Тётушка моя, Тамара Николаевна Ржищева, незадолго до кончины своей, попросила меня отыскать в кладовке обувную коробку, в которой, как оказалось, хранились старые письма, открытки, вырезки из газет и иной бумажный хлам. Теперь по возвращении с работы домой я неизменно заставал её за одним и тем же занятием: скрывшись от внешнего мира за туманным облаком ностальгических воспоминаний, она дрожащими от волнения и прожитых лет руками перебирала то, что хранила столь долгие годы вдали от своих и чужих глаз. Отношение её к содержимому старой коробки, как я заметил, было строго избирательно: что-то подвергалось придирчивому исследованию (тогда помимо очков тётушка вооружалась ещё и огромной лупой, которую я как нельзя кстати подарил ей месяц назад на день рождения); что-то, прочитав, она перечитывала ещё раз или два; что-то же удостаивалось лишь беглого просмотра и откладывалось в сторону отдельной стопкой… Но попадалось и такое, что отвергалось сразу, безоговорочно, и летело в мусорную корзину, едва близорукий взгляд старушки касался вынутой бумаги.
С расспросами к Тамаре Николаевне я не приставал, отчасти из-за моей врождённой застенчивости и нерешительности, отчасти от уверенности в том, что в самое ближайшее время тётушка сама расскажет мне то, что сочтёт необходимым.
Так и случилось…
Однажды утром (это было в воскресенье) сразу же после завтрака, она позвала меня к себе в комнату и показала пожелтевшую от времени, чуть надорванную с одного края фотокарточку.
– Вот, взгляни, Юра, – сказала она и, чуть понизив голос, пояснила. – Это мой кузен, твой двоюродный дядя…
Я взял в руки, протянутый мне прямоугольник фотографической карточки: с той задорно смотрел довольно симпатичный парень лет двадцати трёх–двадцати пяти, в новенькой офицерской форме с лейтенантскими погонами.
– Виталик здесь снялся сразу по окончании военного училища. Он был проездом в Москве по пути к месту службы…Ты, конечно, удивлён, – продолжала тётя, хотя я был абсолютно спокоен и не выказывал ни малейшего признака удивления. – Ведь моя сестра, твоя мать, никогда не рассказывала тебе о нём, да и я молчала все эти годы. Дело, Юрочка, видишь ли, в том, что когда-то давно в наших с ним отношениях произошёл разрыв. Кто прав, кто виноват, – судить теперь сложно, но с тех пор с Виталием мы не знались…
Тамара Николаевна отвела взгляд в сторону и, захваченная нахлынувшими воспоминаниями, долго смотрела на печально кивающие ветки старых тополей за окном.
– Семь лет назад мне с трудом, но всё же удалось разыскать Виталия. Я написала ему письмо, правда, без особой надежды, так наудачу, но, как ни странно, довольно скоро получила ответ. О себе Виталик почти ничего не писал, больше спрашивал, интересовался нашей жизнью, а в конце письма настойчиво приглашал к себе в гости. И я уже было собралась в дорогу, да твоя мать на правах старшей сестры категорически запретила мне ехать. Теперь, сам видишь, не гожусь я для таких путешествий, а ты, Юра, должен пообещать мне, что летом обязательно побываешь у дяди Виталия. Посмотришь, как он живёт, потолкуешь с ним, о нас ему расскажешь. А как вернёшься – поделишься своими впечатлениями. Кстати, живёт он в Ейске, так что отдохнёшь там, в море покупаешься, позагораешь…
Всю жизнь, с окончания педагогического института до самой пенсии, моя тётушка преподавала в школе английский язык. Военные годы провела на Урале, в эвакуации, где однажды простудившись, стала страдать от приступов бронхиальной астмы и с тех пор она уже не расставалась с ингалятором, который спасал её в минуты внезапного удушья. С годами к этому недугу прибавилась ещё и гипертония. Тамара Николаевна с трудом переносила жару и духоту, стала редко выходить из дома, а так как за ней некому было присматривать (муж её, главный инженер оборонного завода, рано ушёл из жизни, детей у них так и не было), её навещала моя мать. Но когда не стало и её, эта обязанность полностью легла на мои плечи.
