Рабы праведности. III. Квазимода

Владимир внимательно вглядывался в зеркало, изучая своё изуродованное, испещрённое шрамами и сшитое, словно из чужеродных лоскутов кожи лицо. Опухшее, исполосованное оно казалось ему уродливо крупным из-за коротко и небрежно обстриженных волос. Он узнавал лишь свои пустые, потускневшие, монохромные глаза с едва зеленоватым оттенком. Протянув руку к лицу, он осторожно потрогал валившийся нос и тонкие, будто растянутые в разные стороны, губы. Коснувшись пальцами губ, он почувствовал, как они «провалились» между беззубых и постоянно ноющих дёсен.
- Слышь, Квазимода, глянь, там нигде бумажки нет? – раздался голос из закрытой кабинки туалета, над дверью которой поднимался голубовато-седой, едкий дым дешёвой папиросы.
- Сейчас посмотрю, - не отрывая взгляда от зеркала, ответил Владимир, в очередной раз услышав, как непривычно звучала его шепелявая и почти неузнаваемая речь.
- Хватит торец свой разглядывать! Чё иконостас что ли? – снова раздался сиплый голос. – Мне чё теперь, грязным очком санитаров шугать? А? Слышь, Квазимода! Тащи, давай бумагу, не буксуй.
    Владимир отошёл от зеркала и поочерёдно начал заглядывать в пустые кабинки сортира, до тех пор пока не нашёл «худой» рулон серой туалетной бумаги.
- На! - Замятин небрежно перекинул рулон через дверь и, нащупав в кармане пачку папирос, закурил возле обрешечённого окна психоневрологического диспансера.
- Ах, хорошо, - к Владимиру подошёл невысокого роста сухой, лысеющий мужчина пятидесяти лет в старой майке, тренировочных штанах и тапках на босу ногу. – Как погадишь, так потом и жить хочется. О! Как мир-то просто устроен! А то у меня от этой казённой жрачки и пилюль чувство, как будто мне клин в задницу забили. Каждый раз посрать, что бабе разродиться, ей Богу.
    Лёнчик улыбнулся, манерно подтянул штаны и нахально выхватил из рук Владимира пачку «Беломора». Характерно дунув в гильзу и высыпав лишний табак папиросы на кафельный пол туалета, он свернул папиросу и  снова закурил.
- Ты чего такой смурной? – Лёнчик присел на подоконник и выдохнул густую струю дыма, неудачно попытавшись запустить несколько «колец». – Слушай, а чё у тя с памятью в натуре аут полный? Чё-нить помнишь или так, местами? – не дожидаясь ответа, Лёнчик продолжил. – Со мной такая же непонятка случалась. Как-то бухнули мы с ворами водяры палёной на даче и всё… Зенки с утра открываю и не врублюсь: кто я и где я? Шмотьё в крови, лапы в крови… Ну, думаю, п***ц завалил кого по пьяной лавочке. Я стреманулся конкретно. А потом оказалось, что мы вчера свинью резали, а я уж на нары собрался. Вишь, как бывает…
- Да,  - тихо ответил Владимир, не решившись развивать тему.
- Слушай, а табло то они тебе кучеряво зашили, а? Гляди, как новое, - Лёнчик кашляя, захихикал и пристально посмотрел на Владимира, прищурившись от попавшего в глаз дыма.
- Угу, - Владимир тихо пробурчал себе под нос и вернувшись к раковине, намазал подбородок и щёки мыльным кремом для бритья.
    Достав бритвенный станок, Владимир старался плотно прижимать его к щеке, пытаясь гладко выбрить трёхдневную щетину. Он аккуратно двигал бритвой, боясь повредить заживающие красные шрамы на лице.
- Больно? – Лёнчик подошёл совсем близко к Владимиру и с нескрываемым любопытством и показным отвращением наблюдал за тем, как он бреется. – Слышь, чё говорю то? Больно?
- Да, - Владимир утвердительно кивнул головой.
- Дай «торец» потрогаю, - Лёнчик протянул указательный палец и ткнул им в выбритую щёку Владимира, усмехнувшись. - Ну и рожа у тебя, Шарапов.
Выбритое лицо показалось Владимиру ещё более мерзким: лицо куклы, скроенной по отвратительной выкройке.
