Джимилля. Часть 35.

Душа вся посыпана пеплом,
Сердце изодрано в кровь,
Отчаяние диким вепрем
Грозится вырваться вновь,
Но хочется только покоя
И сил уже нет, не на что,
Сдаться, готова без боя,
Потому что уже все равно,
А на улице день чудесный,
А вчера шел красивый снег,
И как говорил Эклессиас:
«все суета сует»,
Люди настроены праздно,
Через несколько дней Новый Год,
А унынье – грешно и заразно,
Отряхнуться бы от невзгод,
Наваляться в лесных сугробах,
И кричать, но чтоб на весь лес,
Побродить по лесным по тропам,
Где не каждый и зверь пролез,
Так напиться природной силы,
До краев, чтоб излишки – потом,
Не дождетесь моей могилы,
Показать по плечо, мол, вот вам,
А на улице снег искрится,
Словно кто-то рассыпал алмазы,
И на сердце покой ложится,
Потерплю, чтоб отрезать все разом.
Я едва дожидалась, когда все уйдут из дома, и просто валилась на колени перед иконами. Я рыдала на взрыт, до боли в горле, орала, как орут на похоронах. Мне так было больно и обидно, что у меня даже нет слов, чтоб выразить свое состояние в полной мере. Чтоб выразить все горе, что съедало меня изнутри. Моя любовь к Артему, я вдруг поняла, что я его любила, и любила всегда, что он нужен мне, и нужен был всегда. Артем приходил и ночью ложился ко мне спиной. Я просила, унижалась.
-Ну, повернись ко мне?
-Я устал.
-Поцелуй меня?
-Неохота мне.

Господи, как хочется любви,
Чтобы с нежностью обняли,
Мужские руки плечи обвили,
Мужские губы в ушко нашептали,
Как в нетерпении, безумии скучал,
Чтоб, словно, пазлы собирал из тела,
Каждый сантиметр целовал,
Чтоб в этой сказке я лишь королева,
И чтоб все время говорил, и говорил,
Что я прекрасна, как лесная фея,
Чтоб крылья ты расправил, распрямил,
И я свои с тобою отогрею,
А ты ложишься вновь ко мне спиной,
И мне так унизительно обидно,
Я говорю «спокойной ночи, дорогой»,
И так ударить хочется, аж стыдно,
И копится внутри обиды ком,
Иль кол осиновый, как будто, в грудь забили,
И корни от него растут кругом,
А слез невыплаканных скоро не осилить.

Я целовала его сама везде, каждый кусочек мужского, любимого, подтянутого тела. Как мне хотелось, хотелось гладить его везде, ласкать, а в ответ – пустота.
-Спи лучше, завтра на работу.
Господи, столько унижения, я не знаю, смогу ли я когда нибудь простить или забыть. Полное равнодушие. Мне не было так больно, даже когда я была избита Артемом в крови и собственной моче. Мне не было так больно, когда Артем пьяный обзывал меня «жирной коровой». Мне не было так больно, когда я только уснувши, получала толчки и пинки, чтоб не храпела. Мне никогда так не было больно. А что делалось со свечами, когда я зажигала их в церкви. По началу они все, всем рядом, что я ставила за каждого члена семьи, просто тухли. Тухли разом, словно, кто-то не видимый стоит рядом, и задувает свечи. А через недельку или две после первого похода к знахарке, свечи перестали тухнуть. Но стали трещать, будто не свечи я зажгла, а взрывпакет или фейерверк. С треском искры разлетались в диаметре метра. Артем не переставал пить. А пьяный страшно заговаривался, порой детей не узнавал или садился на пол у порога, и не знал, куда ему надо идти. Однажды, спустя полгода, Артем напился. Я звоню ему.