Луна!

    Луна!

( В.Исаков)

  Поезд с заиндевелыми чёрными  стеклами  окон спящих  вагонов  подошел к перрону   вокзала  запыхавшись:  опоздал на  целых  пять минут.  Локомотив  под  ледяным ночным  светом  перронных чугунных фонарей  краснел  от стыда за  свою нерасторопность  яркой  люминесцентной краской. Вчера  мороз  совсем обнаглел  и  хватал своими руками   под  сорок градусов   всё  и всех, что видел  вокруг. Я стоял  на  утоптанном  грязном перронном  снегу и   стучал каблуками зимних сапог  друг об друга:  хоть   немного бы  согреться.  Из  вагонов вышли  проводники,  одетые   в синие  форменные   пальтишки из   отворотов  которых,  выглядывали   крупной крестьянской  шерсти   воротники  свитеров. Ворота  свитеров   обнимали шеи  проводниц, стараясь  согреть женщин,  но  шерстяные пальцы  были  бессильны сопротивляться  лютому  вниманию нашего  мороза.   Проводница  моего  вагона  с опаской смотрела на мои  руки  без перчаток, державшие    паспорт и  билет в длинной   цветной упаковке.  А   на улице было все  - то ничего  29 мороза, а   не вчерашних  минус  49  с  ледяным ветром, как  всегда  в эту пору. Она,   выдыхая  морозный  воздух  клубами   через шарф, подсвечивала   тусклым светом фонаря  себе на  руки,  просматривая   мой паспорт  и  билет.  Смотрела  на паспорт,  не глядя на  меня и,   сонным  усталым  голосом  вежливо просила зайти  в вагон.  Добавляла: «Вы  уж  постарайтесь  не хлопать дверями (все  спят) и  сразу закрывайте   двери: не выстужайте  вагон, замерзаем  совсем.   Котел топим  с  утра до утра, но вагоны старые и во все щели дует!».    Просящее   говорила   проводница, пока я  поднимался по   замерзшим  ступенькам в тамбур вагона.    Вагон встретил меня   многослойным мерным храпом, бегающим  по всему   вагону из угла в угол.  Подсветил себе   мертвым светом  мобильного  телефона  и  нашел  номер  места    в  прямоугольнике простора  плацкартного вагона (билетов  в купе не было).  Кинул походную  сумку в рундук  под  нижнее сиденье.  Расправил матрас  и стал  ждать пакет с постельным бельем   от проводника,   слегка  смежив ресницы.  Прикорнул: устал, время  было уже половина  третьего ночи.  Проводница  не  торопилась с  бельем, громким шепотом разговаривая  с подружкой  из  другого вагона.  А время    уже  подходило  к  четверти третьего ночи,  я  не спал сегодня с  шести утра и немного  устал.  Сосед, сидящий  напротив меня с  замотанной теплым  шарфом   шеей, смотрел отсутствующим  взглядом в  окно  на пустой замерзший уже  пустой  серо зимний перрон.   Ему явно не спалось, и по всему  видно было,  он  не хотел спать.

 Знаю  по себе такое  состояние души,  когда  хочешь  заснуть, а мысли  гнали сон,   не давали   сомкнуться   векам. Когда  - то отслужив   много лет в армии,  подал рапорт  об отставке.  Мог  продолжать служить  и служить,   но вот прислуживать  не хотелось… Вот   так же , как мой  сосед  в ночи  бодрствовал по несколько часов мучаясь.  И даже привычка дать себе   команду  «Отбой»  на сон  не действовала должным  образом,  кидая меня до  звонка  будильника в беспамятство постели.

    На столике  вагона  одиноко стояла  пол литровая  плоская фляжка  и нехитрая  снедь: из бумажного  пакета  выглядывала  краешком  нарезанная    копченая оленина,  куски  круглого черного хлеба.   Стакан, судя  по наличию  фляжки и  спящему лимону  на  блюдце рядом   с ее  плоским боком  на столе  и цвету содержимого,  был  наполнен  коньяком.   Наполнен до половины и, судя  по  его угрюмому  настроению   граненого,  не был  пригублен.   Поезд тревожно  дернулся   всеми вагонами, ложки в стаканах с чаем в вагоне  на столах тревожно   всхлипнули от  испуга металлическим  звуком.  Подумал грешным делом, что поезд  примерз  колесами к рельсам и машинист  его пробуют  оторвать   из пальцев мороза.  Перрон   и  дежурная по  вокзалу на нем   в валенках и полушубке  медленно  уплывали в окне.   Зеленый  свет фонаря  дежурной   прощался с  нами,  на минуту осветив  наше раскрашенное  сверху морозным узором  окно.  Проводница  с усталости  видимо забыла  про моё существование.  Тут, неожиданно   сосед, что сидел  напротив сиплым  шёпотом (что бы  ни разбудить спящих  пассажиров)  спросил.

