Ивановский колокол

В былые времена простой народ всегда довольствовался малым. У каждого была одна забота – хозяйство в порядке содержать да совесть в чистоте уберечь. И никаких посторонних затей. Ежели диковинное что неподалёку творилось, кожа морщилась пуще гусиной. Всё лихо людям мерещилось и невидаль бо́язным делом оборачивалась. Посему обыкновенно каждый морду воротил. На всякий случай. У страха, вестимо, глаза велики, но и этого сполна доставало. Нынче эти причуды мало кто уразуметь сможет. Оттого, наверное, всяк цену житейским укладам не разбирает и в любой стороне каждый стыдобой захлёбывается. А что тут дивиться, коли всяких рычагов соблазнительных под самым носом тьма тьмущая. Кажен замухрышка целым светом правит. Сидит в тепле да в светле, за рычаги потягивает, брюшко наглаживает да в сладкой истоме млеет. Где уж тут о жизни размышлять, да о совести беспокоиться. Но, как было упомянуто, встарь к этим вещам иной подход привычен был. Касательно хозяйства всё по силам было. Один ориентир здесь на носу зарубить важно было, что матушку-лень на постой к себе принимать запрещается. А вот что до нравственных починов, церковь для каждого дверь открытой держала. Коли заплутал кто в тропах греховных, а после одумался, что негожими делами жизнь пятнает, здесь завсегда рады были выручить. Даже если наследил он так, что не в жизнь эти следы не распутать.

Так вот, была одна такая церквушка в московских краях. Хаживали туда, как водится, всякие горожане по разным поводам. Кто с вопросом, на который ни одна книга управы не нашла, кто с покаянием, коли беда какая к его рукам прилипла, а кто просто так, для порядку, чтобы даже мелкая клякса на совести не приключилась. И старался там один любопытный субъект. Всё в нём было как надо – и борода не в растопырку, и ряса без задоринки, как влитая ему приходилась, и службу он свою правдой исполнял, и никаких корыстных чаяний за ним замечено не было. Денно и нощно веру людскую сторожил да сам не плошал, всё в соответствии соблюдал. На службе у него всё как предписано ладилось. Все праздники церковные под его руководством проходили, воду святую на разлив раздавал только в дни для этого положенные и в разумных количествах. К тому же, по всему околотку, кто крещённый, всё его рук дело. А, ежели не говорить о том, что ему по должности делать положено, то и человеком он слыл, каких днём с огнём поискать. Грамотеем он был обученным, оттого и собеседником был таким, что от скуки смерти не жди. Юмор у него так же из нужного места рос. Так сказануть мог, что от хохота все мурашками покрывались. Иной раз, конечно, такую зубастую хохму сочинит, что мало кто раскусит, а чаще и нахмурится, но всё равно никто не обижался. Да и для разговоров задушевных замены ему было не сыскать. Всяческий конфуз с человеком может произойти – жизнь-то длинная. И каждый со своими напастями к батюшке за советом идёт. А он за разговором и подскажет, как жизнь наладить, и уму-разуму научит, и надежду поселит. Ну, а на счёт тех, кто нехорошими делами отличился так, что самому только волком выть, предписана строгая инструкция. Тут одними разговорами не обойтись. Приходится на исповеди изнанкой выворачиваться. Только и тут церковный старатель мастером был. Так грешников намыливал, что они и по правде налегке выходили, будто только в бане побыли. И в хозяйстве у попа полный порядок царствовал. Как и прихожане его, огородничал по мере сил да скотину рогатую содержал. Не на убой, конечно, а оттого, что молочное ему было милей иного мяса. Плотничал время от времени да на покосы захаживал сезонно. А в остальном попадья всегда рядом, и в помощи никогда не отказывала. Хоть так, хоть сяк, а от честного народа ни в чём не отставал.

И вот, то ли хворь с ним какая приключилась, то ли ещё что похуже. Только как не назови, а перемены с ним случились, прямо сказать, невозможные. Земля, как известно, слухами в избытке наполнена, только вычёрпывай. Вот так, как курочка по зёрнышку клюёт, разбежались вести по городским угодьям. А вести были такие: дескать, есть в Московии одна церквушка неприметная, где попа необыкновенного встретить можно. А, поскольку людская молва имеет привычку с враньём сочетаться, то такой ему портрет соорудили, что, будто и не он вовсе Богу служит, а Всевышний у него на посылках трудится. И осталась бы эта бестолковщина пустой болтовнёй, кабы не выказали интерес к сей базарщине люди светского покроя.

