Слепой танкист. Гл. 2

Глава 2.
 
Стараясь не шуметь, чтобы до срока не разбудить мальчишек, Степан осторожно выполз из палатки и принялся разводить костёр. Огонёк занялся споро, и уже через пару минут танкист, с наслаждением вытянув над ним ладони, грелся у его тепла, поглядывая на встающее над горизонтом солнышко. На душе у Стёпы было столь же мирно и тепло, как и под его ладонями: как же ладно-то покуда всё идёт! Даже не верится, что он всего с двумя пацанами смог такое дело провернуть. И какое же это счастье, что за зиму ничего существенного не попортилось. Плохо, конечно, что радиатор подсачивает, но да это – не смертельно: вози воду всегда с собой, раз в час подливай – и всё будет хорошо. Ерунда.
 
Можно сказать, что ревизию танк почти что прошёл, теперь настала пора его ломать. Эх, до чего же амортизаторы-то жалко снимать! Трясти ведь будет, как грешника на Страшном суде. Но – надо…. Вздохнув, впрочем, без особого сожаления к самому себе, Степан поискал рукой новое топливо для костра и, вспомнив, что вчера, жалея ребят, за валежником их не отправлял, сам поднялся на ноги. Улыбнувшись, он покачал головой: интересно, а до скольки часов они провозились? До самого темна ведь. Даже луну было видно. Благо, немецкий фонарик товарища Меркушина помог, а так бы ни в жизнь с электропроводкой не разобрались. В самом же неудобном месте осколком её, заразу такую, посекло! А он всё думал, - отчего это с заряженными аккумуляторами коротить стало? Да уж, пришлось помучиться….
 
Всё ещё жалея сон курсантов, Степан припомнил, что два дня назад он спотыкался в лесополосе о какие-то жерди и решил повторить пройденный путь, тем паче, что пора уже и облегчиться. Сориентировавшись по костру и палатке, он нащупал свою верную палку и осторожно начал продвигаться вглубь зарослей. Каково же было его удивление, когда он на первом же шагу встретил неожиданную преграду! Она не походила ни на башню, что валялась где-то слева, ни на ящик с консервами, это….  Опустившись на колени, Попов ощупал препятствие: земля. Прямоугольная. Примерно сантиметров семьдесят на сорок. Кусок дёрна, должно быть. Откуда он здесь? Здесь же ровная поверхность была, а теперь….
 
Отвернув дёрн, танкист принялся осторожно исследовать спрятанное под ним добро. Найденное походило на два матерчатых мешка, в которых прощупывалось что-то крайне твёрдое и, по всей видимости, железное. С трудом разыскав горло первого мешка, Попов запустил внутрь руку и недоумённо замер. Чуть помедлив, он извлёк наружу загогулистую железяку, поводил по ней левой ладонью и ухмыльнулся: автомат! Немецкий! Откуда?! Чей же это схрон? 
 
Отложив в сторону оружие, Степан с неменьшей предосторожностью, опасаясь подвоха в виде чего-нибудь взрывоопасного, вторично исследовал свою находку, обнаружил в мешках ещё один автомат, затем что-то похожее на рожки к нему, а также гранаты. Раз с длинными ручками, значит, тоже немецкие. Совсем ничего непонятно. Откуда это? Или же он с тропинки сбился? Да нет: вон он, костерок, видно его, да и от палатки – рукой подать. Но -  не было этого всего здесь позавчера, голову на отсечение дать готов, что не было! Или это…, - закралось в душу танкиста подозрение, и его рука потянулась к автомату.
Вернувшись к танку, Степан передёрнул затвор и гаркнул:
- Курсанты, подъём! Выходи строиться!
 
Обострённым чувством слуха, которым зачастую обладают слепцы, танкист уловил испуганный шёпот из палатки: «Я же тебе говорил, что глубже копать надо! – А вдруг бы диверсанты нагрянули? Они же не ждут! – Сам ты диверсант! Давай уже, выползай! – Накажут же, Коль, накажут! – Вылезай, дурак! Чай, не фашист, не съест».
Распознав в прерывистом и сомневающемся голосе Никиту, а в резком и нетерпеливом – младшего из двоюродных братьев, Кольку, Степан взял автомат наизготовку, задрав его дулом вверх:
- Да, я – не фашист! Я – страшнее фашиста! А ну, выходи!
Стараясь не улыбаться, Попов разглядел в серых сумерках, как перед ним встали два неподвижных силуэта.
- Что за самодеятельность?! Кто вам позволил?! Расстреляю! Прямо щас! – с самой свирепой физиономией отчитывал ребят танкист, но не смог сдержать усмешки, заслышав плаксивое подвывание Никиты. – Тридцать отжиманий! Стойку принять! – проводил он взглядом потерявшиеся где-то внизу фигуры. – На мой счёт – раз! Не мельтешить! Только по команде! Курсант Никита Петров, отвечай: зачем притащили сюда оружие? Стойку держать! Отвечай!
 
- Мы эт…. Есть отвечать, товарищ командир! Оружие принёс я один, - понемногу обретал твёрдость юный голосок. – Коля здесь не при чём. Это я всё, товарищ командир. Для защиты от диверсантов!
- Гайдара начитался? Как её… романтики захотелось? Героизма? Отжиматься ещё четырежды, потом – отвечать!
Едва Степан успел положить на броню танка автомат, как снизу, отпыхтев положенных четыре раза, зазвенел второй голос:
- Курсант Николай Петров! Разрешите обратиться!
- Да понял я уже всё! - махнул рукой танкист. – Ещё двадцать пять отжиманий, и бегом умываться. Выполнять!
 
Отойдя к кустикам, Степан ничуть не сомневался, что курсанты не станут его обманывать, и будут отжиматься до конца. Хорошие ребятишки, честные. А Никитка сегодня и вовсе удивил: на себя всю вину решил взять. Кто бы мог подумать, что этот долговязый нескладень способен на такое?! Право слово, молодцы эти Петровы. И Машка – молодец, хоть и не Петрова уже, а Попова. Хорошая деревня. Если дед и родители ещё живы – они поймут, почему он здесь хочет остаться. Если же нет – то уже поняли, - украдкой от ребятишек перекрестился Стёпа. – Да живы они все, непременно живы, - убеждал он самого себя. – Вот освободят от фашиста родную псковщину, сразу же письмо им напишу…. Нет, писать будет Маша, а он ей станет говорить, что писать. Надо непременно всей родне поклоны же передать, никого притом не позабыть, да с подобающей каждому церемонией. Наука целая! Это уметь надо. А то наслушался он за год войны писем всяких: никакого-то в них личного уважения нет! «Целую-обнимаю-жду»?! Тьфу! Ни обстоятельности тебе, ни обходительности! Достоинства нет, вот чего!
 
- Разрешите доложить, товарищ командир! – перебил его праведный гнев на эпистолярную бездарность сослуживцев и их родственников мальчишеский голос. 
- Чего тебе, Колька? Приказ позабыл?  
- Никак нет! Ваше приказание насчёт отжиманий выполнено! Разрешите обратиться?
- Да чего тебе ещё?! – никак не получалось у Степана правильно застегнуть ширинку. – Помочь хочешь?!
- Никак нет!
- И - слава Богу. Говори уже, чего надо.
За спиной у танкиста заслышалось шушуканье, и вскоре ребятишки выдохнули фальцетом:
- Мы вас обманули, товарищ командир! Готовы понести заслуженное наказание!
Наконец-то справившись со штанами, Попов обернулся к курсантам:
- Чего вы опять там натворили?
- Оружие мы сюда вместе принесли, - ответил Колька. – С нашего общего склада.  Оба и отвечать будем. По справедливости.
- Что вместе – это и так понятно, но с какого это такого склада? – насторожился Попов. – Вы что, немецкий склад нашли?
- Да здесь у всех нашенских пацанов свой склад, товарищ командир, - охотно пояснил Коля, и не преминул похвастаться. – У нас с братом – самый большой! Самый лучший, товарищ командир: мы всякой дряни, что просто так на земле валяется, не берём, мы – только новое, что в смазке…. Вот мы и подумали… а вдруг диверсанты какие? На парашютах, а? А мы тут с оружием их встретим, товарищ командир….
 
Яростно поскребя ногтями изрядно отросшую щетину, танкист укоризненно покачал головой:
- Совсем мозгов у вас нет, курсанты. Откуда здесь, да диверсанты? Семьсот километров от линии фронта! Да и появись здесь они – что будете делать, когда оружие – вон оно, в земле зарытое - наугад ткнул он пальцем. - За метр от палатки! Мигом огнём отсекут. Дураку же понятно. Ещё вопросы есть?
- Есть, - продолжал упорствовать младший из братьев. – Только не вопросы, а ответы. Там, товарищ командир, у вас в палатке, где ноги, пистолет заряженный лежит. К нему – две обоймы. Ну, и у нас то же самое. И вот ещё что, товарищ командир…. Протяните ладонь, пожалуйста.
Продолжая удивляться желанию отроков повоевать, Степан исполнил пожелание и тут же ощутил в руке тёплую тяжесть металла:
- Ты чего это, пистолет на животе грел? – принялся опознавать танкист железяку. – Нет, не «ТТ» – точно. Опять трофейный?
- Тут на ленточке, - бесцеремонно ухватив Степана за указательный палец левой руки, провёл им по поверхности оружия Коля. – Ленточку чувствуете? Вот! «Вальтер» написано. Никита до войны цельный год немецкий учил, он знает. А модель, говорит, «ПП» называется.
 
Как всякий мужчина, Степан очень любил оружие, и недаром говорят, что оно – любимая игрушка недоигравших в войнушку мальчишек. Однако же Попов был уже давно не тот паренёк, что игрался в казаков-разбойников, и даже не тот, что впервые взял в руки настоящую винтовку; он был уже обстрелянным и, увы, в буквальном смысле прожжённым воином. Нежно проведя ладонью по стволу, танкист вернул пистолет:
- Держи покуда при себе, Колька. Зачем он мне? Ещё, не дай Бог, вас пристрелю. Если что, мне и того, что в палатке, довольно будет. Насчёт же диверсантов – я вам уже сказал. А вот тех, кто зиму мог в какой-нибудь норе отсидеться, опасаться всё-таки стоит. Смотрите по сторонам зорче. Поэтому приказываю: всё оружие перенести в танк. Оттуда и отстреливаться проще. Это первое. Стоять, куда?! – заметив движение, остановил курсантов Степан. – Команды «выполнять» не было! Второе: набрать валежника, подкинуть его в костёр и подвесить котелок с водой. Третье: засыпать вашу дурацкую яму и бежать умываться. Выполнять!
 
Первому заданию ребята обрадовались несказанно: у них ничего не отобрали, а даже почти что похвалили и дозволили иметь при себе пистолет. Потом, они ещё никогда внутри танка при свете дня не были, а это страх как интересно! И почему их туда товарищ командир раньше не пускал? Нарочито затягивая переноску боеприпасов, парнишки с любопытством осматривали приборную панель, трогали рычаги, но тут их остановил строгий окрик:
- А ну, ничего не трогать! Сдурели?! – просунул голову в люк механика-водителя Степан, шаря по сторонам слепым взглядом. – Без меня и без команды – не трогать! Руки свяжу! Всё перенесли?
- Так точно, - с ноткой явного неудовольствия отозвался Колька.
- Тогда брысь из танка! Никита, твоя очередь поливать? Тащи полотенце и ведро, умыться хочу. А ты, Колька, дуй за валежником!
 
Тщательно вымывшись до пояса холодной водичкой, танкист с наслаждением растёрся полотенцем и, накинув рубаху, прислушался: так, Колька, похоже,  вернулся. Котелком брякает. Да и костерок поярче светить стал. А где же Никита? Никак, схрон свой засыпает? Немного обождав, Степан подозвал к себе ребятишек:
- Ещё раз подтверждаю свой приказ: без моего дозволения в танк лазить не смейте. Успеете ещё. Сам вас учить всему стану.
- И поуправлять дадите? – от радости мигом вылетели из Колькиной головы правила уставных обращений.
- Десять отжиманий за нарушение Устава. Никите – по желанию, - с удовольствием отметил Степан, что ребята вновь упражняются вместе. – Запомните, товарищи курсанты: для того, чтобы управлять танком, недюжинная сила нужна. Не всякий мужик сможет, а городские, те и вовсе без кувалды с места не могли стронуться[1]. Так что вам ещё лет пять подтягиваться, да отжиматься, а там, глядишь, и получится чего.
Видимо, не успев восстановиться от первого подхода к упражнению, ребята на сей раз отжимались через силу, было слышно их надсадное дыхание и сопение. Наконец ребята поднялись на ноги, и Коля прерывисто произнёс:
- Ваше приказание выполнено. Разрешите обратиться, товарищ командир!
- Обращайся.
- Кувалда тут… тоже есть, - тяжело дышал он. – Между сиденьями. Разрешите ещё вопрос?
- Да спрашивай уже.
- А зачем там два снаряда лежат?
 
Немного растерявшись, танкист нахмурился и буркнул:
- Затем же, зачем и вам автоматы. Воду кипятиться поставили?
- Так точно, товарищ командир!
- Тогда берите вёдра и бегом умываться! Марш, марш!
Добравшись до ящика с продуктами, Степан открыл его и задумался: а ведь день-то тяжёлым может оказаться. И, скорее всего, решающим. Пожалуй, хватит курсантов одной кашей потчевать. Тушёнки, вон, аж шесть банок, - открыл он одну из них. - Может, похлёбку какую сладить? Товарищ Меркушин говорил, что лапшу он в ящик тоже положил. Так… он сказал, что в бумажном пакете она, тонкая и длинная…. Итальянская, вроде. Было бы очень неплохо её найти: тушёночка, да с лапшичкой – это же объедение! А с двумя банками тушёнки…. Нет, вторую они откроют вечером, да и то - если удастся завести. Или же – прямо после завтрака танк опробовать? Амортизаторы-то….
 
Додумать ему не позволил котелок: вода, закипев в нём, начала выплёскиваться в костёр, и тот разъярённо зашипел, грозя немедленно погаснуть. Спешно передвинув посуду в сторону от огня, танкист забросил в воду содержимое банки и вернулся к ящику. Совсем уже было отчаявшись в поисках заморской лапши и подумывая воспользоваться опостылевшей за два дня перловкой, он вдруг наткнулся на лежащий вдоль длинной стенки ящика бумажный пакет. С недоумением вытащив его, он отломил от содержимого тоненькую фитильку, похожую на проволоку, и куснул. Пожевав, он расцвёл: она, лапша! Только вот зачем она такая длинная? Полметра ведь, не меньше. А, дарёному коню в зубы не смотрят! Главное, что есть.
 
Вытянув из пакета пучок «проволоки», танкист прикинул в уме: вроде, на три литра этого хватить должно. И тут его, как обухом, всполошило воспоминанием: вот они всем экипажем – Илюха, Васяня, Алексей Григорьевич и он сам, Стёпка, сидят перед костерком. Так же, как и сейчас, над огнём бурлит котелок с варевом, и Григорич, сняв пробу, говорит: «Похлёбка без поллитры – что порох без селитры». Затем достаёт из кармана бутылку водки и торжественно устанавливает её в центр: «Разливай, молодёжь! После смерти не попьёшь». И ты её, тёплую и вонючую, пьёшь как в первый и последний раз; пьёшь, как родниковую воду, закусывая обжигающим варевом, и надеешься, что эти сто грамм – не последние. Ах, и до чего же вкусна была та горькая водка! 
 
Со светлой улыбкой Стёпа подошёл к костерку и, убедившись на слух, что вода продолжает бурлить, потихоньку начал ломать в неё излишне длинную лапшу. Посолив, он передвинул котелок на прежнее место и принялся помешивать варево привязанной к палочке ложкой. Аромат в воздухе стоял – не передать! Перчика разве что не хватает. У Стёпки аж слюнки потекли. Эх, побыстрее бы ребята вернулись! Но, увы, быстрее не получится: километр налегке в одну сторону – пустяки, но обратно-то они пойдут с водой, а это…. Неважно,  сколько будет длиться «это», важнее то, чтобы из котелка ничего не убежало, и ребятишки досыта поели.  
 
Похлёбка уже давно сварилась, Степан от нечего делать расставил на импровизированном столе, устроенном на крышке ящика для продуктов, миски, ложки, разложил каждому поровну немецких сухарей, что на букву «г», а парнишек как не было, так и нет. Танкист напрасно прислушивался к доносящимся из-за лесополосы звукам, однако же, кроме грая ворон на полях, да шума ветра в вершинах деревьев, ничего слышно не было. Он уже начал всерьёз беспокоиться за судьбу мальчишек и даже начал подозревать, что окрест и вправду бродят неведомые диверсанты, но тут в зарослях заслышалось пыхтение, ломание сучьев  и негромкий ребячий матерок.
- Стой, кто идёт! – для острастки крикнул Попов. – Стрелять буду!
- Это мы, товарищ командир! Это мы… фух, уморился…, - звякнули неподалёку дужками вёдра.
- Чего это вы, всего-то с двумя вёдрами, и уморились? Где вас носило?! – рассердился танкист.
- Мы ещё пулемёт со своего склада решили притащить! – гордо выкрикнул Колька. – «Максим»! Уже наш, не трофейный какой. Поставим его на танк, и будем отстреливаться, как с тачанки в «Чапаеве»!
Схватившись за голову, танкист поневоле расхохотался: это же надо было до такого додуматься! С тачанки, ха-ха! Чапаевцы! Фильмов насмотрелись. Хотя…. Наивные дурачки они ещё, конечно, но сильно ругать их не стоит. А вот поучить – надо.
 
