Тише, папа спит (полная авторская версия)

Когда дверь судебного офиса закрылась, Алексей шумно выдохнул. Прикрыл глаза, откинувшись на высокую спинку кресла. Голова словно чугунная. Шум в ушах. Черти, подняли давление! Левую сторону груди будто в тиски зажали.

Не открывая глаз и не меняя положения, Алексей нашарил в кармане брюк пластинку с таблетками «Диротона», которые постоянно носил с собой. С того момента, как артериальная гипертензия превратилась в его постоянную спутницу, а ЭКГ вместо симметричных синусоид, принялась выдавать горные пики.

Год назад врач-кардиолог госпиталя МВД посоветовал сменить вид деятельности. Подыскать работу с меньшими психологическими нагрузками и ритмом. Алексей, как ни странно, согласился. Не доработав до пенсии пять лет, уволился из полиции, с должности инспектора по делам несовершеннолетних. Стал третейским судьёй. Только попал из огня да в полымя! Надеялся на относительное спокойствие, когда подписывал агентский договор с председателем Высшего Третейского арбитражного суда. Но, как всегда, мечты о работе без бесконечной нервотрёпки разбились о рифы объективной реальности. Работа в полиции с трудными подростками и неблагополучными семьями плавно перетекла в работу, связанную с коммерческими разборками предпринимателей и организаций, в третейском суде.

Достав таблетку, Алексей открыл глаза и нашарил взглядом в углу кабинета на маленьком круглом столике бутылку с водой. Поднялся, чувствуя как тело, принявшее на себя нервно-психическую нагрузку, неохотно повинуется хозяину, покидая кресло. Пошатываясь, Алексей подошёл к столику. Взял бутылку с водой. Приняв таблетку, вернулся на рабочее место. Осмотрел столешницу. На переднем крае, для информирования посетителей, полупрозрачная табличка из оргстекла на подставке с надписью: «Володин Алексей Иванович, третейский судья». Раскрытая папка с документами гражданского дела. Светящийся монитор компьютера. Алексей взглянул на часы в углу экрана. Восемнадцать пятнадцать. Так, ещё нужно успеть подшить протокол заседания и решение к остальным документам гражданского дела. Само дело запечатать в большой конверт, приклеив опись вложения, и успеть, до закрытия, на почту, чтобы отослать его в архив окружного арбитражного суда. Скан решения по гражданскому делу отправить электронной почтой в центральный офис Высшего Третейского арбитражного суда для отчёта, что гражданский иск он рассмотрел, не нарушив процессуальные сроки. И ему полагаются законные двадцать процентов от третейского сбора, уплаченного сторонами хозяйственного спора… Только не сейчас. Минут через пять-десять. Когда подействует таблетка.

Алексей вновь принял в кресле расслабленное положение, стараясь успокоиться. Спрятать негативные эмоции где-нибудь на самой дальней полке воображаемого склада памяти.

Он был бы несправедлив, если бы категорично считал, что разменял шило на мыло. Существовало немало моментов, дающих серьёзное преимущество должности третейского судьи над прежней профессией. Доследственные мероприятия. Возбуждённые административные и уголовные дела в отношении нерадивых родителей или несовершеннолетних правонарушителей. Карточки учёта. Бессмысленные «подскоки» по звонку оперативного дежурного посреди ночи, чтобы провести проверку по детским травмам. Изъятие маленьких детей у забулдыг и наркоманов и передача их под опеку государства — слава Богу, всё осталось в прошлом. Распорядок рабочего дня Алексей формировал для себя сам, в зависимости от объёма исковых заявлений. Да и большинство лиц, участвующих в гражданско-правовом процессе, были вполне адекватными людьми. Но попадались исключения… Нечасто. Правда, Алексею их вполне хватало, чтобы чувствовать себя вот как сегодня, после разрешения спора, разбитым корытом.

Два предпринимателя сцепились как бультерьеры. Предмет иска тянул на несколько десятков миллионов рублей. Ответчик, изначально осознающий, что при объективном рассмотрении заявления судьёй его ждёт неминуемый провал, подверг Алексея жёсткому психологическому прессингу. Сначала предложил за солидное «вознаграждение» вынести заведомо незаконное решение. Алексей ясно дал понять, что обращение не по адресу. Ответчик сменил тактику и перешёл к угрозам. По электронной почте, по телефону, с постоянно меняющихся номеров, летели в адрес Алексея и его семьи сообщения, обещающие скорую расправу. Получив очередное такое сообщение, он написал заявление в полицию. Хотя интуитивно понимал, что результат будет нулевым. Если не хуже. Менее чем через три дня (феноменальная расторопность) бывшие коллеги прислали ему постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту угроз. Заместитель начальника отдела полиции лично соизволил позвонить Алексею и вежливо порекомендовал больше не обращаться с такими заявлениями. Иначе могут возникнуть проблемы с законом у самого Алексея. И о гражданском деле вспомнил. Дал «добрый» совет не ерепениться, а вынести «правильное» решение.

Однажды утром, подойдя к машине, которую Алексей или его жена Катя, оставляли на дворовой парковке, он обнаружил, что все шины на автомобиле разрезаны, а стекло левой задней пассажирской двери разбито. На детском кресле, усеянном мелкой крошкой битого стекла, лежал труп собаки. Алексей припомнил угрозы предпринимателя. И «отказной», вынесенный давно знакомым ему следователем. Разговор с полицейским замом… Ответчик дополнил ещё одним пазлом картину устрашения.

Заявление Алексей, разумеется, больше писать не стал. Кому? Созвонился со знакомым пареньком из автосервиса и попросил помочь оперативно устранить все повреждения автомобиля. Чтобы ни Катя, ни дети ничего не заметили. Благо, из окон квартиры стоянка была не видна. Он не хотел, чтобы из-за его служебных проблем они попали в паутину страха. Лишь вечером, как бы невзначай, попросил жену быть более внимательной, не оставлять старшую пятилетнюю дочь Ксюшу и полуторагодовалых близнецов – Илью и Мишу без присмотра. Ни на секунду.

Угрозам он не внял. Хотя понимал, на какой риск идёт. В назначенный день и час, после эмоциональных прений сторон на повышенных тонах и нецензурной брани, Алексей вынес решение. Выражаясь формулировками гражданского процессуального кодекса, по своему внутреннему убеждению, руководствуясь имеющимися в деле доказательствами, а также законом и совестью.

Истец, получив на руки решение, довольный, вышел за дверь. Ответчик, по роже и бычьей комплекции – бывший «реальный пацан», «браток» из начала двухтысячных годов, опёрся ладонями о стол. Скалой навис над Алексеем, с ненавистью глядя налитыми кровью глазами, и процедил сквозь зубы:

– Я тебя по-человечески просил. И добрые люди – тоже. Ты, баран, не понял. Теперь ходи и оглядывайся. И сука твоя с мелкими выродками – тоже. Усёк?!

Алексей, повидавшей немало мрази в человеческом обличии за пятнадцать лет службы в органах, спокойно выдержал взгляд этого ходячего недоразумения. Ухмыльнулся. Подумал, что в идеале, бандитов, оборотившихся в «успешных бизнесменов» и возомнивших себя элитой, надо периодически «отрезвлять». Напоминать, кто они есть. Тыкать мордой в дерьмо, увещевая словами Ярослава Гашека, вложенными в уста фельдкурата Отто Каца: «Помните, скоты, что вы люди и должны сквозь тёмный мрак действительности устремить взоры в беспредельный простор вечности и постичь, что всё здесь тленно и недолговечно и что только один Бог вечен».

В памяти возник образ мёртвой окровавленной собаки, лежащей на сиденье детского автокресла среди осколков битого стекла…

Дальнейшее движение Алексея было неуловимым. Он стремительно поднялся из-за стола и схватил мёртвой хваткой предпринимателя за горло. Постепенно сжимая пальцы, стал усиливать давление на короткую толстую шею. Такое развитие событий ответчик предугадать точно не мог. Привык быть безнаказанным. Жил уверенностью, что это его должны бояться. А тут…

Алексей слышал хрип и видел перед собой выпученные от удушья и животного страха глаза предпринимателя, надумавшего вдруг вспомнить, что он – «браток», хозяин жизни. Только сейчас ему, безобидный на вид третейский судья, предоставил уникальный шанс стать мёртвым хозяином. Ответчик с побагровевшим лицом, силился двумя руками сбросить со своего горла твёрдую, как сталь, руку Алексея.

– За свою жизнь я не боюсь, – медленно, выделяя каждое слово, произнёс Алексей. – Но запомни, гнида. Очень хорошо запомни. Если посмеешь, или даже попытаешься причинить любой вред моей семье, я тебя уничтожу. И выберу тебе такую смерть, что подыхая, ты будешь умолять меня прикончить тебя быстрее.

Он притянул предпринимателя почти вплотную к себе.

– Но, если так случится, что ты всё-таки доберёшься до меня первым. И потом надумаешь заняться моей женой или детьми… Поверь, я с того света вернусь.

Задыхающийся ответчик затравленным взглядом уставился в глаза судьи – холодные и безжалостные. Поверил – этот точно вернётся.

– Усёк? – повторил вопрос ответчика Алексей.

«Браток» в поспешном согласии затряс головой.

– Пошёл вон! – Алексей оттолкнул предпринимателя от себя. Тот плюхнулся задом на пол. Кашляя, делая судорожные вдохи, перевернулся. Громко сопя, пуская слюни, на четвереньках пополз к выходу.

Алексей сел в кресло.

– Суд извещает вас, что решение по делу будет вам направлено почтой в течение трёх дней, – бросил он в след уползающему «быку», одномоментно превращённому в осиплого «борова».  Тот, даже не пытаясь подняться, так на четвереньках и покинул офис…

Завершив формальности, Алексей, прихватив портфель с документами, включил сигнализацию и закрыл двери.

Автомобильная стоянка перед зданием бизнес-инкубатора, в котором арендовал помещение третейский суд, опустела. Как обычно. Алексей редко заканчивал работать раньше семи часов после полудня. В среднем его рабочее время длилось до девяти-десяти часов вечера. Особенно когда был наплыв исковых заявлений. К тому времени другие обитатели местной предпринимательской мекки уже успевали закрыть офисы.

И чёрного «Рэндж Ровера» «братка» не видно. Поспешил унести ноги. Алексей мысленно резюмировал – время не меняет «братков». Эти сволочи способны «геройствовать», когда их жертва слаба и безропотна. Или когда они в стае. Большинство из них, по своей шакальей натуре, бережно и с любовью относятся к собственным шкурам. И получая реальный отпор, спешат забиться в нору потемней и поглубже. Их психологию он хорошо изучил. Почти десять лет прослужил опером в УБОПе, пока с чьей-то «мудрой» подсказки не упразднили все спецподразделения МВД, борющиеся с организованной преступностью. Видимо, решив, что с бандитизмом в стране покончено. Алексей вспомнил, как во дворе шестого отдела, в большой железной бочке, они жгли бесценные дела оперативного учёта,  заведённые на воров в законе, смотрящих, главарей банд и этнических группировок, особо опасных членов преступных сообществ. Там же, в пламени, сгорали агентурные записки, списки агентов, секретные донесения. Большинство сворачивающихся, чернеющих и превращающихся в пепел в огне бумажек, достались дорогой ценой – жизнями сотрудников отдела, находившихся в оперативном внедрении и раскрытых бандитами не без помощи ссучившегося руководства. Агентов. Просто хороших людей, не оставшихся равнодушными, когда опьянённая вседозволенностью сволота, с молчаливого согласия верховной власти, устроила кровавый бал в стране. С огромным трудом, но всё-таки удалось прекратить вакханалию упырей. И вот, коротким росчерком пера, все принесённые жертвы во имя сохранения правопорядка, защиты жизни и здоровья простых людей, оказались бессмысленными. Алексей охарактеризовал такой шаг власти одним словом – предательство.

Не все милиционеры, оставшиеся не у дел, взглянули на будущее с оптимизмом. Алексей мог бы вспомнить немало оперов, покончивших с собой. Кто-то банально спился. Ему самому с трудом, но удалось перевестись в территориальный отдел внутренних дел в инспекцию по делам несовершеннолетних. Со временем свыкся с новой должностью. Сумел наладить обратную связь с подучётниками-подростками. Обычно замкнутыми, но в присутствии Алексея вдруг начинавшими открывать свои души. Говорить откровенно – так, словно больше никому на свете они не доверяли. И Алексей по достоинству оценил их доверие. Многим ребятам успел помочь ещё до того, как они бесповоротно превратили бы всю свою дальнейшую жизнь в помойку. Но… началась бесконечная реформа, аттестации, непрерывная кадровая чехарда. Да ещё резко дало о себе знать подорванное за годы службы здоровье.

Вторая половина июля выдалась знойной. Если в начале месяца можно было ходить в «расстёгнутой фуфайке», то с середины июля столбик термометра на солнце поднимался к отметке в пятьдесят градусов. Нагретые за день асфальт, стены зданий вечером щедро отдавали тепло, превращая город в «парилку». Алексей с утра оставил машину Кате. Чтобы не мучила детей, таская их по жаре, а с комфортом возила в автомобиле, снабжённом климат-контролем.

На солнечной стороне улицы по-прежнему было невыносимо жарко. Алексей чувствовал, как солнце припекает голову. Так можно снова давление нагнать.

Он перешёл через дорогу, на теневую сторону, где царила духота, но, по крайней мере, не ощущаешь себя карасём на сковородке. Хорошо, что по весне коммунальщики кроны тополей спилили. Так бы, в довесок, пришлось давиться вездесущим тополиным пухом. Алексей невольно позавидовал тем, кто сейчас расположился на берегу реки, за городом. Плещется в её освежающих водах.

«Диротон» подействовал. Шелестящий шум в ушах исчез, голова стала лёгкой. Зато на лбу проступил пот, возникло ощущение тошноты, в теле появилась ещё большая слабость. Ноги словно ватные. Что поделать – неизменная реакция организма на медикаментозное понижение артериального давления.

Улица выглядела пустынно. Редкие прохожие, попадающиеся навстречу Алексею, казались уставшими, с лицами, измождёнными от жары. Но двигались торопливо, стараясь быстрее добраться до мест, где было бы относительно прохладно. Кто-то заходил в магазины – скорее для того, чтобы охладиться под кондиционерами, чем за покупками. Заодно заработать себе насморк от резкого температурного контраста.

Достав из портфеля телефон, Алексей позвонил Кате.

– Милый, привет! – услышал он такой родной, всегда желанный голос жены. – Как день прошёл? Ты ещё на работе?

– Привет, любимая! Уже нет. Нормально день прошёл. Даже пораньше управился, иду домой. По пути на почту загляну, письмецо отправлю.

– А мы у мамы, – сообщила Катя. – В квартире духота невыносимая. Приходи к нам. Мы в огороде, в тенёчке под яблоней все устроились. Миша с Ильёй спят, набегались. Ксюша суп в ведёрке готовит – из листочков и веточек. Угощать меня собралась. Здесь хорошо, не жарко. Придёшь?

– Катюша, мне лишь бы до дома, до дивана. Завтра ещё восемь дел рассматривать. Потом возьму паузу на неделю, отдохну. Побудем вместе. Кстати, мне роялти за прошлый месяц перекинули! Может, на турбазу в горы съездим? Побродим в ущельях, полюбуемся водопадами. Как такое предложение?

–  Замечательное! – Катя воодушевилась. – И детям необходимо чистым горным воздухом подышать, а не городской пылью.

– Я тоже так думаю. – Алексей обрадовался бурной реакции жены.

– Лёша, как ты себя чувствуешь? – вдруг опомнилась Катя. – Такая жара для гипертоников может быть опасной.

Алексей вспомнил недавнего клиента. Не только жара может быть опасной для гипертоников. И не для них одних. Но он пока решил не акцентировать внимание жены на последних событиях. Может, вечером. Про мёртвую собаку и изрезанные покрышки машины говорить вообще не стоит. Жена, кажется, даже не заметила, что у машины новые шины. И детское кресло. Он полдня потратил, объезжая автомагазины, чтобы найти точно такое же.

–  Катя, хорошо я себя чувствую… Я, вот, в «Девять островов» хочу зайти. Какой торт вам купить?

Катя ненадолго замолчала, обдумывая вопрос мужа.

– Не знаю. Что-нибудь воздушное. И с творогом, – ответила она.

– Заказ принят, моя госпожа! Всё будет исполнено. – Алексей нашел в себе силы отрапортовать бодрым и беспечным голосом. И даже рассмеяться.

Домой Алексей пришёл в девятом часу. Долго простоял в очереди на почте, обливаясь потом в замкнутом помещении. Вдыхая доводящую до головокружения и темноты в глазах муторную смесь запахов нафталина, «Корвалола», дешёвого парфюма, пивного перегара и немытых тел. После почты воздух на улице показался сказочно свежим и бодрящим.

Катя с детьми ещё не вернулись. Алексей убрал в холодильник купленный по пути творожный торт. Посмотрел на кастрюлю с картофельным пюре и сосиски. Есть не хотелось.  Он с удовольствием принял душ и переоделся. Прошел в маленькую комнату возле прихожей, превращённую в рабочий кабинет. Небольшой диван у стены. Книжный шкаф напротив. В углу приткнулись кресло и стол с компьютером. Алексей глянул на тёмный монитор. Некоторое время раздумывал, включить компьютер и продолжить работу над электронным фотоальбомом со старыми фотографиями или предпочесть отдых. В итоге, общее утомление склонило к мысли об отдыхе. Диван с мягкими подушками смотрелся заманчиво. Алексей с наслаждением растянулся на его уютной поверхности. Едва не замурлыкал. По телу разлилась приятная истома. Сразу потянуло в сон. Зевнув и закинув руки за голову, Алексей прикрыл глаза…

Пробудился он от звука ключа, поворачиваемого в замке входной двери. Прихожую заполонило топанье ног и забавное лопотание близнецов. Алексей не увидел, почувствовал по колебанию воздуха и запаху духов, как в комнату заглянула жена.

– Папа, я сегодня сама такую классную игрушку сделала! Лидия Петровна сказала, что лучше всех! – радостно возвестила с порога Ксюша.

Катя цыкнула на неё.

– Тише, папа спит, – полушёпотом добавила она.

– Я не сплю, – отозвался Алексей хрипловатым спросонья голосом.

Приподнявшись, сел на диване. Потряс головой, разгоняя дремоту. Вышел навстречу семье.

– Не спит папа! – обрадовалась Ксения и протянула Алексею поделку. – Смотри!

У него в руках оказался маленький медвежонок. Дочь постаралась на славу. Очень аккуратные стежки, симметрично пришитые глазки-пуговки. И вата не торчит по краям.

– Папа, если хочешь, я тебе его подарю. Возьмёшь с собой на работу.

– Хочу, доча, – ответил Алексей. – Я его возле монитора посажу, чтобы всегда видеть.

– Только я с ним сегодня поиграю, ладно?

– Конечно, – Алексей вернул медвежонка дочери. Посмотрел на Катю. Лёгкое короткое летнее платье на бретельках, сверху образующее соблазнительное декольте, а снизу открывающее, значительно выше колен, красивые стройные ноги. Босоножки на шпильке, делающие жену ростом почти вровень с мужем, подтягивали и без того её статную, безупречную фигуру. Большие завораживающие чётко выраженные зелёные глаза с длинными ресницами. Локоны светло-русых волос, волнами ниспадающие на спину и плечи. Горящие румянцем щёки. Красивые и чувственные губы.

«Моя сбывшаяся мужская мечта», – подумал Алексей, невольно залюбовавшись Катей. Прильнул своими губами к её губам. Затем, наклонившись, поцеловал в разгорячённую щёку Ксюшу. Погладил по головам близнецов. Такие смешные. В маечках и шортиках. С одинаковыми кепочками на головах. На первый взгляд – каждый отражение другого. Но только для чужих людей. Для Алексея, Кати и Ксюши они были, несомненно, разными.

Сыновья, шлёпая сандаликами по ковру в прихожей, подбежали и обхватили Алексея за ноги. Миша – за правую, Илья – за левую. Интересно. Всегда одинаково. Ни разу не ошиблись, не поменялись местами. Глядя снизу на отца, что-то воодушевлённо стали рассказывать наперебой. Но кроме слов, состоящих из отдельных слогов и звуков, Алексей так ничего и не понял. Это Катя превосходно понимала язык сыновей, проводя с ними почти всё время.

– Ну вот, разбудили тебя, – словно извиняясь, проговорила жена.

– Ничего. Часок перед сном старыми фотографиями позанимаюсь, – произнёс Алексей.

– Ужинал?

– Нет, – Алексей помотал головой. – Не хочется. Из-за жары, видимо.

Взгляд Кати стал серьёзным.

– Ты давление мерил?

– Мерил. Хорошее такое давление. Как у космонавта, – не моргнув глазом, соврал Алексей.

– На ночь измеришь ещё, хорошо? Я пойду Мишу и Илью переодевать. Почти десять часов. Их пора кормить и спать укладывать.

Алексей с удивлением посмотрел на часы в комнате.

– Надо же! Я и не заметил. Неплохо вздремнул. – Он обхватил жену за талию. – Ну, надеюсь, от торта на ночь ты не откажешься? Не побоишься испортить фигуру?

– Да ну тебя! – Катя, шутя, отмахнулась от Алексея. – Скажешь тоже – испортить фигуру. Накрывай на стол, угощай девчонок! Ты согласна, Ксения?

– Торт?! – глаза дочери округлились от восторга и удивления. – Конечно, согласна.

Катя увела близнецов в детскую, переодевать. Ксюша, чмокнув отца в щёку, выпалила скороговоркой:

– Папа, ты самый лучший! – и убежала следом за мамой и малышами.

Алексей пальцами коснулся места поцелуя. Самый лучший. Вот, значит, как.

«Семья у меня самая лучшая», – подумал он, отправляясь на кухню.

Сезон белых ночей ещё не завершился. Дневная жара схлынула, люди не спешили по домам. Через раскрытую створку окна с улицы доносились детские голоса, скрип качелей, обрывки фраз, шум двигателей машин и шорох шин на асфальте. Слабый ветерок вяло шевелил занавески.

В лёгких сумерках позднего вечера они сидели за обеденным столом. Катя и Ксюша за обе щёки уплетали торт. Запивали «Мажителем». Жена слегка подогрела в микроволновой печи молочный коктейль для дочери. Чтобы, ненароком, не подхватила ангину от напитка, успевшего изрядно охладиться в холодильнике. Миша и Илья, пристёгнутые лямками, восседали на высоких детских стульчиках с полукруглыми пластиковыми столиками и ели овсяную кашу с кусочками фруктов.

Позабыв про свой кусок торта, Алексей с блаженной улыбкой следил за сыновьями. За тем, как они едят. Не из своих тарелок. Близнецы норовили дотянуться и прихватить ложками кашу друг у друга. Занятно. Им действительно кажется, что каша в соседней тарелке вкуснее?

Увлечённый наблюдением за детьми, Алексей не сразу заметил, что Катя положила чайную ложечку на край тарелки с остатками торта и неотрывно смотрит на него.

– Что? – недоумённо спросил Алексей, заметив её сосредоточенный взгляд.

Катя по-доброму, и как-то обезоруживающе ласково усмехнулась:

– Ничего. Просто смотрю, как ты улыбаешься. У тебя очень красивая улыбка.

