Туда и обратно. Глава 1

[Скрыть] Регистрационный номер 0506486 выдан для произведения:          
        Знакомое каждому состояние… Пробудишься утром, – грядущий день сулит течение ровное и известное. Все так размеренно и привычно, и в этой обыденности нет ни малейшей оскомины, нет ни малейшего повода сетовать не скуку и однообразие. Наоборот, покойное довольство наполняет вас, избыток душевной теплоты изливается в лирический мотивчик, мурлыча который, вы радуетесь и пришедшему дню и отдохнувшей плоти, и даже обязанности чистить зубы. А ступив за порог, сожалеющая грустинка не коснется вашего сердца. Все отменно по жизни…
        И вдруг, благостная стезя нового дня внезапно прервется удручающим известием и напрочь сломается жизнерадостный настрой, тягостным ожиданием навязанных обременительных дел…
        Вы собрались прожить день тихо и мирно, уповая и впредь на подобный уклад. Конечно, дураку известно, что тишь и гладь, да божья благодать – не вечны, но когда там еще вас потревожат?.. А тем временем, исподволь, готовилось посягательство на ваш сибаритский уют.
        Вы знаете – ключ от невзгод в вас самих. Окажись на вашем месте некто другой, наверняка, он воспринял бы случившееся иначе, ему и в голову не пришло бы подводить философскую базу под обманувший надежды день.
        Если не совсем так, то похоже, рассуждал среднего роста, худощавый парень лет двадцати семи, с лицом еще юным, но с потугой на солидность.  С минуту назад его прямой начальник Коротков Павел Петрович, еще более поджарый, рано поседевший от передряг и головомоек, доверительно шепнул Валентину…
         Прошу меня извинить, представлю нашего героя – Валентин Спицын: инженер-конструктор, холост, образование незаконченное высшее.  Впрочем, не каждый инженер имеет диплом в кармане и от того, хуже лишь только ему: утыкает кто ни попадя, оттого на душе гарь неполноценности, и как не ухищряешься, не загасить этот саднящий уголек.
        Итак, Коротков, между прочим, и как бы сожалея (ну, чисто по-приятельски) сообщил Спицыну, мол, готовься паря сегодня же в командировку. Тугой на подъем Валентин был напрочь шокирован, стоило узнать, в какую даль его угоняют. Вот сроду бы не ухитрился сыскать такую глушь: город Рославль Смоленской области, прямо у черта на куличках…  На душу навалилась гнетущая тоска. Подступили уже знакомые нам мысли…
        Но, как у любого зависимого от воли начальства человека, в голове парня уже зародился компромисс: «Что с того, несахарный – не растаешь, люди едут и вовсе, куда Макар телят не гонял. А ты, ишь какая цаца! Поезжай-ка брат, не сетуй попусту на жизнь, уж не такая она безотрадная, а то привык жить как у Христа за пазухой.
        Следом явились побуждения иного толка – взять, да и увильнуть от нежеланной командировки, отыскать скользкую лазейку, некую уважительного причину – и овцы целы, и волки сыты. А что – нельзя?..
        Совесть осуждающе саднила – нехорошо, нехорошо, перекладывать на других, а самому трусливо остаться в сторонке...
        Инфантильная гордыня подпевала – ну, что ты за мужик, негоже за мамкину юбку цепляться, испугался недельной командировки.
        Гражданский (или еще, какой там) долг, еще мизерный эмбрион спрятался, закопался за  вспухшую  кучу, каких-то выскребаных по сусекам к случаю обид.
        И в диссонанс, тянущему душу дискомфорту, вдруг интригующе проснулась романтическая жилка. А что – поездка предстоит дальняя, чуть ли не через пол-России, очень даже и увлекательно, прокатиться по матушке Руси, этаким кондовым способом. Представились неоглядные равнинные, изредка перемежаемые лесополосой, просторы, вольный ветер сушит глаза, а в дневном солнечном мареве проплывают силуэты приземистых городков и сел. А еще попутчики, приблудные автостопом, не скрывающие заветных мыслей, да и зачем таиться, авось разминемся вовек…  У иных, устоявшееся нытье на негожую житуху, у других случаются потрясающие откровениями, вплоть клади на бумагу. Так, почему бы не поехать? Просто расточительно упустить такую прекрасную возможность – уйти от повседневной скуки, отведать нови за казенный счет.
        Но мерзкие путы обломовщины «тянули к лежанке» – ну и что там: новые горизонты, степной ветер…  А мелочная суета просителя, подумай, сколько предстоит хлопот и обиваний негостеприимных порогов…  Какая бестолковая тягомотина ждет тебя, надоела покойная жизнь, ну так полакай мурцовки.
        Полный раздрай возник в мыслях Валентина, клубок противоречивых искушений и преткновений сводился к известной фразе – хочется, да кусается…
        С удручающим чувством неопределенности, он вошел в помещение своего отдела, и что-то обломилось в нем. Глядя на заспанные физиономии сослуживцев, остающихся на месте, необязанных складывать сегодня вещички, ропщущих лишь тем, что по окончанию трудового дня придется пиликать восвояси в битком набитом автобусе и подогревать загодя сваренный супец. Валентин возненавидел их обывательские рожи. Он отдувайся за всех, майся сутками, гадай, где приложить на ночь головушку, отданный на растерзание бюрократическим стихиям, – а они спокойно станут теми же ночами пускать пузыри во сне… Хороша же справедливость?..
        Но ничего не поделать, пришлось рассказать коллегам о предстоящей поездке. Конечно, они сочувственно улыбнулись, но тут же рассудили, что не он первый, не он последний. Валентину пришлось проглотить,  по сути, их справедливое суждение.
        – Да, так уж и быть. Он едет…
        Парню лишь осталось  стряхнуть с себя хмарь нерадения. Теперь хандру по боку, за тебя любимого  вертеться никто не станет, выйдет самому дороже. Он справился о водителе, как назло, тот куда-то уехал. Толком транспортники не объяснили, вообще-то они мастаки наводить тень на плетень, но мы-то знаем, что тот не шофер, кто не калымит...
        Вдруг, Валентина кольнула каверзная догадка – ехать-то придется за силовым кабелем, а его деревянный барабан одиннадцатого габарита (больше двух метров в диаметре) – уляжется ли он на скромный заводской «газончик». В голове опять проявилась настырная слабина: если груз выходит за габарит, то возможна отсрочка поездки. Пока сыщут «большегрузку», – можно и заболеть на худой случай…
        Валентин опять заметался. Однако на заводе найти палочку-выручалочку не удалось, увы, никто не петрил в размерах кабельных барабанов. Даже «шеф» Сергей Петрович поначалу отмахнулся от валентиновой нужды, но парень был настойчив. Коротков призадумался и... и посоветовал созвониться с городскими электросетями.
        Компетентность энергетиков обманула затаенную надежду молодого хитреца. Главный инженер горсетей довольно оптимистично заверил его, что «газон» сдюжит,  мол,  им самим доводилось возить на нем одиннадцатый номер и ничего.  Уповая совершенно на противное, парень даже не придал значения вскользь высказанному профессионалом опасению: «поосторожней, потихонечку с габаритными флажками, как-нибудь доедите…». Валентин поплелся к Короткову и нерадостно передал ему суть услышанного – ехать можно.
        Объявился водитель газика. Им оказался небольшого росточка, крепко сбитенький мужичок, с маленьким вздернутым носиком, сморщенным лобиком, в «куфаечке « и растоптанных сапогах. Он вошел в отдел подобострастно, будто на аудиенцию к начальнику автоинспекции.  Валентин, предпочитал первенствовать, поэтому с удовлетворением отметил «побитость»  шофера, и сразу же нацепил нимб благодетеля:  радушно пригласил малого к столу, усадил в продавленное кресло… Санька, как тот представился, заведомо не мог ударить в грязь лицом– всем своим видом пыжился показать, якобы в своем деле, он весьма тертый калач. И даже, когда Валентин пояснил, что груз уж слишком громоздкий, водила, без опаски и всякого сомнения заверил, что его «газон» гору свезет: «Будьте спокойны, не сомневайтесь, довезем в лучшем виде!»
        Валентин малость приободрился. Человек, с которым придется делить и стол и кров, показался ему вполне надежным и даже симпатичным. Нужда искать причину отказа от поездки окончательно отпала.
        Валентин поинтересовался – знает ли Санька  короткий маршрут до Рославля, ну, хотя бы есть ли у того дорожный атлас. Мужичок и тут не сплошал, хотя и нет у него атласа, дорогу он («будь спокоен») – узнает у ребят, дело-то обыкновенное… Они  уже на ходу оговорили формальные детали поездки и отправились  к главному – оформлять командировку.
        Получив суточные, как и заведено буквально всеми  в данном случае, Валентин чертыхнулся на бухгалтерскую скаредность, но уж тут ничего не попишешь…
        Но вот, кажется, и всё. Спицын вышел за проходную уже совершенно частным лицом,– птицей свободной для полета, точнее и не скажешь.