- Запомните, курсанты: пулемёт «Максим» предназначен для дальнего прямого боя на открытой местности, -  сделал он паузу, нашаривая взглядом силуэты, и этот незрячий взгляд в очередной раз привёл мальчишек в трепет. – В лесу он бесполезен, ибо… так как не защищает пулемётчика с флангов. К тому же, поворачивать такую махину, которая весит больше вас всех, вместе взятых, как станете?
- Мы стреляли и поворачивали, товарищ командир, - пытался оправдаться младший из братьев.
- В поле, на земле, да? Вдвоём, небось, поворачивали? А теперь представьте себя с пулемётом, да на танке! Перестреляют же, как курей! Его в погон ставить надо. Ай, да чего тут говорить…, - поморщившись, махнул Степан рукой. - Притащили, и притащили. Пусть будет. «В кулацком хозяйстве и пулемёт не помеха», как говорят. Чего притихли? Спужались, что я с кулаками вас сравнил? И верно, что спужались: нет, и быть не может при Советской власти ничего «своего». Всё общее. Склад у них…. Так что, как с танком разберёмся – оружие рекомендую сдать товарищу Меркушину.
- Всё-всё?!
- А у вас ещё что-то есть? – задал провокационный вопрос Попов, но тут же одумался, справедливо опасаясь, что курсанты скажут правду. – Пулемёт мы точно сдадим. Вместе с патронами. Остальное же…. Подождём до победы. Вопросы есть?
- А скоро?
- Победа? Ты про победу ведь, Колька?
- Ну, да…. Так точно!
- То-то же, - одобрительно кивнул Степан, положив ладонь на броню. – Вот она, наша победа…. Всё получится – победим. И себя, и фронт накормим. А потому, - азартно хлопнул он в ладоши. – К приёму пищи – товсь! Мыть руки, и за стол! 
 
      По обыкновению устроившись на корточках во главе «стола», танкист больше думал, чем ел. И дело было не в том, что излишне длинная лапша постоянно так и норовила соскользнуть с ложки, а в том, что искушение сразу после завтрака опробовать танк побеждало даже аппетит. Устав бороться с проклятой иноземной лапшой, Степан попросту выпил весь бульон, а гущу споро и почти не жуя, сметал в рот. Не обращая внимания на курсантов, он занял место механика-водителя и, морщась от вновь впившегося в зад осколка, потрогал рычаги.
 
Рычаг переключения передач стоял на нейтрали, фрикционные же – свободны. По всей видимости, фашисты здесь намеревались простоять некоторое время, выцеливая себе жертву, но сами превратились в мишень. Побольше бы таких остолопов. Нельзя на танке долго стоять на одном месте, напрочь нельзя! Чай, не сорок первый год, кой-чему мы уже научились.
Опомнившись, что возле костерка его ждут курсанты, Степан со вздохом сожаления снял руку с тумблера запуска двигателя и выбрался наружу:
- Доели? Чаю мне налили? 
- Так точно, товарищ командир! – звонко откликнулся Колька, и с дрожью в голосе продолжил. – А что вы там в танке такое делали, товарищ командир?
- Завести хотел, - обыденно ответил Степан, протягивая руку. – Кружку дай. Не кипяток хоть, не обожгусь? А то смотри…, - пригубил он напиток. – Я что думаю: а чего нам ждать? Решено: сразу после завтрака, как помоете посуду, будем запускать.
 
Едва только Степан это произнёс, как ребята вскочили на ноги и принялись бренчать посудой. Усмехаясь столь явной поспешности, танкист нарочито медленно допил чай и, поставив кружку на стол, предупредил:
- Посуда чтобы скрипела у меня! Схалтурите – в танк не пущу. Как дураки гражданские, со стороны смотреть будете.
Угроза подействовала: плошки с кружками вновь забренчали, вода полилась рекой, заслышался скрип, и на стол начали выставлять посуду.
- Проверяйте, товарищ командир! Всё готово!
Для порядка поводив пальцем по плошкам, Степан одобрительно кивнул:
- Вот сейчас – молодцы. Всегда бы так. Теперь берите плоскогубцы и вытаскивайте осколки из моего сиденья. И не дай бог чего другое тронете – мигом в деревню отправлю!
 
Шёпотом прочитав единственную из известных ему молитв, «Отче наш», танкист вновь украдкой перекрестился и подошёл к танку:
- Ну, как там у вас? – заглянул он в люк.
- Щас-щас, - пропыхтел Коля. – Ещё чуть-чуть, и всё. Глубоко залезло, вытаскивать неудобно. А это они в крови, да?
- В крови, в чём же ещё. Хотя…, - криво улыбнулся Степан, - может, и ещё кое в чём. В сиденье-то осколки точно через фашистскую жопу вошли.
- Мать…! – заверещал Колька. – Чуть не лизнул же! Нахрен! – затрещал по броне выброшенный через погон металл.
- И… зачем же ты хотел эту дрянь лизнуть? – совершенно не понимал мотива танкист. 
- Немецкой крови…! Не знаю, товарищ командир…, – сердито пыхтя, принялся выбираться наружу курсант. – Отомстить им за всё хочу!
- Так ты не отомстишь. А ну-ка строиться, курсанты.
Глядя на застывшие перед ним тени, Степан задумался: а что, собственно говоря, он может сейчас им сказать? Такого-разэтакого, да чтоб в душу проникло? Чтобы жгло? Да и так уж без него, косноязычного, у мальчишек уже давно души злобою и жаждою мщения полны. На войне, да в крови по колено, люди взрослеют рано. Как знать, может, они уже и так немецкой крови отведать успели, а теперь просто сравнить хотели? С этих волчат станется.
 
Нет, не так, как положено, не в добре и разуме, взрослеет на войне мальчишки, и не человеками они становятся, а больше к зверю стремятся. И, боже упаси, зверьми станут. Крови захотели, - вон до чего же додумались! Нет, надо срочно поговорить с товарищем Меркушиным, пусть хоть что делает, но час в день находит, и со свежими газетами сюда приезжает. Политинформацию там проводит, о подвигах пионеров и комсомольцев рассказывает, о юных тружениках тыла, о… только о крови не надо. Хватит её с мальцов.
 
Окончательно раздумав держать речи, Степан скомандовал:
- Товарищи курсанты, слушай мою команду: после того, как я сажусь на своё место механика-водителя, вы через погон занимаете следующие места…. Никита Петров!
- Я!
- Ты, курсант, сядешь справа от меня на место стрелка и станешь наблюдать за приборами. Курсант Николай Петров!
- Я! – бодро подтянувшись, стала чуть повыше вторая тень.
- Ты стоишь в погоне прямо за мной. Это место командира, осознал ответственность? – в ответ тень лишь помельтешила. – Будешь указывать мне направление. Это просто: надо повернуть направо – ты меня толкаешь ногой в левое плечо, и наоборот. Всё ясно?
После минутного замешательства Колька с робостью в голосе произнёс:
- Никак нет, товарищ командир. Ногами я вас никак не могу. Сказать – могу, а ногами….
- Тогда Никита на твоё место встанет! Никита, ты как, меня пинать сможешь?
- Никак нет! – мельницей заходили его руки.
 
Крякнув от досады, танкист сел на корточки спиной к Кольке:
- Будем отрабатывать на земле. Никита, садись справа от меня. Что ты видишь, Никита?
- Всё, товарищ командир!
- Да ни хрена ты в свою смотровую щель не видишь! В пыли она вся будет! Ты видишь только меня, рычаги, да приборы! Мы внутри танка, понимаешь? Дальше! Я – тоже ничего не вижу. Видит лишь курсант Колька. Но он - весь снаружи, а мы его не слышим. Он кричит там что-то, а танк – грохочет! Смысл ясен, нет? Так что… Колька, командуй мне «право»! Смелее!
 
Зажмурив глаза и отвернув голову, курсант что есть силы пнул танкиста правой ногой.
- Дурак! Десять отжиманий! – поморщился от боли в незажившей спине танкист. – Говорил же: вправо – дави левой, а не правой. Боковые фрикционы – они же вот, - показал он руками движения рычагов. – Ты мне на плечо давишь – и я вперёд давлю. Ясно? Что, опять вместе отжимаетесь? – поймал Степан краем глаза колышущиеся над землёй силуэты. – Хвалю, конечно, но так мы с вами никогда с места не сдвинемся. Отставить. Отныне каждый отжимается только за себя, а то никакого времени не хватит. Занять свои места! Колька – за мной, Никитке – смотреть, что я делаю! Смотрите, пацаны: вот сейчас я…, - протянул он руку вперёд, - включил электропитание, врубаю главный фрикцион, - топнул танкист незримой педалью, - и – запуск! Первая передача. Движок рычит, как зверь! – зарычал он столь яростно, что мальчишки фыркнули, но за священнодействием командира следить не перестали. – Слушаем! Если я сейчас разом потяну эти рычаги от боковых фрикционов, - сделал он синхронное движение руками, - то танк поедет прямо. И будет ехать по прямой, пока горючее не кончится. Или на мину не наедет. Волга отсюда далеко? 
- Километров пятьдесят.
 
- О! – поднял указательный палец Попов. - До неё-то нам точно горючего хватит! Заодним и искупаемся, да? Отставить смех! Курсант Николай Петров, командуй мне «право»! Дави, а не пинай! И помни: чем сильнее ты давишь, тем круче я заворачиваю. Отрабатываем поворот на два часа, - прижал он ступню мальчика к своему плечу. – Чуть сильнее, вот так… так ты мне командуешь уже на два с половиной. Запоминай силу давления, сынок. Давай одиннадцать часов….
Минут сорок поотрабатывав с курсантами, меняя их местами, технологию вождения танка вслепую, Степан окончательно убедился: из Кольки может выйти толк. Он – прирождённый командир, Никитка же… робкий он какой-то. Нога у него аж дрожит от страха и неуверенности, когда на спину командиру становится. Пускай на приборы смотрит, да за работой механика-водителя наблюдает: авось, и пригодится. К тому же, смену себе растить надо: эта война, чай, не последняя. Школьный учитель истории, вон, рассказывал, что в России редкий год без войны обходился. Так испокон веку было, мол, оттого так и дальше будет. И он был прав, наверное: вон, только в этом веке сперва японская была, за ней – германская, потом – гражданская, польская, Халхин-Гол, финская, теперь вот эта…. Так что, лет через десять-двадцать жди следующую, да и то – как повезёт. Тут-то обученные танкисты и пригодятся. А в том, что Степан сумеет сделать из ребятишек дельных воинов, даже и сомневаться не стоит. Всему, что знает, их обучит, это и к бабке не ходи.
 
Поднявшись на ноги, Попов размял затёкшие ноги и кивнул, подмигивая, на танк:
- Ну что, товарищи курсанты, готовы?
- Так точно!
- Тогда по местам!
Ещё раз прочитав про себя «Отче наш», Степан с содроганием сердца забрался внутрь танка. Улыбнувшись, он поёрзал на сиденье:
- Молодцы, ни одного осколочка не упустили. Как удобно сидеть-то стало, оказывается! Прямо как на троне! – хохотнул он. – Ну что, будущие танкисты… Коля, ты тоже покуда сюда смотри. Внимание, показываю: вот у нас щиток электроприборов. Вот амперметр, вот это – вольтметр. Питание включается здесь, - щёлкнул он тумблером. – Смотрим дальше, - перенёс он ладонь и коснулся панели перед собой. – Это – щиток приборов: спидометр, чтобы скорость измерять, потом датчик давления масла, тахометр… это чтобы число оборотов контролировать, - пояснил танкист, - и датчик температуры охлаждающей жидкости. Особо внимательно надо смотреть за давлением масла и температурой: как только стрелка приблизилась к красной черте…. Смотрите внимательно! Видно вам красную черту?
 
- Так точно, товарищ командир, - почему-то шёпотом ответили курсанты.
- Вот и хорошо. Так вот: когда эти стрелки переходят в красную зону, появляется опасность перегреть дизель, или же хрен знает сколько времени провозиться с охлаждением. Никитка, ты за это дело теперь первый ответственный. И – последний. Чуешь, курсант, чем пахнет?
- Так точно!
Степану уже порядком поднадоело такое формальное обращение, но что поделаешь? Назвался груздём - полезай в кузовок. Коли же командиром… выходит, что в танк, хе!
- Запуск двигателя – вот он, - плавно опустил палец на чёрный кругляш кнопки танкист. – И сейчас я его запущу, - сглотнул Степан несуществующую слюну в пересохшем горле. – Запоминай мою команду, курсанты: без меня ничего не делать! Орать – можно, пихать и пинать – можно, мешать – нельзя! Мы здесь стояли, сюда же и вернёмся, ясно?! Это я тебе, Колька, говорю! – сам не замечая того, уже орал во всё горло Попов. – Запуск!
Прикрыв и без того бесполезные глаза, танкист стиснул зубы, нажал на кнопку и содрогнулся от звуков: дизель работает неправильно! Затаив дыхание, он прислушался, что происходит в моторном отсеке, вздрогнул от внезапного хлопка, а после расцвёл в блаженной улыбке, чуть было не заплакав: работает же, голубчик! Трудится, голуба моя! Ах ты, радость-то моя ласковая! Птичкою запела, милочка! Эээ-эх… эх….
 
Облегчённо выдохнув, Степан вытер ладонями веки, прокашлялся, и самым обыденным голосом произнёс:
- Слушать и слышать работу двигателя – одна из первейших задач танкиста. Отвечать: кто что услышал! Николай, говори.
- Есть… отвечать, - неуверенно прокричал Петров-младший. – Всё было правильно, работало, вдруг «бздым», а потом тоже совсем хорошо. Правильно?
- Никита, - обернул танкист голову направо, - отвечай теперь ты. Что слышал?
- Мне, товарищ командир….
- Громче говори!
- Мне, товарищ командир, так думается! Сперва! Сперва двигатель плохо работал, с пробоями!
- С перебоями! – поправил его танкист. – И не ори мне в ухо! Дальше! Причина какая? 
- Причина?! – захлопал глазами Никита. – Засралось, наверное, что-то, товарищ командир.
- А потом?
- Выходит, что само и прочистилось…, - робко пожал плечами старший из братьев, виновато поглядывая на Попова. – Причину назвать не могу, товарищ командир.
- Молодец, Никита! Настоящим танкистом станешь! – не уставал наслаждаться ровным рокотом дизеля Степан, но вдруг спохватился. – И тебя, Колька, тоже танкистом сделаю! Глухня! А…, - махнул он рукой, - даст Бог, всех вас всему обучить успею. Всё лето впереди. Опа…, - вдруг схватился за голову он, и прошептал. – А про шлемофоны-то я и забыл.
 
Продолжая прислушиваться к работе двигателя, в который, похоже, уже начал поступать привезённый со склада немецкий газолин, танкист скривился от неудовольствия:
- Дрянь всё. Никита, что слышишь?
- Воняет, товарищ командир.
- Верно говоришь, - воняет. Трофеи, ёш твою медь. Запомните, курсанты: на газолине надобно поддавать газку, - нажал он на педаль. – А потому следовает держать повышенные обороты, слышите разницу? Ровнее стало? Так-то.
Всё ещё не решаясь тронуться с места, Степан вновь отругал себя, что не затребовал с товарища Меркушина хотя бы подшлемников: побьются же пацаны. Причём – в кровь. Колька-то ещё ладно, он наверху, а долговязый Никитка точно голову о броню побьёт. Да и самому тоже несладко придётся. Хоть портянками башку обматывай! Так… что у нас есть в наличии? Брезент резать – бесполезно, одеяла – жалко…. Из чего бы? Чего… чего-чего…, - шептал про себя танкист, и тут его осенила внезапная идея.
 
Заглушив двигатель, он, позабыв о наступившей тишине, проорал:
- Курсанты! – и тут же спохватился, перейдя на два тона тише. – Курсанты, а на вашем складе тёплые шапки есть?
- Никак нет, - возникла справа от танкиста Колькина башка. – А зачем  вам шапка, товарищ командир? Голова мёрзнет?
- Дурак ты, Колька, - отмахнулся танкист. – Это – для вас, дурачьё! Ну, и для меня тоже, - несколько смягчился он. – Это сейчас танк не трясёт, а как поедем – все головы побьём. А виском ударишься обо что – так и вовсе смерть. А я за вас отвечаю! На голову надо что-то, на голову! Резина, может быть, есть, или ещё что мягкое, а?
- Противогазы есть, - подал голос Никита. – Они резиновые, целые, и даже с гофрами.
Недоумённо повернув голову в сторону места пулемётчика, Степан пошевелил губами и расхохотался:
- Ты! Ты… ты представляешь себе нас, да в противогазах?! Да в таком виде…, - хлопал он себя ладонью по лбу, - от нас все в страхе разбегутся! Берлин – наш! Без единого выстрела! Слоники, б…, приехали! – разыгралась у молодого человека фантазия.
 
Судорожно выдохнув, Степан вытер рукавом выступившие от смеха слёзы и устало произнёс:
- Чего попроще есть, бойцы? Нам бы головы сберечь, а не Мосек всяких там пугать.
- Каски подойдут, товарищ командир? – вновь возник над плечом силуэт Коськиной башки.
- Каски… каски подойдут, чего нет-то? – обрадовался такому предложению Степан. – Чего сразу-то молчал? Тащи уже! Бегом – арш!
Уже спрыгнув на землю, Костя обошёл танк и заглянул в люк:
- Только они – немецкие и с дырками. Мы с Никитой по ним стреляли.
- А что, наших-то нет? – разочарованно протянул танкист.
- Те все до нас собрали. Подчистую.
- Тогда тащи те, что есть.
 
