Хочу остаться человеком (к 4 туру 5 Чемпионата по прозе)

Шульц появился на крыльце дома. Несколько раз крепко зажмурил глаза, стараясь привыкнуть к яркому солнечному свету.

– Ну? – спросил застывший в ожидании Мартин, пять минут назад едва не разнёсший утлый сербский домишко гранатой.

– Чисто. Только девка с грудным младенцем.

– И всё?

– Всё. – Шульц с неприятным удивлением отметил про себя, что Мартин продолжает одной рукой сжимать гранату, второй – карабин, ствол которого теперь был направлен прямо ему в грудь. – Опусти оружие, Готлиб. И гранату убери. Лучше брось её в того, кто попытается бросить гранату в тебя.

Мартин, словно опомнившись, засунул рукоятку гранаты за поясной ремень и повесил карабин на плечо.

– Здесь никогда заранее не знаешь, что может ждать за ближайшим углом. – Мартин тяжко вздохнул. Он ещё не пришёл в себя после жестокого ночного боя с партизанами. Посмотрел на руки, влажные от пота. Страх и напряжение продолжали плотно держать в своих тисках.

– В квартале Бармен-Митте за углом меня ждала пивная толстяка Хеффера, в котором продаются тёмное горькое пиво и слегка подкопченные сосиски. – Шульц усмехнулся. – Сдаётся мне, тут нас никто пивом и сосисками угощать не собирается! И по Швебебану вдоль Вуппера гораздо приятней кататься, чем трястись в армейском грузовике.

– Ты бы поосторожней бросался словами, Йозеф, – серьёзным тоном посоветовал Мартин.

– Что не так с моими словами? – Шульц посмотрел вдаль, где в самом начале улицы, расположенной на южной окраине сербского городка Смедеревска-Паланка, застыл крытый брезентом грузовик, доставивший их взвод на зачистку района. Ближе, прямо на середине дороги, зловеще темнела громада бронетранспортёра. Напоминая вход в ад, чернело отверстие дула пулемёта MG 131, направленного, поверх кабины, вглубь улицы. Уткнувшись в плечевой упор, над ствольной коробкой склонился пулемётчик. Склонился – мягко сказано. Шульцу показалось, что он просто положил на неё голову, как на пуховую подушку. По крайней мере, лица пулемётчика видно не было. Только тускло блестел на солнце верх каски.

– Они могут не понравиться Дезингеру, – пояснил Мартин, украдкой оглянувшись. – Он способен счесть их за антивоенную пропаганду и измену идеалам Третьего рейха.

– Правда?

– Правда.

Шульц снова усмехнулся. Бедняга Готлиб Мартин. Он не боится гранатой случайно убить женщину с грудным ребёнком и боится Дезингера и партизан. Сложно сохранить равновесие духа такому бравому солдату…

Быстро высадившись из машины, они привычно, по давно отработанной схеме, рассредоточились по секторам. Десяток пехотинцев во главе с командиром взвода Байделем сразу перемахнули через забор, прочёсывать сады. Шульц в паре с Мартином, пригнувшись, двинулись по правой стороне улицы. По левой стороне следовали Вебер и Хартманн. Проверяли по пути каждый дом, но заставали лишь пустые комнаты и мух, с жужжанием кружащих над неостывшей едой, оставленной на столах. На подворьях хозяйничали выпущенные индюки и куры. Люди исчезли. Окраина городка словно вымерла. Чёрт, прямо мороз по коже. Как на «Марии Целесте», корабле-призраке, заметку о котором Шульц, в обеденный перерыв между работой над оформлением витрины магазина фрау Ленге, однажды прочитал в местной вуппертальской газете.

Тишина и пустота настораживали. Мартин заметно нервничал, вдобавок июльское солнце палило нещадно. Крупные капли пота градом катились по лицу пехотинца. Серый ворот кителя потемнел от влаги.

На втором десятке домов Мартин сорвался. Глядя безумным взглядом на раскрытое окно небольшого белого домика, он с остервенением выдернул из-за пояса одну из гранат. Шульц едва успел ухватить его за запястье.