        Дома его сообщение о поездке, как обычно, вызвало уничижительные пересуды и самой его профессии, и места работа, да и всей его– пока что непутевой и несостоятельной жизни. Все ни как у людей, вечно какие-то командировки, вечно ночные и праздничные дежурства, вечные хлопоты– неужели он не может постоять за себя?! (Впрочем, это отдельная тема для другого разговора). Итак позудели, погудели, но делать нечего – смирились и дома…
        Часа в четыре пополудни чистенький, сытенький Валентин прилег на тахту в надежде чуток вздремнуть, но сон не шел, на душе заныла давешняя известная болячка,– ох, как ему не в жилу предстоящая поездка. Парень ворочался с боку на бок, перебирая в недрах памяти всяческую чушь, лишь бы отогнать невеселые мысли, но те, растравляя  душу, упорствовали. Но вот, наконец, липкая палена дремы окутала его.
        Есть забытье сладкое, располагающее к неге, доставляющее умиление, чуть ли не довольство самим собой. Но не таким было состояние Валентина, хотя он и расслабился, хотя было приятно ощущать телом мягкое, удобное ложе, но какая-то отягченная обреченностью безнадежность удручала его. Да уж, какая тут покой,  он не смог заставить  мозг переключиться хоть на время, под ложечкой так и осталась щемящая боль.
        Пролежав «зажатой» колодой часа полтора, Спицын встал. Привычные занятия побоку. Разумно ли –  накануне отъезда читать увлекательную книгу, с азартным интересом смотреть телепередачу, прослушивать любимые мелодии?  Голова забита совершенно другим… Валентин отыскал синий томик географического атласа, на одном из пестрых разворотов европейской части России нашел заведомый Рославль, прикинул расстояние до родного города. Мысленно проследовал по очевидно предстоящему маршруту поездки, даже отложил в памяти попутные города и пересекаемые реки, так он «потренировался» несколько минут. Все валилось из рук, полная апатия. Кое-как скоротав вечер, он опять брякнулся в постель. Да уж, какой тут полно или полуценный сон,  если в два ночи затрезвонит будильник?  Тоска, одним словом. Усилием воли он заставляет себя уснуть, но ясно – сон не идет, то жарко, то холодно, то руку отлежишь, то под ребрами заломит, то еще что другое…
        Чуть слышно, потусторонне жужжит будильник, хочется, будь бы это греза, но явь отодвигает ленивый соблазн. И предстает «во всей красе» деловитая реальность, неприглядная до слез, постылая до зубной боли, нежеланная как понос.
        Валентин как солдату приказывает себе трезво взглянуть на свет божий – пришел  миг, когда предстоящее стало настоящим. Он берет себя в руки, с напускной бодростью командует: «Рота подъем!»– и соскакивает с постели.  Рано, ох как еще рано, во рту горечь, пересохло как с похмелья, так и тянет безвольно шмыгнуть обратно в кровать.
        Однако шутки в сторону! Надо торопиться! Кусок не лезет в горло, горячий чай сжигает небо…, но вот, кажется, собрался. Присел на дорожку… Мать по старой доброй традиции перекрестила его, поцеловала, по-бабьи обороняя от лиха.  Ну и пошел...
        Входная дверь за спиной. Обступает сочная августовская тьма, свежий ветерок щиплет щеки. Постепенно ночная хладь заползает за шиворот, кожа на груди покрывается явственно ощутимыми пупырышками. Охватывает легкий озноб, окончательно изгоняя остатки сна и былой всполошенности о нежданно-негаданной поездке.
        Будь, что будет – пожалуй, настал тот подходящий момент, когда любой, пусть даже подсознательно, говорит себе эти отрезвляющие сердце слова – будь, что будет!
               
        Валентин быстро дошел до перекрестка– места условленной встречи. Разгоняя судорожную дрожь, он взялся торопливо расхаживать по асфальту, нетерпеливо всматриваясь в сторону подъезда машины. Но желтых всполохов фар отчего-то не было видно. Тогда он решил пойти навстречу, торчать на одном месте как пугало было глупо, разминуться они никак не могли. Спицын знал, как обычно делается у них на заводе… Санька-шофер с вечера пригнал грузовик домой, что бы не терять времени даром на ходьбу в гараж и препирательство с заводским  вахтером, которого еще навряд добудишься. А так, встал, завел и на ходу! Пройдя метров триста, парень, наконец, различил впереди искрящуюся желтою кромку, потом послышалось отдаленное урчание автомобиля. Опасаясь, как бы Санька сдуру не проскочил мимо, Валентин вышел на середину дороги и стал сигналить рукой с поднятым портфелем. У машины включился ближний свет, водитель стал притормаживать и остановил её практически рядом. Парень дотронулся до излучавшего даже носом ощутимое металлическое тепло  капота автомобиля, похлопал, как бы приветствуя запоздавший «газон».
        Радушно распахнулась дверка кабины, просунув портфель впереди себя, Валентин залез внутрь. Пожав руку шофера, он все же не преминул упрекнуть того в опоздании. Правда, сделал это в шутливой форме: «…начал было терять надежду, что ты вообще приедешь?» Водитель сослался на обычные в подобных делах технические обстоятельства, якобы заливал тормозную жидкость, то да сё… вот чуток и провозился, но теперь всё в полном порядке.
       – Ну, тогда отчалили! – Валентин захлопнул дверцу, уселся поудобнее, «газик» не «Волга» или «Камаз», но и в нем можно премило расположиться, правда, портфель немножко мешает, но ничего страшного… Проехав до ближнего переулка, шофер молодцевато развернул свое авто, Валентин оценил его осмотрительность – молодец, не стал выруливать на месте встречи, мог бы ненароком угодить в кювет. Но видно похвала водителю была преждевременной. Мотор чихнул и заглох.
       – Вот черт! – ругнулся шофер. С минуту он пытался завести двигатель из кабины, потом вылез наружу и остервенело принялся крутить рукояткой, мотор вздрагивал, но схватываться никак не желал.
        Валентина кольнула неприятная, но в тоже время каверзная мысль из вчерашнего репертуара: «Машина явно неисправна, можно сыграть на том и никуда не ездить...» Но он немедля изгнал предательскую мыслишку. Тут, как раз, подтверждая абсурдность людской  душевной слабости, мотор заурчал. Санька влез в кабину, естественно стал оправдываться, перемежая свою речь матюками в адрес автомобиля. Но Спицын уже не внимал его доводам, досадливо отмахнулся, – ехать, скорее ехать. Он знал, что скорость окончательно уничтожит в нем всяческое внутренне сопротивление поездке, потому парень желал одного – движения. Они шустро тронулись. Дав «газону» разогнаться, Валентин спросил у водителя, узнал ли тот кратчайший путь до Рославля. Санька принялся словоохотливо распинаться  о предстоящем маршруте, оказалось путь, увы не тот, который Валентин вчера выискал в географическом атласе. Ну да Бог с ним, доедем…
        Мелькали знакомые с детства улочки пригорода, здесь парень прожил всю  свою жизнь. Вот старый, заброшенный парк. Стоит увидеть его днем… Огромные в два охвата тополя, переплетясь обширными кронами, образовали у своих подножий сырой, прелый сумрак. Там и в тридцатиградусную жару запросто можно окоченеть. Ночью в парке и  подавно выколешь глаза, самое что ни на есть «разбойничье» место. Валентин улыбнулся своим мыслям, парк остался в стороне. Поравнялись с кварталом еще довоенной застройки, его и сейчас величают итээровским (до войны расселяли инженеров и прочих спецов), теперь тут в основном проживают пенсионеры и местная шпана. Двухэтажные, вычурные строения с эркерами и лоджиями, сегодня предстают виду облупленными стенами, огрызками рушащихся печных труб, обитыми вагонной шалевкой балконами, дворики застроены уродливыми сараюшками. Короче, сама неказистость, а ведь было времечко!..
        Дорога влилась в липовую аллею, пучки света, выпущенные фарами, выхватывали лишь серебристые проплешины асфальта, да клочковатую поросль чертополоха по обочине. Парень стал ощущать неотвратимые в темном однообразии ночи позывы ко сну, но уснуть, едва отъехав от дома – настоящее жлобство. Валентин гнал дрему прочь...