– Обычная. – Алексей смутился от неожиданного комплимента жены. – Просто думаю о том, как хорошо, когда мы вместе.

– Конечно, хорошо, любимый. – Катя наградила мужа поцелуем.

– Завтра разгребу остаток дел и потом неделю будем вместе, – обнадёживающе  произнёс Алексей. – В субботу соберёмся, уедем в горы на турбазу.

– Правда? – Ксюша, услышав новость, оторвалась от торта.

– Правда, – подтвердила Катя. – Папа возьмёт отпуск.

– Здорово! – казалось, дочь вот-вот запрыгает от радости.

– Сдо-во-о, – повторил за Ксенией Илья, выплёвывая кашу.

Катя бросилась вытирать полотенцем ему рот. Мише затея брата показалась достойной подражания. Он тоже принялся плеваться кашей.

– И мужики согласны, – сделал вывод из поступков близнецов Алексей.

– Как я погляжу – мужики всегда на всё согласны. Особенно на шалости. – Катя повернулась к мужу и недвусмысленно посмотрела на него, давая понять, что она подразумевает под последней фразой. Затем снова переключила внимание на сыновей:

– О, да вы совсем сонные, мужики. Всё, идём мыть задницы и спать!

– Мама, это же нехорошее слово! – возмутилась Ксюша.

– А ты его не повторяй, – посоветовал Алексей. – Люди вокруг много нехороших слов говорят. И творят невесть что. Но это не значит, что ты должна поступать также.

– И не буду, – категорично заявила дочь. – Пойду, пока мультфильмы посмотрю и с медвежонком поиграю. Сейчас мама Илью и Мишу спать уложит и заведёт свою «шарманку»: «Ксюша, пора и тебе ложиться! Ксюша, завтра рано в садик вставать».

– Ксения! – ошарашенно воскликнула Катя.

Алексей расхохотался.

– Пошла смотреть мультфильмы, – стараясь не глядеть на мать, быстро проговорила дочь и ретировалась из кухни.

– Характер, однако, – заметил Алексей.

– Да, уж, – согласилась жена, освобождая близнецов от лямок и забирая на руки. – Точно – твой.

– Ну, я бы поспорил, – философски изрёк Алексей, смотря, как сыновья привычно потянулись к Катиной груди, «зарезервировав» её с самого рождения.  – Эй, резервисты! Почти отлучили папку от развлечения.

– Не прибедняйся. Всем хватает.

– И соседу?

– И соседу. Чем он хуже, – подыграла мужу Катя.

– Логично… Ладно, иди, укладывай добрых молодцев в опочивальне. На кухне я сам приберу.

Оставшись в кухне один, Алексей помыл посуду, убрал её в шкаф. «Похудевший» наполовину торт и коробка с недопитым молочным коктейлем вернулись в холодильник. Вытерев стол и сполоснув руки, Алексей прошёл к себе в комнату. Усевшись в кресло, включил компьютер. Пока шла загрузка, измерил электронным тонометром артериальное давление. Сто тридцать пять на восемьдесят. Неплохо. Обычно граница диастолического давления у Алексея редко опускалась ниже сотни. Лекарство, сон и безмятежная домашняя обстановка оказали положительный терапевтический эффект. Тревога почти исчезла. Воспоминание о происшествии на заседании третейского суда потускнело. Образы в памяти утратили яркость, выглядели как силуэт за матовым стеклом. Словно наяву ничего не произошло. Но Алексей рассудил, что не стоит так сильно погружаться в иллюзию безопасности. С Катей необходимо поговорить.

Компьютер завершил загрузку. Алексей сосредоточил внимание на мониторе. Открыл на рабочем столе компьютера папку с наименованием «Старый альбом». Просмотрел отсканированные и восстановленные с помощью специальной программы чёрно-белые фотографии. Остановился на последней – непокорной, упорно сопротивляющейся манипуляциям Алексея.

Обычный чёрно-белый снимок, сделанный в детстве. Как ни странно, он хорошо помнил тот далёкий вечер. Был конец августа, дождливый и прохладный. Но в тот день дождя не было. Алексей и мама прогуливались вдоль опушки леса, по грунтовой дороге, пролегающей сразу за забором дедовского дома. Сорвав с какого-то куста тонкую веточку с маленькими листочками, мама шла по краю дороги, тому, что был ближе к лесу и порос мхом. Алексей катил на трёхколёсном велосипеде рядом с ней, по неглубокой колее. С разгону, азартно проскакивал прозрачные лужи, а затем, оборачиваясь, смотрел, как вода становится мутной, и колёса оставляют на подсохшем грунте три извилистых влажных следа. И на мокрые шины налипают комочки глины и опавшие тёмно-жёлтые сосновые иголки. Задорно смеясь, мама пыталась догнать разогнавшегося Алексея, и ветер шевелил её волнистые густые и длинные волосы.

Фотографа Алексей не помнил. Он так и остался за кадром, не задержавшись в детской памяти, запечатлев маленького Алёшу, с серьёзным видом гордо восседающего на велосипеде, слегка повернув рулевое колесо вправо. Рядом, лучезарно улыбаясь, стояла мама, положив ладонь левой руки ему на плечо. Позади – редкий молодой ельник. В отдалении, почти чёрные, низко нависшие тучи едва не цеплялись за вершины высоких елей и сосен.

Снимок получился слегка размытым. Невозможно было разобрать детали, казавшиеся Алексею очень важными. Например, эмблему на передней части рулевой стойки велосипеда. Или непонятное украшение, приколотое к строгому пиджаку мамы. Ещё Алексей силился вспомнить, в какой цвет была окрашена рама велосипеда и как он назывался. Нижний правый угол фотографии вообще представлял собой сплошное полукруглое пожелтевшее пятно – безусловный дефект кадра на непрофессионально проявленной фотоплёнке.

Работая с редактором, Алексей шёл на все хитрости, предусмотренные программой, чтобы улучшить снимок. Менял яркость и контрастность, использовал ретушь, перемещая фрагменты фона на пятно. Запускал автоподстройку, увеличивал количество точек размера снимка. Пару раз попытался сделать его цветным. В основном программа справлялась. Так Алексей узнал, что шерстяная кофточка с большими пуговками, связанная мамой, бордового цвета. Одета на него поверх белой рубашки. А беретик на голове – синий. Светло-бежевые брюки. Ноги обуты в коричневые ботиночки. Алексей вспомнил эти вещи. Они действительно были такими. И цвет одежды мамы совпадал. Правда, для этого компьютерной программе не пришлось особо стараться. Под длиннополый светло-серый пиджак мама надела чёрные блузку и юбку длиной  немного ниже колен. Чёрные колготки и легкие осенние сапоги на высоком каблуке. Лица мамы и маленького Алёши наполнились полнокровным жизненным румянцем. И ельник отливал позади молодой сочной зеленью. Вот только… Резкость фотоснимка не удавалось усилить. Украшение мамы оставалось загадкой. И эмблема на велосипеде. Да и сам цвет рамы – светло-зелёный. Он не был таким. Голубой или серый, но никак не зелёный… Алексей каждый раз отменял все изменения снимка, возвращаясь к исходной фотографии. Странно, с остальными он управился за три дня. Над этим корпел уже неделю.

Запустив программу редактирования, Алексей вновь стал работать над снимком. Какое-то время он слышал приглушённый звук телевизора, доносившийся из зала. Пение Кати, убаюкивающей близнецов в детской. Но по мере погружения в редактирование старой фотографии, звуки отдалялись, становились тише, пока не исчезли совсем. Алексей сознанием полностью окунулся в прошлое. В прохладный августовский вечер, пахнущий хвоёй, сырой травой и грибами…

Он отвлёкся от монитора только тогда, когда затылком почувствовал тёплое дыхание жены. Воздух в комнате наполнился свежим ароматом шампуня. Катя нежно обняла мужа за шею, прильнула своей щекой к его щеке.

– Всё ещё мучаешься с этой фотографией? – спросила она.

Алексей вздохнул:

– Мучаюсь. Ничего не получается. Всё равно возвращаюсь к первоначальному изображению. Не знаю, как тебе объяснить. Меня почему-то интересуют определённые детали. Даже не понимаю, зачем. При этом, когда пытаюсь улучшить фотографию, в сознании спонтанно возникает протест. Словно она не желает меняться. Становиться современней, качественней… Хочет остаться в прошлом. Именно такой, какой она есть. В общем, глупость несусветная. Не обращай внимания.

– Может, она действительно не хочет меняться, – абсолютно серьёзно сказала Катя. – Потерять индивидуальность. Существуют вещи, которые должны быть неизменными. В этом их суть, волшебство. Для тебя важны определённые детали фотографии, но ты не знаешь, зачем. Может эти детали – своеобразный ключ. И ты просто должен вспомнить их сам. Не думал об этом?

Алексей оказался обескуражен словами жены. В своих размышлениях он сходился на подобной версии, но отметал её как несостоятельную и противоречащую здравому смыслу. И уж никак не предполагал услышать её от Кати.

– Ты, правда, так считаешь? – спросил он.

– Почему нет?

– Действительно.

– Сколько тебе здесь лет?

Алексей задумался.

–  Точно не скажу. Возможно, года три-четыре… Любопытно, забытые детали, которые, по твоему мнению, я должен вспомнить сам… Ключом к чему они могут быть?

Катя пожала плечами:

– Кто знает? Мы не все явления способны понять или правильно истолковать.

Алексей повернулся вместе с креслом лицом к жене. В её глазах не было ни капли иронии, только абсолютная убеждённость. Или интуитивное знание?

Видя напряжённый и сосредоточенный взгляд Кати, Алексей вспомнил о другой проблеме. Более насущной, чем старая фотография. Он долго подбирал в голове правильные слова, чтобы сгладить острые углы, но мысли не складывались в иносказательную форму, которую могли бы одобрить мастера психоанализа. Перед внутренним взором вновь возникла жуткая картина, представшая перед ним, когда он подошёл к машине. Алексей плюнул на умственные потуги смягчить дурную весть, и решил говорить прямо.

– Мне сегодня угрожали, – сказал он. – Точнее – угрожали нам всем. Я не имею ввиду мелкие неприятности. Речь идёт о реальной угрозе физической расправы. Поэтому я обязан предупредить тебя. В полицию обращаться бессмысленно. Пробовал. Мы обязаны быть готовы защитить себя сами.

– Какова доля вероятности выполнения угрозы? – спросила Катя, на удивление, деловитым тоном.

Алексей на минуту задумался, прежде чем дать ответ.

– Предсказать невозможно, – сказал он. – По моей оценке, этот подонок не «козырной масти». Те не опускаются до угроз. Решили что-то сделать – делают. Молча. Уверен, он даже «бригадиром» не был. Но и не «шестёрка». Скорее «бычишка» низового уровня, разменная монета. Потому и проскочил в своё время мимо нас незамеченным. Предпочёл тихо свалить в сторонку. Труслив. Не совсем без мозгов. Со временем удачно влился в бизнес, зажирел. Нашёл подход к местным ментам. Чувствует себя достаточно комфортно. Вероятно, причисляет себя к городской элите. С одной стороны такой расклад нам на руку. По логике, ему ни к чему сейчас рисковать своим благосостоянием. С другой стороны – именно из этой группы «братков» чаще всего возникали эксцессы исполнителей преступлений. Когда им поручали лишь слегка припугнуть несговорчивого коммерсанта, а они «мочили» его со всей семьёй. Я свяжусь с парой надёжных ребят, узнаю о нём всё, тогда смогу выработать алгоритм противодействия. Пока будь максимально внимательной и осторожной. Например, не разгоняйся на машине – могут быть повреждены тормозные шланги. Если будет именно так – не паникуй. Просто сбрось газ и переходи на пониженную передачу, тормози двигателем. Не будет времени, применяй ручной тормоз. Только не тяни его резко на себя, порвёшь трос. Поднимай плавно, по щелчку. И дети. Они всегда должны быть у тебя на виду…

– Я всё поняла, учту, – прервала Алексея жена. – Достану из шкафа полицейский электрошокер, твой давний подарок. Заряжу его, и постоянно буду носить с собой. Не привыкать. Когда ты работал опером в УБОПе, страшней было. Кстати, обрез «Ремингтона» где?

Алексей поразился, с каким хладнокровием восприняла его слова Катя. Но, признаться, в душе он был благодарен ей. Никаких обвинений, оханий и причитаний, присущих женщинам. Только чёткий анализ сложившейся ситуации и умственная проработка возможных ответных действий. Потрясающая реакция.

– Со вчерашнего дня – на месте, – ответил он. – Спрятан в пружинном зажиме под водительским сиденьем.

– Почему со вчерашнего? Угрожали сегодня. Или нет? – Катя испытывающе посмотрела на мужа.

– Или нет. Всё началось раньше. Просто позволь мне не вдаваться в подробности. Я недооценил степень риска. Теперь я исправил ситуацию. Морально ты подготовлена.

– Подготовлена! – жена скептически фыркнула. – У нас дети, Лёша. Трудно быть готовой к вооружённому нападению, выходя из подъезда с тремя маленькими детьми. Но я буду защищать их столько, сколько смогу. И сколько не смогу – тоже. Ни один урод не лишит их будущего. И прятаться мы не будем.

Тон Катиного голоса был преисполнен гневом. О, да! Детей она будет защищать с яростью тигрицы.

– Справимся. Не имеем права не справиться. Иначе быть не может, – резюмировала жена.

– Воительница ты моя. Амазонка. – Алексей мягко обхватил Катю за бёдра и притянул к себе. Положил голову ей на грудь. Услышал, как громко стучит её сердце. Почувствовал, как она сначала дотронулась до его волос, а затем стала нежно поглаживать по голове. Алексей прикрыл глаза, млея от ласки, успокаиваясь. Неожиданно к нему пришла уверенность, что ничего плохого с Катей и с детьми не произойдёт. Были тому причиной слова жены или память о «братке», трусливо уползающем из офиса третейского суда? Едва ли. Уверенность возникла сама по себе. Как данность, аксиома. Предопределённость судеб. И Алексей позволил себе отвлечься от мрачных мыслей, подумать о жизни не с позиции бесконечных препятствий и трудностей, а как о череде радостных событий – больших и маленьких.

– Справимся, – почти шёпотом подтвердил он. – Давление я, кстати, померил. Нормальное. Если ещё проведём целую неделю в горах, вдали от городской суеты, шума… Представляешь, какое блаженство?!

Алексей мечтательно посмотрел в видимую только ему одному даль.

– У меня сформировалась солидная клиентская база. Банковский счёт растёт. Думаю, к весне найму помощника, а значит, следующим летом появится возможность поехать к морю. И Миша с Ильёй станут старше, спокойно перенесут дальнюю дорогу. Я хочу показать вам Крым. Гурзуф. В детстве я с мамой был там несколько раз. Помню красивую набережную. Адалары, восстающие друг против друга прямо из моря. Как мифические Сцилла и Харибда. Гору Аю-Да, похожую на медведя, погрузившего свою морду в морскую пену. Домик Чехова  на берегу небольшой бухты. Лёгкий шорох  слабых волн, набегающих на галечник пляжей. Лазурное море под чистым и бездонным небом. Крики чаек, просящих, чтобы им кидали кусочки булок, и серебристых дельфинов, резвящиеся в воде вблизи берега. Крутые и узкие мощёные улочки старого города. Заборы с мелкими ракушками в бетоне. И спелую алычу, свисающую с ветвей прямо над головой… Вы обязательно должны всё это увидеть.

– Увидим, милый. – Катя чмокнула мужа в макушку. – Пора ложиться, поздно уже. Ты же сам говорил, что завтра тебе рассматривать восемь дел. Лёшенька, тебе надо выспаться.

– Да-да, Катя. Ты иди, ложись. Обещаю – ещё полчаса и на боковую. Я здесь, на диване лягу, чтобы не шуметь в коридоре.

Катя слегка отстранилась от мужа, вздохнула, словно говоря: «Ну что с тобой поделаешь?»

– Мы же пришли к выводу, что фотография не хочет меняться, – произнесла она.

Алексей смущённо улыбнулся:

– Ну, я попробую ещё раз. Вдруг получится?

– Только полчаса, ладно? – Катя тепло посмотрела на мужа и, поцеловав его в губы, ушла в спальню.

Алексей повернулся к монитору компьютера. Возиться с редактированием не стал. Сидел и смотрел на строптивый снимок. Проживал в душе далёкий вечер из детства. Силился вспомнить цвет рамы велосипеда, название, эмблему. Украшение на мамином пиджаке… Тщетно. Время скрыло детали туманом.

Веки совсем отяжелели. Алексей выключил компьютер. Постелил себе на диване и, раздевшись, улегся на правый бок, укрывшись одеялом. Уже засыпая, его словно озарило яркой вспышкой. Он вспомнил. Господи, он действительно вспомнил! Как он вообще мог забыть? Рама велосипеда была нежно-голубого цвета. На рулевой стойке красовался цветной заяц с торчащими кверху ушами. Прямо, как в «Ну, погоди!». И велосипед назывался «Зайка», предназначенный для совсем ещё маленьких детей. У мамы к пиджаку была приколота изящная брошь с настоящим янтарём в витой золотой оправе.

«Вот я и нашёл ключ», – успел подумать Алексей и заснул.

Ему приснился дивный сон. Он увидел лицо мамы. Близко-близко. Красивое, молодое. Для ребёнка – самое милое и дорогое на свете. Почувствовал, как пахнут душистыми травами её волнистые волосы. Уловил тонкий аромат настоящих французских духов. И ещё один запах, которым может пахнуть только мама. Запах грудного молока. Даже спустя много лет, когда Алексей повзрослел, а мама была уже больна, пила множество лекарств и без помощи не могла встать с кровати, ему всё равно казалось, что от неё пахнет грудным молоком. Запах исчез только тогда, когда мамы не стало.

И вот, во сне, она перед ним, живая, здоровая, пахнущая грудным молоком. Смеющаяся. Алексей чувствовал себя в её объятиях. Его ноги парили над землёй. Он не сразу понял, что мама держит его на руках.

– Мама, я же совсем большой. Тебе тяжело, – испугался за неё Алексей.

Она рассмеялась ещё сильней, звонко, от всей души.

– Мне не тяжело, Алёша, – ответила мама. – Ты же мой маленький сыночек, мой малыш.

Алексей и вправду заметил, что его руки, обвивающие маму за шею – руки ребёнка. Он взглянул вниз и увидел свои ноги в светло-бежевых брючках и коричневых ботиночках. Точь-в-точь как на фотографии, когда он делал её цветной. А ещё он увидел велосипед, тот самый, «Зайку». Он стоял на широкой тропинке, убегающей за горизонт по бескрайнему полю, белому от распустившихся ромашек. Над ними простиралось безоблачное голубое небо. Солнце приятно грело, но Алексею в шерстяной кофточке и тёплом беретике совсем не было жарко. Было просто… хорошо.

Алексей со всей серьёзностью посмотрел на маму.

– Я невероятно соскучился, – произнёс он. – Мама, я хочу тебя поцеловать.

Мама прижала его к себе ещё крепче.

– Я тоже соскучилась, Алёша, – ответила она. И первая чмокнула сына в щёку.

Щекотно. Алёша засмеялся. И стал целовать маму, вдруг почувствовав, как из глаз потекли слёзы…

 

 

Парадокс человеческой жизни заключается в том, что не всегда судьба бесповоротно определяет будущее. В рамках существующей свободы выбора, дарованной Вседержителем, человек способен сам создавать контрольные точки, от которых, как росточки ветвей на стволе дерева, возникает несколько коротких нитей альтернативного развития событий. В такие моменты любая мысль, трансформированная в решение, а решение в действие, способны оказать влияние на тот или иной росток многовариантного будущего – превратить один из них в ветвь. Или погубить все ростки, завершив жизненный цикл человека во всех его ипостасях, не оставив ему места среди множества вариантов развития событий в данной Вселенной.

Павел Лугавин, некогда именуемый в определённых кругах, как Паша Вялый, никогда не интересовался теорией многомерного многовариантного мира. Тем более не подозревал, что  сместив своим решением позицию настоящего вперёд в будущее, бывшие возможности выбора для него становились эфемерными, поскольку попав в прошлое, они исчезали, и место оставалось только одному ростку, дающему ветвь, определяющую всю дальнейшую жизнь. Но само решение без действия ещё не фатально. Изменив решение или отказавшись от него, он мог сместить позицию настоящего по оси времени назад в прошлое, где незримо, на месте бывшего прошлого, оказался бы ствол, полный ростков выбора. Один из которых мог продолжить свой рост, предопределив иное будущее. В течение последней ночи выбор Лугавину предоставлялся несколько раз. И чтобы избежать роковых последствий, от него требовалось только одно – отказаться от принятого решения и не совершать действий, направленных на его претворение.

О смерти Володина он узнал случайно, три недели спустя с того злополучного дня, когда третейский судья едва не придушил его в судебном офисе. Как ни странно, до благословенного часа, окрылившего Лугавина неслыханной радостной вестью о смерти врага, он даже не помышлял о мести. Ненависть и обиду глушил коньяком. Слонялся по коттеджу, круша на своём пути мебель и антикварные то ли вазы, то ли амфоры, купленные на аукционе его сожительницей. Лугавин глубоко сомневался в их подлинности и ценности, но смотрел на расточительство молоденькой подружки сквозь пальцы. Деньги к нему легко приходили и также легко уходили. Главное, удачно приобретённый бизнес давал непрерывный доход, а периодически проворачиваемые им полумошеннические схемы, как и в последнем случае, солидно пополняли подставной счёт. Чёрт дёрнул Лугавина подписать договор с третейской оговоркой. Обычно безошибочно работающее чутьё в этот раз его подвело. Он считал третейский арбитражный суд забавной законодательной причудой. И просчитался. В первую очередь, в выборе судьи. Третейских судей Лугавин представлял в образе коммивояжёров, готовых ради денег пойти на любую сделку с совестью. Третейский судья Володин расколол этот мифический образ, как айсберг расколол «Титаник». И теперь Лугавин должен был либо исполнить условия договора и оплатить заказчику штрафы за срыв сроков поставки товара, либо вернуть деньги, заплатив крупную неустойку и возместить упущенную выгоду. Вместо наживы он получил убытки, вместо утехи тщеславия – унижение. Лугавин был в бешенстве. Ему хотелось… Нет, не правда! Не хотелось. Стоило только вспомнить холодный пристальный взгляд судьи и его железную хватку, даже будучи в изрядном подпитии, пыл Лугавина мгновенно остывал. Внутри него просыпался Паша Вялый – осторожный, всегда держащий нос по ветру персонаж. Знающий, когда появиться в нужном месте и в нужное время или наоборот, убраться подальше. Очень трепетно относящийся к своей драгоценной жизни. И ещё – Паше Вялому всегда банально везло. Даже сволочам Бог иногда помогает, в надежде, что когда-нибудь они станут людьми. Так случилось примерно одиннадцать лет назад, когда Паша по чистой, почти кинематографичной случайности, не поехал на бандитскую сходку, споткнувшись буквально на ровном месте и сломав ногу. Пока УБОПовцы, при поддержке СОБРа, «упаковывали» в «воронки» братву, он благополучно отлёживался в травматологическом отделении больницы. Учуяв опасность издалека, Паша Вялый, не дожидаясь выздоровления, предпочёл уехать подальше от знающих его ментов и от бывших подельщиков, которые, не мудрствуя лукаво, могли сделать вывод, что место сходки сдал тот, кто на ней отсутствовал. Паша Вялый исчез, растворился на просторах России. Вместо него, в одном провинциальном городишке, натурализовался, словно разведчик-нелегал, Павел Лугавин. Бизнесмен средней руки, получивший от Паши Вялого в наследство деньжата на раскрутку и везение.