Ни одна из принесённых касок танкиста не устроила, даже напротив – разозлила: одну за другой он зашвыривал их в заросли:
- Да где вы такой дряни понабрали?! Зачем стрелять-то по ним было? Хоть бы пару целых оставили, - ощупывал он внутреннее пространство каски. – От пулевых отверстий весь металл внутрь загнут, сами смотрите! – бросил Степан последнюю каску перед собой. – Всю башку на первой же кочке в кровь разобьёшь. Берите теперь плоскогубцы, молотки, и разгибайте обратно. Тоже мне, стрелки Ворошиловские….  Выполнять! Три штуки – три минуты!
Для пущего вида сердясь, Степан прогуливался вдоль танка, прислушиваясь к суетному копошению курсантов, и вдруг его душа встрепенулась: колокол! Церковный колокол! Ровно такой же, который был у них в селе! И почто его тогда с колокольни скинули? Господи, господи! Откуда…? 
 
Обернувшись на силуэты, Степан понял: ребята использовали броню танка, как наковальню, и оттого машина гудела всем своим железным чревом, как на Пасху: «Бом-бом-тили-тили-бом-тили-тили…». Экое же сходство: и танк – живой, и колокол. Как броня-то гудит, оказывается! Живая… сердешная….  Благодарно проведя ладонью по холодному железу, танкист прижал к нему ухо, и колокольный звон враз сменился жалким звяканьем. Сделав вывод, что дело не в самом железе, а в его форме, Стёпа ещё раз пожалел о колоколах, со светлой болью в душе помянул свой последний танк, балагура Алексея Григорьевича, ребят – сослуживцев, затем отчего-то вспомнил о беременной Машке, о её лошадиной работе, потом….
 
И тут его захватила идея: а почему бы боевой машине не дать имя? Вернее – полутанку-полутрактору? У них, вон, танк «Полтавой» назывался, в честь родного города Григорича, так может и этот как-то назвать? За «Сталинград», конечно, вряд ли похвалят, скажут, что много на себя беру, но имя-то надо, надо! Как же обозвать-то? Надо как-то коротко и ясно. «Урожай» там, или «Нива». Нет, надо по-мужски, нечего танк обижать. «Пахарь»? Нет, тоже не то: на нём же не только пахать, но и сеять придётся. А осенью, глядишь, и жатку к нему подцепим. Фу-ты, ну-ты…. Ну, и задачка. Может, «Волгарь»? «Донец»? Реки-то, вон они: одна на востоке, другая – на западе. «Волгодонец»? А может…, - закусил танкист губу, - «Удалец»? Чем плохо? Пусть будет «Удалец».
Отрешившись от размышлений, Степан обернулся к притихшим курсантам:
- Как, всё выправили?
- Так точно! Вот! – подал ему Колька в руки первую каску. – Проверяйте, эта – для вас!
- Почему это именно для меня? – тщательно проверил внутренность Степан. – Она что, особая какая?
- Она совсем новая и с орлом ихним. Офицерская, должно быть.
- Только ихнего орла мне не хватало! – сердито хватил фашистской каской по броне танкист. – Закрасить! Всем нарисовать красные звёзды! На складе нашего подразделения красная краска есть? Чего молчите?! Или ещё не поняли, что ничего «своего» не бывает? Это – наш общий склад! Нашего подразделения склад. Уяснили?
- Так точно…, - вразнобой откликнулись ребята, поникнув головами.
Усмехнувшись, Степан отложил в сторону офицерскую каску и протянул вперёд ладонь:
- Следующую! И отвечать, - проверил он качество работы. – Есть краска, или же нет? И – какая?
- Красная есть, товарищ командир, - неуверенно ответил Колька. – Только я её уже пообещал.
- Кому? Мамке или девке? Давай третью каску.
- Да нет же! Товарищу Меркушину. Для транспарантов ему надо. Праздник же скоро.
- Какой такой праздник?! – заморгал глазами танкист.
- Так… Первомай же….
- А-аа! Вон оно чего, – почесал в затылке Степан. – Совсем уже от этих праздников отвык. А что, и демонстрация будет? Эх, на танке бы, да перед трибуной проехаться! А, курсанты?! 
- Это да…, - зачарованно прошептал Колька, уже представляя себе, как он, весь такой героический и в каске с красной звездой, покрасуется на танке перед односельчанами. На командирском месте!
 
Проинспектировав последнюю каску, танкист в раздумье постучал ею по броне, надеясь вновь услышать колокольный звон, но ничего не получилось. Напялив её на голову, он махнул ребятам:
- За краской потом сбегаете. Слушай мою команду! Сейчас мы должны проехать сто метров вперёд, развернуться, затем обратно доехать до лесополосы, ещё раз развернуться, и задним ходом занять исходное положение. Курсанту Николаю Петрову – задавать мне направление движения! Курсанту Никите – смотреть за приборами и слушать работу механизмов. Всё ясно? Если ясно – надеть каски и занять свои места. Выполнять!
Ах, до чего же было досадно Степану, что он не запомнил ту особенную дедову молитву, которую тот обычно торжественно приговаривал перед тем, как взять в руки топор или же лопату! Как там она называлась? Что-то застольное: то ли «за начало дела», или же «за…». Нет, не припомнить. Помнится лишь дедово упоённое: «помози ми грешному сие дело, мною начинаемо[2]», а дальше – сплошные «господи», да «отцы» с «аминями». Эх, лучше надо было слушать, лучше! Глядишь, и подмогнул бы сейчас господь. Да и другие молитвы тоже надо было запоминать. Авось, и не сгорел бы тогда, коли б от души молился.
 
Но да что там вспоминать, да каяться? Дело надо делать, а не о былом бездействии заботиться. Уловив над бронёй голову Кольки, Степан в очередной раз креститься передумал, но «помогай нам, боже» всё же прошептал. Заняв своё место в танке, он вновь с удовлетворением поёрзал на сиденье и задорно обернулся вправо:
- Говори, Никита, что я теперь должен делать. По очереди, и ничего не пропусти. Ты же помнишь, что я вам показывал?
- Питание, питание! – зашептал голосок за спиной.
- А ну цыц, Колька! Отжиматься заставлю! Говори, Никита.
Одобрительно отметив, что долговязый Никитка всё запомнил правильно, Степан запустил двигатель и, держа его на низких оборотах, прокричал:
- Колька! Это – твой экзамен! Хоть одно деревце сломаем – хана тебе! Двигаться буду медленно, и ты тоже не спеши, не путай правое с левым. Готовы? – Взялся танкист за рычаги. – Начинаю движение!
 
Начало движения Степану совсем не понравилось: танк дёрнуло так, словно бы у него не только задних амортизаторов не было, но и пружины полопались. Особенно – с правой стороны. Постепенно набирая ход, танкист двигался по прямой, всем своим сердцем сопереживая тому, что происходит с машиной. Несмотря на достаточно ровную местность, ходовая ему категорически не нравилась, да и коробка передач оказалась хуже некуда. Едва вторую воткнул. Да и леший с ним: пахать на третьей всё равно не придётся.
- Скорость? – крикнул он.
- Примерно двадцать пять! С хвостиком! – загремело каской об каску, когда Никита приблизил голову к панели приборов.
Остановив танк, Попов перевёл двигатель в режим холостого хода и, уже почти не крича, прорычал:
- Вот я и думаю, что мы давно уже не сто, а все двести метров отмахали. А если бы в поле на мину наехали?! Почему не командовал на остановку и разворот, Колька?
- А… как останавливать, товарищ командир? На голову вам давить? Вы же не сказали….
Рассмеявшись, Степан повинился:
- И то правда – не сказал. Команда «стоп» подаётся одновременным нажатием на оба плеча. Разворот делаем как при обычном повороте. В какую сторону надо разворачиваться, туда и поверну. Слушай команду: разворот напра-во!
 
Быть может, при возвращении на прежнее место стоянки они и поломали какое-то особо невезучее растение, но ни на ящики, ни на костёр не наехали. Ощутив на плечах две ступни зараз, Степан отпустил фрикционы:
- Что, приехали?
- Так точно, - чужим голосом ответил Колька, шумно дыша.
Танкист прикрыл глаза, выбросил через люк ненавистную фашистскую каску и вытер рукавом лоб. Ткань гимнастёрки мигом прилипла к телу от впитавшегося в неё пота, да и подмышками тоже болотца хлюпали. «Это ж надо… как в первый раз…вот те на-а…, - со счастливой улыбкой твердил про себя Попов. – Это ж надо такое…. Такому точно не учили. Чтобы танк, да вслепую вести, это уж совсем… совсем первый раз». Помотав головой, он выбрался наружу и первым делом принялся ощупывать землю в поисках прежней стоянки. Нащупав возле правой гусеницы характерный след, Степан отмерил расстояние от трака пальцами: две пяди[3] с хвостиком.
- Мне сзади было плохо видно, товарищ командир, -  извиняющимся голосом произнёс над плечом Колька. – Сильно промазали, да?
- Будем тренироваться, - скупо ответил танкист, недоумевая, как они вообще не въехали куда-нибудь в дебри.
 
Какие-то сорок сантиметров ошибки, задним ходом, да вслепую – это же… бог помог это. Не бывает такого. Чудо, как есть – чудо, - недоумевал Степан. - Или это просто Колька столь хорош? Нет. Что ни говори, а без божьей помощи здесь явно не обошлось. Слава тебе, господи! Неужели и на самом деле на этом танке пахать получится? – продолжал ощупывать следы танкист. – Пахота – она же тонкости требует: на пять сантиметров увёл плуги в сторону, и урожай уже не тот. Отвал ровным должен быть, как по линеечке, иначе всходы пойдут или слишком редко, или чересчур плотно. И, если они задом промахнулись всего на сорок сантиметров, то передом у них…, - уже с трудом сдерживал мечтательную улыбку танкист. – Эх! Да мы…. Но про господа вспоминать всё же надо. Он точно поможет.
- Строиться, - вылез Степан из-под танка. – Что сказать? Экзамен ещё не окончен. За вождение курсанту Николаю Петрову…, - и его язык не повернулся сказать «удовлетворительно», - «хорошо»! Молодец, Николай! Чего молчишь?!
- Служу трудовому народу! – с некоторым запозданием радостно прозвенел мальчишеский голос.
- То-то же. С тобой, Никита, как с будущим механиком-водителем, разберёмся позже. И вот ещё что: на ужин, как поработаем, у нас снова будет тушёнка! Чего молчим? Не рады, что ли?
- Так точно!
 
Танкист уже хотел было распустить курсантов на десятиминутный отдых, но тут до него дошёл смысл сказанного.
- Как это - не рады?! – насупился он. – Тушёнке? Не рады?!
- Мы рады, товарищ командир, - выступила на шаг верёд долговязая фигура, что изрядно удивило Попова. – Мы просто хотели спросить, товарищ командир: а можно её сейчас?
- Это почему?
- Сейчас восемнадцать минут второго, а вы сами говорили, что в нашем лагере мы будем питаться по уставу. Это значит, что наступило время обеда. Можно, мы тушёнку на обед, а не на ужин, съедим?
- Это почему? – совсем растерялся от мальчишеской наглости Степан.
- Ещё сам генералиссимус Суворов говорил: «Завтрак съешь сам, обедом поделись с товарищем, ужин отдай врагу», вот! Вообщем, на обед тушёнка будет как-то лучше. 
Степан смотрел на серые силуэты курсантов и крайне сожалел, что не видит их лица. Голоса, те да, голоса – это важно, но лица…. До сих пор ведь непонятно, кто из братьев – заводила. Да, самый шустрый и острый на язык – Колька, но и Никита вдруг выкидывает такие коленца, что только диву даёшься. Эх, побыстрее бы зрение вернуть! Ну, или хотя бы научиться по голосу правду ото лжи отличать.
Помолчав, танкист цыкнул зубом и проговорил:
- Будь по-вашему. Будет вам тушёнка. Разводите костёр.
Степан присел возле ящика с продуктами, попытался было сосредоточиться на проблемах с ходовой частью танка, однако же, неожиданный поступок Никиты никак не выходил у него из головы. И ведь Колька-то молчал, не возражал брату, хотя ему и не поддакивал! Странные какие-то братья. Сговор у них какой-то попеременный, что ли? Ладно! Хорош попусту в…, -  как там говорил Григорич? – в ухе ловить капусту? Да, именно что капусту. Кочерыжки любил, царствие ему небесное, - пожевал губами танкист, гладя на разгорающийся огонёк костра. – Кочерыжки, кочерыжки, - в тысячный раз гнал он от себя картины былого, в котором мёртвого, исчерна-синего командира кладут с ним, тогда ещё почти зрячим, рядом.
 
Мысль о том, что даже после пожара в танке он мог что-то видеть, кардинально изменила настроение Степана: а может, товарищ Меркушин и вправду не врёт? И на глазах – лишь бельма, которые можно вырезать? «Чик-чик, и всё»? Всё? Совсем всё? Я же…, - сотворил крестное знамение танкист, - клянусь и каюсь тебе, господи! Хоть чуть-чуть бы, хоть чуток! Я же, как раб, на тебя и пахать буду, и… ребят, вон, выучу. Только верни мне зрение, господи. Больше ни о чём не прошу. Я всё сделаю, что ты велишь, всё. Только….
И тут, откуда ни возьмись, в его ушах загремел стук дедовых сапог: «Не смей, паршивец, с богом торговаться! И со мной – не смей! Ишь ты чего удумал, сопля зелёная! Перед иконою! «Год сладкого есть не буду, если на огороде сорняки выведутся! Если меня дед пороть перестанет»?! Вона чего надумал! Не престану пороть, покуда дурь твою не вышибу! И год, и два, и сколько потребно! А ну, ложись на лавку»!
 
Машинально почесав задницу, Степан мысленно поблагодарил деда за науку, обругал себя и, порывшись в продуктовом ящике, вытащил оттуда что-то похожее на рис:
- Отварить до готовности, - протянул он мешочек ближайшей тени.
Устало слушая, как курсанты хлопочут и переговариваются возле костерка, танкист вертел в руке банку с тушёнкой и недоумевал: экая же странность! Всего третий день от пуза ешь, и даже уже от тушёнки можешь отказаться. Не торопишься, не спешишь, не норовишь урвать у кого, а… готов последнее отдать, и ничуточки-то не жалко. А ведь, бывало, из-за падшей конины друг с дружкой в кровь дрались, - как только до стрельбы не доходило? Верно, только трибунал, а то и просто – расстрел на месте, от взаимного смертоубийства их спасали. И ведь это всё так недавно было… осенью… летом не так, а перед зимой – так и вовсе беда со жратвой была. Нет, долой, долой былое! О настоящем, да о хорошем думать надо. Сиречь – о том, как образумить ребятишек, чтобы больше вольничать не смели.
 
Положив в карман штанов консерву, Степан задумчиво приблизился к танку и положил ладонь на броню: это хорошо, что амортизаторы – ни к чёрту. Прости, Господи. Однакож врать теперь почти не придётся, всё само управилось. Малую же ложь и прокурор стерпит. Плохо то, что амортизаторы переставлять всё-таки придётся, а это – двойная работа. А не переставлять – нельзя: машину с борозды в сторону уводить станет. Крякнув от досады, танкист обернулся к костру и разглядел перед собой знакомый вихрастый силуэт:
- Чего тебе?
- Разрешите доложить, товарищ командир! Рис сварился! – бодро отозвался Колька. – Тушёнку получить можно?
- Посолили?
- Так точно!
- Положите в мою миску порцию каши, да чуток маслицем заправьте. Выполнять!
 
Вскоре рядом со Степаном была поставлена миска, а в его руке очутилась ложка.
- Сухари вам сюда же принести, товарищ командир?
- Хлеб с хлебом? – поднял бровь Степан. – Хотя – тащи! Чего застыл?
- А тушёнка?
- А… вон оно что, - выудил танкист из кармана банку, - держи! В котелок её целиком сыпь, чтоб….
- Да знаю я всё, товарищ командир! – метнулся к костру курсант, но на полпути недоумённо застыл. – А вы, товарищ командир? Вам туда, в кашу?
- Мне – на ужин. Я на тушёнку ещё не заработал, - обернулся к своему вареву Степан. – Ух, ты! Горячее!
В воздухе, что называется, повисла тишина. Степан, нарочито шумно дуя на рис, поглощал ложку за ложкой, курсанты же не то, чтобы приступить к пиршеству, но даже с места сдвинуться не решались, переглядываясь друг с дружкой. Наконец старший из братьев не выдержал, отнял у младшего проклятую банку и поставил её на броню рядом с танкистом:
- Мы были неправы, Степан Феопемтович, - подрагивая ломающимся голоском, прохрипел Никита, - готовы понести заслуженное наказание.
- Угм…, - облизал ложку танкист. – Тушёнку – в ящик, мне – добавки, и отнести её на стол, как обычно. Чай сегодня будем пить без сахара. Выполнять.
 