Я заходил к хворающей тётушке дважды в неделю, выполнял по её просьбе разные поручения: бегал в аптеку за лекарством, платил за квартиру, ходил по магазинам. А вскоре Тамара Николаевна стала настаивать на том, чтобы я переселился к ней насовсем, объясняя это появившимся вдруг паническим страхом одиночества, который атаковал тётушку вечерами и по ночам, изматывая её и не давая заснуть до утра. Я с готовностью согласился: квартира была двухкомнатной, пусть и в панельной пятиэтажке на самой окраине Москвы, зато до завода, где я работал, было всего лишь три трамвайные остановки, что намного ближе, чем приходилось мне добираться из дома, да и в нашей родительской квартире, где мы проживали с младшим братом, стало тесновато – тот, едва получив диплом инженера, женился на бывшей однокурснице, и недавно у них появился ребёнок. В душе я лелеял надежду, что тётя, в конце концов, отпишет жилплощадь мне, что решило бы мой жилищный вопрос. Так в конечном итоге и вышло.
А спустя два месяца, с приходом первых, несмелых ещё морозов, моя несчастная тётушка отдала душу богу. Умерла для всех нас – и для родственников, коих осталось не так уж много, и для знакомых, и для бывших коллег по работе, – так же неожиданно, как и вполне предсказуемо.
Итак, перезимовав в осиротевшей квартире, и, сделав вывод, что до конца года нужно непременно жениться, чтобы самому не умереть от тоски и одиночества, в первых числах июля, выполняя волю покойницы, я отправился в Ейск к этому незнакомому и так неожиданно для меня обнаружившемуся дяде Виталию.
* * *
В купе нас было двое. Своего будущего попутчика я приметил ещё в Москве: мы вместе томились в ожидании поезда, с нетерпением поглядывая на табло, затем вместе вышли на перрон, сели в один и тот же вагон и, так получилось, что попали в одно купе.
– Владимир Терентьевич Котов, – представился он, как только поезд тронулся. – Военный пенсионер, в прошлом майор-артиллерист.
Я назвал себя, не прибавив, однако, более никаких о себе подробностей.
Котов почти сразу же разделся и лёг спать, а я, решив принять горизонтальное положение лишь после того, как поезд покинет пределы Москвы, так и просидел, глядя в окно, до самой Тулы. Под размеренный стук колёс я вспоминал свою несчастную тётушку, которая никогда не услышит от меня обещанного рассказа о поездке, представлял в воображении скорую встречу с дядей Виталием; думал, как посмотрела бы на это моя мать, будь она жива, размышлял о том, как устрою свою дальнейшую жизнь по возвращении из отпуска. Одна мысль цеплялась за другую, та тащила за собой третью, четвёртую, а четвёртая приходила ещё и с подружкой – так и провёл я эти без малого три часа дороги. Очнулся только тогда, когда состав наш, замедлив ход, наконец, с шипением замер.
В Туле наш поезд имел получасовую остановку. Попутчик мой, вероятно, потревоженный тишиной, обеспокоенно завертелся под простынёй, зашёлся тяжёлым кашлем и, с кряхтом перевернувшись, открыл глаза. Приподнявшись на локоть и повздыхав о чём-то, он протяжно зевнул и, окончательно придя в себя, уселся на постель.
Указательным пальцем с пожелтелым ногтем Владимир Терентьевич осторожно, словно опасаясь чего-то, сдвинул край занавески и, бросив взгляд на перрон, разочарованно отвернулся, не найдя, очевидно, там ничего интересного – жёлтые стены вокзала, два-три носильщика с пустыми тележками да несколько тоскующих в нетерпеливом ожидании своего поезда пассажиров.
Был отставной майор уже в годах, широкоплеч, с заметной сутулостью, густыми бровями и седой, не поредевшей, однако, за долгие годы, шевелюрой. Какое-то время мы сидели, не проронив ни слова.
– А вы, я вижу, и не ложились ещё? – нарушил затянувшееся молчание Котов.
Я сразу не нашёлся, что ответить ему. Смущённо улыбнувшись и пожав плечами, чтобы скрыть свою неловкость, я сказал:
– Что-то долго стоим…
– Локомотив меняют… – охотно пустился в объяснения Котов. – Сейчас к хвосту состава прицепят тепловоз, и потащит он нас в обход Тулы через Узловую на Елец.
Владимир Терентьевич стал подробно разъяснять мне, что раньше, ещё два-три года назад, поезд «Москва-Ейск» ходил через Тулу-Орёл-Курск и так далее, заходя на территорию Украины, но потом маршрут его изменили, и теперь, следуя через Тулу-Елец-Липецк-Воронеж, он только изредка забегает на чужую территорию и снова возвращается на родные земли…
– Вы не курите? – неожиданно спросил Котов.
Я отрицательно мотнул головой.
