Рассвет нового дня ворвался в Глухово с какой-то неприличной яркостью. Солнце, прорвавшееся сквозь разорванные тучи, било лучами по мокрой земле, заливая дворы и лес ослепительным, почти циничным светом. Воздух, промытый ночным ливнем, пах смолистой хвоей, прелой листвой и испарениями от земли.
Игорь вышел на крыльцо первым, еще до того, как в доме зашевелились. Он не спал. Он сидел на краю кровати, слушая тихие голоса Александра и Татьяны, доносившиеся снизу, и гулкую тишину из комнаты, где раньше спал Петя. Он обдумывал слова Никифора: "Покажу... где тепло. Где тебе место..."
Он увидел Ивана. Тот стоял у калитки, спиной к дому, уставившись в сторону леса. Его поза – ссутуленная, с опущенными плечами – говорила сама за себя. Игорь подошел. Не спрашивая. Они стояли рядом, молча, глядя на плотную стену деревьев, куда ночью растворились двое. Солнечный свет играл на влажной хвое, делая лес коварным и красивым.
– Надо искать, – хрипло проговорил Игорь. Голос его был чужим. – Уже светло.
Иван лишь кивнул, не отрывая взгляда от опушки. Он не говорил, что уже искал на рассвете. Что обошел огород, заглянул в сарай, прошел вдоль забора. Что знал – там, в лесу, искать нужно не живого.
Они тихо позавтракали вместе с Александром. Тот вышел из комнаты, бледный, с впалыми глазами, но не сломленный. Вчерашние события словно выжгли из него все чувства, оставив только холодную, каменную решимость. Он молча взял тесак, не глядя ни на кого. Его движения были точными, лишенными лишних жестов. Пора было действовать.
Они вошли в лес молча, по той же тропе, по которой бежали ночью. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, создавая пятна света и тени. Лес пах свежестью и жизнью. Этот контраст с тем, что они искали, был невыносим. Игорь шел следом за братьями, его обуревали сложные чувства. Он боялся того, что они найдут. Боялся еще больше, если не найдут ничего.
Нашли быстро. Недалеко от опушки, под разлапистой старой елью, где тень была особенно густой. Маленькая фигурка в белой, теперь грязной и мятой ночной рубашке. Лежала на боку, как будто уснула. Петя.
Александр замер, как вкопанный, метрах в десяти. Его дыхание остановилось. Иван сделал шаг вперед, потом остановился, сглотнув ком в горле. Игорь подошел ближе, превозмогая эмоции.
Мальчик был бледен, как воск. Глаза были закрыты. Лицо было странно спокойное, почти умиротворенное. Но шея... На левой стороне шеи, чуть ниже уха, зияли два темных, аккуратных отверстия. Крови вокруг было немного – лишь несколько засохших, ржавых пятен на воротнике рубашки и на моховой подстилке под ним. Как было и у Туза. Как должно было быть у Никифора. Отверстия выглядели неестественно чистыми, словно пробитыми раскаленным металлом, а не зубами. Игорь вспомнил слова Ивана: "Оно... отравило его. Своим ядом". Тело казалось удивительно маленьким и безжизненным под огромными деревьями.
Иван первым подошел, осторожно, как к спящему. Он наклонился, приложил два пальца к тонкой, холодной шейке Пети. Помолчал. Потом медленно покачал головой, не глядя на брата. Слова были не нужны.
Александр не закричал. Не упал на колени. Он стоял неподвижно, сжимая изо всех сил рукоять тесака. Его взгляд был устремлен не на сына, а куда-то в глубь леса, в ту самую черноту, куда увел Никифор мальчика. В глазах его не было слез. Только лед. Ледяная, беспредельная ненависть и понимание: его сына больше нет. Осталось только... тело. И враг, неуловимый, как тень.
Александр медленно повернул голову. Его взгляд, пустой и страшный, остановился на Игоре.
– Властям? – Он произнес это слово с горькой, почти презрительной интонацией. – Что они скажут? Что зверь задрал? Или что я сам? – Он мотнул головой, резко, отрывисто. – Нет. Лучше... я сам. Устрою. По-тихому. По-человечески. – Он посмотрел на Ивана. – Принеси одеяло. И... веревку. Свяжем, чтобы не выпал.
Иван кивнул, без лишних слов, и быстро зашагал к дому. Александр подошел к телу сына. Он не стал его обнимать. Не стал гладить по голове. Он просто стоял, глядя вниз на бледное личико и темные дырочки на шее. Его лицо не выражало ничего. Только нижняя челюсть слегка подрагивала.
Игорь отвернулся. Он чувствовал себя чужим, лишним на этом страшном, интимном горе. Он понимал Александра. Что скажут "власти"? Как объяснить эти раны? Куда приведет расследование? К сплетням, к подозрениям, к безумию. Но молчание... оно казалось таким же преступным.