Трудным, тяжёлым вышел не только этот вечер, но и весь следующий день: ходовая часть танка оказалась в даже более плачевном состоянии, чем то предполагал Попов. По всей видимости, фрицы лишь слегка подлатали машину, причём – явно силами наших военнопленных, которые то ли от недоедания, или же от ненависти к врагу ни единого болта, ни одной гаечки толком не затянули. И оттого резьба во многих местах сбилась, резина уплотнений порвалась, и даже хуже: от постоянной тряски погнуло опорные стаканы, пальцы и штоки. Ни единая деталь без применения лома и кувалды с места просто не сдёргивались – настолько велики был конструктивные изменения. Работа Степана походила на сущий ад и, когда он выбирался наружу, то был похож на сущего демона: грязный, как чёрт, с окровавленными, в ссадинах, руками и бессмысленно вращающимися бельмами глаз.
 
К обеду четвёртого дня ремонта танкист сдался. Да, используя тяжесть танка и создавая натяжение при включённом фрикционе от опорного катка, кое-что выправить удалось, но при этом резьбы стали ещё хуже. Надо смириться и признать, что задуманное до конца довести не удастся. Один амортизатор слева направо переставили – и слава богу. Да, танк всё равно будет уводить в сторону, но ничего, приноровимся. Обидно, конечно, но выше головы не прыгнешь.
Полный тягостных раздумий, Степан бросил взгляд на два искрасна-чёрных силуэта возле костра, вздохнул, и достал из ящика тушёнку, повторяя свои давешние слова, сказанные возле сельсовета:
- Эй, черти! Подь сюда! – с улыбкой обтерев ладонью щёку, оценил он степень изменения цвета. – Отвечайте, черти: я что, такой же чёрный, как и вы?
 
Ответом Степану послужил заливистый смех, однако же он нисколько его не обижал, напротив: с пару секунд поулыбавшись, сам расхохотался:
- Чёрный я, да?!... Как чёрт, да?... О, черт! О..., - мотал он головой, - прости, господи! Ох… «темни зерцала твои»,– слегка успокоившись, вытер он слёзы, отчего на щеках остались страшные красно-белые полосы по чёрному. – Чего примолкли? Тушёнку – в котелок, а как поедим, в деревню пойдём. Больше, чем сделали, мы уже не сделаем. Так-то, товарищи курсанты.
 
Деревня встретила будущих трактористов обычным послевоенным молчанием и непривычно громким щебетанием птиц. Вот раньше, помнится, птичек разве что поздним вечером было слыхать, когда все уже спать улягутся, а тут – днём, и птахи. Никакая-то война им, видать, не страшна. Небесные они – что с них взять?
Убедившись, что здание правления заперто на ключ, Степан потоптался на крыльце    и обернулся к курсантам:
- Никого, - словно бы извиняясь, повёл он рукой. – Будем ждать.
Присев на лавку, танкист досадливо покрутил головой: ждать! Бездельничать! Как можно бездельничать, когда столько дел не сделано? Заставить курсантов подтягиваться и отжиматься, что ли? Или - на сгоревший склад сельхозтехники наведаться? Но он – далековато, а товарища Меркушина нужно ловить именно здесь. И тут Степана осенила мысль о гигиене:
- Товарищи курсанты! Слушай мою команду: раздеться до исподнего и стирать одежду!
 
Подавая личный пример, он положил на стол пилотку, снял гимнастёрку и брюки, взглянул на ребят, но шевеления среди них не заметил.
- Не понял, - повёл он своим страшным взглядом, - вы что, не слышали команды? Отчего не раздеваетесь?
- Может, мы лучше у бабушки Люси постираемся? – неуверенно спросил Никита.
- Никаких бабушек! Солдат должен делать всё сам! Или ты что, и на передовую свою бабку потащишь?!  Живо раздеваемся до исподнего, берём золу и стираем! Чего молчим?
- У нас нет исподнего, товарищ командир…, - словно бы прописную истину ребёнку, объяснил танкисту своё нежелание раздеваться Колька. – А стирать мы умеем, но лучше бы во дворе у бабки Люси. Её землянка тут неподалёку. Пока бельё сушится, мы в кустах спрячемся, Никто нас не увидит.
- А здесь вас кто увидит?! Нет же никого. Даже собаки вашей, вон, и той нет. Как её там, дуру? Геббельс? А, неважно! А ну, делай, как я! – уверенно скинул бумажные портки Степан, оставшись в чём мать родила. – Раздевайтесь! Кусты придумали, тоже мне…. 
 
Ребята уже видели танкиста до пояса, но зрелище абсолютно голого обгоревшего человека настолько поразило их, что они беспрекословно разоблачились и, прихватив одежду, двумя тенями живо проскользнули в сторону конюшни. Вздохнув им вослед, Степан хмыкнул: в кустах им прятаться! Среди листвы! А может, и на самом деле на кустах уже листва появилась? Он напряг остатки зрения, и почти всё, что находилось ниже уровня воображаемого горизонта, показалось ему зеленоватым. Неужто – трава?!
В опасении потерять скамью, он сориентировался по солнцу, сделал шаг вперёд, другой, и на третий вместо прежнего гравия под его босой ступнёй почувствовалась сырая земля, а на ней – росла трава! Степан осторожно опустился на колени, сорвал былинку, засунул её в рот, пожевал, подумал и выплёвывать не стал. Растёр её крепкими зубами и, вспоминая запах свежескошенного сена, проглотил. Да, травинка была совсем невкусная, но такая родная и такая сочная! Радуясь всем сердцем, что пришла весна, танкист ласково провёл по молодой травке ладонью и опрокинулся на спину, глядя в блёкло-голубое небо с яичным желтком солнца, чувствуя кожей, что небо и вправду голубое, а солнышко – настолько яркое, что припекает, особенно – язвы. И это чудо как хорошо, когда солнышко припекает язвы. 
 
Под шелест листвы и запах молодой травки Степану вновь приснилось детство, родное село, плеск речки, рыбалка, друзья – мальчишки, что вон они, за мысочком рыбалят. Поймали, видно, что доброго, вот и галдят, обормоты. Так и всю рыбу распугать можно! А это ещё кто тут? Никак, брательников голос? Откуда он здесь? Он же….
- Ты хоть бы прикрылся чем, Аполлон, - окончательно пробудил его ото сна голос председателя. – Бабы, вон, с полей идут, а он тут разлёгся….
- Бабы?! – мигом вскинул туловище Степан, прикрывая руками промежность. – Где?! – в панике закрутил он головой.
- Никак, оголодал уже? Баб захотелось? Да в поле они ещё, в поле, - уже без иронии в голосе проговорил Сергей. - Пошутил я, можешь не бояться. Одевайся, обмундирование от тебя справа лежит. Сухое уже.
Нащупав под левой рукой свою одежду, Степан прорычал:
- Это от тебя – справа! И вообще: за такие шутки с бабами…. Вот только сделают мне операцию эти твои оф… мумологи, короче! – первым делом тебя пристрелю! Чтобы знал, как издеваться. Я тебе что…, - путался он в белье, - помог бы, что ли? Где мои портки?! 
- Да ты на них стоишь. Шаг назад сделай, я тебе буду подавать всё по очереди. Пятая точка-то как, поджила?
- Не жаловалась. Гимнастёрку давай.
- Умыться бы тебе сперва, - мягко посоветовал председатель. – Опять же всё испачкаешь. Пойдём за дом, там у меня бочка – душ, а?
- А! – вспомнил танкист, что он так толком и не помылся. – Веди!
 
Через пятнадцать минут товарищи по несчастью сидели в конторе за столом, молча потягивая чай с немецкими сухарями, и никто разговор о главном начинать не торопился.
- Плесни ещё чайку, - подвинул на середину стола опустевшую кружку Степан. – Хороший чай, вкусный. Тоже немецкий, да?
- В Германии чай не растёт. Написано, что индийский. Держи кружку, не расплескай – горячая.
- Спасибо, - принюхался танкист к напитку. – Хорошо пахнет, даже я чую. Слушай, а йоги – они же из Индии, да? Читал я про них. Интересно. А правда, товарищ Меркушин, что они стёкла жрут, да на гвоздях спят?
- Рахметов тоже на гвоздях спал, хоть он и не йог.
- Кто?!
- Ты что, «Что делать?» Чернышевского не читал?
- Бездельник был этот твой Чернышевский! – невесть от чего разгневался Попов. – Не бывает таких вопросов для нормального, работящего человека! Есть вопрос «как сделать?», а что делать, мы и без него знаем. Бездельник он был, и не говори, что нет! Молчи! Я буду говорить, - потёр ладони Степан. – Докладываю. Танкотрактор оказался хуже, чем я думал, но пахать на нём можно. Работает. Это первое, и не перебивай! Сейчас я буду ругать тебя, Сергей Михайлович, - словно бы из пистолета, прицелился он указательным пальцем между глаз председателя. – Ты чего, хм… ты… зараза ты, понял, кто ты?
- Это почему?! – совершенно растерялся от яростной реплики Степана Меркушин.
 
- Ты почему к нам за четыре дня ни разу не приехал, а?! А вдруг мы там на мине подорвались, и подыхаем? Мучаемся? Даже пристрелить нас из милости, и то некому? Ты знаешь…? Нет, об этом – потом. Короче: я отказываюсь работать, если не будет свежих газет, если ты не будешь всяких там новостей рассказывать и…, - никак не мог подыскать нужных слов танкист. – Словом, с ребятами не только я должен работать! Да, я сделаю из них танкистов, мастеров, но советских людей из них должен делать ты, а не я! Никудышный я воспитатель, понимаешь? Ты же старше меня, умнее, грамотный, Чернышевского читал, а я что? Басни Крылова им пересказывать? Да и те уже плохо помню, - задумался Степан, и вдруг выдал и совсем неожиданное: – Нет, Крылова я тоже не люблю. Не понимаю я, как муравей стрекозу замерзать оставил. Не пожалел, скотина, подыхать бедняжку бросил. Мне Лесков больше нравится. А… а тебе Лесков как?
- Ты про «Левшу»?
- А у него что, ещё что-то есть?
- Есть, разумеется, - немного воспрял духом председатель. – К примеру, «Леди Макбет Мценского уезда». Читал?
- Чего?! Кто?! Какие такие б… б…, - не решался Степан выговорить нехорошее слово. – Что, так и называется?
- Да не так же! – в отчаянии махнул рукой Меркушин и спрыгнул с лавки. – Леди – это как княгиня английская. А «Леди Макбет» - это драма Шекспира. Тоже не читал? Сейчас-сейчас…, - удивительно резво для безногого добрался председатель до книжных полок, - сейчас найду. И чтобы прочитал мне!
- Чернышевского не забудь, - с усмешкой положил подбородок на ладонь танкист. – Очень хочу узнать, что мне с тобой делать.
 
Недоумённо обернувшись, Сергей Михайлович смутился:
- Ну, потом прочтёшь. После операции. 
- Не буду я читать твоих Шапиро, да прочих бездельников. Даже после операции. По горло уже ими сыт. Возвращайся за стол, и записывай, что мне для работы надо.
Надобно Степану было много чего: два десятка погонных метров доски – пятидесятки, брусья, да гвозди, чтобы соорудить на танке кузов для бочек с горючим и прочего добра. Затем - побольше проволоки, трос, лампы на двадцать четыре вольта, резины потолще, можно даже старых автомобильных баллонов, ещё один ломик, войлока….
Устав записывать, председатель отложил в сторону карандаш:
- Ты чего, вагон-купе из танка хочешь сделать? Не позволю.
Танкист дрожащей ладонью провёл по обгоревшему черепу, поморгал и указал за окно:
- Дождь, да?
- Да там уже не на шутку разошлось, - взглянул через стекло на небеса Меркушин. – Можно даже сказать – ливень.
- Давно не было. У тебя жена где?
- В Сталинград уехала, а что?
- А то, что моя – вон там, в поле, под дождём, - кивнул Попов на окошко. – А мы тут с тобой в тепле спорим, кто из нас умней. Дай мне то, что мне нужно, и не спрашивай, зачем. Нет, так: я сам тебе отвечу, зачем. Затем, чтобы моя жена лошадью не пахала, понял?! – перешёл он на повышенный тон. – И чтобы тебя, дурака, не посадили, понял?! Время уходит, время!
 
«Дураком» гордость председателя была уязвлена, что называется, в самую печень, незатейливая же аргументация столь безжалостным фактором, как время, жалила сердце почище самого страшного разбора на партсобрании. «Животноводство поднимать», вон чего удумали! Обещали каких-то овец необыкновенных с Алтая прислать, а кто с ними работать будет?!
Досадливо покачав головой, Сергей решил до поры не думать о нашествии парнокопытных: для каждого дня довольно своей заботы. Танкист прав: каждый потерянный час сегодня – это недобранный центнер урожая осенью, а потому нечего рядиться из-за мелочей.
- Досок бери столько, сколько найдёшь, - бесстрастно произнёс Меркушин. – Там же возьмёшь и брусья, и гвозди. Да и прочее. Отдаю деревню на милость победителя. Бери, что хочешь.
- Не понял….
- Домов разрушенных – тьма. Доламывай, я разрешаю. Сейчас, подожди, - дотянулся он до полки, достал письменные принадлежности и заскрипел пером.
 
- Ты чего это делаешь? – услышав странный звук, насторожился Степан.
- Подписываю приказ о назначении тебя главным механиком колхоза. Возражения не принимаются, - подул председатель на чернила, чтобы те побыстрее подсохли, и смачно приложил свою подпись печатью. – Держи! С этой бумагой ты можешь хоть в райцентр, хоть в сам Сталинград ехать. Да, кстати! – хлопнул он себя по лбу. – Совсем из головы вылетело! Ты насчёт партии ещё не передумал?
С одной стороны, вступать в партию Попову по-прежнему не хотелось – противилось что-то в его душе такому шагу, - с другой же – разум упрямо настаивал: бери, пока дают. Потом может оказаться поздно. Сам же себе говорил, что партийцы – они как баре нынче. Показал партбилет – и любой беспартийный перед тобою – букашка. Вкупе же с должностью главного механика колхоза из простого, безымянного инвалида можно и почти наравне с большим начальством из района стать. А раз можно – то и нужно. Прости за это меня, Господи: не из корысти сие делаю, а по необходимости.
 
- Не передумал, - твёрдо ответил Степан. – Танк я восстановил. Как только начну пахать – так и принимай. Больше тебе пока ничего не скажу. Нет, скажу! Не мешай мне, хорошо? Дал мне бумагу – и всё, больше в мои дела не лезь.
- Какие это «твои дела»?! – вновь вспылил председатель. – Нет у тебя никаких «твоих дел»! Что я прикажу, то и делай, товарищ главный механик!
 
Молодой гонор и желание сделать всё непременно по-своему то сводили воедино интересы двух инвалидов, то ставили их в непримиримые позиции. Особенно злоупотреблял своими знаниями и навыками танкист, понимая, что без него Меркушину не то, что с трактором – с посевной не справиться. Осознавал этот факт и председатель, и даже более того: как человек неглупый, он отдавал себе отчёт, что, несмотря на общественное положение, разницу в возрасте и образовании, но слепец его старше и опытней. Надёжнее, что ли? Сергей смотрел на своего визави, и дивился сумбурности собственных эмоций: какое же страшное у Степана лицо! И единовременно – до чего же прекрасное! Силой воли, несгибаемостью и уверенностью в собственных силах от него так и веет. А ещё – словно бы тоской какой сквозит. Так и кажется: вот-вот вслед за веками вверх вспорхнут бельма, а за ними вдруг вспыхнут яростью и прямотой зрачки, упрекая и понужая огненным взглядом. Бррр! 
- Вот тебе обратно твоя бумага, я за неё не держусь, - придвинул к председателю приказ о своём назначении Степан, вставая с места. – Не нужна она мне. Я и без неё и вспашу, и засею. Если газолина дашь, конечно. А ты – дашь, никуда не денешься. Так как? Забираешь бумагу?
- Нет.
- Вот я своего слова назад не забираю, - навис над столом танкист, растопырив на нём чёрно-багровые, не до конца отмытые от крови и грязи, пятерни. – Давай договоримся раз и навсегда: ты командуешь в правлении, в районе, да хоть где, но только не в поле! А то знаю я вас, городских!
- Да чего ты знаешь…, - смирившись со своей второстепенной  участью, поправил очки Меркушин. – Чем мы, городские, тебе не угодили?
 
- Вы вдоль склона пашете! Это ж надо! Агрономы, мать! Прости, господи, но что это…. Ладно, в двух словах. Перед самой войной это было, приезжал к нам один, - вернулся на своё место Попов, - а-аграма-адный агра-аном! Мичуринские методы, мол, будем испытывать. Конце…три…  круговым способом, короче. Вспахали мы по этим его методам, а через неделю половину поля дождями нахрен смыло. Вместе со всходами и агрономом. Уехал, и поминай, как звали. Как хочешь, но городским в поле не место. Уяснил? 
Сергей задумчиво поскрипел пальцем по запотевшему оконному стеклу, вгляделся в царящую на улице грозовую полутьму и вздохнул:
- Я тебе бумагу дал, вот и действуй. Вмешиваться не собираюсь. Одна просьба: пожалуйста, не заезжай за пределы разминированных полей.
 
 

[1] Переключение скоростей на Т-34 первых серий было настолько затруднительно, что рычаг коробки передач буквально забивали в нужное положение кувалдой.
[2] Цитата из «Молитвы пред началом дела».
[3] Пядь = 17,78 см. Расстояние между большим и указательным пальцами на плоскости.

© Copyright: Дмитрий Криушов, 2015

Регистрационный номер №0307569

от 13 сентября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0307569 выдан для произведения: Глава 2.
 
