СЕКСОЛОГ ЖЕНЬКА 12

 ГЛАВА 12

Кошара была на ремонте. Три мужичка, бронзовые от загара, лоснящиеся от пота (и от внутреннего "подогрева") вяло строгали доски. Так же неспеша перекуривали, цедили пиво с вяленой форелью, трепались обо всём сразу. Помощи им не требовалось. Предложили Жене пиво, рыбу, из праздного любопытства поинтересовались: кто и что. Оказалось, один из мужичков, Романыч, хорошо помнил Николая, отца Жени:

 - Помню, как же, Коляна. Мировой мужик был по части кладки кирпича. Новая школа, считай, вся им сложена. Вот литроболом, грешен, увлекался, меры не ведал. Ты, стало быть, меньшой? Помнится, ещё соплюхой бегал... Ха, прикатит на велике и дзинькает. "Можно мы с вашей Тонечкой покатаемся?" Ядрена вошь, женишок! Тонька у меня шибко ранняя оказалась: робят уж пятеро с мужиком настрогали. Разъелась тёлка, во, нам втроём не обхватить. А братан как?
 - Ничего. Отслужил, женился недавно.
 - Ну и правильно. Погулял, и будя! А чего заранее-то хомут напяливать. Ты пей, пей, не жмись, как девка.
 - Спасибо. Я смотрю, у вас магнитофон. Лишних батареек нет? Я бы купил...

Романыч глянул на усатого востроносого:
 - Геш, кажись, у тя есть.
 - Есть. Лёха цельную коробку привёз. Что, очень надо?
 - Спрашиваешь, - дёрнулся Романыч. - Слухай, паря, меня. Пойдёшь по ущелью, выйдешь к речке, чуть левее мосток, по тропке прямиком на улицу попадёшь. Так вот справа второй дом, рядом с колонкой. Спросишь Аньку, ну, для тебя Анна Викторовна. Скажешь: мол, Генка велел дать батареек. Сколь надо, скажешь. Будет спрашивать про Генку, скажи: трезв как стёклышко. Ну, и не в службу, а в дружбу, заскочи к моим - это дом напротив, зелёные ворота. Скажи: Романыч просил сбегать к Рубцовым, пусть завтра Антон привезёт цепь для пилы...

Батареек Жене выделили 12 штук. Без слов. Анна Владимировна, высокая сухая с хмурым деревянным лицом, грубовато спросила:
 - Генка, поди, уже лыка не вяжет? 
 - Да нет, трезвый...
 - Сказывай, а то я Генку не знаю, - повернулась и пошла в сарай, проигнорировав женино "до свидания".

У Романыча же его ждала полная противоположность. Жена, Раиса Матвеевна, дочь Тонька, куча ребятишек. Все полные, словно сдобные булки, говорливые, весёлые. Затормошили, забросали ворохами вопросов, когда узнали, чей сын. Силой усадили за стол, наволокли снеди, как на Меланьину свадьбу, и посекундно "кушай, кушай".

Посмеялись от души, вспомнив, как Женя приезжал "женихаться" к Тоне. Она старше, на четыре года, тогда была маленькой, худосочной, казалась, наоборот, младше Жени.
 - Да-а, - с грустью протянула Тоня, - тогда я была, как пузырёк, а теперь... даже не бочонок... Очень страшная?
 - Не очень. Хорошего человека должно быть много.
 - Спасибо, Женечка, ублажил.

Опомниться не успели, как убили два с половиной часа. Хором стали отговаривать Женю возвращаться в горы, порывались затащить на чердак, где готовы совершенно бесплатно предоставить ему "почти люкс".
 - Чего ты как бирюк будешь там. Перебирайся к нам, глянь, как шумно и весело у нас. Поди, и питаешься в сухомятку?
 - Каждый день супчик варю...
 - Вот именно: супчик, - усмехнулась Тоня.- Тощий, постный.
 - Поди, из этих, из пакетов,- Раиса Матвеевна поморщилась, - с отвратительным запахом. А у нас всё свеженькое, прямо с огорода. Ну, что, уговорили?
 - Нет. Как только надоест мне мой тощий супчик, так приду.
 - Милости просим. В любое время.

Довольный и осветлённый вернулся к себе Женя. Сразу же вставил батарейки в транзистор, включил. Передавали погоду: опять синоптики пугали ливневым дождём и возможными селевыми сходами.
 - Мели Емеля, ваша неделя, - хмыкнул Женя, разводя костёрчик: чайку захотелось. А потом, наконец, засесть за рукопись. Столько времени потеряно!

Пока возможно было писать при дневном свете, Женя работал, прихлёбывая чай и гоняя во рту карамельку. Изредка заглядывал в книги и подготовительные записи.
Едва стемнело, совершил пробежку, затем с наслаждением нахлюпался в тёплой "ванне". Весьма удовлетворённый, залез в спальник, и моментально заснул.