– Стой! – выкрикнул он. – Не надо! Я проверю.

Мартин, видимо, ещё не до конца понимая произнесённых слов, стал свинчивать с деревянной рукоятки крышку, пытаясь взвести гранату.

Шульц с силой дёрнул его за рукав кителя, стараясь повернуть лицом к себе.

– Рядовой Мартин! Готлиб… Ты слышал, что я сказал?! Я проверю дом.

Мартин, словно околдованный, едва оторвал взгляд от окна и посмотрел в глаза Йозефу. Прекратил откручивать крышку гранаты. Облизав пересохшие губы, спросил:

– Зачем?

– Могут погибнуть невинные люди, – просто ответил Шульц. И вдруг с ужасом понял, сколь нелепыми на войне кажутся его слова. Какими тогда они представляются Мартину?

– Невинных здесь нет. Каждый из этих варваров – партизан. Или пособник, – ответил Мартин. – Что с того, что мы отправим на тот свет ещё пару-тройку славянских ублюдков?

Шульц тряхнул головой, освобождаясь от пелены липкого безумия, исходящего от Мартина. Господи, они перестают быть людьми. Как такое могло произойти? Когда его в тысяча девятьсот тридцать девятом году призывали в вермахт, он верил, что идёт освобождать Европу от коммунизма. Верил, что на германскую расу, как некогда на крестоносцев, Богом возложена миссия нести человечеству свет. Но вместо мессианства он стал нести оккупационную службу на Балканах. После разгрома опереточной югославской королевской армии в ходе «Операции „Наказание", война не прекратилась. Она переродилась в немыслимое для немцев явление. Линия фронта исчезла. Теперь фронт был повсюду. Если в апреле сорок первого года они воевали с югославскими солдатами, то в мае они уже воевали с партизанами – гражданским населением Сербии, отошедшей Германии по венскому соглашению „стран оси". С теми из сербов, кто перестал надеяться на внешнюю военную помощь и, вооружившись, надеялся только на себя. И грань между обычным убийством и уничтожением противника на поле боя в сознании Шульца стала резко размываться. Как, видимо, и у остальных солдат семьсот четырнадцатой пехотной дивизии вермахта.

С Мартином происходило то же. Он больше не видел вокруг людей. Если, только, они не в немецкой форме. Значит, с ним надо говорить по-другому. Языком, понятным его изменённому сознанию.

– Хорошо, Готлиб, забудь про сербов. – Шульц старался изъясняться твёрдо и спокойно. – Все предыдущие проверенные дома оказались пустыми. Если и этот дом окажется пуст, ты без толку потратишь боеприпасы. Понимаешь?

Выражение лица Мартина стало осмысленным. Абсурдная рациональность перевесила доводы нравственности. Тем более, что в действительности недостатка в боеприпасах у них не было. Скорее, наоборот – присутствовали в избытке. Одной гранатой больше – одной меньше, кто считает?

– Ты напрасно рискуешь, Йозеф, – произнёс Мартин.

– Жди здесь, – отмахнулся Шульц.

Взяв карабин наизготовку, он, мягко ступая, поднялся по невысокому крыльцу. Стволом карабина осторожно толкнул дверь. Не заперта. Дверь медленно отворилась даже не скрипнув, обнажив тёмный прямоугольный провал. Вскользь обернувшись на Мартина, Шульц вошёл в дом.

Узкий коридор, пропахший сушёными травами и козьими шкурами. За ним – небольшая опрятная кухня с обмазанной глиной печью. Пройдя через кухню, Шульц обнаружил две крохотные комнатки. В первой – ни души. Из мебели – платяной шкаф, трюмо и лавка, накрытая узорчатой тканью. В углу – иконы… Во всех домах у сербов иконы. Шульцу, истовому католику, они больше напоминали африканские тотемы. Варвары. Неужели они всерьёз верят, что иконы оградят их дома от разорения или помогут победить? Йозеф искренне не понимал сербов, но относился к их вере вполне лояльно. В отличие от капеллана Брауна, призывающего швырять эти деревяшки в огонь, чтобы не искушать немецких солдат – добропорядочных католиков – и не распространять „языческую заразу".

