Главная → Проза → Малые формы → Рассказы → Красная Грива Часть 1

Красная Грива Часть 1

9 марта 2014 - Виктор Кочетков
article199033.jpg
… и придя, обрящет ли
Сын Божий, веру на земле?..
(св. Игн. Брянчанинов)
 
 
Село «Красная Грива» стояло на крутом берегу небольшой, но полноводной речки, весной выходящей из берегов, и мутными водами обнимающей близкие заливные луга. После половодья возникало такое обилие высоких густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдя ранним росным утром босиком, омыв по колена гудящие ноги, явственно ощущался прилив жизненных сил. Невыразимая гамма расцветающей флоры накрывала целиком, пробираясь в глубины существа, и двигаясь вперед, ощущалась заметная разница живых запахов. Они висели над полем, как бы слоями, и если пригнуться ближе к земле, свежесть была иной, более насыщенной, терпкой, нестерпимой. Выпрямившись же во весь рост, чувствовалась вся тонкая палитра распускающегося изобилия.
 Летом речка мелела, обозначались бродные места. На живописные пойменные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было небольшое, но коровы давали самый лучший надой в районе. Сельский пастух Ивашка на рассвете, начиная с края деревни, бойко погонял домашнюю скотину. Подходил к каждому двору, гудел в сопелку, висящую на груди, щелкал бичом, и коровы, вливаясь в общее стадо, важно и неторопливо шествовали, размеренно перебирая копытами и гордо неся свои крупные рогатые головы.
 Никто не помнил, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал он вместе со всеми из недалекой Чернобыльской зоны. Со дня катастрофы прошло чуть больше года и много еще людей мыкалось по стране в надежде обрести где-либо кров.
На вид было ему лет тридцать. Невысокий, тщедушный, он походил больше на не выросшего подростка. Фамилии своей он не помнил, был совсем неразговорчив, больше погруженный в свои какие-то, думы.
 Длинные свалявшиеся волосы, тонкие черты лица. Все это увенчивалось негустой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы совсем уж захолустный, если бы не поражали светлые глаза. Какая-то детская чистота, открытость, наивность, читались в них, настолько они были ясными, что сразу становилось понятно – этот юродивый явно не от мира сего… Впрочем выражался он вполне трезво, не пил, не курил, не ругался, был добр и неприхотлив. Как-то очень быстро сельчане привыкли к нему.
 Темным поздним вечером стукнул в ставень стоящей на отшибе избы, где жила старая одинокая бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался.
Старики рассказывали, что в молодости была она девой невообразимой красоты. Даже оккупанты не смели приблизиться к ней, любовались издали. Она отдала свое сердце молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда повстанцев. Любовь была страстной, долгой, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез, и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули. Агафью за связь с врагом народа сослали на двадцать лет в сталинские лагеря. Вернулась она, отмотав десятку, реабилитированная, но скрюченная, сгорбленная какой-то тяжелой неведомой болезнью.
Поселилась в старом родительском доме и каждый вечер ходила в лес, к месту гибели возлюбленного. Сидела, долго бурча что-то себе под нос, и с заходом солнца возвращалась домой, собирая по дороге лечебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но охотно лечились, рассчитываясь, кто деньгами, кто провизией. Был у нее небольшой огород, несколько поросят, птица. Жила потихоньку, много ли бабке надо?
 Во дворе гремел цепью страшный, огромный черный кобель. В глазах было столько животной ярости, что путник, проходивший мимо и неосторожно заглянувший в них, застывал на месте, превращаясь в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этого зверюги. Предполагали, что бабка посадила на цепь самого черта. Звала его – Патрик.
 Ивашка задержался, помогал по хозяйству, латал прогнившую крышу, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил…
Бабка, однако, постояльцем была довольна, темными вечерами они жгли лучину и о чем-то тихо беседовали.

 * * *
 У соседки Ильиничны, заболела корова. Три дня ревела, на четвертый пала наземь и только жалобно стонала. Народ собрался, советовали пристрелить. Послали за Агафьей, что скажет? Может можно все-таки спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях еще…
Бабка пришла с Ванькой (она так его стала называть), долго гладила корову, качала головой, сутулила плечи. Вздыхала. Подошел Ивашка, нагнулся, начал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать раздувшиеся бока. И вдруг, сунул руку куда-то под основание хвоста, потянул, и вытащил огромную зазубренную ржавую иглу. Народ охнул. Корова, издав долгий протяжный стон, забила, засучила ногами, затихла.
 – Будет жить - сказал, показывая всем иглу, и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с недобрым тяжелым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину морщинистые руки, отвел взгляд…
 Вечером к бабуле заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго о чем-то говорили, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что старый пастух недавно сгорел от самогона, пасти некому, пасут по очереди, а люди на пересчет. Пацанам стадо не доверишь, а вот он, Ивашка, мог бы, и согласиться, хотя бы до уборочной…
 Ваня согласился и на следующее утро, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили, кто продуктами, кто деньгами. Относили все это Агафье. Та убирала провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку и прятала за иконку с горящей перед ней лампадой. Она никогда не была такой богатой как сейчас, и души не чаяла в своем постояльце.
А тот целыми днями пас стадо в густых лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные его слушались, да и Патрик здорово помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не пускал разбредающихся молодых телок, пытающихся незаметно ускакать в близкий лесок. Охранял.

