Обед, обещанный нам капитаном, действительно был великолепен. Ветошкин, прошедший серьезную школу европейского торгового флота, сумел воспитать свою команду в духе беспрекословного подчинения старшим по чину и в то же время обучить всех членов экипажа хорошим манерам истинных российских мореходов.
Команда вышла к столу в парадной форме, и каждый посчитал своим долгом подойти к нам и представиться, первым делом обращаясь к даме.
Кок, весь в белом, объявлял каждое блюдо, которое вносили в кают-компанию два его помощника. Причем, он тоже уделял основное внимание Людмиле Семеновне, советуя ей выбрать тот или иной салат и приправы.
Она перепробовала множество блюд, находя почти каждое из них превосходным, и, наконец, тихонько спросила меня:
- А у них всегда так?
Я пожал плечами:
- Не знаю. Но судя по тому, что они ничему не удивляются, этот обед не исключение.
Когда блюда были выбраны, а бокалы наполнены белым вином, Ветошкин встал со своего командирского места во главе стола и произнес речь:
- Уважаемые друзья – мореманы! Я обращаюсь в первую очередь к вам, потому что вы сидите здесь и гадаете, почему это капитан устроил этот обед с белым французским вином, хотя сейчас не Новый год и не День работников торгового флота, а сегодня ночью в два часа нам предстоит выгребаться в Финский залив и чапать прямым ходом до порта Хихон, что в Бискайском заливе. Но я думаю, что рюмка сухого белого вина не отразится на ваших мореходных качествах, пили и больше, и к разводу мостов вы все будете в норме.
Ветошкин обращался к членам своего экипажа, но я сразу понял, что прежде всего своими отточенными фразами он хочет произвести впечатление на нас с Людмилой. После короткой паузы, которую Сашка как опытный оратор сделал для того, чтобы мы переварили сказанное, он продолжил в том же духе:
- Сегодня у нас в гостях мой сахалинский учитель, которого мы все зовем просто Валентиныч, потому что он для нас не только учитель, но и друг… И не оттого, что разница в возрасте у нас не слишком велика… Мы подружились с ним, когда он терпеливо и вдумчиво, с пятого по десятый класс, вдалбливал в наши не больно умные головы свой английский язык, каждое лето водил нас в походы по родному Сахалину, Курилам и Приморью, учил нас не предавать друзей и помогать им в беде…
«Вот теперь понятно, - весело подумал я, - почему вы обращаетесь ко мне на «ты»… Оказывается, мы давнишние друзья – товарищи…»
- Я был у него, наверное, самым плохим учеником, потому что не понимал, зачем вообще существует этот английский язык, - честно признался Ветошкин. – Но по тому, как я сейчас говорю на нем, вы можете судить, каким Валентиныч был учителем.
Он сделал еще одну паузу, вероятно, для того, чтобы дать мне успокоиться, и добавил:
- И что особенно приятно, вместе с ним на борт нашего судна поднялась прекрасная дама, однокурсница Валентиныча, Людмила Семеновна. Прошу любить и жаловать… Давайте же поднимем бокалы за наших дорогих гостей!
Под одобрительный, даже несколько восторженный гул мужских голосов и звон бокалов, Андреева успела шепнуть мне на ухо:
- Какие у тебя замечательные ученики! Это ты научил их такой изысканной риторике?
Не поняв, говорит ли она это серьезно или издевается по привычке студенческих лет, я ответил уклончиво:
- Нет, Пушкин…
Обед протекал, выражаясь языком дипломатов, по протоколу, то есть, без излишнего шума и надоедливых вопросов. Только молоденький штурман, сидевший рядом со мной, спросил меня по-английски, продолжаю ли я работать в школе и, узнав, что нет, огорчился:
-It’s a pity[1].
Я удивился:
-Why?[2]
И тогда он уже по-русски рассказал мне, как преподаются сейчас в школах иностранные языки:
- Мы изучали какие-то дурацкие тексты, например, про хиромантию, а говорить между собой об элементарных вещах не могли.
И этот скоропалительный разговор не ушел от внимания моей подруги.
- А это явно не твой ученик, - шепнула она мне, отхлебнув из фужера вкуснейшего компота, который пришел на смену белому вину.
- И почему ты так считаешь?
- Он позволяет себе вести беседу на иностранном языке в присутствии людей, которые его не понимают.
Возразить мне было нечего, но и оставить ее реплику без ответа я не мог.
- Хочешь я скажу очень приятную для тебя вещь? – сказал я с милым выражением лица.
- Скажи!
- Вот какой ты была занудой в институте, такой и осталась…
Андреева рассмеялась так звонко и радостно, словно мои слова действительно доставили ей огромное удовольствие. При звуках этого столь искреннего смеха на лицах моряков тоже засияли улыбки. А капитан посчитал своим долгом поинтересоваться, чем этот смех вызван:
- Людмила Семеновна, что это вам Валентиныч такое смешное рассказывает? Неужто он вспомнил, как однажды на уроке он задал мне вопрос: «What is your name?»[3], на который я ответил с вполне понятным недоумением: «Как будто вы не знаете».