Во второй комнатке оказалась кровать, застеленная белым бельём с кружевной вышивкой по краям. Сидя на коленях, в дальний угол забилась черноволосая молодая женщина, прижимающая к себе безмятежно сопящего младенца. Не мигая, смотрела на вошедшего в  комнату Шульца. В глазах – испуг и обречённость. Отворачиваясь, чтобы закрыть собой спящего малыша, женщина попыталась ещё сильней вжаться в угол комнаты, слиться с ним.

Шульц, посмотрев на мать с ребёнком, убрал с цевья карабина руку и приложил указательный палец к губам, надеясь, что сербка повинуется его жесту. Удерживая в левой руке оружие и, не снимая палец со спускового крючка, наклонился. Свободной рукой отогнул низ одеяла и заглянул под кровать. Партизан он не обнаружил. Зато нашёл фарфоровый ночной горшок, разрисованный синими цветами. Ухмыльнулся находке. Интересно, ночные вазы можно брать в плен?

Выпрямившись во весь рост, Шульц ещё раз оглядел комнату. Только сейчас обратил внимание, что позади кровати находилась деревянная люлька, подвешенная на верёвках за кольцо, прикрученное к потолку. Вновь посмотрел на женщину с ребёнком. Почувствовал, как его невольно пробил озноб от внезапно пришедшей в голову мысли. Дружище Готлиб, что же ты натворил бы здесь своей гранатой! Возникшее следом за мыслью желание было столь же мимолётным и устрашающим. Шульцу на миг захотелось быстрее выйти из дома и застрелить Мартина. Вместо этого он постарался вспомнить сербские слова, как-то успокоить и обезопасить женщину и ребёнка.

– Не излазите из куће. Може  убити. Ако имате подрум – сакриjте се у подруму. [i] – Шульц не был уверен в правильности произношения, но надеялся, что сербка его поняла.

– Берегите себя, – сказал он уже по-немецки и поспешил покинуть дом…

Послышались торопливые шаги. К Шульцу и Мартину, взбивая подошвами ботинок дорожную пыль, подбежал запыхавшийся рядовой Уфер. Серьёзная боевая единица пехотного взвода. Многие сослуживцы ему завидовали. Только он, не считая командира взвода капрала Байделя, был вооружён пистолетом-пулемётом MP-40. Два подсумка, каждый с карманами на три магазина и устройствами для зарядки патронов, висели по бокам. Две гранаты М-24 Уфер, не мудрствуя лукаво, засунул за пазуху. Вопреки уставу, находясь в условиях выполнения боевого задания, на голове у пехотинца не было каски. Только помятая серая фуражка, из-под которой торчали мокрые слипшиеся рыжие волосы. Сама каска была пристёгнута сзади к поясу металлическим карабином за полукруглое ременное кольцо.

– Хайнц, случилось что? – встретил Уфера вопросом Мартин.

Тот в ответ помотал головой. Руками, защищёнными перчатками из коричневой кожи от случайных ожогов при стрельбе из МР-40, Уфер стянул с головы фуражку. Вытер ею взопревшее лицо и водрузил на место.

Отдышавшись, произнёс:

– Всё в порядке. Район чист. Байдель объявил привал, приказал всех собрать…

Договорить он не успел. Где-то в отдалении прогремел взрыв, и раздались несколько одиночных выстрелов. Над противоположной, северной окраиной города, в небо поднялся извилистый чёрный столб дыма.

Уфер широко улыбнулся, показав жёлтые зубы:

– Похоже, взвод Келлермана гуляет!

– С кем он мог разгуляться? Мы всю Паланацкую роту партизан на склонах Градиште положили, – скептически отозвался Шульц. – Сейчас они благоухают на горячем солнышке.

– Значит, нашёл, с кем, – хладнокровно рассудил Уфер.

