Амнезия

     Данила-Мастер, как его звали в профессиональных кругах кто с иронией, кто в шутку, а кто и в серьез, имел по жизни большую одну проблему. Ну, не одну, конечно, но эта достойна того, чтобы здесь о ней помянуть. Дело в том, что был он по творческой натуре своей совой, а по физиологии - ровно жаворонок. Что это значит? А значило это то, что пик интеллектуальной активности его мозга приходился ровно на сон. Сны ему снились всегда. Сны цветистые, странные, футуристические, сюрреалистичные… Если кто придумает когда прибор для записи снов, то тому нужно будет дать Нобелевскую, а пока… Данила снов не запоминал. Кто-то из великих средневековья придумал как-то способ, - что-то у него ронялось на пол, когда он засыпал, и ему нужно было в тот момент пробуждения все и записать, что успел увидеть. Но что успеешь, если только начал. Дали? - так он просто врал, что пишет по увиденному во сне, Гойя? – то и вовсе была метафора. Из тысяч и тысяч снов, что видятся нам, мы запоминаем лишь один-другой-третий, да и то лишь отдельные вспышки, все остальное – достояние Господа (или иного ангела, который падший). Так или иначе, сон есть тайна, другая жизнь, да и жизнь ли?.. Но что делать, если спишь наяву?..

     Данила проснулся. Было очень тепло и уютно, сладко, словно у матери на груди в счастливое его младенчество, но… он боялся почему-то открыть глаза. Теперь его посетило то же самое, давно забытое, тревожное чувство, что он испытывал лет двадцать тому, еще в студентах. Тем давним сентябрьским утром опять-таки было тепло и уютно, правда, тогда не было, совсем не было одеяла. Он по сей день хранил (уж черт его поймет зачем) годами пожелтевшую квитанцию на штраф в двадцать пять рублей за «услуги» медвытрезвителя Ждановского (теперь снова Таганского) района города Москвы. Разница была лишь в том, что он был тогда в трусах. Да, были чистые простыни, но на ногах были еще и носки (побрезговали снимать, что ли?), и железная сетка кровати провисала чуть не до пола. Последнее, что он припоминал тогда, глядя в закрытые, красные свои веки, была драка в пельменной, аккурат со спины театра «На Таганке», под мостом. Из-за чего случилась потасовка, он не помнил и по сей день (ясно, что всякий раз из всякой ерунды, вот нечего и вспоминать). Он вообще не помнил того вечера и все эти россказни, что, мол, память человеческая хранит все, что стоит лишь напрячься… В это он не верил. Был еще один провал, из раннего детства, когда он упал с разлапистого клена во дворе своего дома головой вниз, но там амнезия длилась всего минут пять. Теперь же…, deja vu Таганки… Только вот сейчас был он, мало что без носок, но и трусов тоже на нем не было. Под головой же уютная, словно облако, подушка благоухала даже каким-то изысканным ароматом, а сверху совсем невесомое пуховое одеяло обнимало, ровно та матушка из того детства. Тревога, однако, тревога… Если б это был медвытрезвитель, то полбеды, но это точно не был медвытрезвитель (да есть ли они теперь в принципе-то?). Вообще, пахло домом. Запах дома нам незнаком, ежели не бывал в гостиницах, домах отдыха и проч. Лишь в день возвращения, включая электрический счетчик, поворачивая на подачу кран газа, реанимируя бормотание холодильника и бред телевизора, забирая у соседей почти завядший фикус, мы вновь ощущаем этот родной дух, но после забываем, ровно, как сон. Глупо всякий день радоваться солнцу, если оно всегда и так…