Стараясь не шуметь, чтобы до срока не разбудить мальчишек, Степан осторожно выполз из палатки и принялся разводить костёр. Огонёк занялся споро, и уже через пару минут танкист, с наслаждением вытянув над ним ладони, грелся у его тепла, поглядывая на встающее над горизонтом солнышко. На душе у Стёпы было столь же мирно и тепло, как и под его ладонями: как же ладно-то покуда всё идёт! Даже не верится, что он всего с двумя пацанами смог такое дело провернуть. И какое же это счастье, что за зиму ничего существенного не попортилось. Плохо, конечно, что радиатор подсачивает, но да это – не смертельно: вози воду всегда с собой, раз в час подливай – и всё будет хорошо. Ерунда.
 
Можно сказать, что ревизию танк почти что прошёл, теперь настала пора его ломать. Эх, до чего же амортизаторы-то жалко снимать! Трясти ведь будет, как грешника на Страшном суде. Но – надо…. Вздохнув, впрочем, без особого сожаления к самому себе, Степан поискал рукой новое топливо для костра и, вспомнив, что вчера, жалея ребят, за валежником их не отправлял, сам поднялся на ноги. Улыбнувшись, он покачал головой: интересно, а до скольки часов они провозились? До самого темна ведь. Даже луну было видно. Благо, немецкий фонарик товарища Меркушина помог, а так бы ни в жизнь с электропроводкой не разобрались. В самом же неудобном месте осколком её, заразу такую, посекло! А он всё думал, - отчего это с заряженными аккумуляторами коротить стало? Да уж, пришлось помучиться….
 
Всё ещё жалея сон курсантов, Степан припомнил, что два дня назад он спотыкался в лесополосе о какие-то жерди и решил повторить пройденный путь, тем паче, что пора уже и облегчиться. Сориентировавшись по костру и палатке, он нащупал свою верную палку и осторожно начал продвигаться вглубь зарослей. Каково же было его удивление, когда он на первом же шагу встретил неожиданную преграду! Она не походила ни на башню, что валялась где-то слева, ни на ящик с консервами, это….  Опустившись на колени, Попов ощупал препятствие: земля. Прямоугольная. Примерно сантиметров семьдесят на сорок. Кусок дёрна, должно быть. Откуда он здесь? Здесь же ровная поверхность была, а теперь….
 
Отвернув дёрн, танкист принялся осторожно исследовать спрятанное под ним добро. Найденное походило на два матерчатых мешка, в которых прощупывалось что-то крайне твёрдое и, по всей видимости, железное. С трудом разыскав горло первого мешка, Попов запустил внутрь руку и недоумённо замер. Чуть помедлив, он извлёк наружу загогулистую железяку, поводил по ней левой ладонью и ухмыльнулся: автомат! Немецкий! Откуда?! Чей же это схрон? 
 
Отложив в сторону оружие, Степан с неменьшей предосторожностью, опасаясь подвоха в виде чего-нибудь взрывоопасного, вторично исследовал свою находку, обнаружил в мешках ещё один автомат, затем что-то похожее на рожки к нему, а также гранаты. Раз с длинными ручками, значит, тоже немецкие. Совсем ничего непонятно. Откуда это? Или же он с тропинки сбился? Да нет: вон он, костерок, видно его, да и от палатки – рукой подать. Но -  не было этого всего здесь позавчера, голову на отсечение дать готов, что не было! Или это…, - закралось в душу танкиста подозрение, и его рука потянулась к автомату.
Вернувшись к танку, Степан передёрнул затвор и гаркнул:
- Курсанты, подъём! Выходи строиться!
 
Обострённым чувством слуха, которым зачастую обладают слепцы, танкист уловил испуганный шёпот из палатки: «Я же тебе говорил, что глубже копать надо! – А вдруг бы диверсанты нагрянули? Они же не ждут! – Сам ты диверсант! Давай уже, выползай! – Накажут же, Коль, накажут! – Вылезай, дурак! Чай, не фашист, не съест».
Распознав в прерывистом и сомневающемся голосе Никиту, а в резком и нетерпеливом – младшего из двоюродных братьев, Кольку, Степан взял автомат наизготовку, задрав его дулом вверх:
- Да, я – не фашист! Я – страшнее фашиста! А ну, выходи!
Стараясь не улыбаться, Попов разглядел в серых сумерках, как перед ним встали два неподвижных силуэта.
- Что за самодеятельность?! Кто вам позволил?! Расстреляю! Прямо щас! – с самой свирепой физиономией отчитывал ребят танкист, но не смог сдержать усмешки, заслышав плаксивое подвывание Никиты. – Тридцать отжиманий! Стойку принять! – проводил он взглядом потерявшиеся где-то внизу фигуры. – На мой счёт – раз! Не мельтешить! Только по команде! Курсант Никита Петров, отвечай: зачем притащили сюда оружие? Стойку держать! Отвечай!
 
- Мы эт…. Есть отвечать, товарищ командир! Оружие принёс я один, - понемногу обретал твёрдость юный голосок. – Коля здесь не при чём. Это я всё, товарищ командир. Для защиты от диверсантов!
- Гайдара начитался? Как её… романтики захотелось? Героизма? Отжиматься ещё четырежды, потом – отвечать!
Едва Степан успел положить на броню танка автомат, как снизу, отпыхтев положенных четыре раза, зазвенел второй голос:
- Курсант Николай Петров! Разрешите обратиться!
- Да понял я уже всё! - махнул рукой танкист. – Ещё двадцать пять отжиманий, и бегом умываться. Выполнять!
 
Отойдя к кустикам, Степан ничуть не сомневался, что курсанты не станут его обманывать, и будут отжиматься до конца. Хорошие ребятишки, честные. А Никитка сегодня и вовсе удивил: на себя всю вину решил взять. Кто бы мог подумать, что этот долговязый нескладень способен на такое?! Право слово, молодцы эти Петровы. И Машка – молодец, хоть и не Петрова уже, а Попова. Хорошая деревня. Если дед и родители ещё живы – они поймут, почему он здесь хочет остаться. Если же нет – то уже поняли, - украдкой от ребятишек перекрестился Стёпа. – Да живы они все, непременно живы, - убеждал он самого себя. – Вот освободят от фашиста родную псковщину, сразу же письмо им напишу…. Нет, писать будет Маша, а он ей станет говорить, что писать. Надо непременно всей родне поклоны же передать, никого притом не позабыть, да с подобающей каждому церемонией. Наука целая! Это уметь надо. А то наслушался он за год войны писем всяких: никакого-то в них личного уважения нет! «Целую-обнимаю-жду»?! Тьфу! Ни обстоятельности тебе, ни обходительности! Достоинства нет, вот чего!
 
- Разрешите доложить, товарищ командир! – перебил его праведный гнев на эпистолярную бездарность сослуживцев и их родственников мальчишеский голос. 
- Чего тебе, Колька? Приказ позабыл?  
- Никак нет! Ваше приказание насчёт отжиманий выполнено! Разрешите обратиться?
- Да чего тебе ещё?! – никак не получалось у Степана правильно застегнуть ширинку. – Помочь хочешь?!
- Никак нет!
- И - слава Богу. Говори уже, чего надо.
За спиной у танкиста заслышалось шушуканье, и вскоре ребятишки выдохнули фальцетом:
- Мы вас обманули, товарищ командир! Готовы понести заслуженное наказание!
Наконец-то справившись со штанами, Попов обернулся к курсантам:
- Чего вы опять там натворили?
- Оружие мы сюда вместе принесли, - ответил Колька. – С нашего общего склада.  Оба и отвечать будем. По справедливости.
- Что вместе – это и так понятно, но с какого это такого склада? – насторожился Попов. – Вы что, немецкий склад нашли?
- Да здесь у всех нашенских пацанов свой склад, товарищ командир, - охотно пояснил Коля, и не преминул похвастаться. – У нас с братом – самый большой! Самый лучший, товарищ командир: мы всякой дряни, что просто так на земле валяется, не берём, мы – только новое, что в смазке…. Вот мы и подумали… а вдруг диверсанты какие? На парашютах, а? А мы тут с оружием их встретим, товарищ командир….
 
Яростно поскребя ногтями изрядно отросшую щетину, танкист укоризненно покачал головой:
- Совсем мозгов у вас нет, курсанты. Откуда здесь, да диверсанты? Семьсот километров от линии фронта! Да и появись здесь они – что будете делать, когда оружие – вон оно, в земле зарытое - наугад ткнул он пальцем. - За метр от палатки! Мигом огнём отсекут. Дураку же понятно. Ещё вопросы есть?
- Есть, - продолжал упорствовать младший из братьев. – Только не вопросы, а ответы. Там, товарищ командир, у вас в палатке, где ноги, пистолет заряженный лежит. К нему – две обоймы. Ну, и у нас то же самое. И вот ещё что, товарищ командир…. Протяните ладонь, пожалуйста.
Продолжая удивляться желанию отроков повоевать, Степан исполнил пожелание и тут же ощутил в руке тёплую тяжесть металла:
- Ты чего это, пистолет на животе грел? – принялся опознавать танкист железяку. – Нет, не «ТТ» – точно. Опять трофейный?
- Тут на ленточке, - бесцеремонно ухватив Степана за указательный палец левой руки, провёл им по поверхности оружия Коля. – Ленточку чувствуете? Вот! «Вальтер» написано. Никита до войны цельный год немецкий учил, он знает. А модель, говорит, «ПП» называется.
 
Как всякий мужчина, Степан очень любил оружие, и недаром говорят, что оно – любимая игрушка недоигравших в войнушку мальчишек. Однако же Попов был уже давно не тот паренёк, что игрался в казаков-разбойников, и даже не тот, что впервые взял в руки настоящую винтовку; он был уже обстрелянным и, увы, в буквальном смысле прожжённым воином. Нежно проведя ладонью по стволу, танкист вернул пистолет:
- Держи покуда при себе, Колька. Зачем он мне? Ещё, не дай Бог, вас пристрелю. Если что, мне и того, что в палатке, довольно будет. Насчёт же диверсантов – я вам уже сказал. А вот тех, кто зиму мог в какой-нибудь норе отсидеться, опасаться всё-таки стоит. Смотрите по сторонам зорче. Поэтому приказываю: всё оружие перенести в танк. Оттуда и отстреливаться проще. Это первое. Стоять, куда?! – заметив движение, остановил курсантов Степан. – Команды «выполнять» не было! Второе: набрать валежника, подкинуть его в костёр и подвесить котелок с водой. Третье: засыпать вашу дурацкую яму и бежать умываться. Выполнять!
 
Первому заданию ребята обрадовались несказанно: у них ничего не отобрали, а даже почти что похвалили и дозволили иметь при себе пистолет. Потом, они ещё никогда внутри танка при свете дня не были, а это страх как интересно! И почему их туда товарищ командир раньше не пускал? Нарочито затягивая переноску боеприпасов, парнишки с любопытством осматривали приборную панель, трогали рычаги, но тут их остановил строгий окрик:
- А ну, ничего не трогать! Сдурели?! – просунул голову в люк механика-водителя Степан, шаря по сторонам слепым взглядом. – Без меня и без команды – не трогать! Руки свяжу! Всё перенесли?
- Так точно, - с ноткой явного неудовольствия отозвался Колька.
- Тогда брысь из танка! Никита, твоя очередь поливать? Тащи полотенце и ведро, умыться хочу. А ты, Колька, дуй за валежником!
 
Тщательно вымывшись до пояса холодной водичкой, танкист с наслаждением растёрся полотенцем и, накинув рубаху, прислушался: так, Колька, похоже,  вернулся. Котелком брякает. Да и костерок поярче светить стал. А где же Никита? Никак, схрон свой засыпает? Немного обождав, Степан подозвал к себе ребятишек:
- Ещё раз подтверждаю свой приказ: без моего дозволения в танк лазить не смейте. Успеете ещё. Сам вас учить всему стану.
- И поуправлять дадите? – от радости мигом вылетели из Колькиной головы правила уставных обращений.
- Десять отжиманий за нарушение Устава. Никите – по желанию, - с удовольствием отметил Степан, что ребята вновь упражняются вместе. – Запомните, товарищи курсанты: для того, чтобы управлять танком, недюжинная сила нужна. Не всякий мужик сможет, а городские, те и вовсе без кувалды с места не могли стронуться[1]. Так что вам ещё лет пять подтягиваться, да отжиматься, а там, глядишь, и получится чего.
Видимо, не успев восстановиться от первого подхода к упражнению, ребята на сей раз отжимались через силу, было слышно их надсадное дыхание и сопение. Наконец ребята поднялись на ноги, и Коля прерывисто произнёс:
- Ваше приказание выполнено. Разрешите обратиться, товарищ командир!
- Обращайся.
- Кувалда тут… тоже есть, - тяжело дышал он. – Между сиденьями. Разрешите ещё вопрос?
- Да спрашивай уже.
- А зачем там два снаряда лежат?
 
Немного растерявшись, танкист нахмурился и буркнул:
- Затем же, зачем и вам автоматы. Воду кипятиться поставили?
- Так точно, товарищ командир!
- Тогда берите вёдра и бегом умываться! Марш, марш!
Добравшись до ящика с продуктами, Степан открыл его и задумался: а ведь день-то тяжёлым может оказаться. И, скорее всего, решающим. Пожалуй, хватит курсантов одной кашей потчевать. Тушёнки, вон, аж шесть банок, - открыл он одну из них. - Может, похлёбку какую сладить? Товарищ Меркушин говорил, что лапшу он в ящик тоже положил. Так… он сказал, что в бумажном пакете она, тонкая и длинная…. Итальянская, вроде. Было бы очень неплохо её найти: тушёночка, да с лапшичкой – это же объедение! А с двумя банками тушёнки…. Нет, вторую они откроют вечером, да и то - если удастся завести. Или же – прямо после завтрака танк опробовать? Амортизаторы-то….
 
Додумать ему не позволил котелок: вода, закипев в нём, начала выплёскиваться в костёр, и тот разъярённо зашипел, грозя немедленно погаснуть. Спешно передвинув посуду в сторону от огня, танкист забросил в воду содержимое банки и вернулся к ящику. Совсем уже было отчаявшись в поисках заморской лапши и подумывая воспользоваться опостылевшей за два дня перловкой, он вдруг наткнулся на лежащий вдоль длинной стенки ящика бумажный пакет. С недоумением вытащив его, он отломил от содержимого тоненькую фитильку, похожую на проволоку, и куснул. Пожевав, он расцвёл: она, лапша! Только вот зачем она такая длинная? Полметра ведь, не меньше. А, дарёному коню в зубы не смотрят! Главное, что есть.
 
Вытянув из пакета пучок «проволоки», танкист прикинул в уме: вроде, на три литра этого хватить должно. И тут его, как обухом, всполошило воспоминанием: вот они всем экипажем – Илюха, Васяня, Алексей Григорьевич и он сам, Стёпка, сидят перед костерком. Так же, как и сейчас, над огнём бурлит котелок с варевом, и Григорич, сняв пробу, говорит: «Похлёбка без поллитры – что порох без селитры». Затем достаёт из кармана бутылку водки и торжественно устанавливает её в центр: «Разливай, молодёжь! После смерти не попьёшь». И ты её, тёплую и вонючую, пьёшь как в первый и последний раз; пьёшь, как родниковую воду, закусывая обжигающим варевом, и надеешься, что эти сто грамм – не последние. Ах, и до чего же вкусна была та горькая водка! 
 
Со светлой улыбкой Стёпа подошёл к костерку и, убедившись на слух, что вода продолжает бурлить, потихоньку начал ломать в неё излишне длинную лапшу. Посолив, он передвинул котелок на прежнее место и принялся помешивать варево привязанной к палочке ложкой. Аромат в воздухе стоял – не передать! Перчика разве что не хватает. У Стёпки аж слюнки потекли. Эх, побыстрее бы ребята вернулись! Но, увы, быстрее не получится: километр налегке в одну сторону – пустяки, но обратно-то они пойдут с водой, а это…. Неважно,  сколько будет длиться «это», важнее то, чтобы из котелка ничего не убежало, и ребятишки досыта поели.  
 
Похлёбка уже давно сварилась, Степан от нечего делать расставил на импровизированном столе, устроенном на крышке ящика для продуктов, миски, ложки, разложил каждому поровну немецких сухарей, что на букву «г», а парнишек как не было, так и нет. Танкист напрасно прислушивался к доносящимся из-за лесополосы звукам, однако же, кроме грая ворон на полях, да шума ветра в вершинах деревьев, ничего слышно не было. Он уже начал всерьёз беспокоиться за судьбу мальчишек и даже начал подозревать, что окрест и вправду бродят неведомые диверсанты, но тут в зарослях заслышалось пыхтение, ломание сучьев  и негромкий ребячий матерок.
- Стой, кто идёт! – для острастки крикнул Попов. – Стрелять буду!
- Это мы, товарищ командир! Это мы… фух, уморился…, - звякнули неподалёку дужками вёдра.
- Чего это вы, всего-то с двумя вёдрами, и уморились? Где вас носило?! – рассердился танкист.
- Мы ещё пулемёт со своего склада решили притащить! – гордо выкрикнул Колька. – «Максим»! Уже наш, не трофейный какой. Поставим его на танк, и будем отстреливаться, как с тачанки в «Чапаеве»!
Схватившись за голову, танкист поневоле расхохотался: это же надо было до такого додуматься! С тачанки, ха-ха! Чапаевцы! Фильмов насмотрелись. Хотя…. Наивные дурачки они ещё, конечно, но сильно ругать их не стоит. А вот поучить – надо.
 