От его слов Шульц поморщился. Вспомнил молодую сербку с младенцем. Мартин тоже недавно собирался „погулять". Вояки хреновы.

– Где место сбора? – спросил Шульц, рассматривая красное, обожжённое солнцем и сплошь покрытое веснушками, лицо Уфера.

Хайнц повернулся и указал рукой вдаль улицы.

– Метров через сто будет высокий забор с крашеной зелёной калиткой. Войдёте внутрь. Увидите большой каменный дом, а слева от него сад с грушевыми деревьями. Там парни и расположились. Местечко райское. Тень, прохлада… Груши, жаль, незрелые. Такие кислые, что скулы сводит…

– Кроме нас все собрались? – перебил Уфера Шульц.

– Нет. Вебер и Хартманн куда-то запропастились. Пойду их искать.

– Ну, иди, – Шульц всем своим видом дал понять, что разговор окончен. – И разбуди пулемётчика на бронетранспортёре. Бедолагу совсем сморило на солнцепёке.

Хайнц не соврал. За калиткой начинался волшебный сад, сквозь который вели в разные стороны две мощёные отшлифованным бурым камнем дорожки. Одна – к добротному крестьянскому дому, с разбитыми перед фасадом пышными клумбами и гроздьями дикого винограда, свисающего с вьющихся лоз по углам дома и с решётчатого навеса у крыльца. Другая дорожка устремлялась под сень грушевых деревьев, некогда высаженных рачительным хозяином стройными рядами. Яркие цветы, сочная зелень, покой и прохлада. А обернёшься – позади пыльная улица с раскалённым, дрожащим, доводящим до изнеможения, воздухом. Словно дом колдуньи в сказке Андерсена, которую Шульц читал перед сном младшему брату Вальтеру. Только вместо осеннего ненастья – палящий летний зной.

Из глубины сада долетали знакомые голоса. Смех, вызванный скабрезным солдатским юмором. Притворив калитку, Шульц и Мартин пошли по дорожке к остальным солдатам взвода, то и дело наклоняясь под ветвями грушевых деревьев, прогнувшихся под тяжестью набирающих соки плодов. Зелёные крупные груши выглядели соблазнительно. Мартин не удержался. Сорвал по пути один плод. Надкусил и попробовал пожевать мякоть груши, но тут же, морщась, выплюнул.

– И правда, не дозрели, – прокомментировал он. – Кислятина, во рту вяжет.

– Всему своё время, – философски изрёк Шульц.

Сбросив амуницию, пехотинцы разлеглись в тени прямо на траве. Капрал Байдель пребывал в полусидящем положении, привалившись плечом к стволу дерева.

Завидев Шульца и Мартина, командир взвода в приветствии лениво махнул рукой.

– А, Йозеф и Готлиб! – бросил Байдель. – Докладывайте, что обнаружили.

– Ничего. – Шульц положил карабин на землю и стал ослаблять оцинкованные регулировочные пряжки поддерживающих ремней, чтобы избавиться от тяжёлого ранца.

– Мы, вот, Эдем нашли, наслаждаемся первозданным покоем. Пока не приполз какой-нибудь гад… Взрыв и выстрелы слышали?

– Слышали. На севере Паланки. Уфер думает, что это взвод Келлермана гуляет. – Шульц наконец-то освободился от ранца, прислонил его к дереву. Расстегнув ремешки, снял каску. Голова мгновенно стала лёгкой, почти невесомой.

– Сейчас тихо… Ладно, пока отдыхаем. – Байдель поёрзал на траве, принимая более удобное положение. Закрыл глаза.

Шульц снял с пояса фляжку. Потряс ею возле уха, уловив слабый плеск воды на дне. Почти пустая.

– Йозеф, пройди дальше по дорожке. Там в конце сада бьёт ключ, – подсказал кто-то из пехотинцев. – Обложен громадными каменными блоками со старинными надписями. Видать, у сербов, это какой-то священный источник.

– Спасибо, – поблагодарил сослуживца Шульц и, сжав флягу, пошёл в указанном направлении.