 * * *
 Вскоре случилось событие. В сельской церквушке, стоящей на пригорке и чудом уцелевшей в лихие годы, несколько скособоченной, но опрятной, с покосившимся деревянным крестом, вдруг замироточили иконы.
Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, налились яркостью красок, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда.
 Отец Герасим, приходской настоятель, чуть с ума не сошел от радости. Бегал в исступлении, подставлял сосуды, чтобы ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бутылки. Староста Фаддей Фаддеевич приспособил корытце, и прихожане со священным трепетом макали туда заскорузлыми пальцами, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались…
 Через девять дней произошло и вовсе уж удивительное. Ранним чистым утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, засверкал, заблистал белизной, загорелся огненным вихрем, и вдруг, на кресте появилась Она… Богородица…
 Стояла спокойно, мирно, одной рукой прижимая младенца, а другой будто указывая куда-то вдаль. Вся была в серебристом искрящемся облаке из ослепительного огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как, ни старались вглядываться. Люди заволновались, поражаясь случившемуся. Из района приехало начальство, журналисты. Снимали, фотографировали. Вызвали вертолет, он много раз облетал купол, вел съемку.
 Началось паломничество. Тысячами люди приезжали смотреть, спали на земле в палатках. Одни видели, другие нет. Те, кто видел, считали себя отмеченными особой благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово…
А Матерь Божья все стояла, осиянная величием небесной славы, в пламенном ореоле благочестия. Казалось, Она хочет что-то сказать людям, донести какую-то весть, подать знак грешному миру, предостеречь от чего-то. Ночью, превращаясь в горящую звезду, с рассветом опять принимала видимый облик.
Село кипело, бурлило от нашествия пилигримов. Появился кортеж машин митрополита, самого владыки Иеронима. Оттуда вышел весь митрополичий притч, в сверкающих золоченых парадных ризах. Вмиг узрели Деву Непорочную, плюхнулись в густую пыль, стали с превеликим усердием сотворять торжественный молебен. Организовали крестный ход, возблагодарили Создателя и Невесту Его.
 Иероним задержался на неопределенное время. Ему отвели лучшие покои в доме старосты, и он беспрерывно совершал молитвенные службы в храме, прерываясь лишь на недолгий сон. Отец Герасим выпросил у него позволения за малую цену продавать накопившееся миро всем страждущим, а средства пустить на капитальный ремонт церкви. Митрополит согласился, обрадовав, что храм теперь приобщен божественной благодати, и что, конечно же, ремонт нужен. Обещал со временем помочь материалами и рабочей силой.
 Отец Герасим, словно лет двадцать сбросил, помолодел лицом, летал, будто на крыльях, успевал везде, спал мало. Фаддей Фаддеевич собрал со всего села множество пустых пузырьков от лекарств, и особой, освященной ложкой разливал драгоценное миро. Продавали его тут же в церковной лавке и очередь не кончалась. Люди шли и шли. Свечи закончились очень быстро, посылали грузовик в город, чтобы закупить полтонны новых. Церковная касса быстро пополнялась. Сколько денег прилипало к рукам старосты, сколько утаивал отец Герасим, никто не знал, да и не до этого было. Все гадали, рядили – к чему бы сие знамение?
 На сороковой день исчезла Дева Серебра. Все опять потускнело вокруг, но иконы мироточили… Митрополит проводил последнюю ночную службу. Церковь была полна молящихся, люди в восторженной радости клали земные поклоны, пели псалмы. Особо ретивые, пали ниц пред ликами святых старцев, замерли в благочестивой неподвижности…
 В открытых настежь дверях, показался Ивашка. В какой-то замызганной мешковине, грязных дырявых штанах, со своей пастушьей дудкой на груди, в одетых на босу ногу не то лаптях, не то сандалиях, вид имел очень уж непотребный. Да и запах домашней скотины принес с собой…
Словно легкий ветерок пронесся в храме, иные свечи сами собой потухли, задымились… Иероним обернулся, увидел босяка, сдвинул сурово густые седые брови, но не сбился, продолжая литургию. Бабки зашикали, зашипели:
– Куда прешься, Ирод? В святое место в таком виде… Изыди, окаянный!..
 Откуда ни возьмись, появился староста, взял крепко за руку, вытолкал насильно за порог. Швырнул пастушка наземь в густую пыль. Крикнул злобно:
 – Чтобы и духа твоего здесь не было!…
И осекся… На него неугасимой яростью смотрели из темноты два немигающих огонька. Патрик прыгнул стремительно, но Фаддеичу сильно повезло – лишь ворот, да полрубахи остались в зубах зверя, а на шее багровела ссадина от грозных клыков… Юркнул перепуганным зайцем за дверь, закрылся на засов, начал креститься, благодарить…
Ивашка поднялся, отряхнулся, глянул на темный пустой крест, поманил рассерженного пса. И они неспешно побрели восвояси…