- Запомните, курсанты: пулемёт «Максим» предназначен для дальнего прямого боя на открытой местности, -  сделал он паузу, нашаривая взглядом силуэты, и этот незрячий взгляд в очередной раз привёл мальчишек в трепет. – В лесу он бесполезен, ибо… так как не защищает пулемётчика с флангов. К тому же, поворачивать такую махину, которая весит больше вас всех, вместе взятых, как станете?
- Мы стреляли и поворачивали, товарищ командир, - пытался оправдаться младший из братьев.
- В поле, на земле, да? Вдвоём, небось, поворачивали? А теперь представьте себя с пулемётом, да на танке! Перестреляют же, как курей! Его в погон ставить надо. Ай, да чего тут говорить…, - поморщившись, махнул Степан рукой. - Притащили, и притащили. Пусть будет. «В кулацком хозяйстве и пулемёт не помеха», как говорят. Чего притихли? Спужались, что я с кулаками вас сравнил? И верно, что спужались: нет, и быть не может при Советской власти ничего «своего». Всё общее. Склад у них…. Так что, как с танком разберёмся – оружие рекомендую сдать товарищу Меркушину.
- Всё-всё?!
- А у вас ещё что-то есть? – задал провокационный вопрос Попов, но тут же одумался, справедливо опасаясь, что курсанты скажут правду. – Пулемёт мы точно сдадим. Вместе с патронами. Остальное же…. Подождём до победы. Вопросы есть?
- А скоро?
- Победа? Ты про победу ведь, Колька?
- Ну, да…. Так точно!
- То-то же, - одобрительно кивнул Степан, положив ладонь на броню. – Вот она, наша победа…. Всё получится – победим. И себя, и фронт накормим. А потому, - азартно хлопнул он в ладоши. – К приёму пищи – товсь! Мыть руки, и за стол! 
 
      По обыкновению устроившись на корточках во главе «стола», танкист больше думал, чем ел. И дело было не в том, что излишне длинная лапша постоянно так и норовила соскользнуть с ложки, а в том, что искушение сразу после завтрака опробовать танк побеждало даже аппетит. Устав бороться с проклятой иноземной лапшой, Степан попросту выпил весь бульон, а гущу споро и почти не жуя, сметал в рот. Не обращая внимания на курсантов, он занял место механика-водителя и, морщась от вновь впившегося в зад осколка, потрогал рычаги.
 
Рычаг переключения передач стоял на нейтрали, фрикционные же – свободны. По всей видимости, фашисты здесь намеревались простоять некоторое время, выцеливая себе жертву, но сами превратились в мишень. Побольше бы таких остолопов. Нельзя на танке долго стоять на одном месте, напрочь нельзя! Чай, не сорок первый год, кой-чему мы уже научились.
Опомнившись, что возле костерка его ждут курсанты, Степан со вздохом сожаления снял руку с тумблера запуска двигателя и выбрался наружу:
- Доели? Чаю мне налили? 
- Так точно, товарищ командир! – звонко откликнулся Колька, и с дрожью в голосе продолжил. – А что вы там в танке такое делали, товарищ командир?
- Завести хотел, - обыденно ответил Степан, протягивая руку. – Кружку дай. Не кипяток хоть, не обожгусь? А то смотри…, - пригубил он напиток. – Я что думаю: а чего нам ждать? Решено: сразу после завтрака, как помоете посуду, будем запускать.
 
Едва только Степан это произнёс, как ребята вскочили на ноги и принялись бренчать посудой. Усмехаясь столь явной поспешности, танкист нарочито медленно допил чай и, поставив кружку на стол, предупредил:
- Посуда чтобы скрипела у меня! Схалтурите – в танк не пущу. Как дураки гражданские, со стороны смотреть будете.
Угроза подействовала: плошки с кружками вновь забренчали, вода полилась рекой, заслышался скрип, и на стол начали выставлять посуду.
- Проверяйте, товарищ командир! Всё готово!
Для порядка поводив пальцем по плошкам, Степан одобрительно кивнул:
- Вот сейчас – молодцы. Всегда бы так. Теперь берите плоскогубцы и вытаскивайте осколки из моего сиденья. И не дай бог чего другое тронете – мигом в деревню отправлю!
 
Шёпотом прочитав единственную из известных ему молитв, «Отче наш», танкист вновь украдкой перекрестился и подошёл к танку:
- Ну, как там у вас? – заглянул он в люк.
- Щас-щас, - пропыхтел Коля. – Ещё чуть-чуть, и всё. Глубоко залезло, вытаскивать неудобно. А это они в крови, да?
- В крови, в чём же ещё. Хотя…, - криво улыбнулся Степан, - может, и ещё кое в чём. В сиденье-то осколки точно через фашистскую жопу вошли.
- Мать…! – заверещал Колька. – Чуть не лизнул же! Нахрен! – затрещал по броне выброшенный через погон металл.
- И… зачем же ты хотел эту дрянь лизнуть? – совершенно не понимал мотива танкист. 
- Немецкой крови…! Не знаю, товарищ командир…, – сердито пыхтя, принялся выбираться наружу курсант. – Отомстить им за всё хочу!
- Так ты не отомстишь. А ну-ка строиться, курсанты.
Глядя на застывшие перед ним тени, Степан задумался: а что, собственно говоря, он может сейчас им сказать? Такого-разэтакого, да чтоб в душу проникло? Чтобы жгло? Да и так уж без него, косноязычного, у мальчишек уже давно души злобою и жаждою мщения полны. На войне, да в крови по колено, люди взрослеют рано. Как знать, может, они уже и так немецкой крови отведать успели, а теперь просто сравнить хотели? С этих волчат станется.
 
Нет, не так, как положено, не в добре и разуме, взрослеет на войне мальчишки, и не человеками они становятся, а больше к зверю стремятся. И, боже упаси, зверьми станут. Крови захотели, - вон до чего же додумались! Нет, надо срочно поговорить с товарищем Меркушиным, пусть хоть что делает, но час в день находит, и со свежими газетами сюда приезжает. Политинформацию там проводит, о подвигах пионеров и комсомольцев рассказывает, о юных тружениках тыла, о… только о крови не надо. Хватит её с мальцов.
 
Окончательно раздумав держать речи, Степан скомандовал:
- Товарищи курсанты, слушай мою команду: после того, как я сажусь на своё место механика-водителя, вы через погон занимаете следующие места…. Никита Петров!
- Я!
- Ты, курсант, сядешь справа от меня на место стрелка и станешь наблюдать за приборами. Курсант Николай Петров!
- Я! – бодро подтянувшись, стала чуть повыше вторая тень.
- Ты стоишь в погоне прямо за мной. Это место командира, осознал ответственность? – в ответ тень лишь помельтешила. – Будешь указывать мне направление. Это просто: надо повернуть направо – ты меня толкаешь ногой в левое плечо, и наоборот. Всё ясно?
После минутного замешательства Колька с робостью в голосе произнёс:
- Никак нет, товарищ командир. Ногами я вас никак не могу. Сказать – могу, а ногами….
- Тогда Никита на твоё место встанет! Никита, ты как, меня пинать сможешь?
- Никак нет! – мельницей заходили его руки.
 
Крякнув от досады, танкист сел на корточки спиной к Кольке:
- Будем отрабатывать на земле. Никита, садись справа от меня. Что ты видишь, Никита?
- Всё, товарищ командир!
- Да ни хрена ты в свою смотровую щель не видишь! В пыли она вся будет! Ты видишь только меня, рычаги, да приборы! Мы внутри танка, понимаешь? Дальше! Я – тоже ничего не вижу. Видит лишь курсант Колька. Но он - весь снаружи, а мы его не слышим. Он кричит там что-то, а танк – грохочет! Смысл ясен, нет? Так что… Колька, командуй мне «право»! Смелее!
 
Зажмурив глаза и отвернув голову, курсант что есть силы пнул танкиста правой ногой.
- Дурак! Десять отжиманий! – поморщился от боли в незажившей спине танкист. – Говорил же: вправо – дави левой, а не правой. Боковые фрикционы – они же вот, - показал он руками движения рычагов. – Ты мне на плечо давишь – и я вперёд давлю. Ясно? Что, опять вместе отжимаетесь? – поймал Степан краем глаза колышущиеся над землёй силуэты. – Хвалю, конечно, но так мы с вами никогда с места не сдвинемся. Отставить. Отныне каждый отжимается только за себя, а то никакого времени не хватит. Занять свои места! Колька – за мной, Никитке – смотреть, что я делаю! Смотрите, пацаны: вот сейчас я…, - протянул он руку вперёд, - включил электропитание, врубаю главный фрикцион, - топнул танкист незримой педалью, - и – запуск! Первая передача. Движок рычит, как зверь! – зарычал он столь яростно, что мальчишки фыркнули, но за священнодействием командира следить не перестали. – Слушаем! Если я сейчас разом потяну эти рычаги от боковых фрикционов, - сделал он синхронное движение руками, - то танк поедет прямо. И будет ехать по прямой, пока горючее не кончится. Или на мину не наедет. Волга отсюда далеко? 
- Километров пятьдесят.
 
- О! – поднял указательный палец Попов. - До неё-то нам точно горючего хватит! Заодним и искупаемся, да? Отставить смех! Курсант Николай Петров, командуй мне «право»! Дави, а не пинай! И помни: чем сильнее ты давишь, тем круче я заворачиваю. Отрабатываем поворот на два часа, - прижал он ступню мальчика к своему плечу. – Чуть сильнее, вот так… так ты мне командуешь уже на два с половиной. Запоминай силу давления, сынок. Давай одиннадцать часов….
Минут сорок поотрабатывав с курсантами, меняя их местами, технологию вождения танка вслепую, Степан окончательно убедился: из Кольки может выйти толк. Он – прирождённый командир, Никитка же… робкий он какой-то. Нога у него аж дрожит от страха и неуверенности, когда на спину командиру становится. Пускай на приборы смотрит, да за работой механика-водителя наблюдает: авось, и пригодится. К тому же, смену себе растить надо: эта война, чай, не последняя. Школьный учитель истории, вон, рассказывал, что в России редкий год без войны обходился. Так испокон веку было, мол, оттого так и дальше будет. И он был прав, наверное: вон, только в этом веке сперва японская была, за ней – германская, потом – гражданская, польская, Халхин-Гол, финская, теперь вот эта…. Так что, лет через десять-двадцать жди следующую, да и то – как повезёт. Тут-то обученные танкисты и пригодятся. А в том, что Степан сумеет сделать из ребятишек дельных воинов, даже и сомневаться не стоит. Всему, что знает, их обучит, это и к бабке не ходи.
 
Поднявшись на ноги, Попов размял затёкшие ноги и кивнул, подмигивая, на танк:
- Ну что, товарищи курсанты, готовы?
- Так точно!
- Тогда по местам!
Ещё раз прочитав про себя «Отче наш», Степан с содроганием сердца забрался внутрь танка. Улыбнувшись, он поёрзал на сиденье:
- Молодцы, ни одного осколочка не упустили. Как удобно сидеть-то стало, оказывается! Прямо как на троне! – хохотнул он. – Ну что, будущие танкисты… Коля, ты тоже покуда сюда смотри. Внимание, показываю: вот у нас щиток электроприборов. Вот амперметр, вот это – вольтметр. Питание включается здесь, - щёлкнул он тумблером. – Смотрим дальше, - перенёс он ладонь и коснулся панели перед собой. – Это – щиток приборов: спидометр, чтобы скорость измерять, потом датчик давления масла, тахометр… это чтобы число оборотов контролировать, - пояснил танкист, - и датчик температуры охлаждающей жидкости. Особо внимательно надо смотреть за давлением масла и температурой: как только стрелка приблизилась к красной черте…. Смотрите внимательно! Видно вам красную черту?
 
- Так точно, товарищ командир, - почему-то шёпотом ответили курсанты.
- Вот и хорошо. Так вот: когда эти стрелки переходят в красную зону, появляется опасность перегреть дизель, или же хрен знает сколько времени провозиться с охлаждением. Никитка, ты за это дело теперь первый ответственный. И – последний. Чуешь, курсант, чем пахнет?
- Так точно!
Степану уже порядком поднадоело такое формальное обращение, но что поделаешь? Назвался груздём - полезай в кузовок. Коли же командиром… выходит, что в танк, хе!
- Запуск двигателя – вот он, - плавно опустил палец на чёрный кругляш кнопки танкист. – И сейчас я его запущу, - сглотнул Степан несуществующую слюну в пересохшем горле. – Запоминай мою команду, курсанты: без меня ничего не делать! Орать – можно, пихать и пинать – можно, мешать – нельзя! Мы здесь стояли, сюда же и вернёмся, ясно?! Это я тебе, Колька, говорю! – сам не замечая того, уже орал во всё горло Попов. – Запуск!
Прикрыв и без того бесполезные глаза, танкист стиснул зубы, нажал на кнопку и содрогнулся от звуков: дизель работает неправильно! Затаив дыхание, он прислушался, что происходит в моторном отсеке, вздрогнул от внезапного хлопка, а после расцвёл в блаженной улыбке, чуть было не заплакав: работает же, голубчик! Трудится, голуба моя! Ах ты, радость-то моя ласковая! Птичкою запела, милочка! Эээ-эх… эх….
 
Облегчённо выдохнув, Степан вытер ладонями веки, прокашлялся, и самым обыденным голосом произнёс:
- Слушать и слышать работу двигателя – одна из первейших задач танкиста. Отвечать: кто что услышал! Николай, говори.
- Есть… отвечать, - неуверенно прокричал Петров-младший. – Всё было правильно, работало, вдруг «бздым», а потом тоже совсем хорошо. Правильно?
- Никита, - обернул танкист голову направо, - отвечай теперь ты. Что слышал?
- Мне, товарищ командир….
- Громче говори!
- Мне, товарищ командир, так думается! Сперва! Сперва двигатель плохо работал, с пробоями!
- С перебоями! – поправил его танкист. – И не ори мне в ухо! Дальше! Причина какая? 
- Причина?! – захлопал глазами Никита. – Засралось, наверное, что-то, товарищ командир.
- А потом?
- Выходит, что само и прочистилось…, - робко пожал плечами старший из братьев, виновато поглядывая на Попова. – Причину назвать не могу, товарищ командир.
- Молодец, Никита! Настоящим танкистом станешь! – не уставал наслаждаться ровным рокотом дизеля Степан, но вдруг спохватился. – И тебя, Колька, тоже танкистом сделаю! Глухня! А…, - махнул он рукой, - даст Бог, всех вас всему обучить успею. Всё лето впереди. Опа…, - вдруг схватился за голову он, и прошептал. – А про шлемофоны-то я и забыл.
 
Продолжая прислушиваться к работе двигателя, в который, похоже, уже начал поступать привезённый со склада немецкий газолин, танкист скривился от неудовольствия:
- Дрянь всё. Никита, что слышишь?
- Воняет, товарищ командир.
- Верно говоришь, - воняет. Трофеи, ёш твою медь. Запомните, курсанты: на газолине надобно поддавать газку, - нажал он на педаль. – А потому следовает держать повышенные обороты, слышите разницу? Ровнее стало? Так-то.
Всё ещё не решаясь тронуться с места, Степан вновь отругал себя, что не затребовал с товарища Меркушина хотя бы подшлемников: побьются же пацаны. Причём – в кровь. Колька-то ещё ладно, он наверху, а долговязый Никитка точно голову о броню побьёт. Да и самому тоже несладко придётся. Хоть портянками башку обматывай! Так… что у нас есть в наличии? Брезент резать – бесполезно, одеяла – жалко…. Из чего бы? Чего… чего-чего…, - шептал про себя танкист, и тут его осенила внезапная идея.
 
Заглушив двигатель, он, позабыв о наступившей тишине, проорал:
- Курсанты! – и тут же спохватился, перейдя на два тона тише. – Курсанты, а на вашем складе тёплые шапки есть?
- Никак нет, - возникла справа от танкиста Колькина башка. – А зачем  вам шапка, товарищ командир? Голова мёрзнет?
- Дурак ты, Колька, - отмахнулся танкист. – Это – для вас, дурачьё! Ну, и для меня тоже, - несколько смягчился он. – Это сейчас танк не трясёт, а как поедем – все головы побьём. А виском ударишься обо что – так и вовсе смерть. А я за вас отвечаю! На голову надо что-то, на голову! Резина, может быть, есть, или ещё что мягкое, а?
- Противогазы есть, - подал голос Никита. – Они резиновые, целые, и даже с гофрами.
Недоумённо повернув голову в сторону места пулемётчика, Степан пошевелил губами и расхохотался:
- Ты! Ты… ты представляешь себе нас, да в противогазах?! Да в таком виде…, - хлопал он себя ладонью по лбу, - от нас все в страхе разбегутся! Берлин – наш! Без единого выстрела! Слоники, б…, приехали! – разыгралась у молодого человека фантазия.
 
Судорожно выдохнув, Степан вытер рукавом выступившие от смеха слёзы и устало произнёс:
- Чего попроще есть, бойцы? Нам бы головы сберечь, а не Мосек всяких там пугать.
- Каски подойдут, товарищ командир? – вновь возник над плечом силуэт Коськиной башки.
- Каски… каски подойдут, чего нет-то? – обрадовался такому предложению Степан. – Чего сразу-то молчал? Тащи уже! Бегом – арш!
Уже спрыгнув на землю, Костя обошёл танк и заглянул в люк:
- Только они – немецкие и с дырками. Мы с Никитой по ним стреляли.
- А что, наших-то нет? – разочарованно протянул танкист.
- Те все до нас собрали. Подчистую.
- Тогда тащи те, что есть.
 