К началу третьей недели запоя Лугавина, сожительница, получившая для симметрии по «бланшу» под каждый глаз, пользуясь моментом, пока он спал мертвецки пьяным сном, поспешно побросав вещи в хозяйственную сумку, прыгнула в «Лексус» и укатила от греха подальше. Лугавин остался в огромном доме в одиночестве, заливая спиртным свои попранные амбиции и раздутое самолюбие.

В один из утренних дней первой половины четвёртой недели активного воздаяния Бахусу, мелодично прозвучал зуммер интеркома. Будучи навеселе с самой зари, Лугавин, пошатываясь, вышел из дома и направился к воротам. Открыл дверь. Увидел почтальона – женщину средних лет, позади которой, тарахтя двигателем, стоял старенький «УАЗ».

– А-а, «Почта России»! Быстра как лань, неуловима как ветер, – произнёс Лугавин, дыша перегаром и окидывая визитёров мутным взглядом.

Женщина молча проглотила колкость. Вынула из сумки большой конверт со штемпелями и наклейкой адресата.

– Заказное письмо. Распишитесь за получение, – ответила она невозмутимо, протянув Лугавину шариковую ручку и уведомление. Тот, не глядя, поставил закорючку в месте, помеченном галочкой, забрал конверт. Посмотрел, кто мог его порадовать письмом. Московский адрес. Высший Третейский арбитражный суд. Лугавин вскрыл конверт. Понятно, прислали решение третейского судьи. Только странно, почему Володин сам не отправил его, как обещал? Лугавин отмахнулся от мысленного вопроса. Побоку! Снова уставился покрасневшими от пьянки глазами на почтальона.

– Слышь, вестовая, у тебя есть что почитать? Кроме этого, – он потряс письмом.

– Только местные газеты. И те старые. Нужны? – Женщина словно не заметила бесцеремонный переход на «ты».

– Давай, – Лугавин махнул рукой. – Я тут во времени путешествую. Почти месяц проскочил не глядя. Сколько с меня?

– Почти месяц? Тогда три газеты. Семьдесят пять рублей.

– А, чё, старьё без скидок?

– Без скидок.

– Хрен с тобой, давай. – Лугавин неловко зашарил в карманах джинсов, выискивая деньги.

Отдав почтальону мелочь и несколько мятых купюр, получил такие же мятые газеты. Не прощаясь, захлопнул дверь. Вернувшись в дом, плюхнулся в кресло рядом с журнальным столиком, на котором стояла бутылка с недопитым виски и заляпанный стакан. Бросил на столешницу конверт с судебным решением. Плеснув в стакан виски, развернул первую попавшуюся газету. Местная пресса не блистала оригинальностью. На главных страницах  перепечатка областных новостей. Следом – экскурс в политическую и культурную жизнь города. Памятные даты местечкового пошиба. Пространные рассуждения на тему ЖКХ. Проглатывая виски порцию за порцией, лениво и без интереса прочитал почти всю газету. Пока не открыл страницу некрологов. И застыл с разинутым ртом. Из нескольких лиц на фотоснимках, взгляд Лугавина выхватил одно – знакомое и ненавистное. Лицо третейского судьи Володина. Совсем не такое, каким его запомнил Лугавин – волевое, с холодным и решительным взором. С фотографии на странице газеты на него смотрел другой Володин – добродушный, с глазами, в которых навеки были запечатлены озорные огоньки. С лёгкой улыбкой на губах.

Лугавин тряхнул головой, словно попытался скинуть наваждение. Уж не допился ли? Нет. Фотография судьи со страницы некрологов не исчезла. Лугавин бегло стал читать текст под снимком. Разум отметал ненужное, выбирая значимые слова: «скоропостижно скончался», «родные скорбят», «светлая память», «редакция газеты приносит соболезнования…» Дата смерти следовала сразу за днём проклятого заседания, когда Володин одним коротким движением заставил Павла Лугавина чувствовать себя трясущимся кроликом.

Газета вывалилась из рук. Лугавин вылил остатки виски в стакан и залпом осушил его. Тупо уставился прямо перед собой, пытаясь осмыслить полученную информацию. Через несколько минут пространство гостиной сотряс громкий злорадный хохот. Лугавин корчился в кресле от смеха, не в силах остановиться, чувствуя, как из глаз уже льются слёзы, а горло перехватывает спазм. При этом на сердце у него становится легко и весело.

Просмеявшись, Лугавин облегчённо выдохнул. Подумал, что есть справедливость на свете (в интерпретации философии Паши Вялого), «зажмурился» фраерок. Поразмыслив на досуге, рассудил, что такое знаменательное событие следует достойно отметить.

Первый раз за десять дней Лугавин принял душ, побрился. С наслаждением вылил на себя чуть ли не полфлакона туалетной воды. Надел чистую одежду. Позвонил в клининговую компанию, чтобы прислали специалистов – навести порядок в коттедже. Следующим звонком заказал в ресторане ужин на двоих на дому.

Остаток дня провёл, прогуливаясь в своих обширных владениях по мощёным дорожкам, пролегающим среди стриженых газонов, беседок и декоративных деревьев. Мимо сада камней и по берегам искусственного озера. Дышал свежим, прохладным августовским воздухом, пока работники сферы услуг наводили блеск и лоск в доме, сервировали большой стол в гостиной. Глядя на тихую, прозрачную водную гладь, думал, что микромир, созданный за его «бабки», великолепен. И в нём нет места всякого рода дерьму, подобному судье Володину.

Уже смеркалось, когда к нему подошёл менеджер ресторана, одетый в строгий тёмно-синий костюм.

– Вам обслуживание вечера требуется? – деловито спросил он.

– Обойдусь, – ответил Лугавин. – Выставляйте всё сразу на стол и проваливайте.

– Как вам угодно, – сдержанно прокомментировал менеджер. – Вот счёт. Будьте любезны оплатить. Кстати, уборка в доме также завершена, и работники ждут, когда вы рассчитаетесь с ними за оказанные услуги.

– Да без базара! – Лугавин хлопнул чопорного сотрудника ресторана по плечу и, прихватив его за лацкан пиджака, повёл к дому…

Выпроводив работников, Лугавин вошёл в гостиную. Принесённый из столовой большой обеденный стол, был сервирован на две персоны по высшему разряду. Лугавин сделал заказ наобум, поэтому создавалось впечатление, что к нему в дом свезли все блюда, указанные в меню ресторана. Хоть картину пиши. Натюрморт что надо! Аппетитный вид разнообразных яств. Сверкание хрусталя фужеров и бокалов. Пляшущие на стекле бутылок с винами и коньяком язычки пламени двух зажжённых свечей на высоких подсвечниках. Полные наборы столовых приборов для двоих были размещены по разные стороны стола, друг напротив друга. Также как и резные деревянные стулья с высокими спинками, покрытые тёмным лаком. Оставалось дополнить картину одним небольшим штрихом. Мыча себе под нос на ходу придуманный мотив, Лугавин принёс из-под навеса во дворе поленья. Уложив их в камине и полив горючей жидкостью, поджёг дрова зажигалкой с длинным наконечником. Огненные блики заметались по стенам гостиной.

«Ещё шкуры снежного барса на полу не хватает», – романтично подметил Лугавин. Сел за стол так, чтобы быть лицом к большому панорамному окну гостиной.

Стемнело. Во дворе включились уличные фонари, среагировав электронными датчиками на изменение освещённости. Лугавин достал из кармана мобильный телефон. После короткого раздумья, набрал номер подружки. Изматывающие продолжительные гудки. Либо не слышала звонок, либо не хотела отвечать. Несколько раз, по истечении контрольного времени, вызов автоматически пресекался. С пятой попытки Лугавин услышал настороженный и неприветливый голос сожительницы:

– Чего звонишь?

– От тоски. Ты где шлюхаешься, стерва? – довольно миролюбивым тоном задал он вопрос.

– Не твоё дело.

– Ошибаешься, как раз моё. Ты мне принадлежишь.

– Я сама себе принадлежу!

– Да, ну?! А «цацки», шмотки и «тачка», которые ты прихватила, откуда у тебя? – Лугавин начал раздражаться.

– Это моральная компенсация.

– Вот как?! – теперь он уже злился. – Не охренела ли ты, подруга?! Мы с тобой не в браке, всё имущество на мне. Я могу накатать заяву ментам, и тебя закроют за кражу и угон!

Сожительница саркастически рассмеялась:

– Боже, от кого я это слышу! Обиделся? Вор у вора дубинку украл, да?

Разговор шёл не в том русле, в котором хотел Лугавин. Усилием воли он постарался погасить нарастающую злобу.

– Послушай, – смягчив тон, начал объяснять Лугавин, – я ведь позвонил не для того, чтобы ругаться с тобой. Помириться хочу. Дома стол накрыт. Вино, закуски… Я всё самое лучшее в ресторане заказал. Приезжай, устроим себе праздник…

– У тебя четвёртую неделю праздник. По голосу слышу, что опять бухой.  – В телефонной трубке послышался усталый вздох. – Паша, мой тебе совет – проспись, отлежись. Прокапайся, если надо. Прими человеческий облик. После этого встретимся в городе, поговорим на нейтральной территории. Тогда, может быть, я подумаю, чтобы вернуться к тебе. И ещё. Слово «прости» тебе вообще знакомо?

Все слова Лугавин пропустил мимо ушей. Он понял лишь одно – ему не повинуются, ему перечат. Он почувствовал, как его разум закипает в бешенстве. Он полдня старался для неё, а она… Сука!

– Ты, неблагодарная тварь! – сорвавшись, заорал он в телефон. – Чтобы через полчаса была здесь или…

– Что «или?» Снова ручонки свои приложишь? Со слабыми по-другому не умеешь? Мне надоело тебя бояться. Пошёл ты! Урод!

Связь прекратилась. Лугавин нервно набрал повтор вызова абонента. В ответ – запрограммированный монотонный женский голос. Хрен дозвонитесь, называется. Подруга (или уже бывшая подруга?) выключила телефон. Лугавин в ярости швырнул трубку в сторону. Где-то в дальнем конце гостиной телефон завершил свой полёт, ознаменовав падение глухим стуком. Лугавин безумным взглядом зашарил по столу. Первое желание – перевернуть его, опрокинуть всё на пол. Вместо этого он вскочил со стула, лихорадочно соображая, что делать дальше. Сел обратно. Несколькими глубокими вдохами привёл себя в чувство. Схватил со стола бутылку с коньком. Налил полный фужер и залпом выпил. Откинувшись на спинку стула, дождался, пока коньяк скатится по пищеводу в желудок, проявит свой эффект.

Немного успокоившись, Лугавин снова наполнил фужер. Мысленно обратился к сожительнице. Вот уж дудки! Сама пошла! Сегодня никто и ничто не испортят ему праздник. Будет гулять в одиночку за милую душу. Зря, что ли, деньги тратил.

Лугавин посмотрел на противоположный край стола, на пустующий стул. Представил, что на нём сидит незримый собеседник – Володин. Такая фантазия показалась ему забавной и оригинальной.

Сжимая фужер, Лугавин, глядя на пустое пространство между столом и стулом, вслух провозгласил тост:

– За тебя, судья! Гореть тебе в аду синим пламенем!

И опустошил фужер до дна. Закусил тем, что на столе первым подвернулось под руку, кажется, бужениной.

Застолье продолжилось в духе безумного чаепития из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Лугавин почти без остановки пил коньяк, объедался. Включил на всю мощь музыкальный центр. Из-за громкой музыки не слыша собственного голоса, непрерывно, то обращался к самому себе, то вёл беседу с присутствующим в воображении Володиным. Злорадствовал, грозился и сыпал проклятия в адрес умершего судьи, будто был уверен, что может навредить ему больше, чем смерть.

В какой-то момент, достигнув стадии опьянения, граничащей с невменяемостью, Лугавин действительно понял, что может навредить Володину. Почему нет? Он вспомнил, собственную угрозу, высказанную прямо в лицо третейскому судье. Как раз сейчас он может воплотить её. Раньше между ним и семьёй Володина стоял сам Володин, способный защитить дорогих ему людей. Теперь их защита упокоилась на глубине двух метров под землёй. И охотничий нож, которым Лугавин убил несчастную бродячую собаку и порезал шины автомобиля судьи, по-прежнему лежал в бардачке «Рэндж Ровера». Поэтому надо действовать. Тряхнуть лихой стариной.

Лугавин выпил полный фужер конька, чтобы подогреть решимость и оформить мысли хоть в какой-то план. Его взгляд стал серьёзен и сосредоточен. Он пытался извлечь из памяти информацию, способную указать на способ мести. Через пелену алкогольного угара, Лугавин припомнил, как он начал следить за третейским судьёй, когда тот отказался от предложенной взятки. Таким образом, выяснил, что у него двое пацанят-близнецов и дочь лет пяти. И жена. При мысли о ней низ живота Лугавина заныл в истоме. Он почувствовал сильное возбуждение. Точно такую же едва сдерживаемую похоть он испытал, когда увидел её впервые. Авантажная краля. Не то, что его молодая тупая подружка. Такая шикарная бабёнка должна жить во дворце, а не в халупе многоквартирного дома в спальном районе города. Не в обществе нищебродов, навроде Володина. Подобные женщины обязаны принадлежать только фартовым парням. Например, таким, как Лугавин. Но насколько бы ни был он сейчас сильно пьян, реально осознавал, что по доброй воле никогда жена Володина не будет принадлежать ему. И к лютой ненависти в отношении умершего судьи, прибавилась не менее лютая зависть.

«Что же получается? – размышлял Лугавин. – В памяти своей сексапильной жёнушки и детей Володин останется белым и пушистым, и всегда живым? А я останусь с мыслью, что судья сдох, но есть люди, которые его помнят и любят. Зато я жив, но меня не любит ни одна скотина? Выходит, и в смерти он меня переиграл. Нет! Я поменяю расклад в пасьянсе. Воссоединю всю семейку».

Ситуация развернулась на сто восемьдесят градусов. И если утром Лугавин был готов от радости станцевать румбу на могиле судьи, то сейчас он ощущал себя снова оплёванным и униженным.

Так и не определившись, что он предпримет в отношении семьи Володина для воплощения мести, Лугавин выпил для храбрости ещё полфужера коньяка и шаткой походкой направился в холл. Надев кожаную куртку и прихватив барсетку, вышел в ночь. Идя к чёрному «Рэндж Роверу», стоявшему на асфальтированной площадке перед большим гаражом с двумя въездными воротами, крутил в голове мысли, что станет действовать по обстановке, оказавшись на месте. Может, просто перережет тормозные шланги их автомобиля. Или тупо вломится к ним в квартиру. Благоразумие и инстинкт самосохранения полностью изменили Лугавину. Как и везение, не бывающее бесконечным.

Подойдя к внедорожнику, он, раскрыв барсетку, обнаружил отсутствие ключей от машины. Что за ерунда? Он никогда не держал ключи в другом месте. Лугавин ещё раз обшарил барсетку. Водительское удостоверение и техпаспорт на месте. Ключи пропали. Может, сунул в карман по пьяни? Раньше такого не случалось. В некоторых вещах Лугавин был скрупулёзен до крайности. Он проверил все карманы куртки. Попадались магазинные чеки, деньги. Компактный передатчик иммобилайзера… Ключей не было. Придётся возвращаться в дом, искать. Не найдёт, в конце концов, есть запасной комплект. Правда, Лугавин не помнил, где хранил его. Раздражённо сплюнув, он развернулся и пошёл обратно к дому. Недобрая примета. Надо в зеркало посмотреться. Где-то на задворках затуманенного алкоголем и ненавистью сознания, прозвучал тревожный далёкий звоночек, но Лугавин отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Вернувшись в дом, под громыхающие звуки не выключенного музыкального центра, он стал методично обшаривать комнату за комнатой, зажигая везде свет. В процессе поиска, поднялся на второй этаж. Зашёл в роскошно обставленную спальню с широченной кроватью. Сел на край. Кровать сразу поманила удобством и уютом. Послышался едва различимый шёпот: «Ложись спать». Что это? Короткий проблеск разума? Или неведомый шёпот действительно прозвучал в спальне?  Лугавин потряс головой. Ладонью протёр слипающиеся глаза, сгоняя сонливость. Тут же хлопнул ладонью себя по лбу. Вот кретин, как мог забыть?! Лугавин спустился на первый этаж и прошёл на кухню. Два ключа – от замка зажигания и от двери водителя, на случай выхода из строя электроники, с брелоком дистанционного управления и сигнализации, – висели на крючке на вешалке, рядом с кухонными полотенцами. Самое интересное, он не помнил, почему оставил их здесь. Просто один раз, в течение прошедшей недели, находясь на кухне, мельком обратил на них внимание.

«Вот я и нашёл ключи», – подумал Лугавин, подбросив их на ладони и направившись к выходу из дома.

Минуя холл, он посмотрел в зеркало. Позади его отражения, у стены, почти до потолка возвышалась мужская тень. Лугавин вздрогнул. Окаменев, уставился в зеркало. Волосы на голове моментально встали дыбом. Сердце ёкнуло и часто забилось, готовое выпрыгнуть из груди. Во рту всё пересохло, а язык стал шершавым. С трудом проглотив вставший в горле комок, Лугавин резко обернулся. Никого. Словно не поверив своим глазам, настороженно вновь посмотрел в зеркало. Увидел своё бледное испуганное лицо. Пустоту огромного холла… Померещится ведь! Лугавин тыльной стороной ладони вытер со лба проступивший холодный пот. В дальнем уголке сознания опять прозвенел тревожный звоночек. Сделав вид, что ничего не заметил, Лугавин вышел из коттеджа, громко хлопнув дверью.

Оказавшись за рулём «Рендж Ровера», запустил двигатель. Приборная панель ожила разноцветной подсветкой. Сразу включив дальний свет фар, он перевёл рычаг автоматической коробки передач в переднее положение. Поехал к воротам и чуть не врезался в них, едва успев нажать на тормоз. Недоумённо уставился на ворота. Они должны были открыться перед выезжающим автомобилем, но не открылись. Раньше такой причуды за ними не замечалось. Автоматика работала безукоризненно. Что произошло? Вышли из строя фотоэлементы? От происходящих фокусов Лугавин начал постепенно трезветь. Он снова вспомнил день судебного заседания. И слова, произнесённые Володиным в ответ на угрозы. Когда он железной хваткой держал Лугавина за горло и обещал, если что, вернуться с того света. И этот незабываемый холодный и неумолимый взгляд судьи…

В сознании Лугавина возникла внутренняя борьба. Разум аргументированно пытался победить вышедшие из-под контроля эмоции, указывая на неблагоприятные приметы. Не проходящая тревога. Пропавшие ключи от машины. Таинственный шёпот, долетевший то ли из глубин подсознания, то ли прозвучавший наяву. Мужская тень в отражении зеркала… Кстати, что это было? Наваждение? Или «белочка» пришла? Ворота, вот, заклинило. Неужели Володин вернулся? Чушь какая-то. Такого не может быть! Просто совпадения. Надо быстрее покончить с этим делом, потом завязать с алкоголем. И всё вернётся в привычное русло. Точно! Только так!

Матерясь, Лугавин вылез из машины и вручную раскрыл ворота. Возвратился за руль «Рэндж Ровера».

– А пошло всё! – Он резко нажал на педаль газа и с прошлифовкой стартовал, проскочив через проём ворот и оставив на асфальте чёрные дымящиеся следы от покрышек. Позади внедорожника, быстро мчащегося от элитного посёлка по направлению к городу по ровной, отсыпанной мелким щебнем дороге, оставались лениво оседающие клубы пыли, сквозь которые просматривались очертания большого коттеджа, светящегося в ночи всеми окнами…

 

 

Стрелка спидометра на приборной панели «Рэндж Ровера» подрагивала между отметками сто пятьдесят и сто шестьдесят километров в час. Лугавин твёрдо вёл автомобиль, с управляемыми заносами точно укладываясь в выхватываемые из мрака светом фар, крутые повороты. Проносящийся за стёклами тёмный притихший лес, подступивший к дороге, оставался за границей его восприятия. Как и сама дорога, связанная с сознанием лишь поступающими в мозг сигналами органов зрения, отточенными навыками вождения и выработанными рефлексами. Все сомнения, робкие отголоски разума, проявлявшиеся в противоречивых мыслях, растворились в небытие. Осталась только тупая решимость.

Лугавин почти полностью погрузился в себя, удерживая в голове картину ближайшего будущего, нарисованную его чудовищным воображением, смешанными на палитре чувств, красками ненависти, зависти, жажды мести. Он ясно видел перед собой двор и дом, в котором живёт семья Володина. Дверь подъезда с домофоном. И стальные сейф-двери их квартиры, когда он в ночь перед судебным заседанием, тайком стоял перед ними на лестничной площадке, оценивая препятствие. Тогда он не понимал, зачем. Но знал сейчас.

Преодолеть дверь подъезда с магнитным замком – безделица, сущий пустяк для человека со специфическими навыками. Со стальными дверями квартиры лучше не возиться, взломать можно, но потребуется много времени, а его как раз нет. Проще и быстрее выломать дверную коробку из стены двумя-тремя рывками, используя как рычаг, монтировку и вес собственного тела. Где у сейф-двери находятся слабые места, Лугавин хорошо усвоил, когда наблюдал за работой монтажников, устанавливающих похожие двери в коттедже. Не то, чтобы нарочно. Так, привычка. Будет много шума, но это уже не важно. Главное, проникнув в квартиру, действовать быстро… Последствия? Плевать на последствия! Лугавин даже не заметил, как его рот ощерился в хищном оскале зверя, учуявшего добычу.

– Я же предупреждал, что вернусь, если замыслишь зло! – раздался в салоне громкий голос судьи.

От неожиданности Лугавин дёрнул руль автомобиля в сторону, едва не слетев с дороги. Почувствовал, как от внезапного испуга мороз пополз по телу, словно обжигающе холодным инеем покрывая каждый сантиметр его поверхности. Лугавина затрясло. Парализующий страх сковал мышцы. Картина мести в голове мгновенно развеялась прахом. На ставшей вдруг деревянной шее, Лугавин с трудом повернул голову в сторону переднего пассажирского сиденья, откуда, как ему показалось, прозвучал голос Володина. Секунду он действительно что-то (или кого-то?) видел. Призрачный тёмный силуэт сидящего рядом человека. Лугавин моргнул. Силуэт исчез. Пустое пассажирское сиденье.

«Нервы шалят», – успел подумать Лугавин, переключая внимание на дорогу, от которой отвлёкся всего на пару секунд, достаточных, чтобы он не заметил, как автомобиль выскочил на перекрёсток. С левой стороны возник яркий свет, через стёкла пронзивший насквозь салон внедорожника. Лугавин повернулся. Зрачки его глаз расширились от ужаса. Последнее, что он увидел в жизни – ослепительный огонь фар стремительно приближающегося грузовика.