- Ничё, на зоне с такой карточкой в самый раз, - Лёнчик сел на подоконник и вновь закурил. – Слышь, ты чё в натуре не помнишь, как хахаля своей подружки порешил или так, рядишься перед следаком?
- Я ничего не помню, - Владимир сложил в платок бритвенные принадлежности и кинул их Лёнчику.
- Следак к тебе уже второй раз приезжает. Сука, на мерине. Стопудово хитрожопый. Я таких знаю. Хапают, мама не горюй, а таким как ты дела рисуют не хуже Шишкина. С таким следаком считай, червонец строгача твой, хотя вы мусора всегда договоритесь. Может тебя кто сверху отмажет? А, Квазимода, чё молчишь?
- Я слушаю.
- Слушай, а этот твой следак, про меня ничего не спрашивал? – настороженно спросил Лёнчик.
- Нет.
- Ну и хорошо, - Ленчик задумался и после паузы продолжил. – А я вот в толк все равно не возьму, как ты себе в башку два раза шмальнул. Любовничков положил – верю, но как ты себе-то в башку стрелял два раза? Слышь, Квазимода, а может это бабенка твоя постаралась? А чё!? Вполне. Ты её хахаля продырявил, а у неё шифер и поехал. Она тебе включила ответку и в башку орехов насажала, только не знала, что ты такой живучий мусорок окажешься. Ты же ни хрена не помнишь, какой в натуре расклад был.
Владимир отвернулся от зеркала и несколькими быстрыми шагами подошёл к Ленчику и, схватив его за руку, «стащил» его с подоконника.
- Ты чё на меня, волчара, скалишься, а? – Лёнчик попытался освободить руку и отступил на шаг от Владимира, заметив «звериный» блеск в его глазах. - Я что ли твою бабу драл, сам виноват!
После этих слов Лёнчик вырвался и убежал из туалета в палату. Оставшись один, Владимир достал из кармана больничной пижамы фотографию Екатерины, которую отдал ему Нагатин на последнем допросе. Русая синеглазая женщина ласковым взглядом смотрела на него с помятой фотокарточки. Владимир внимательно разглядывал её глаза, пытаясь отыскать в них потерянное чувство, но ничто в них не напоминало о нем.
Последнюю неделю он тщетно пытался связать в своей памяти отрывки трагедии, причиной которых стал. Память не подчинялась и словно намеренно прекращала сообщать Владимиру подробности в самый необходимый момент, заново раскалываясь на осколки прожитых дней в клинике.
    Мерцающие воспоминания, не позволяли ему понять и вспомнить, что это было за чувство? Как бесконечно он мог любить женщину, что убил из-за неё человека и, более того, пытался убить её саму. Как!? Какой неведомой силы это была страсть, если теперь он не помнит о ней?
Изображение Анастасии не вызвало во Владимире ни малейшей эмоции. Он вспоминал слова Нагатина, который всякий раз на допросах повторял: «Посмотри, это она. Это твоя Настя. Её-то хоть узнаёшь?» Однако воспоминания и чувства оставались мертвы.
Зажав фотографию в кулаке, он направился в палату, где Лёнчик уже храпел, а старик Лазарь лежал в темноте и по обыкновению «длинно» молился перед сном, чуть слышно что-то нашёптывая. Замятин лёг на кровать и привычно засунул руки под подушку, забыв, что днём спрятал под неё альбом с рисунками Даши, который передал ему Нагатиным вместе с фотографией.
В палате было уже темно. Замятин не хотел быть замеченным с альбомом детских рисунков днём, поэтому намеревался посмотреть его ночью в туалете, но увязавшийся с ним Лёнчик не позволил взять альбом с собой. Посмотрев на освещённое полной луной окно, Владимир аккуратно подошёл к нему и в свете луны принялся рассматривать «художества» девочки.
Незамысловатые рисунки изображали хрупкий, наивный мир маленькой девочки, в котором ещё шесть месяцев занимал своё место и Замятин. Владимир перелистывал страницы альбома, пока не «остановился» на одном из рисунков, изображавших тётю, девочку и дядю в фуражке. Присмотревшись, он прочитал надписи над каждым угловатым, счастливо улыбающимся персонажем «Мама, Даша, Новый папа».
