Крест.

Лиза была замужем второй раз. Первый брак получился детским и несерьёзным, однако, оставил ей очень серьёзную дочь Варвару. Она и не думала о второй попытке. Жила припеваючи, сама себе «и швец, и жнец, и на дуде игрец». От кавалеров отбоя не было. Только все они ненадёжные, мотыльки-однодневки, крыльями побили, к ночи глянешь – нет ни одного. Зато друг у неё появился, парнишка молодой. Армию отслужить успел, только демобилизовался, к ним в цех пришёл работать. Они с Лизой сильно подружились. Делились своими проблемами. О личном поболтать не стеснялись. Да и если помощь какая по дому нужна была, Лизка всегда могла на него рассчитывать. Только не рассчитывала, что мужем он ей станет.

Лизка и не думала: любовь это или нет. Любовь вон она первая, пьяная всё время болтается и алименты платить не спешит. Другого уже хотелось: надёжности и родства душ. С ним, другом бывшим, а теперь мужем настоящим она именно это и чувствовала.
Конечно, разница в возрасте точила червяком червоточины в Лизкиной душе. Шесть лет – это вам не год и не два. Но муж смеялся и говорил, что красивее и желаннее её на всём белом свете нет. Лиза на время успокаивалась, но потом всё-равно червячок сомнения поднимал голову.

Лиза никогда не думала, что красива. Она себя и привлекательной с трудом бы назвала. С раннего возраста Лизавета Шмелёва являла собой сборище всевозможных комплексов и сомнений. В школе она была самая полная из девчонок, да вдобавок к этому носила на круглом лице большие очки в толстой роговой оправе. От постоянного волнения и желания выглядеть как можно лучше Лиза сильно потела, и к концу недели на ненавистном коричневом школьном платье под мышками белели просоленные следы. Мальчики в классе никогда не звали её в кино или просто прогуляться по улице. Зато обожали дёргать за длинные косы, лупить портфелем по спине и дразнить «жиртресом» и «жужелицей». Косы, кстати, Лизка тоже ненавидела, потому что расчёсывать их по утрам ленилась. Пригладит расчёской сверху, заплетёт кое-как и бегом в школу. К концу недели на голове образовывались непролазные дебри из колтунов, которые мать, после субботнего мытья волос, безжалостно драла расчёской да не одной. Зубья дешёвых пластмассовых изделий не могли пробить дорогу в лабиринте не прочёсанной гривы. Лизка верещала, но мать неумолимо раздирала колтуны и затрещины отпускала, чтоб впредь следила лучше. Затрещины помогали плохо, всё повторялось неделя за неделей, пока мать не согласилась, наконец, отвести её в парикмахерскую. В те годы была жутко модной причёска «под Мирей Матье», которая, к слову, Лизке очень шла. Когда она утром вошла в класс, её сначала даже не узнали. А Петька Мухин, вытиравший доску, замер с открытым ртом. «Отомри!» - Гордо бросила ему Лизавета и проплыла к парте. С этого дня неуловимо изменилось не только отношение к ней в классе, но и сама Лизка. Она решила похудеть. Есть иногда хотелось до чёртиков в глазах. Но она подходила к зеркалу и шипела на себя, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони: « Жиртрест, жужелица». Это действовало эффективно. А ещё был обруч - хула-хуп, сделанный отцом на заводе из алюминиевой трубы и утяжелённый внутри. Она крутила его по часу без перерыва, и когда мать случайно вошла в комнату, где Лизавета переодевалась и увидела, переливающиеся всеми цветами радуги, синяки на её талии и бёдрах, он был отнесён на помойку, а Лизка выдраила всю квартиру до блеска и перегладила кучу белья. «Дурища!» - Орала мать. «Худеет она! Ты на кости свои посмотри, тоже мне аристократка. Лошадью родилась, лошадью и скакать по жизни будешь!» Но Лизка была упряма, как ослица и к окончанию школы стала если и не трепетной ланью, то и не «лошадью» точно. Она первая в классе выскочила замуж, почти сразу после выпускного. А через несколько месяцев родила Варвару. Но брак оказался недолгим.
Бабушка Лизаветы часто говорила ей, доведённой до отчаянья выходками вечно пьяного первого мужа: «Эх, девка, ну знать не зря народ в приметы верит. Говорят, зря не скажут». Лизка только отмахивалась: «Отстань, ба, и так тошно, ты ещё тут со всякой ерундой!» « Ба - ба, жаба! Говорю тебе, Фома ты неверующая, плохая это примета!» «Ну и что я теперь сделать смогу, в церковь его не отнесёшь, спасибо дядюшке уроду и самодуру!»