        Вдруг «газик» весь затрясся, удушливо закашлял и встал как вкопанный. Любой дурак призадумается: уж, коль не заладилось с самого начала – то-то будет впереди! Попытки шофера оживить автомобиль остались тщетны, как говорится, – приехали…  Пришлось вылазить из кабины. Ночную свежесть сменил предрассветный колотун, леденели руки и стыла непокрытая голова. Коротышка-шофер пытался завести с рукоятки – ничего не выходило. Валентин было собрался подсобить, но крутанув рукоять два раза, оставил свою затею, – провернуть недра мотора было каторжным занятием. Осталось лишь удивиться, как это Санек справляется, ведь так и недолго сорвать живот? Ответ один – верно привычный… А Санька, тем временем, открыл капот и остервенело чиркал спичками, серьезно собираясь в такой мгле чинить зажигание или то, что там ещё не срабатывало. Валентин взялся зажигать спички, воспроизводство огня оказалось бестолковым делом, Санька ничего не выискал. Водила опять схватился за рукоятку, упирался что было сил, при этом кляня весь свет. Но видимо, мужик, что-то там наковырял в моторе, на десятом прокруте раздался бензиновый чих, второй, третий, – движок задергался, урчащее задребезжали поршни – слава те Господи!
        Водитель взялся прогревать мотор, усиливая его обороты, кажется, удалось… Они поехали: тронулись еле-еле, постепенно набирая скорость, свернули на довольно гладкое шоссе, где дорожные выщерблины были заплатаны черным асфальтом. Грузовик, почуяв простор, полетел стрелой, спать вовсе расхотелось. Правда, стоит назвать еще одну причину – нещадный холодина, принудил сжаться в тугой комок, прижать локти к бокам, втянуть шею в плечи.
        Валентин как бы невзначай, стал присматриваться к своему водителю. Тот толи делал вид, толи действительно был простаком. Он, в отличие от уважающих себя водил, как-то совсем не степенно крутил баранку – в этом было что-то не от киношкой лихости, когда в старых фильмах рубаха-шофер увертывается от сыплющихся на его полуторку бомб, крутит рулем, словно ручкой мясорубки. Чем-то Санькина манера вождения походила на малышовую игру в «би-би», какая-то непосредственность была в его жестах и повадках. Водитель казался совсем несерьезным человеком, к тому же неполадки с мотором, он определенно знал «сей грех», а ведь не устранил перед дальней дорогой, халатно надеясь на авось. И вот по его милости потеряли уже часа полтора. А этот вздернутый, птичий носик, он также указывает па легкомыслие, нечто, вроде как – держи нос по ветру. Да и лицо его, по-детски беззаботное, скрывает печать возраста. Нельзя с определенностью сказать, сколько мужику лет: сорок не сорок, но и не тридцать – пойди, разберись? «Однако, видать, хлебну я с таким обалдуем горюшка?..»– мысль о ненадежной шофере занозой вонзилась в мозг Валентина. И уже готовая перерасти в откровенную досаду, отошла, когда вдруг водитель, словно почуяв недоверие к себе овладевшее парнем, кашлянув, принялся переубеждать Валентина в его догадках:
       – Ты не думай, что мой «газон» рухлядь, это так, зажигание чуток засалилось, нам только до главной трассы. Так раскочегарим, сам увидишь – зверь машинка! Это он с  утра подмерз, а как приработается… – и Санька присвистнул, не находя больше слов, изъявлявших одобрение своей технике. Мужик, верно, был убежден, что и у автомобиля есть душа, ну, по крайней мере, свой норов, как у лошадей или прочей домашней скотины. – Он у меня год как с капиталки, я на нем пол-России проехал… Это он, брат, сразу чих-пыхает, потом потопит, только давай!
        Усыпленный бравадой водителя, почти поверив в привередливый нрав «газика», Валентин вздохнул свободней: « Как говорится, хозяин-барин, ему видней, да и не дурак же он в самом-то деле, коли собрался ехать, значит, уверен, что доедет. Да не первый раз он на дальняк ходит, если так убежден…»
        Заалела полоска зари, веером разбежались с востока фиолетовые руки-облака. Насыщаясь малиновым цветом снизу у горизонта, прежде темно-синее небо в своей вышине стало обретать пронзительно лазурную окраску.
       – Видать денек-то будет хорош?! Вишь как облачность очищается, а зорька-то, какая ясная! А вон и солнышко показалось,  вот и день наступил, – напевно выговорил Санька, улыбнулся, кротко взглянув на Валентина, мол, не дуй губу, и не робей за машину, все будет в порядке.
        Спицыным также овладело лирическое настроение. Он подумал, что давно, вот так – напрямую с природой не встречал восход солнца, что давно не овладевала им щемящая душу причастность к родной земле,  искренняя упоенность неподвластной человеку её красотой.
        Скорее всего, тот восход был рядовым, да и местность вокруг была уныло скучной.  Невдалеке чадила свалка, по  бокам рыжие, совсем неживописные овраги, кое-где поросшие чахлыми деревцами – одним словом, городские задворки. Но Валентин искренне восхитился окружающей панорамой, облитой утренней свежестью, наполненной токами пробудившейся жизни.
        Впереди показалась железнодорожная насыпь, шоссейка круто изогнулось и уперлось в опущенный шлагбаум, на котором попеременно загорались два красных фонаря и зуммерил прерывистый звонок.
        Далеко на севере показалась гусеница ползущего состава, донесся тщедушный  локомотивный гудок, переездный же звонок задребезжал еще настойчивей. Парень не отрываясь, смотрел на приближающийся грузовой поезд. В утреннем, чистейшем воздухе, резонируя, гуд тепловозных дизелей вынудил завибрировать все близлежащее к путям  пространство. Стремясь еще больше утвердиться, тепловоз мощно засигналил, иерихонская труба его тифона резала уши. И вот лязгающее металлом, пышущее теплом двучленистое тело локомотива стремглав вылетело на переезд. Валентин прочел в застекленной табличке под окном машиниста: «2ТЭ-116» – «Фантомас» так тепловоз прозывали железнодорожники.
        Тяжело прогромыхав по прогибающимся рельсам, зеленый монстр потащил в след себе  кавалькаду разнокалиберных вагонов и цистерн. Их колеса весело крутясь, постукивая на стыках рельса, силились спеться в единый металлический хор, но разноголосица была очевидной далеко не музыканту. Совершенно разные вокальные данные: шестьдесят тонн нейти подзавяз и коробка автобуса с выбитыми стеклами на платформе. Там ух-ух-ух, а тут – тк-тк-тк…
        Нарастающим ревом сирены всполошил пулей летящий пассажирский экспресс.  Его мчал ярко бордовый тепловоз, но тоже с грязным законченным верхом. Колеса пассажирского поезда в одной тональности пропели свое тук-тук, зеленый вихрь промелькнул и наступала оглушающая тишина. Лишь ухваченные искусственным смерчем разномастные бумажные клочки долго болтыхались в воздухе, то плавно спускаясь, то передумав, вновь устрашались вверх.
        И вдруг тишина взорвалась ревом заводившихся машин. Спицын оглянулся. За ними выстроился длинный хвост гудящих и надрывно бибикающих авто. Санькин же «газон» зловредно помалкивал. Водители из объезжающих машин, открыв дверца, раздраженно матерились и крутили пальцем у виска.
       – Вот падла! – Санька вылез из кабины, стал примащиваться со своей голенастой рукояткой. – Я тебя сейчас доконаю сволочуга…– он разъяренно вертел заводиловку, но вскоре выдохся, в припадке ярости бросил рукоятку оземь. Силы покинули его, шатаясь, Санька подошел к подножке и уселся, поникнув головой.
        Валентин окончательно уверился – так ехать нельзя, это не поездка, а одна морока. Он решил – по приезду в город вернуться на завод, на такой рухляди он никуда не поедет.
        Несчастный шофер стал голосовать проходившим машинам. Наконец случайный тракторист сжалился, «газик» прицепили тросом к унавоженной телеге и раскоряченный «Беларусь» потянул этакого «Тянитолкая». Санька рулил и то и дело втыкал зажигание.  Так на тракторной тяге протащились метров двести и все же «Газон» засовестился, то есть зафыркал.  Санек отрегулировал газ, пошли своим ходом, благо под колесами уже замаслился городской асфальт.
        Валентин заявил: «Надо ехать на завод, хватит валять дурака!» Но повеселевший водитель стал божиться, что разогревшись на городских улицах, грузовик пойдет сам по себе, поэтому не стоит позря терять время – «газончик» будет работать как часы. Словно сговорясь  с хозяином, автомобиль стал безотказно заводиться, Санька нарочно притормаживал, причем не только у светофоров, демонстрируя работоспособность мотора. Выходит – поумнел чертяка! Ну, что поделать, пришлось поверить Саньке в очередной раз. Мужичок глядел соколом: «Знай наших, не подведем!»
        Миновав пустынные улицы еще спавшего городка, выехали на автотрассу, как по линейке прочертившую свежескошенное пригородное поле.