Ни одна из принесённых касок танкиста не устроила, даже напротив – разозлила: одну за другой он зашвыривал их в заросли:
- Да где вы такой дряни понабрали?! Зачем стрелять-то по ним было? Хоть бы пару целых оставили, - ощупывал он внутреннее пространство каски. – От пулевых отверстий весь металл внутрь загнут, сами смотрите! – бросил Степан последнюю каску перед собой. – Всю башку на первой же кочке в кровь разобьёшь. Берите теперь плоскогубцы, молотки, и разгибайте обратно. Тоже мне, стрелки Ворошиловские….  Выполнять! Три штуки – три минуты!
Для пущего вида сердясь, Степан прогуливался вдоль танка, прислушиваясь к суетному копошению курсантов, и вдруг его душа встрепенулась: колокол! Церковный колокол! Ровно такой же, который был у них в селе! И почто его тогда с колокольни скинули? Господи, господи! Откуда…? 
 
Обернувшись на силуэты, Степан понял: ребята использовали броню танка, как наковальню, и оттого машина гудела всем своим железным чревом, как на Пасху: «Бом-бом-тили-тили-бом-тили-тили…». Экое же сходство: и танк – живой, и колокол. Как броня-то гудит, оказывается! Живая… сердешная….  Благодарно проведя ладонью по холодному железу, танкист прижал к нему ухо, и колокольный звон враз сменился жалким звяканьем. Сделав вывод, что дело не в самом железе, а в его форме, Стёпа ещё раз пожалел о колоколах, со светлой болью в душе помянул свой последний танк, балагура Алексея Григорьевича, ребят – сослуживцев, затем отчего-то вспомнил о беременной Машке, о её лошадиной работе, потом….
 
И тут его захватила идея: а почему бы боевой машине не дать имя? Вернее – полутанку-полутрактору? У них, вон, танк «Полтавой» назывался, в честь родного города Григорича, так может и этот как-то назвать? За «Сталинград», конечно, вряд ли похвалят, скажут, что много на себя беру, но имя-то надо, надо! Как же обозвать-то? Надо как-то коротко и ясно. «Урожай» там, или «Нива». Нет, надо по-мужски, нечего танк обижать. «Пахарь»? Нет, тоже не то: на нём же не только пахать, но и сеять придётся. А осенью, глядишь, и жатку к нему подцепим. Фу-ты, ну-ты…. Ну, и задачка. Может, «Волгарь»? «Донец»? Реки-то, вон они: одна на востоке, другая – на западе. «Волгодонец»? А может…, - закусил танкист губу, - «Удалец»? Чем плохо? Пусть будет «Удалец».
Отрешившись от размышлений, Степан обернулся к притихшим курсантам:
- Как, всё выправили?
- Так точно! Вот! – подал ему Колька в руки первую каску. – Проверяйте, эта – для вас!
- Почему это именно для меня? – тщательно проверил внутренность Степан. – Она что, особая какая?
- Она совсем новая и с орлом ихним. Офицерская, должно быть.
- Только ихнего орла мне не хватало! – сердито хватил фашистской каской по броне танкист. – Закрасить! Всем нарисовать красные звёзды! На складе нашего подразделения красная краска есть? Чего молчите?! Или ещё не поняли, что ничего «своего» не бывает? Это – наш общий склад! Нашего подразделения склад. Уяснили?
- Так точно…, - вразнобой откликнулись ребята, поникнув головами.
Усмехнувшись, Степан отложил в сторону офицерскую каску и протянул вперёд ладонь:
- Следующую! И отвечать, - проверил он качество работы. – Есть краска, или же нет? И – какая?
- Красная есть, товарищ командир, - неуверенно ответил Колька. – Только я её уже пообещал.
- Кому? Мамке или девке? Давай третью каску.
- Да нет же! Товарищу Меркушину. Для транспарантов ему надо. Праздник же скоро.
- Какой такой праздник?! – заморгал глазами танкист.
- Так… Первомай же….
- А-аа! Вон оно чего, – почесал в затылке Степан. – Совсем уже от этих праздников отвык. А что, и демонстрация будет? Эх, на танке бы, да перед трибуной проехаться! А, курсанты?! 
- Это да…, - зачарованно прошептал Колька, уже представляя себе, как он, весь такой героический и в каске с красной звездой, покрасуется на танке перед односельчанами. На командирском месте!
 
Проинспектировав последнюю каску, танкист в раздумье постучал ею по броне, надеясь вновь услышать колокольный звон, но ничего не получилось. Напялив её на голову, он махнул ребятам:
- За краской потом сбегаете. Слушай мою команду! Сейчас мы должны проехать сто метров вперёд, развернуться, затем обратно доехать до лесополосы, ещё раз развернуться, и задним ходом занять исходное положение. Курсанту Николаю Петрову – задавать мне направление движения! Курсанту Никите – смотреть за приборами и слушать работу механизмов. Всё ясно? Если ясно – надеть каски и занять свои места. Выполнять!
Ах, до чего же было досадно Степану, что он не запомнил ту особенную дедову молитву, которую тот обычно торжественно приговаривал перед тем, как взять в руки топор или же лопату! Как там она называлась? Что-то застольное: то ли «за начало дела», или же «за…». Нет, не припомнить. Помнится лишь дедово упоённое: «помози ми грешному сие дело, мною начинаемо[2]», а дальше – сплошные «господи», да «отцы» с «аминями». Эх, лучше надо было слушать, лучше! Глядишь, и подмогнул бы сейчас господь. Да и другие молитвы тоже надо было запоминать. Авось, и не сгорел бы тогда, коли б от души молился.
 
Но да что там вспоминать, да каяться? Дело надо делать, а не о былом бездействии заботиться. Уловив над бронёй голову Кольки, Степан в очередной раз креститься передумал, но «помогай нам, боже» всё же прошептал. Заняв своё место в танке, он вновь с удовлетворением поёрзал на сиденье и задорно обернулся вправо:
- Говори, Никита, что я теперь должен делать. По очереди, и ничего не пропусти. Ты же помнишь, что я вам показывал?
- Питание, питание! – зашептал голосок за спиной.
- А ну цыц, Колька! Отжиматься заставлю! Говори, Никита.
Одобрительно отметив, что долговязый Никитка всё запомнил правильно, Степан запустил двигатель и, держа его на низких оборотах, прокричал:
- Колька! Это – твой экзамен! Хоть одно деревце сломаем – хана тебе! Двигаться буду медленно, и ты тоже не спеши, не путай правое с левым. Готовы? – Взялся танкист за рычаги. – Начинаю движение!
 
Начало движения Степану совсем не понравилось: танк дёрнуло так, словно бы у него не только задних амортизаторов не было, но и пружины полопались. Особенно – с правой стороны. Постепенно набирая ход, танкист двигался по прямой, всем своим сердцем сопереживая тому, что происходит с машиной. Несмотря на достаточно ровную местность, ходовая ему категорически не нравилась, да и коробка передач оказалась хуже некуда. Едва вторую воткнул. Да и леший с ним: пахать на третьей всё равно не придётся.
- Скорость? – крикнул он.
- Примерно двадцать пять! С хвостиком! – загремело каской об каску, когда Никита приблизил голову к панели приборов.
Остановив танк, Попов перевёл двигатель в режим холостого хода и, уже почти не крича, прорычал:
- Вот я и думаю, что мы давно уже не сто, а все двести метров отмахали. А если бы в поле на мину наехали?! Почему не командовал на остановку и разворот, Колька?
- А… как останавливать, товарищ командир? На голову вам давить? Вы же не сказали….
Рассмеявшись, Степан повинился:
- И то правда – не сказал. Команда «стоп» подаётся одновременным нажатием на оба плеча. Разворот делаем как при обычном повороте. В какую сторону надо разворачиваться, туда и поверну. Слушай команду: разворот напра-во!
 
Быть может, при возвращении на прежнее место стоянки они и поломали какое-то особо невезучее растение, но ни на ящики, ни на костёр не наехали. Ощутив на плечах две ступни зараз, Степан отпустил фрикционы:
- Что, приехали?
- Так точно, - чужим голосом ответил Колька, шумно дыша.
Танкист прикрыл глаза, выбросил через люк ненавистную фашистскую каску и вытер рукавом лоб. Ткань гимнастёрки мигом прилипла к телу от впитавшегося в неё пота, да и подмышками тоже болотца хлюпали. «Это ж надо… как в первый раз…вот те на-а…, - со счастливой улыбкой твердил про себя Попов. – Это ж надо такое…. Такому точно не учили. Чтобы танк, да вслепую вести, это уж совсем… совсем первый раз». Помотав головой, он выбрался наружу и первым делом принялся ощупывать землю в поисках прежней стоянки. Нащупав возле правой гусеницы характерный след, Степан отмерил расстояние от трака пальцами: две пяди[3] с хвостиком.
- Мне сзади было плохо видно, товарищ командир, -  извиняющимся голосом произнёс над плечом Колька. – Сильно промазали, да?
- Будем тренироваться, - скупо ответил танкист, недоумевая, как они вообще не въехали куда-нибудь в дебри.
 
Какие-то сорок сантиметров ошибки, задним ходом, да вслепую – это же… бог помог это. Не бывает такого. Чудо, как есть – чудо, - недоумевал Степан. - Или это просто Колька столь хорош? Нет. Что ни говори, а без божьей помощи здесь явно не обошлось. Слава тебе, господи! Неужели и на самом деле на этом танке пахать получится? – продолжал ощупывать следы танкист. – Пахота – она же тонкости требует: на пять сантиметров увёл плуги в сторону, и урожай уже не тот. Отвал ровным должен быть, как по линеечке, иначе всходы пойдут или слишком редко, или чересчур плотно. И, если они задом промахнулись всего на сорок сантиметров, то передом у них…, - уже с трудом сдерживал мечтательную улыбку танкист. – Эх! Да мы…. Но про господа вспоминать всё же надо. Он точно поможет.
- Строиться, - вылез Степан из-под танка. – Что сказать? Экзамен ещё не окончен. За вождение курсанту Николаю Петрову…, - и его язык не повернулся сказать «удовлетворительно», - «хорошо»! Молодец, Николай! Чего молчишь?!
- Служу трудовому народу! – с некоторым запозданием радостно прозвенел мальчишеский голос.
- То-то же. С тобой, Никита, как с будущим механиком-водителем, разберёмся позже. И вот ещё что: на ужин, как поработаем, у нас снова будет тушёнка! Чего молчим? Не рады, что ли?
- Так точно!
 
Танкист уже хотел было распустить курсантов на десятиминутный отдых, но тут до него дошёл смысл сказанного.
- Как это - не рады?! – насупился он. – Тушёнке? Не рады?!
- Мы рады, товарищ командир, - выступила на шаг верёд долговязая фигура, что изрядно удивило Попова. – Мы просто хотели спросить, товарищ командир: а можно её сейчас?
- Это почему?
- Сейчас восемнадцать минут второго, а вы сами говорили, что в нашем лагере мы будем питаться по уставу. Это значит, что наступило время обеда. Можно, мы тушёнку на обед, а не на ужин, съедим?
- Это почему? – совсем растерялся от мальчишеской наглости Степан.
- Ещё сам генералиссимус Суворов говорил: «Завтрак съешь сам, обедом поделись с товарищем, ужин отдай врагу», вот! Вообщем, на обед тушёнка будет как-то лучше. 
Степан смотрел на серые силуэты курсантов и крайне сожалел, что не видит их лица. Голоса, те да, голоса – это важно, но лица…. До сих пор ведь непонятно, кто из братьев – заводила. Да, самый шустрый и острый на язык – Колька, но и Никита вдруг выкидывает такие коленца, что только диву даёшься. Эх, побыстрее бы зрение вернуть! Ну, или хотя бы научиться по голосу правду ото лжи отличать.
Помолчав, танкист цыкнул зубом и проговорил:
- Будь по-вашему. Будет вам тушёнка. Разводите костёр.
Степан присел возле ящика с продуктами, попытался было сосредоточиться на проблемах с ходовой частью танка, однако же, неожиданный поступок Никиты никак не выходил у него из головы. И ведь Колька-то молчал, не возражал брату, хотя ему и не поддакивал! Странные какие-то братья. Сговор у них какой-то попеременный, что ли? Ладно! Хорош попусту в…, -  как там говорил Григорич? – в ухе ловить капусту? Да, именно что капусту. Кочерыжки любил, царствие ему небесное, - пожевал губами танкист, гладя на разгорающийся огонёк костра. – Кочерыжки, кочерыжки, - в тысячный раз гнал он от себя картины былого, в котором мёртвого, исчерна-синего командира кладут с ним, тогда ещё почти зрячим, рядом.
 
Мысль о том, что даже после пожара в танке он мог что-то видеть, кардинально изменила настроение Степана: а может, товарищ Меркушин и вправду не врёт? И на глазах – лишь бельма, которые можно вырезать? «Чик-чик, и всё»? Всё? Совсем всё? Я же…, - сотворил крестное знамение танкист, - клянусь и каюсь тебе, господи! Хоть чуть-чуть бы, хоть чуток! Я же, как раб, на тебя и пахать буду, и… ребят, вон, выучу. Только верни мне зрение, господи. Больше ни о чём не прошу. Я всё сделаю, что ты велишь, всё. Только….
И тут, откуда ни возьмись, в его ушах загремел стук дедовых сапог: «Не смей, паршивец, с богом торговаться! И со мной – не смей! Ишь ты чего удумал, сопля зелёная! Перед иконою! «Год сладкого есть не буду, если на огороде сорняки выведутся! Если меня дед пороть перестанет»?! Вона чего надумал! Не престану пороть, покуда дурь твою не вышибу! И год, и два, и сколько потребно! А ну, ложись на лавку»!
 
Машинально почесав задницу, Степан мысленно поблагодарил деда за науку, обругал себя и, порывшись в продуктовом ящике, вытащил оттуда что-то похожее на рис:
- Отварить до готовности, - протянул он мешочек ближайшей тени.
Устало слушая, как курсанты хлопочут и переговариваются возле костерка, танкист вертел в руке банку с тушёнкой и недоумевал: экая же странность! Всего третий день от пуза ешь, и даже уже от тушёнки можешь отказаться. Не торопишься, не спешишь, не норовишь урвать у кого, а… готов последнее отдать, и ничуточки-то не жалко. А ведь, бывало, из-за падшей конины друг с дружкой в кровь дрались, - как только до стрельбы не доходило? Верно, только трибунал, а то и просто – расстрел на месте, от взаимного смертоубийства их спасали. И ведь это всё так недавно было… осенью… летом не так, а перед зимой – так и вовсе беда со жратвой была. Нет, долой, долой былое! О настоящем, да о хорошем думать надо. Сиречь – о том, как образумить ребятишек, чтобы больше вольничать не смели.
 
Положив в карман штанов консерву, Степан задумчиво приблизился к танку и положил ладонь на броню: это хорошо, что амортизаторы – ни к чёрту. Прости, Господи. Однакож врать теперь почти не придётся, всё само управилось. Малую же ложь и прокурор стерпит. Плохо то, что амортизаторы переставлять всё-таки придётся, а это – двойная работа. А не переставлять – нельзя: машину с борозды в сторону уводить станет. Крякнув от досады, танкист обернулся к костру и разглядел перед собой знакомый вихрастый силуэт:
- Чего тебе?
- Разрешите доложить, товарищ командир! Рис сварился! – бодро отозвался Колька. – Тушёнку получить можно?
- Посолили?
- Так точно!
- Положите в мою миску порцию каши, да чуток маслицем заправьте. Выполнять!
 
Вскоре рядом со Степаном была поставлена миска, а в его руке очутилась ложка.
- Сухари вам сюда же принести, товарищ командир?
- Хлеб с хлебом? – поднял бровь Степан. – Хотя – тащи! Чего застыл?
- А тушёнка?
- А… вон оно что, - выудил танкист из кармана банку, - держи! В котелок её целиком сыпь, чтоб….
- Да знаю я всё, товарищ командир! – метнулся к костру курсант, но на полпути недоумённо застыл. – А вы, товарищ командир? Вам туда, в кашу?
- Мне – на ужин. Я на тушёнку ещё не заработал, - обернулся к своему вареву Степан. – Ух, ты! Горячее!
В воздухе, что называется, повисла тишина. Степан, нарочито шумно дуя на рис, поглощал ложку за ложкой, курсанты же не то, чтобы приступить к пиршеству, но даже с места сдвинуться не решались, переглядываясь друг с дружкой. Наконец старший из братьев не выдержал, отнял у младшего проклятую банку и поставил её на броню рядом с танкистом:
- Мы были неправы, Степан Феопемтович, - подрагивая ломающимся голоском, прохрипел Никита, - готовы понести заслуженное наказание.
- Угм…, - облизал ложку танкист. – Тушёнку – в ящик, мне – добавки, и отнести её на стол, как обычно. Чай сегодня будем пить без сахара. Выполнять.
 