Дело в том, что когда Лизе было девять лет, она нашла большой серебряный крест. В то лето в старом деревенском доме, доставшимся им в наследство совместно с родственниками, которых Лизка терпеть не могла (они казались ей отвратительными толстыми жабами, а дядька и вовсе выглядел, как злой колдун из сказки), сделали ремонт.
Дом был сложен из красного кирпича, и стены его составляли около метра в ширину. Бабушка рассказывала, его уже лет двести, как построили, а раствор для кладки на яйцах куриных сделан был для особой прочности. Внутренние половые и потолочные перекрытия давно к тому времени прогнили, и жить в доме стало опасно. В одну из комнат просто не заходили, потому что в полу зиял провал вниз в глубокий подпол. Лизка даже мимо проходила на цыпочках и задерживая дыхание, но иногда робко заглядывала в дверной проём и смотрела на закопчённые от лампад старые иконы, в большом количестве висевшие в углу. «Бабушка, им там грустно. Почему вы их не достанете? Отвезём их домой там и повесим!» «Эх, Лизонька!» - Вздыхала бабушка. - «Не буди лихо, пока оно тихо. Ты мала ещё, вот и помалкивай. А то услышат, заклюют». «Жабы не умеют клеваться». – Думала Лизка, всё сильнее проникаясь ненавистью к навязанным дальним родством людям, делившим с ними деревенский дом.

Во время ремонта внутри дома всё сломали и положили новые полы и потолок. Старые прогнившие доски ещё долгое время лежали под окнами дома, и Лиза, которую привезли на летние каникулы, обожала лазить по доскам и перебирать мусор. Бабушка пеняла ей, называла «курицей», но Лизка с непонятным ей самой упорством рылась в куче мусора, её словно магнитом тянуло к ней. Казалось, куча была изучена вдоль и поперёк, но он откуда-то взялся там, этот крест. Луч солнца, вышедшего из-за тучи, упал на кучу, и внезапно что-то сверкнуло в ней. В тот день гремело с самого раннего утра. Гроза осторожной большой кошкой кружила вокруг деревни, изредка порыкивая перекатами грома. Лизка до одури боялась грозы, гуляла возле дома, готовая в каждое мгновение при увеличившейся природной стихии сорваться с улицы и броситься в спасительную тишину огромной кладовой. (Кладовая представляла собой большое,полностью, кроме пола, кирпичное помещение в доме, с железной, запирающейся на огромный запор, дверью, крохотным оконцем-бойницей, с фигурной решёткой на нём и железной дверкой - ставенкой. Она в давние времена служила подобием холодильника, в ней на крюках висели туши, забитых на еду животных, и хранились другие продукты.) Как только Лизка увидела вспышку света у кучи, первое о чём она подумала: «Шаровая!» - и замерла. Она твёрдо знала, что при встрече с шаровой молнией надо не шевелиться. Про шаровые молнии бабушка рассказывала ей множество страшных историй. Грозы вообще вызывали у бабушки священный трепет, она считала их проявлением божьей силы и гнева на земле и каждый раз истово крестилась при вспышке молнии и раскатах грома. И вера эта была подкреплена собственным опытом. Однажды, будучи ещё совсем девчонками, они со старшей сестрой Матрёной своровали полмешка гороха. Времена тогда были очень голодные. Бежали они домой полем радостные, мечтая о каше гороховой, что им мать наварит. Но неожиданно тучи налетели, началась гроза и дождь полил, как будто ушат опрокинули с небес на землю. В поле дуб одинокий стоял, откуда он там взялся, никто не знал. Может специально кто жёлудь в землю воткнул, а может зверушка какая-нибудь обронила добычу. Вот девочки под дубом тем от дождя и спрятались. Всё вокруг черно стало, небо тучами заволокло, и вдруг, о чудо, между тучами просвет появился, всё шире, шире, сияющий небывалой голубизной. И девочки увидели Бога. Они завороженно пошли вперед. Навстречу видению, позабыв про украденный мешок, оставленный под деревом. И в тот же миг раздался страшный грохот, молния ударила прямо в дуб, из-под которого только отошли дети. Мешок с горохом вспыхнул, трава и сам дуб тоже загорелись с треском разбрасывая искры. А видение исчезло.