Коли минувшее помянуть, то не сыщется такой былины, где высокостоящим было бы дело до мирских занятий. Во все времена они были праздной субстанцией и жизни настоящей никогда не замечали. Какое им дело до того, что в русских церквях происходит? Но на сей раз всё по-другому – случай исключительный. Прям кудесник какой-то в Москве зародился. Как тут не полюбопытствовать? Стали изредка богачи к нему заезжать за беседами, якобы целебными. Только оттого, что ожидали они встретить в церквушке лекарство, не разговоры у них выходили, а пустозвоние бездумное. Однако гости всем были довольны и признали, что диковина какая-то здесь таится. Оттого молва раззвонила пуще прежней, и затеяли толстосумы паломничество на постоянной основе. Но чистотой помыслов они отродясь избалованы не были. И по своему образцу рассудили и на поповский счёт. Ежели он их тёплой беседой подкармливает, то это щедро оплачивать надобно. Поначалу батюшка скромничал и от подношений отказывался. Однако потом помыслил над этим вопросом и решил, что хороводничать здесь нечего. Ко всему, попадья его подначивала да приговаривала, что зазорного в этом ничего не усматривается. Сперва всё обходилось продовольствием, а затем в кармашке стало звенеть. Вскоре и тариф обозначился. В общем, дела так далеко поскакали, что все горизонты были нипочём.

Хоть от новых прихожан отбоя не было, про прежних поп не забывал. По-старому он вёл увлекательные беседы, балагурил да советы житейские раздавал. И вроде бы всё привычно, как жизнь много лет назад сложила. А всё же какой-то червячок на душе запутался. А дело-то за малым таилось – вкус наживы так полюбился, что теперь без прибытка шагу ступить нельзя. Но и сплеча так не рубанёшь, квиток не выпишешь – совесть сердится да на темечко зарится. Поэтому, чтобы обиженных в округе не множить, поп удобную тактику смастерил. Стал осторожничать и аккуратными намёками своего гостя к нужному решению подталкивать. Успехом эти уловки оборачивались не всегда, а алчность зверь капризный, с аппетитом великановым. Такому зубы не заговоришь. Отбросил поп всю былую стеснительность и стал своими расценками глаза честным людям выкалывать. Тут у всех челюсти-то поотвисали. Оторопь да безмолвие одолели народ. А как иначе? Русский человек к жалобам не приучен, только одно ему под силу – руками развести, утереться да отправиться восвояси. Те, у кого психика на волоске болталась, могли и в драку ввязаться. Оно, конечно, поделом, и справедливость штука во все времена уместная, но если приглядеться, не напрасна ли цена за такого мерзавца? Ведь незамедлительно властям разъябедничает, только пятки заблестят. А там раздумывать никто не станет, кому наказание присвоить. Всё и так понятно, аргументы крепкие. Вот и не стал никто правду рубить, молча сглотнули и визиты прекратили. Решили, что, если уж грянули такие перемены невыгодные, остаётся знать свою сторону и просто не пачкаться. Ну, а поп и не расстроился вовсе, что простой люд его посещать отвадился. Мало что ли у него публики благодарной?

От дурашлёпов богатых отбоя как не было, так и нет. Одно только накладно – разговоры пусты да бессмысленны. Заскучал поп нешуточно. То интриги любовные, то гардеробные хлопоты, а то и вовсе такая похабщина, что потом и в зеркало глянуть стыдно. А итоги этих жалоб одни, что хоть богатства столько, что куры воротятся, а всё равно недостаточно. А как вспомнит, что его казна без проволо́чек пополняется, так и скуку корова языком слизывает.

