Горе

                                Это сочинение можно послушать внизу текста.


      Зазвучала музыка. Музыка была грустная. Музыка оплакивала чью-то трагическую кончину. И довольно-таки громко оплакивала – на всю округу. Звуки раздавались сверху. Откуда они исходили видно не было. Это были неземные звуки. Звуки были космические. Они напоминали какие-то необычные флейты, какие-то странные трубы, какие-то гигантские и крошечные барабаны. Но звуки были необыкновенно мелодичны. Музыка раздавалась на фоне многочисленных перкуссионных инструментов. 

      В нижнем, басовом регистре ударных, ритмично звучали там-тамами африканских аборигенов невидимые огромные барабаны. Их было три. Они казались необыкновенно большими, так как их звуки были очень низкими. Второй там-там был чуть пониже по тону звучания, чем первый. Первый там-там бередил чувства, волновал. Второй тамтам звучал более мягко, он успокаивал. Третий там-там хоть и был очень низким по тону, но он был самым высоким из всех там-тамов. Третий звучал не часто, но он очень сильно ранил. Он звучал в наиболее драматических местах. Он обходил уши, он проникал в сам мозг, он бередил и рвал на части саму душу. 

      В среднем звуковом регистре было много небольших барабанчиков, которые звучали отрывисто, не ритмично, повторяясь через небольшой отрезок времени. Они внушали непоколебимую убеждённость того, что ничего изменить нельзя. Надо принимать всё так, как оно есть. Они учили смирению, ибо только в смирении есть душевный покой. Они как бы оправдывались при этом, объясняя, что были просто свидетелями, и ко всему этому непричастны. Только и всего. 

      В верхнем регистре постоянно волновали какие-то позвякивающие тарелочки. Их было несколько. Некоторые тихо звучали тоненькими голосами, как валдайские колокольчики, и они, похоже, говорили о том, что не всё так безнадёжно. Не надо падать духом, всё ещё в будущем поправится. Обязательно поправится. Надо только не отчаиваться и потерпеть. Они звучали не навязчиво, но с непоколебимой убеждённостью того, о чём говорили. 

      Другие тарелочки им вроде бы вторили, но этак несколько неуверенно. Они сами не верили тому, о чём думали, когда это всё преподносили. 

      Третьи тарелочки постоянно возмущались. Они были не согласны со вторыми тарелочками. Они как бы не хотели вмешиваться в разговор своих собратьев, но вытерпеть не могли, и постоянно нервно перебивали их, хотя и немного стеснялись своей несдержанности. 

      Четвёртые тарелочки были погромче. Их звук был более уверенным. Они, не стесняясь, перебивали своих собратьев, говоря, что не надо надеяться на лучшее. События вспять не повернуть! Надо смириться. Надеяться не на что. Они резко звучали, перекрывая своим громким голосом своих более умеренных коллег по перкуссии. Но они это делали не всегда, а только в тех случаях, когда уже терпеть более не могли.

      В противовес всему этому, тихо, но достаточно, чтобы его все слышали, ядовито шипел, как змея, ещё один из представителей ударных инструментов. Он запугивал всех, шипя им, что не то ещё будет: дальше будет ещё хуже. Дальше будет такое, что хочешь стой, а хочешь падай, всё равно лучше не выйдет. Будет совсем плохо. И от этого его шипения было немного жутковато, хотя все окружающие понимали, что это всё запугивания, что хуже быть уже некуда. 

      По музыке чувствовалось, что это только ещё вступление, так сказать интродукция. Пока ещё ничего особенного не происходило. Шла только подготовка к главной теме «Горя». Музыка вступления была скорбно-умиротворяющей, неторопливой, спокойной. Никуда торопиться было не нужно. Что должно было случиться, то уже случилось. Надо принять свершившееся, как оно есть. Тут уж ничего не поделаешь. Тема вступления только констатировала ситуацию и не более. Она не возмущалась, и сначала даже не плакала. Она только немного скорбела. В мелодии первой флейты, во вступлении, была пока ещё только лёгкая скорбь. Первая флейта спокойно, размеренно, повествовала о случившемся. 

      Но вторая флейта была с самого начала взволнованна до крайности. В её возгласах, которые не перебивали первую флейту, а только комментировали, были отчаянные слёзы. Эти слёзы второй флейты подействовали на уравновешенную первую флейту, и, последняя, не выдержав, тоже начала плакать. Вот уже сёстры-близняшки флейты вдвоём разревелись, как две маленькие девочки у которых отняли пирожные.

