2006 г. И мертвые идут…

2006 г. И мертвые идут…

В соседнем подъезде моего дома жил очень милый, разговорчивый и дружелюбный человек по имени Проценко Юрий Григорьевич. Мы с ним много лет дружили, беседовали, иной раз даже выпивали вместе, несмотря на почти четвертьвековую разницу в возрасте. Дело в том, что Юрий Григорьевич похоронил своего сына и, как часто случается в подобных случаях, очень сильно нуждался в общении с кем-то, кто по возрасту походил на его покойного сына. Поэтому, во мне он нашел некий паллиатив для отцовских чувств. Да и я, будучи безотцовщиной, всегда нуждался в общении с человеком старше себя, который, в какой-то мере, мог заменить мне отца. Поэтому наше дружеское сближение было просто-таки неизбежным.

Сын его, неплохой парень, отслужив «за речкой» два года, вернулся, можно сказать с победой, – без единого ранения, но так и не победив до конца свою маленькую слабость – любовь к спиртному. До армии все пьют незаметно – кто просто помалу, соответственно возрасту, а кто из-за боязни родительского гнева, поскольку допризывники априорно считаются несамостоятельными детьми. Но отслужив, многие начинают увеличивать выпитое, поскольку становятся взрослыми и независимыми, и родители теперь не указ.

В случае с сыном Юрия Григорьевича дело усугубил Афганистан, нет не сам Афган, а факт службы в нем. К возвратившемуся бойцу стали приходить, и близкие, и совсем далекие друзья, поздравить героя, послушать афганские рассказы, ну и, естественно, отметить счастливое возвращение и помянуть погибших боевых друзей выпивкой. И вот, парень, сильный в бою, оказался слабым на гражданке. Может ему льстило повышенное внимание к нему, а может быть просто он имел склонность к алкоголю, как некоторые женщины к сладкому – не оторвешь. Трудно сказать. Он не отказывался.

Ну выпивал и выпивал, мог бы жить и не тужить, выпивая понемногу или даже помногу. Может со временем бы и пришел в разум, как, например мой дед, который гудел до сорока лет, а потом, разом завязал и – навсегда, но вмешалась любящая мать. Она обвинила во всем невестку, которая, по ее словам, не может и, главное, не хочет, заботится о муже, не обращает внимание, на то, что он катится по наклонной, а только пользуется его деньгами и его привилегиями. После нескольких подобных заявлений, они развелись и тогда, уже парень запил по-черному. Его можно понять – по злоумыслию матери, потерять любимую жену и сына – что может быть тяжелее в жизни.

К сожалению, любимые нами люди, не всегда любят друг друга. И многим в жизни приходится делать выбор – с кем из любимых людей прожить всю жизнь, а с кем – расстаться навсегда. Самая распространенная ситуация – «мать-невестка». Ситуация бескомпромиссная. Можно иметь двух жен, трех любовниц, детей от них и все равно – жить всем вместе дружно. Но, если у мужчины жена и мать не ладят, здесь возможно только хирургическое решение – или мать, или жена, третьего не дано. Правильный выбор, по моему мнению, конечно – жена, ребенок, семья, поскольку это твое будущее, твое продолжение. А мать – что? Прошлое!

Но он выбрал мать.

И, как показало будущее, это стоило ему жизни.

Ведь мать решила спасти его от алкоголизма, при помощи самого идиотского и варварского способа – кодирования, которое заключается в переводе алкоголика на героин с последующей ломкой. Принято считать, что если ломка закончится успешно (то есть пациент останется жив) то тяги, ни к героину, ни к алкоголю у него не будет. Все подобные горе-процедуры совершенно не учитывают то, что необходимо лечить причину заболевания, а не его следствие. Пьянство возникает не на пустом месте. И в данном случае уж тем более. Ведь, потеряв по мамкиному совету жену и ребенка, он, афганский герой, снова стал маленьким мальчиком, живущим по материнской указке. Что может быть гаже для взрослого, физически сильного мужчины. Будь он сильнее духом, то смог бы бросить мать и вернуться к своей семье. Но, к сожалению, на это у него не хватало сил. Я понимаю, что душою он разрывался между матерью и женой и никак не мог придумать, как бы накормить волков и сохранить овец. Время шло – жена нашла себе другого, как поется в песне и ситуация стала безвыходной. Он сохранил мать, но потерял сына. И чтобы хоть как-нибудь забыться, как-нибудь скрасить свое безвыходное, подчеркиваю, безвыходное положение, он пил.