Поэтому во время грозы бабушка неизменно начинала: « Отче наш! Иже еси на небеси, да светится имя твое, да придет царствие твое…» Лиза с детства запомнила молитву «Отче наш» и всегда в трудные минуты или в отчаянии повторяла и повторяла слова про себя, словно мантру кришнаит, перебирала её в уме, как перебирает чётки мусульманин. И боль отступала, отчаянье отпускало и приходила надежда. Так и тогда, Лизка замерла и про себя начала проговаривать спасительные слова, но ничего не трещало, не искрило, а детское любопытство пересилило испуг. Еле переставляя, словно ставшие ватными ноги, Лизка приблизилась к злосчастной куче и увидела, что из трухи и старых газет виднеется полоска серебристого цвета. «Может фольга от шоколадки?» - Подумала Лизавета, и подцепив пальцами неизвестный предмет, потянула его на себя. Он был слишком объёмным и тяжёлым для фольги. Труха, покрывающая его, начала осыпаться, и Лизка вытащила большой серебряный старинный крест с изображением распятого Христа на нём. Она опрометью бросилась показывать находку бабушке. На крыльце ей преградил дорогу дядюшка (один из семейства жабьих), крепко схватил Лизку за руку и, выкручивая её, свистящим от злости голосом поинтересовался, куда это она летит, как на пожар. Лиза, пытаясь вырвать руку, в испуге заорала: «Ба!» Бабушка выскочила на крыльцо, и старый садист тут же отпустил девочку. «Ну что случилось, что голосишь?» - Спросила бабушка Лизу, а старый хрыч тем временем покуривал папироску, отвернувшись от них, словно его никак это не касалось. Лизка молча, со слезами на глазах протянула бабушке крест. Та охнула протяжно, а дядька коршуном развернулся к ним и алчно заблестевшими глазами уставился на крест. Он даже про папиросу забыл, она так и дотлела во время немой сцены меж его пальцев, пока не обожгла. Он чертыхнулся, отшвырнул окурок и вкрадчиво издалека завёл: «Ай-ай-ай, где ты, деточка взяла его? Нашла? Как нехорошо! Симка!» - Обратился он, к молча стоявшей бабушке. « Ты-то чего молчишь? Знаешь ведь, что хорошего-то мало. Надо его в церковь отнести, священнику отдать. Давай его сюда, я сам отнесу». Он протянул руку, похожую на лапу хищной птицы, к Лизке. Она вопросительно взглянула на бабушку, и та кивнула ей. Дядька выхватил крест и пошёл в дом, урча под нос, словно от удовольствия. Бабушка стояла понурив голову, и руки её висели плетями вдоль тела. «Ой, горе, девка, горе». – Прошептала она, повернулась и тоже вошла в сени.
В тот год умер дедушка. Это случилось на самое седьмое ноября. Лизка так ждала праздничного дня, потому что отец в первый раз пообещал взять её на ноябрьскую демонстрацию. Она представляла, как будет держать в одной руке разноцветные шары, а в другой красный флажок и махать им, проезжая на заводском грузовике, везущем огромные транспаранты, мимо людей, стоящих на Красной площади. И люди будут улыбаться и махать в ответ, и кричать ура. «А-а-а-а-а!!!» От этого крика проснулась Лизка в то утро. Выли бабушка и мама. Дед, до этого ни на что не жаловавшийся, рано утром пошёл в туалет, присел на стульчак, закурил папироску и умер. С тех пор седьмое ноября стало днём помин. А на демонстрацию Лизка так никогда и не сходила.