 

 

Трасса была прямой и пустынной, с протяжённым уклоном. Седельный тягач КрАЗ с бортовым полуприцепом, везущий железобетонные фундаменты для мачты линии электропередачи, разогнался на пологом спуске. Водитель усердно нажимал на педаль газа, радуясь отсутствию помех на дороге и возможности быстрей преодолеть значительную часть маршрута, сократив время в пути. Радио приятно баловало ненавязчивыми и весёлыми мотивами блюза. В слегка приоткрытое окно двери кабины влетал прохладный, отгоняющий ненужную и опасную сонливость, ночной воздух. Справа промелькнул треугольник знака, предупреждающего о примыкании второстепенной дороги.

Чёрный внедорожник возник внезапно, словно вырос из-под земли, подставив под удар несущемуся по трассе автопоезду блестящий лакированный левый борт. Водитель отреагировал мгновенно – рефлекторно прижал к полу педаль тормоза, вцепился в руль, неосознанно пытаясь сгруппироваться и найти точки опоры для тела перед неизбежным столкновением. Тягач повело юзом. Громко завизжали трущиеся об асфальт покрышки застопоренных колёс. За доли секунды до удара водитель КрАЗа увидел освещённое фарами, перекошенное гримасой страха лицо человека, управлявшего внедорожником. Следом раздался оглушительный треск и скрежет раздираемого металла. Передняя часть кузова тягача, с мощным стальным бампером и огромной облицовочной панелью с вертикальными вентиляционными прорезями воздушного охлаждения радиатора, похожими на раскрытую пасть чудовища, смяли борт внедорожника, вогнав двери и центральную стойку внутрь салона автомобиля. Сокрушительная и могучая динамика удара тяжёлой грузовой машины отбросила «Рэндж Ровер» на несколько десятков метров. Пролетев по воздуху и рухнув на бок, внедорожник, раскидывая в стороны колёса, капот, двери, обломки шасси и элементы интерьера салона, продолжил своё хаотичное движение, кувыркаясь на дорожном полотне.

Силой инерции водителя КрАЗа швырнуло на рулевое колесо, разбивая в кровь лицо. Лобовое стекло с хрустом выпало на капот. Ремень безопасности глубоко врезался в плечо, грудь, живот. От нахлынувшей боли потемнело в глазах, но водитель не потерял сознания. Он поднял голову и выпрямился. Уставился в зияющий провал, где секунду назад было ветровое стекло. И тут же соскользнул в адреналиновый ад от пережитого шока, где миг превращался в вечность. Невольно стал зрителем безумной фантасмагории, запечатлённой на медленно прокручиваемой киноленте.

«Рэндж Ровер» продолжал кувыркаться по дороге. Ввысь взметнулся сорвавшийся с креплений двигатель и пропал за границей света и тьмы. Автопоезд, влекомый вперёд собственной огромной массой, складывался, грозя завалиться на бок. Водитель ощутил, как накренилась кабина, а колёса задней части тягача начали отрываться от дорожного полотна. Тяжёлый полуприцеп разворачивало поперёк трассы. С певучим звоном гитарных струн лопнул крепёжный стальной трос, удерживающий один из фундаментов. Словно находясь в бреду, водитель увидел, как семитонная железобетонная громада, напоминающая лапу мастодонта, медленно проплывает по воздуху над кабиной грузовика, плавно снижаясь. Где-то посередине, между тягачом и прекратившим перевороты и лёгшим на правый борт внедорожником, фундамент углом ударился об асфальтовое полотно дороги, содрогнув землю. Оставив глубокую выемку, подскочил и, пролетев по короткой дуге, рухнул на искорёженный «Рэндж Ровер», почти расплющив его. У водителя КрАЗа от изумления отвисла челюсть. За многие годы работы он повидал немало аварий. Но таких… Засмотревшись на пасынок фундамента мачты ЛЭП, вздыбившийся над дорогой, словно стела памятника, он не заметил, как полуприцеп оторвался от седельно-сцепного устройства тягача и всё-таки опрокинулся на бок. Рама грузовой машины высвободилась, и задние колёса КрАЗа жёстко приземлились на дорогу. Водителя в кабине подбросило над сиденьем. Только после этого он стал понемногу приходить в себя. Облизал пересохшие и солёные от крови губы. Понимая всю абсурдность своих мыслей, подумал, что нужно проверить внедорожник. Вдруг, ещё можно кому-то помочь.

Не обращая внимания на кровь, капающую на рубашку с рассечённых бровей и губ, кривясь от боли, водитель отстегнул ремень безопасности и включил аварийную сигнализацию. Открыв дверь, ступил на подножку кабины, сразу окунувшись в запахи жжёной резины, растёкшегося бензина, антифриза и моторного масла, остро ощущаемые на контрасте со свежим воздухом августовской ночи.

Водитель осторожно слез с подножки. Попробовал оценить своё самочувствие. Ноги подрагивали, но держали уверенно. Ссадины на лице. Вполне терпимая боль в груди и вывихнутом плече. Лёгкое головокружение… Усиленный бампер, «два метра жизни» капота КрАЗа и ремень безопасности выполнили свою спасительную миссию.

Ошеломлённый, до конца не осознающий, что автокатастрофа произошла в действительности, именно с ним, а не в дурном сне и с кем-то другим, водитель посмотрел в сторону разбитого внедорожника, затем обернулся к своей машине. Полуприцеп опрокинулся на левый борт, железной стеной перекрыв трассу во всю ширь. Фундаменты, опутанные паутиной толстых стальных тросов, вылетели на дорогу. Сцепной механизм наполовину загнулся кверху и почти оторвался от рамы тягача. Выхлопные трубы с нейтрализаторами, ранее расположенные по краям задней части кабины, сорвало начисто.

– Твою же мать! – не удержался от эмоционального комментария водитель. Мысли лихорадочно закрутились в голове. Он старался сообразить, что делать дальше, выработать экстренный план действий. Позвонить в ГАИ и спасательную службу. Выставить знаки аварийной остановки, пока другой лихой «пилот» не столкнулся с грузовиком. И в «скорую». Нужно срочно позвонить в «скорую», вызвать бригаду медицины катастроф… От последней мысли водитель будто очнулся, вспомнил, что хотел проверить внедорожник. Развернувшись, он шаткой походкой направился вдоль кабины КрАЗа в сторону «Рэндж Ровера», на ходу пытаясь достать из чехла на поясе мобильный телефон. В голове возникла пугающая мысль, что может предстать его взору в салоне внедорожника, однако укрепиться в сознании она не успела. Сделав пару шагов, водитель остановился как вкопанный. У внедорожника, накрытого многотонной лапой фундамента, словно надгробной плитой,  стоял человек. Судя по очертаниям силуэта – мужчина. Не веря своим глазам, водитель поначалу обрадовался, искренне полагая, что кто-то смог остаться в живых во внедорожнике. Но присмотревшись, ощутил, как к нему вновь возвращается адреналиновое сумасшествие.

Фигура человека подсвечивалась единственной, чудом уцелевшей, передней фарой тягача. Водитель, как ни силился, не мог различить цвет одежды или рассмотреть лицо. Силуэт человека оставался лишь силуэтом, темнеющим в пятне света на фоне раскуроченного «Рэндж Ровера». Но не это обстоятельство ввело водителя тягача в ступор. По-настоящему он почувствовал, как его с головой накрывает волна дикого ужаса, когда он понял, что в ярком луче света он видит сквозь тёмную фигуру человека искорёженный кузов внедорожника. Водителю на ум пришло только одно – призрак. Он видит призрака. От страшной догадки его качнуло, ноги ослабели. Водитель ухватился за широкое угловатое крыло КрАЗа.

На пустынном участке дороги, усеянном деталями и обломками автомобильных механизмов, окружённые разбитыми машинами, окутанные безвременьем, они стояли под звёздным небом и смотрели друг на друга.

 

 

– Ксюша, ты пенал в портфель положила?

– Да, мамочка!

– И фломастеры. Сегодня на занятии понадобятся фломастеры.

– Всё в пенале, я ничего не забыла.

– Как не забыла?! Тетрадь с домашним заданием на письменном столе лежит!

Ксения, успевшая одеть тёплые осенние ботинки, торопливо разулась и побежала за тетрадью в детскую.

– Не пойму, как так получается? Мы всегда опаздываем. – Катя с недоумением посмотрела на мать, Елизавету Сергеевну, стоявшую у входа в комнату и наблюдавшую за суматошными сборами дочери и внучки в «Школу искусств».

– Это потому, что мама долго возится перед зеркалом, – раздался позади бабушки голос Ксюши, убирающей тетрадь в красочный портфель, разрисованный цветами и мультяшными феями.

– Это потому, что некоторые девочки разбрасывают школьные принадлежности по всей квартире! – возмущённо отозвалась на реплику дочери Катя. – Приходится бегать за Ильёй или Мишей, чтобы забрать твои вещи, пока они не попробовали их на вкус и прочность. Надевай курточку, я уже собралась.

Дочь послушно стала одевать верхнюю одежду. Катя взяла с полки книжного шкафа ключи от машины. Встретилась глазами с взглядом Алексея, смотревшего на неё с фотопортрета, заказанного специально ко дню похорон. Она долго искала в фотоальбомах снимок, где муж выглядел бы естественно, таким, каким был в жизни – любящим, добрым, весёлым. Чтобы фотография отображала не только его внешность, но и широту души, черты характера. В очередной раз глядя на фотопортрет, она подумала, что справиться с задачей ей удалось.

Повернувшись к матери, выдохнула:

– Так, вроде всё взяли… Я там мужикам на курином бульоне суп с вермишелью сварила. Пока ещё горячий. Дождись, пусть поостынет.

«Мужики» возились тут же на ковре, увлечённо изучали большие цветные кубики, принесённые бабушкой, из которых, составив воедино, можно было сложить несколько разных картинок. Воодушевлённо переговаривались между собой, делились впечатлениями.

– Разберусь, поди,  – отозвалась насмешливо Елизавета Сергеевна. – Ты постоянно оставляешь мне какие-то наказы. Диву даюсь, как я тебя вырастила, когда ты ещё не умела давать советы?

Катя смутилась.

– Извини, мама. Без Лёши я всё время ощущаю растерянность. Кажется, что о чём-то позабыла. С Лёшей я чувствовала себя уверенно. Теперь ежедневно, каждую минуту, каждый час приходится всё решать и делать самой… Ладно, не обращай внимания, справлюсь. Привыкну, рано или поздно.

– Это правда? – вдруг спросила Елизавета Сергеевна.

– Что?

– Долго возишься перед зеркалом.

– Как тут не возиться. Приходится то на Мишу, то на Илью отвлекаться, чтобы не натворили чего. За ними глаз да глаз ну… – Катя осеклась, наконец, уловив подтекст в вопросе матери. – Мама, что ты имеешь ввиду?

– Ничего, просто поинтересовалась. – Елизавета Сергеевна сделала невинный вид.

– Уж не думаешь ли ты, что я ухажёром обзавелась?! – вознегодовала Катя.

– Тебе помощь нужна, – уклонилась от ответа мать.

– Мама, ты ведь не станешь заводить ухожора? – испугалась Ксения.

– Не переживай, я вообще никого заводить не стану. Тем более – ухожора.

Елизавета Сергеевна неодобрительно покачала головой.

– Катенька, жизнь идёт. Нельзя её проживать, находясь в прошлом. Подумай о своём будущем и будущем детей. Кстати, Ленуся… тётя Лена, нас всех завтра в гости приглашает. Боря с вахты приедет.

– Обалдеть! – изумлённо воскликнула Катя. – Трёх месяцев не прошло, как Алексея не стало, а ты мне уже смотрины устраиваешь.

– Не смотрины. – Елизавета Сергеевна наклонилась к подошедшим к ней близнецам, взяла на руки Илью. Странно наблюдать, как бабушка и дедушка неосознанно выбрали себе любимчиков. Дед, наоборот, больше тяготел к Мише.

– Кого смотреть? Ты Бориса сто лет знаешь, – продолжила она. – Он мужчина тактичный, серьёзный. Прилично зарабатывает. И человек хороший.

– Хороший… Для полноценной семейной жизни этого недостаточно. Боря с десятого класса по мне сохнет. Потому, видать, не женился. Только я не люблю его, ничего к нему не чувствую. И не надо мне говорить, что стерпится-слюбится. Не стерпится и не слюбится.

– Что там терпеть-то, Катя? Он восемь месяцев в году на вахте на Ямале. Зато будете всем обеспечены.

–  А остальные четыре месяца? – Катя невольно скривила лицо. – Как нам жить вместе? И что прикажешь мне делать, когда он захочет меня? В потолок смотреть? Баранов считать? Каждый раз чувствовать себя изнасилованной? Поруганной? И Боре придётся несладко. Представляешь, насколько тяжело человеку жить с осознанием того, что он нелюбим и нежеланен?

Елизавета Сергеевна не нашлась, что сказать дочери в ответ.

Катя устало села на диван. Посмотрела на довольных сыновей, буквально прилипших к бабушке. Перевела взгляд на фотопортрет Алексея. Близнецы помнили отца, ждали. Когда раздавался звонок в дверь, они наперегонки бежали в прихожую. Появлению бабушки или дедушки они, безусловно, радовались. Но мать не была бы матерью, если бы не замечала в глазах сыновей разочарование, потому что папа опять не пришёл. Иногда, играя в комнате, Илья и Миша, глядя на фотографию отца, вдруг затихали. Могли простоять или просидеть так очень долго. Затем указывали ручками друг другу на фотопортрет и тихо шептали: «Папа» или «Тсс, папа бай. Папа пит». И прикладывали указательные пальчики к губам. В эти моменты у Кати всё обрывалось внутри, начинало колоть сердце. Она едва сдерживала слёзы, смотря на сыновей, ждущих отца.

– Тише, папа спит.

Именно эти слова она произнесла дрогнувшим голосом тем утром, когда вошла в комнату к Алексею и поняла… Он уснул. Навсегда. Сном бесконечности.

Лёша педантично, с вечера, заводил будильник. Но никогда не слышал его. И Катя с детьми приходили будить папу. Он спросонья, заслышав гомон ребятишек или почувствовав, как близнецы теребят его за нос, а Ксюша навалилась на него, бурчал какую-нибудь шутливую фразу. И сразу открывал глаза с горящими в них озорными огоньками… Пока не наступил роковой час, когда Алексей глаза не открыл. И Кате, трясущейся, едва сохраняющей самообладание, готовой вот-вот завыть от горя, пришлось поспешно выпроваживать детей из комнаты, натужно повторяя одну и ту же фразу: «Тише, папа спит. Папе нужно сегодня отдохнуть, выспаться». Потом звонить и намёками объяснять родителям, что случилось и просить, чтобы они отвезли Ксению в детский сад, а близнецов забрали на время к себе, пока она будет заниматься похоронными формальностями.

Оставшись с Алексеем наедине, она дала волю душившим её и рвущимся наружу эмоциям. В одночасье мир рухнул. Рыдая, с криками, Катя кинулась к бездыханному телу мужа, упала на колени, покрывая его лицо поцелуями и роняя слёзы. Что она говорила, лобызая безжизненный лик Алексея, Катя никогда не вспомнила бы. Горе затмило сознание. В тот скорбный момент говорила и плакала её душа, связанная воедино любовью с душой безвременно ушедшего мужа.

Охрипнув и осипнув от криков и плача, с мокрыми от слёз локонами волос и покрасневшими глазами, она, продолжая тяжело вздыхать и всхлипывать, встала с колен. Ещё раз всмотрелась в лицо Алексея. Он и вправду казался спящим. Выглядел почти счастливым. Катя надеялась, что так и есть на самом деле. Наклонившись и поцеловав на прощание мужа в лоб, она накрыла его с головой одеялом…

– Мама, мы опаздываем! – взволнованно напомнила Ксения.

– Успеем на второй урок. Потом подойдём к Елене Михайловне, запишем домашнее задание, – успокоила дочку Катя.

Она встала с дивана и повернулась к матери.

– Ты можешь не одобрять мои поступки, осуждать их. Я понимаю тебя, мама. Ты хочешь сделать нам лучше. Но лучше в твоём понимании, не означает лучше для нас. Попытка сделать нас счастливыми против нашей воли принесёт только страдания. Мне, детям. Они помнят отца. Никогда не забудут. Лёша не успел воплотить мечту свозить нас к морю, показать нам памятные места своего детства. Теперь его мечту буду воплощать я. Ксюша, Илья и Миша обязательно увидят море, будут веселиться в его волнах. Гулять по узким улочкам приморского городка в Крыму, о котором поведал мне Лёша.

Катя на минуту замолчала, раздумывая, стоит ли говорить дальше. Решив для себя, что надо высказаться, продолжила:

– Мне приснился сон, не отличимый от яви. Ночью я пробудилась. Рядом с кроватью стоял Алексей, смотрел на меня. Заметив, что я не сплю, склонился надо мной. Я почувствовала его дыхание, услышала тихий шёпот: «Ничего не бойтесь, я с вами». Затем я ощутила щекой нежное прикосновение его губ и погрузилась в состояние полной безмятежности, покоя. Дальше не помню ничего. Просто разом наступило утро следующего дня. Первое утро после его смерти, когда я смогла испытать блаженство. Радовалась солнечному свету, течению жизни вокруг. Но больше всего я радовалась детям. Их каждому слову, взгляду, движению. И безумно благодарна Лёше за это. Я верю в его незримое присутствие, защиту. Даже если бы я захотела связать себя узами брака или найти утеху с другим мужчиной без всяких обязательств, он поймёт, не перестанет нас оберегать. Слишком велика его любовь к нам. Просто, когда наступит мой смертный час, он развернётся и уйдёт от небесных врат, не станет встречать. Я не хочу, чтобы подобное произошло. Моя любовь тоже велика. Всем сердцем, всей душой я желаю, когда завершится мой земной путь, увидеть Алексея вновь. Ожидающего меня у ворот, за которыми простирается небо и начинается новая жизнь.

Выговорившись, Катя умолкла, глядя на опешившую мать сияющим взглядом, от которого Алексей всегда приходил в восторг. За её спиной, рядом с фотопортретом мужа, на полке стояла небольшая деревянная рамка с чёрно-белой фотографией со слегка размытым изображением и полукруглым желтоватым пятном в правом нижнем углу. Фотограф, навеки оставшийся неизвестным, запечатлел малыша, с серьёзным видом гордо восседающего на трёхколёсном велосипеде, слегка повернув рулевое колесо вправо. Рядом, улыбаясь, стояла красивая женщина, положив ладонь левой руки ему на плечо. На заднем плане – редкий молодой ельник. В отдалении – почти чёрные, низко нависшие тучи едва не цеплялись за вершины столетних высоких елей и сосен.

 

 

Алёша энергично крутил педали велосипеда. Тёплый и ласковый ветер овевал лицо. Благоухание полевых цветов, особенно сладкий запах медуницы, приятно кружили голову. Дорожка, пролегающая через поле, была ровной, без ухабов и кочек. Алёше казалось, что он не едет, а парит, набирая фантастическую скорость. Вместе с растущей скоростью, росло веселье в душе. Он снова ребёнок. Боже, какое счастье быть ребёнком! И видеть маму живой!

Мама. Опомнившись, Алёша остановил велосипед. Он так увлёкся ездой, что позабыл про неё. Неожиданно испугался, что он обернётся, а мамы не будет. И всё окажется лишь сном.

Алёша посмотрел назад. Мама не спеша шла по дорожке следом. Заметив, что сын смотрит на неё, помахала ему рукой. Соскочив с сиденья велосипеда, он побежал ей навстречу, торопясь обнять, поцеловать. И сказать что-то очень важное, чего он не сказал, когда мама была жива.

От быстрого бега с головы Алёши слетел беретик. Две нижних пуговки на шерстяной кофточке расстегнулись, рубашка выбилась из брюк. На такие пустяки он даже не обратил внимания. Бежал и смотрел на маму. Видел её улыбку. Мама остановилась, присела на корточки и распростёрла руки, готовясь подхватить сына, заключить в объятия. Алёша не сразу сообразил, что одновременно и плачет, и смеётся на бегу. Оказавшись в двух шагах от мамы, он оттолкнулся и прыгнул. Она с лёгкостью подхватила его, выпрямилась и подняла над собой. Алёша раскинул в стороны руки, изображая птицу, как он часто делал в детстве. Но сейчас он думал, что способен летать как птица. Стоит только пожелать и он взовьётся в небесную высь…

Мама прижала Алёшу к себе. Затем осторожно поставила сына на землю.

– Мама, я сильно испугался, – признался Алёша. – Я подумал, вот сейчас посмотрю назад, а тебя нет. Что бескрайнее поле и голубое небо, мы – только сон.

Мама с любовью потрепала его по непослушным светло-русым волосам.

– Это не сон, Алёша, – произнесла она. – Мы здесь более реальны, чем на Земле. Земная жизнь лишь предначинание жизни истинной. Здесь наш настоящий дом. И после земных мытарств, сыночек, ты пришёл домой. Не переживай, я никуда не исчезну.

– Правда?

– Конечно, правда. Наш дом не знает лжи.

– Мама, прости меня.

– За что?

– За то, что раздражался и был не воздержан в словах, когда ты болела, а мне приходилось поступаться своими желаниями и ухаживать за тобой. Я на тебя злился. И за день, в котором, лёжа на смертном одре, ты попросила прощения, но я промолчал, замкнувшись в своей обиде.

Лицо мамы стало серьёзным.

– Я прощаю тебя, – сказала она, глядя Алёше прямо в глаза.

– Я тоже прощаю тебя, мама. Давно простил. Только сказать этого я тебе уже не мог и жил с чувством вины.

– Больше не терзай себя. Всё плохое позади, – ещё раз крепко обняв сына, произнесла мама.

Она взяла Алёшу за руку и повлекла за собой:

– Идём. Ты должен познакомиться кое с кем.

Пришедшая догадка заставила его оробеть. Неужели…

– Ты правильно понял, – подтвердила мама. – Идём, ничего не бойся. Ты прожил хорошую жизнь. Тебе нечего стыдиться.

Держась за руки, они пошли по дорожке.

– Мама, а Он какой? – спросил Алёша.

– Он – всеблагой, – ответила мама. – Добрый. Не ведающий зла и обид, потому что Он – всемогущий.

– Мама, мне нужно бывать на Земле, – искренне переживая, сказал Алёша. – Оберегать семью, отводить беды. И снова однажды стать большим, когда наступит время встречать…

– Я знаю, – мягко перебила его мама. – Но по меркам человеческой жизни это произойдёт ещё очень нескоро. Здесь же ты можешь быть таким, каким захочешь. И Он, несомненно, позволит тебе оберегать семью.

– Правда?

– Ну, конечно, правда. Я ведь говорила уже. – Мама рассмеялась. – Ты опять хочешь быть ребёнком? Засыпать меня тысячей вопросов?

– Хочу.

– Мой милый, любопытный малыш, – подвела она итог.

Алёша отпустил мамину руку, радостно забегал кругами, задавая вопрос за вопросом. Мама с удовольствием на них отвечала.

Так, весело общаясь между собой, они постепенно скрылись вдали. В тишине были слышны их приглушённые голоса, но вскоре умолкли и они.

Больше ничто не тревожило вечное бескрайнее поле. Оно оставалось неизменным, таким, каким было создано – находящимся вне времени и пространства. И служило только одной цели – воплощать в себе дорогу к небесным вратам. 