Первое кодирование помогло всего на полгода. Второе тоже. Мать потребовала провести третье. Ее предупреждали, что лучше этого не делать, но она была непреклонна – ведь помогли же первые два. Пусть не надолго, но помогли. Третье помогло навсегда, поскольку после третьего кодирования он умер. Его мать потихонечку сходила с ума. А Юрий Григорьевич замкнулся в себе, находя интерес только в работе, а после выхода на пенсию – в собаке и мастерстве. Был у Юрия Григорьевича строительный навык – он клал керамическую плитку. И так классно, что к нему записывались за несколько месяцев.

Жена, погубив сына, принялась, со скуки, губить и мужа, обвиняя его в том, что его «дрянная наследственность» (он и его братья всегда любили выпить) стала причиной смерти сына. Она никак не хотела признаться себе в том, что виновата в смерти сына она сама и никто другой. Поэтому злилась на весь мир в целом, и на мужа, в частности, благо, ставши пенсионером, он чаще бывал дома. От этого ее состояние становилось с каждым годом все хуже и хуже. Нервы – сердце, сердце – нервы очень взаимосвязанные вещи, поэтому ее сердце с каждым годом становилось все хуже и хуже, а потом прибавилась еще и катаракта – она стала хуже видеть. От чего ее невроз только усиливался. Как все больные на голову люди, вместо того, чтобы покорно встречать возрастные невзгоды или как-то поддерживать себя на каком-то «среднем» уровне, она решила вылечиться в свои почти семьдесят лет от всех болезней разом. И поставить «водитель ритма» и заменить хрусталики в глазах.

Он ездила от врача к врачу, мучая мужа никчемной тратой времени, поскольку ни один врач, видя ее душевное состояние не желал «ремонтировать» ее глаза – требовали сначал вылечить сердце. А с установкой водителя ритма также возникли какие-то проблемы, сути которых я уже не помню. Конечно, Юрий Григорьевич, как разумный человек понимал всю бессмысленность ее терзаний, но сделать ничего не мог и ходил вместе с ней по больницам, поскольку она очень боялась куда-либо идти одна.

Мало этого, с некоторых пор она начала боятся оставаться одна и не давала мужу уехать на дачу на несколько дней, заставляя его каждый вечер возвращаться. Раньше он мог дня на три, а то и на четыре получить «отпуск» от семейных проблем, погулять по лесу с собакой, подышать свежим воздухом, помастерить что-нибудь в собственное удовольствие. А теперь дача превратилась в пытку. Все-таки пожилому человеку проехать одним днем туда и обратно сложно. Он предлагал ей быть вместе с ним, но она боялась, что там, в деревенской глуши, если ней станет плохо, то скорая помощь не приедет вовремя. И она умрет. Поэтому, проклиная все на свете он таскался из последних сил, и на дачу, и с дачи, но никак не мог отказать себе в удовольствии побыть на природе.

Как и множество других пенсионеров людей, Юрий Григорьевич, имел собаку, в основном, чтобы был повод лишний раз выйти на улицу. Будучи деятельной натурой, он тяжело переживал вынужденное пенсионное безделье, а собака не давала расслабится. Он гулял с ней по три раза в день в любую погоду, даже тогда, когда ему очень-очень не хотелось выходить из дома. Но и в этой его маленькой слабости озлобившаяся жена нашла проблему. У нее, ни с того, ни с сего, открылась аллергия на собаку. Она ругалась, требовала ее усыпить, но в этом вопросе Юрий Григорьевич остался непреклонен – собаку усыплять не дал. Мыл постоянно пол в квартире, вычищал машину от собачьей шерсти, но со своими псом не расставался.

В таком режиме он прожил несколько лет. Жил – не тужил (особенно), хотя иной раз, когда, видимо, не тужить не получалось, и прикладывался втихаря к заветной бутылочке, которую хранил в гараже (чтобы жена не замечала). Но – время,  беспощадное время делало свое черное дело – он старел и, соответственно, слабел. К тому же усталость, и физическая, и моральная, которая накапливалась из года в год от такой жизни давала себя знать. Рано или поздно это все вместе должно было привести к какой-нибудь трагедии, и, естественно, привело.

Хоть и казалось, что такому крепкому человеку, как он, сноса не будет, достаточно было посмотреть, как он в свои семьдесят лет грузит мешки с цементом, но вечных не бывает и прежнее мастерство, верный глаз и точный расчет стало понемногу утекать из него, как вода из старого ржавого ведра. Два раза, укладывая плитку, он ошибался в расчетах, но в этом проблем не было, поскольку такие погрешности легко можно было исправить так, чтобы этого никто не заметил и он не придал этому значения – не испугался. А стоило! Ведь недаром говорит народ – пришла беда – открывай ворота. Одна ошибка приводит к другой и так, понемногу, пока ты не обращаешь на них внимания, мелкие ошибки складываются в большую беду, а это может стоить жизни.