- Может   коньячку с  морозца?! А?  Уже  третью фляжку  допиваю, а   не берет. Поверите!?  Может, составите компанию?

    Мне известны  ребята с клафелинчиком  в  коньячке. Приходилось встречаться  с  их жертвами. Помню, подошли  трое здоровых  мужика «вахтовики» и со смущением   в голосе и глазах   на вокзале  и    от  стыда  пряча  глаза, краснея,  попросили   денег покушать.  Хорошие  ребята, попали в  беду.  Они  после  вахты   купили ОДНУ   бутылку  ПИВА  и  после  выпитого  её  содержимого уснули  на раз.  И все заработанные  деньги ушли  ногами красивой  дамы, якобы  буфетчицы.   Они  ели  в буфете жадно: были голодными. Закон Севера   сработал: купил себе  пачку сигарет  и бархатный  белый батон  с лимонадом в  двух литровой  бутылке   на дорогу.   Отдал   все  деньги мужичкам, они были деревенские  и им  ехать ещё  надо  двое суток до дома, кушать надо  было и билеты  купить  ещё, а мне- то осталось всего  сутки  трястись. 

Они   сказали сдержанно: «Спасибо» и  опустив голову  от стыда опустив  здоровенные   плечи и,  глядя  в пол,  пошли покупать билеты, как  провинившиеся школьники. 

    Отказался от предложения   выпить. Тогда  он  с сожалением кинул одним махом  четверть  стакана в себя и  закусил лимоном.  Проводница   впопыхах прибежала,  неся  белье на вытянутых   руках. Она попросила  прощения.   Просила   прощения с дежурной  извиняющиеся  улыбкой на уставших губах. Просила  не  записывать  в книгу  жалоб моё  раздражение,  а в  глазах   от усталости   было  равнодушие. Все твердила,  что  её напарница  приболела  и  с температурой лежит  у себя в  купе проводников: не может даже  встать.   А она уже сутки   одна  на весь вагон. 

   Расправил  постель и лёг.  Думал, что   сразу усну   на раз, так долго не спать, но  не мог. Ворочался  под тонким колючим  шерстяным  одеялом .Интересно, а  сосед  все   сидел и  смотрел в окно.  Свет пробегающих фонарей  забытых БОГОМ  полустаночков   мельком заглядывал   к нам в окно.  Тени играли в чехарду  на  лицо уставшего человека  напротив меня, потерявшего   надежду.   Я знал такое состояние, когда  жизнь  на полном ходу  останавливалась, будто  кто – то невидимый  натягивал повод  и,  она останавливалась, как лошадь  под жесткой  рукой  всадника.  А врачи  с улыбкой иезуитов  с нежностью и  напущенным лживым  состраданием в голосе  говорили мне: «Что  жить мне осталось  всего ничего,  какой - то  там  месяц, ну,  полтора («америкосовский»  принцип: пациент должен  знать всё). Посмотрел  ещё  раз  на соседа  с высоты  подушки  через смеженные ресницы.  Он    налил  еще  себя   грамм 20 , и выпил.   Он не хмелел.  Видно на самом  деле ему было  так же,  как мне  после  приговора врачей и отставки  из  армии.  Надо выслушать,  помню  также  пил  коньяк, но не хмелел: не каждый день прощаешься с жизнью  по приговору  врачей… А   все мои друзья,  кому  я мог  довериться  спали мертвым сном  в чужой земле.  А меня зачем  - то БОГ оставил жить за них.
Свесил ноги на  пол,  нашел тапки, сунул в них  ноги. Сел. Одеяло  кинул   себе на плечи, как  индейское  пончо. В вагоне  было достаточно прохладно,  а ехать  было еще  двое суток.

-Если  хотите, посижу  с Вами! Как зовут?!

- Николай. Занимаюсь  бизнесом,  дела идут хорошо,   представляешь, даже в С.В.  билетов  нет и в купе.  Первый  раз  за 20 лет  еду в плацкарте, зато народ  вижу.