– Смотри, лишнего не хлебни! – крикнул кто-то вслед. – Глядишь, так напьёшься священной водички и приобщишься к языческой вере.

– Не самый худший вариант! Лишь бы в душе источник веры не иссяк! – не сбавляя шага, отозвался на ироничную реплику Шульц.

Его слух уловил журчание воды с расстояния двадцати шагов. Источник находился в низине. На дне – русло стремительно бегущего ручья, образованного ключом, бьющим прямо из центра замшелой каменной глыбы. Чуть далее низина переходила в глубокий овраг с обрывистыми краями. За оврагом виднелся заброшенный виноградник, поросший бурьяном.

Рядом с водой было не просто прохладно – зябко. Шульц отвинтил крышку и присев на корточки, подставил горловину фляжки под студёный поток воды. Пальцы мгновенно онемели от холода, но он дождался, пока вода не полилась из горловины через край. Закручивая крышку, Шульц осмотрел камень. На замшелой поверхности действительно угадывалась надпись. То ли латиница, то ли кириллица. Он так и не смог разобрать ни одной буквы. Загадочное местечко. Чем-то напомнило мрачные окраины южной части Тевтобургского леса земли Северный Рейн – Вестфалия, где некогда канул в безвестности легион римского наместника Вара. Такое же таинственное и зловещее. И что за древние магические письмена начертаны на камне? Возможно, парни были недалеки от истины. Для сербов источник мог действительно являться священным.

Подставив ладонь под упругую струю ключа и смочив обжигающе холодной водой лицо, Шульц поднялся. Пристегнул фляжку к поясу и отправился обратно. Хотелось скорее покинуть низину с непонятным, почти чародейским, источником и последовать примеру солдат взвода. С наслаждением улечься на мягкой траве в тени грушевых деревьев.

Вернувшись в импровизированный лагерь, Шульц увидел Хартманна и Вебера, ещё только снимающих амуницию. Рядом с ними скидывал с себя подсумки с магазинами к МР-40 Хайнц Уфер. Байдель мог подвести итог – местность проверена, партизан не выявили, потерь среди личного состава нет.

Подложив под голову ранец, Шульц лёг на спину. Почувствовал, как с огромной благодарностью отозвалось уставшее тело. Некоторое время Шульц лежал с открытыми глазами, смотрел на игру света в кронах деревьев. Яркие солнечные лучи пронизывали листовые пластинки, отчего те казались полупрозрачными. Снизу просматривалась каждая жилка, отходящая от черенка. Как человек, зарабатывающий в мирной жизни на хлеб насущный оформлением витрин, и не лишённый художественного таланта, он использовал любую возможность ловить неповторимые моменты, создаваемые природой, запоминать. Думал о том, что воспоминания могут пригодиться в будущем, когда закончится война.

Бряцая кольцами ремней и амуниции, кто-то прилёг рядом с Шульцом.

– О чём задумался, Йозеф? – услышал он голос Курта Тиссена, его ровесника и земляка. Тоже жителя Вупперталя. Только Тиссен жил в районе Кроненберг. Работал грузчиком на химическом заводе. В мирной жизни у них не было шанса встретиться. Работяге Тиссену не потребовалось бы оформление витрины.

– О том, что нам нечего здесь делать, – после продолжительного раздумья откровенно ответил Шульц.

– Ты не веришь в святую миссию Германии? В нашу исключительность, о которой говорит фюрер? В его проницательную гениальность?

– Провокационный вопрос. Такие вопросы привычно слышать от лейтенанта Дезингера, но не от тебя.

– Извини.

