Последний балаган. Часть I. Глава Вторая

                                                                                      НЕДОРАЗУМЕНИЕ

                                                  1.

Ровно полгода оставалось до окончания училища и тогда, получение Путёвки в самостоятельную творческую жизнь.

Госраспределения  ещё не было, но все мы уже давно знали, а кто не знал, то во всяком случае предполагал, где будет работать. Кое-кто уже,даже, начинал подрабатывать в своём сельском очаге культуры, твёрдо зная, что именно туда попадёт, когда получит свой долгожданный диплом. Я же продолжал оставаться тем же самым беззаботным студентом, коим и был год- два назад. В принципе мне было безразлично, куда попаду после окончания своей «бурсы». Ведь для меня всё то, что находилось за пределами нашей Окружной дороги, как я тогда считал, было «Краем непуганых лосей». От такой быстронадвигающейся безрадостной перспективы, я прибегал к единственному философскому выводу: - где бы не началась моя карьера, всёравно, что-то своё, новое сделать можно. И я непременно это сделаю! Было бы желание и стремление. А там – всёравно два года армейской службы и после – совсем другая жизнь. Вот только какая?

Этот то вопрос и заставлял серьёзно задумываться. Ибо до окончания своего самого первого полного курса режиссуры я не видел настоящего творческого применения своим способностям. Я быстро зажигался и также быстро гас, начиная реально смотреть на вещи. Ведь  понимал, что это – не совсем осуществимо или просто – это мне моё . И так длилось без конца. Кажется меня занесло сейчас не по теме, а возможно и нет… Впрочем, начну ещё раз с самого начала.

Четвёртый курс культурно-просветительного. училища. До получения диплома – совсем немного остается времени. 1972год. Мне 19 лет. 7 ноября. Кто не помнит, уточняю - празднование очередной годовщины Октябрьской (которую в те годы называли Великой) революции. Все мы организованной колонной (так и хочется сказать «толпой», но это было вовсе не в полном смысле слова) идём к месту общерайонного сбора, чтобы потом торжественно пройти по центральной площади перед отцами города и партийным руководством нашей области. Настроение у всех, разумеется, праздничное. А иначе и быть не могло. Праздники мы в те годы очень любили. С детства помню праздник -  это: оркестры, транспаранты, бумажные цветы, улыбки и шутки, уличные буфеты. Вобщем, всё, как обычно по такому случаю. Вот только с погодой нам в тот день ну явно не повезло! Серое осеннее небо со свинцовыми тучами и сильный, холодный арктический ветер постепенно  праздничное настроение менял на  состояние дискомфорта, при котором радость меняется, на что-то совсем противоположное. Этот ветер буквально до костей пронизывал нас, когда мы оказались в маленьком переулке, где и формировалась общерайонная праздничная колонна. Именно здесь этот ветер ощущался очень даже заметно. Из-за высоких старых домов и узкой проезжей части, словно в аэродинамической трубе он обдувал нас со всей своею прытью и злостью. И это продолжалось тогда не двадцать, не сорок минут и даже не час.  Казалось , что будет это бесконечно.

Мы стоим, смеемся, шутим под звуки духового оркестра и чувствуем, что с каждой минутой запас смеха и шуток постепенно начинают иссякать, да и оркестр уже не так часто играет свои мазурки, вальсы и марши.

И ещё одна значимая деталь. В те годы модно было отмечать всевозможные юбилеи: юбилей завода, юбилей ВУЗа, юбилей ещё чего-нибудь. И в этом 1972 году вся Страна отмечала один значимый и Великий юбилей. Этой самой стране, которая называлась СССР исполнялось ровно 50 лет. По этому случаю наше училище вышло на демонстрацию с большими красочными гербами всех пятнадцати Союзных республик. Нажимая на нашу комсомольскую, коммунистическую, идеологическую и ещё не весть, какую сознательность, нас буквально в приказном порядке заставляли брать эти транспаранты и гордо нести их во главе колонны. Вот и мне достался тогда Герб Азербайджана.