Так и случилось – пропуская на даче через дисковую пилу старую доску, он заметил торчащий в ней гвоздь, но значения этому не придал, решив, что диск пройдет мимо гвоздя. А повел доску немного левее, как раз на гвоздь – диск развалился и осколки рассекли его лицо, поскольку, как у всех опытных мастеров защитный колпак над диском был снят. Кровотечение было сильное, а страх – еще сильнее! Он в доме один, в поселке – почти никого нет, до больницы далеко… сумятица, паника – пока чем-то перевязал, пока пришла скорая, пока довезли – крови вытекло много и это привело к клинической смерти из которой его вывели дефибриллятором, но…

…после клинической смерти он стал другим человеком. Во-первых, я и не знал, что он в больнице. Он просто пропал. А потом появился, но в черных очках – я увидел его мельком через окно. «Ясно» – подумал я – глаукома, заболели глаза. И меня даже не удивляло то, что на улице я никак его не мог увидеть. Списывал все это на несовпадение во времени, мою и его занятость, до тех пор пока не заметил, как он прячется за угол дома, в тот момент, когда я выходил из подъезда. Я почти бегом добежал до угла – его там не было. И только добежав до следующего угла я увидел, как он быстрым шагом, вместе со собакой, удаляется от меня. Я окликнул его – он не обернулся. Сомнений не было – он удирал от меня. Почему?

Почему? Перебрав в памяти все, что я ему говорил и что при нем делал, я не нашел повода для такой жестокой обиды, а вспомнив о том, что ему уже стукнуло семьдесят лет, успокоил себя мыслью о том, что он сошел с ума.

Так прошло более полугода. И вдруг я буквально столкнулся с ним во дворе – он шел прямо на меня с приветливой улыбкой и я обратил внимание на то, что он был без очков. Мы, как ни в чем не бывало разговорились и он поведал мне свою грустную историю, завершив ее длинной тирадой, что надо все заканчивать, и работу, и дачу, поскольку, как он выразился «у старого дурака ничего не получается». Услышав эту фразу я сразу понял кому она принадлежит. В ней отчетливо слышался голос его супруги.

Когда он мне это рассказывал, то я пропустил фразу «все заканчивать» мимо ушей, сочтя ее пустым повторением слов жены. Но это оказалось не так. Юрий Григорьевич всерьез занялся переводом своего имущества на внука. Его внук это – особая статья. Жена Юрия Григорьевича до безумия любившая своего сына с самого рождения невзлюбила своего внука. Для нее он был продолжением ТОЙ, которая отняла от материнской юбки ее любимое чадо и отняла не в переносном, а в полном смысле этого слова. Ведь выжившая из ума мать вину за пьянство и гибель сына, в первую очередь, валила на его жену. Поэтому, с той минуты, как ей удалось добится того, чтобы жена покинула ее сына, внука она не видела ни разу. И даже вспоминать о нем не хотела.

Но Юрий Григорьевич, тайком от жены, навещал его, дела ему всяческие подарки, которые вначале хранил в гараже, а потом стал просить меня, чтобы они некоторое время, пока он соберется к внуку, полежали у меня. Поэтому дачу, машину, квартиру – все свое он решил переписать на внука. Поступок, конечно, хороший, но мне он не понравился – смертью веяло от него. Не привыкли мы, рожденные в советской нищете, думать о наследстве, о наследниках. Для нас это какая-то особая тема – тема приближающееся кончины, хотя все порядочные люди смолоду думают о том, кто унаследует все, что они имеют.

Около полутора лет он занимался этой бумажной волокитой, поскольку в каких-то документах были ошибки, чуть не полувековой давности, а что-то пришлось искать в архивах, то… да се… И за это время я как-то и забыл о том, какое гнетущее впечатление эти его хлопоты произвели на меня вначале. Он рассказывал мне о ходе дел, о посещении госинстанций, рассказывал с интересом, с каким-то, я бы даже сказал, энтузиазмом. И мне это нравилось – человек нашел смысл своего существования, он понимает, что живет не зря… вот только за повседневными заботами я забыл, что всему на свете положен конец.

Мы столкнулись с ним на стоянке среди дня и он сообщил, что все документы наконец-то полностью готовы. Я поздравил его, сказав: «Отлично», а сам подумал – «А что отлично? Все сделал! Отстрелялся! Можно помирать что ли?» Но он как-то очень вяло воспринял мои поздравления, и в какой-то момент мне показалось даже, что он вообще не замечает моего присутствия, находясь полностью в своих мыслях. Хотя в этом не было ничего необычного – завершить многомесячный труд, выполняемый тайком от жены – можно было и устать.