 На следующий день после обеда, к бабке Агафье заглянула Марина Геннадьевна, врач сельского медпункта. Статная сорокачетырехлетняя женщина, удивительно обаятельная и добросердечная. Она стала вдовой несколько лет назад. Муж – агроном, еще совсем юной привез ее сюда. Они и познакомились где-то там, в своих институтах. Жили душа в душу, любили… Их очень уважали в селе, хвалили, брали пример, завидовали…
 Но после тяжелой неизлечимой болезни муж скончался и оставил Марину одну. Детей у них так и не было. Она долго, очень сильно переживала, не хотела жить, скорбела… Но все же успокоилась, оправилась, ободрилась. Казалось, нашла что-то для себя, для своей тонкой души. Стала чаще посещать церковь, много читала, думала…
Вот и вчера она была там, все видела и слышала. Принесла Ивашке кое-какие вещи, оставшиеся от мужа, велела бабке передать, чтобы зашел к ней вечером, подшить, подогнать остальное.
 После вечерней зорьки Ванька появился во дворе. Марина подоила корову, шла с полным ведром молока, увидела, остановилась. Он подошел, и вдруг, опустился на колени, приник лицом к пахнущей парной свежестью руке…
 - Благодарен Вам. Вы…Вы… милосердная…
Она зарделась, заволновалась, забеспокоилась чего-то. Разозлилась.
– Ну-ка, поднимись. Ишь ты, и манерам обучен… Откуда ты взялся такой кавалер? – спросила с иронией.
Тот выпрямился, стоял какой-то подавленный, молчал.
– Помоги вон ведро донести – он взял, потащил в дом.
Марина смотрела на его субтильное тельце, и острая волна неизведанной материнской нежности поднималась к горлу. Глаза быстро промокли. Утерлась подолом, пошла вослед.
 Ивашка опустил ведро на скамью, сел рядом, уставившись в пол. Она зашла в куть, загремела там тазами, ведрами, выволокла какое-то огромное цинковое корыто, поставила посреди горницы.
– Ну-ка снимай свою хламиду, хоть помою тебя, пока вода горячая еще.
Ванька не двигался, притаился…
- Снимай, снимай, я не смотрю – вышла за водой.
 Он сидел в этом корыте сжавшись, но как-то совершенно не испытывая стыда. Марина мылила его косматую гриву, омывала чистой водой. Грубой жесткой вихоткой терла тощую спину с выступающими ребрами.
 –Чего же худой такой, аль не кормит бабка? – ей было жаль его, у нее мог быть такой же сын…
- Кормит… – Ивашка преображался на глазах. Она взяла ножницы, остригла, подровняла непокорные волосы. После, сидел на лавке, умиротворенный, чистый. Косил глазом в экран работающего телевизора, слушал.
 Марина вынесла грязную воду, прибралась, поставила чай. Сели за стол. Пили чай с ватрушками, молчали. Не было неловкости, неудобства.
 – Что же привело тебя в наши края? – она смотрела в его детские светлые глаза, понимая, что человек он необычный, не нормальный какой-то…
- Я пришел учиться – он говорил серьезно, не поднимая головы, глухим, сжатым голосом.
- Чему же здесь можно научиться? - Марина очень удивилась ответу, заинтересовалась…
- Я пришел учиться Красоте – голос звучал ровно, явственно, убежденно, сильно.
–Красоте? – она не поверила, смотрела на него испуганным, жалостливым каким-то, взглядом, ничего не понимая. – Что же такое Красота?
 Ванька начал говорить. С какой-то внутренней силой, твердо, очень необычно, неожиданно.
–В сущности своей это проявление Божественной благодати, исходящей для спасения мятущихся душ. Она многогранна и непосредственна. Бывает не всегда видима, но несомненно, незримо осязаема и чувственна. Иногда, вдруг, раскрывается таким восхитительным цветущим бутоном, таким сияющим узором, такой ослепительной радугой, что тает лед, сходит копоть, разламывается поросшая плесенью неверия короста, омывается Душа слезами благодарения.
Видеть Прекрасное – это Дар, он дан всем при рождении. Но в силу различных обстоятельств, а главное по духовной лени, многие лишают себя счастья созерцания плодов Божественного творения. Но берегись просвещенный! Вместе с прозрением, входит и дар видения Дурного, искаженного злобой. И здесь кроется громадное искушение для просветленного. Ибо видя Красоту, приходит соблазн борьбы с Преломленным, желание видеть во всем Гармонию, и помочь другим обрести это качество. И здесь впадаем мы во грех Гордыни, уподобляемся фарисеям, и теряемся в Прельщении. Необходимо терпение и смирение, скромность.
 Только развившие в себе эти добродетели, могут в полной мере чувствовать Благодать, и не прельщаться. Верить, молить Создателя, взалкать в поисках Истины. И откроется тогда маленькое окно в мир познания Добра и Зла.

