Последние 17 лет своей трудовой деятельности моя мать провела в институте «Гипросвязь», воспоминания о котором сведены мною в «Семейные предания», раздел «Гипробайки». Она трудилась на этаже повышенной секретности где, при входе, требовалось предъявить спецпропуск. С одной вахтершей, проверяющей пропуска, мать сдружилась, хотя та была лет на восемь ее.
Не знаю, что их объединяло, ведь моя мать очень трудно сходилась с людьми, но их дружба была настолько тесной, что мать неоднократно бывала у своей подруги в гостях. И в одну из встреч (я в то время как раз начал учиться в институте), она подарила для меня несколько шинелей своего мужа, сославшись на то, что он редко их одевает, а ему, по званию, все выдают и выдают новые и шинелей этих, как говорится, девать некуда.
Таким образом, я стал обладателем двух отличных военно-морских шинелей и хотя зимняя с прекрасным каракулевым воротником мне не очень шла, поскольку по фасону и покрою была рассчитана на зрелого мужчину, а не молодого человека, то демисезонной я много лет пользовался и заносил ее лет за десять, то, что называется, до дыр. Хорошо выделанное сукно, конечно, не порвалось, а шелковая подкладка – превратилась в сущую труху.
Кому принадлежали эти шинели так и осталось неизвестным, поскольку мать или сама толком не знала, а может и не хотела рассказывать. На все мои расспросы, она отвечала кратко, что он – капитан корабля. Когда я стал уточнять, ссылаясь на то, что просто так капитанов не бывает, а какой он капитан – Первого ранга, а может быть контр-Адмирал (уж слишком хорошее сукно было на тех шинелях) она ответила, что он капитан очень большого корабля – больше я ничего из нее вытянуть не смог.
Я ходил в этих шинелях, и осенью, и зимой, и весной, настолько сроднившись с ними, что начисто забыл, что это – не пальто, а воинская форма.
Но пришло время и мне об этом напомнили…
По-моему я уже говорил, что когда я поступал в МАДИ, то сорок третий троллейбус ходил от моего дома прямо до дверей института, что, в конечном итоге, и повлияло на выбор учебного заведения. Но, взаправду говорят, что «бедному жениться – и ночь коротка». Стоило мне только поступить в институт, как троллейбус стал на площади Марины Расковой сворачивать в сторону Войковской, минуя МАДИ из-за того, что разворот напротив метро «Аэропорт» закрыли в связи с возросшим потоком транспорта.
Поэтому после 7 ноября (а этот варварский, с моей точки зрения, акт, как было принято в те годы, приурочили к очередному Красному Празднику – 60-летию Великого Октября) у меня было два варианта – доехав до Марины Расковой на сорок третьем, пересесть на двенадцатый троллейбус, чтобы проехать одну остановку или пройти эту остановку пешком. Я старался по-возможности ходить пешком, хотя часто желания идти не было совсем и я дожидался троллейбуса, идущего по Ленинградскому шоссе в центр.
В тот день идти пешком мне было явно лень – я не выспался. Не помню почему – наверное опять где-нибудь прошлялся до полуночи. В общем, еще в сорок третьем, на мягком сидении (народа было совсем мало) я попытался заснуть, но его резкие рывки при разгоне-торможении не давали этого сделать. Поэтому на Марине Расковой я вылез в абсолютно разбитом состоянии и думал только о том, как бы побыстрее добраться до теплой институтской аудитории – разложить тетрадки – и – уснуть под мерное бормотание какого-нибудь лектора. Учебный сон – что может быть слаще для студента!
Зайдя за угол дома я увидел, что на остановке стоят всего три человека – две неопределенного возраста женщины и одни невысокий плотненький пожилой мужчина. То были златые времена моей молодости, когда я еще мог разглядеть лицо человека на таком расстоянии. И чем ближе я подходил, тем, как мне показалось, более внимательно присматривался ко мне этот старый коротышка.
Сначала я как-то сквозь пальцы обратил внимание на его внимание (каламбур!), но, спустя некоторое время, я заметил, что он как-то тихо, впотая, обходит вокруг меня с явной целью – заглянуть мне в лицо. Не дожидаясь, когда он завершит задуманное, я повернулся и нагло, не мигая, уставился на него. Он будто бы стушевался, застеснялся, повернулся вполоборота и дал задний ход, но… скоро я понял, что он теперь обходит меня слева. Пидар… подумал я, пидар – любитель молоденьких…
Но поскольку он не предпринимал никаких явных попыток к сближению, то я успокоился и перестал замечать его выкрутасы, тем более, что скоро подошел троллейбус.
Я запрыгнул на заднюю площадку, схватился за вертикальный поручень и, чтоб стряхнуть нахлынувшую от долгого стояния на себя дрему, лихо-молодецки сделал оборот вокруг него, поскольку на следующей остановке мне надо было сходить. И в этот момент я увидел старикана, который, как я понял, специально сел на заднее сиденье, лицом против хода троллейбуса, чтобы увидеть меня.
Наши взгляды встретились…
Выражение моего лица, видимо, было настолько откровенно, что он ухмыльнулся, покрутил головой, провел большим пальцем правой руки по лбу и громко, требовательно произнес:
– Молодой человек! На вас маршальская парадная форма! Кто вы? Эти люди наперечет! Я знаю их всех! И всех их родных! А вот вас – не знаю! Кто вы? И почему эта форма на вас?
Вот так поворот!
Многие, сидящие спереди, обернулись…
Я почувствовал себя не в своей тарелке. Я не принадлежал к родственникам тем, кто носит маршальскую форму. Я понимал, что права ее носить не имею, но… другой одежды у меня не было…
И я ответил: «Ее отдали для меня моей матери…»
– Ах вот как – благодушно проговорил старичок – а я испугался, что, вдруг, вы, такой симпатичный и, явно, подающий надежды, юноша ее украли. Знаете как – проживши жизнь ничему не удивляешься. Слава богу, что все так хорошо закончилось!
И вправду – в этот момент открылись двери и я, сказав «до свидания» опрометью вылетел из троллейбуса. Лицо мое горело…
Ох – не в свои сани не садись, в чужую рясу не рядись!
Уважаемый Владимир! Спасибо за рассказ. Жизненно, но такое было время, что ничего не выбрасывали, а дохаживали, донашивали, а потом еще клали в сарай для детей и внуков.
Помочь сайту
Поздравления