     На кухне что-то стеклянно, знакомо, но и, в то же время, как-то незнакомо звякнуло, и это лишь добавило ему беспокойства, ибо его родная кухня находилась совсем в другой стороне относительно его домашней кровати. Итог?: он в чужом доме, в чужой кровати, гол, аки Адам и…, он ничерта не помнил из вчера. Мало с этого… Если тогда, на Таганке, он хотя бы припоминал, что было до вытрезвителя, то теперь, вообще… Ну да… Он дизайнер интерьеров – этот факт вроде ясен. Был какой-то текущий проект – тоже факт. Была капризная клиентка, у которой мозги набекрень. То ей лиловый унитаз на фоне апельсиновой в перламутр плитки, то викторианский альков с подогревом… «С подогревом? Черт! Мне тепло! – напрягся Данила. – Неужели я оскоромился с этой чокнутой Катей?!» Хуже нет, чем спать с клиентом. Тут дело вовсе не в этике (хоть был Данила и женат аж восемнадцать лет), а в прямой, черт бы все побрал, потере денег. Обыкновенно, Данила брал аванс в половину гонорара, а после осуществлял, так сказать, авторский надзор. Дабы получить от дизайнера сполна, и, при этом, не платить остаток, заказчик вел себя по-разному, но не слишком совсем креативно. Самое простое, – уж когда дело к финишу, вдруг заявить, что, мол, глубоко разочарован, мол, все не так, как виделось на картинке. Таких ровно половина. Другие хоть и платят, но за этот чертов остаток выматывают всю душу, заставляя переделывать, перепроектировать все так, что сам к концу не узнаешь своего проекта, в том смысле, что стыдно сказать кому, что это ты. Самое же паршивое – вступить с клиентом в интимную близость. Тут можешь просто забыть о гонораре, ибо, как рассуждает хозяйка, все уж и выплачено на простынях. Причем, с мужа-то она деньги берет, якобы для передачи архитектору, а сама тратит его на шмотки. Женщины… Всякая считает себя подарком. Такая вот беда. Заказывает, как правило, тот, кто платит, то есть, мужик, но вот общаешься потом, по существу, только с его женой. В процессе обсуждений, так уж выходит, ты слишком сближаешься с той женой, становишься ей гораздо роднее родного мужа потому хотя бы, что ты вьешь ей гнездо. Куда уж сокровеннее и интимнее? Деньги супруга эфемерны, да и воспринимаются, как само собою, а тут… Данила, пару раз напоровшись на подобное, держал теперь дистанцию, но сейчас… Сейчас он боялся открыть глаза. Очень хотелось верить, что это лишь сон, но звяканье с кухни не прекращалось. Хуже… Оно стало приближаться. Дверь не скрипела, но было понятно, - она сейчас растворилась…

- Ваш завтрак, Даниил Андреевич, - совершенно похолодев, услышал он над собой мягкий баритон. 

«Все, что угодно, только не мужчина!», - мысленно вскричал Данила и распахнул глаза. Над ним стоял… именно мужчина. Он был, на вид, лет шестидесяти, бледен и худ, в черном френче, застегнутом под горло, на черных брюках переливались утренним отсветом черного шелка лампасы. Он улыбался. Рядом с ним стояла тележка на колесиках с серебряными спицами, а на ней тонкого фарфора, в алых с золотом павлинах сервиз из кофейника, сахарницы, молочника, вазы с еще дымящимися ароматными тостами и чашки на золоченом блюдце. Не в тон сервизу, был здесь и хрустальный графинчик и, в пару ему стилем резьбы, рюмочка на короткой ножке. Здесь же, в углу столика, серебряная пепельница, серебряная гильотинка, серебряная настольная зажигалка в виде яйца Фаберже с рубиновыми глазками и коробка сигар с клеймом Cuesta Rey и флагом Доминиканской республики. Данила резко сел на кровати, но тут же, смутившись обнажившегося своего тела, плюхнулся обратно на подушку, натянув одеяло по глаза. Мужчина, чуть обнаружив ироничные ямочки на щеках, молча, взял графин, снял с него крышку, в форме хрустальной головы ржущей (показалось, что над ним, Данилой) лошади и налил в рюмку чего-то темного, похожего духом на коньяк.

- Александра Ивановна просила сказать, - невозмутимо произнес черный мужчина, - что ждет вас внизу, в каминном зале. Принять душ можно здесь, комната справа. Халат и тапочки у вас в ногах, на стуле. Приятного аппетита, Даниил Андреевич.

     С такими словами-инструкциями он развернулся и медленно вышел из комнаты. Как только дверь закрылась за сим лампасным привидением, Данила резко сел на кровати и стал испуганно озираться. Дорогущая по всем параметрам комната была… Это явно была не его работа. Во-первых, он никогда не стал бы отделять эркер от пространства драпировками…; во-вторых, не додумался бы стыковать цветом теплый тиковый паркет с бледно-холодной брусникой стен; потом…, о, черт! эта дешевая мазня под поздних голландцев, да еще в версальской раме рококо…, будто, кто где стырил, да и приволок, до кучи. Вполне убедившись, что автор интерьера дилетант, Данила несколько успокоился, опрокинул рюмку, не расслышав качества, снова налил и снова выпил. Коньяк, теплой волною поднявшись от желудка к груди, мягко накатил на голову и… отхлынул, словно нежный морской прибой. «Где я?» Этот вопрос, логичный, казалось бы, в подобной ситуации… Он ведь думал о чем угодно. О том, что, перебравши, переспал с чертовой Катей, лишившись при этом трехсот тысяч остатка, но…, этот чужой интерьер, странный, но явно дворецкий…, какая-то Александра Ивановна в каминном зале… Бред! Данила налил себе еще и раскурил сигару. Кофе навязчиво полыхал чистокровной Арабикой, но его не хотелось. Прежде всего надо вспомнить, что было вчера. А вчера было…