Оставленный детский трёхколёсный велосипед, материализовавшийся здесь только благодаря памяти двух человеческих душ, постепенно растаял в воздухе, перестав быть частью пейзажа.

© Copyright: Игорь Косаркин, 2015

Регистрационный номер №0316228

от 10 ноября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0316228 выдан для произведения:

Когда дверь судебного офиса закрылась, Алексей шумно выдохнул. Прикрыл глаза, откинувшись на высокую спинку кресла. Голова словно чугунная. Шум в ушах. Черти, подняли давление! Левую сторону груди будто в тиски зажали.

Не открывая глаз и не меняя положения, Алексей нашарил в кармане брюк пластинку с таблетками «Диротона», которые постоянно носил с собой. С того момента, как артериальная гипертензия превратилась в его постоянную спутницу, а ЭКГ вместо симметричных синусоид, принялась выдавать горные пики.

Год назад врач-кардиолог госпиталя МВД посоветовал сменить вид деятельности. Подыскать работу меньшими психологическими нагрузками и ритмом. Алексей, как ни странно, согласился. Не доработав до пенсии пять лет, уволился из полиции, с должности инспектора по делам несовершеннолетних. Стал третейским судьёй. Только попал из огня да в полымя! Надеялся на относительное спокойствие, когда подписывал агентский договор с председателем Высшего Третейского арбитражного суда. Но, как всегда, мечты о работе без бесконечной нервотрёпки разбились о рифы объективной реальности. Работа в полиции с трудными подростками и неблагополучными семьями плавно перетекла в работу, связанную с коммерческими разборками предпринимателей и организаций, в третейском суде.

Достав таблетку, Алексей открыл глаза и нашарил взглядом в углу кабинета на маленьком круглом столике бутылку с водой. Поднялся, чувствуя как тело, принявшее на себя нервно-психическую нагрузку, неохотно повинуется хозяину, покидая кресло. Пошатываясь, Алексей подошёл к столику. Взял бутылку с водой. Приняв таблетку, вернулся на рабочее место. Осмотрел столешницу. На переднем крае, для информирования посетителей, полупрозрачная табличка из оргстекла на подставке с надписью: «Володин Алексей Иванович, третейский судья». Раскрытая папка с документами гражданского дела. Светящийся монитор компьютера. Алексей взглянул на часы в углу экрана. Восемнадцать пятнадцать. Так, ещё нужно успеть подшить протокол заседания и решение к остальным документам гражданского дела. Само дело запечатать в большой конверт, приклеив опись вложения, и успеть, до закрытия, на почту, чтобы отослать его в архив окружного арбитражного суда. Скан решения по гражданскому делу отправить электронной почтой в центральный офис Высшего Третейского арбитражного суда для отчёта, что гражданский иск он рассмотрел, не нарушив процессуальные сроки. И ему полагаются законные двадцать процентов от третейского сбора, уплаченного сторонами хозяйственного спора… Только не сейчас. Минут через пять-десять. Когда подействует таблетка.

Алексей вновь принял в кресле расслабленное положение, стараясь успокоиться. Спрятать негативные эмоции где-нибудь на самой дальней полке воображаемого склада памяти.

Он был бы несправедлив, если бы категорично считал, что разменял шило на мыло. Существовало немало моментов, дающих серьёзное преимущество должности третейского судьи над прежней профессией. Доследственные мероприятия. Возбуждённые административные и уголовные дела в отношении нерадивых родителей или несовершеннолетних правонарушителей. Карточки учёта. Бессмысленные «подскоки» по звонку оперативного дежурного посреди ночи, чтобы провести проверку по детским травмам. Изъятие маленьких детей у забулдыг и наркоманов и передача их под опеку государства… Слава Богу, всё осталось в прошлом. Распорядок рабочего дня Алексей формировал для себя сам, в зависимости от объёма исковых заявлений. Да и большинство лиц, участвующих в гражданско-правовом процессе, были вполне адекватными людьми. Но попадались исключения… Нечасто. Правда, Алексею их вполне хватало, чтобы чувствовать себя вот как сегодня, после разрешения спора, разбитым корытом.

Два предпринимателя сцепились как бультерьеры. Предмет иска тянул на несколько десятков миллионов рублей. Ответчик, изначально осознающий, что при объективном рассмотрении заявления судьёй его ждёт неминуемый провал, подверг Алексея жёсткому психологическому прессингу. Сначала предложил за солидное «вознаграждение» вынести заведомо незаконное решение. Алексей ясно дал понять, что обращение не по адресу. Ответчик сменил тактику и перешёл к угрозам. По электронной почте, по телефону, с постоянно меняющихся номеров, летели в адрес Алексея и его семьи сообщения, обещающие скорую расправу. Получив очередное такое сообщение, он написал заявление в полицию. Хотя интуитивно понимал, что результат будет нулевым. Если не хуже. Менее чем через три дня (феноменальная расторопность) бывшие коллеги прислали ему постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту угроз. Заместитель начальника отдела полиции лично соизволил позвонить Алексею и вежливо порекомендовал больше не обращаться с такими заявлениями. Иначе могут возникнуть проблемы с законом у самого Алексея. И о гражданском деле вспомнил. Дал «добрый» совет не ерепениться, а вынести «правильное» решение.

Однажды утром, подойдя к машине, которую Алексей или его жена Катя, оставляли на дворовой парковке, он обнаружил, что все шины на автомобиле разрезаны, а стекло левой задней пассажирской двери разбито. На детском кресле, усеянном мелкой крошкой битого стекла, лежал труп собаки. Алексей припомнил угрозы предпринимателя. И «отказной», вынесенный давно знакомым ему следователем. Разговор с полицейским замом… Ответчик дополнил ещё одним пазлом картину устрашения.

Заявление Алексей, разумеется, больше писать не стал. Кому? Созвонился со знакомым пареньком из автосервиса и попросил помочь оперативно устранить все повреждения автомобиля. Чтобы ни Катя, ни дети ничего не заметили. Благо, из окон квартиры стоянка была не видна. Он не хотел, чтобы из-за его служебных проблем они попали в паутину страха. Лишь вечером, как бы невзначай, попросил жену быть более внимательной, не оставлять старшую пятилетнюю дочь Ксюшу и полуторагодовалых близнецов – Илью и Мишу без присмотра. Ни на секунду.

Угрозам он не внял. Хотя понимал, на какой риск идёт. В назначенный день и час, после эмоциональных прений сторон на повышенных тонах и нецензурной брани, Алексей вынес решение. Выражаясь формулировками гражданского процессуального кодекса, по своему внутреннему убеждению, руководствуясь имеющимися в деле доказательствами, а также законом и совестью.

Истец, получив на руки решение, довольный, вышел за дверь. Ответчик, по роже и бычьей комплекции – бывший «реальный пацан», «браток» из начала двухтысячных годов, опёрся ладонями о стол. Скалой навис над Алексеем, с ненавистью глядя налитыми кровью глазами, и процедил сквозь зубы:

– Я тебя по-человечески просил. И добрые люди – тоже. Ты, баран, не понял. Теперь ходи и оглядывайся. И сука твоя с мелкими выродками – тоже. Усёк?!

Алексей, повидавшей немало мрази в человеческом обличии за пятнадцать лет службы в органах, спокойно выдержал взгляд этого ходячего недоразумения. Ухмыльнулся. Подумал, что в идеале, бандитов, оборотившихся в «успешных бизнесменов» и возомнивших себя элитой, надо периодически «отрезвлять». Напоминать, кто они есть. Тыкать мордой в дерьмо, увещевая словами Ярослава Гашека, вложенными в уста фельдкурата Отто Каца: «Помните, скоты, что вы люди и должны сквозь тёмный мрак действительности устремить взоры в беспредельный простор вечности и постичь, что всё здесь тленно и недолговечно и что только один Бог вечен».

В памяти возник образ мёртвой окровавленной собаки, лежащей на сиденье детского автокресла среди осколков битого стекла…  

Дальнейшее движение Алексея было неуловимым. Он стремительно поднялся из-за стола и схватил мёртвой хваткой предпринимателя за горло. Постепенно сжимая пальцы, стал усиливать давление на короткую толстую шею. Такое развитие событий ответчик предугадать точно не мог. Привык быть безнаказанным. Жил уверенностью, что это его должны бояться. Это он всех уроет, а кто надо, прикроют его. А тут…

Алексей слышал хрип и видел перед собой выпученные от удушья и животного страха глаза предпринимателя, надумавшего вдруг вспомнить, что он – «браток», хозяин жизни. Только сейчас ему, безобидный на вид третейский судья, предоставил уникальный шанс стать мёртвым хозяином. Ответчик с побагровевшим лицом, силился двумя руками сбросить со своего горла твёрдую, как сталь, руку Алексея.

– За свою жизнь я не боюсь, – медленно, выделяя каждое слово, произнёс Алексей. – Но запомни, гнида. Очень хорошо запомни. Если посмеешь, или даже попытаешься причинить любой вред моей семье, я тебя уничтожу. И выберу тебе такую смерть, что подыхая, ты будешь умолять меня прикончить тебя быстрее.

Он притянул предпринимателя почти вплотную к себе.

– Но, если так случится, что ты всё-таки доберёшься до меня первым. И потом надумаешь заняться моей женой или детьми… Поверь, я с того света вернусь.

Задыхающийся ответчик затравленным взглядом уставился в глаза судьи – холодные и безжалостные. Поверил – этот точно вернётся.

– Усёк? – повторил вопрос ответчика Алексей.

«Браток» в поспешном согласии затряс головой.

– Пошёл вон! – Алексей оттолкнул предпринимателя от себя. Тот плюхнулся задом на пол. Кашляя, делая судорожные вдохи, перевернулся. Громко сопя, пуская слюни, на четвереньках пополз к выходу.

Алексей сел в кресло.

– Суд извещает вас, что решение по делу будет вам направлено почтой в течение трёх дней, – бросил он в след уползающему «быку», одномоментно превращённому в осиплого «борова».  Тот, даже не пытаясь подняться, так на четвереньках и покинул офис…

Завершив формальности, Алексей, прихватив портфель с документами, включил сигнализацию и закрыл двери.

Автомобильная стоянка перед зданием бизнес-инкубатора, в котором арендовал помещение третейский суд, опустела. Как обычно. Алексей редко заканчивал работать раньше семи часов после полудня. В среднем его рабочее время длилось до девяти-десяти часов вечера. Особенно когда был наплыв исковых заявлений. К тому времени другие обитатели местной предпринимательской мекки уже успевали закрыть офисы.

И чёрного «Рэндж Ровера» «братка» не видно. Поспешил унести ноги. Алексей мысленно резюмировал – время не меняет «братков». Эти сволочи способны «геройствовать», когда их жертва слаба и безропотна. Или когда они в стае. Но в действительности, большинство из них, по своей шакальей натуре, бережно и с любовью относятся к собственным шкурам. И получая реальный отпор, спешат забиться в нору потемней и поглубже. Их психологию он хорошо изучил. Почти десять лет прослужил опером в УБОПе, пока с чьей-то «мудрой» подсказки не упразднили все спецподразделения МВД, борющиеся с организованной преступностью. Видимо, решив, что с бандитизмом в стране покончено.

Не все милиционеры, оставшиеся не удел, взглянули на своё будущее с оптимизмом. Алексей мог бы вспомнить немало оперов, покончивших с собой. Кто-то банально спился. Ему самому с трудом, но удалось перевестись в территориальный отдел внутренних дел в инспекцию по делам несовершеннолетних. Со временем свыкся с новой должностью. Сумел наладить обратную связь с подучётниками-подростками. Обычно замкнутыми, но в присутствии Алексея вдруг начинавшими открывать свои души. Говорить откровенно – так, словно больше никому на свете они не доверяли. И Алексей по достоинству оценил их доверие. Многим ребятам успел помочь ещё до того, как они бесповоротно превратили бы всю свою дальнейшую жизнь в помойку. Но… началась бесконечная реформа, аттестации, непрерывная кадровая чехарда… Да ещё резко дало о себе знать подорванное за годы службы здоровье…

Вторая половина июля выдалась знойной. Если в начале месяца можно было ходить в «расстёгнутой фуфайке», то с середины июля столбик термометра на солнце поднимался к отметке в пятьдесят градусов. Нагретые за день асфальт, стены зданий вечером щедро отдавали тепло, превращая город в «парилку». Алексей с утра оставил машину Кате. Чтобы не мучила детей, таская их по жаре, а с комфортом возила в автомобиле, снабжённом климат-контролем.

На солнечной стороне улицы по-прежнему было невыносимо жарко. Алексей чувствовал, как солнце припекает голову. Так можно снова давление нагнать.

Он перешёл через дорогу, на теневую сторону, где царила духота, но, по крайней мере, не ощущаешь себя карасём на сковородке. Хорошо, что по весне коммунальщики кроны тополей спилили. Так бы, в довесок, пришлось давиться вездесущим тополиным пухом. Алексей невольно позавидовал тем, кто сейчас расположился на берегу реки, за городом. Плещется в её освежающих водах.

«Диротон» подействовал. Шелестящий шум в ушах исчез, голова стала лёгкой. Зато на лбу проступил пот, возникло ощущение тошноты, в теле появилась ещё большая слабость. Ноги словно ватные. Что поделать – неизменная реакция организма на медикаментозное понижение артериального давления.

Улица выглядела пустынно. Редкие прохожие, попадающиеся навстречу Алексею, казались уставшими, с лицами, измождёнными от жары. Но двигались торопливо, стараясь быстрее добраться до мест, где было бы относительно прохладно. Кто-то заходил в магазины – скорее для того, чтобы охладится под кондиционерами, чем за покупками. Заодно заработать себе насморк от резкого температурного контраста.

Достав из портфеля телефон, Алексей позвонил Кате.

– Милый, привет! – услышал он такой родной, всегда желанный голос жены. – Как день прошёл? Ты ещё на работе?

– Привет, любимая! Уже нет. Нормально день прошёл. Даже пораньше управился, иду домой. По пути на почту загляну, письмецо отправлю.

– А мы у мамы, – сообщила Катя. – В квартире духота невыносимая. Приходи к нам. Мы в огороде, в тенёчке под яблоней все устроились. Миша с Ильёй спят, набегались. Ксюша в ведёрке супик варит – из листочков и веточек. Угощать меня собралась. Здесь хорошо, не жарко. Придёшь?

– Катюша, мне лишь бы до дома, до дивана. Завтра ещё восемь дел рассматривать. Потом возьму паузу на неделю, отдохну. Побудем вместе. Кстати, мне роялти за прошлый месяц перекинули! Может, на турбазу в горы съездим? Побродим в ущельях, полюбуемся водопадами. Как такое предложение?

–  Замечательное! – Катя воодушевилась. – И детям необходимо чистым горным воздухом подышать, а не городской пылью.    

– Я тоже так думаю. – Алексей обрадовался бурной реакции жены.

– Лёша, как ты себя чувствуешь? – вдруг опомнилась Катя. – Такая жара для гипертоников может быть опасной.

Алексей вспомнил недавнего клиента. Не только жара может быть опасной для гипертоников. И не для них одних. Но он пока решил не акцентировать внимание жены на последних событиях. Может, вечером. Про мёртвую собаку и изрезанные покрышки машины говорить вообще не стоит. Жена, кажется, даже не заметила, что у машины новые шины. И детское кресло. Он полдня потратил, объезжая автомагазины, чтобы найти точно такое же.  

–  Катя, хорошо я себя чувствую… Я, вот, в «Девять островов» хочу зайти. Какой торт вам купить?

Катя ненадолго замолчала, обдумывая вопрос мужа.

– Не знаю. Что-нибудь воздушное. И с творогом, – ответила она.

– Заказ принят, моя госпожа! Всё будет исполнено. – Алексей нашел в себе силы отрапортовать бодрым и беспечным голосом. И даже рассмеяться…

Домой Алексей пришёл в девятом часу. Долго простоял в очереди на почте, обливаясь потом в замкнутом помещении. Вдыхая доводящую до головокружения и темноты в глазах муторную смесь запахов нафталина, «Корвалола», дешёвого парфюма, пивного перегара и немытых тел. После почты воздух на улице показался сказочно свежим и бодрящим.

Катя с детьми ещё не вернулись. Алексей убрал в холодильник купленный по пути творожный торт. Посмотрел на кастрюлю с картофельным пюре и сосиски. Есть не хотелось.  Он с удовольствием принял душ и переоделся. Прошел в маленькую комнату возле прихожей, превращённую в рабочий кабинет. Небольшой диван у стены. Книжный шкаф напротив. В углу приткнулись кресло и стол с компьютером. Алексей глянул на тёмный монитор. Некоторое время раздумывал, включить компьютер и продолжить работу над электронным фотоальбомом со старыми фотографиями или предпочесть отдых. В итоге, общее утомление склонило к мысли об отдыхе. Диван с мягкими подушками смотрелся заманчиво. Алексей с наслаждением растянулся на его уютной поверхности. Едва не замурлыкал. По телу разлилась приятная истома. Сразу потянуло в сон. Зевнув и закинув руки за голову, Алексей прикрыл глаза…

Пробудился он от звука ключа, поворачиваемого в замке входной двери. Прихожую заполонило топанье ног и забавное лопотание близнецов. Алексей не увидел, почувствовал по колебанию воздуха и запаху духов, как в комнату заглянула жена.

– Папа, я сегодня сама такую классную игрушку сделала! Лидия Петровна сказала, что лучше всех! – радостно возвестила с порога Ксюша.

Катя цыкнула на неё.

– Тише, папа спит, – полушёпотом добавила она. 

– Я не сплю, – отозвался Алексей хрипловатым спросонья голосом.

Приподнявшись, сел на диване. Потряс головой, разгоняя дремоту. Вышел навстречу семье.

– Не спит папа! – обрадовалась Ксения и протянула Алексею поделку. – Смотри! 

У него в руках оказался маленький медвежонок. Дочь постаралась на славу. Очень аккуратные стежки, симметрично пришитые глазки-пуговки. И вата не торчит по краям.

– Папа, если хочешь, я тебе его подарю. Возьмёшь с собой на работу.

– Хочу, доча, – ответил Алексей. – Я его возле монитора посажу, чтобы всегда видеть.

– Только я с ним сегодня поиграю, ладно?

– Конечно. – Алексей вернул медвежонка дочери. Посмотрел на Катю. Лёгкое короткое летнее платье на бретельках, сверху образующее соблазнительное декольте, а снизу открывающее, значительно выше колен, красивые стройные ноги. Босоножки на шпильке, делающие жену ростом почти вровень с мужем, подтягивали и без того её статную, безупречную фигуру. Большие завораживающие чётко выраженные зелёные глаза с длинными ресницами. Локоны светло-русых волос, волнами ниспадающие на спину и плечи. Горящие румянцем щёки. Красивые и чувственные губы.

«Моя сбывшаяся мужская мечта», – подумал Алексей, невольно залюбовавшись Катей. Прильнул своими губами к её губам. Затем, наклонившись, поцеловал в разгорячённую щёку Ксюшу. Погладил по головам близнецов. Такие смешные. В маечках и шортиках. С одинаковыми кепочками на головах. На первый взгляд – каждый отражение другого. Но только для чужих людей. Для Алексея, Кати и Ксюши они были, несомненно, разными.

Сыновья, шлёпая сандаликами по ковру в прихожей, подбежали и обхватили Алексея за ноги. Миша – за правую, Илья – за левую. Интересно. Всегда одинаково. Ни разу не ошиблись, не поменялись местами. Глядя снизу на отца, что-то воодушевлённо стали рассказывать наперебой. Но кроме слов, состоящих из отдельных слогов и звуков, Алексей так ничего и не понял. Это Катя превосходно понимала язык сыновей, проводя с ними почти всё время.

– Ну вот, разбудили тебя, – словно извиняясь, проговорила жена.

– Ничего. Часок перед сном старыми фотографиями позанимаюсь, – произнёс Алексей.

– Ужинал?

– Нет. – Алексей помотал головой. – Не хочется. Из-за жары, видимо.

Взгляд Кати стал серьёзным.

– Ты давление мерил?

– Мерил. Хорошее такое давление. Как у космонавта, – не моргнув глазом, соврал Алексей.

– На ночь померишь ещё, хорошо? Я пойду Мишу и Илью переодевать. Почти десять часов. Их пора кормить и спать укладывать.

Алексей с удивлением посмотрел на часы в комнате.

– Надо же! Я и не заметил. Неплохо вздремнул. – Он обхватил жену за талию. – Ну, надеюсь, от торта на ночь ты не откажешься? Не побоишься испортить фигуру?

– Да ну тебя! – Катя, шутя, отмахнулась от Алексея. – Скажешь тоже – испортить фигуру. Накрывай на стол, угощай девчонок! Ты согласна, Ксения?

– Торт?! – глаза дочери округлились от восторга и удивления. – Конечно, согласна.

Катя увела близнецов в детскую, переодевать. Ксюша, чмокнув отца в щёку, выпалила скороговоркой:

– Папа, ты самый лучший! – и убежала следом за мамой и малышами.

Алексей пальцами коснулся места поцелуя. Самый лучший. Вот, значит, как.

«Семья у меня самая лучшая», – подумал он, отправляясь на кухню…

Сезон белых ночей ещё не завершился. Дневная жара схлынула, люди не спешили по домам. Через раскрытую створку окна с улицы доносились детские голоса, скрип качелей, обрывки фраз, шум двигателей машин и шорох шин на асфальте. Слабый ветерок вяло шевелил занавески.

В лёгких сумерках позднего вечера они сидели за обеденным столом. Катя и Ксюша за обе щёки уплетали торт. Запивали «Мажителем». Жена слегка подогрела в микроволновой печи молочный коктейль для дочери. Чтобы, ненароком, не подхватила ангину от напитка, успевшего изрядно охладиться в холодильнике. Миша и Илья, пристёгнутые лямками, восседали на высоких детских стульчиках с полукруглыми пластиковыми столиками и ели овсяную кашу с кусочками фруктов.

Позабыв про свой кусок торта, Алексей с блаженной улыбкой следил за сыновьями. За тем, как они едят. Не из своих тарелок. Близнецы норовили дотянуться и прихватить ложками кашу друг у друга. Занятно. Им действительно кажется, что каша в соседней тарелке вкуснее?

Увлечённый наблюдением за детьми, Алексей не сразу заметил, что Катя положила чайную ложечку на край тарелки с остатками торта и неотрывно смотрит на него.

– Что? – недоумённо спросил Алексей, заметив её сосредоточенный взгляд.

Катя по-доброму, и как-то обезоруживающе ласково усмехнулась:

– Ничего. Просто смотрю, как ты улыбаешься. У тебя очень красивая улыбка.

– Обычная. – Алексей смутился от неожиданного комплимента жены. – Просто думаю о том, как хорошо, когда мы вместе.

– Конечно, хорошо, любимый. – Катя наградила мужа поцелуем.

– Завтра разгребу остаток дел и потом неделю будем вместе, – обнадёживающе  произнёс Алексей. – В субботу соберёмся, уедем в горы на турбазу.

– Правда? – Ксюша, услышав новость, оторвалась от торта.

– Правда, – подтвердила Катя. – Папа возьмёт отпуск.

– Здорово! – казалось, дочь вот-вот запрыгает от радости.