Иван вернулся с грубым шерстяным одеялом и веревкой. Братья молча, с какой-то жуткой, ритуальной аккуратностью, завернули маленькое тело в одеяло, перевязали веревкой. Александр поднял сверток на руки. Он нес его легко, бережно, как хрупкую ношу. Они пошли обратно к дому, процессией молчания и смерти. Игорь шел сзади, глядя на согнутую спину Александра и на этот страшный сверток в его руках.
Дома их встретила Татьяна. Она стояла в дверях сеней, опираясь о косяк. Увидев сверток в руках мужа, она не закричала. Не упала. Она просто медленно сползла по косяку на землю, уткнувшись лицом в колени. Ее тело содрогалось, но звуков не было. Бабка Агафья стояла на крыльце, ее черные глаза были сухими. Она смотрела на сверток, потом на небо, безмолвно шевеля губами. Молитва? Или проклятие?
Александр отнес Петю в горницу, положил на стол, где еще вчера лежал осиновый кол. Александр достал из сундука чистую рубашонку мальчика, штанишки. Он начал готовить сына к последнему пути, его движения были медленными, точными, лишенными дрожи. Иван молча помогал.
Игорь вышел во двор. Ему было невыносимо находиться в доме. Он сидел на ступеньках крыльца, курил одну сигарету за другой, пытаясь заглушить запах смерти и ладана, который зажгли в горнице.
Через час приехал фельдшер. Тот самый, что констатировал смерть Никифора. На старой, видавшей виды "Ниве". Он вышел, огляделся, поправил очки. Его лицо было профессионально-равнодушным, но в глазах читалась настороженность и усталость от этих "глуховских дел". Александр встретил его у калитки. Они о чем-то коротко поговорили. Александр сунул что-то фельдшеру в руку. Тот быстро спрятал в карман халата, кивнул.
Фельдшер вошел в дом, к телу на столе. Он быстро осмотрел Петю, щупал пульс - заведомо отсутствовавший - приподнял веки, посветил фонариком. Его взгляд скользнул по темным точкам на шее. Он поморщился, но ничего не сказал. Достал блокнот, какие-то бланки, начал что-то писать.
– Острая анемия, – громко продиктовал он себе, заполняя бумаги. – На фоне ослабленного организма. Возможно, врожденная патология сосудов. Стрессовый фактор... – Он буркнул что-то неразборчивое. – Констатируется смерть от естественных причин.
Александр стоял рядом, он смотрел не на фельдшера, а в окно. Его лицо было непроницаемо. Иван молчал. Татьяна сидела в углу горницы, у печи, качаясь из стороны в сторону, уставившись в пустоту. Она не плакала. Она была где-то далеко.
Фельдшер быстро оформил бумаги, сунул их Александру.
– Хоронить можно. По месту. – Он бросил быстрый взгляд на осиновый кол, валявшийся в углу, поморщился снова. – Мое почтение.
Он уехал так же быстро, как приехал. Словно боялся задержаться в этом проклятом месте. Печать официального молчания была поставлена. Смерть Пети Смирнова стала еще одной "естественной" страницей в истории умирающей деревни.
Игорь зашел в горницу. Он чувствовал себя лишним элементом в сцене. Александр стоял у стола, глядя на сына, одетого в чистую рубашку и штаны. Лицо мальчика было теперь спокойным, почти красивым в своей бледности. Темные точки на шее казались лишь родинками.
Татьяна подняла голову. Ее глаза нашли Игоря. В них не было ни слез, ни упрека. Только глубокая, бездонная усталость и что-то вроде... жалости? К нему.
– Игорь, – ее голос был тихим, хриплым, но удивительно четким в тишине. – Тебе... надо уезжать. Скоро. Пока... пока можно. Пока дороги не развезло окончательно. – Она посмотрела на тело сына, потом снова на Игоря. – Здесь тебе больше нечего делать. И... небезопасно.
Она не сказала "для тебя". Но это висело в воздухе. Дом опустел. Покойник забрал свое. Но земля здесь все еще дышала злом. И чужакам в ней не было места. Игорь понял. Его время в Глухово истекло. Он был свидетелем. Но его свидетельство было ненужным. Опасно ненужным. Он кивнул Татьяне, не в силах найти слова. Последняя искра разума и заботы в этом доме смерти исходила от матери, потерявшей сына. Ему оставалось только уехать. Увезти с собой память о мертвеце за столом, о пустой могиле, о мальчике, уведенном в лес под полной луной, и о холодном, каменном взгляде отца, который теперь оставался один на один со своей местью и своей пустотой. Уезжать нужно было в ближайшее время.
Помочь сайту
Поздравления