     Напрасно Данила морщил лоб. Как и упоминалось уже выше, пик интеллектуальной активности его мозга опять пришелся на сон… Да вот только не бывает так, что проснешься в том, что привиделось. А здесь и того хуже – ведь ничего и не привиделось – пустота, темная, пугающая своей неизвестностью пустота. Коньяк, однако, таблетка та еще. Данила встал, сунул ноги в тапочки, кинул через плечо халат и прошел в ванную. Горячая вода добавила коньяку куражу и Данила стал даже испытывать, взамен первому испугу своему, даже и некоторое любопытство. «Второй этаж, эркер, спальня с ванной, каминный зал, дворецкий…, - рассуждал он. – Что бы со мной вчера ни произошло, это очень не то же, что на Таганке. Нет, правда, одежды, ну да и квитанций же никто не выписывает…». Синий махровый халат пришелся впору, вот только тапочки были розовыми, и это смущало его, как художника. Дабы подавить остатки страха, Данила махнул еще пару рюмок и вышел за дверь. То, что он увидел, перекрывало все его фантазии и скепсис. Перед ним простирался холл настолько обширный, что посредине его стояли даже две колонны, не облицованные или крашеные, а исполненные из цельного мрамора. Холл был круглым и имел еще три двери, в простенках меж которыми массивно свисали картины в рамах таких, что уже он стал сомневаться, что та, в спальне, была подделкой. Чуть в эксцентриситет к кругу холла, мраморной балюстрадой была опоясана винтовая лестница, ведущая вниз. Это было удивительно, что она была покрыта ковровой дорожкой. Если бы полностью ковром, то полбеды – тогда можно было бы предположить прирезку стыков, но дорожка!.. Это могло означать лишь то, что соткана она была по спецзаказу, по индивидуальному лекалу. Да нет! Это же невозможно! Сама технология ткачества не предполагает подобного! Чудеса! Данила вступил на волшебную дорожку и медленно начал спускаться.

     Каминный зал, как означил его дворецкий, нельзя было назвать просто залом. Это была именно зала. Повсюду снова были картины в золоченых рамах. Это опять были Голландцы, и по яркости, болезненности блика, удара и рефлекса, совершенно походили на Рембрандта. Удивительно, но при площади метров в сто пятьдесят, не было ни одной колонны. Паркет был наборным, а камин… Он и сам был произведением искусства. Два горельефа мраморных львов держали в зубах каминную полку, на той стояли бронзовые каминные часы, изображающие брачную битву двух жеребцов, это, уж точно, не был новодел. В топливнике ярко полыхал огонь, а над камином огонь полыхал еще ярче, ибо там висела картина с изображением адского пламени, пожирающего прекрасную обнаженную девушку в соитии с мужчиной. Она сидела на нем верхом, и пламя исходило прямо из его тела, будто он был облит бензином. Лица его не было видно, но что-то в нем чудилось Даниле знакомое. Знакомое настолько, что у него выступил холодный пот. Перед камином не было кресел, как тому велит логика. Перед ним, на мраморной плите, сидела…, нет, полулежала девушка в совсем прозрачном пеньюаре и…, она улыбалась.

- Ну вот и ты, наконец, Данила-Мастер, - поднялась она с пола и направилась навстречу ему. – Я тут вовсе замерзла без тебя.

- К-кто ты?.., - непроизвольно вырвалось из него, хоть он и дал себе зарок делать вид, что все помнит.

- Кто я, кто ты…, – девушка совсем не удивилась, взяла его за руку и подвела к камину. 

Сели прямо на пол. Было тепло. Но… Вдруг ему показалось, что тепло это исходит не от пламени камина, а… от нее.

- Ты тот, кто подарил мне вчера истинный восторг, - взяла она его руку и поцеловала. – Ты был просто великолепен…, просто огонь из преисподней…

     Данила, тем не менее, был бледен и нем. Она была так красива…, столь красива… Он перевел взгляд с ее лица на картину над камином и… обомлел. Сомнений не могло быть никаких. Это была она… Но более… Там, под ней был он! Он сам!.. Она проследила за его взглядом и весело рассмеялась.