– Сдо-во-о, – повторил за Ксенией Илья, выплёвывая кашу.

Катя бросилась вытирать полотенцем ему рот. Мише затея брата показалась достойной подражания. Он тоже принялся плеваться кашей.

– И мужики согласны, – сделал вывод из поступков близнецов Алексей.

– Как я погляжу – мужики всегда на всё согласны. Особенно на шалости. – Катя повернулась к мужу и недвусмысленно посмотрела на него, давая понять, что она подразумевает под последней фразой. Затем снова переключила внимание на сыновей:

– О, да вы совсем сонные, мужики. Всё, идём мыть задницы, и спать!

– Мама, это же нехорошее слово! – возмутилась Ксюша.

– А ты его не повторяй, – посоветовал Алексей. – Люди вокруг много нехороших слов говорят. И творят невесть что. Но это не значит, что ты должна поступать также.

– И не буду, – категорично заявила дочь. – Пойду, пока мультфильмы посмотрю и с медвежонком поиграю. Сейчас мама Илью и Мишу спать уложит и заведёт свою «шарманку»: «Ксюша, пора и тебе ложиться! Ксюша, завтра рано в садик вставать».

– Ксения! – ошарашенно воскликнула Катя.

Алексей расхохотался.

– Пошла смотреть мультфильмы, – стараясь не глядеть на мать, быстро проговорила дочь и ретировалась из кухни.

– Характер, однако, – заметил Алексей.

– Да, уж, – согласилась жена, освобождая близнецов от лямок и забирая на руки. – Точно – твой.

– Ну, я бы поспорил. – философски изрёк Алексей, смотря, как сыновья привычно потянулись к Катиной груди, «зарезервировав» её с самого рождения.  – Эй, резервисты! Почти отлучили папку от развлечения.

– Не прибедняйся. Всем хватает.

– И соседу?

– И соседу. Чем он хуже, – подыграла мужу Катя.

– Логично… Ладно, иди, укладывай добрых молодцев в опочивальне. На кухне я сам приберу.

Оставшись в кухне один, Алексей помыл посуду, убрал её в шкаф. «Похудевший» наполовину торт и коробка с недопитым молочным коктейлем вернулись в холодильник. Вытерев стол и сполоснув руки, Алексей прошёл к себе в комнату. Усевшись в кресло, включил компьютер. Пока шла загрузка, измерил электронным тонометром артериальное давление. Сто тридцать пять на восемьдесят. Неплохо. Обычно граница диастолического давления у Алексея редко опускалась ниже сотни. Лекарство, сон и безмятежная домашняя обстановка оказали положительный терапевтический эффект. Тревога почти исчезла. Воспоминание о происшествии на заседании третейского суда потускнело. Образы в памяти утратили яркость, выглядели как силуэт за матовым стеклом. Словно наяву ничего не произошло. Но Алексей рассудил, что не стоит так сильно погружаться в иллюзию безопасности. С Катей необходимо поговорить.

Компьютер завершил загрузку. Алексей сосредоточил внимание на мониторе. Открыл на рабочем столе компьютера папку с наименованием «Старый альбом». Просмотрел отсканированные и восстановленные с помощью специальной программы чёрно-белые фотографии. Остановился на последней – непокорной, упорно сопротивляющейся манипуляциям Алексея.

Обычный чёрно-белый снимок, сделанный в детстве. Как ни странно, он хорошо помнил тот далёкий вечер. Был конец августа, дождливый и прохладный. Но тем днём дождя не было. Алексей и мама прогуливались вдоль опушки леса, по грунтовой дороге, пролегающей сразу за забором дедовского дома. Сорвав с какого-то куста тонкую веточку с маленькими листочками, мама шла по краю дороги, тому, что был ближе к лесу и порос мхом. Алексей катил на трёхколёсном велосипеде рядом с ней, по неглубокой колее. С разгону, азартно проскакивал прозрачные лужи, а затем, оборачиваясь, смотрел, как вода становится мутной, и колёса оставляют на подсохшем грунте три извилистых влажных следа. И на мокрые шины налипают комочки глины и опавшие тёмно-жёлтые сосновые иголки. Задорно смеясь, мама пыталась догнать разогнавшегося Алексея, и ветер шевелил её волнистые густые и длинные волосы…

Фотографа Алексей не помнил. Он так и остался за кадром, не задержавшись в детской памяти, запечатлев маленького Алёшу, с серьёзным видом гордо восседающего на велосипеде, слегка повернув рулевое колесо вправо. Рядом, лучезарно улыбаясь, стояла мама, положив ладонь левой руки ему на плечо. Позади – редкий молодой ельник. В отдалении, почти чёрные, низко нависшие тучи едва не цеплялись за вершины высоких елей и сосен.

Снимок получился слегка размытым. Невозможно было разобрать детали, казавшиеся Алексею очень важными. Например, эмблему на передней части рулевой стойки велосипеда. Или непонятное украшение, приколотое к строгому пиджаку мамы. Ещё Алексей силился вспомнить, в какой цвет была окрашена рама велосипеда и как он назывался. Нижний правый угол фотографии вообще представлял собой сплошное полукруглое пожелтевшее пятно – безусловный дефект кадра на непрофессионально проявленной фотоплёнке.

Работая с редактором, Алексей шёл на все хитрости, предусмотренные программой, чтобы улучшить снимок. Менял яркость и контрастность, использовал ретушь, перемещая фрагменты фона на пятно. Запускал автоподстройку, увеличивал количество точек размера снимка. Пару раз попытался сделать его цветным. В основном программа справлялась. Так Алексей узнал, что шерстяная кофточка с большими пуговками, связанная мамой, бордового цвета. Одета на него поверх белой рубашки. А беретик на голове – синий. Светло-бежевые брюки. Ноги обуты в коричневые ботиночки. Алексей вспомнил эти вещи. Они действительно были такими. И цвет одежды мамы совпадал. Правда, для этого компьютерной программе не пришлось особо стараться. Под длиннополый светло-серый пиджак мама надела чёрные блузку и юбку длиной  немного ниже колен. Чёрные колготки и легкие осенние сапоги на высоком каблуке. Лица мамы и маленького Алёши наполнились полнокровным жизненным румянцем. И ельник отливал позади молодой сочной зеленью. Вот только… Резкость фотоснимка не удавалось усилить. Украшение мамы оставалось загадкой. И эмблема на велосипеде. Да и сам цвет рамы – светло-зелёный. Он не был таким. Голубой или серый, но никак не зелёный… Алексей каждый раз отменял все изменения снимка, возвращаясь к исходной фотографии. Странно, с остальными он управился за три дня. Над этим корпел уже неделю.

Запустив программу редактирования, Алексей вновь стал работать над снимком. Какое-то время он слышал приглушённый звук телевизора, доносившийся из зала. Пение Кати, убаюкивающей близнецов в детской. Но по мере погружения в редактирование старой фотографии, звуки отдалялись, становились тише, пока не исчезли совсем. Алексей сознанием полностью окунулся в прошлое. В прохладный августовский вечер, пахнущий хвоёй, сырой травой и грибами…

Он отвлёкся от монитора только тогда, когда затылком почувствовал тёплое дыхание жены. Воздух в комнате наполнился свежим ароматом шампуня. Катя нежно обняла мужа за шею, прильнула своей щекой к его щеке.

– Всё ещё мучаешься с этой фотографией? – спросила она.

Алексей вздохнул:

– Мучаюсь. Ничего не получается. Всё равно возвращаюсь к первоначальному изображению. Не знаю, как тебе объяснить. Меня почему-то интересуют определённые детали. Даже не понимаю, зачем. При этом, когда пытаюсь улучшить фотографию, в сознании спонтанно возникает протест. Словно она не желает меняться. Становиться современней, качественней… Хочет остаться в прошлом. Именно такой, какой она есть. В общем, глупость несусветная. Не обращай внимания.

– Может, она действительно не хочет меняться, – абсолютно серьёзно сказала Катя. – Потерять индивидуальность. Существуют вещи, которые должны быть неизменными. В этом их суть, волшебство. Для тебя важны определённые детали фотографии, но ты не знаешь, зачем. Может эти детали – своеобразный ключ. И ты просто должен вспомнить их сам. Не думал об этом?

Алексей оказался обескуражен словами жены. В своих размышлениях он сходился на подобной версии, но отметал её как несостоятельную и противоречащую здравому смыслу. И уж никак не предполагал услышать её от Кати.

– Ты правда так считаешь? – спросил он.

– Почему нет?

– Действительно.

– Сколько тебе здесь лет?

Алексей задумался.

–  Точно не скажу. Возможно, года три-четыре… Любопытно, забытые детали, которые, по твоему мнению, я должен вспомнить сам… Ключом к чему они могут быть?

Катя пожала плечами:

– Кто знает? Мы не все явления способны понять или правильно истолковать.

Алексей повернулся вместе с креслом лицом к жене. В её глазах не было ни капли иронии, только абсолютная убеждённость. Или интуитивное знание?

Видя напряжённый и сосредоточенный взгляд Кати, Алексей вспомнил о другой проблеме. Более насущной, чем старая фотография. Он долго подбирал в голове правильные слова, чтобы сгладить острые углы, но мысли не складывались в иносказательную форму, которую могли бы одобрить мастера психоанализа. Перед внутренним взором вновь возникла жуткая картина, представшая перед ним, когда он подошёл к машине. Алексей плюнул на умственные потуги смягчить дурную весть, и решил говорить прямо.

– Мне сегодня угрожали, – сказал он. – Точнее – угрожали нам всем. Я не имею ввиду мелкие неприятности. Речь идёт о реальной угрозе физической расправы. Поэтому я обязан предупредить тебя. В полицию обращаться бессмысленно. Пробовал. Мы обязаны быть готовы защитить себя сами.

– Какова доля вероятности выполнения угрозы? – спросила Катя, на удивление, деловитым тоном.

Алексей на минуту задумался, прежде чем дать ответ.

– Предсказать невозможно, – сказал он. – По моей оценке, этот подонок не «козырной масти». Те не опускаются до угроз. Решили что-то сделать – делают. Молча. Уверен, он даже «бригадиром» не был. Но и не «шестёрка». Скорее «бычишка» низового уровня, разменная монета. Потому и проскочил в своё время мимо нас незамеченным. Предпочёл тихо свалить в сторонку. Труслив. Не совсем без мозгов. Со временем удачно влился в бизнес, зажирел. Нашёл подход к местным ментам. Чувствует себя достаточно комфортно. Вероятно, причисляет себя к городской элите. С одной стороны такой расклад нам на руку. По логике, ему ни к чему сейчас рисковать своим благосостоянием. С другой стороны – именно из этой группы «братков» чаще всего возникали эксцессы исполнителей преступлений. Когда им поручали лишь слегка припугнуть несговорчивого коммерсанта, а они «мочили» его со всей семьёй. Я свяжусь с парой надёжных ребят, узнаю о нём всё, тогда смогу выработать алгоритм противодействия. Пока будь максимально внимательной и осторожной. Например, не разгоняйся на машине – могут быть повреждены тормозные шланги. Если будет именно так – не паникуй. Просто сбрось газ и переходи на пониженную передачу, тормози двигателем. Не будет времени, применяй ручной тормоз. Только не тяни его резко на себя, порвёшь трос. Поднимай плавно, по щелчку. И дети. Они всегда должны быть у тебя на виду…

– Я всё поняла, учту, – прервала Алексея жена. – Достану из шкафа полицейский электрошокер, твой давний подарок. Заряжу его, и постоянно буду носить с собой. Не привыкать. Когда ты работал опером в УБОПе, страшней было. Кстати, обрез «Ремингтона» где?

Алексей поразился, с каким хладнокровием восприняла его слова Катя. Но, признаться, в душе он был благодарен ей. Ни каких обвинений, оханий и причитаний, присущих женщинам. Только чёткий анализ сложившейся ситуации и умственная проработка возможных ответных действий. Потрясающая реакция.

– Со вчерашнего дня – на месте, – ответил он. – Спрятан в пружинном зажиме под водительским сиденьем.

– Почему со вчерашнего? Угрожали сегодня. Или нет? – Катя испытывающе посмотрела на мужа.

– Или нет. Всё началось раньше. Просто позволь мне не вдаваться в подробности. Я недооценил степень риска. Теперь я исправил ситуацию. Морально ты подготовлена.

– Подготовлена! – жена скептически фыркнула. – У нас дети, Лёша. Трудно быть готовой к вооружённому нападению, выходя из подъезда с тремя маленькими детьми. Но я буду защищать их столько, сколько смогу. И сколько не смогу – тоже. Ни один урод не лишит их будущего. И прятаться мы не будем.

Тон Катиного голоса был преисполнен гневом. О, да! Детей она будет защищать с яростью тигрицы.

– Справимся. Не имеем права не справиться. Иначе быть не может, – резюмировала жена.

– Воительница ты моя. Амазонка. – Алексей мягко обхватил Катю за бёдра и притянул к себе. Положил голову ей на грудь. Услышал, как громко стучит её сердце. Почувствовал, как она сначала дотронулась до его волос, а затем стала нежно поглаживать по голове. Алексей прикрыл глаза, млея от ласки, успокаиваясь. Неожиданно к нему пришла уверенность, что ничего плохого с Катей и с детьми не произойдёт. Были тому причиной слова жены или память о «братке», трусливо уползающем из офиса третейского суда? Едва ли. Уверенность возникла сама по себе. Как данность, аксиома. Предопределённость судеб. И Алексей позволил себе отвлечься от мрачных мыслей, подумать о жизни не с позиции бесконечных препятствий и трудностей, а как о череде радостных событий – больших и маленьких.

– Справимся, – почти шёпотом подтвердил он. – Давление я, кстати, померил. Нормальное. Если ещё проведём целую неделю в горах, вдали от городской суеты, шума… Представляешь, какое блаженство?!

Алексей мечтательно посмотрел в видимую только ему одному даль.

– У меня сформировалась солидная клиентская база. Банковский счёт растёт. Думаю, к весне найму помощника, а значит, следующим летом появится возможность поехать к морю. И Миша с Ильёй станут старше, спокойно перенесут дальнюю дорогу. Я хочу показать вам Крым. Гурзуф. В детстве я с мамой был там несколько раз. Помню красивую набережную. Адалары, восстающие друг против друга прямо из моря. Как мифические Сцилла и Харибда. Гору Аю-Да, похожую на медведя, погрузившего свою морду в морскую пену. Домик Чехова  на берегу небольшой бухты. Лёгкий шорох  слабых волн, набегающих на галечник пляжей. Лазурное море под чистым и бездонным небом. Крики чаек, просящих, чтобы им кидали кусочки булок, и серебристых дельфинов, резвящиеся в воде вблизи берега. Крутые и узкие мощёные улочки старого города. Заборы с мелкими ракушками в бетоне. И спелую алычу, свисающую с ветвей прямо над головой… Вы обязательно должны всё это увидеть.

– Увидим, милый. – Катя чмокнула мужа в макушку. – Пора ложиться, поздно уже. Ты же сам говорил, что завтра тебе рассматривать восемь дел. Лёшенька, тебе надо выспаться.

– Да-да, Катя. Ты иди, ложись. Обещаю – ещё полчаса и на боковую. Я здесь, на диване лягу, чтобы не шуметь в коридоре.

Катя слегка отстранилась от мужа, вздохнула, словно говоря: «Ну что с тобой поделаешь?»

– Мы же пришли к выводу, что фотография не хочет меняться, – произнесла она.

Алексей смущённо улыбнулся:

– Ну, я попробую ещё раз. Вдруг получится?

– Только полчаса, ладно? – Катя тепло посмотрела на мужа и, поцеловав его в губы, ушла в спальню.

Алексей повернулся к монитору компьютера. Возиться с редактированием не стал. Сидел и смотрел на строптивый снимок. Проживал в душе далёкий вечер из детства. Силился вспомнить цвет рамы велосипеда, название, эмблему. Украшение на мамином пиджаке… Тщетно. Время скрыло детали туманом.

Веки совсем отяжелели. Алексей выключил компьютер. Постелил себе на диване и, раздевшись, улегся на правый бок, укрывшись одеялом. Уже засыпая, его словно озарило яркой вспышкой. Он вспомнил. Господи, он действительно вспомнил! Как он вообще мог забыть? Рама велосипеда была нежно-голубого цвета. На рулевой стойке красовался цветной заяц с торчащими кверху ушами. Прямо, как в «Ну, погоди!». И велосипед назывался «Зайка», предназначенный для совсем ещё маленьких детей. У мамы к пиджаку была приколота изящная брошь с настоящим янтарём в витой золотой оправе.

«Вот я и нашёл ключ», – успел подумать Алексей и заснул.

Ему приснился дивный сон. Он увидел лицо мамы. Близко-близко. Красивое, молодое. Для ребёнка – самое милое и дорогое на свете. Почувствовал, как пахнут душистыми травами её волнистые волосы. Уловил тонкий аромат настоящих французских духов. И ещё один запах, которым может пахнуть только мама. Запах грудного молока. Даже спустя много лет, когда Алексей повзрослел, а мама была уже больна, пила множество лекарств и без помощи не могла встать с кровати, ему всё равно казалось, что от неё пахнет грудным молоком. Запах исчез только тогда, когда мамы не стало.

И вот, во сне, она перед ним, живая, здоровая, пахнущая грудным молоком. Смеющаяся. Алексей чувствовал себя в её объятиях. Его ноги парили над землёй. Он не сразу понял, что мама держит его на руках.

– Мама, я же совсем большой. Тебе тяжело, – испугался за неё Алексей.

Она рассмеялась ещё сильней, звонко, от всей души.

– Мне не тяжело, Алёша, – ответила мама. – Ты же мой маленький сыночек, мой малыш.

Алексей и вправду заметил, что его руки, обвивающие маму за шею – руки ребёнка. Он взглянул вниз и увидел свои ноги в светло-бежевых брючках и коричневых ботиночках. Точь-в-точь как на фотографии, когда он делал её цветной. А ещё он увидел велосипед, тот самый, «Зайку». Он стоял на широкой тропинке, убегающей за горизонт по бескрайнему полю, белому от распустившихся ромашек. Над ними простиралось безоблачное голубое небо. Солнце приятно грело, но Алексею в шерстяной кофточке и тёплом беретике совсем не было жарко. Было просто… хорошо.

Алексей со всей серьёзностью посмотрел на маму.

– Я невероятно соскучился, – произнёс он. – Мама, я хочу тебя поцеловать.

Мама прижала его к себе ещё крепче.

– Я тоже соскучилась, Алёша, – ответила она. И первая чмокнула сына в щёку.

Щекотно. Алёша засмеялся. И стал целовать маму, вдруг почувствовав, как из глаз потекли слёзы…

 

 

Парадокс человеческой жизни заключается в том, что не всегда судьба бесповоротно определяет будущее. В рамках существующей свободы выбора, дарованной Вседержителем, человек способен сам создавать контрольные точки, от которых, как росточки ветвей на стволе дерева, возникает несколько коротких нитей альтернативного развития событий. В такие моменты любая мысль, трансформированная в решение, а решение в действие, способны оказать влияние на тот или иной росток многовариантного будущего – превратить один из них в ветвь. Или погубить все ростки, завершив жизненный цикл человека во всех его ипостасях, не оставив ему места среди множества вариантов развития событий в данной Вселенной.

Павел Лугавин, некогда именуемый в определённых кругах, как Паша Вялый, никогда не интересовался теорией многомерного многовариантного мира. Тем боле не подозревал, что  сместив своим решением позицию настоящего вперёд в будущее, бывшие возможности выбора для него становились эфемерными, поскольку попав в прошлое, они исчезали, и место оставалось только одному ростку, дающему ветвь, определяющую всю дальнейшую жизнь. Но само решение без действия ещё не фатально. Изменив решение или отказавшись от него, он мог сместить позицию настоящего по оси времени назад в прошлое, где незримо, на месте бывшего прошлого, оказался бы ствол, полный ростков выбора. Один из которых мог продолжить свой рост, предопределив иное будущее. В течение последней ночи выбор Лугавину предоставлялся несколько раз. И чтобы избежать роковых последствий, от него требовалось только одно – отказаться от принятого решения и не совершать действий, направленных на его претворение.

О смерти Володина он узнал случайно, три недели спустя с того злополучного дня, когда третейский судья едва не придушил его в судебном офисе. Как ни странно, до благословенного часа, окрылившего Лугавина неслыханной радостной вестью о смерти врага, он даже не помышлял о мести. Ненависть и обиду глушил коньяком. Слонялся по коттеджу, круша на своём пути мебель и антикварные то ли вазы, то ли амфоры, купленные на аукционе его сожительницей. Лугавин глубоко сомневался в их подлинности и ценности, но смотрел на расточительство молоденькой подружки сквозь пальцы. Деньги к нему легко приходили и также легко уходили. Главное, удачно приобретённый бизнес давал непрерывный доход, а периодически проворачиваемые им полумошеннические схемы, как и в последнем случае, солидно пополняли подставной счёт. Чёрт дёрнул Лугавина подписать договор с третейской оговоркой. Обычно безошибочно работающее чутьё в этот раз его подвело. Он то считал третейский арбитражный суд не более чем забавной законодательной причудой. И просчитался. В первую очередь, в выборе судьи. Третейских судей Лугавин представлял в образе коммивояжёров, готовых ради денег пойти на любую сделку с совестью. Третейский судья Володин расколол этот мифический образ, как айсберг расколол «Титаник». И теперь Лугавин должен был либо исполнить условия договора и оплатить заказчику штрафы за срыв сроков поставки товара, либо вернуть деньги, заплатив крупную неустойку и возместить упущенную выгоду. Вместо наживы он получил убытки, вместо утехи тщеславия – унижение. Лугавин был в бешенстве. Ему хотелось… Нет, не правда! Не хотелось. Стоило только вспомнить холодный пристальный взгляд судьи и его железную хватку, даже будучи в изрядном подпитии, пыл Лугавина мгновенно остывал. Внутри него просыпался Паша Вялый – осторожный, всегда держащий нос по ветру персонаж. Знающий, когда появиться в нужном месте и в нужное время или наоборот, убраться подальше. Очень трепетно относящийся к своей драгоценной жизни. И ещё – Паше Вялому всегда банально везло. Даже сволочам Бог иногда помогает, в надежде, что когда-нибудь они станут людьми. Так случилось примерно одиннадцать лет назад, когда Паша по чистой, почти кинематографичной случайности, не поехал на бандитскую сходку, споткнувшись буквально на ровном месте и сломав ногу. Пока УБОПовцы, при поддержке СОБРа, «упаковывали» в «воронки» братву, он благополучно отлёживался в травматологическом отделении больницы. Учуяв опасность издалека, Паша Вялый, не дожидаясь выздоровления, предпочёл уехать подальше от знающих его ментов и от бывших подельщиков, которые, не мудрствуя лукаво, могли сделать вывод, что место сходки сдал тот, кто на ней отсутствовал. Паша Вялый исчез, растворился на просторах России. Вместо него, в одном провинциальном городишке, натурализовался, словно разведчик-нелегал, Павел Лугавин, бизнесмен средней руки. Получивший от Паши Вялого в наследство деньжата на раскрутку и везение.