Так и дальше продолжало ладиться, глупыми разговорами поп тешился да гонорар под перину складывал. Только однажды случилась препона, которая порушила всю его идиллию. Надо ж было по соседству заявиться новой семейке. И всё бы ничего, ведь не счесть семей во всей Москве, только дочь-молодуха у них красоты редкостной. И пришлась она по нраву соседскому попу. Буйным цветом завязалась у него маниакальность на счёт соседской красавицы. Прямо в сумасбродстве запутался, не знал, как к ней подступиться. Но недолго он места себе не находил, вскоре всё разрешилось. Решила она ему однажды довериться. Пришла, может, на исповедь, а, может, просто за разговором, не ведая ни об его симпатиях к деньгам, ни о тайной страсти в отношении её красоты. Долго они за беседой провели, она всё камни душевные сбрасывала, а он слушал, млел да любовался. Как только их встреча к завершению направилась, тут дело до расплаты и дошло. А какую расплату здесь обсуждать можно, ежели что девица эта, что родители её голь перекатная? Только в этот раз не в деньгах он узрел свой интерес, а в натуральных богатствах, но вовсе не в продовольствии. Захотел он, чтобы она его приласкала во всех плотских традициях, да так захотел, что без стеснения взял да и выложил ей свою цену, как на блюдечке. Ну, тут уж и разгадывать нечего, каким местом она к нему повернулась. Обидел он её своим предложением, рассердилась она, взбрыкнула, слов всяких наговорила, а в завершении дюжим плевком его угостила. Не готов был поп к таким поворотам, растерялся, как малолеток, волю в кулаке удержать не сумел да от гнева совсем голову потерял, чего раньше за ним не наблюдалось. Ухватил он девицу за тонкие плечи, прижал её к себе крепко и стал одёжу в клочья кромсать. Она, конечно, противилась всеми силами, только было их совсем немножко, да и те вскоре растеряла. Что ж не мудрено, поп мужиком был складным не только умственно, но и телесно. Как тут тростиночке с бревном толстенным управиться? Долго ли их схватка им головы кружила, неизвестно, только понятно, что поповская сторона взяла. Провернул поп свою преступную комбинацию, выдохнул жарко, расправил рясу и прогнал побитую девку долой, а, может, куда и подальше.

Прибежала дочь к папеньке с маменькой, горькой слезой задушенная, повинилась им в том, как обманулась по наивности девичьей. Тут, конечно, такое свинство не проглотишь и безвозмездно на самотёк не пустишь. Раструбили они на всю Москву про поповские прелюбодеяния и заголосили о том, что подмоги и защиты дожидаются. Поначалу народные глазищи кровью наполнились и захмелели жаждой наказания, стали даже методы придумывать. Кто камнями забить предлагал, кто кипятком отшлифовать, а кто задумал к воротам его гвоздками приколотить. Только вовремя одумались, что не по Сеньке шапка будет, Христовы страхи на вкус пробовать. Но потом гомон притих, и всё же порешили, что наказывать попа нужно только законодательно.

Сложили люди ходатайство и поспешили за подмогой в правоохранную контору. Вручили свой документ их председателю и гомонят, будто, если прикрикнуть, то их правда правдивей сделается. А начальник только зыркнул на делегатов, они и замолкли. Сразу видно, что человек обстоятельный, разобраться во всём решил. Сел за стол, документом интересуется. В бумаге было изложено всё безобразие поповского поступка, ущерб девичьей красе и молодому здравию, а также буйными красками была расписана нервозность страждущих родственников. Подытожено всё было выводом, что спускать такого не позволительно, и требованием незамедлительных мер. Председатель выказал понимание и завизировал жалобу знаком согласия. Тотчас по распоряжению в поповскую избу были направлены силовые работники. Отметелила стража нарушителя, ухватила его за шкиворет и в темницу потащила.

Зализал там поп кое-как свои ссадины, отряхнул с рясы тюремную пыль, сел на студёный пол и мысли накручивает, одна другой безутешнее. Расселился ужас у него на уме. Тут уж пожалел он о своих талантах. Ничего хорошего нет в образности своего интеллекта и в остроте своих дум, когда участи своей дожидаешься, но не ведаешь что к чему. Чтобы отвлечься от чёрных мыслей, обратился поп к рабочей сноровке. Стал молитвы нашёптывать, каковые до́лжно прочесть при таких сюжетах. Всё верил-надеялся, что, если не избавится он от своей напасти, так хотя б полегчает. Молился-молился, а всё никак не отпускает. Но удивляться здесь нечего, коли уверовал во враньё всякое, то что ни делай, а всё будет без изменения. Но поп не унимается, надеется, что всё сбудется. Чудак-человек, столько лет всех напутствовал, что в раскаянии всё милосердие, и сам же эту истину запамятовал. Так и свалился без утешения. На следующий день, чуть свет, судебную тяжбу власть заварганила. Долго разбираться не стали. Зачем очевидное разливать из пустого в порожнее? Присудили попу кровавую смерть от лихого кнута и вручили его карательным службам.