– Не извиняйся. Я воюю почти два года. Спрашиваешь, верю ли я в святую миссию Германии? Возможно. Только в последнее время я чувствую себя обманутым. Такое ощущение, что меня надул, как распоследнего ротозея, карточный шулер на Ноймаркте. Я не понимаю, зачем нам захватывать полмира? Объясняют, что ради его свободы. Тогда в чём заключается его освобождение, если мы планируем возделывать чужую землю и строить на ней свои дома? Зачем мне землевладения в Литве или на Украине? Мне нравится Вупперталь. Бармен-Митте с его ратушей Эльберфельда, кирхой и домами, цепляющимися за крутые склоны долины реки Вуппер. Мне не нужна ни Сербия, ни Польша, ни, тем более, Россия. Говорят, там зимой лютый мороз. За что мы должны умирать на Восточном фронте? За право жить в холоде? Но, есть и другая причина. Мать воспитала меня настоящим католиком. Она научила ценить человеческую жизнь. Любую, будь то германец, англо-сакс или славянин. Бог создал нас всех равными, по образу и подобию своему. Почему, вдруг, всё стало иначе? Курт, мы не считаем славян людьми. А сами-то мы ещё люди? Сегодня Готлиб едва не убил женщину с маленьким ребёнком. И не видит трагедии в том, если бы убил. Для солдата великое бесчестие отнять жизни безоружных людей. Тем более, детей и женщин. Я никогда не забуду горящий Белград. Разбомбленные дома. Трупы мирных жителей на разрушенных улицах. Курт, ты осознаёшь, что всё это натворили мы?!

– М-да, Дезингер точно отдал бы тебя под трибунал за такие взгляды, – терпеливо выслушав Шульца, произнёс Тиссен. – Странно, война должна закалять характер, но ты становишься сентиментален, Йозеф. И слишком много размышляешь. Для солдата.

– Всё верно, Курт. Солдат не должен думать. Солдат обязан исполнять приказы командиров, – сказал Шульц с горьким сарказмом. Ему стало невыносимо обидно, что он остался не понятым.

– Ладно, – выдохнул Шульц, – забудем наш разговор. Лучше попробуем поспать… Кстати, Байдель выставил охранение? А, чёрт с ним!

Он повернулся на правый бок и прикрыл глаза…

Шульц, окружённый кромешной тьмой, стоял на вершине холма. Свет ясного дня затмил чёрный дым, настолько густой и плотный, что даже солнце не могло пробиться сквозь его завесу. Внизу, под ногами, пылал Белград. Каждый горящий в отдельности дом издали сливался с охваченным пожаром другим домом. А тот дом – со следующим. С вершины казалось, что горят не дома. Что по улицам Белграда течёт прожорливая вулканическая лава, поглощающая город. Истошно выли сирены гражданской обороны. Где-то в небе, в непроницаемом дыму гигантского пожара, был слышен гнетущий гул моторов бомбардировщиков. Через открытые бомболюки самолётов бомбы россыпью падали на беззащитный город, превращая в руины всё-то, что ещё не было разрушено. Языки пламени тянулись ввысь, переплетались в змеиных объятиях, поднимаясь к незримому солнцу. Порывистый шквальный ветер швырял красные искры на вершину холма, прямо под ноги. Шульц вдыхал невыносимо едкий запах гари и чувствовал привкус сажи во рту. Смотрел, как по дороге, огибающей горящий Белград, двигались, сияя фарами, бесконечные вереницы грузовиков, везущих пехотинцев вермахта с пугающе пустыми глазами. Боеприпасы. Медикаменты и провиант для войск. Большие тягачи тащили за собой на прицепах артиллерийские орудия. Гул бомбардировщиков, рёв сирен и рычание двигателей гружёных машин, разрывы бомб и треск горящих зданий перекрывало карканье ворон. Они миллионами кружили в клубах смолянистого дыма, роняя блестящие антрацитовые перья, словно копья со стальными наконечниками, впивающиеся в сочащуюся кровью землю… Длинная колонна машин, напоминающая ужасного огненного василиска, медленно ползла на восток…

– Всем встать!

Шульц, покрытый холодным потом, проснулся от громкого окрика. Ничего не понимая, оставаясь в плену кошмарного сновидения, он вскочил на ноги. Увидел, что на мощёной дорожке стоят командир роты обер-лейтенант Голлуб и его заместитель лейтенант Дезингер. Застигнутые врасплох пехотинцы поднимались на ноги. Кто-то машинально, завидев старших офицеров, пытался застегнуть ворот кителя на все пуговицы.