- Ну да. Так оно и было вчера. Умненький ты мой. Ты самый умный, что был у меня. Я люблю умных. Мне нравится питаться их душами. Что возьмешь с глупого? Земные женщины совсем глупы, если и когда ведутся на павианов. Правда, за умными денег нет… Деньги?.. Посмотри на это все, - провела она рукой по кругу. – Это богатство не богатых, но умных. Рембрандт был тоже хорош, но… мрачен, что ли… А ты…

     Данила посерел лицом. Одно дело – сон. Во сне и не такое мнилось… Но здесь… Столь реальных снов не бывает. Случалось, что даже жгли его на костре, но он не чувствовал боли. Только страх… Страх и пробуждение, как спасение от страха… Данила с силой ударил себя по щеке.

- Глупый ты мой умница, - расхохоталась девушка, взяла его руку и положила у себя между ног. – Ну? Как тебе? Может такое быть сном?

Там было влажно, терпко, настоящее… На него вдруг пахнуло свежескошенным клевером, мятой и еще чем-то, что он никак не мог определить. Глаза его стали закатываться.

- Армагеддон! – крикнула вдруг она и отстранила его руку.

В проеме винтовой лестницы появилось бледное лицо дворецкого.

- Армагеддон, принеси нашему гостю коньяку, а то он вот-вот заснет.

- Будет исполнено, Ваше Величество, - отозвался черный призрак и удалился.

- Армагеддон? – удивился Данила. – Не бывает таких имен для людей.

- Все, что произносится человеком вслух, то и бывает, - стала вдруг серьезной девушка. – Меня он зовет Александрой Ивановной, я его Армагеддоном. Это игра. Имя, порой, значит куда как больше, чем суть того, кто под ним. Имена… Они все и есть. Вот, скажем, Альфред Нобель. Он изобрел динамит, парадигму разрушения, а теперь вот его именем называют премию мира… Или, положим, Джозеф Пулитцер… Отец-основатель желтой прессы, подлец и свинья грязного белья, а теперь самая престижная премия всех литераторов мира зовется его именем. Наименование – вот суть бытия. Неважно, что ты есть – важно, как тебя именуют.

Коньяк, тем временем, был уже спущен вниз и Данила пил его, как воду.

- Но…, - здорово уже поплыл Данила, - я слышал, что он зовет тебя Ваше Величество?

- Ну, Арди, - улыбнулась Александра Ивановна, - человек впечатлительный. Видя, как я повелеваю душами, он решил меня возвеличить. Он ошибается. Мне подвластна лишь страсть, но не душа. Впрочем…, для тех, у кого страсть и душа есть одно, - я повелительница. Вот скажи, Мастер, ты хочешь меня?

Тут она отколола брошь на груди, и пеньюар ее скользнул к полу, обнажив совершенное ее тело. Данилу буквально затрясло.

- Ложись! – скомандовала она.

Она села на него и помогла руками… Огонь! Огонь тут же охватил все его тело. Настоящий огонь. Данила горел. Он даже чувствовал отвратительный запах горящей плоти, но…, но боли не было. Был только восторг…

- О, Ваше Величество! – возопил он и… огонь исчез.

- Власть, это бремя, - гладила она его рукою по груди. – Это странно и глупо, что люди так стремятся к власти. Все одно, что вожделеть гильотину. В мире лишь единицы успокоились на престоле, остальные же… Умирание и так-то, само по себе страшно, а если видишь, что теряешь созданное или, что не создал, не успел создать то, что хотел… Это очень больно. Чем меньше за плечами, тем легче умирать…

- Тебя послушать, так ради тихой смерти и вовсе ненужно к чему-либо стремиться, - очнулся Данила. - Скучно как-то. Смерть, какой бы страшной она ни была, лишь мгновенье против длины жизни.

- Ты прав, Данила-Мастер, - поднялась Александра и надела пеньюар. – Но… Мы даже вчерашний день не помним. То есть, чувства, что мы испытали минутой тому, не то же, что сейчас. Прошлое в прошлом, и, момент смерти так же важен, как и секунды божественного соития… Ты же не чувствуешь теперь того же, что пять минут назад?

- Но есть же память, - приподнялся на локтях Данила, ища свой халат. Он, будто волшебством каким, или коньяком Армагеддона, вдруг напрочь позабыл, что находится в какой-то нереальной обстановке.

- Память? – рассмеялась Александра и подала Даниле бокал с коньяком. – Твоя память говорит тебе, что ты ни разу здесь не был, а картина над камином свидетельствует об обратном.  Твоя память не способна вспомнить даже то, что было с тобой третьего сентября тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

- А что тогда было? – насторожился Данила.