        «Газик», обретя крылья, птицею вспарил над белесой бетонкой.  Валентин хорошо знал здешние края: кругом поля, сплошные поля, сейчас они уставлены рядами свеженьких стожков, выброшенных прямо из чрева комбайна. Сотни, тысячи желто-золотистых копен усеяли всю окрестную панораму, от горизонта до горизонта. Порой попадались обгорелые проплешины, особенно заметные на фоне еще не успевшей увянуть стерни. Какая-то сволочь, балуясь или намеренно зловредничая, поджигала стожки – посажать бы тех подлецов, но теперь ищи ветра в поле. В Спицыне проснулась негодование к тем поджигателям, да и вообще к шпане, мешающей людям мирно жить. Сам он не имел по жизни урона от уголовной шушеры, уж так сложилось: его не били в подворотнях, тем паче не подставляли финарез к горлу. Не обкрадывали – пока обошлось, а обойдется ли впредь, вот в чем вопрос?.. Злоба, вскипевшая в нем, выветрилось не сразу, но, как известно дорога быстро лечит всякое дурное настроение.
               
        Начались незнакомые места. Они проехали вытянутым вдоль дороги зажиточным селом. Там уже вовсю кипела деловая жизнь. В  палисадниках и на огородах копошились труженицы-бабы. Ребятишки с удочками веселыми группками поспешали на речку. По проселкам, тарахтя на всю ивановскую, сновали юркие колесные тракторы с прицепами и без оснастки. На автобусной остановке сбилась разношерстная толпа мешочников, должно собравшихся торговать овощами на городском рынке. Затем они проехали мимо небольшой деревянной церковки, выкрашенной в ядовито зеленый цвет, только маковка, да согнувшийся крест на ней были лимонно желты. У провисшей церковной калитки стояла жиденькая стайка старушек, закутанных в шерстяные платки, и два ветхих старичка, оба в сапожках в осенних пальто, верно староста и регент хора. «Хотя Бог их знает?» – мелькнуло в мыслях Валентина. Миновали сельское кладбище, заросшее, сочными, похожими на тропические растения, кустами, скрывавшими вросшие в землю кресты с двухскатными кровельками.
        Потом начался  необъятный, давно неухоженный сад. Виднелись широко разросшиеся яблони с заморенными плодами, там же топорщились поросли кленов и тополей. Конечно, садовые ряды не проряжались и не пропахивались, они по пояс заросли осокой, пыреем и мясистой сурепкой. Нет-нет, да и мелькнет сквозь зелень светло-шоколадный бок теленка на поводке из размочаленной веревки. Один бычок вышел почти на обочину, стоит и натужно мычит, задрав корноухую головенку – может, хочет пить, может пчелка укусила или еще кто напугал.
        За брошенным садом потянулись уж совсем неказистые кустарниковые заросли. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки они преобразились в дубовую рощу. Кряжистые дубки-погодки раздольно разметались по пологим склонам прибрежных холмов речушки. Их плотная листва сохранила густой летний окрас – дуб долго будет стоять зеленым. Как здорово, будучи на дружеской вылазке-пикнике, расположиться на полянке, утаенной вот такими справными дубками, вдыхать их могутный дух, зная, что эти бравые ребята встретят (коли людям не станут мешать им) двадцать пятый век, а иной, – Бог даст и четвертое тысячелетие. Только подумать, а!..
        Дубрава, подступая к дороге, стала редеть, сквозь мускулистые стволы засинела гладь воды, тихая заводь-пруд, прибрежная куга даже не вздрогнет во сне. На песочке прикорнули рыбаки. Какая благодать-то – запахнувшись в походный плащ, покуривая одну сигаретку за другой, наблюдать за поплавком, чуть колеблемым легкой волной. И мигом  среагировать на малейшее его подергивание, если разом уйдет в воду – наверняка прищепился карась в ладошку. Воистину – тихая страсть заключена в рыбной ловле. А как здорово возвращаться домой с бидончиком, наполненным зеленоватой водицей и снующими там упругими рыбьими тельцами. Как славно открыть крышку и вдохнуть запах пруда и рыбы. А когда выльешь содержимое в тазик, рыбки бешено забьются, разбрызгивая кругом воду с частичками планктона, выцеженного из рыбьих жабр, за время их томления в тесной посудине. А если имеется кошка, еще забавнее котенок – они осторожно лапкой пробуют воду, кружат вокруг тазика, норовя без особого труда завладеть рыбкой. Ан нет, та так просто в коготки не дается. Но вот котик осмелел, уже не пугаясь вымокнуть, выхватывает рыбку и удирает с ней куда подальше, в опаске, что станут отымать его добычу.
        Пруд и теплые воспоминания о рыбной ловле остались позади. Опять потянулись поля, вдоль дороги зашелестели молоденькие березки из полос снегозадержания. Их много таких посадок, прочертивших колхозные угодья, иные уже превратились в высоченную зеленую стену. Шквальный ветер, с разгона ударившись об нее, быстренько теряет свой гонор, становится паинькой.
        На горизонте засинела разрастающаяся полоса лесного массива. Валентин знал – этот лес является отрогом когда-то непроходимых, сказочных муромских дебрей. А еще раньше, во времена самого Ильи, те образовывали единое целое со знаменитыми брянскими чащобами. Несомненно, их путь проляжет и через те места. Вот и «связующая нить» – Валентин улыбнулся про себя. «Газик» въехал в сосновый подлесок, высаженный по струнке. Однако, нарушая строгие колонны сосенок, в междурядьях притулились начавшие желтеть осинки и березки. Эти гостьи в чужом бору так осмелели, что позабыв скромность, стали обгонять в росте своих окультуренных хозяев. Должно быть, сейчас в еще тонкой хвойной подстилке вывелись гладенькие грибы-свинушки – срежешь плотненькую ножку, срез тотчас начнет темнеть-темнеть и станет дегтярно-коричневым, запах же – мягкой лесной прели. А потом, засыпая после удачной «грибной охоты» в глазах долго-долго будут мельтешить  маслянистые, тугие шляпки россыпи грибов – грибная феерия.
        Тем временем подлесок сменился настоящим темным бором. Березкам и осинкам отводилось место уже во втором эшелоне, в тени местами пожухлого зеленого шатра, под кронами сосен, вымахших в поднебесье. У большинства стройные стволы усеяны комлями когда-то обломанных сучьев, на некоторых из них (Валентин представил себе) видны стреловидные надрезы для сбора сосновой смолы – живицы. Янтарная душистая патока вспенившимися ручейками стекает в железные, ржавые конусообразные кулечки, приколоченные понизу надрезов. Встречаются уже переполненные воронки, живица, оплывая их края, как воск свечи чашу подсвечника, крутым сгустком шмякается оземь, в прелую хвою. Местами спрессованный игольчатый слой сменяется вьющимся ковром кустиков черники и брусники, с синенькими или красненькими бусинками ягод. А кое-где поглядывает фикусно-сочными листочками целебная трава со смешным названьем «медвежье ушко» (толокнянка).  Валентин ощутил, будто в яви, как благостно погрузить руки в живую мягкую поросль, срывая одну ягодку за другой, отведать кисловато-терпкую сласть, стискивая зубами упругие бисеринки их семян. Здорово, устав от блужданий по лесу, развалиться на пружинящем стебельками «матрасе», упоенно вдыхая окрестный  хвойный аромат. А еще любил он, смотреть на верхушки лесных исполинов, жмуря веки от снопов солнечных лучей, рассекающих кроны. А уж вообще за счастье… – услышав отрешенную от мира дробь дятла, отыскать саму птичку в красной шапочке.
        Неожиданно лес раздался в обе стороны, в возникшем прогале холодно засеребрилась речушка, по берегу заросшая густым камышом. Его шершаво-коричневые чижики, походили на детского плюшевого медвежонка (был у Вальки такой).  И опять ему представилось, что у заболоченного затона криво извивается ствол исковерканной ненастьем ольхи. Коряга распростерла свои обглоданные ветрами щупальца, оглашая вокруг: «Путник не ходи сюда – здесь погибель твоя!» Действительно, заметив такую кикимору на своем пути, суеверно обойдешь то место, хотя и не веришь сказкам о нечисти, обитающей в трясинах и омутах. Узенькое русло речушки на одном из её изгибов перекрыла нерукотворная запруда из упавших стволов и сучковатых пней, вода переливалась каскадами, шумно бурлила, делая преграду еще прочней, а свой поток еще стремительней. Однажды весной смоет плотинку, и летом подернется народившаяся лагуна ряской, и зацветут кувшинки, образовав стойбище лягушек, извещающих странника дружным кваканьем. Проехали и лесную речушку. Опять бетонку обступили стройные ряды сосен, порой прерываемые просекой с колеями песчаных проездов. Редкая машина сворачивает в лесное чрево, а как замечательно было бы, взять, да и завернуть, испытывая судьбу… И остаться вовек в сосновом царстве…
        Вкатили на виадук, тяжело повисший над «железкой», Валентин скользнул взором вдоль блестящих рельс, сужающихся к горизонту. Там, на востоке родной дом. Внутри что-то екнуло, и даже возникла зависть к машинисту, ведущему поезд к узловой станции. Час-полтора спустя, покинув депо, он окажется дома.