Подле Кремлёвской заставы располагалась колокольня именованная в честь царя Ивана Великого. От колокольни простиралась площадь, которую так же величали Ивановской. Подвезли осужденного попа на телеге прямо к площади, сгребли его в охапку и швырнули наземь. Содрали с ослушника всю одёжу, на манер того, как он соседскую девку на днях разоблачал, и ринулись закон исполнять, только плети щёлкнули. Стали бить попа по голой коже, да так, что юшка в пляс пустилась. Не успевает прежняя кровь обтекать, как уже новая брызжет. Заголосил осужденный, во всю Ивановскую верещит и не знает, то ли Господня это выволочка, то ли Сатана над ним насмехается. Кругом народ толпится, рты пораскрывали, уму-разуму набираются, смотрят, как жизнь может человека раскорячить. А каратели не унимаются, на совесть работают. Лупят поповскую спину, только канавы кровавые глубже делаются. Воет поп по-звериному, хочет пощады вымолить, ан слова-то все обрываются, только крики страдальческие получаются. А, если бы и вышло что у него, никто б не сжалился над мерзавцем. На Руси-то хоть народ испокон веку был милостив, но законные решения не краюха хлеба, просто так не обслюнявишь. Посему от подлеца не отступились, со всем усердием решили ему закон показывать. А тут ещё ветер взбеленился, жирных туч зачалил. Грянула громина так, что волосы дыбом, и посыпался ливень крупного калибра. Заорал поп громче прежнего, нацепил хомутов на зевак стылый ужас, все столбом стоят, только бабий рёв слышится. Теперь уж точно другим неповадно будет. А дождь хлещет пуще кнутов законодательных. Поп ревёт-заходится, заместь тела жидкое месиво, только кое-где бьют ключи кровавые. Грянула последняя плеть, свалился прелюбодей в грязную лужу, взвыл напоследок, и на том его сказу конец. Застыл народ в мертвецком молчании, только колокол отходную звонит. То ли так совпало, и его ветром рвануло, то ли поповский крик встрял, а, может, ещё что. А только люди сочли это за божий знак. Мол, раз искупил, вот тебе моё прощение. Потоптались они ещё недолго и разошлись кто в лес, кто по дрова.

Утащили мертвеца с площади, швырнули на телегу и свезли на особенное кладбище для тех, кто со своей совестью разругался и растратил душу в греховных болотах. Там кое-как зарыли его истерзанную тушу, сверху кинули камень и нацарапали на нём, что был за фрукт. В общем, схоронили, как получилось. Само собой, памятку он о себе до того неуважительную составил, что швырнуть бы его остатки бешеным псам на откорм. Только по вере православной даже по таким подлецам вслед расплате погост слёзы проливает. Ко всему, ежели судить из практической чистоплотности, чтобы мертвечина не смердела на всю округу, надобно её потщательней закапывать, не жалея глубины.

Население как разбежалось, так к вечеру снова встречаться начали. Кто за чекушкой, кто почаёвничать, а кто просто, без наполнителей. Только причина у тех встреч известная – минувший карательный акт. А людям, хоть без куска хлеба их оставь, но без пустопорожних разговоров обойтись не получается. Как водится, каждую косточку обсмаковали, сделали положенные выводы и на забывчивость списали. Лишь поминали потом при случае, да и то в качестве аргумента. Однако ж, невзирая на это, по сей день находятся те, кто историю о поповских выходках друг у дружки с языка снимают. Одного только жаль, что достоверность упущена. Человек ведь склонен к выдумкам, пускай и не со зла. Всего ведь не упомнишь, вот и приходится восполнять за счёт собственной смекалки. Но бывает, что и лишку дашь и добавочных деталей присочинишь. Так и здесь, наверняка, без этого не обошлось. А потому, было ли это в Москве или в каких других губерниях. Был ли то поп, а, может, плотник. Брал ли он силой соседку или совсем других дел спьяну натворил. Получил он своё или с рук сошло. Да и случалось ли что-то похожее или всё наговаривают проказники. Неизвестно. Да только так ли это досадно? Ведь, коли с выдумкой подойти к вопросу, всяко история выйдет занятнее.

Этот случай и по тем временам был неприметным, а уж сейчас и подавно, коль шагу ступить нельзя, чтобы на пакость не наткнуться. Однако поучительность снискать и здесь можно наиценнейшую. Ежели за левым плечом у вас защемит, и задумаете вы что лихое, поезжайте на Иванову площадь и встаньте подле тамошней колокольни. Есть в той колокольне звонкий колокол. Так с той поры бережёт он предсмертную голосину попа-прелюбодея-разбойника. И когда колокол шумит, вроде как поп снова голосить начинает. И всяк, кто имеет воображение, тут же сторонится своих чёрных замыслов. Может, и вам в этом будет подмога, восстановить трезвость и переиграть свои затеи самым правильным образом. Только поспеть бы, покуда не отзвонит Ивановский колокол.