– Я тоже… Бросил недавно – кашель замучил, – с лёгкой грустью произнёс мой спутник.
Поезд едва ощутимо качнулся и медленно пополз вдоль ночного перрона, постепенно набирая ход. Прогремев по мосту через Упу, наш состав стал круто и уверенно заворачивать на юго-восток.
– Вы часто путешествуете железной дорогой? – вдруг поинтересовался Владимир Терентьевич.
– Редко, раз в два-три года.
– Я чаще… Знаете ли, Юра, у меня масса родственников и география их проживания обширна. И каждый год у кого-нибудь, то свадьба, то юбилей, то новорожденный, а бывают и похороны… Куда от этого денешься? – с печалью сказал отставной офицер.
Но неожиданно он сменил тему и стал рассказывать всякие невероятные случаи из своей жизни. Оказалось, что мой спутник незаурядный рассказчик и весёлых историй у него хоть отбавляй – хватило бы, наверное, на весь путь до самого Владивостока, если бы, конечно, мы туда ехали. Я слушал его с большим интересом, и так продолжалось бы, наверное, до самого утра, но глубокая ночь и мерное покачивание вагона делали своё дело.
Мы уже стали основательно укладываться спать, как неожиданно, подавив невольно вырвавшийся смешок, Котов спросил:
– А вам никогда не приходилось ехать в одном купе с сумасшедшим?
– Нет, – встрепенулся я, почувствовав начало ещё одного увлекательного рассказа. – Бог, как говорится, миловал…
– А вот мне, представьте, Юра, пришлось. Незабываемая история! И если вы готовы послушать меня ещё пять-шесть минут, то наверняка не пожалеете. А дело было так…
В середине пятидесятых, по окончании военного училища я был направлен в зенитно-артиллерийский полк, дислоцировавшийся в бывшей теперь Германской Демократической Республике. Был я тогда юным лейтенантом полным сил, молодецкой прыти и радужных надежд, а, главное, не обременённым семейными заботами. По прибытии на место службы меня поселили в одноэтажном кирпичном бараке, ранее использовавшимся немцами как какое-то техническое или складское помещение, но впоследствии (уже после того, как там расположился наш полк) разгороженное внутри и принявшее статус холостяцкого общежития.
Зима, надо сказать, в Германии, как и во всей Европе, была сырой и мрачной. В комнатушке, которую я занимал, стены были насыщены влагой, отопление работало через пень колоду, и сырость была неизбывна. Вдобавок, в помещении, рассчитанном на четырёх человек, размещался только я один, и это не прибавляло уюта в мой быт. Часть наша стояла в лесах под Магдебургом, кроме службы развлечений не было практически никаких – так день за днём прошёл первый год, и я начал…
Не дав рассказчику закончить фразу, я щёлкнул себя по горлу, на что Котов так звонко рассмеялся, что стал похож на большого ребёнка.
– Нет, Юра, не угадали. Этим я себя никогда не баловал, даже старался избегать традиционных в офицерском обществе хмельных пирушек. А начал я запоем читать, тем более что полковая библиотека оказалась на удивление богатой. Сначала читал, а потом попробовал и сам писать. Писал, разумеется, стихи, с прозой у меня не очень ладилось. Кто не балуется этим в молодые годы? Исписал две толстые тетради и скажу без ложной скромности, были там и неплохие строки. Только до сих пор не могу понять куда же подевались эти записи. Жалею теперь, что не сумел сберечь их до сегодняшних дней.
Вот так и проходила моя служба в полку, и нечего было бы о ней вспомнить, если бы однажды утром в дверь ко мне не постучал посыльный – меня срочно вызывали в штаб. Через пять минут я уже стоял в кабинете командира полка. Кроме него там присутствовал начальник санчасти капитан Куликов, а вскоре, запыхавшись, примчался какой-то сержант, как оказалось впоследствии, фельдшер.
Командир полка начал сразу, без обиняков:
– Вам предстоит сопроводить одного лейтенанта. Этот офицер немного не в себе, у него душевное, понимаете ли, расстройство. Психиатрическое отделение имеется только в одном госпитале, под Шверином. Ехать предстоит поездом, отъезд сегодня вечером, все подробности у капитана Куликова.