        Лес закончился, опять расстилались выкошенные поля, прорезаемые посадками дл         Знакомое каждому состояние… Пробудишься утром, – грядущий день сулит течение ровное и известное. Все так размеренно и привычно, и в этой обыденности нет ни малейшей оскомины, нет ни малейшего повода сетовать не скуку и однообразие. Наоборот, покойное довольство наполняет вас, избыток душевной теплоты изливается в лирический мотивчик, мурлыча который, вы радуетесь и пришедшему дню и отдохнувшей плоти, и даже обязанности чистить зубы. А ступив за порог, сожалеющая грустинка не коснется вашего сердца. Все отменно по жизни…
        И вдруг, благостная стезя нового дня внезапно прервется удручающим известием и напрочь сломается жизнерадостный настрой, тягостным ожиданием навязанных обременительных дел…
        Вы собрались прожить день тихо и мирно, уповая и впредь на подобный уклад. Конечно, дураку известно, что тишь и гладь, да божья благодать – не вечны, но когда там еще вас потревожат?.. А тем временем, исподволь, готовилось посягательство на ваш сибаритский уют.
        Вы знаете – ключ от невзгод в вас самих. Окажись на вашем месте некто другой, наверняка, он воспринял бы случившееся иначе, ему и в голову не пришло бы подводить философскую базу под обманувший надежды день.
        Если не совсем так, то похоже, рассуждал среднего роста, худощавый парень лет двадцати семи, с лицом еще юным, но с потугой на солидность.  С минуту назад его прямой начальник Коротков Павел Петрович, еще более поджарый, рано поседевший от передряг и головомоек, доверительно шепнул Валентину…
         Прошу меня извинить, представлю нашего героя – Валентин Спицын: инженер-конструктор, холост, образование незаконченное высшее.  Впрочем, не каждый инженер имеет диплом в кармане и от того, хуже лишь только ему: утыкает кто ни попадя, оттого на душе гарь неполноценности, и как не ухищряешься, не загасить этот саднящий уголек.
        Итак, Коротков, между прочим, и как бы сожалея (ну, чисто по-приятельски) сообщил Спицыну, мол, готовься паря сегодня же в командировку. Тугой на подъем Валентин был напрочь шокирован, стоило узнать, в какую даль его угоняют. Вот сроду бы не ухитрился сыскать такую глушь: город Рославль Смоленской области, прямо у черта на куличках…  На душу навалилась гнетущая тоска. Подступили уже знакомые нам мысли…
        Но, как у любого зависимого от воли начальства человека, в голове парня уже зародился компромисс: «Что с того, несахарный – не растаешь, люди едут и вовсе, куда Макар телят не гонял. А ты, ишь какая цаца! Поезжай-ка брат, не сетуй попусту на жизнь, уж не такая она безотрадная, а то привык жить как у Христа за пазухой.
        Следом явились побуждения иного толка – взять, да и увильнуть от нежеланной командировки, отыскать скользкую лазейку, некую уважительного причину – и овцы целы, и волки сыты. А что – нельзя?..
        Совесть осуждающе саднила – нехорошо, нехорошо, перекладывать на других, а самому трусливо остаться в сторонке...
        Инфантильная гордыня подпевала – ну, что ты за мужик, негоже за мамкину юбку цепляться, испугался недельной командировки.
        Гражданский (или еще, какой там) долг, еще мизерный эмбрион спрятался, закопался за  вспухшую  кучу, каких-то выскребаных по сусекам к случаю обид.
        И в диссонанс, тянущему душу дискомфорту, вдруг интригующе проснулась романтическая жилка. А что – поездка предстоит дальняя, чуть ли не через пол-России, очень даже и увлекательно, прокатиться по матушке Руси, этаким кондовым способом. Представились неоглядные равнинные, изредка перемежаемые лесополосой, просторы, вольный ветер сушит глаза, а в дневном солнечном мареве проплывают силуэты приземистых городков и сел. А еще попутчики, приблудные автостопом, не скрывающие заветных мыслей, да и зачем таиться, авось разминемся вовек…  У иных, устоявшееся нытье на негожую житуху, у других случаются потрясающие откровениями, вплоть клади на бумагу. Так, почему бы не поехать? Просто расточительно упустить такую прекрасную возможность – уйти от повседневной скуки, отведать нови за казенный счет.
        Но мерзкие путы обломовщины «тянули к лежанке» – ну и что там: новые горизонты, степной ветер…  А мелочная суета просителя, подумай, сколько предстоит хлопот и обиваний негостеприимных порогов…  Какая бестолковая тягомотина ждет тебя, надоела покойная жизнь, ну так полакай мурцовки.
        Полный раздрай возник в мыслях Валентина, клубок противоречивых искушений и преткновений сводился к известной фразе – хочется, да кусается…
        С удручающим чувством неопределенности, он вошел в помещение своего отдела, и что-то обломилось в нем. Глядя на заспанные физиономии сослуживцев, остающихся на месте, необязанных складывать сегодня вещички, ропщущих лишь тем, что по окончанию трудового дня придется пиликать восвояси в битком набитом автобусе и подогревать загодя сваренный супец. Валентин возненавидел их обывательские рожи. Он отдувайся за всех, майся сутками, гадай, где приложить на ночь головушку, отданный на растерзание бюрократическим стихиям, – а они спокойно станут теми же ночами пускать пузыри во сне… Хороша же справедливость?..
        Но ничего не поделать, пришлось рассказать коллегам о предстоящей поездке. Конечно, они сочувственно улыбнулись, но тут же рассудили, что не он первый, не он последний. Валентину пришлось проглотить,  по сути, их справедливое суждение.
        – Да, так уж и быть. Он едет…
        Парню лишь осталось  стряхнуть с себя хмарь нерадения. Теперь хандру по боку, за тебя любимого  вертеться никто не станет, выйдет самому дороже. Он справился о водителе, как назло, тот куда-то уехал. Толком транспортники не объяснили, вообще-то они мастаки наводить тень на плетень, но мы-то знаем, что тот не шофер, кто не калымит...
        Вдруг, Валентина кольнула каверзная догадка – ехать-то придется за силовым кабелем, а его деревянный барабан одиннадцатого габарита (больше двух метров в диаметре) – уляжется ли он на скромный заводской «газончик». В голове опять проявилась настырная слабина: если груз выходит за габарит, то возможна отсрочка поездки. Пока сыщут «большегрузку», – можно и заболеть на худой случай…
        Валентин опять заметался. Однако на заводе найти палочку-выручалочку не удалось, увы, никто не петрил в размерах кабельных барабанов. Даже «шеф» Сергей Петрович поначалу отмахнулся от валентиновой нужды, но парень был настойчив. Коротков призадумался и... и посоветовал созвониться с городскими электросетями.
        Компетентность энергетиков обманула затаенную надежду молодого хитреца. Главный инженер горсетей довольно оптимистично заверил его, что «газон» сдюжит,  мол,  им самим доводилось возить на нем одиннадцатый номер и ничего.  Уповая совершенно на противное, парень даже не придал значения вскользь высказанному профессионалом опасению: «поосторожней, потихонечку с габаритными флажками, как-нибудь доедите…». Валентин поплелся к Короткову и нерадостно передал ему суть услышанного – ехать можно.
        Объявился водитель газика. Им оказался небольшого росточка, крепко сбитенький мужичок, с маленьким вздернутым носиком, сморщенным лобиком, в «куфаечке « и растоптанных сапогах. Он вошел в отдел подобострастно, будто на аудиенцию к начальнику автоинспекции.  Валентин, предпочитал первенствовать, поэтому с удовлетворением отметил «побитость»  шофера, и сразу же нацепил нимб благодетеля:  радушно пригласил малого к столу, усадил в продавленное кресло… Санька, как тот представился, заведомо не мог ударить в грязь лицом– всем своим видом пыжился показать, якобы в своем деле, он весьма тертый калач. И даже, когда Валентин пояснил, что груз уж слишком громоздкий, водила, без опаски и всякого сомнения заверил, что его «газон» гору свезет: «Будьте спокойны, не сомневайтесь, довезем в лучшем виде!»
        Валентин малость приободрился. Человек, с которым придется делить и стол и кров, показался ему вполне надежным и даже симпатичным. Нужда искать причину отказа от поездки окончательно отпала.
        Валентин поинтересовался – знает ли Санька  короткий маршрут до Рославля, ну, хотя бы есть ли у того дорожный атлас. Мужичок и тут не сплошал, хотя и нет у него атласа, дорогу он («будь спокоен») – узнает у ребят, дело-то обыкновенное… Они  уже на ходу оговорили формальные детали поездки и отправились  к главному – оформлять командировку.
        Получив суточные, как и заведено буквально всеми  в данном случае, Валентин чертыхнулся на бухгалтерскую скаредность, но уж тут ничего не попишешь…
        Но вот, кажется, и всё. Спицын вышел за проходную уже совершенно частным лицом,– птицей свободной для полета, точнее и не скажешь.
