Проценты там хорошие, если еще пополнять периодически, то к совершеннолетию будет небольшой капитальчик. На второй и третий год Панич тоже дарил Антону долгоиграющие финансовые вливания. Я деликатно не интересовалась ни номером счета, ни возможностью снять деньги, полностью доверяла мужу. А через восемь лет финансовое положение семьи сильно пошатнулось. Я стала зарабатывать сама, где могла и как могла, ведя при этом все домашнее хозяйство. Панич денег вообще не приносил,- хорошо, что жена работает, можно расслабиться. А тут путевка выгодная подвернулась для ребенка. Ну и вспомнила я о детских дареных деньгах. Сними, говорю, хоть пятьсот долларов.

   Сначала он отговаривался: « Завтра, еще раз завтра, подожди пару дней, я сам съезжу, зачем снимать и т.д.»
А чего ждать, если пора деньги за путевку вносить? В общем, пришлось проявить несвойственную мне настойчивость, в банк мы поехали вместе. Всю дорогу он меня уговаривал, что все хорошо, пока не выяснилось, что все плохо. На что он надеялся, я не знаю. А в банке выяснилось, что счета такого вообще не было, что был счет на имя Панича, на маленькую сумму, который был закрыт много лет назад. И даже после такой информации он жалко тряс детской метрикой перед носом оператора, требуя опять все проверить. Я вышла на улицу. Лучше бы я ничего не знала, тогда  бы сейчас не было так пусто в душе. Домой ехали молча. Если бы он опять начал мне что-то врать, я бы его ударила.

   За три дня депрессии и совершенно опущенных рук я поняла, что от светлого образа Панича осталась только тонюсенькая серебряная ниточка, которая нас еще связывала – это сын. Хотя, чему может научить ребенка такой лжец?
… А эта дура Элка советует Паничу, в какой банк лучше деньги вкладывать.
Я взяла бокал с коньяком, сигарету и подошла к окну. Хотелось опьянеть, но коньяк не брал, только голова начала болеть.
- Что с тобой происходит? – тихо подошел Вадим, взял меня за локоть и спросил на ушко.
- Я сейчас докурю, Вадик, и пойду спать, а вы тут сами.
- Ты не ответила.
- Мне нечего тебе сказать.
- Похоже, что вы поссорились.
«Мы никогда не ссоримся»,- сказала я вслух, а про себя подумала, что мы просто молчим или не общаемся долгое время. Например, когда денег стало нехватать, я начала искать работу,- Панич был против. Говорил, что нужно воспитывать ребенка, заниматься хозяйством, что я вообще не должна работать. Но кому нужны эти дешевые «понты», когда не знаешь, хватит ли завтра денег на продукты?

   Я нашла работу. Прошла большой конкурс, была собой довольна. Сын ходил в садик, забирала его няня,  услуги которой я смогла оплачивать. Зарплата была достаточной, работа интересной. Я расцвела как майский пион, а Панич перестал со мной разговаривать, заодно и деньги давать перестал. Совсем. А я и не спрашивала. Тогда уже начала расти во мне эта трещина: в первый раз я подумала о том, чтобы расстаться совсем…

   Я ушла спать. Прикоснулась головой к подушке и мгновенно  провалилась в тяжелый сон, где смеялась «пожилая мартышка», балабонила ненавистная Элка, тянулся ко мне руками Вадик, уплывали куда-то бутерброды с икрой вместе с ценниками, тек из крана в моей ванной дорогой коньяк и вместе с ним лились из моих неумытых глаз слезы. «Что-то надо менять в своей жизни, дорогая»,- говорил мне кто-то большой и добрый.
… «А ведь ты ее любишь, Панич», - говорила на кухне пьяная Элка «Только привык к тому, что она с тобой. А убери ее,- помрешь один. Жаль, что она тебя уже не любит, опустели глаза, даже я заметила.»

Элка выпила еще рюмку. Когда она пьянела, то начинала слегка шепелявить. Язык сразу выдавал ее состояние. Вадика на кухне не было, кажется, он вообще ушел. Панич сидел упираясь в стол локтями, подпирая ладонями голову и масляно щуря алкогольные глазки.
- А ты знаешь, дорогой, что такое мужик без бабы. Это точно хуже, чем наоборот. Он как водяная мельница без реки. Женщина – это источник энергии, который наполняет все вокруг, если в семье все хорошо. Я же тебя знаю (Элка икнула) много лет. Ты когда-то мне нравился, даже любила, наверное. Ты сходился и расходился с женами, оставлял за собой пустоту и обиды. Я смотрела на это годами и сотни раз сказала «спасибо» судьбе, что отвела меня от тебя, как от любовника и мужа. Ты – разрушитель, Панич. Не знаю, что у тебя с ней произошло, но, думаю, что здесь ты нагадил побольше, чем своим бывшим.

   Панич закрыл глаза. Седой, с уже хорошо заметными морщинами мужчина пятидесяти с хвостиком лет, молчал.
Он не любил таких разговоров, это я знала точно. Всегда уходил от темы, отшучивался – вечный кузнечик, одиночка по – жизни. Степной волк, как у Германа Гессе, только там все под другим, благородным соусом, а здесь проза жизни без гарнира.
… Я стояла в коридоре, не дойдя до ванной нескольких метров. Неумытые глаза щипало от размокшей туши, это и заставило встать с постели. Босые ноги замерзли, а я боялась пошевелиться и упустить, не дослышать хоть одно слово из того, что говорила Элка. Она защищала МЕНЯ. Где же были раньше мои глаза?

1998г. Киев
                                                 
 
Рейтинг: +4 302 просмотра
Комментарии (3)
Лариса Чайка # 4 февраля 2014 в 23:03 0
Вот она жизнь без прикрас,какая есть.Очень легко и интересно читалось.Спасибо ,Марика!
Влад Устимов # 5 февраля 2014 в 08:55 +1
Замечательная, пронзительная вещь. Мастерски изложена звеняще-искренняя исповедь. Ясный и живой язык. Впечатлен и покорен. Да исполнятся Ваши желания!
Серов Владимир # 7 февраля 2014 в 00:01 0
Хороший рассказ! super