Трудным, тяжёлым вышел не только этот вечер, но и весь следующий день: ходовая часть танка оказалась в даже более плачевном состоянии, чем то предполагал Попов. По всей видимости, фрицы лишь слегка подлатали машину, причём – явно силами наших военнопленных, которые то ли от недоедания, или же от ненависти к врагу ни единого болта, ни одной гаечки толком не затянули. И оттого резьба во многих местах сбилась, резина уплотнений порвалась, и даже хуже: от постоянной тряски погнуло опорные стаканы, пальцы и штоки. Ни единая деталь без применения лома и кувалды с места просто не сдёргивались – настолько велики был конструктивные изменения. Работа Степана походила на сущий ад и, когда он выбирался наружу, то был похож на сущего демона: грязный, как чёрт, с окровавленными, в ссадинах, руками и бессмысленно вращающимися бельмами глаз.
 
К обеду четвёртого дня ремонта танкист сдался. Да, используя тяжесть танка и создавая натяжение при включённом фрикционе от опорного катка, кое-что выправить удалось, но при этом резьбы стали ещё хуже. Надо смириться и признать, что задуманное до конца довести не удастся. Один амортизатор слева направо переставили – и слава богу. Да, танк всё равно будет уводить в сторону, но ничего, приноровимся. Обидно, конечно, но выше головы не прыгнешь.
Полный тягостных раздумий, Степан бросил взгляд на два искрасна-чёрных силуэта возле костра, вздохнул, и достал из ящика тушёнку, повторяя свои давешние слова, сказанные возле сельсовета:
- Эй, черти! Подь сюда! – с улыбкой обтерев ладонью щёку, оценил он степень изменения цвета. – Отвечайте, черти: я что, такой же чёрный, как и вы?
 
Ответом Степану послужил заливистый смех, однако же он нисколько его не обижал, напротив: с пару секунд поулыбавшись, сам расхохотался:
- Чёрный я, да?!... Как чёрт, да?... О, черт! О..., - мотал он головой, - прости, господи! Ох… «темни зерцала твои»,– слегка успокоившись, вытер он слёзы, отчего на щеках остались страшные красно-белые полосы по чёрному. – Чего примолкли? Тушёнку – в котелок, а как поедим, в деревню пойдём. Больше, чем сделали, мы уже не сделаем. Так-то, товарищи курсанты.
 
Деревня встретила будущих трактористов обычным послевоенным молчанием и непривычно громким щебетанием птиц. Вот раньше, помнится, птичек разве что поздним вечером было слыхать, когда все уже спать улягутся, а тут – днём, и птахи. Никакая-то война им, видать, не страшна. Небесные они – что с них взять?
Убедившись, что здание правления заперто на ключ, Степан потоптался на крыльце    и обернулся к курсантам:
- Никого, - словно бы извиняясь, повёл он рукой. – Будем ждать.
Присев на лавку, танкист досадливо покрутил головой: ждать! Бездельничать! Как можно бездельничать, когда столько дел не сделано? Заставить курсантов подтягиваться и отжиматься, что ли? Или - на сгоревший склад сельхозтехники наведаться? Но он – далековато, а товарища Меркушина нужно ловить именно здесь. И тут Степана осенила мысль о гигиене:
- Товарищи курсанты! Слушай мою команду: раздеться до исподнего и стирать одежду!
 
Подавая личный пример, он положил на стол пилотку, снял гимнастёрку и брюки, взглянул на ребят, но шевеления среди них не заметил.
- Не понял, - повёл он своим страшным взглядом, - вы что, не слышали команды? Отчего не раздеваетесь?
- Может, мы лучше у бабушки Люси постираемся? – неуверенно спросил Никита.
- Никаких бабушек! Солдат должен делать всё сам! Или ты что, и на передовую свою бабку потащишь?!  Живо раздеваемся до исподнего, берём золу и стираем! Чего молчим?
- У нас нет исподнего, товарищ командир…, - словно бы прописную истину ребёнку, объяснил танкисту своё нежелание раздеваться Колька. – А стирать мы умеем, но лучше бы во дворе у бабки Люси. Её землянка тут неподалёку. Пока бельё сушится, мы в кустах спрячемся, Никто нас не увидит.
- А здесь вас кто увидит?! Нет же никого. Даже собаки вашей, вон, и той нет. Как её там, дуру? Геббельс? А, неважно! А ну, делай, как я! – уверенно скинул бумажные портки Степан, оставшись в чём мать родила. – Раздевайтесь! Кусты придумали, тоже мне…. 
 
Ребята уже видели танкиста до пояса, но зрелище абсолютно голого обгоревшего человека настолько поразило их, что они беспрекословно разоблачились и, прихватив одежду, двумя тенями живо проскользнули в сторону конюшни. Вздохнув им вослед, Степан хмыкнул: в кустах им прятаться! Среди листвы! А может, и на самом деле на кустах уже листва появилась? Он напряг остатки зрения, и почти всё, что находилось ниже уровня воображаемого горизонта, показалось ему зеленоватым. Неужто – трава?!
В опасении потерять скамью, он сориентировался по солнцу, сделал шаг вперёд, другой, и на третий вместо прежнего гравия под его босой ступнёй почувствовалась сырая земля, а на ней – росла трава! Степан осторожно опустился на колени, сорвал былинку, засунул её в рот, пожевал, подумал и выплёвывать не стал. Растёр её крепкими зубами и, вспоминая запах свежескошенного сена, проглотил. Да, травинка была совсем невкусная, но такая родная и такая сочная! Радуясь всем сердцем, что пришла весна, танкист ласково провёл по молодой травке ладонью и опрокинулся на спину, глядя в блёкло-голубое небо с яичным желтком солнца, чувствуя кожей, что небо и вправду голубое, а солнышко – настолько яркое, что припекает, особенно – язвы. И это чудо как хорошо, когда солнышко припекает язвы. 
 
Под шелест листвы и запах молодой травки Степану вновь приснилось детство, родное село, плеск речки, рыбалка, друзья – мальчишки, что вон они, за мысочком рыбалят. Поймали, видно, что доброго, вот и галдят, обормоты. Так и всю рыбу распугать можно! А это ещё кто тут? Никак, брательников голос? Откуда он здесь? Он же….
- Ты хоть бы прикрылся чем, Аполлон, - окончательно пробудил его ото сна голос председателя. – Бабы, вон, с полей идут, а он тут разлёгся….
- Бабы?! – мигом вскинул туловище Степан, прикрывая руками промежность. – Где?! – в панике закрутил он головой.
- Никак, оголодал уже? Баб захотелось? Да в поле они ещё, в поле, - уже без иронии в голосе проговорил Сергей. - Пошутил я, можешь не бояться. Одевайся, обмундирование от тебя справа лежит. Сухое уже.
Нащупав под левой рукой свою одежду, Степан прорычал:
- Это от тебя – справа! И вообще: за такие шутки с бабами…. Вот только сделают мне операцию эти твои оф… мумологи, короче! – первым делом тебя пристрелю! Чтобы знал, как издеваться. Я тебе что…, - путался он в белье, - помог бы, что ли? Где мои портки?! 
- Да ты на них стоишь. Шаг назад сделай, я тебе буду подавать всё по очереди. Пятая точка-то как, поджила?
- Не жаловалась. Гимнастёрку давай.
- Умыться бы тебе сперва, - мягко посоветовал председатель. – Опять же всё испачкаешь. Пойдём за дом, там у меня бочка – душ, а?
- А! – вспомнил танкист, что он так толком и не помылся. – Веди!
 
Через пятнадцать минут товарищи по несчастью сидели в конторе за столом, молча потягивая чай с немецкими сухарями, и никто разговор о главном начинать не торопился.
- Плесни ещё чайку, - подвинул на середину стола опустевшую кружку Степан. – Хороший чай, вкусный. Тоже немецкий, да?
- В Германии чай не растёт. Написано, что индийский. Держи кружку, не расплескай – горячая.
- Спасибо, - принюхался танкист к напитку. – Хорошо пахнет, даже я чую. Слушай, а йоги – они же из Индии, да? Читал я про них. Интересно. А правда, товарищ Меркушин, что они стёкла жрут, да на гвоздях спят?
- Рахметов тоже на гвоздях спал, хоть он и не йог.
- Кто?!
- Ты что, «Что делать?» Чернышевского не читал?
- Бездельник был этот твой Чернышевский! – невесть от чего разгневался Попов. – Не бывает таких вопросов для нормального, работящего человека! Есть вопрос «как сделать?», а что делать, мы и без него знаем. Бездельник он был, и не говори, что нет! Молчи! Я буду говорить, - потёр ладони Степан. – Докладываю. Танкотрактор оказался хуже, чем я думал, но пахать на нём можно. Работает. Это первое, и не перебивай! Сейчас я буду ругать тебя, Сергей Михайлович, - словно бы из пистолета, прицелился он указательным пальцем между глаз председателя. – Ты чего, хм… ты… зараза ты, понял, кто ты?
- Это почему?! – совершенно растерялся от яростной реплики Степана Меркушин.
 
- Ты почему к нам за четыре дня ни разу не приехал, а?! А вдруг мы там на мине подорвались, и подыхаем? Мучаемся? Даже пристрелить нас из милости, и то некому? Ты знаешь…? Нет, об этом – потом. Короче: я отказываюсь работать, если не будет свежих газет, если ты не будешь всяких там новостей рассказывать и…, - никак не мог подыскать нужных слов танкист. – Словом, с ребятами не только я должен работать! Да, я сделаю из них танкистов, мастеров, но советских людей из них должен делать ты, а не я! Никудышный я воспитатель, понимаешь? Ты же старше меня, умнее, грамотный, Чернышевского читал, а я что? Басни Крылова им пересказывать? Да и те уже плохо помню, - задумался Степан, и вдруг выдал и совсем неожиданное: – Нет, Крылова я тоже не люблю. Не понимаю я, как муравей стрекозу замерзать оставил. Не пожалел, скотина, подыхать бедняжку бросил. Мне Лесков больше нравится. А… а тебе Лесков как?
- Ты про «Левшу»?
- А у него что, ещё что-то есть?
- Есть, разумеется, - немного воспрял духом председатель. – К примеру, «Леди Макбет Мценского уезда». Читал?
- Чего?! Кто?! Какие такие б… б…, - не решался Степан выговорить нехорошее слово. – Что, так и называется?
- Да не так же! – в отчаянии махнул рукой Меркушин и спрыгнул с лавки. – Леди – это как княгиня английская. А «Леди Макбет» - это драма Шекспира. Тоже не читал? Сейчас-сейчас…, - удивительно резво для безногого добрался председатель до книжных полок, - сейчас найду. И чтобы прочитал мне!
- Чернышевского не забудь, - с усмешкой положил подбородок на ладонь танкист. – Очень хочу узнать, что мне с тобой делать.
 
Недоумённо обернувшись, Сергей Михайлович смутился:
- Ну, потом прочтёшь. После операции. 
- Не буду я читать твоих Шапиро, да прочих бездельников. Даже после операции. По горло уже ими сыт. Возвращайся за стол, и записывай, что мне для работы надо.
Надобно Степану было много чего: два десятка погонных метров доски – пятидесятки, брусья, да гвозди, чтобы соорудить на танке кузов для бочек с горючим и прочего добра. Затем - побольше проволоки, трос, лампы на двадцать четыре вольта, резины потолще, можно даже старых автомобильных баллонов, ещё один ломик, войлока….
Устав записывать, председатель отложил в сторону карандаш:
- Ты чего, вагон-купе из танка хочешь сделать? Не позволю.
Танкист дрожащей ладонью провёл по обгоревшему черепу, поморгал и указал за окно:
- Дождь, да?
- Да там уже не на шутку разошлось, - взглянул через стекло на небеса Меркушин. – Можно даже сказать – ливень.
- Давно не было. У тебя жена где?
- В Сталинград уехала, а что?
- А то, что моя – вон там, в поле, под дождём, - кивнул Попов на окошко. – А мы тут с тобой в тепле спорим, кто из нас умней. Дай мне то, что мне нужно, и не спрашивай, зачем. Нет, так: я сам тебе отвечу, зачем. Затем, чтобы моя жена лошадью не пахала, понял?! – перешёл он на повышенный тон. – И чтобы тебя, дурака, не посадили, понял?! Время уходит, время!
 
«Дураком» гордость председателя была уязвлена, что называется, в самую печень, незатейливая же аргументация столь безжалостным фактором, как время, жалила сердце почище самого страшного разбора на партсобрании. «Животноводство поднимать», вон чего удумали! Обещали каких-то овец необыкновенных с Алтая прислать, а кто с ними работать будет?!
Досадливо покачав головой, Сергей решил до поры не думать о нашествии парнокопытных: для каждого дня довольно своей заботы. Танкист прав: каждый потерянный час сегодня – это недобранный центнер урожая осенью, а потому нечего рядиться из-за мелочей.
- Досок бери столько, сколько найдёшь, - бесстрастно произнёс Меркушин. – Там же возьмёшь и брусья, и гвозди. Да и прочее. Отдаю деревню на милость победителя. Бери, что хочешь.
- Не понял….
- Домов разрушенных – тьма. Доламывай, я разрешаю. Сейчас, подожди, - дотянулся он до полки, достал письменные принадлежности и заскрипел пером.
 
- Ты чего это делаешь? – услышав странный звук, насторожился Степан.
- Подписываю приказ о назначении тебя главным механиком колхоза. Возражения не принимаются, - подул председатель на чернила, чтобы те побыстрее подсохли, и смачно приложил свою подпись печатью. – Держи! С этой бумагой ты можешь хоть в райцентр, хоть в сам Сталинград ехать. Да, кстати! – хлопнул он себя по лбу. – Совсем из головы вылетело! Ты насчёт партии ещё не передумал?
С одной стороны, вступать в партию Попову по-прежнему не хотелось – противилось что-то в его душе такому шагу, - с другой же – разум упрямо настаивал: бери, пока дают. Потом может оказаться поздно. Сам же себе говорил, что партийцы – они как баре нынче. Показал партбилет – и любой беспартийный перед тобою – букашка. Вкупе же с должностью главного механика колхоза из простого, безымянного инвалида можно и почти наравне с большим начальством из района стать. А раз можно – то и нужно. Прости за это меня, Господи: не из корысти сие делаю, а по необходимости.
 
- Не передумал, - твёрдо ответил Степан. – Танк я восстановил. Как только начну пахать – так и принимай. Больше тебе пока ничего не скажу. Нет, скажу! Не мешай мне, хорошо? Дал мне бумагу – и всё, больше в мои дела не лезь.
- Какие это «твои дела»?! – вновь вспылил председатель. – Нет у тебя никаких «твоих дел»! Что я прикажу, то и делай, товарищ главный механик!
 
Молодой гонор и желание сделать всё непременно по-своему то сводили воедино интересы двух инвалидов, то ставили их в непримиримые позиции. Особенно злоупотреблял своими знаниями и навыками танкист, понимая, что без него Меркушину не то, что с трактором – с посевной не справиться. Осознавал этот факт и председатель, и даже более того: как человек неглупый, он отдавал себе отчёт, что, несмотря на общественное положение, разницу в возрасте и образовании, но слепец его старше и опытней. Надёжнее, что ли? Сергей смотрел на своего визави, и дивился сумбурности собственных эмоций: какое же страшное у Степана лицо! И единовременно – до чего же прекрасное! Силой воли, несгибаемостью и уверенностью в собственных силах от него так и веет. А ещё – словно бы тоской какой сквозит. Так и кажется: вот-вот вслед за веками вверх вспорхнут бельма, а за ними вдруг вспыхнут яростью и прямотой зрачки, упрекая и понужая огненным взглядом. Бррр! 
- Вот тебе обратно твоя бумага, я за неё не держусь, - придвинул к председателю приказ о своём назначении Степан, вставая с места. – Не нужна она мне. Я и без неё и вспашу, и засею. Если газолина дашь, конечно. А ты – дашь, никуда не денешься. Так как? Забираешь бумагу?
- Нет.
- Вот я своего слова назад не забираю, - навис над столом танкист, растопырив на нём чёрно-багровые, не до конца отмытые от крови и грязи, пятерни. – Давай договоримся раз и навсегда: ты командуешь в правлении, в районе, да хоть где, но только не в поле! А то знаю я вас, городских!
- Да чего ты знаешь…, - смирившись со своей второстепенной  участью, поправил очки Меркушин. – Чем мы, городские, тебе не угодили?
 
- Вы вдоль склона пашете! Это ж надо! Агрономы, мать! Прости, господи, но что это…. Ладно, в двух словах. Перед самой войной это было, приезжал к нам один, - вернулся на своё место Попов, - а-аграма-адный агра-аном! Мичуринские методы, мол, будем испытывать. Конце…три…  круговым способом, короче. Вспахали мы по этим его методам, а через неделю половину поля дождями нахрен смыло. Вместе со всходами и агрономом. Уехал, и поминай, как звали. Как хочешь, но городским в поле не место. Уяснил? 
Сергей задумчиво поскрипел пальцем по запотевшему оконному стеклу, вгляделся в царящую на улице грозовую полутьму и вздохнул:
- Я тебе бумагу дал, вот и действуй. Вмешиваться не собираюсь. Одна просьба: пожалуйста, не заезжай за пределы разминированных полей.
 
 

[1] Переключение скоростей на Т-34 первых серий было настолько затруднительно, что рычаг коробки передач буквально забивали в нужное положение кувалдой.
[2] Цитата из «Молитвы пред началом дела».
[3] Пядь = 17,78 см. Расстояние между большим и указательным пальцами на плоскости.

 

О санкциях (2), или - мы требуем вечных санкций!

Слепой танкист. Гл. 1.