Он умолк, поник головой… Марина смотрела на него влажными зачарованными глазами. Она мало что поняла из этих загадочных мыслей, высказанных столь витиевато. Молчала, пытаясь осознать услышанное, до сих пор не веря, что этот пастушонок может выражаться столь образно.
– Давай-ка я тебе одежду подошью – встала, достала стопку постиранного мужского белья. Встань, примерь, я посмотрю… - она делала защипы булавками в нужных местах. Села за старенькую швейную машинку, закрутила ручку, задумалась…
- Вот ты говоришь Гордыня. Отец Герасим тоже постоянно пугает всех этим словом, а объяснить, что это такое, не может.
- Гордыня? Это - мать греха. Ибо сказано – победи гордыню и станешь Богом. Бог создал нас по образу своему и подобию, и дал нам все шансы, прежде всего вольный выбор. Никому еще не удавалось победить Гордыню, и не удастся никогда. Только Сын Божий смог, указал людям тропу. Но кто в силах повторить Крестный путь Спасителя? Никто, потому хотя бы, что лежит на нас первородный грех. Да и ни к чему это, ведь Учитель должен быть один, иначе это будет искушением для учеников. Учиться, вот для чего присланы мы на Землю.
Быть достойными своего Учителя, верить в него, стараться не огорчать, и развиваться, идти вперед, сквозь тернии и пустоту, шагать, ползти, пусть медленно, незаметно глазу, но двигаться по пути Познания. Во Вселенной нет ни одного статического состояния, все там двигается, живет, развивается, сталкивается, взрывается, крутится.
Так и наши души. Раз созданные, они уже не могут остановиться ни на миг, совершая хаотичное на первый взгляд, но на самом деле упорядоченное движение к своему совершенству. Ведь пройдя земной путь, душа укрепляется, набирает силу, запасает колоссальную энергию, и после оставления бренного тела, с невероятной скоростью прошивает воздушное пространство, огненным лучом прожигая плотность атмосфер, и устремляется ярчайшей светящейся частицей, к своему Создателю. Некоторые застревают ненадолго, замедляют разгон, но никогда, никогда скорость не гасится до нуля. И очистившись, воссияв ослепительным блеском чистоты, продолжают движение до полного воссоединения со своим Творцом.

- Да что же это? Откуда он все это берет? – Марина была шокирована. Поистине юродивый – она строчила, не замечая, что шов получается кривым… В голове все путалось, гудело. – Как он слова - то такие находит?.. Она молчала, а машинка все стрекотала и стрекотала.
– Удивил ты меня Ваня. На, забирай вещи, и не ходи больше в грязном, приноси мне, я постираю…
Ивашка поблагодарив, ушел. Марина потушила свет, лежала, глядя в потолок, думала об удивительных речах, пыталась осознать, понять таинственный смысл.

© Copyright: Виктор Кочетков, 2014

Регистрационный номер №0199033

от 9 марта 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0199033 выдан для произведения: … и придя, обрящет ли
Сын Божий, веру на земле?..
(св. Игн. Брянчанинов)
 