        Дома его сообщение о поездке, как обычно, вызвало уничижительные пересуды и самой его профессии, и места работа, да и всей его– пока что непутевой и несостоятельной жизни. Все ни как у людей, вечно какие-то командировки, вечно ночные и праздничные дежурства, вечные хлопоты– неужели он не может постоять за себя?! (Впрочем, это отдельная тема для другого разговора). Итак позудели, погудели, но делать нечего – смирились и дома…
        Часа в четыре пополудни чистенький, сытенький Валентин прилег на тахту в надежде чуток вздремнуть, но сон не шел, на душе заныла давешняя известная болячка,– ох, как ему не в жилу предстоящая поездка. Парень ворочался с боку на бок, перебирая в недрах памяти всяческую чушь, лишь бы отогнать невеселые мысли, но те, растравляя  душу, упорствовали. Но вот, наконец, липкая палена дремы окутала его.
        Есть забытье сладкое, располагающее к неге, доставляющее умиление, чуть ли не довольство самим собой. Но не таким было состояние Валентина, хотя он и расслабился, хотя было приятно ощущать телом мягкое, удобное ложе, но какая-то отягченная обреченностью безнадежность удручала его. Да уж, какая тут покой,  он не смог заставить  мозг переключиться хоть на время, под ложечкой так и осталась щемящая боль.
        Пролежав «зажатой» колодой часа полтора, Спицын встал. Привычные занятия побоку. Разумно ли –  накануне отъезда читать увлекательную книгу, с азартным интересом смотреть телепередачу, прослушивать любимые мелодии?  Голова забита совершенно другим… Валентин отыскал синий томик географического атласа, на одном из пестрых разворотов европейской части России нашел заведомый Рославль, прикинул расстояние до родного города. Мысленно проследовал по очевидно предстоящему маршруту поездки, даже отложил в памяти попутные города и пересекаемые реки, так он «потренировался» несколько минут. Все валилось из рук, полная апатия. Кое-как скоротав вечер, он опять брякнулся в постель. Да уж, какой тут полно или полуценный сон,  если в два ночи затрезвонит будильник?  Тоска, одним словом. Усилием воли он заставляет себя уснуть, но ясно – сон не идет, то жарко, то холодно, то руку отлежишь, то под ребрами заломит, то еще что другое…
        Чуть слышно, потусторонне жужжит будильник, хочется, будь бы это греза, но явь отодвигает ленивый соблазн. И предстает «во всей красе» деловитая реальность, неприглядная до слез, постылая до зубной боли, нежеланная как понос.
        Валентин как солдату приказывает себе трезво взглянуть на свет божий – пришел  миг, когда предстоящее стало настоящим. Он берет себя в руки, с напускной бодростью командует: «Рота подъем!»– и соскакивает с постели.  Рано, ох как еще рано, во рту горечь, пересохло как с похмелья, так и тянет безвольно шмыгнуть обратно в кровать.
        Однако шутки в сторону! Надо торопиться! Кусок не лезет в горло, горячий чай сжигает небо…, но вот, кажется, собрался. Присел на дорожку… Мать по старой доброй традиции перекрестила его, поцеловала, по-бабьи обороняя от лиха.  Ну и пошел...
        Входная дверь за спиной. Обступает сочная августовская тьма, свежий ветерок щиплет щеки. Постепенно ночная хладь заползает за шиворот, кожа на груди покрывается явственно ощутимыми пупырышками. Охватывает легкий озноб, окончательно изгоняя остатки сна и былой всполошенности о нежданно-негаданной поездке.
        Будь, что будет – пожалуй, настал тот подходящий момент, когда любой, пусть даже подсознательно, говорит себе эти отрезвляющие сердце слова – будь, что будет!
               
        Валентин быстро дошел до перекрестка– места условленной встречи. Разгоняя судорожную дрожь, он взялся торопливо расхаживать по асфальту, нетерпеливо всматриваясь в сторону подъезда машины. Но желтых всполохов фар отчего-то не было видно. Тогда он решил пойти навстречу, торчать на одном месте как пугало было глупо, разминуться они никак не могли. Спицын знал, как обычно делается у них на заводе… Санька-шофер с вечера пригнал грузовик домой, что бы не терять времени даром на ходьбу в гараж и препирательство с заводским  вахтером, которого еще навряд добудишься. А так, встал, завел и на ходу! Пройдя метров триста, парень, наконец, различил впереди искрящуюся желтою кромку, потом послышалось отдаленное урчание автомобиля. Опасаясь, как бы Санька сдуру не проскочил мимо, Валентин вышел на середину дороги и стал сигналить рукой с поднятым портфелем. У машины включился ближний свет, водитель стал притормаживать и остановил её практически рядом. Парень дотронулся до излучавшего даже носом ощутимое металлическое тепло  капота автомобиля, похлопал, как бы приветствуя запоздавший «газон».
        Радушно распахнулась дверка кабины, просунув портфель впереди себя, Валентин залез внутрь. Пожав руку шофера, он все же не преминул упрекнуть того в опоздании. Правда, сделал это в шутливой форме: «…начал было терять надежду, что ты вообще приедешь?» Водитель сослался на обычные в подобных делах технические обстоятельства, якобы заливал тормозную жидкость, то да сё… вот чуток и провозился, но теперь всё в полном порядке.
       – Ну, тогда отчалили! – Валентин захлопнул дверцу, уселся поудобнее, «газик» не «Волга» или «Камаз», но и в нем можно премило расположиться, правда, портфель немножко мешает, но ничего страшного… Проехав до ближнего переулка, шофер молодцевато развернул свое авто, Валентин оценил его осмотрительность – молодец, не стал выруливать на месте встречи, мог бы ненароком угодить в кювет. Но видно похвала водителю была преждевременной. Мотор чихнул и заглох.
       – Вот черт! – ругнулся шофер. С минуту он пытался завести двигатель из кабины, потом вылез наружу и остервенело принялся крутить рукояткой, мотор вздрагивал, но схватываться никак не желал.
        Валентина кольнула неприятная, но в тоже время каверзная мысль из вчерашнего репертуара: «Машина явно неисправна, можно сыграть на том и никуда не ездить...» Но он немедля изгнал предательскую мыслишку. Тут, как раз, подтверждая абсурдность людской  душевной слабости, мотор заурчал. Санька влез в кабину, естественно стал оправдываться, перемежая свою речь матюками в адрес автомобиля. Но Спицын уже не внимал его доводам, досадливо отмахнулся, – ехать, скорее ехать. Он знал, что скорость окончательно уничтожит в нем всяческое внутренне сопротивление поездке, потому парень желал одного – движения. Они шустро тронулись. Дав «газону» разогнаться, Валентин спросил у водителя, узнал ли тот кратчайший путь до Рославля. Санька принялся словоохотливо распинаться  о предстоящем маршруте, оказалось путь, увы не тот, который Валентин вчера выискал в географическом атласе. Ну да Бог с ним, доедем…
        Мелькали знакомые с детства улочки пригорода, здесь парень прожил всю  свою жизнь. Вот старый, заброшенный парк. Стоит увидеть его днем… Огромные в два охвата тополя, переплетясь обширными кронами, образовали у своих подножий сырой, прелый сумрак. Там и в тридцатиградусную жару запросто можно окоченеть. Ночью в парке и  подавно выколешь глаза, самое что ни на есть «разбойничье» место. Валентин улыбнулся своим мыслям, парк остался в стороне. Поравнялись с кварталом еще довоенной застройки, его и сейчас величают итээровским (до войны расселяли инженеров и прочих спецов), теперь тут в основном проживают пенсионеры и местная шпана. Двухэтажные, вычурные строения с эркерами и лоджиями, сегодня предстают виду облупленными стенами, огрызками рушащихся печных труб, обитыми вагонной шалевкой балконами, дворики застроены уродливыми сараюшками. Короче, сама неказистость, а ведь было времечко!..
        Дорога влилась в липовую аллею, пучки света, выпущенные фарами, выхватывали лишь серебристые проплешины асфальта, да клочковатую поросль чертополоха по обочине. Парень стал ощущать неотвратимые в темном однообразии ночи позывы ко сну, но уснуть, едва отъехав от дома – настоящее жлобство. Валентин гнал дрему прочь...
        Вдруг «газик» весь затрясся, удушливо закашлял и встал как вкопанный. Любой дурак призадумается: уж, коль не заладилось с самого начала – то-то будет впереди! Попытки шофера оживить автомобиль остались тщетны, как говорится, – приехали…  Пришлось вылазить из кабины. Ночную свежесть сменил предрассветный колотун, леденели руки и стыла непокрытая голова. Коротышка-шофер пытался завести с рукоятки – ничего не выходило. Валентин было собрался подсобить, но крутанув рукоять два раза, оставил свою затею, – провернуть недра мотора было каторжным занятием. Осталось лишь удивиться, как это Санек справляется, ведь так и недолго сорвать живот? Ответ один – верно привычный… А Санька, тем временем, открыл капот и остервенело чиркал спичками, серьезно собираясь в такой мгле чинить зажигание или то, что там ещё не срабатывало. Валентин взялся зажигать спички, воспроизводство огня оказалось бестолковым делом, Санька ничего не выискал. Водила опять схватился за рукоятку, упирался что было сил, при этом кляня весь свет. Но видимо, мужик, что-то там наковырял в моторе, на десятом прокруте раздался бензиновый чих, второй, третий, – движок задергался, урчащее задребезжали поршни – слава те Господи!