– Вот и гады приползли, – услышал Шульц чей-то осторожный комментарий.

– Вы что, мерзавцы, под суд захотели?! – заорал Голлуб. – Капрал Байдель, ко мне!

Бледный, трясущийся Байдель подбежал к командиру роты, вытянулся по струнке. Глаза Голлуба сверкали гневом.

– Запомните, Байдель, для вас этот вопиющий случай не останется без последствий! Первым же эшелоном отправитесь в звании рядового на Восточный фронт. Вам ясно?

– Так точно, господин обер-лейтенант! Рядовым! На Восточный фронт.

Дезингер молча смотрел на пехотинцев и злорадно ухмылялся.

– Олухи! Вы представляете, что было бы, если бы здесь появились партизаны? – продолжал разоряться Голлуб. – Они перерезали бы вас, спящих, как свиней. Остолопы! Бездельники! Вам нечем заняться?! Так я нашёл для вас работу! Лейтенант Дезингер, продолжайте. У меня больше нет сил смотреть на этот сброд.

Голлуб направился к калитке.

– Ну, что, доигрались? – заговорил Дезингер, продолжая ухмыляться. – Капрал… Или рядовой? Короче, Байдель, даю вам пять минут на сборы. Ещё через пять минут взвод должен сидеть в грузовике. Выполняйте!

– Есть! – Байдель, было, развернулся, но Дезингер придержал командира пехотного взвода за плечо.

– Наш разговор ещё продолжится, – пообещал лейтенант и последовал за Голлубом.

– Как они нас здесь нашли? – выразил всеобщее недоумение Хартманн. Естественно, после того, как Дезингер скрылся из поля зрения.

Грузовик, чихнув двигателем, остановился. Объезжая машину, поблизости протарахтел бронетранспортёр и замер неподалёку. Его двигатель продолжал работать на холостом ходу.

Байдель отодвинул брезент кузова. Шульц увидел приземистые кирпичные здания казарм и конюшен, ещё недавно занимаемых пятым югославским кавалерийским полком имени королевы Марии Карагеоргиевич.

– Выходить! Строиться! – прозвучала команда Дезингера.

Пехотинцы поспешно стали спрыгивать с кузова грузовика на землю и строиться в одну шеренгу. Дезингер молча наблюдал за ними. Рядом, в ожидании, стоял обер-лейтенант Голлуб. Позади него, опустив голову, застыл капеллан Браун.

Капеллан? Он то что здесь забыл? Занимая место в строю, Шульц мельком посмотрел налево и обомлел. Возле огромного стога сена была построена неровная шеренга примерно из двух десятков гражданских лиц с завязанными глазами. Их охраняли пехотинцы из взвода Келлермана, держащие наготове карабины и винтовки с примкнутыми штыками. Так вот, значит, как „прогулялся" Келлерман! Выслужился, сукин сын! Хватал всех сербов, кого счёл подозрительными или неблагонадёжными. Или лицами пришлись не по нраву.

Но больше всего Шульца поразило не наличие арестованных сербов. Его поразил их облик, так разительно отличающийся от партизан, с которыми он не раз сталкивался в бою. Среди арестованных присутствовали как глубокие старики, так и женщины, и молодые люди, совсем дети. Двое, юноша и девушка, стоявшие посередине, держались за руки.

– Кто это? – не удержался от вопроса Шульц.

Находившийся рядом Вебер было раскрыл рот, но окрик Дезингера остановил его:

– Прекратить разговоры! Я озвучу приказ командира дивизии генерал-лейтенанта Шталя. Перед вами – партизаны и их пособники. Каждый из них, прямо или косвенно, виновен в смерти наших боевых товарищей. Военно-полевой суд приговорил всех к расстрелу. Теперь о приказе. В связи со сложной боевой обстановкой, айнзацкоманды оберфюрера СС и полковника полиции Фукса сейчас задействованы в пригородах Бора и в районе села Вишевец. Контроль приведения приговора в исполнение военно-полевого суда возложен на командира роты обер-лейтенанта Голлуба и на меня. Начальником расстрельной команды назначен капрал Байдель. Непосредственное исполнение возлагается на его взвод. Донесения генерал-лейтенанту Шталю и доктору Фуксу о казни преступников мы обязаны направить немедленно, после расстрела. Надеюсь, все осознали серьёзность ситуации?! Или кто-то до сих пор мечтает вздремнуть в тени деревьев? Нет? Байдель, выполняйте приказ!