    Владимир вернулся на кровать и, отложив альбом, закрыл глаза, вспоминая последнее, что осталось в его памяти…
 ...Владимир вышел из парилки, обернулся простынею и направился в зал отдыха городской бани, где заядлые парильщики утоляли «жар» холодным пивом. Усевшись на дерматиновую лавку, он прислонился спиной к не высокой перегородке между местами и открыл «аппетитно» запотевшую бутылку пива. Несколько глотков холодного напитка умиротворили его и, вытирая пот с лица краем простыни, он закрыл глаза, вновь пригубив бутылку с ещё большим удовольствием. Открыв глаза, он мельком обратил внимание как двое мужчин прошли мимо и сели на лавку позади него, отчего перегородка ощутимо качнулась.
    На этих мужчин он обратил внимание ещё в парной: один был на вид лет тридцати очень крепкого спортивного телосложения, словно вырезанный из воска, второй, напротив, был заметно старше и имел рыхлое тело со свисающим животом. Собственно, значительное различие этих двух типов и привлекло внимание Владимира в парилке несколькими минутами ранее. Он мысленно прозвал одного атлетом, а другого пирожком, хотя его собственное телосложение ближе было к «старшему» из двух примеченных им посетителей бани.
Собеседники уселись позади Замятина, открыли пиво и продолжили начатый ранее разговор. Владимир нехотя прислушался, хотя и не предал сначала этой беседе значения.
- Мы в тот вечер прямо к ней в Александровку и рванули. Прикинь! – живо рассказывал атлет, резко жестикулируя, отчего лавка постоянно вздрагивала.
- Ну, ты блин даёшь, - усмехнулся «пирожок». - Туда же километров пятнадцать тащиться.
- Озабоченному кролику пятнадцать километров не крюк ! – Атлет засмеялся.
- Не зря хоть съездил, кролик? – игриво спросил «пирожок».
 - Семёныч, я бы тебе просто так рассказывать не стал. Ты подожди это только самое начало.
- Ладно, Костя, не томи, давай выкладывай.
- В общем, я сразу понял, что эта одинокая сучка потрахаться захотела. Я таких за версту чую, всё ёпт мнят себя молодухами. Дурёхи, на всё готовы. Мне такие больше всего нравятся. Самые отрывные бабы. Правда,  одна проблема – не отвяжешься потом. Я поэтому с такими больше двух-трёх раз не связываюсь, зарёкся.
- Ну и ... – в словах Семёныча звучало нескрываемое любопытство до пикантных подробностей, которые Константин намеревался поведать.
- Приехали мы к ней около полуночи. Хорошо у меня внедорожник, а то бы мы в эту дыру хрен бы добрались. Только дождь прошёл, а у неё дом на окраине села. Говорила, что участок новый и дорогу к нему ещё толком не проложили. Дом, кстати, так себе. Участок без забора. Жаловалась, что еле вытащила строительство без мужика. Типа поплакаться решила. В общем, кое-как добрались, - Константин налил пиво в кружку и выпил разом половину. – Выхожу я значит из машины: дождь льёт, света ни хрена нет, чувствую в грязи застрял: такая глинища, что ноги не вытащишь. Реально! Думал, нахрен, без ботинок останусь, а потом решил, что к такой бабе и в носках пойду.
Константин и Семёныч громко засмеялись, продолжая беспечную беседу, не подозревая, что за перегородкой у них появился невольный, но внимательный слушатель.
- Я кое-как обошёл машину и на руках её вытащил, в дом понёс. Она уже тогда чуть не «кончила»: за шею меня обхватила, дышит, как будто задыхается и глаза блестят. Я чувствую всё, поплыла тётя. Ну, думаю, «оторвусь» сегодня.
- Круто ты её…
- А чёго тянуть - не маленькая девочка. Ломаться не станет, - сказал Константин и продолжил, изображая высоким голосом свою спутницу. – У тебя, говорит, такие сильные руки и плечи… так в шею вцепилась, что у меня аж в глазах потемнело.
- Ну, ты мастер рассказывать, - Семёныч вновь засмеялся, услышав как собеседник попытался изобразить дрожащий голос девушки.
- Да ты представь моё положение! – шутливо возмутился Константин. – Прикинь, я по колено в грязи с этой козой на шее… еле до дома её дотащил.
- Толстая что ли?
- Ты что! Баба обалденная. Ей хоть и за тридцатник, а фигурка класс. Сиськи уже правда не очень, понятно, что рожала. Зато попка супер: ни целлюлита, ничего. Подтянутая, я просто млею от таких, - Константин с вожделением закатил глаза.