К началу третьей недели запоя Лугавина, сожительница, получившая для симметрии по «бланшу» под каждый глаз, пользуясь моментом, пока он спал мертвецки пьяным сном, поспешно побросав вещи в хозяйственную сумку, прыгнула в «Лексус» и укатила от греха подальше. Лугавин остался в огромном доме в одиночестве, заливая спиртным свои попранные амбиции и раздутое самолюбие.

В один из утренних дней первой половины четвёртой недели активного воздаяния Бахусу, мелодично прозвучал зуммер интеркома. Будучи навеселе с самой зари, Лугавин, пошатываясь, вышел из дома и направился к воротом. Открыл дверь. Увидел почтальона – женщину средних лет, позади которой, тарахтя двигателем, стоял старенький «УАЗ».

– А-а, «Почта России»! Быстра как лань, неуловима как ветер, – произнёс Лугавин, дыша перегаром и окидывая визитёров мутным взглядом.

Женщина молча проглотила колкость. Вынула из сумки большой конверт со штемпелями и наклейкой адресата.

– Заказное письмо. Распишитесь за получение, – ответила она невозмутимо, протянув Лугавину шариковую ручку и уведомление. Тот, не глядя, поставил закорючку в месте, помеченном галочкой, забрал конверт. Посмотрел, кто мог его порадовать письмом. Московский адрес. Высший Третейский арбитражный суд. Лугавин вскрыл конверт. Понятно, прислали решение третейского судьи. Только странно, почему Володин сам не отправил его, как обещал? Лугавин отмахнулся от мысленного вопроса. Побоку! Снова уставился покрасневшими от пьянки глазами на почтальона.

– Слышь, вестовая, у тебя есть что почитать? Кроме этого, – он потряс письмом.

– Только местные газеты. И те старые. Нужны? – Женщина словно не заметила бесцеремонный переход на «ты».

– Давай, – Лугавин махнул рукой. – Я тут во времени путешествую. Почти месяц проскочил не глядя. Сколько с меня?

– Почти месяц? Тогда три газеты. Семьдесят пять рублей.

– А, чё, старьё без скидок?

– Без скидок.

– Хрен с тобой, давай. – Лугавин неловко зашарил в карманах джинсов, выискивая деньги.

Отдав почтальону мелочь и несколько мятых купюр, получил такие же мятые газеты. Не прощаясь, захлопнул дверь. Вернувшись в дом, плюхнулся в кресло рядом с журнальным столиком, на котором стояла бутылка с недопитым виски и заляпанный стакан. Бросил на столешницу конверт с судебным решением. Плеснув в стакан виски, развернул первую попавшуюся газету. Местная пресса не блистала оригинальностью. На главных страницах  перепечатка областных новостей. Следом – экскурс в политическую и культурную жизнь города. Памятные даты местечкового пошиба. Пространные рассуждения на тему ЖКХ… Проглатывая виски порцию за порцией, лениво и без интереса прочитал почти всю газету. Пока не открыл страницу некрологов. И застыл с разинутым ртом. Из нескольких лиц на фотоснимках, взгляд Лугавина выхватил одно – знакомое и ненавистное. Лицо третейского судьи Володина. Совсем не такое, каким его запомнил Лугавин – волевое, с холодным и решительным взором. С фотографии на странице газеты на него смотрел другой Володин – добродушный, с глазами, в которых навеки были запечатлены озорные огоньки. С лёгкой улыбкой на губах.

Лугавин тряхнул головой, словно попытался скинуть наваждение. Уж не допился ли? Нет. Фотография судьи со страницы некрологов не исчезла. Лугавин бегло стал читать текст под снимком. Разум отметал ненужное, выбирая значимые слова: «скоропостижно скончался», «родные скорбят», «светлая память», «редакция газеты приносит соболезнования…» Дата смерти следовала сразу за днём проклятого заседания, когда Володин одним коротким движением заставил Павла Лугавина чувствовать себя трясущимся кроликом.

Газета вывалилась из рук. Лугавин вылил остатки виски в стакан и залпом осушил его. Тупо уставился прямо перед собой, пытаясь осмыслить полученную информацию. Через несколько минут пространство гостиной сотряс громкий злорадный хохот. Лугавин корчился в кресле от смеха, не в силах остановиться, чувствуя, как из глаз уже льются слёзы, а горло перехватывает спазм. При этом на сердце у него становится легко и весело.

Просмеявшись, Лугавин облегчённо выдохнул. Подумал, что есть справедливость на свете (в интерпретации философии Паши Вялого), «зажмурился» фраерок. Поразмыслив на досуге, рассудил, что такое знаменательное событие следует достойно отметить.

Первый раз за десять дней Лугавин принял душ, побрился. С наслаждением вылил на себя чуть ли не полфлакона туалетной воды. Одел чистую одежду. Позвонил в клининговую компанию, чтобы прислали специалистов – навести порядок в коттедже. Следующим звонком заказал в ресторане ужин на двоих на дому.

Остаток дня провёл, прогуливаясь в своих обширных владениях по мощёным дорожкам, пролегающим среди стриженых газонов, беседок и декоративных деревьев. Мимо сада камней и по берегам искусственного озера. Дышал свежим, прохладным августовским воздухом, пока работники сферы услуг наводили блеск и лоск в доме, сервировали большой стол в гостиной. Глядя на тихую, прозрачную водную гладь, думал, что микромир, созданный за его «бабки», великолепен. И в нём нет места всякого рода дерьму, подобному судье Володину.

Уже смеркалось, когда к нему подошёл менеджер ресторана, одетый в строгий тёмно-синий костюм.

– Вам обслуживание вечера требуется? – деловито спросил он.

– Обойдусь, – ответил Лугавин. – Выставляйте всё сразу на стол и проваливайте.

– Как вам угодно, – сдержанно прокомментировал менеджер. – Вот счёт. Будьте любезны оплатить. Кстати, уборка в доме также завершена, и работники ждут, когда вы рассчитаетесь с ними за оказанные услуги.

– Да без базара! – Лугавин хлопнул чопорного сотрудника ресторана по плечу и, прихватив его за лацкан пиджака, повёл к дому…

Выпроводив работников, Лугавин вошёл в гостиную. Принесённый из столовой большой обеденный стол, был сервирован на две персоны по высшему разряду. Лугавин сделал заказ наобум, поэтому создавалось впечатление, что к нему в дом свезли все блюда, указанные в меню ресторана. Хоть картину пиши. Натюрморт что надо! Аппетитный вид разнообразных яств. Сверкание хрусталя фужеров и бокалов. Пляшущие на стекле бутылок с винами и коньяком язычки пламени двух зажжённых свечей на высоких подсвечниках. Полные наборы столовых приборов для двоих были размещены по разные стороны стола, друг напротив друга. Также как и резные деревянные стулья с высокими спинками, покрытые тёмным лаком. Оставалось дополнить картину одним небольшим штрихом. Мыча себе под нос на ходу придуманный мотив, Лугавин принёс из-под навеса во дворе поленья. Уложив их в камине и полив горючей жидкостью, поджёг дрова зажигалкой с длинным наконечником. Огненные блики заметались по стенам гостиной.

«Ещё шкуры снежного барса на полу не хватает», – романтично подметил Лугавин. Сел за стол так, чтобы быть лицом к большому панорамному окну гостиной.

Стемнело. Во дворе включились уличные фонари, среагировав электронными датчиками на изменение освещённости. Лугавин достал из кармана мобильный телефон. После короткого раздумья, набрал номер подружки. Изматывающие продолжительные гудки. Либо не слышала звонок, либо не хотела отвечать. Несколько раз, по истечении контрольного времени, вызов автоматически пресекался. С пятой попытки Лугавин услышал настороженный и неприветливый голос сожительницы:

– Чего звонишь?

– От тоски. Ты где шлюхаешься, стерва? – довольно миролюбивым тоном задал он вопрос.

– Не твоё дело.

– Ошибаешься, как раз моё. Ты мне принадлежишь.

– Я сама себе принадлежу!

– Да, ну?! А цацки, шмотки и «тачка», которую ты прихватила, откуда у тебя? – Лугавин начал раздражаться.

– Это моральная компенсация.

– Вот как?! – теперь он уже злился. – Не охренела ли ты, подруга?! Мы с тобой не в браке, всё имущество на мне. Я могу накатать заяву ментам, и тебя закроют за кражу и угон!

Сожительница саркастически рассмеялась:

– Боже, от кого я это слышу! Обиделся? Вор у вора дубинку украл, да?

Разговор шёл не в том русле, в котором хотел Лугавин. Усилием воли он постарался погасить нарастающую злобу.

– Послушай, – смягчив тон, начал объяснять Лугавин, – я ведь позвонил не для того, чтобы ругаться с тобой. Помириться хочу. Дома стол накрыт. Вино, закуски… Я всё самое лучшее в ресторане заказал. Приезжай, устроим себе праздник…

– У тебя четвёртую неделю праздник. По голосу слышу, что опять бухой.  – В телефонной трубке послышался усталый вздох. – Паша, мой тебе совет – проспись, отлежись. Прокапайся, если надо. Прими человеческий облик. После этого встретимся в городе, поговорим на нейтральной территории. Тогда, может быть, я подумаю, чтобы вернуться к тебе. И ещё. Слово «прости» тебе вообще знакомо?

Все слова Лугавин пропустил мимо ушей. Он понял лишь одно – ему не повинуются, ему перечат. Он почувствовал, как его разум закипает в бешенстве. Он полдня старался для неё, а она… Сука!

– Ты, неблагодарная тварь! – сорвавшись, заорал он в телефон. – Чтобы через полчаса была здесь или…

– Что «или?» Снова ручонки свои приложишь? Со слабыми по-другому не умеешь? Мне надоело тебя бояться. Пошёл ты! Урод!

Связь прекратилась. Лугавин нервно набрал повтор вызова абонента. В ответ – запрограммированный монотонный женский голос. Хрен дозвонитесь, называется. Подруга (или уже бывшая подруга?) выключила телефон. Лугавин в ярости швырнул трубку в сторону. Где-то в дальнем конце гостиной телефон завершил свой полёт, ознаменовав падение глухим стуком. Лугавин безумным взглядом зашарил по столу. Первое желание – перевернуть его, опрокинуть всё на пол. Вместо этого он вскочил со стула, лихорадочно соображая, что делать дальше. Сел обратно. Несколькими глубокими вдохами привёл себя в чувство. Схватил со стола бутылку с коньком. Налил полный фужер и залпом выпил. Откинувшись на спинку стула, дождался, пока коньяк скатится по пищеводу в желудок, проявит свой эффект.

Немного успокоившись, Лугавин снова наполнил фужер. Мысленно обратился к сожительнице. Вот уж дудки! Сама пошла! Сегодня никто и ничто не испортят ему праздник. Будет гулять в одиночку за милую душу. Зря, что ли, деньги тратил.

Лугавин посмотрел на противоположный край стола, на пустующий стул. Представил, что на нём сидит незримый собеседник – Володин. Такая фантазия показалась ему забавной и оригинальной.

Сжимая фужер, Лугавин, глядя на пустое пространство между столом и стулом, вслух провозгласил тост:

– За тебя, судья! Гореть тебе в аду синим пламенем!

И опустошил фужер до дна. Закусил тем, что на столе первым подвернулось под руку, кажется, бужениной.

Застолье продолжилось в духе безумного чаепития из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла. Лугавин почти без остановки пил коньяк, объедался. Включил на всю мощь музыкальный центр. Из-за громкой музыки не слыша собственного голоса, непрерывно, то обращался к самому себе, то вёл беседу с присутствующим в воображении Володиным. Злорадствовал, грозился и сыпал проклятия в адрес умершего судьи, будто был уверен, что может навредить ему больше, чем смерть.

В какой-то момент, достигнув стадии опьянения, граничащей с невменяемостью, Лугавин действительно понял, что может навредить Володину. Почему нет? Он вспомнил, собственную угрозу, высказанную прямо в лицо третейскому судье. Как раз сейчас он может воплотить её. Раньше между ним и семьёй Володина стоял сам Володин, способный защитить дорогих ему людей. Теперь их защита упокоилась на глубине двух метров под землёй. И охотничий нож, которым Лугавин убил несчастную бродячую собаку и порезал шины автомобиля судьи, по-прежнему лежал в бардачке «Рэндж Ровера». Поэтому надо действовать. Тряхнуть лихой стариной.

Лугавин выпил полный фужер конька, чтобы подогреть решимость и оформить мысли хоть в какой-то план. Его взгляд стал серьёзен и сосредоточен. Он пытался извлечь из памяти информацию, способную указать на способ мести. Через пелену алкогольного угара, Лугавин припомнил, как он начал следить за третейским судьёй, когда тот отказался от предложенной взятки. Таким образом, выяснил, что у него двое пацанят-близнецов и дочь лет пяти. И жена. При мысли о ней низ живота Лугавина заныл в истоме. Он почувствовал сильное возбуждение. Точно такую же едва сдерживаемую похоть он испытал, когда увидел её впервые. Авантажная краля. Не то, что его молодая тупая подружка. Такая шикарная бабёнка должна жить во дворце, а не в халупе многоквартирного дома в спальном районе города. Не в обществе нищебродов, навроде Володина. Подобные женщины обязаны принадлежать только фартовым парням. Например, таким, как Лугавин. Но насколько бы ни был он сейчас сильно пьян, реально осознавал, что по доброй воле никогда жена Володина не будет принадлежать ему. И к лютой ненависти в отношении умершего судьи, прибавилась не менее лютая зависть.

«Что же получается? – размышлял Лугавин. – В памяти своей сексапильной жёнушки и детей Володин останется белым и пушистым, и всегда живым? А я останусь с мыслью, что судья сдох, но есть люди, которые его помнят и любят. Зато я жив, но меня не любит ни одна скотина? Выходит, и в смерти он меня переиграл. Нет! Я поменяю расклад в пасьянсе. Воссоединю всю семейку».

Ситуация развернулась на сто восемьдесят градусов. И если утром Лугавин был готов от радости станцевать румбу на могиле судьи, то сейчас он ощущал себя снова оплёванным и униженным.

Так и не определившись, что он предпримет в отношении семьи Володина для воплощения мести, Лугавин выпил для храбрости ещё полфужера конька и шаткой походкой направился в холл. Надев кожаную куртку и прихватив барсетку, вышел в ночь. Идя к чёрному «Рэндж Роверу», стоявшему на асфальтированной площадке перед большим гаражом с двумя въездными воротами, крутил в голове мысли, что станет действовать по обстановке, оказавшись на месте. Может, просто перережет тормозные шланги их автомобиля. Или тупо вломится к ним в квартиру. Благоразумие и инстинкт самосохранения полностью изменили Лугавину. Как и везение, не бывающее бесконечным.

Подойдя к внедорожнику, он, раскрыв барсетку, обнаружил отсутствие ключей от машины. Что за ерунда? Он, обычно, никогда не держал ключи в другом месте. Лугавин ещё раз обшарил барсетку. Водительское удостоверение и техпаспорт на месте. Ключи пропали. Может, сунул в карман по пьяни? Хотя раньше такого не случалось. В некоторых вещах Лугавин был скрупулёзен до крайности. Он проверил все карманы куртки. Попадались магазинные чеки, деньги. Компактный передатчик иммобилайзера… Ключей не было. Придётся возвращаться в дом, искать. Не найдёт, в конце концов, есть запасной комплект. Правда, Лугавин не помнил, где хранил его. Раздражённо сплюнув, он развернулся и пошёл обратно к дому. Недобрая примета. Надо в зеркало посмотреться. Где-то на задворках затуманенного алкоголем и ненавистью сознания, прозвучал тревожный далёкий звоночек, но Лугавин отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

Вернувшись в дом, под громыхающие звуки не выключенного музыкального центра, он стал методично обшаривать комнату за комнатой, зажигая везде свет. В процессе поиска, поднялся на второй этаж. Зашёл в роскошно обставленную спальню с широченной кроватью. Сел на край. Кровать сразу поманила удобством и уютом. Послышался едва различимый шёпот: «Ложись спать». Что это? Короткий проблеск разума? Или неведомый шёпот действительно прозвучал в спальне? Лугавин потряс головой. Ладонью протёр слипающиеся глаза, сгоняя сонливость. Тут же хлопнул ладонью себя по лбу. Вот кретин, как мог забыть?! Лугавин спустился на первый этаж и прошёл на кухню. Два ключа – от замка зажигания и от двери водителя, на случай выхода из строя электроники, с брелоком дистанционного управления и сигнализации, – висели на крючке на вешалке, рядом с кухонными полотенцами. Самое интересное, он не помнил, почему оставил их здесь. Просто один раз, в течение прошедшей недели, находясь на кухне, мельком обратил на них внимание.

«Вот я и нашёл ключи», – подумал Лугавин, подбросив их на ладони и направившись к выходу из дома.

Минуя холл, он посмотрел в зеркало. Позади его отражения, у дальней стены, почти до потолка возвышалась мужская тень. Лугавин вздрогнул. Окаменев, уставился в зеркало. Волосы на голове моментально встали дыбом. Сердце ёкнуло и часто забилось, готовое выпрыгнуть из груди. Во рту всё пересохло, а язык стал шершавым. С трудом проглотив вставший в горле комок, Лугавин резко обернулся. Никого. Словно не поверив своим глазам, настороженно вновь посмотрел в зеркало. Увидел своё бледное испуганное лицо. Пустоту огромного холла… Померещится ведь! Лугавин тыльной стороной ладони вытер со лба проступивший холодный пот. В дальнем уголке сознания опять прозвенел тревожный звоночек. Сделав вид, что ничего не заметил, Лугавин вышел из коттеджа, громко хлопнув дверью.

Оказавшись за рулём «Рендж Ровера», запустил двигатель. Приборная панель ожила разноцветной подсветкой. Сразу включив дальний свет фар, он перевёл рычаг автоматической коробки передач в переднее положение. Поехал к воротам и чуть не врезался в них, едва успев нажать на тормоз. Недоумённо уставился на ворота. Они должны были открыться перед выезжающим автомобилем, но не открылись. Раньше такой причуды за ними не замечалось. Автоматика работала безукоризненно. Что произошло? Вышли из строя фотоэлементы? От происходящих фокусов Лугавин начал постепенно трезветь. Он снова вспомнил день судебного заседания. И слова, произнесённые Володиным в ответ на угрозы. Когда он железной хваткой держал Лугавина за горло, и обещал, если что, вернуться с того света. И этот незабываемый холодный и неумолимый взгляд судьи…

В сознании Лугавина возникла внутренняя борьба. Разум аргументированно пытался победить вышедшие из-под контроля эмоции, указывая на неблагоприятные приметы. Не проходящая тревога. Пропавшие ключи от машины. Таинственный шёпот, долетевший то ли из глубин подсознания, то ли прозвучавший наяву. Мужская тень в отражении зеркала… Кстати, что это было? Наваждение? Или «белочка» пришла? Теперь, вот, заклинившие ворота. Неужели Володин вправду вернулся? Чушь какая-то. Такого не может быть! Просто совпадения. Надо быстрее покончить с этим делом, потом завязать с алкоголем и всё вернётся в привычное русло. Точно! Только так!

Матерясь, Лугавин вылез из машины и вручную раскрыл ворота. Возвратился за руль «Рэндж Ровера».

– А пошло всё! – Он резко нажал на педаль газа и с прошлифовкой стартовал, проскочив через проём ворот и оставив на асфальте чёрные дымящиеся следы от покрышек. Позади внедорожника, быстро мчащегося от элитного посёлка по направлению к городу по ровной, отсыпанной мелким щебнем дороге, оставались лениво оседающие клубы пыли, сквозь которые просматривались очертания большого коттеджа, светящегося в ночи всеми окнами…

Стрелка спидометра на приборной панели «Рэндж Ровера» подрагивала между отметками сто пятьдесят и сто шестьдесят километров в час. Лугавин твёрдо вёл автомобиль, с управляемыми заносами точно укладываясь в выхватываемые из мрака светом фар, крутые повороты. Проносящийся за стёклами тёмный притихший лес, подступивший к дороге, оставался за границей его восприятия. Как и сама дорога, связанная с сознанием лишь поступающими в мозг сигналами органов зрения, отточенными навыками вождения и выработанными рефлексами. Все сомнения, робкие отголоски разума, проявлявшиеся в противоречивых мыслях, растворились в небытие. Осталась только тупая решимость.

Лугавин почти полностью погрузился в себя, удерживая в голове картину ближайшего будущего, нарисованную его чудовищным воображением, смешанными на палитре чувств, красками ненависти, зависти, жажды мести. Он ясно видел перед собой двор и дом, в котором живёт семья Володина. Дверь подъезда с домофоном. И стальные сейф-двери их квартиры, когда он в ночь перед судебным заседанием, тайком стоял перед ними на лестничной площадке, оценивая препятствие. Тогда он не понимал, зачем. Но знал сейчас.

Преодолеть дверь подъезда с магнитным замком – безделица, сущий пустяк для человека со специфическими навыками. Со стальными дверями квартиры лучше не возиться, взломать можно, но потребуется много времени, а его как раз нет. Проще и быстрее выломать дверную коробку из стены двумя-тремя рывками, используя как рычаг, монтировку и вес собственного тела. Где у сейф-двери находятся слабые места, Лугавин хорошо усвоил, когда наблюдал за работой монтажников, устанавливающих похожие двери в коттедже. Не то, чтобы нарочно. Так, привычка. Будет много шума, но это уже не важно. Главное, проникнув в квартиру, действовать быстро… Последствия? Плевать на последствия! Лугавин даже не заметил, как его рот ощерился в хищном оскале зверя, учуявшего добычу.

– Я же предупреждал, что вернусь, если замыслишь зло! – раздался в салоне громкий голос судьи.

От неожиданности Лугавин дёрнул руль автомобиля в сторону, едва не слетев с дороги. Почувствовал, как от внезапного испуга мороз пополз по телу, словно обжигающе холодным инеем покрывая каждый сантиметр его поверхности. Лугавина затрясло. Парализующий страх сковал мышцы. Картина мести в голове мгновенно развеялась прахом. На ставшей вдруг деревянной шее, Лугавин с трудом повернул голову в сторону переднего пассажирского сиденья, откуда, как ему показалось, прозвучал голос Володина. Секунду он действительно что-то (или кого-то?) видел. Призрачный тёмный силуэт сидящего рядом человека. Лугавин моргнул. Силуэт исчез. Пустое пассажирское сиденье.

«Нервы шалят», – успел подумать Лугавин, переключая внимание на дорогу, от которой отвлёкся всего на пару секунд, достаточных, чтобы он не заметил, как автомобиль выскочил на перекрёсток, прямо перед тягачом с гружёным полуприцепом, двигавшемся на большой скорости. С левой стороны возник яркий свет, через стёкла пронзивший насквозь салон внедорожника. Лугавин повернулся. Зрачки его глаз расширились от ужаса. Последнее, что он увидел в жизни – ослепительный огонь фар стремительно приближающегося грузовика.

 

 

Трасса была прямой и пустынной, с протяжённым уклоном. Седельный тягач КрАЗ с бортовым полуприцепом, везущий железобетонные фундаменты для мачты линии электропередачи, разогнался на пологом спуске. Водитель усердно нажимал на педаль газа, радуясь отсутствию помех на дороге и возможности быстрей преодолеть значительную часть маршрута, сократив время в пути. Радио приятно баловало ненавязчивыми и весёлыми мотивами блюза. В слегка приоткрытое окно двери кабины влетал прохладный, отгоняющий ненужную и опасную сонливость, ночной воздух. Справа промелькнул треугольник знака, предупреждающего о примыкании второстепенной дороги.