Байдель вышел вперёд. Он даже немного повеселел. Как же – командование поручило ему важное задание! У Байделя появилась надежда, что Восточный фронт в ближайшее время обойдётся без него.

– Взвод! Построиться для исполнения приговора военно-полевого суда! Оружие наизготовку!

Большинство пехотинцев, пряча друг от друга глаза, выстроились в линию, параллельно шеренге приговорённых сербов. Заклацали оружейные затворы, загоняя патроны в патронники, чтобы навеки остановить течения человеческих жизней. Шульц оказался между Мартином и Тиссеном. Сердце судорожно забилось в груди. В голове закрутился водоворот мыслей. Вот он – момент истины! Легко рассуждать о гуманизме или чести солдата, пока тебя не припёрли к стенке. Каждый из пехотинцев взвода, как бы неприязненно он не относился к служащим эскадронов смерти, осознаёт, что за невыполнением приказа последует трибунал. За трибуналом – неминуемая смертная казнь. И у командования есть хороший повод заставить их выполнить грязную работу подразделений полиции безопасности и войск СС. Все солдаты взвода Байделя, в связи с недавним инцидентом, подлежат дисциплинарной ответственности. И чтобы снять с себя ответственность за нарушение устава, они, не моргнув глазом, расстреляют этих крестьян. Виновных, вероятнее всего, лишь в том, что они – сербы.

Шульц ещё раз посмотрел на юношу и девушку, крепко державшихся за руки. Время пришло. Когда-то надо для себя определиться, кто ты – человек или уже нет. Сделать выбор. Поставить точку вместо вопросительного знака.

Шульц бросил карабин на землю. Скинул каску и, расстегнув ремни, сбросил ранец и подсумок с патронами. Срывая на ходу знаки отличия, Шульц направился к приговорённым сербам. Голлуб и Дезингер что-то орали ему вслед, но он их не слышал. Он подошёл к юноше и девушке и встал рядом, глядя на винтовки и карабины, нацеленные на него и сербов. Тиссен, Хартманн, Мартин, Вебер, остальные сослуживцы пришли в замешательство, но оружие не опустили. Ждали дальнейших распоряжений командира.

– Чего ты добиваешься, Шульц?! – проорал взбешённый Голлуб. – Хочешь навеки опозорить себя, став предателем?! Вернись в строй и возьми в руки оружие! Я даю тебе последний шанс!

Шульц, глядя в безоблачное небо, улыбнулся. Теперь, приняв решение, на душе вдруг стало легко. Его неожиданно заинтересовало, о чём мог думать отец за мгновения до своей гибели во второй битве при Ипре. И успел ли он о чём-то подумать вообще? Отец оставил в наследство жене и детям только похоронку. Не был награждён даже посмертно. Германская империя рухнула, а Веймарская республика предпочла забыть о погибших солдатах, отмахнувшись от обязательств перед обездоленными семьями. Впрочем, отправляясь на фронт, отец Йозефа не желал снискать себе славу героя на полях сражений, не помышлял о наградах. Он думал, что исполняет свой долг перед империей. Шульц тоже не мечтал стать героем. И также как отец, верил, что исполняет свой долг. Быть предателем он не хотел. Просто война предоставила ему на выбор только два варианта. Конечно, если бы ему позволили, он бы пожелал остаться оформителем витрин в Вуппертале. Но это желание у него отобрали, призвав на службу в вермахт. Зато существовало другое желание, которое уже никто у него отнять не в силах.

– Хочу остаться человеком, – сказал он тихо, самому себе…