Потому что начал сильно пить отец. Скандалы в семье не затихали ни на день. У пьяного отца были две стороны: сначала он всех любил, а потом с такой же силой ненавидел. Когда он пребывал в состоянии агрессии, лучше было не попадаться ему на глаза, чтоб не нарваться на подзатыльники или порку. Он мог ударить и толкнуть бабушку или мать. Разбить от злобы тарелку с супом об стену кухни, если ему показалось, что её поставили без должного почтения. Короче жизнь в доме напоминала неспящий вулкан, в любой момент готовый к извержению.

А ещё Лизка стала терять зрение. Мать, занятая бурной семейной жизнью не сразу заметила это. Головные боли у Лизаветы стали настолько часты и ужасны, что порой девочке казалось, что сознание ускользало, мир скрывался в темноте. Но даже там, за гранью беспамятства не было спасения от монстра, грызущего мозг внутри её маленького черепа. Когда Лизу, наконец, отвели к врачу-окулисту, и ей выписали очки с большими диоптриями, боль капитулировала из её головы. Но зрение продолжало ухудшаться. Она не занималась физкультурой в школе, что давало лишний повод для насмешек одноклассникам. Не сдавала экзамены, что опять же вызывало их зависть и злобу. А ещё дурацкие очки шли ей, ну, как корове седло. О линзах в те времена и «слыхом не слыхивали, и видом не видывали». И во время родов чуть Варьку не потеряла. В приёмном покое, акушерка-разиня прозевала, что Лизка с миопией высокой степени поступила. Кесарево сечение делать поздно уже было. Хорошо врач, который щипцы умеет накладывать, недалеко от роддома жил. Среди ночи за ним санитарку послали, и счастье, что тот дома ночевал. Но все печальные события своей жизни, потери, промахи и неудачи Лизка с находкой в детстве не связывала. Все так живут, ни у кого гладко не бывает. Разве что везунчики где по миру и ходят, но их раз, два и обчёлся. Жизнь, как жизнь, не лучше и не хуже, чем у других. Только бабушка, живущая до самой смерти вместе с Лизой, всё крест вспоминала, а Лизка отмахивалась, не верила она во всю эту суеверную чепуху.

Перед своим вторым замужеством Лизавета расцвела. Она стала настолько яркой и броской молодой женщиной, что многие добивались её расположения. Но, как уже было сказано, она неожиданно для всех, да и для себя тоже, вышла замуж за молодого приятеля и через год родила чудесную девочку, Кристину. Кристю, так они звали её дома. И стала сумасшедшей мамашей. Она видела только малышку, не отпускала от себя ребёнка ни на минуту, даже ночью брала дочку в постель. Она прислушивалась, как ребёнок дышит во сне. И заснуть могла, только держа дочку за крошечную ручку. Она даже и подумать не могла, что одержимость дочерью может не нравиться молодому супругу. Какое то время они так и спали втроём, а после смерти бабушки, когда прошли положенные полгода, он перешёл в пустующую комнату. Годы шли. Они стали отдаляться друг от друга. Лизке иногда казалось, что он даже разговаривает с ней через силу, сквозь зубы цедит слова, холодные и отстранённые. Но подумать, что он предал её, она не могла. Даже в голове не держала. Ну мало ли почему у человека плохое настроение? На работе устаёт, не высыпается. И когда знакомая, с которой они вместе гуляли с детьми, увидела его, такого молодого и красивого, с отличной подтянутой фигурой, наглаженного и ухоженного, спросила: «Не боишься, что уведут?», Лизка только посмеялась. А зря. Гром грянул очень скоро. Всё началось с обычной эсэмэс. Лиза никогда не проверяла телефон мужа, не лазила по карманам. Она доверяла ему, как себе. То ночное сообщение разбило её мир вдребезги, переломала всё, что было нерушимым в их семейной жизни. Многие знания, многие беды. Потом Лизка не раз задавала вопрос: «Как бы было, если бы она не открыла призывно мигающий телефон, пока он спал? Если бы не прочла? Если бы смогла сдержать себя и промолчать?» Если бы… «Если бы, да кабы…» - Любила говорить бабушка. Чего гадать, когда Лизка теперь точно знала: у мужа есть другая женщина, молоденькая девчонка, ровесница её Варьки, и это было ещё страшнее. Глядя на себя в зеркало, она видела уставшую расплывшуюся бабищу, с тусклыми, неухоженными волосами, погасшими глазами, неопределённого возраста после сорока. Где уж ей тягаться с хрупкой эфемерной молодостью.