Чёрный внедорожник возник внезапно, словно вырос из-под земли, подставив под удар несущемуся по трассе автопоезду блестящий лакированный левый борт. Водитель отреагировал мгновенно – рефлекторно прижал к полу педаль тормоза, вцепился в руль, неосознанно пытаясь сгруппироваться и найти точки опоры для тела перед неизбежным столкновением. Тягач повело юзом. Громко завизжали трущиеся об асфальт покрышки застопоренных колёс. За доли секунд до удара водитель КрАЗа увидел освещённое фарами, перекошенное гримасой страха лицо человека, управлявшего внедорожником. Следом раздался оглушительный треск и скрежет раздираемого металла. Передняя часть кузова тягача, с мощным стальным бампером и огромной облицовочной панелью с вертикальными вентиляционными прорезями воздушного охлаждения радиатора, похожими на раскрытую пасть чудовища, смяли борт внедорожника, вогнав двери и центральную стойку внутрь салона автомобиля. Сокрушительная и могучая динамика удара тяжёлой грузовой машины отбросила «Рэндж Ровер» на несколько десятков метров. Пролетев по воздуху и рухнув на бок, внедорожник, раскидывая в стороны колёса, капот, двери, обломки шасси и элементы интерьера салона, продолжил своё хаотичное движение, кувыркаясь на дорожном полотне.

Силой инерции водителя КрАЗа швырнуло на рулевое колесо, разбивая в кровь лицо. Лобовое стекло с хрустом выпало на капот. Ремень безопасности глубоко врезался в плечо, грудь, живот. От нахлынувшей боли потемнело в глазах, но водитель не потерял сознания. Он поднял голову и выпрямился. Уставился в зияющий провал, где секунду назад было ветровое стекло. И тут же провалился в адреналиновый ад от пережитого шока, где миг превращался в вечность. Невольно стал зрителем безумной фантасмагории, запечатлённой на медленно прокручиваемой киноленте.

«Рэндж Ровер» продолжал кувыркаться по дороге. Ввысь взметнулся сорвавшийся с креплений двигатель и пропал за границей света и тьмы. Автопоезд, влекомый вперёд собственной огромной массой, складывался, грозя завалиться на бок. Водитель ощутил, как накренилась кабина, а колёса задней части тягача начали отрываться от дорожного полотна. Тяжёлый полуприцеп разворачивало поперёк трассы. С певучим звоном гитарных струн лопнул крепёжный стальной трос, удерживающий один из фундаментов. Словно находясь в бреду, водитель увидел, как семитонная железобетонная громада, напоминающая лапу мастодонта, медленно проплывает по воздуху над кабиной грузовика, плавно снижаясь. Где-то посередине, между тягачом и прекратившим перевороты и лёгшим на правый борт внедорожником, фундамент углом ударился об асфальтовое полотно дороги, содрогнув землю. Оставив глубокую выемку, отскочил от дороги и, пролетев по короткой дуге, рухнул прямо на искорёженный внедорожник, почти расплющив его. У водителя КрАЗа от изумления отвисла челюсть. За многие годы работы он повидал немало аварий. Но таких… Засмотревшись на пасынок фундамента мачты ЛЭП, вздыбившийся над дорогой, словно стела памятника, он не заметил, как полуприцеп оторвался от седельно-сцепного устройства тягача и всё-таки опрокинулся на бок. Рама грузовой машины высвободилась, и задние колёса КрАЗа жёстко приземлились на дорогу. Водителя в кабине подбросило над сиденьем. Только после этого он стал понемногу приходить в себя. Облизал пересохшие и солёные от крови губы. Понимая всю абсурдность своих мыслей, подумал, что нужно проверить внедорожник. Вдруг, ещё можно кому-то помочь.

Не обращая внимания на кровь, капающую на рубашку с рассечённых бровей и губ, кривясь от боли, водитель отстегнул ремень безопасности и включил аварийную сигнализацию. Открыв дверь, ступил на подножку кабины, сразу окунувшись в запахи жжёной резины, растёкшегося бензина, антифриза и моторного масла, остро ощущаемые на контрасте со свежим воздухом августовской ночи.

Водитель осторожно слез с подножки. Попробовал оценить своё самочувствие. Ноги дрожали, но держали уверенно. Ссадины на лице. Вполне терпимая боль в грудии вывихнутом плече. Лёгкое головокружение… Усиленный бампер, «два метра жизни» капота КрАЗа и ремень безопасности выполнили свою спасительную миссию.

Ошеломлённый, до конца не осознающий, что автокатастрофа произошла в действительности, именно с ним, а не в дурном сне и с кем-то другим, водитель посмотрел в сторону разбитого внедорожника, затем обернулся к своей машине. Полуприцеп опрокинулся на левый борт, железной стеной перекрыв трассу во всю ширь. Фундаменты, опутанные паутиной толстых стальных тросов, вылетели на дорогу. Сцепной механизм наполовину загнулся кверху и почти оторвался от рамы тягача. Выхлопные трубы с нейтрализаторами, ранее расположенные по краям задней части кабины, сорвало начисто. 

– Твою же мать! – не удержался от эмоционального комментария водитель. Мысли лихорадочно закрутились в голове. Он старался сообразить, что делать дальше, выработать экстренный план действий. Позвонить в ГАИ и спасательную службу. Выставить знаки аварийной остановки, пока другой лихой «пилот» не столкнулся с грузовиком. И в «скорую». Нужно срочно позвонить в «скорую», вызвать бригаду медицины катастроф… От последней мысли водитель будто очнулся, вспомнил, что хотел проверить внедорожник. Развернувшись, он шаткой походкой направился вдоль кабины КрАЗа в сторону «Рэндж Ровера», на ходу пытаясь достать из чехла на поясе мобильный телефон. В голове возникла пугающая мысль, что может предстать его взору в салоне внедорожника, однако укрепиться в сознании она не успела. Сделав пару шагов, водитель остановился как вкопанный. У внедорожника, накрытого многотонной лапой фундамента, словно надгробной плитой,  стоял человек. Судя по очертаниям силуэта – мужчина. Не веря своим глазам, водитель поначалу обрадовался, искренне полагая, что кто-то смог остаться в живых во внедорожнике. Но присмотревшись, ощутил, как к нему вновь возвращается адреналиновое сумасшествие.

Фигура человека подсвечивалась единственной, чудом уцелевшей, передней фарой тягача. Водитель, как ни силился, не мог различить цвет одежды или рассмотреть лицо. Силуэт человека оставался лишь силуэтом, темнеющим в пятне света на фоне раскуроченного «Рэндж Ровера». Но не это обстоятельство ввело водителя тягача в ступор. По-настоящему он почувствовал, как его с головой накрывает волна дикого ужаса, когда он понял, что в ярком луче света он видит сквозь тёмную фигуру человека искорёженный кузов внедорожника. Водителю на ум пришло только одно – призрак. Он видит призрака. От страшной догадки его качнуло, ноги ослабели. Водитель ухватился за широкое угловатое крыло КрАЗа.

На пустынном участке дороги, усеянном деталями и обломками автомобильных механизмов, окружённые разбитыми машинами, окутанные безвременьем, они стояли под звёздным небом и смотрели друг на друга…

 

 

– Ксюша, ты пенал в портфель положила?

– Да, мамочка!

– И фломастеры. Сегодня на занятии понадобятся фломастеры…

– Всё в пенале, я ничего не забыла.

– Как не забыла?! Тетрадь с домашним заданием на письменном столе лежит!

Ксения, успевшая одеть тёплые осенние ботинки, торопливо разулась и побежала за тетрадью в детскую.

– Не пойму, как так получается? Мы всегда опаздываем. – Катя с недоумением посмотрела на мать, Елизавету Сергеевну, стоявшую у входа в комнату и наблюдавшую за суматошными сборами дочери и внучки в «Школу искусств».

– Это потому, что мама долго возится перед зеркалом, – раздался позади бабушки голос Ксюши, убирающей тетрадь в красочный портфель, разрисованный цветами и мультяшными феями.

– Это потому, что некоторые девочки разбрасывают школьные принадлежности по всей квартире! – возмущённо отозвалась на реплику дочери Катя. – Приходится бегать за Ильёй или Мишей, чтобы забрать твои вещи, пока они не попробовали их на вкус и прочность. Надевай курточку, я уже собралась.

Дочь послушно стала одевать верхнюю одежду. Катя взяла с полки книжного шкафа ключи от машины. Встретилась глазами с взглядом Алексея, смотревшего на неё с фотопортрета, заказанного специально ко дню похорон. Она долго искала в фотоальбомах снимок, где муж выглядел бы естественно, таким, каким был в жизни – любящим, добрым, весёлым. Чтобы фотография отображала не только его внешность, но и широту души, черты характера. В очередной раз глядя на фотопортрет, она подумала, что справиться с задачей ей удалось.

Повернувшись к матери, выдохнула:

– Так, вроде всё взяли… Я там мужикам на курином бульоне суп с вермишелью сварила. Пока ещё горячий. Дождись, пусть поостынет.

«Мужики» возились тут же на ковре, увлечённо изучали большие цветные кубики, принесённые бабушкой, из которых, составив воедино, можно было сложить несколько разных картинок. Воодушевлённо переговаривались между собой, делились впечатлениями.

– Разберусь, поди,  – отозвалась насмешливо Елизавета Сергеевна. – Ты постоянно оставляешь мне какие-то наказы. Диву даюсь, как я тебя вырастила, когда ты ещё не умела давать советы?

Катя смутилась.

– Извини, мама. Без Лёши я всё время ощущаю растерянность. Кажется, что о чём-то позабыла. С Лёшей я чувствовала себя уверенно. Теперь ежедневно, каждую минуту, каждый час приходится всё решать и делать самой… Ладно, не обращай внимания, справлюсь. Привыкну, рано или поздно.

– Это правда? – вдруг спросила Елизавета Сергеевна.

– Что?

– Долго возишься перед зеркалом.

– Как тут не возиться. Приходится то на Мишу, то на Илью отвлекаться, чтобы не натворили чего. За ними глаз да глаз ну… – Катя осеклась, наконец, уловив подтекст в вопросе матери. – Мама, что ты имеешь ввиду?

– Ничего, просто поинтересовалась. – Елизавета Сергеевна сделала невинный вид.

– Уж не думаешь ли ты, что я ухажёром обзавелась?! – вознегодовала Катя.

– Тебе помощь нужна, – уклонилась от ответа мать.

– Мама, ты ведь не станешь заводить ухожора? – испугалась Ксения.

– Не переживай, я вообще никого заводить не стану. Тем более – ухожора.

Елизавета Сергеевна неодобрительно покачала головой.

– Катенька, жизнь идёт. Нельзя её проживать, находясь в прошлом. Подумай о своём будущем, и будущем детей. Кстати, Ленуся… тётя Лена, нас всех завтра в гости приглашает. Боря с вахты приедет.

– Обалдеть! – изумлённо воскликнула Катя. – Трёх месяцев не прошло, как Алексея не стало, а ты мне уже смотрины устраиваешь.

– Не смотрины. – Елизавета Сергеевна наклонилась к подошедшим к ней близнецам, взяла на руки Илью. Странно наблюдать, как бабушка и дедушка неосознанно выбрали себе любимчиков. Дед, наоборот, больше тяготел к Мише.

– Кого смотреть? Ты Бориса сто лет знаешь, – продолжила она. – Он мужчина тактичный,серьёзный. Прилично зарабатывает. И человек хороший.

– Хороший… Для полноценной семейной жизни этого недостаточно. Боря с десятого класса по мне сохнет. Потому, видать, не женился. Только я не люблю его, ничего к нему не чувствую. И не надо мне говорить, что стерпится-слюбится. Не стерпится и не слюбится.

– Что там терпеть то, Катя? Он восемь месяцев в году на вахте на Ямале. Зато будете всем обеспечены.

–  А остальные четыре месяца? – Катя невольно скривила лицо. – Как нам жить вместе? И что прикажешь мне делать, когда он залезет на меня? В потолок смотреть? Баранов считать? Каждый раз чувствовать себя изнасилованной? Поруганной? И Боре придётся несладко. Представляешь, насколько тяжело человеку жить с осознанием того, что он нелюбим и нежеланен?

Елизавета Сергеевна не нашлась, что сказать дочери в ответ.

Катя устало села на диван. Посмотрела на довольных сыновей, буквально прилипших к бабушке. Перевела взгляд на фотопортрет Алексея. Близнецы помнили отца, ждали. Когда раздавался звонок в дверь, они наперегонки бежали в прихожую. Появлению бабушки или дедушки они, безусловно, радовались. Но мать не была бы матерью, если бы не замечала в глазах сыновей разочарование, потому что папа опять не пришёл. Иногда, играя в комнате, Илья и Миша, глядя на фотографию отца,вдруг затихали. Могли простоять или просидеть так очень долго. Затем указывали ручками друг другу на фотопортрет и тихо шептали: «Папа» или «Тсс, папа бай. Папа пит». И прикладывали указательные пальчики к губам. В эти моменты у Кати всё обрывалось внутри, начинало колоть сердце. Она едва сдерживала слёзы, смотря на сыновей, ждущих отца.

– Тише, папа спит.

Именно эти слова она произнесла дрогнувшим голосом тем утром, когда вошла в комнату к Алексею и поняла… Он уснул. Навсегда. Сном бесконечности…

Лёша педантично, с вечера, заводил будильник. Но никогда не слышал его. И Катя с детьми приходили будить папу. Он спросонья, заслышав гомон ребятишек или почувствовав, как близнецы теребят его за нос, а Ксюша навалилась на него, бурчал какую-нибудь шутливую фразу. И сразу открывал глаза с горящими в них озорными огоньками… Пока не наступил роковой час, когда Алексей глаза не открыл. И Кате, трясущейся, едва сохраняющей самообладание, готовой вот-вот завыть от горя, пришлось поспешно выпроваживать детей из комнаты, натужно повторяя одну и ту же фразу: «Тише, папа спит. Папе нужно сегодня отдохнуть, выспаться». Потом звонить и намёками объяснять родителям, что случилось и просить, чтобы они отвезли Ксению в детский сад, а близнецов забрали на время к себе, пока она будет заниматься похоронными формальностями.

Оставшись с Алексеем наедине, она дала волю душившим её и рвущимся наружу эмоциям. В одночасье мир рухнул. Рыдая, с криками, Катя кинулась к бездыханному телу мужа, упала на колени, покрывая его лицо поцелуями и роняя слёзы. Что она говорила, лобызая безжизненный лик Алексея, Катя никогда не вспомнила бы. Горе затмило сознание. В тот скорбный момент говорила и плакала её душа, связанная воедино любовью с душой безвременно ушедшего мужа.

Охрипнув и осипнув от криков и плача, с мокрыми от слёз локонами волос и покрасневшими глазами, она, продолжая тяжело вздыхать и всхлипывать, встала с колен. Ещё раз всмотрелась в лицо Алексея. Он и вправду казался спящим. Выглядел почти счастливым. Катя надеялась, что так есть на самом деле. Наклонившись и поцеловав на прощание мужа в лоб, она накрыла его с головой одеялом. Набрав из ящика для постельного белья какие-то наволочки и простыни, отправилась завешивать зеркала во всей квартире…

– Мама, мы опаздываем! – взволнованно напомнила Ксения.

– Успеем на второй урок. Потом подойдём к Елене Михайловне, запишем домашнее задание, – успокоила дочку Катя.

Она встала с дивана и повернулась к матери.

– Ты можешь не одобрять мои поступки, осуждать их. Я понимаю тебя, мама. Ты хочешь сделать нам лучше. Но лучше в твоём понимании, не означает лучше для нас. Попытка сделать нас счастливыми против нашей воли принесёт только страдания. Мне, детям. Они помнят отца. Никогда не забудут. Лёша не успел воплотить мечту свозить нас к морю, показать нам памятные места своего детства. Теперь его мечту буду воплощать я. Ксюша, Илья и Миша обязательно увидят море, будут веселиться в его волнах. Гулять по узким улочкам приморского городка в Крыму, о котором поведал мне Лёша.

Катя на минуту замолчала, раздумывая, стоит ли говорить дальше. Решив для себя, что надо высказаться, продолжила:

– Мне приснился сон, не отличимый от яви. Ночью я пробудилась. Рядом с кроватью стоял Алексей, смотрел на меня. Заметив, что я не сплю, склонился надо мной. Я почувствовала его дыхание, услышала тихий шёпот: «Ничего не бойтесь, я с вами». Затем я ощутила щекой нежное прикосновение его губ и погрузилась в состояние полной безмятежности, покоя. Дальше не помню ничего. Просто разом наступило утро следующего дня. Первое утро после его смерти, когда я смогла испытать блаженство. Радовалась солнечному свету, течению жизни вокруг. Но больше всего я радовалась детям. Их каждому слову, взгляду, движению. И безумно благодарна Лёше за это. Я верю в его незримое присутствие, защиту. Даже если бы я хотела связать себя узами брака или найти утеху с другим мужчиной без всяких обязательств, он поймёт, не перестанет нас оберегать. Слишком велика его любовь к нам. Просто когда наступит мой смертный час, он развернётся и уйдёт от небесных врат, не станет встречать. Я не хочу, чтобы подобное произошло. Моя любовь тоже велика. Всем сердцем, всей душой я желаю, когда завершится мой земной путь, увидеть Алексея вновь. Ожидающего меня у ворот, за которыми простирается небо и начинается новая жизнь.

Выговорившись, Катя умолкла, глядя на опешившую мать сияющим взглядом, от которого Алексей всегда приходил в восторг. За её спиной, рядом с фотопортретом мужа, на полке стояла небольшая деревянная рамка с чёрно-белой фотографией со слегка размытым изображением и полукруглым желтоватым пятном в правом нижнем углу. Фотограф, навеки оставшийся неизвестным, запечатлел малыша, с серьёзным видом гордо восседающего на трёхколёсном велосипеде, слегка повернув рулевое колесо вправо. Рядом, улыбаясь, стояла красивая женщина, положив ладонь левой руки ему на плечо. На заднем плане – редкий молодой ельник. В отдалении – почти чёрные, низко нависшие тучи едва не цеплялись за вершины столетних высоченных елей и сосен…

 

 

Алёша энергично крутил педали велосипеда. Тёплый и ласковый ветер овевал лицо. Благоухание полевых цветов, особенно сладкий запах медуницы, приятно кружили голову. Дорожка, пролегающая через поле, была ровной, без ухабов и кочек. Алёше казалось, что он не едет, а парит, набирая фантастическую скорость. Вместе с растущей скоростью, росло веселье в душе. Он снова ребёнок. Боже, какое счастье быть ребёнком! И видеть маму живой!

Мама. Опомнившись, Алёша остановил велосипед. Он так увлёкся ездой, что позабыл про неё. Неожиданно испугался, что он обернётся, а мамы не будет. И всё окажется лишь сном.

Алёша посмотрел назад. Мама не спеша шла по дорожке следом. Заметив, что Алёша смотрит на неё, помахала ему рукой. Соскочив с сиденья велосипеда, он побежал ей навстречу, торопясь обнять её, поцеловать. И сказать что-то очень важное, чего он не сказал, когда мама была жива.

От быстрого бега с головы Алёши слетел беретик. Две нижних пуговки на шерстяной кофточке расстегнулись, рубашка выбилась из брюк. На такие пустяки он даже не обратил внимания. Бежал и смотрел на маму. Видел её улыбку. Мама остановилась, присела на корточки и распростёрла руки, готовясь подхватить сына, заключить в объятия. Алёша не сразу сообразил, что одновременно и плачет, и смеётся на бегу. Оказавшись в двух шагах от мамы, он оттолкнулся и прыгнул. Она с лёгкостью подхватила его, выпрямилась и подняла над собой. Алёша раскинул в стороны руки, изображая птицу, как он часто делал в детстве. Но сейчас он думал, что способен летать как птица. Стоит только пожелать и он взовьётся в небесную высь…

Мама прижала Алёшу к себе. Затем осторожно поставила сына на землю.

– Мама, я сильно испугался, – признался Алёша. – Я подумал, вот сейчас посмотрю назад, а тебя нет. Что бескрайнее поле и голубое небо, мы – только сон.

Мама с любовью потрепала его по непослушным светло-русым волосам.

– Это не сон, Алёша, – произнесла она. – Мы здесь более реальны, чем на Земле. Земная жизнь лишь предначинание жизни истинной. Здесь наш настоящий дом. И после земных мытарств, сыночек, ты пришёл домой. Не переживай, я никуда не исчезну.

– Правда?

– Конечно, правда. Наш дом не знает лжи.

– Мама, прости меня.

– За что?

– За то, что раздражался и был не воздержан в словах, когда ты болела, а мне приходилось поступаться своими желаниями и ухаживать за тобой. Я на тебя злился. И за день, в котором, лёжа на смертном одре, ты попросила у меня прощения, но я промолчал, замкнувшись в своей обиде на тебя.

Лицо мамы стало серьёзным.

– Я прощаю тебя, – сказала она, глядя Алёше прямо в глаза.

– Я тоже прощаю тебя, мама. Давно простил. Только сказать этого я тебе уже не мог и жил с чувством вины перед тобой.

– Больше не терзай себя. Всё плохое позади, – ещё раз крепко обняв сына, произнесла мама.

Она взяла Алёшу за руку и повлекла за собой:

– Идём. Ты должен познакомиться кое с кем.

Пришедшая догадка заставила его оробеть. Неужели…

– Ты правильно понял, – подтвердила мама. – Идём, ничего не бойся. Ты прожил хорошую жизнь. Тебе нечего стыдиться.

Держась за руки, они пошли по дорожке.

– Мама, а Он какой? – спросил Алёша.

– Он – всеблагой, – ответила мама. – Добрый. Не ведающий зла и обид, потому что Он – всемогущий.

– Мама, мне нужно бывать на Земле, – искренне переживая, сказал Алёша. – Оберегать семью, отводить беды. И снова однажды стать большим, когда наступит время встречать…

– Я знаю, – мягко перебила его мама. – Но по меркам человеческой жизни это произойдёт ещё очень нескоро. Здесь же ты можешь быть таким, каким захочешь. И Он, несомненно, позволит тебе оберегать семью.

– Правда?

– Ну, конечно, правда. Я ведь говорила уже. – Мама рассмеялась. – Ты опять хочешь быть ребёнком? Засыпать меня тысячей вопросов?

– Хочу.

– Мой милый, любопытный малыш, – подвела она итог.

Алёша отпустил мамину руку, радостно забегал кругами, задавая вопрос за вопросом. Мама с удовольствием на них отвечала.

Так, весело общаясь между собой, они постепенно скрылись вдали. В тишине были слышны их приглушённые голоса, но вскоре умолкли и они.

Больше ничто не тревожило вечное бескрайнее поле. Оно оставалось неизменным, таким, каким было создано – находящимся вне времени и пространства. И служило только одной цели – воплощать в себе дорогу к небесным вратам.  

Оставленный детский трёхколёсный велосипед, материализовавшийся здесь только благодаря памяти двух человеческих душ, постепенно растаял в воздухе, перестав быть частью пейзажа.

 

Хочу остаться человеком (к 4 туру 5 Чемпионата по прозе)

Игры двора