Когда мы вышли из штаба, капитан нам прояснил ситуацию. Оказывается, месяц назад в наш полк после окончания училища прибыл молодой лейтенант. На последнем курсе он познакомился с одной цыпочкой, этаким ангелочком по имени Оленька. Та же, узнав, что её ухажёру предстоит служба в Германии, быстрёхонько потащила его в ЗАГС. Уж очень ей хотелось побывать за границей! Мечтала, видите ли, стать этакой заграничной фрау, модными шмотками обзавестись, жить ни в чём не зная нужды… А на деле очутилась в бараке, сыром и необустроенном. Выезды в город для членов семей только раз в месяц, организованным порядком, денежное довольствие лейтенанта не ахти какое, особенно не разгуляешься. Короче, промучилась она месяц в таких условиях, стала роптать, негодовать, посыпались упрёки, переходящие в скандалы… И подалась она обратно, в Союз, под мамино и папино крылышко. А лейтенантик-то оказался слабохарактерным, первые дни после её бегства всё хорохорился, храбрился, мол, и без неё проживу, и не таких видали, а потом сник, закрылся в своей комнатушке, не ест, не пьёт, третий день на службу не выходит.
Выслушали мы эту историю сердечного недуга и стали втроём кумекать, как же нам выманить больного из его комнатушки. Думали, думали и придумали: решили разыграть такую сценку, вроде как нужно срочно доставить в штаб дивизии секретный пакет, а так как командование очень ценит его, этого лейтенанта, то и доверяет доставить секретный пакет именно ему. Для охраны, мол, к нему будет приставлен ещё офицер и сержант.
И вот разыграли мы этот спектакль. Командиром полка к нему к нему был послан старший офицер с муляжом сверхсекретного пакета. Всё прошло как по нотам, расчёт оказался верным. Лейтенант и в самом деле проникся возложенным на него высоким доверием, отпер дверь, вышел из добровольного заточения, получил из рук начштаба пакет, и покатили мы с ним на машине на вокзал.
Сели в поезд, заняли свободное купе – ехать предстояло всю ночь. В купе возле окна был удобный столик, а по обеим сторонам два мягких дивана с откидывающимися подлокотниками на трёх человек. Мы посадили конвоируемого у окна, а сами расположились напротив, не спуская с него глаз. Поначалу лейтенант вёл себя довольно мирно, лишь бросал искоса на нас подозрительные взгляды, то и дело, ощупывая пакет, который он из полевой сумки зачем-то переложил себе под китель. Через некоторое время он стал вести себя как-то странно: поскуливать по-собачьи и бросаться к окну, если мимо проносился встречный поезд. Он плотно припечатывался лбом к стеклу и губы его непрерывно, без пауз, шептали: «Оля-Оленька-Оля-Оленька…». Вероятно его воспалённому воображению представлялось, что его жена, раскаявшись, мчится на всех парах обратно, не выдержав разлуки с ним. Но вдруг он утихал, так же внезапно, как и приходил в безумие. Потом мог долго сидеть без движения, уставившись прямо перед собой мёртвым, немигающим взглядом. Мы с сержантом находились в чудовищном напряжении: как знать, не выкинет ли наш герой в любой момент какой-нибудь фокус? Начальник санчасти уверял, что хоть лейтенант и спятил немного, но это помешательство тихое и вреда никому он нанести не может. Но так ли это на самом деле? А не может ли из-за смены обстановки оно перерасти в буйство? Я смотрел на бедолагу и старался понять, какие мысли роятся в его безумной голове? Мы с сержантом не теряли надежду, что он всё-таки заснёт, чтобы хоть с часочек прикорнуть самим. Но, дудки! Он так и продолжал сидеть без сна, временами издавая какие-то нечеловеческие звуки, не замечая вокруг себя никого и ничего, разве что эти проклятые поезда, проносящиеся мимо…
Я подумал, что может быть на время оставить его наедине с самим с собой, что может быть мы мешаем ему заснуть? Я сделал знак фельдшеру, и мы вышли в коридор вагона. Какое-то время молча стояли у открытого окна и любовались ночными пейзажами центральной Германии. Сержант вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнил, что у него в аптечке есть снотворное. Он сходил в буфет – в поезде не было вагона-ресторана, а только небольшой закуток, где можно было взять что-нибудь перекусить – принёс сосиски, запеченные в тесте и бутылку минеральной воды. Несчастный съел принесённое фельдшером с таким безразличием, что казалось, сунь мы ему в руки газету, он так же сжевал бы и её. Незаметно высыпав порошок в стакан, сержант наполнил его водой и подал лейтенанту. Тот залпом выпил, видно, его здорово мучила жажда, и снова уставился в одну точку. Но через пять минут, что-то в нашем подопечном стало резко меняться. Он прямо на глазах перешёл в необыкновенную бледность, затем ему в лицо бросилась краска, зрачки его расширились, и он стал жутко сучить под столом ногами. О, господи, что тут началось! То ли фельдшер ошибся в своём зелье, то ли на чокнутых это снотворное оказывало прямо противоположное действие! Вместо поскуливания из него теперь вырывался львиный рык, несколько раз нам пришлось наваливаться на него, потому что он то и дело бросался к двери, пытаясь бежать.