- Вас, как  зовут?!

- Для  друзей  Валентиныч, а  для   всех остальных Владимир  Валентинович! 

-Владимир  Валентинович, а   всё  - таки    может  коньячку?! Поддержите, а  то сижу  сычем, будто алкоголик.   На душе   вязко тоскливо,  плохо, одним  словом мерзко.

Луна  за окном  смотрела  на  наш вагон,  заглядывая   к нам в окно.   Лунная дорожка   убегала   по ледяному насту  далеко, далеко  в   простирающуюся   до горизонта тундру.

Николай,   посмотрев на меня,  взял  фляжку.   Я кивнул  головой  в знак согласия.   Плеснул коньячку мне и себе.  Он выпил, я пригубил. Заели  вкусным лимончиком.   Достал свой « сухпай».  Николай отрицательно покачал головой  и  открыл пакет. Там лежала  сухая, нарезанная мелкими колечками колбаска, оленинка   ломтиками,   коричневой  гладью   кусочков  и запахом просилась  на язык. Хлеб   распустил  свою запах, будто пион  на весь вагон.  Сосед на верхней  полке   затих и вкусно  во  сне  зачмокал  губами. Потом,   львом рыкнул  храпом,  напугав тишину.

- Николай, может  помочь, чем?!  Что – то случилось ?!

И рассказал про  мой болезненный  уход из  армии   и про  врачебный   приговор.

  Облокотился спиной  о стенку  вагона спиной.  Подушка   в ожидании  моей  головы  оставила  мой  след.  Храп   в вагоне   немного приутих,  но  все  спали укачиваемые   нежными руками   вагона.

Мы   ехали в сонме   храпа, и смотрели на  немигающие  красивые  глаза  Луны.  Та   с грустью и сочувствием   по-  женски наблюдала  за  Николаем. Если матушка  Луна  за  кем – то следит,  это для меня знак,  ему очень плохо.  Матушка   Луна  видит людей  насквозь,  по себе знаю.

Николай   оторвал взгляд от   белого  безмолвия тундры.

- Понимаешь  Валентиныч,  жил  не тужил   всю жизнь почти,  стремился к  чему - то.  Жену уже  не замечал,  как  и она меня: знал,  что  она живет  для себя  и во имя себя   и своей  карьеры всю  жизнь.   И я для неё   просто   станок для  печатания денег  на очередную шубу или, какую  - то поездку на Мальдивы  в  очередной модной  тряпке   с женоподобным  очередным мужиком.  А тут!  

Так, картина вырисовывается. Посмотрел на Николая, мне было его слегка  жалко, проходили  по жизни такое.

-  Похоже мы с тобой  Валентиныч  одногодки?  Немного  за  пятьдесят?! Да?

Он немного  помолчал   и выпалил  простуженным сиплым  голосом.

- А  ей Валентиныч,  всего- то сорок.  Влюбился я Володь, как  пацан!

 Заметил на его руке   дорогущие   часы швейцарской  фирмы  «Hysek».  Дорогие если  не сказать  больше. 

Он, глядя  в глаза  матушке Луне,   продолжал,   а стакан с коньяком  поставил  на стол. 

- Не очень  красивая  она  и  немного неумелая в жизни.  Представляешь!?  Но её  глаза,  как  будто   с лика  иконы,  списаны, взгляд не отвернешь.  Чистая  она брат!  По глазам  вижу, и душа   не замарана.

Я слушал его внимательно,  забыв  про уснувший  у меня  на вилке кусочек  копченой оленины.  А он  говорил, сиплым  шепотом,   будто исповедовался   передо мной  и матушкой Луной.

- Она, там  где – то там работает,  копейки получает.   Говорит: « Что любая  работа почетна,  ведь кто – то должен   это делать!».  Прикинь Валентиныч,  она одна   тащит на себе мать и  сына.  Работает на двух работах.  От моей помощи  отказывается.   А, как красиво она меня  называет: «Коленька!», как  моя мама  с любовью и осторожность в голосе.  Жизнь  её сделала жесткой, никому  не  верящей одинокой  женщиной.  А я  ее полюбил   Валентиныч! Веришь?! 