Он сказал, что уходит. Что та - любовь всей его жизни. Лизка не понимала: это с ней происходит, или сон такой ужасный снится? Почему она тогда никак не просыпается? Девчонки, ещё недавно так обожаемые им дочки (Варя его тоже отцом звала) ревели в голос, выдёргивали у него вещи из рук. Но он с пустыми и мёртвыми глазами и отсутствующим лицом продолжал заталкивать по сумкам пожитки.И ушёл. В новую жизнь и любовь. Мир её, такой прочный и понятный, рухнул в одночасье. И Лиза не знала, что ей теперь делать среди одних обломков. Он же говорил, что красивее и желаннее её никогда никого не будет. Он вставал чуть свет по праздникам и в День её рождения и бежал за цветами, чтоб положить их ей ещё сонной в кровать. Он плакал от счастья, когда родилась Кристя и впервые напился на радостях. Он был всем для неё и девчонок: защитой, надеждой, опорой. Что произошло? Может он с ума сошёл? Может это шутка, и он никуда и не ушёл, а сейчас вернётся, закружит по дому её и девчонок в бесшабашном и весёлом танце и скажет, что просто проверял, как им нужен. «Господи, это я с ума сошла, кто же так шутит. Он ушёл, ушёл! Он бросил нас ради этой сучки! Будь ты проклята! Ненавижу!» - Думала Лиза, в бессильной злобе, кусая губы и орошая ночами подушку слезами, чтоб только не видели девочки. Она стала плохо спать. Мысли метались в голове, стучали отбойными молотками: «Вернуть его, любой ценой. Надо поговорить, объяснить, что мы не можем без него, мы пропадём, мамочки, что же делать, я не могу без него. Я просто не могу.» И так по кругу, без конца. Она, как робот ходила на работу, лишь бы отсидеть положенное время. Ей было тяжело разговаривать с людьми, они отвлекали её от бесконечного монолога, который она вела с мужем в воображении. Он не звонил, не интересовался, как они живут. Ему было хорошо в новой жизни.

На работе сослуживцы утро начинали с чтения газет. Лизу совершенно не интересовали события, происходящие в мире. Всё замкнулось на её личной трагедии, и куда катится мир, ей было абсолютно наплевать. Как эта "жёлтая" газетка оказалась у неё в руках, трудно сказать. В глаза ей сразу бросилось:

Верну мужа ! Отворот, снятие порчи, приворот навсегда. Быстро и эффективно.

«Навсегда. Быстро и эффективно». – Прошептала Лиза, и пошла звонить. Вежливый безликий голос ответил ей, что ясновидящая очень занята, но сможет принять её на следующей неделе. Только с собой надо не забыть привезти фотографии и деньги. « Много?» - Дрожащим голосом спросила Лиза. Названная сумма повергла её в ужас. Она была равна месячной зарплате. Но разве есть цена счастью? «Да чёрт с ними, с деньгами. Перезайму, как-нибудь выкручусь, лишь бы помогло». - Уговаривала себя Лизавета всю неделю до посещения ясновидящей, казавшуюся ей бесконечной. В день, назначенный ей, она приехала по указанному адресу на полтора часа раньше времени, и слонялась по улице из конца в конец, куря одну сигарету за другой. Было страшно. Она не знала почему, но страх держал за сердце холодными пальцами.

Ясновидящая поразила её воображение. Она рассказала всё про Лизу и её отношения с мужем. И про молоденькую соперницу. И про то, что с детства на Лизу порчу наложили. Но она может ей помочь. Просто порчу с Лизы снимет и на молоденькую похитительницу мужей переложит. И будет у Лизы всё в шоколаде, совет да любовь. Только условия, которые она Лизавете даст, обязательно выполнить надо, а нарушишь что или недоделаешь, не случится чуда. Лизка со всем согласна была. Лишь бы любимого мужа вернуть. Как заворожённая, она взяла из рук ясновидящей бумагу, воском запечатанную. «Дома откроешь, прочтёшь, чтоб не видел никто. И не рассказывай никому».