- Ничего. Ровным счетом ничего. Но ты не помнишь. Ты припоминаешь даже Таганский вытрезвитель, чувства, что испытал тем утром, но все это в прошлом…, то есть, не было. Ты не можешь привязать событие к точке координат. Лишь квитанция, которую ты зачем-то сохранил, хоть сколько-то ориентирует тебя во времени… Но помнишь ты, на самом деле, лишь эмоции, связанные со временем лишь дурацким «давно», «недавно», «третьего дня»… Смерть же… Смерть есть альфа и омега, точка отсчета вправо и влево. Дату смерти ты не забудешь, ибо нет на земле ничего важнее смерти.

- Ты пугаешь меня, Александра, - правда выглядел напуганным Данила. – Кто ты?

- Кто я? – подошла она к камину и подкинула пару поленьев в огонь. Развернулась… - Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла… Впрочем, Гете устарел, да и был неточен. Хотя бы в определении пола.

- Ты хочешь сказать…

- Я уже сказала, - вернулась она от огня, подняла халат с пола и подала его Даниле. Тот нервно оделся, зачем-то прикрывая свои гениталии.

- Ну…, пусть так… Но я-то тебе на кой черт? – верил и не верил глазам и ушам Данила.

- Грустно мне, милый…, - присела она рядом и погладила его по голове. – Понимаешь… Все с ног на голову у вас там…, тут... Не я совращаю человека, а человек меня. Он навешивает на меня все в мире грязные ярлыки, ипостаси… Все гадости, что творит, он готов списать мне, на меня. Но это же глупость. Мне трудно… Я устала, Мастер. Я так хочу быть просто…, просто женщиной…, любить и быть любимой, как это тысячелетия ни банально звучит. Рембрандт был почти тем, что я хотела, но он… Он был слишком гений. Точнее… Это я водила его рукой, но…, это он вдохновлял меня. Все, что ты видишь здесь по стенам – все подлинники. Но он сделал меня несчастной. Не повтори его ошибки…

- Но ты же… дьявол?..

- О, да, Данила-Мастер. Я дьявол. Несчастный ангел, брошенный на землю, дабы собирать, вбирать в себя все то, что так не удалось этому пижону. Здорово придумал, правда? – глотнула она коньяку прямо из бутылки. - Это ж как удобно: все хорошее – Он, а все другое - от лукавого. Не он ведь виновен в гнусном христианстве, кровожадном мусульманстве, корыстолюбивом иудействе и на все плевать буддизме. Народ режет друг другу глотки во имя Его, но все это я? Так хочется, порой, самой перерезать ему глотку… Но он далеко. Единственный способ добраться до него – людские души, твоя душа. Не поклоняйся мне, но поцелуй меня, как равную себе. Войди в меня теперь, когда ты все уже знаешь… Войди, и останься во мне…

С этими словами она снова села на него верхом и… О…, как это было прекрасно. Огонь, что тут же воспылал вкруг него, их, больше не жег, не пахло горелым мясом… Пустота вдруг сделалась вечностью. «Боже! Как я люблю тебя, Дьявол!», - вскричал Данила и… проснулся.

- Егоров, на выход! – крикнул чей-то явно похмельный гортанный рык.

     Глаза открывать не хотелось. Да и страшно. И… Так было сладко… До смерти… Данила открыл глаза. Он увидел зеленую стену и ползущего по ней таракана. Камина, Ее Величества больше не было. Исчезла навсегда...

     Медвытрезвителей теперь мало. Не потому, что стали пить меньше, а просто алкаши сегодня не объект медового сбора. Дай ментам буллу отстреливать, так и отстреливали бы, как собак, чем возиться с человеческой душою… Да и кому возиться-то?.. Ну…, Данила получил квитанцию на полторы тысячи услуг и вышел, даже не зная, где он, черт возьми. Очень пахло осенью. Тихо. Листья падают совсем неслышно. Небо, хоть и морщится дождем, но еще не плачет пока. Осень. Наша любовь к осени необъяснима, как и любовь к погостам. Весною человек радуется жизни, но несравнимо же, как радуется он завершению… В смерти в сто раз больше привлекательного, чем в рождении. Кабы не страх… Но кто нам расскажет, что, рождаясь, мы не боимся?

     С такими вот мыслями и вышел мой герой из медвытрезвителя №2 Северо-Восточного административного округа. «Как жалко, - думал Данила, глядя на подгоревшую листву кленов, - что я не сгорел. Как грустно понимать, что где-то есть нечто недосягаемое, возможное лишь во сне… Зачем нам жизнь, если сон краше?.. Или жизнь – условие сна?..».

Вдруг… спину его будто ожгло. Данила резко обернулся…