        Водитель взялся прогревать мотор, усиливая его обороты, кажется, удалось… Они поехали: тронулись еле-еле, постепенно набирая скорость, свернули на довольно гладкое шоссе, где дорожные выщерблины были заплатаны черным асфальтом. Грузовик, почуяв простор, полетел стрелой, спать вовсе расхотелось. Правда, стоит назвать еще одну причину – нещадный холодина, принудил сжаться в тугой комок, прижать локти к бокам, втянуть шею в плечи.
        Валентин как бы невзначай, стал присматриваться к своему водителю. Тот толи делал вид, толи действительно был простаком. Он, в отличие от уважающих себя водил, как-то совсем не степенно крутил баранку – в этом было что-то не от киношкой лихости, когда в старых фильмах рубаха-шофер увертывается от сыплющихся на его полуторку бомб, крутит рулем, словно ручкой мясорубки. Чем-то Санькина манера вождения походила на малышовую игру в «би-би», какая-то непосредственность была в его жестах и повадках. Водитель казался совсем несерьезным человеком, к тому же неполадки с мотором, он определенно знал «сей грех», а ведь не устранил перед дальней дорогой, халатно надеясь на авось. И вот по его милости потеряли уже часа полтора. А этот вздернутый, птичий носик, он также указывает па легкомыслие, нечто, вроде как – держи нос по ветру. Да и лицо его, по-детски беззаботное, скрывает печать возраста. Нельзя с определенностью сказать, сколько мужику лет: сорок не сорок, но и не тридцать – пойди, разберись? «Однако, видать, хлебну я с таким обалдуем горюшка?..»– мысль о ненадежной шофере занозой вонзилась в мозг Валентина. И уже готовая перерасти в откровенную досаду, отошла, когда вдруг водитель, словно почуяв недоверие к себе овладевшее парнем, кашлянув, принялся переубеждать Валентина в его догадках:
       – Ты не думай, что мой «газон» рухлядь, это так, зажигание чуток засалилось, нам только до главной трассы. Так раскочегарим, сам увидишь – зверь машинка! Это он с  утра подмерз, а как приработается… – и Санька присвистнул, не находя больше слов, изъявлявших одобрение своей технике. Мужик, верно, был убежден, что и у автомобиля есть душа, ну, по крайней мере, свой норов, как у лошадей или прочей домашней скотины. – Он у меня год как с капиталки, я на нем пол-России проехал… Это он, брат, сразу чих-пыхает, потом потопит, только давай!
        Усыпленный бравадой водителя, почти поверив в привередливый нрав «газика», Валентин вздохнул свободней: « Как говорится, хозяин-барин, ему видней, да и не дурак же он в самом-то деле, коли собрался ехать, значит, уверен, что доедет. Да не первый раз он на дальняк ходит, если так убежден…»
        Заалела полоска зари, веером разбежались с востока фиолетовые руки-облака. Насыщаясь малиновым цветом снизу у горизонта, прежде темно-синее небо в своей вышине стало обретать пронзительно лазурную окраску.
       – Видать денек-то будет хорош?! Вишь как облачность очищается, а зорька-то, какая ясная! А вон и солнышко показалось,  вот и день наступил, – напевно выговорил Санька, улыбнулся, кротко взглянув на Валентина, мол, не дуй губу, и не робей за машину, все будет в порядке.
        Спицыным также овладело лирическое настроение. Он подумал, что давно, вот так – напрямую с природой не встречал восход солнца, что давно не овладевала им щемящая душу причастность к родной земле,  искренняя упоенность неподвластной человеку её красотой.
        Скорее всего, тот восход был рядовым, да и местность вокруг была уныло скучной.  Невдалеке чадила свалка, по  бокам рыжие, совсем неживописные овраги, кое-где поросшие чахлыми деревцами – одним словом, городские задворки. Но Валентин искренне восхитился окружающей панорамой, облитой утренней свежестью, наполненной токами пробудившейся жизни.
        Впереди показалась железнодорожная насыпь, шоссейка круто изогнулось и уперлось в опущенный шлагбаум, на котором попеременно загорались два красных фонаря и зуммерил прерывистый звонок.
        Далеко на севере показалась гусеница ползущего состава, донесся тщедушный  локомотивный гудок, переездный же звонок задребезжал еще настойчивей. Парень не отрываясь, смотрел на приближающийся грузовой поезд. В утреннем, чистейшем воздухе, резонируя, гуд тепловозных дизелей вынудил завибрировать все близлежащее к путям  пространство. Стремясь еще больше утвердиться, тепловоз мощно засигналил, иерихонская труба его тифона резала уши. И вот лязгающее металлом, пышущее теплом двучленистое тело локомотива стремглав вылетело на переезд. Валентин прочел в застекленной табличке под окном машиниста: «2ТЭ-116» – «Фантомас» так тепловоз прозывали железнодорожники.
        Тяжело прогромыхав по прогибающимся рельсам, зеленый монстр потащил в след себе  кавалькаду разнокалиберных вагонов и цистерн. Их колеса весело крутясь, постукивая на стыках рельса, силились спеться в единый металлический хор, но разноголосица была очевидной далеко не музыканту. Совершенно разные вокальные данные: шестьдесят тонн нейти подзавяз и коробка автобуса с выбитыми стеклами на платформе. Там ух-ух-ух, а тут – тк-тк-тк…
        Нарастающим ревом сирены всполошил пулей летящий пассажирский экспресс.  Его мчал ярко бордовый тепловоз, но тоже с грязным законченным верхом. Колеса пассажирского поезда в одной тональности пропели свое тук-тук, зеленый вихрь промелькнул и наступала оглушающая тишина. Лишь ухваченные искусственным смерчем разномастные бумажные клочки долго болтыхались в воздухе, то плавно спускаясь, то передумав, вновь устрашались вверх.
        И вдруг тишина взорвалась ревом заводившихся машин. Спицын оглянулся. За ними выстроился длинный хвост гудящих и надрывно бибикающих авто. Санькин же «газон» зловредно помалкивал. Водители из объезжающих машин, открыв дверца, раздраженно матерились и крутили пальцем у виска.
       – Вот падла! – Санька вылез из кабины, стал примащиваться со своей голенастой рукояткой. – Я тебя сейчас доконаю сволочуга…– он разъяренно вертел заводиловку, но вскоре выдохся, в припадке ярости бросил рукоятку оземь. Силы покинули его, шатаясь, Санька подошел к подножке и уселся, поникнув головой.
        Валентин окончательно уверился – так ехать нельзя, это не поездка, а одна морока. Он решил – по приезду в город вернуться на завод, на такой рухляди он никуда не поедет.
        Несчастный шофер стал голосовать проходившим машинам. Наконец случайный тракторист сжалился, «газик» прицепили тросом к унавоженной телеге и раскоряченный «Беларусь» потянул этакого «Тянитолкая». Санька рулил и то и дело втыкал зажигание.  Так на тракторной тяге протащились метров двести и все же «Газон» засовестился, то есть зафыркал.  Санек отрегулировал газ, пошли своим ходом, благо под колесами уже замаслился городской асфальт.
        Валентин заявил: «Надо ехать на завод, хватит валять дурака!» Но повеселевший водитель стал божиться, что разогревшись на городских улицах, грузовик пойдет сам по себе, поэтому не стоит позря терять время – «газончик» будет работать как часы. Словно сговорясь  с хозяином, автомобиль стал безотказно заводиться, Санька нарочно притормаживал, причем не только у светофоров, демонстрируя работоспособность мотора. Выходит – поумнел чертяка! Ну, что поделать, пришлось поверить Саньке в очередной раз. Мужичок глядел соколом: «Знай наших, не подведем!»
        Миновав пустынные улицы еще спавшего городка, выехали на автотрассу, как по линейке прочертившую свежескошенное пригородное поле.