Боже! Какой всё-таки я был тогда глупый и не предусмотрительный! Ведь этот самый Герб в последствии сыграл довольно-таки не совсем приятный момент в моей  жизни. Отправляясь на демонстрацию, я явно не ожидал такой, малозначительный на первый взгляд, поворот событий и оделся тогда очень легко. Это легкомыслие тоже оказалось серьёзной деталью того события. На мне была лёгкая, тонкая осенняя курточка, как говорится «на рыбьем меху», модные остроносые туфли, суконный беретик и тонкий цветастый шелковый шарфик. Выглядел я модно, современно по-молодёжному, как и полагается. Только вот почему-то не взял с собой перчатки. А зря! С каждой минутой становилось всё холоднее и холоднее. Солнце совсем не желало появляться даже на несколько минут, а тёмно-серые, снежные тучи бесконечной грядой нависали и грозно ползли над домами, над нами и над всем городом. Вот и стоял я там вместе со всеми, напоминая, со стороны глядя, знаменитую садово-парковую скульптуру «Юноша с веслом» или, флюгер Старый Томас , что на шпиле Таллинской ратуши. Не помогал мне ни поднятый вверх воротник моей куртки, ни то, что я то и дело грел в карманах и во всех местах, где только можно , свои, одеревенелые от холода, полуживые пальцы.

В те минуты мне так хотелось побыстрее избавиться от этого злополучного транспаранта. Но как? В этом-то и была вся заковырка! И тогда, выискав момент, я решил, хоть на короткое время освободиться от него. Возле дома, у которого стояла наша колонна, была высокая ниша со старыми, коваными воротами. К ним-то я и прислонил свою ношу, а сам – быстро засунул окоченелые ладони под мышки. Но не долго мне пришлось воспользоваться таким моментом передышки. По какому-то уж явно подлому закону, от очередного порыва ветра мой транспарант падает. Несмотря на то, что кругом было сухо и нигде не было никаких луж, всё-таки одна для моего транспаранта нашлась. На сухом асфальте мостовой была крохотная выбоинка, а в ней, ну буквально капелька воды. И вот, эта самая штука, которую мне доверили, летит ИМЕННО ТУДА, - в ту самую выбоинку и, разумеется, согласно «Закону бутерброда», с той только разницей, что не маслом вниз, а Гербом колосистым, серпастым, молоткастым с нефтяной вышкой по середине. Собственно говоря, транспарант совсем не пострадал от такого падения. Следы грязи чуть-чуть виднелись только на его торце. Но что тут было!!! Передать простыми словами просто невозможно. Откуда-то, как из-под земли предо мной возникли: секретарь парторганизации, комсорг училища и председатель профкома. И давай меня чихвостить по всем склонениям и падежам Великого и могучего за несознательность и чуть ли не за пособничество враждебному, загнивающему империализму. 

На следующий день, когда об этом инциденте гремело всё училище, преподаватели по отношению ко мне вели себя по-разному: одни ехидно посмеивались, попутно пуская колкости по той самой неприятной теме, другие, глядя на меня, сочувственно вздыхали и качали головой, третьи, - просто делали вид, что не замечают меня вовсе. И только одногрупники всё также продолжали весело и непринуждённо общаться, не видя никакого криминала и даже, очевидно, не осознавая, что-то выходящее за принятые в то время рамки может каким-либо образом повлиять на моё дальнейшее существование в этом гуманитарном учебном заведении. Тогда никто меня не вызывал к директору, никто не брал объяснение, никто больше не песочил ни на классном собрании, ни тем более на комсомольском. Просто в день выплаты стипендии, когда я подошёл к заветному окошечку, кассир, пролистав ведомость равнодушно сказала: « А Вас в списках нет.»

Но почему? - возмутился, было, я.

Не знаю. – всё также равнодушно послышался её ответ, - Идите к директору и выясняйте почему и от чего.

Я конечно после не стал идти к директору  и что-либо выяснять, ибо понимал, что таилось в этом. Не знал, правда, что за этот нелепый случай стипендии я лишился на все оставшееся

время своей учёбы. А это было ни много, ни мало целых двадцать пять рублей в месяц! Правда твердо и неоспоримо был я тогда уверен, что пострадал не заслуженно. Ведь было это случайным стечением обстоятельств, недоразумением. И только!