Один раз, когда, схватив за ворот, я повалил лейтенанта на сиденье, пуговица на его рубашке расстегнулась, и я увидел у него под правой ключицей родимое пятно, величиной с перепелиное яйцо. Представьте себе, Юра, своей формой оно удивительно походило на сердце, каким обычно его изображают как символ любви, а в середине этой рокового знака красовалось вытянутое, как слезинка, пятнышко – чёрная родинка… Фельдшер тоже заметил это коричневое сердце с отметиной посередине и, может быть, в тот момент мы с ним подумали об одном и том же: этот несчастный изначально помечен природой как жертва пылкой, но коварной и безответной любви.
Промучившись без сна всю дорогу, мы наконец-то добрались до места. Отыскали госпиталь, а в нём психиатрическое отделение. Я зашёл в кабинет к заведующему, оставив сумасшедшего под присмотром сержанта в коридоре.
Заведующий отделением сидел за столом в белом халате, но выслушав внимательно мой рассказ о том, какой хитростью нам удалось выманить больного из его комнаты, чтобы тот не заподозрил неладное, кивнул головой, поощряя нашу находчивость, поднялся и, скинув халат, остался в офицерской форме. Я покинул кабинет и отправил туда потенциального пациента, который тут же, перед дверью, вынул из-за пазухи пакет и, прижав его к груди, зашёл.
Время шло, разговор в кабинете затягивался. Нам нужно было спешить на дневной поезд, иначе пришлось бы полдня дожидаться на вокзале ночного. Разбитые бессонной сумасшедшей ночью, мы уселись на широкий подоконник и молчали. И вдруг меня словно электрическим током шарахнуло! «А что, – пронеслось в моей гудящей от растревоженных нервов голове. – Если выйдет сейчас заведующий психушкой и скажет, мол, вот что, ребята, это помешательство – явление лишь временное, через недельку-вторую само по себе всё образуется, а посему везите-ка его обратно в свою часть!»
Я поделился своими опасениями с сержантом-фельдшером и заметил, как посерело его и без того хмурое лицо. Да, перспектива ехать ещё раз в одном купе с идиотом нас не радовала! Запросто самим можно было с катушек съехать!
Но дверь кабинета вдруг широко распахнулась, и оттуда вышел наш подопечный, а за ним заведующий отделением. Легонько похлопывая лейтенанта по плечу, он ласково приговаривал:
– Ну, дружочек мой, сокол ты наш ясный, пойдём-ка со мной… Я тебе сейчас своё хозяйство покажу, с личным составом познакомлю…
Обернувшись к нам, он передал оформленные документы о том, что принял от нас бедолагу под свою опеку и махнул рукой, мол, идите, идите, это стопроцентно наш клиент!
У меня словно камень с сердца упал. Мы с фельдшером чуть не бегом бросились на вокзал и до отправления поезда ещё успели перекусить и выпить по три кружки пива.
– Вот так мне однажды и пришлось ехать с сумасшедшим в поезде... – закончил свой рассказ Котов, и мы улеглись спать.
* * *
Я так крепко спал, что не слышал, когда мой попутчик вышел. Был уже полдень, и поезд катил где-то по Черноземью. Остаток пути я провёл в полном одиночестве, не раз вспоминая отставного майора и его забавное приключение.
А ранним утром следующего дня, когда почти под самыми колёсами заплескались волны Ейского лимана, я стал собираться к выходу, немного волнуясь перед скорой встречей с незнакомым родственником.
Нужную улицу и дом я отыскал на удивление быстро, даже не воспользовавшись подсказками прохожих – улица была рядом, сразу же за вокзалом, стоило лишь пересечь привокзальную площадь. Дядя Виталий, предупреждённый моей телеграммой, ждал меня и приготовил столик в саду. После лёгкого завтрака, мы пили с ним утренний чай, закусывая сдобными булочками, которые, как с гордостью заявил дядя Виталий, он научился печь сам за неимением жены. Затем он повёл меня в дом, рассказывая о том, что раньше тот принадлежал одной старушке, у которой он снимал комнату. За несколько лет старушка так привязалась к своему постояльцу, что продала ему дом почти за бесценок, когда решила переселиться к своей дочери в Геленджик. Дом тогда пребывал в плачевном состоянии, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы привести его в порядок. Чердак дядя Виталий переоборудовал в пригодное для проживания помещение. На одной половине соорудил туалет и душевую кабину, установил бильярдный стол, кем-то выброшенный, а им подобранный и отреставрированный; вторую половину бывшего чердака разбил на три небольшие комнатки.