 
Село «Красная Грива» стояло на крутом берегу небольшой, но полноводной речки, весной выходящей из берегов, и мутными водами обнимающей близкие заливные луга. После половодья возникало такое обилие высоких густых, сводящих с ума ароматами трав, что пройдя ранним росным утром босиком, омыв по колена гудящие ноги, явственно ощущался прилив жизненных сил. Невыразимая гамма расцветающей флоры накрывала целиком, пробираясь в глубины существа, и двигаясь вперед, ощущалась заметная разница живых запахов. Они висели над полем, как бы слоями, и если пригнуться ближе к земле, свежесть была иной, более насыщенной, терпкой, нестерпимой. Выпрямившись же во весь рост, чувствовалась вся тонкая палитра распускающегося изобилия.
Летом речка мелела, обозначались бродные места. На живописные пойменные луга гнали пастись скотину. Деревенское стадо было небольшое, но коровы давали самый лучший надой в районе. Сельский пастух Ивашка на рассвете, начиная с края деревни, бойко погонял домашнюю скотину. Подходил к каждому двору, гудел в сопелку, висящую на груди, щелкал бичом, и коровы, вливаясь в общее стадо, важно и неторопливо шествовали, размеренно перебирая копытами и гордо неся свои крупные рогатые головы.
Никто не помнил, откуда появился Ивашка. Поговаривали, будто бежал он вместе со всеми из недалекой Чернобыльской зоны. Со дня катастрофы прошло чуть больше года и много еще людей мыкалось по стране в надежде обрести где-либо кров.
На вид было ему лет тридцать. Невысокий, тщедушный, он походил больше на не выросшего подростка. Фамилии своей он не помнил, был совсем неразговорчив, больше погруженный в свои какие-то, думы.
Длинные свалявшиеся волосы, тонкие черты лица. Все это увенчивалось негустой кучерявой бородкой неопределенного цвета. Внешний вид был бы совсем уж захолустный, если бы не поражали светлые глаза. Какая-то детская чистота, открытость, наивность, читались в них, настолько они были ясными, что сразу становилось понятно – этот юродивый явно не от мира сего… Впрочем выражался он вполне трезво, не пил, не курил, не ругался, был добр и неприхотлив. Как-то очень быстро сельчане привыкли к нему.
Темным поздним вечером стукнул в ставень стоящей на отшибе избы, где жила старая одинокая бабка Агафья, попросился переночевать, да и остался.
Старики рассказывали, что в молодости была она девой невообразимой красоты. Даже оккупанты не смели приблизиться к ней, любовались издали. Она отдала свое сердце молодому красавцу Яшке, командиру бандеровского отряда повстанцев. Любовь была страстной, долгой, горячей, пока не поймали Яшку, не распяли меж двух плакучих берез, и не всадили в него весь автоматный рожок, все тридцать три пули. Агафью за связь с врагом народа сослали на двадцать лет в сталинские лагеря. Вернулась она, отмотав десятку, реабилитированная, но скрюченная, сгорбленная какой-то тяжелой неведомой болезнью.
Поселилась в старом родительском доме и каждый вечер ходила в лес, к месту гибели возлюбленного. Сидела, долго бурча что-то себе под нос, и с заходом солнца возвращалась домой, собирая по дороге лечебные цветы и травы. Все считали ее ведьмой, но охотно лечились, рассчитываясь, кто деньгами, кто провизией. Был у нее небольшой огород, несколько поросят, птица. Жила потихоньку, много ли бабке надо?
Во дворе гремел цепью страшный, огромный черный кобель. В глазах было столько животной ярости, что путник, проходивший мимо и неосторожно заглянувший в них, застывал на месте, превращаясь в соляной столб. Ни одна собака в деревне не могла приблизиться к нему, настолько сильны были флюиды этого зверюги. Предполагали, что бабка посадила на цепь самого черта. Звала его – Патрик.
Ивашка задержался, помогал по хозяйству, латал прогнившую крышу, копал огород. Он невероятным образом подружился с Патриком, тот ходил за ним везде. Может, следил…
Бабка, однако, постояльцем была довольна, темными вечерами они жгли лучину и о чем-то тихо беседовали.

* * *
У соседки Ильиничны, заболела корова. Три дня ревела, на четвертый пала наземь и только жалобно стонала. Народ собрался, советовали пристрелить. Послали за Агафьей, что скажет? Может можно все-таки спасти, больно уж телушка хорошая, да и на сносях еще…
Бабка пришла с Ванькой (она так его стала называть), долго гладила корову, качала головой, сутулила плечи. Вздыхала. Подошел Ивашка, нагнулся, начал что-то шептать, разговаривать с животным, трогать раздувшиеся бока. И вдруг, сунул руку куда-то под основание хвоста, потянул, и вытащил огромную зазубренную ржавую иглу. Народ охнул. Корова, издав долгий протяжный стон, забила, засучила ногами, затихла.
– Будет жить - сказал, показывая всем иглу, и долго глядя в глаза Фаддея Фаддеевича, церковного старосты, пожилого мужика с недобрым тяжелым лицом. Тот стушевался, спрятал за спину морщинистые руки, отвел взгляд…
Вечером к бабуле заглянул председатель. Дальше ограды Патрик его не пустил, и он вызвал Ваньку за забор. Долго о чем-то говорили, впрочем, говорил в основном председатель. Интересовался прошлым, сказал, что старый пастух недавно сгорел от самогона, пасти некому, пасут по очереди, а люди на пересчет. Пацанам стадо не доверишь, а вот он, Ивашка, мог бы, и согласиться, хотя бы до уборочной…
Ваня согласился и на следующее утро, прихватив с собой пса, вышел на работу. Платили, кто продуктами, кто деньгами. Относили все это Агафье. Та убирала провизию в погреб, а деньги складывала в шкатулку и прятала за иконку с горящей перед ней лампадой. Она никогда не была такой богатой как сейчас, и души не чаяла в своем постояльце.
А тот целыми днями пас стадо в густых лугах, ему хорошо было в одиночестве. Животные его слушались, да и Патрик здорово помогал, вмиг осаживал зарвавшегося быка-производителя, не пускал разбредающихся молодых телок, пытающихся незаметно ускакать в близкий лесок. Охранял.