      Но хорошо, что вступление быстро подошло к концу. Близняшки-флейты со своими слезами наконец-то успокоились. Главное повествование на себя взяла третья, старшая из сестёр флейт. Она размеренно, неторопливо, начала рассказывать о случившемся. Её рассказ был трогателен, и не скрывал, что и она крайне удручена случившимся. Но чувствовалось, что третья флейта была более рассудительной. Третья флейта с глубоким чувством скорби от утраты повествовала как это случилось. Она ничего не утаивала. Она, сдерживая слёзы, находила в себе мужество не плакать, а доносила до слушателей всю суть трагичности происшедшего. 

      Но матушка-флейта всех сестёр флейт, которая, конечно же, была в трудную минуту вместе со своими дочерьми, прожила трудную и долгую жизнь. Матушка-флейта много на своём веку видела горя и несчастий. Матушка-флейта была просто убита горем. Её нервная система была сильно расшатана жизненными невзгодами. Она, не стесняясь, человеческим голосом, навзрыд, плакала горючими слезами. Матушку-флейту, как могли, успокаивали внучата-свирели. Они говорили обычные успокоительные слова, которые говорят в таких случаях, но их бабушка почему-то не слышала и продолжала голосить. 

      С самого начала, глава всего музыкального сообщества, то есть старый дед-орган, принимал участие в обсуждении всего случившегося. Он по-деловому, по-мужски, без лишних слов успокаивал, как мог, всех присутствующих. Он басил своим хриплым, прокуренным голосом о том, что всё в нашем мире преходяще: «На всё, воля божья. Бог дал и Бог взял». – Надо, мол, принимать всё, как есть, и что надо иметь мужество, которого у самого-то деда-органа было не очень-то много. Временами он сам не выдерживал и басил плачем, весь в слезах погромче, чем все остальные вместе взятые, но быстро брал себя в руки и продолжал свою линию, временами переходя на недовольное ворчание и мелкую брюзгу.

      Старшая из дочерей флейт вдруг припомнила что-то весёлое из своей жизни. Она перестала плакать, утёрла свои слёзы, и рассказала об этом всему семейству. Это немного отвлекло присутствующих от несчастья, но ненадолго. Снова началось причитанье, плачь и скорбные возгласы с новой силой, и даже с более трагичной окраской. 

      В самый разгар горя появилась, припозднившись, старая тётушка-валторна. Как опытная плакальщица, она сразу вступила в оплакивание с такой силой эмоций, что это придало всему происходящему совсем уже крайнюю форму трагедии. Казалось, что ничего более трагичного никогда ни с кем в жизни ранее и не происходило. 

      Масло в огонь добавили перкуссионные. Они навалились всем гуртом с такой отчаянной трагической миной, что казалось, будто всё случившееся их тронуло больше всех, и они вот-вот действительно взорвутся, как настоящие мины. И когда все уже отплакались и отрыдались, ударные инструменты долго ещё не могли успокоиться. Они всё звучали и звучали, наводя ужас и трагизм на всех окружающих.

      Несколько поправили дело малые барабаны. Они понемногу всех успокоили своим негромким, но умиротворяющим звуком. Немного пошипел змеёй в конце всё тот же шипящий представитель семейства перкуссионных, но его голос почти никто не услышал, и он успокоился. 

      Завершили всё это самые маленькие тарелочки. Они прозвучали лёгкими, звонкими, всё теми же валдайскими колокольчиками очень тихо и деликатно. Они сказали, и это услышали все, что в будущем всё будет хорошо. И в это собравшимся очень захотелось верить… 

      Музыка «Горя» закончилась. Она произвела на меня сильнейшее впечатление не только своей необычной формой, где присутствовала старинная классика и необычная современная перкуссия, но и глубиной передаваемых чувств. Все прозвучавшие музыкальные инструменты казались живыми. Они отчётливо представляли всю нашу земную жизнь со всеми своими горестями и кратковременными радостями. Каждый инструмент имел свою партию; он плакал, увещевал, или улыбался сквозь слёзы своим голосом. Ни один из инструментов не повторялся. Каждый был индивидуален и имел свой характер...