- Чувствую, пришпилил ты её? - игриво спросил Семёныч.
- Мне, кажется, это она меня, - Константин засмеялся. – Уделала под чистую, я с утра очнулся как после тренировки: ноги гудят, спина не разгибается. Покувыркались от души.
- И как?
- Чума, «строчит» как машинка Зингера… сочная кошечка попалась, - Константин улыбнулся, вспоминая Анастасию. – С утра она сырников наделала со сметаной, сказка. Я себя как самый счастливый кот чувствовал.
- Смотри, так и женишься на сырниках.
- Нет Семёныч, меня за сырники не купишь! Я решил, что до сорока даже «париться» не буду. Тем более она с ребёнком – девчонка инвалид: я как увидел, думаю, нахрен надо.
- А что с ней? – поинтересовался Семёныч.
- Не знаю, но выкатилась она в комнату в коляске. Ну её, даже вспоминать неприятно. - Максим сморщился. – Ей папаша постарше меня нужен. Чтоб там типа  всё в дом, семья… в общем не мой вариант. Я кот, который гуляет сам по себе, - Константин допил пиво. – Месячишко покувыркаемся, а там посмотрим. Она, видать, развлечься не против, да и мне чего терять? В нашей вонючей общаге, что ли кантоваться?
- Умеешь ты устраиваться Костя.
- А иначе как жить? Приходится крутиться.
- Что же ты дальше делать будешь, если там девчонка больная.
- Посмотрим. - Константин не желал задаваться этим вопросом. – Сегодня вот к семи поеду да вдую ей ещё раз вечерком, а там решим. Я пока не заморачиваюсь…
    Владимир открыл глаза и резко поднялся на кровати. Схватившись за голову, он почувствовал резкую головную боль. Голова кружилась так сильно, что он с трудом удержался на кровати, схватившись за спинку.

© Copyright: Сергей Дубовик, 2013

Регистрационный номер №0167530

от 3 ноября 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0167530 выдан для произведения: Владимир внимательно вглядывался в зеркало, изучая своё изуродованное, испещрённое шрамами и сшитое, словно из чужеродных лоскутов кожи лицо. Опухшее, исполосованное оно казалось ему уродливо крупным из-за коротко и небрежно обстриженных волос. Он узнавал лишь свои пустые, потускневшие, монохромные глаза с едва зеленоватым оттенком. Протянув руку к лицу, он осторожно потрогал валившийся нос и тонкие, будто растянутые в разные стороны, губы. Коснувшись пальцами губ, он почувствовал, как они «провалились» между беззубых и постоянно ноющих дёсен.
- Слышь, Квазимода, глянь, там нигде бумажки нет? – раздался голос из закрытой кабинки туалета, над дверью которой поднимался голубовато-седой, едкий дым дешёвой папиросы.
- Сейчас посмотрю, - не отрывая взгляда от зеркала, ответил Владимир, в очередной раз услышав, как непривычно звучала его шепелявая и почти неузнаваемая речь.
- Хватит торец свой разглядывать! Чё иконостас что ли? – снова раздался сиплый голос. – Мне чё теперь, грязным очком санитаров шугать? А? Слышь, Квазимода! Тащи, давай бумагу, не буксуй.
    Владимир отошёл от зеркала и поочерёдно начал заглядывать в пустые кабинки сортира, до тех пор пока не нашёл «худой» рулон серой туалетной бумаги.
- На! - Замятин небрежно перекинул рулон через дверь и, нащупав в кармане пачку папирос, закурил возле обрешечённого окна психоневрологического диспансера.
- Ах, хорошо, - к Владимиру подошёл невысокого роста сухой, лысеющий мужчина пятидесяти лет в старой майке, тренировочных штанах и тапках на босу ногу. – Как погадишь, так потом и жить хочется. О! Как мир-то просто устроен! А то у меня от этой казённой жрачки и пилюль чувство, как будто мне клин в задницу забили. Каждый раз посрать, что бабе разродиться, ей Богу.
    Лёнчик улыбнулся, манерно подтянул штаны и нахально выхватил из рук Владимира пачку «Беломора». Характерно дунув в гильзу и высыпав лишний табак папиросы на кафельный пол туалета, он свернул папиросу и  снова закурил.