– Со следующего года буду сдавать отдыхающим, – пояснил он. – Здесь все этим зарабатывают.
Вернулись в сад, снова уселись за стол. Солнце поднималось всё выше, стало заметно припекать.
– Жарко становится… – со вздохом произнёс дядя Виталий, стягивая с себя рубаху.
…И здесь я увидел чуть ниже правой ключицы родимое пятно величиной с перепелиное яйцо, очень смахивающее на человеческое сердце, с маленькой продолговатой, похожей на слезинку, родинкой посередине.
Александр! Прочитал с большим интересом и удовольствием. Читается легко, слог прекрасный, сюжет интересный, концовка изумительна. Большое спасибо, рад за творческую удачу!
Спасибо, Леонид! Эту историю (о сопровождении свихнувшегося лейтенанта) мне рассказал как-то в середине восьмидесятых мой отец. Он тогда служил под Магдебургом (его первое место службы; потом будут - Ленинград, Кострома, Ахалцихе, городок в Грузии на турецкой границе). Ему действительно вдвоём с сержантом пришлось сопровождать с ума сошедшего лейтенанта, и причина сумасшествия та же - он был брошен молодой женой из-за невозможности удовлетворить её материальные запросы. И про секретный пакет они тогда придумали, чтобы лейтенант не сбежал по дороге... Первую и третью часть рассказа я полностью выдумал. Года два назад, вспомнив историю, рассказанную мне отцом, я подумал вдруг - а как, интересно, сложилась дальнейшая судьба умалишённого? Вот эти размышления и подтолкнули меня к письменному столу... Спасибо за отзыв! И Вам творческих удач!
И Вам спасибо! Земля наша действительно круглая. Порой судьба такие вот сюрпризы нам преподносит. Я думаю, в жизни каждого человека случаются неожиданные, непонятно кем и зачем предначертанные встречи... Здоровья Вам, удач и успехов!
Доброе утро, Александр! Не сможете ли Вы мне ответить на такой вопросик? Думаю, каждого пишущего человека это интересует. Вдруг... на всех литературных сайтах появился призыв об издании электронной книги, дабы улучшить материальное положение пишущего... Не очередной ли лохотрон? Тут я случайно влетела в один, но во время исправилась. Для обыденного человека,к какой категории отношу себя, очень заманчиво, конечно! Исповедуя пословицу: "Бесплатный сыр только в мышеловке". Нефть-то дешёвая! Вот и будешь кумекать! С уважением.
Абсолютно согласен - лохотрон... А мне три дня назад пришло предложение вступить в Российский союз писателей. Не поленился посмотреть в интернете что это за организация. Оказалось, что ничего, кроме денег их не интересует: вступительный взнос - 5000 р. ( за эту сумму вручают корочки члена РСП и значок), затем ежемесячные взносы по 200 р., затем разные мероприятия, на которые тоже идут различный сборы и т.п., и т.д. Насчёт издания электронной книги постарайтесь порыться в интернете, как это делается и какие затраты за этим последуют. Я в этом деле не сведущ. Знаю, что малые типографии заманивают авторов невысокими ценами (250 руб. за экземпляр в мягкой обложке), но когда договор подписан, цена вдруг вырастает рублей до четырёхсот, а то и выше. Так что есть один верный способ - самому напечатать и издать сборник своих произведений, хотя и это не дёшево. В прошлом году я сделал один экземпляр сборника своих рассказов - только на тонер для принтера ушло около 350 рублей... Вот так... А из тех, кого я знаю по Парнасу, электронную книгу издала Альфия Умарова. Пообщайтесь с ней, может поможет советом... Всего доброго, здоровья, счастья и свершения самых несбыточных мечт!
Саша рассказ мне понравился, слог и стиль написания как всегда у Вас на высоте. История интересная,но на мой взгляд чуть чуть затянута. Правда совсем чуть чуть...Это не минус просто наверное короче бы не получилось.Спасибо ,мне понравилось.удачи Саша.
Помочь сайту
Поздравления