        «Газик», обретя крылья, птицею вспарил над белесой бетонкой.  Валентин хорошо знал здешние края: кругом поля, сплошные поля, сейчас они уставлены рядами свеженьких стожков, выброшенных прямо из чрева комбайна. Сотни, тысячи желто-золотистых копен усеяли всю окрестную панораму, от горизонта до горизонта. Порой попадались обгорелые проплешины, особенно заметные на фоне еще не успевшей увянуть стерни. Какая-то сволочь, балуясь или намеренно зловредничая, поджигала стожки – посажать бы тех подлецов, но теперь ищи ветра в поле. В Спицыне проснулась негодование к тем поджигателям, да и вообще к шпане, мешающей людям мирно жить. Сам он не имел по жизни урона от уголовной шушеры, уж так сложилось: его не били в подворотнях, тем паче не подставляли финарез к горлу. Не обкрадывали – пока обошлось, а обойдется ли впредь, вот в чем вопрос?.. Злоба, вскипевшая в нем, выветрилось не сразу, но, как известно дорога быстро лечит всякое дурное настроение.
               
        Начались незнакомые места. Они проехали вытянутым вдоль дороги зажиточным селом. Там уже вовсю кипела деловая жизнь. В  палисадниках и на огородах копошились труженицы-бабы. Ребятишки с удочками веселыми группками поспешали на речку. По проселкам, тарахтя на всю ивановскую, сновали юркие колесные тракторы с прицепами и без оснастки. На автобусной остановке сбилась разношерстная толпа мешочников, должно собравшихся торговать овощами на городском рынке. Затем они проехали мимо небольшой деревянной церковки, выкрашенной в ядовито зеленый цвет, только маковка, да согнувшийся крест на ней были лимонно желты. У провисшей церковной калитки стояла жиденькая стайка старушек, закутанных в шерстяные платки, и два ветхих старичка, оба в сапожках в осенних пальто, верно староста и регент хора. «Хотя Бог их знает?» – мелькнуло в мыслях Валентина. Миновали сельское кладбище, заросшее, сочными, похожими на тропические растения, кустами, скрывавшими вросшие в землю кресты с двухскатными кровельками.
        Потом начался  необъятный, давно неухоженный сад. Виднелись широко разросшиеся яблони с заморенными плодами, там же топорщились поросли кленов и тополей. Конечно, садовые ряды не проряжались и не пропахивались, они по пояс заросли осокой, пыреем и мясистой сурепкой. Нет-нет, да и мелькнет сквозь зелень светло-шоколадный бок теленка на поводке из размочаленной веревки. Один бычок вышел почти на обочину, стоит и натужно мычит, задрав корноухую головенку – может, хочет пить, может пчелка укусила или еще кто напугал.
        За брошенным садом потянулись уж совсем неказистые кустарниковые заросли. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки они преобразились в дубовую рощу. Кряжистые дубки-погодки раздольно разметались по пологим склонам прибрежных холмов речушки. Их плотная листва сохранила густой летний окрас – дуб долго будет стоять зеленым. Как здорово, будучи на дружеской вылазке-пикнике, расположиться на полянке, утаенной вот такими справными дубками, вдыхать их могутный дух, зная, что эти бравые ребята встретят (коли людям не станут мешать им) двадцать пятый век, а иной, – Бог даст и четвертое тысячелетие. Только подумать, а!..
        Дубрава, подступая к дороге, стала редеть, сквозь мускулистые стволы засинела гладь воды, тихая заводь-пруд, прибрежная куга даже не вздрогнет во сне. На песочке прикорнули рыбаки. Какая благодать-то – запахнувшись в походный плащ, покуривая одну сигаретку за другой, наблюдать за поплавком, чуть колеблемым легкой волной. И мигом  среагировать на малейшее его подергивание, если разом уйдет в воду – наверняка прищепился карась в ладошку. Воистину – тихая страсть заключена в рыбной ловле. А как здорово возвращаться домой с бидончиком, наполненным зеленоватой водицей и снующими там упругими рыбьими тельцами. Как славно открыть крышку и вдохнуть запах пруда и рыбы. А когда выльешь содержимое в тазик, рыбки бешено забьются, разбрызгивая кругом воду с частичками планктона, выцеженного из рыбьих жабр, за время их томления в тесной посудине. А если имеется кошка, еще забавнее котенок – они осторожно лапкой пробуют воду, кружат вокруг тазика, норовя без особого труда завладеть рыбкой. Ан нет, та так просто в коготки не дается. Но вот котик осмелел, уже не пугаясь вымокнуть, выхватывает рыбку и удирает с ней куда подальше, в опаске, что станут отымать его добычу.
        Пруд и теплые воспоминания о рыбной ловле остались позади. Опять потянулись поля, вдоль дороги зашелестели молоденькие березки из полос снегозадержания. Их много таких посадок, прочертивших колхозные угодья, иные уже превратились в высоченную зеленую стену. Шквальный ветер, с разгона ударившись об нее, быстренько теряет свой гонор, становится паинькой.
        На горизонте засинела разрастающаяся полоса лесного массива. Валентин знал – этот лес является отрогом когда-то непроходимых, сказочных муромских дебрей. А еще раньше, во времена самого Ильи, те образовывали единое целое со знаменитыми брянскими чащобами. Несомненно, их путь проляжет и через те места. Вот и «связующая нить» – Валентин улыбнулся про себя. «Газик» въехал в сосновый подлесок, высаженный по струнке. Однако, нарушая строгие колонны сосенок, в междурядьях притулились начавшие желтеть осинки и березки. Эти гостьи в чужом бору так осмелели, что позабыв скромность, стали обгонять в росте своих окультуренных хозяев. Должно быть, сейчас в еще тонкой хвойной подстилке вывелись гладенькие грибы-свинушки – срежешь плотненькую ножку, срез тотчас начнет темнеть-темнеть и станет дегтярно-коричневым, запах же – мягкой лесной прели. А потом, засыпая после удачной «грибной охоты» в глазах долго-долго будут мельтешить  маслянистые, тугие шляпки россыпи грибов – грибная феерия.
        Тем временем подлесок сменился настоящим темным бором. Березкам и осинкам отводилось место уже во втором эшелоне, в тени местами пожухлого зеленого шатра, под кронами сосен, вымахших в поднебесье. У большинства стройные стволы усеяны комлями когда-то обломанных сучьев, на некоторых из них (Валентин представил себе) видны стреловидные надрезы для сбора сосновой смолы – живицы. Янтарная душистая патока вспенившимися ручейками стекает в железные, ржавые конусообразные кулечки, приколоченные понизу надрезов. Встречаются уже переполненные воронки, живица, оплывая их края, как воск свечи чашу подсвечника, крутым сгустком шмякается оземь, в прелую хвою. Местами спрессованный игольчатый слой сменяется вьющимся ковром кустиков черники и брусники, с синенькими или красненькими бусинками ягод. А кое-где поглядывает фикусно-сочными листочками целебная трава со смешным названьем «медвежье ушко» (толокнянка).  Валентин ощутил, будто в яви, как благостно погрузить руки в живую мягкую поросль, срывая одну ягодку за другой, отведать кисловато-терпкую сласть, стискивая зубами упругие бисеринки их семян. Здорово, устав от блужданий по лесу, развалиться на пружинящем стебельками «матрасе», упоенно вдыхая окрестный  хвойный аромат. А еще любил он, смотреть на верхушки лесных исполинов, жмуря веки от снопов солнечных лучей, рассекающих кроны. А уж вообще за счастье… – услышав отрешенную от мира дробь дятла, отыскать саму птичку в красной шапочке.
        Неожиданно лес раздался в обе стороны, в возникшем прогале холодно засеребрилась речушка, по берегу заросшая густым камышом. Его шершаво-коричневые чижики, походили на детского плюшевого медвежонка (был у Вальки такой).  И опять ему представилось, что у заболоченного затона криво извивается ствол исковерканной ненастьем ольхи. Коряга распростерла свои обглоданные ветрами щупальца, оглашая вокруг: «Путник не ходи сюда – здесь погибель твоя!» Действительно, заметив такую кикимору на своем пути, суеверно обойдешь то место, хотя и не веришь сказкам о нечисти, обитающей в трясинах и омутах. Узенькое русло речушки на одном из её изгибов перекрыла нерукотворная запруда из упавших стволов и сучковатых пней, вода переливалась каскадами, шумно бурлила, делая преграду еще прочней, а свой поток еще стремительней. Однажды весной смоет плотинку, и летом подернется народившаяся лагуна ряской, и зацветут кувшинки, образовав стойбище лягушек, извещающих странника дружным кваканьем. Проехали и лесную речушку. Опять бетонку обступили стройные ряды сосен, порой прерываемые просекой с колеями песчаных проездов. Редкая машина сворачивает в лесное чрево, а как замечательно было бы, взять, да и завернуть, испытывая судьбу… И остаться вовек в сосновом царстве…
        Вкатили на виадук, тяжело повисший над «железкой», Валентин скользнул взором вдоль блестящих рельс, сужающихся к горизонту. Там, на востоке родной дом. Внутри что-то екнуло, и даже возникла зависть к машинисту, ведущему поезд к узловой станции. Час-полтора спустя, покинув депо, он окажется дома.
        Лес закончился, опять расстилались выкошенные поля, прорезаемые посадками для удержания зимних снегов.
я удержания зимних снегов.