- Ты чего такой смурной? – Лёнчик присел на подоконник и выдохнул густую струю дыма, неудачно попытавшись запустить несколько «колец». – Слушай, а чё у тя с памятью в натуре аут полный? Чё-нить помнишь или так, местами? – не дожидаясь ответа, Лёнчик продолжил. – Со мной такая же непонятка случалась. Как-то бухнули мы с ворами водяры палёной на даче и всё… Зенки с утра открываю и не врублюсь: кто я и где я? Шмотьё в крови, лапы в крови… Ну, думаю, п***ц завалил кого по пьяной лавочке. Я стреманулся конкретно. А потом оказалось, что мы вчера свинью резали, а я уж на нары собрался. Вишь, как бывает…
- Да,  - тихо ответил Владимир, не решившись развивать тему.
- Слушай, а табло то они тебе кучеряво зашили, а? Гляди, как новое, - Лёнчик кашляя, захихикал и пристально посмотрел на Владимира, прищурившись от попавшего в глаз дыма.
- Угу, - Владимир тихо пробурчал себе под нос и вернувшись к раковине, намазал подбородок и щёки мыльным кремом для бритья.
    Достав бритвенный станок, Владимир старался плотно прижимать его к щеке, пытаясь гладко выбрить трёхдневную щетину. Он аккуратно двигал бритвой, боясь повредить заживающие красные шрамы на лице.
- Больно? – Лёнчик подошёл совсем близко к Владимиру и с нескрываемым любопытством и показным отвращением наблюдал за тем, как он бреется. – Слышь, чё говорю то? Больно?
- Да, - Владимир утвердительно кивнул головой.
- Дай «торец» потрогаю, - Лёнчик протянул указательный палец и ткнул им в выбритую щёку Владимира, усмехнувшись. - Ну и рожа у тебя, Шарапов.
Выбритое лицо показалось Владимиру ещё более мерзким: лицо куклы, скроенной по отвратительной выкройке.
- Ничё, на зоне с такой карточкой в самый раз, - Лёнчик сел на подоконник и вновь закурил. – Слышь, ты чё в натуре не помнишь, как хахаля своей подружки порешил или так, рядишься перед следаком?
- Я ничего не помню, - Владимир сложил в платок бритвенные принадлежности и кинул их Лёнчику.
- Следак к тебе уже второй раз приезжает. Сука, на мерине. Стопудово хитрожопый. Я таких знаю. Хапают, мама не горюй, а таким как ты дела рисуют не хуже Шишкина. С таким следаком считай, червонец строгача твой, хотя вы мусора всегда договоритесь. Может тебя кто сверху отмажет? А, Квазимода, чё молчишь?
- Я слушаю.
- Слушай, а этот твой следак, про меня ничего не спрашивал? – настороженно спросил Лёнчик.
- Нет.
- Ну и хорошо, - Ленчик задумался и после паузы продолжил. – А я вот в толк все равно не возьму, как ты себе в башку два раза шмальнул. Любовничков положил – верю, но как ты себе-то в башку стрелял два раза? Слышь, Квазимода, а может это бабенка твоя постаралась? А чё!? Вполне. Ты её хахаля продырявил, а у неё шифер и поехал. Она тебе включила ответку и в башку орехов насажала, только не знала, что ты такой живучий мусорок окажешься. Ты же ни хрена не помнишь, какой в натуре расклад был.
Владимир отвернулся от зеркала и несколькими быстрыми шагами подошёл к Ленчику и, схватив его за руку, «стащил» его с подоконника.
- Ты чё на меня, волчара, скалишься, а? – Лёнчик попытался освободить руку и отступил на шаг от Владимира, заметив «звериный» блеск в его глазах. - Я что ли твою бабу драл, сам виноват!
После этих слов Лёнчик вырвался и убежал из туалета в палату. Оставшись один, Владимир достал из кармана больничной пижамы фотографию Екатерины, которую отдал ему Нагатин на последнем допросе. Русая синеглазая женщина ласковым взглядом смотрела на него с помятой фотокарточки. Владимир внимательно разглядывал её глаза, пытаясь отыскать в них потерянное чувство, но ничто в них не напоминало о нем.
Последнюю неделю он тщетно пытался связать в своей памяти отрывки трагедии, причиной которых стал. Память не подчинялась и словно намеренно прекращала сообщать Владимиру подробности в самый необходимый момент, заново раскалываясь на осколки прожитых дней в клинике.