Разбудил его дождь. Шёл, видимо, уже давно, ибо спальник был в воде. Сквозь "крышу" шалаша лились ручьи, вокруг царили библейская мгла и невообразимый шум. Кинулся, по памяти, собирать книги, тетради. Как назло, не мог вспомнить, где оставил непромокаемый пакет. Засунул всё в спальник. Натянул мокрые джинсы, рубашку и кожаную курточку. Не хватает ещё одной книги и блокнота...

Налетел ветер, ударяя со всех сторон, точно имел цель обнажить Женю и как можно больше залить водой его жилище.
Дождь крепчал, оправдывая прогноз. Где-то недалеко рокотало. Видимо сотни ручейков сбегали к роднику, и, образовав уже бурную речушку, подхватывая камни из запруды, уносили вниз по ущелью.
Из-под ног Жени вымывало грунт, обнажая острые, как щебень, края камней и корни. Дважды он зацепился и упал, в кровь, ранив колено, в щиколотке резануло нестерпимой болью. Не вывих, успокоил себя, просто ушиб.
Что-то ещё искать было бессмысленно, и Женя несколько успокоился. Скатал спальник, сверху водрузил рюкзак - за этой преградой и спрятался от ветра.

 Который час? Почему-то циферблат не светился. Оказалось: часы без стекла, на ощупь определил, что стоят, без четверти четыре. Что ж, до рассвета недалеко, можно подождать, не бумажный, не размокнет. Но вскоре с тревогой понял, что ощутимо замерзает: губы постепенно деревенеют, а самого вроде в сон клонит. Пожалуй, так он утра не дождётся, окоченеет, потом хоть на костёр сажай, дабы отогрелся... Если будет, что отогревать.

Вскочил, попробовал попрыгать, энергично вращая руками, но вновь упал, пребольно зашиб локоть, добавил уже разбитому колену.
Нет, разумнее будет спуститься к кошаре и там дождаться рассвета.
Рядом со свистом пролетел камень, смачно врезался, кажется в котелок, и, громыхая, увлёк его вниз.

Превозмогая боль и дрожь, Женя нащупал пакет из клеёнки, в котором у него были сахар и крупа. Освободив пакет, сунул в него тетради, книги, закрепил ремнём свёрток на животе, с трудом застегнул куртку.

Похоже, камни летели только слева, поэтому, положившись всецело на интуицию, Женя шагнул вправо, выставив руки вперёд. Идти было адски трудно: ноги скользили, куда бы ни ступили, каждый новый шаг сопровождался падением, приходилось хвататься за скользкий и колючий кустарник, дабы кубарем не полететь вниз.
Никогда бы не подумал, что будет таким жалким и беспомощным...

Прошла целая вечность, измотавшая Женю до предела, когда с исцарапанными лицом и руками, в изодранной куртке, на деревянных ногах и задубевшими губами, не способными даже вытолкнуть крик, он увидел огонёк.
Мобилизуя последние крохи сил, прибавил шаг, споткнулся о выступавший камень и грохнулся лицом вниз. К счастью, удачно: отделался лишь пучком искр из глаз, да разбитым носом.
Встать на ноги сил не осталось. Долго лежал, собирая их по каплям. Наконец, почувствовав опасность заснуть, где ползком, где на четвереньках преодолел ещё метров сто. К счастью эти метры пришлись на подъездную дорогу к кошаре.

У освещённого окна Женя передохнул, заклиная всех святых, чтобы не было спущенных собак. Отдохнув, приподнялся, заглянул в окно: узкая комнатка с обилием красного - в центре стол, застелённый красной скатертью, на стенах красные щиты с всевозможными лозунгами и партийными цитатами, здесь же портреты Ленина и Брежнева. Даже два ряда стульев с красной обивкой.
"Красный уголок?! На той кошаре его не было... Куда же я вышел?"
Держась за стену, с подветренной стороны Женя обошёл здание и оказался у входной двери; над входом чуть теплилась лампочка в плафоне.

Ветер пихнул в спину, как бы подбадривая. И Женя припал к двери, некоторое время пытался постучать, но сил хватило лишь царапнуть мокрое дерево. Не получилось и крика: вместо голоса сдавленный хрип.
"Не услышат... не услышат... под дверью сдохну... " - Женя заплакал, обессилено сполз по двери вниз...

И вдруг... вспыхнул свет в маленьком оконце, за дверью сонный женский голос спросил:
 - Кто там?
 - ...я...я...я... - с великим трудом, приподняв голову, прохрипел Женя.
 - Кто я? Откуда?
- ...с...с...г...о...р...
Последнее, что ухватил гаснущий взгляд, это распахнувшаяся дверь, крупные волосатые ноги в шлёпанцах и фрагмент двустволки...
...тупая волна тёплого пахучего воздуха обжигающе ударила в ноздри и погасила едва тлевшее сознание...