И тут я снова услышал слово, уже слышанное мною полтора года назад – Юрий Григорьевич, как-то с грустью произнес: «Вот все и закончено». И таким могильным холодом вдруг пахнуло, и от этих слов, и от его тона, да и от всего его вяло-отсутствующего внешнего вида, что меня даже передернуло. Я помолчал немного, а потому попытался как-то согреть его словами: «Ну что ты так грустно! Ведь, типа, все хорошо! Бумаги справил! Можно снова за плитку приняться! Работать пора, сколько можно пороги обивать…» Но мои слова не возымели должного действия. Григорьевич, явно для меня, чтобы я не печалился вместе с ним, попытался сделать веселую мину, но у него этого не получилось. Какое-то подобие улыбки и интереса к происходящему на минуту появилось у него на лице и исчезло, как будто бы из глубины его души выглянул «он, прежний» и снова скрылся… в тот момент я не знал, что уже навсегда…

Прошло буквально два-три дня.

Перед выходом на улицу, я подошел к окну, чтобы посмотреть какая на дворе стоит погода, и заметил, что на стоянке припарковалась машина Юрия Григорьевича, из которой быстрым шагом вышла, можно сказать выскочила, его жена – видимо он ее в очередной раз возил к какому-нибудь врачу. Я еще поразился, как она, считающая себя страдающей тяжелой аритмией сердца, быстро носится. А Григорьевич явно не спешил выходить вслед за ней. «Наверное поругались» – решил я, не находя в этом ничего удивительного и предосудительного, поскольку сам с трудом понимал, как у него хватает терпения выдерживать капризы своей жены.

«Ладно, сейчас выйду, узнаю, что у них там…» – сказал себе я и стал обуваться.

Открыв уличную дверь, я увидел, как Юрий Григорьевич среди машин уже приближается к своему подъезду. Я прибавил шагу и почти что догнал его, но он, как танк, даже не повернув головы, прошел наперерез, показав мне бритый затылок,.

Я смотрел ему вслед и удивлялся. Меня охватило ощущение, что мимо меня сейчас прошел совсем другой человек. Совсем не тот, которого я столько лет знаю. Странное ощущение… Как говориться – и похож, и не похож. Как будто бы я увидел привидение. Все было не то – и поведение, и внешность, и походка.

Пройти буквально в пяти сантиметрах передо мной и не повернуть головы, не почувствовать моего присутствия, не услышать шагов, не расслышать моего натужного сопения от быстрой ходьбы, Юрий Григорьевич никогда бы не смог. Странно… очень странно…

«Если только… если только…» – завертелось у меня в голове – ведь мне хотелось объяснить себе его необычное (скажем так) поведение. Если только он не был сильно расстроен… очень сильно расстроен. Глянув еще раз ему вслед, я обратил внимание на то, что он идет, вроде бы уверенно, твердо, но при этом всем своим видом напоминает тающее мороженое. Казалось, что он оплывает книзу. Ноги, четко печатающие шаги, неестественно выгнуты наружу, как будто бы он шел вприсядку. При этом голова, как деревянная не колыхалась в движении. Странно… совсем странно…

Решив, что жена его вконец доконала, я не окликнул его. Решив не донимать его разговорами. Пусть отдохнет, очухается – тогда можно будет и поболтать…

Через час с лишним, возвращаясь обратно я обратил внимание на милицейскую машину у первого подъезда и сгрудившийся народ у дверей. А подойдя ближе, разглядел Юрия Григорьевича, сидящего на земле с головой склоненной на грудь. Мне трудно было сохранять самообладание и я ушел, несмотря на настойчивые просьбы участкового подписать какие-то протоколы.

Прошло несколько дней, прежде чем я узнал, что, подойдя к двери подъезда и достав ключ, Юрий Григорьевич стал клонится к земле и сел, прислонившись спиной к двери. Когда к нему подошли, он был уже мертв.

Тогда я осознал, что был свидетелем его последних шагов.

Стало ясно, и отчего он не обернулся, и почему так странно шел. Он был уже мертв! Мозг его отключился, но тело продолжало двигаться по намеченной траектории. Это действительно был он и – не он. Потому что двигалось бездушное тело. Видимо, перед смертью он подумал – надо идти домой – и дошел, пусть неживой, но дошел, достигнув последней в своей жизни цели.

Но душа его была рядом и, я уверен, что именно она, вытолкнула меня прочь со двора не дав мне лицезреть как умирает мой приятель, освободив мое сердце от лишних переживаний.