О талантливых людях чего только не
понаписано их современниками. Что, конечно, неизбежно: свидетельствуя свою,
хотя бы и малую, причастность к значительной личности, многие испытывают возвышающие
их эйфорические чувства. Не станем этот момент осуждать. Ужасно бывает иное –
стремление возвыситься за счёт унижения великого. Подобные подлые мемуары в
наше разнузданное и беспринципное время плодятся со страшной скоростью. Тем
большее благодарное удивление вызвала у меня книга Николая Вильмонта «О Борисе
Пастернаке. Воспоминания и мысли».
Особенно ценной считаю её ещё и потому,
что она не зацикливает читателя на бытовых и сугубо личных деталях жизни
знаменитого поэта. Главный акцент сделан именно на поэтической составляющей. В
самом деле, зачем нам знать, как и что творец ест, на каких простынях и с кем
засыпает, какие материи для своих одежд предпочитает? Все что-то едят, с кем-то
спят и что-то надевают. Но не все ведь способны придать слову звучание на века…
В книге Вильмонта много самой поэзии: он
охотно цитирует и Пастернака, и Гёте, и других стихотворцев; делает критические
разборы тех или иных строф. В авторе поэтому угадывается не просто литератор-писатель,
а литератор-чувствователь «чужого» текста. Качество, я бы сказала, редчайшее. При
всём при том читателю вовсе не скучно и не трудно следить за мыслью Вильмонта.
Становится понятным название книги: оно не ограничено словом «воспоминания» – «мысли»
его дополняют вполне объективно.
«Пока гений живёт среди нас, трудно
верить в его гениальность, если только – и притом вне зависимости от чисто
артистического обаяния – жизнь художника не успела перерасти в легенду до того,
как он нас покинул», – оговаривается автор вначале. Он не совсем прав: сам его
текст даёт знать, что понимание гениальности старшего друга присутствовало уже
тогда, в 1920-е. Понимание это доказывается вниманием к тем деталям в общении,
тем фразам, которые сочетают внешнюю простоту проявления и глубинный смысл.
«Книга есть кубический кусок горящей,
дымящейся совести – и больше ничего… Неумение найти и сказать правду – недостаток,
которого никаким умением говорить неправду не покрыть»; «Белок – это, конечно,
поэзия – белая магия! А желток – проза. Там без желчи нельзя»; «Я ещё не
написал той книги, которая касалась бы всех», – вот лишь некоторые из высказываний
Пастернака, «подобранные» Вильмонтом. Человеческая память выбрасывает мелкое,
суетное, но обязательно стоит на страже всего значительного.
«Реализм – это не направление, – так
продолжал он (Пастернак), – а сама природа искусства, сторожевой пёс, который
не даёт уклониться от следа, проложенного Ариадниной нитью. Вот только найти
такой клубок! И если мы, пишущие, всё больше отмалчиваемся, не говорим о том,
что у нас творится под носом, так это от робости, глубоко нехудожественной, от
того, что мы всё ещё в обалдении от новизны происшедшего, а может, и с
голодухи». По-моему, актуальнейшая мысль. Изъять реализм из искусства нельзя –
можно только творить новые формы, успешно или нет (что, к сожалению, чаще
случается), однако содержание держится на реальных чувствах человека. Они
соединяют писателя и читателя. Они дают старт и размышлениям читателя, и даже стимулируют
к своему творчеству в любой из сфер жизни.
Книга полна мыслями не одного
Пастернака, но, разумеется, и Вильмонта. Интересны и опять же своевременны для
нас, например, его рассуждения о соотношении национального и мирового человека
в творце и в народе: «…Всё разрозненно национальное – только яркие ипостаси
общечеловека и «лишь всё человечество в своей совокупности, – по выражению Гёте,
– представляет истинного человека». В любовании замкнуто-национальным, как мне
кажется, заключена толика добродушной иронии над людской детскостью, как
ребяческой попыткой: самобытно, на свой аршин и лад, жить и быть человеком».
Довольно большое место занимают
воспоминания о символистах, футуристах, акмеистах. А как без этого: русская
поэзия в 1920-е бурлила, кипела, одна за другой провозглашались новые школы!
Теперь уже не очень важно, к каким из них примкнули Маяковский, Белый,
Ахматова. Все, кто родились поэтами, так или иначе поддержали небосвод словесности
атлантовыми и кариатидовыми усилиями. «Истинные поэты говорят на многоязычном
общем наречии. Это как «перекличка парохода с пароходом вдалеке» или в открытом
море. Общность же больших поэтов зиждется на том, что первоосновой их
творчества им всегда служит действительность, жизнь сердец и разума всего
людского племени и волшебства природы», – считает автор книги, и я не могу с
ним не согласиться.
Необычайно приятными мне были страницы,
посвящённые дружбе Пастернака с Генрихом Нейгаузом и Валентином Асмусом. Можно
сказать, что эти двое олицетворяли присутствие в жизни Бориса Леонидовича
музыки и философии. Браво судьбе, которая так точно их свела! И тот факт, что
Зинаиде Нейгауз пришлось оставить великого пианиста, встретив любовь Пастернака,
нисколько не отменяет высокого полёта человеческих и творческих отношений. Кстати,
о любви. «Большая любовь – всегда переворот, ломка всего, беспощадное
обновление души и жизни. Её поистине пробивная сила в том и заключается, что с
её приходом внезапно исчезает деление на «моё» и «твоё» при полном удержания
меня и тебя – вещь немыслимая, творимая только любовью (коль скоро, конечно,
это большая любовь). Никакие решения разума и нравственной воли, обращённые
против неё, не имеют силы: они отменяются уже в самый момент их принятия под
натиском возмущённого чувства, не поддающегося никакому насилию. Но в то же
время – уж такова диалектика большой любви – она не соглашается ставить себя
вне нравственного закона: из уважения к своей чистоте», – мудро замечает
Вильмонт.
Вся книга мудрая. Трогательная, чистая,
одухотворённая. Людям, которые ищут себя в поэзии, будет особенно полезна.
Помочь сайту
Поздравления