* * *
Вскоре случилось событие. В сельской церквушке, стоящей на пригорке и чудом уцелевшей в лихие годы, несколько скособоченной, но опрятной, с покосившимся деревянным крестом, вдруг замироточили иконы.
Сказочное благоухание заполнило все вокруг. Лики помолодели, налились яркостью красок, а драгоценное миро все стекало и стекало, появляясь из ниоткуда.
Отец Герасим, приходской настоятель, чуть с ума не сошел от радости. Бегал в исступлении, подставлял сосуды, чтобы ни одна капля волшебного нектара не коснулась земли, собирал жидкость в бутылки. Староста Фаддей Фаддеевич приспособил корытце, и прихожане со священным трепетом макали туда заскорузлыми пальцами, крестились, омывали лицо, лоб. Радовались…
Через девять дней произошло и вовсе уж удивительное. Ранним чистым утром восходящее солнце озарило церковный крест. Он засиял, засверкал, заблистал белизной, загорелся огненным вихрем, и вдруг, на кресте появилась Она… Богородица…
Стояла спокойно, мирно, одной рукой прижимая младенца, а другой будто указывая куда-то вдаль. Вся была в серебристом искрящемся облаке из ослепительного огня, ярчайшее свечение исходило во всем великолепии, умаляя солнечный свет. Многие видели это, но многие ничего не замечали, как, ни старались вглядываться. Люди заволновались, поражаясь случившемуся. Из района приехало начальство, журналисты. Снимали, фотографировали. Вызвали вертолет, он много раз облетал купол, вел съемку.
Началось паломничество. Тысячами люди приезжали смотреть, спали на земле в палатках. Одни видели, другие нет. Те, кто видел, считали себя отмеченными особой благодатью. Остальные терялись, в величайшем смятении падали ниц, молились долго, истово…
А Матерь Божья все стояла, осиянная величием небесной славы, в пламенном ореоле благочестия. Казалось, Она хочет что-то сказать людям, донести какую-то весть, подать знак грешному миру, предостеречь от чего-то. Ночью, превращаясь в горящую звезду, с рассветом опять принимала видимый облик.
Село кипело, бурлило от нашествия пилигримов. Появился кортеж машин митрополита, самого владыки Иеронима. Оттуда вышел весь митрополичий притч, в сверкающих золоченых парадных ризах. Вмиг узрели Деву Непорочную, плюхнулись в густую пыль, стали с превеликим усердием сотворять торжественный молебен. Организовали крестный ход, возблагодарили Создателя и Невесту Его.
Иероним задержался на неопределенное время. Ему отвели лучшие покои в доме старосты, и он беспрерывно совершал молитвенные службы в храме, прерываясь лишь на недолгий сон. Отец Герасим выпросил у него позволения за малую цену продавать накопившееся миро всем страждущим, а средства пустить на капитальный ремонт церкви. Митрополит согласился, обрадовав, что храм теперь приобщен божественной благодати, и что, конечно же, ремонт нужен. Обещал со временем помочь материалами и рабочей силой.
Отец Герасим, словно лет двадцать сбросил, помолодел лицом, летал, будто на крыльях, успевал везде, спал мало. Фаддей Фаддеевич собрал со всего села множество пустых пузырьков от лекарств, и особой, освященной ложкой разливал драгоценное миро. Продавали его тут же в церковной лавке и очередь не кончалась. Люди шли и шли. Свечи закончились очень быстро, посылали грузовик в город, чтобы закупить полтонны новых. Церковная касса быстро пополнялась. Сколько денег прилипало к рукам старосты, сколько утаивал отец Герасим, никто не знал, да и не до этого было. Все гадали, рядили – к чему бы сие знамение?
На сороковой день исчезла Дева Серебра. Все опять потускнело вокруг, но иконы мироточили… Митрополит проводил последнюю ночную службу. Церковь была полна молящихся, люди в восторженной радости клали земные поклоны, пели псалмы. Особо ретивые, пали ниц пред ликами святых старцев, замерли в благочестивой неподвижности…
В открытых настежь дверях, показался Ивашка. В какой-то замызганной мешковине, грязных дырявых штанах, со своей пастушьей дудкой на груди, в одетых на босу ногу не то лаптях, не то сандалиях, вид имел очень уж непотребный. Да и запах домашней скотины принес с собой…
Словно легкий ветерок пронесся в храме, иные свечи сами собой потухли, задымились… Иероним обернулся, увидел босяка, сдвинул сурово густые седые брови, но не сбился, продолжая литургию. Бабки зашикали, зашипели:
– Куда прешься, Ирод? В святое место в таком виде… Изыди, окаянный!..
Откуда ни возьмись, появился староста, взял крепко за руку, вытолкал насильно за порог. Швырнул пастушка наземь в густую пыль. Крикнул злобно:
– Чтобы и духа твоего здесь не было!…
И осекся… На него неугасимой яростью смотрели из темноты два немигающих огонька. Патрик прыгнул стремительно, но Фаддеичу сильно повезло – лишь ворот, да полрубахи остались в зубах зверя, а на шее багровела ссадина от грозных клыков… Юркнул перепуганным зайцем за дверь, закрылся на засов, начал креститься, благодарить…
Ивашка поднялся, отряхнулся, глянул на темный пустой крест, поманил рассерженного пса. И они неспешно побрели восвояси…