    Мерцающие воспоминания, не позволяли ему понять и вспомнить, что это было за чувство? Как бесконечно он мог любить женщину, что убил из-за неё человека и, более того, пытался убить её саму. Как!? Какой неведомой силы это была страсть, если теперь он не помнит о ней?
Изображение Анастасии не вызвало во Владимире ни малейшей эмоции. Он вспоминал слова Нагатина, который всякий раз на допросах повторял: «Посмотри, это она. Это твоя Настя. Её-то хоть узнаёшь?» Однако воспоминания и чувства оставались мертвы.
Зажав фотографию в кулаке, он направился в палату, где Лёнчик уже храпел, а старик Лазарь лежал в темноте и по обыкновению «длинно» молился перед сном, чуть слышно что-то нашёптывая. Замятин лёг на кровать и привычно засунул руки под подушку, забыв, что днём спрятал под неё альбом с рисунками Даши, который передал ему Нагатиным вместе с фотографией.
В палате было уже темно. Замятин не хотел быть замеченным с альбомом детских рисунков днём, поэтому намеревался посмотреть его ночью в туалете, но увязавшийся с ним Лёнчик не позволил взять альбом с собой. Посмотрев на освещённое полной луной окно, Владимир аккуратно подошёл к нему и в свете луны принялся рассматривать «художества» девочки.
Незамысловатые рисунки изображали хрупкий, наивный мир маленькой девочки, в котором ещё шесть месяцев занимал своё место и Замятин. Владимир перелистывал страницы альбома, пока не «остановился» на одном из рисунков, изображавших тётю, девочку и дядю в фуражке. Присмотревшись, он прочитал надписи над каждым угловатым, счастливо улыбающимся персонажем «Мама, Даша, Новый папа».
    Владимир вернулся на кровать и, отложив альбом, закрыл глаза, вспоминая последнее, что осталось в его памяти…
 ...Владимир вышел из парилки, обернулся простынею и направился в зал отдыха городской бани, где заядлые парильщики утоляли «жар» холодным пивом. Усевшись на дерматиновую лавку, он прислонился спиной к не высокой перегородке между местами и открыл «аппетитно» запотевшую бутылку пива. Несколько глотков холодного напитка умиротворили его и, вытирая пот с лица краем простыни, он закрыл глаза, вновь пригубив бутылку с ещё большим удовольствием. Открыв глаза, он мельком обратил внимание как двое мужчин прошли мимо и сели на лавку позади него, отчего перегородка ощутимо качнулась.
    На этих мужчин он обратил внимание ещё в парной: один был на вид лет тридцати очень крепкого спортивного телосложения, словно вырезанный из воска, второй, напротив, был заметно старше и имел рыхлое тело со свисающим животом. Собственно, значительное различие этих двух типов и привлекло внимание Владимира в парилке несколькими минутами ранее. Он мысленно прозвал одного атлетом, а другого пирожком, хотя его собственное телосложение ближе было к «старшему» из двух примеченных им посетителей бани.
Собеседники уселись позади Замятина, открыли пиво и продолжили начатый ранее разговор. Владимир нехотя прислушался, хотя и не предал сначала этой беседе значения.
- Мы в тот вечер прямо к ней в Александровку и рванули. Прикинь! – живо рассказывал атлет, резко жестикулируя, отчего лавка постоянно вздрагивала.
- Ну, ты блин даёшь, - усмехнулся «пирожок». - Туда же километров пятнадцать тащиться.
- Озабоченному кролику пятнадцать километров не крюк ! – Атлет засмеялся.
- Не зря хоть съездил, кролик? – игриво спросил «пирожок».
 - Семёныч, я бы тебе просто так рассказывать не стал. Ты подожди это только самое начало.
- Ладно, Костя, не томи, давай выкладывай.
- В общем, я сразу понял, что эта одинокая сучка потрахаться захотела. Я таких за версту чую, всё ёпт мнят себя молодухами. Дурёхи, на всё готовы. Мне такие больше всего нравятся. Самые отрывные бабы. Правда,  одна проблема – не отвяжешься потом. Я поэтому с такими больше двух-трёх раз не связываюсь, зарёкся.
- Ну и ... – в словах Семёныча звучало нескрываемое любопытство до пикантных подробностей, которые Константин намеревался поведать.