Лиза домой окрылённая летела. « Будет знать, гадина, как мужей чужих уводить. Я отмучилась своё, твой черёд пришёл, воровка бессердечная».- Стучало в голове у Лизаветы. « За зло только злом и наказывать. Поделом ты получишь. И мне тебя не жаль будет нисколько. Ненавижу. Убила бы. Убила?» - Задумалась Лизка. И первое сомнение закралось в её пылающую праведным гневом душу. « Нет, никого бы я убить не смогла. А боль причинить? Она же девчонка ещё, сопливая совсем. Да, с мужем моим в постели кувыркаться взрослая, а отвечать за это девчонка? А как же мои девочки, с сердцем разбитым? Наказать мерзавку!» Но сомнения уже пустили корни в Лизкином сознании.

Она прилежно читала заклинание каждое утро и каждый вечер в течение недели, постоянно перед началом сверяясь с часами, чтоб не опоздать ни на секунду. И обязательно в открытое настежь окно. И искала, звонила, расспрашивала. Одним из условий было поставить свечи в один день к тринадцати иконам. Лиза до этого и представить не могла, что в Москве более четырёхсот храмов, соборов, монастырей и часовен. Разве обойдёшь их за день? Их и за полгода не обойти, не объехать. Лиза была в отчаянии. Да и служители божьи, услышав вопрос Лизы об определённой иконе, сразу понимали в чём дело. Заводили разговор о грехе, о молитве. Лизавета злилась, бросала трубку и набирала следующий номер. К назначенному дню она знала, где есть все иконы кроме одной. Чудотворной иконы Никейской Богоматери. Раньше Лизавета и подумать не могла, что число чудотворных икон Матери Божией более трёхсот шестидесяти. А одна старушка по телефону ей вот что сказала: «Икон Богородицы, что звёзд на небе. Подойди к любой, дочка, попроси о милости и заступничестве. Не греши. Лукавый тебя искушает. Ищи веру в себе».

Ох и крутило Лизку, и корёжило. Отчаянье, злоба, бессилие и сомнение. Обошла она в тот день церкви, свечи всем иконам, кроме одной поставила. А вечером позвонила ясновидящей, и велено ей было опять с деньгами прийти, раз задание не выполнила.

Ночью Лизке приснился странный сон, даже можно сказать страшный. Словно опять она - маленькая девочка стоит и смотрит в проём дверной той комнаты, где иконы на стенах висели в доме их деревенском. Только икона там одна теперь, та, которую Лиза не смогла найти ни в одной из церквей города. Богородица смотрела на неё скорбно и требовательно, и вдруг Лизавета услышала голос, любящий и нежный. Он говорил ей: «Отпусти его, Лизонька, отпусти. Время всё рассудит и расставит на свои места. Не впускай в душу зла, отпусти». А из темноты, с другой стороны появляется дядька её, покойный давным-давно и протягивает ей в руке крест, что в куче мусора Лизка девчонкой нашла. И шипит по-змеиному: «Отдай его, девка, сопернице, и будет тебе счастье великое». И язык змеиный изо рта его виднеется. Всё ближе и ближе рука его, да и не рука вовсе, а лапа когтистая с крестом к Лизке подбирается. А глаза красным огнём горят, завораживают. Голос Богородицы всё тише и тише звучит, а змеиное шипение усиливается. Рука Лизаветы, словно против воли её тянется за крестом, вот почти вяла его. Но в последнюю секунду она резко бьёт по безобразной лапе с криком: «Нет». Крест выбит и летит прямиком в пролом в полу, что ведёт в подпол. Только из пролома того отблески огня вырываются. Дядька с шипением исчезает. «Преисподняя». – Думает Лизка и просыпается в поту, с бешено галопирующим сердцем.

Для себя она всё уже решила. Прошлёпав босиком на кухню, она закурила сигарету и сожгла в пепельнице бумажки, что дала ей ясновидящая, а пепел развеяла в окно. Хватанула сто грамм коньячка и пошла досыпать. «Утром в церковь пойду». – Подумала Лиза и провалилась в сон.

Через полгода муж вернулся. И глаза его были опять живыми и родными, а голос прежний и ласковый. И опять он говорил, что она самая красивая и желанная женщина на свете, и бегал за цветами на праздники и в День её рождения по утрам, чтобы положить их на кровать, пока она ещё сонная.