На следующий день после обеда, к бабке Агафье заглянула Марина Геннадьевна, врач сельского медпункта. Статная сорокачетырехлетняя женщина, удивительно обаятельная и добросердечная. Она стала вдовой несколько лет назад. Муж – агроном, еще совсем юной привез ее сюда. Они и познакомились где-то там, в своих институтах. Жили душа в душу, любили… Их очень уважали в селе, хвалили, брали пример, завидовали…
Но после тяжелой неизлечимой болезни муж скончался и оставил Марину одну. Детей у них так и не было. Она долго, очень сильно переживала, не хотела жить, скорбела… Но все же успокоилась, оправилась, ободрилась. Казалось, нашла что-то для себя, для своей тонкой души. Стала чаще посещать церковь, много читала, думала…
Вот и вчера она была там, все видела и слышала. Принесла Ивашке кое-какие вещи, оставшиеся от мужа, велела бабке передать, чтобы зашел к ней вечером, подшить, подогнать остальное.
После вечерней зорьки Ванька появился во дворе. Марина подоила корову, шла с полным ведром молока, увидела, остановилась. Он подошел, и вдруг, опустился на колени, приник лицом к пахнущей парной свежестью руке…
- Благодарен Вам. Вы…Вы… милосердная…
Она зарделась, заволновалась, забеспокоилась чего-то. Разозлилась.
– Ну-ка, поднимись. Ишь ты, и манерам обучен… Откуда ты взялся такой кавалер? – спросила с иронией.
Тот выпрямился, стоял какой-то подавленный, молчал.
– Помоги вон ведро донести – он взял, потащил в дом.
Марина смотрела на его субтильное тельце, и острая волна неизведанной материнской нежности поднималась к горлу. Глаза быстро промокли. Утерлась подолом, пошла вослед.
Ивашка опустил ведро на скамью, сел рядом, уставившись в пол. Она зашла в куть, загремела там тазами, ведрами, выволокла какое-то огромное цинковое корыто, поставила посреди горницы.
– Ну-ка снимай свою хламиду, хоть помою тебя, пока вода горячая еще.
Ванька не двигался, притаился…
- Снимай, снимай, я не смотрю – вышла за водой.
Он сидел в этом корыте сжавшись, но как-то совершенно не испытывая стыда. Марина мылила его косматую гриву, омывала чистой водой. Грубой жесткой вихоткой терла тощую спину с выступающими ребрами.
–Чего же худой такой, аль не кормит бабка? – ей было жаль его, у нее мог быть такой же сын…
- Кормит… – Ивашка преображался на глазах. Она взяла ножницы, остригла, подровняла непокорные волосы. После, сидел на лавке, умиротворенный, чистый. Косил глазом в экран работающего телевизора, слушал.
Марина вынесла грязную воду, прибралась, поставила чай. Сели за стол. Пили чай с ватрушками, молчали. Не было неловкости, неудобства.
– Что же привело тебя в наши края? – она смотрела в его детские светлые глаза, понимая, что человек он необычный, не нормальный какой-то…
- Я пришел учиться – он говорил серьезно, не поднимая головы, глухим, сжатым голосом.
- Чему же здесь можно научиться? - Марина очень удивилась ответу, заинтересовалась…
- Я пришел учиться Красоте – голос звучал ровно, явственно, убежденно, сильно.
–Красоте? – она не поверила, смотрела на него испуганным, жалостливым каким-то, взглядом, ничего не понимая. – Что же такое Красота?
Ванька начал говорить. С какой-то внутренней силой, твердо, очень необычно, неожиданно.
–В сущности своей это проявление Божественной благодати, исходящей для спасения мятущихся душ. Она многогранна и непосредственна. Бывает не всегда видима, но несомненно, незримо осязаема и чувственна. Иногда, вдруг, раскрывается таким восхитительным цветущим бутоном, таким сияющим узором, такой ослепительной радугой, что тает лед, сходит копоть, разламывается поросшая плесенью неверия короста, омывается Душа слезами благодарения.
Видеть Прекрасное – это Дар, он дан всем при рождении. Но в силу различных обстоятельств, а главное по духовной лени, многие лишают себя счастья созерцания плодов Божественного творения. Но берегись просвещенный! Вместе с прозрением, входит и дар видения Дурного, искаженного злобой. И здесь кроется громадное искушение для просветленного. Ибо видя Красоту, приходит соблазн борьбы с Преломленным, желание видеть во всем Гармонию, и помочь другим обрести это качество. И здесь впадаем мы во грех Гордыни, уподобляемся фарисеям, и теряемся в Прельщении. Необходимо терпение и смирение, скромность.
Только развившие в себе эти добродетели, могут в полной мере чувствовать Благодать, и не прельщаться. Верить, молить Создателя, взалкать в поисках Истины. И откроется тогда маленькое окно в мир познания Добра и Зла.