Он  смотрел мне в глаза в запале,  видимо я  первый  человек, которому  он говорил   так откровенно. 
-  А  она  моя   любимая  мне  не верит,  говорит, что она для меня   просто игрушка.  Если бы   она знала, какой  игрушкой  я  был  в руках своей  женушки.   Ведь за столько  лет  первый раз почувствовал,  что кому – то нужна  моя  душа и сердце, а не   моя пластиковая   золотая  карта.

Он  тяжело вздохнул.

Разговор  прервало шаркающее   движение тапочек   по коридору  вагона.  Бабушка шла,  держа  кружку в  одной  руке, а второй  старалась ухватить   поручни верхних  полок, чтобы  не упасть в  качающемся  на стрелках вагоне.  Интересно, а ей   нужен был бы  нужен дома чай  в  четыре  часа  с лишним  ночи. Мы  проводили взглядом   бабушку  туда  ис пустой, а   обратно с  полной кружкой  кипятка,  ее шаркающие  прихлопывающие   по пяткам тапки были слышны   еще  долго   в конце  вагона.  Николай   посмотрел Луне  в глаза и,  вздохнув, продолжал.   

-А  она для меня  Валентиныч, стала   отдушиной   в этой беспросветной  по кругу  жизни.   Да мне  все  равно, где  и кем  она работает. Мне  плевать,  ты же знаешь, мы с тобой  в таком  возрасте, что красивое  платье со страниц  журналов  и манеры  это  все мишура, когда  тебе сердце подсказывает, что  она твоя  женщина,  которую искал   всю жизнь

Он  поднял пустой стакан   и тут же  забыл  его в руке.  Перевел дух. Я  уже  сам плеснул  ему  коньячку. Знаю, как   тоскливо жить со своими  мыслями один на один.

-  Валентиныч, скажи   мне! Вот скажи только честно, ты  нашел свою половину  в  этой жизни?! Искал   или  вот так сразу раз  и на всю жизнь?! Только  не увиливай от ответа.  У нас  мужской разговор  «по  - чесноку».
 Что нам было  тогда  всего – то  по двадцать  лет с немногим, когда  женились. Да,  вот бы    молодые ноги  и старые  ноги,… и время  вернуть назад лет на двадцать. 

Я  задумался.  Мне  говорили, что меня  будут  ждать, не дождались.  Мне говорили, что  без меня  жить не могут, а, оказывается  могут и  не со  мной одним. Мне  говорили, что  меня любят,  но при любом  конфликте  видел столько  всплески  агрессии и неадекватного  поведения, будто был  у клетки  с  каштановой пумой.  Мне  говорили, а я привык  качать головой в знак согласия, но   больше  не верил никому.   Просто  жил, глядя  на  ту, кто мне обещал  ждать,   кому я  хотел верить, но не мог.  Николай понял мои  мысли  и уже  почти пропавшим голосом  из – за  этого холода в вагоне   вымолвил.

-  Вот и у меня также, как у  тебя…

Замолчали.  А матушка  Луна  нам улыбалась,   мысленно говоря,   что мы  живы  и сами в силах,  всё исправить  в своей жизни.   

Напомнил ему  про коньяк. Выпили, закусил   спящей на вилке  дорогой  колбасой:  не почувствовал  её вкуса.    Вагон с  размаху  зашатало на стрелках   и опять  ложки встрепенулись  в  металлическом страхе.  Николай,  облокотился   на стекло головой. 

 Я  видел, как  он мгновенно  уснул, этот сон  за  двое суток  первый  раз.  Его лицо  было   счастливым, видимо  он  шел с букетом  алых бархатных  роз   к своей  неземной  женщине, под именем  Любовь.    На его губах  играла улыбка  счастливого  мужчины. Знал,  что  он все  сделает  правильно и на остаток  дней будет любим  и  счастлив. Я  ему  завидовал. Завидовал  его  сорокалетней и по всему  видимо  доброй  и  нежной женщине,  умеющей  ждать, любить.  Глядя на  Луну,  вспомнил свою первую  любовь, чистую  с  нежными  серыми глазами  по имени… Хотя   зачем  его озвучивать?!  Ее  имя  простое, не заставляющее  задумываться, как  лязг автоматного затвора,  досылающий  патрон  в патронник.  Волшебное слово: « Любовь!».  Глядя  на холодную   улыбку  матушки  Луны  рассказ    Николая,   всколыхнул память.  На память  пришло четверостишие   из  песни   Гари Мура:

Звезды вышли поиграть.  Луна светила ярко.
Если бы я только знал. Что это закончится так скоро. Я остался с фотографией Луны.