- Приехали мы к ней около полуночи. Хорошо у меня внедорожник, а то бы мы в эту дыру хрен бы добрались. Только дождь прошёл, а у неё дом на окраине села. Говорила, что участок новый и дорогу к нему ещё толком не проложили. Дом, кстати, так себе. Участок без забора. Жаловалась, что еле вытащила строительство без мужика. Типа поплакаться решила. В общем, кое-как добрались, - Константин налил пиво в кружку и выпил разом половину. – Выхожу я значит из машины: дождь льёт, света ни хрена нет, чувствую в грязи застрял: такая глинища, что ноги не вытащишь. Реально! Думал, нахрен, без ботинок останусь, а потом решил, что к такой бабе и в носках пойду.
Константин и Семёныч громко засмеялись, продолжая беспечную беседу, не подозревая, что за перегородкой у них появился невольный, но внимательный слушатель.
- Я кое-как обошёл машину и на руках её вытащил, в дом понёс. Она уже тогда чуть не «кончила»: за шею меня обхватила, дышит, как будто задыхается и глаза блестят. Я чувствую всё, поплыла тётя. Ну, думаю, «оторвусь» сегодня.
- Круто ты её…
- А чёго тянуть - не маленькая девочка. Ломаться не станет, - сказал Константин и продолжил, изображая высоким голосом свою спутницу. – У тебя, говорит, такие сильные руки и плечи… так в шею вцепилась, что у меня аж в глазах потемнело.
- Ну, ты мастер рассказывать, - Семёныч вновь засмеялся, услышав как собеседник попытался изобразить дрожащий голос девушки.
- Да ты представь моё положение! – шутливо возмутился Константин. – Прикинь, я по колено в грязи с этой козой на шее… еле до дома её дотащил.
- Толстая что ли?
- Ты что! Баба обалденная. Ей хоть и за тридцатник, а фигурка класс. Сиськи уже правда не очень, понятно, что рожала. Зато попка супер: ни целлюлита, ничего. Подтянутая, я просто млею от таких, - Константин с вожделением закатил глаза.
- Чувствую, пришпилил ты её? - игриво спросил Семёныч.
- Мне, кажется, это она меня, - Константин засмеялся. – Уделала под чистую, я с утра очнулся как после тренировки: ноги гудят, спина не разгибается. Покувыркались от души.
- И как?
- Чума, «строчит» как машинка Зингера… сочная кошечка попалась, - Константин улыбнулся, вспоминая Анастасию. – С утра она сырников наделала со сметаной, сказка. Я себя как самый счастливый кот чувствовал.
- Смотри, так и женишься на сырниках.
- Нет Семёныч, меня за сырники не купишь! Я решил, что до сорока даже «париться» не буду. Тем более она с ребёнком – девчонка инвалид: я как увидел, думаю, нахрен надо.
- А что с ней? – поинтересовался Семёныч.
- Не знаю, но выкатилась она в комнату в коляске. Ну её, даже вспоминать неприятно. - Максим сморщился. – Ей папаша постарше меня нужен. Чтоб там типа  всё в дом, семья… в общем не мой вариант. Я кот, который гуляет сам по себе, - Константин допил пиво. – Месячишко покувыркаемся, а там посмотрим. Она, видать, развлечься не против, да и мне чего терять? В нашей вонючей общаге, что ли кантоваться?
- Умеешь ты устраиваться Костя.
- А иначе как жить? Приходится крутиться.
- Что же ты дальше делать будешь, если там девчонка больная.
- Посмотрим. - Константин не желал задаваться этим вопросом. – Сегодня вот к семи поеду да вдую ей ещё раз вечерком, а там решим. Я пока не заморачиваюсь…
    Владимир открыл глаза и резко поднялся на кровати. Схватившись за голову, он почувствовал резкую головную боль. Голова кружилась так сильно, что он с трудом удержался на кровати, схватившись за спинку.

- Лазарь, вызови врача! – громко сказал Замятин и попытался лечь, но боль, «волнами» растекаясь от затылка к висками, стала невыносимой. Владимир словно оцепенел, боясь повернуться. – Лазарь! Позови врача. Позови врача быстрей…

 

Продолжение следует...

 

Рабы праведности. II. Бешеный пёс

Рабы праведности. IV. Лазарь