Он умолк, поник головой… Марина смотрела на него влажными зачарованными глазами. Она мало что поняла из этих загадочных мыслей, высказанных столь витиевато. Молчала, пытаясь осознать услышанное, до сих пор не веря, что этот пастушонок может выражаться столь образно.
– Давай-ка я тебе одежду подошью – встала, достала стопку постиранного мужского белья. Встань, примерь, я посмотрю… - она делала защипы булавками в нужных местах. Села за старенькую швейную машинку, закрутила ручку, задумалась…
- Вот ты говоришь Гордыня. Отец Герасим тоже постоянно пугает всех этим словом, а объяснить, что это такое, не может.
- Гордыня? Это - мать греха. Ибо сказано – победи гордыню и станешь Богом. Бог создал нас по образу своему и подобию, и дал нам все шансы, прежде всего вольный выбор. Никому еще не удавалось победить Гордыню, и не удастся никогда. Только Сын Божий смог, указал людям тропу. Но кто в силах повторить Крестный путь Спасителя? Никто, потому хотя бы, что лежит на нас первородный грех. Да и ни к чему это, ведь Учитель должен быть один, иначе это будет искушением для учеников. Учиться, вот для чего присланы мы на Землю.
Быть достойными своего Учителя, верить в него, стараться не огорчать, и развиваться, идти вперед, сквозь тернии и пустоту, шагать, ползти, пусть медленно, незаметно глазу, но двигаться по пути Познания. Во Вселенной нет ни одного статического состояния, все там двигается, живет, развивается, сталкивается, взрывается, крутится.
Так и наши души. Раз созданные, они уже не могут остановиться ни на миг, совершая хаотичное на первый взгляд, но на самом деле упорядоченное движение к своему совершенству. Ведь пройдя земной путь, душа укрепляется, набирает силу, запасает колоссальную энергию, и после оставления бренного тела, с невероятной скоростью прошивает воздушное пространство, огненным лучом прожигая плотность атмосфер, и устремляется ярчайшей светящейся частицей, к своему Создателю. Некоторые застревают ненадолго, замедляют разгон, но никогда, никогда скорость не гасится до нуля. И очистившись, воссияв ослепительным блеском чистоты, продолжают движение до полного воссоединения со своим Творцом.

- Да что же это? Откуда он все это берет? – Марина была шокирована. Поистине юродивый – она строчила, не замечая, что шов получается кривым… В голове все путалось, гудело. – Как он слова - то такие находит?.. Она молчала, а машинка все стрекотала и стрекотала.
– Удивил ты меня Ваня. На, забирай вещи, и не ходи больше в грязном, приноси мне, я постираю…
Ивашка поблагодарив, ушел. Марина потушила свет, лежала, глядя в потолок, думала об удивительных речах, пыталась осознать, понять таинственный смысл.
 
Красная Грива Часть 2
Серафим Часть 3
Рейтинг: +1 434 просмотра
Комментарии (3)
Денис Маркелов # 16 апреля 2014 в 20:10 0
Хороший бытовой рассказ. Вкусно и без ненужных излишеств
Осень # 7 июня 2014 в 14:26 +1
Как удивительно хорошо на душе от вашего произведения, такого чистого, необыкновенного. У вас особый талант писать такие рассказы легко, но о нелёгком, по-житейски как-то, знаючи, подбираете слова очень индивидуально, присуще только вам, с некой мистической манерой, добротой ко всем героям, с философским подходом. И природа у вас какая-то особенная, яркая, насыщенная в любых своих проявлениях, и словно сопутствует мыслям и действиям героев, или предостерегает, иль напротив, благословляет...
Виктор Кочетков # 8 июня 2014 в 07:56 +1
В учебке,в декабре 1986 года, нас, духов, собрали в кубрике, учили подшивать подворотнички, погоны, боевой номер, подписывали свое обмундирование, начищали бляхи... Один матрос рассказывал как у них на Украине, в селе откуда он призывался, случилось событие - явление Богородицы. Описывал все очень ярко. Мы все над ним смеялись, никто не верил. Тогда он принес нам письмо от матери, где она очень подробно описывала чудо. Я сам читал это письмо, полное тревоги и нехороших предчувствий. Очень беспокоилась за судьбу своего сына, строчки временами размыты, видно плакала над письмом...
Это письмо и легло в основу этого рассказа-аллегории...

Какие у Вас отзывы замечательные, Леся!
Спасибо!