Андреева рассмеялась и этому случаю, давно уже ставшим сахалинским анекдотом, но ответила честно:
- Нет, он никогда не рассказывает мне что-либо о своих учениках, что может как-то бросить тень на их репутацию. Просто он вспомнил, какой веселой и остроумной студенткой я была во времена оны…
- Расскажите, расскажите, Людмила Семеновна! – взвился Ветошкин, будучи большим охотником до веселых историй.
- Ну, вот, хотя бы этот совсем небольшой случай… - не задумываясь, начала моя однокурсница, словно этих случаев у нее на памяти было великое множество. – Мы были на картошке… Вы, наверное, уже не знаете, что такое. Это когда студенты выезжали помогать колхозникам убирать урожай. Такая помощь была настолько массовой, что у нас шутили: «Третий рабочий семестр - это когда колхозники помогают студентам убирать картошку». Так вот девочки шли вслед за картофелекопалкой, собирали корнеплоды в ведра, а юноши пересыпали в мешки и стаскивали их на место погрузки. Туда подъезжали машины из соседней воинской части и увозили картошку на склад. Причем погрузка тоже входила в обязанности наших парней, хотя солдат всегда было двое: водитель и грузчик. Но они ни разу не помогли нам. Стояли в сторонке, улыбались и щелкали семечки. Мне стало жаль наших мальчиков, и однажды ваш будущий учитель, как вы его называете, Валентиныч, видит такую картину: я подхожу к шоферу, отвожу его за ручку в сторону и что-то говорю ему с кокетливым выражением глаз. И тут же солдатики мигом забрасывают мешки в кузов и уезжают. Наши юноши счастливы, но Валентиныч, питающий ко мне кое-какую симпатию, потихоньку начинает тревожиться: «А что же это Андреева сказала такое этому охломону, что тот со всех ног бросился грузить машину?». Сначала он тревожится молча, потом начинает шутливо рассуждать вслух о том, что Андреева, наверное, пообещала солдату бутылку самогона. На что более прямолинейный напарник Валентиныча, Женька Краснослободцев, говорит: «Нет, она побежит сегодня к нему в часть на свидание». Услышав такое, Валентиныч волнуется и начинает пытать меня: «Ты что ему сказала?» Помурыжив его с полчаса, я признаюсь, что сказала солдату буквально следующее: «Ребята, помогите погрузить машину, а то наши парни такие хиляки, что их после работы даже целоваться не тянет».
Кают – компания грохочет, Ветошкин трет прослезившиеся глаза, я скромно опускаю взгляд долу: что было, то было…
Люся Андреева никогда не была занудой, это точно…
После обеда Ветошкин собирается устроить нам экскурсию по теплоходу, но обращаюсь к нему с вполне оправданной укоризной, отнюдь не учительской:
- Саша, будь человеком! Как можно после такого обеда лазить по твоим трапам… Да и с Людмилой Семеновной мы и словом не перемолвились о нашем житье-бытье после последней встречи. Найди нам укромное местечко, как ты нам обещал, а вот когда мы вдоволь наговоримся, покажешь нам свою каравеллу.
- Хорошо, - согласился Ветошкин. – У меня на спардеке есть симпатичная каюта. Специально приготовлена для лиц женского пола… Не надо сразу делать нехороших выводов, Валентиныч. Со мной часто в плавание ходит моя жена Маша. А нынче вот не пошла, так как весной родился у нас внук Пашка.
- Поздравляю, - сказал я угрюмо. – Мог бы и позвонить, обрадовать старого учителя. Ведь это для меня как рождение собственного правнука.
- Ты уж извини, - понурился Сашка. – Я ведь иногда гружусь в таких местах, где на дисплее моей мобилы только одна надпись: «Нет сети».
Каюта на верхней надстройке оказалась действительно очень уютной, сразу видна была женская рука.
Андреева раздвинула занавесочки на иллюминаторе и вскрикнула: совсем рядом с нами стремился в небо шпиль Петропавловского собора.
- Красота-то такая! - тихо произнесла она. – Как хорошо, наверно, плыть на таком пароходе и видеть вокруг такую красоту.
- И кто тебе мешает? - сбил я ее высокий настрой. – Выходи замуж за капитана дальнего плавания, и вперед…
- Ты все шутишь, - грустно сказала она. – И годы тебя не образумили…
- А какие наши годы? – ответил я игриво, зная, что разговоры о возрасте очень опасны для женщин наших лет. – Я, например, встречаясь со своими учениками, ощущаю себя молодым.
- Тогда тебе повезло, - почти незаметно улыбнулась она. – По-моему, сам Ветошкин, твой любимый ученик, уже почувствовал, что он дед. А ты все стараешься доказать всем, и себе в том числе, что ты молод и непогрешим.
- Ладно, Андреева, - сказал я примирительно. – Ты, как всегда, права. Расскажи мне лучше, как живешь.
Люся задумалась и неожиданно сказала:
- А помнишь, как мы зимой ходили в горы?
Помочь сайту
Поздравления