Дома меня ждал ещё скандал, сдобренный мамиными слезами. И чего в тот момент я от неё не наслышался: что я не знаю, как зарабатываются деньги, хотя я уже в то время хорошо знал, подрабатывая летом вожатым в пионерском лагере, что отведал бы я почём пуд лиха, такого бы со мной не случилось, что в 1937м году меня бы за такие вещи либо расстреляли, либо сослали «куда Макар телят не гнал», что больше она не будет мне давать ни копейки денег, пока я не осознаю, что двадцать пять рублей – это было ощутимое подспорье в нашем семейном бюджете и так далее.

                                                                                                  2.

Когда заканчивались пары, я неохотно волочился домой. Что мне делать? – бормотал я себе поднос, - мать будет опять упрекать и причитать, а в училище лишний раз маячить перед всеми тоже нет никакого смысла. Товарищи сейчас могут себе позволить в кино пойти, в кафе посидеть за коктейлем. А, что могу я с двадцатью копейками на проезд сделать? Городские сумерки. Блёклые мертвецки зелёные огни уличных светильников, кое-где – такие же блёклые прямоугольники светящихся окон, слепящие блики фар и красные огоньки тормозных сигналов, слякотное месиво под ногами от  только, что выпавшего и уже талого снега – всё это с каждой минутой навивало на меня тоску. Вот так я часто любил в те дни  бродить, разговаривая сам с собой, при этом, не замечая редких прохожих, от стен училища до конечной остановки троллейбуса. Дорога эта была не то, чтобы долгая, но и короткой её тоже назвать было невозможно.

- Ну что я буду делать потом, когда окончу училище? – бормотал я, глядя в след убегающему трамваю. – А ведь мечталось стать актёром, играть на театре Лира, Гамлета, Меркуцио, Пер Гюнта, Чацкого. Потом почему-то заинтересовался режиссурой, а когда впервые побывал в телестудии, окончательно для себя решил, что стану режиссёром и обязательно телевидения. Так уж было мне тогда интересно, что помимо творческой работы по постановке телепередач, была там и чисто техническая: пульт, экраны мониторов, кнопки. Это тогда мне, пусть и отдалённо, но напоминало киносъёмки. Я даже тогда поэтому и кинокамеру «Кварц» в кредит купил. Поехали мы с мамой тогда в Карпаты. Там целых четыре бобышки плёнки я отснял. Это был саамый-самый первый мой фильм. Приехал домой – море впечатлений и неописуемого восторга и первым делом решил поделиться всем, что тогда было на душе с моим любимым преподавателем Эдуардом Александровичем. Он – из семьи киношников и сам в юные годы киносъёмками увлекался. Эдуард Александрович! -  говорю, - А я фильм про своё путешествие по Прикарпатью заснял. Классный фильм получился, я Вам скажу! Он так и называться будет «Карпатские зарисовки». Ну, молодец! Хорошо, если так, - говорит мне Эдуард Александрович, - А когда мы его сможем увидеть? – Да скоро. Очень скоро! Недели через две. – А что так?  - Да так. Я ещё плёнку не проявил, - отвечаю. - Вот только проявлю и Вы всё увидите. Смеху-то сколько было! Я и сам понял, что глупость сморозил. Ведь фильма ещё нет, а мой восторг буквально выплёскивается за все возможные и невозможные пределы.

Так неустанно продолжая бормотать себе под нос всю эту несуразицу, я и прошагал (вернее прохлюпал) почти всю дорогу. На Гончаровском мосту долго смотрел на чёрную ленту реки, которая ещё не успела покрыться льдом и потому на фоне белых, уже снежных берегах, казалась гигантской змеёй.  Пробегавшие мимо меня трамваи и неуклюжие  грузовики то и дело отвлекали своим занудным разноголосым рёвом и шипением от наболевшего. Небо давно уже погасло и было по-ночному чёрным и бездонным. А я всё брёл, отключившись от всего, что меня в тот момент окружало и не заметил, как неожиданно очутился возле здания цирка. О мой любимый Старый цирк! С детства помню это серое здание с  врезанной в камень надписью на фасаде «Держ Цирк». С каким вожделением я всегда шёл сюда, - в этот крохотный переулок со старыми двухэтажными  зданиями, переулок, который почему-то назывался площадью и носил, опять же почему-то название «Красного милиционера». Примечательно, что до революции этот переулок тоже назывался площадью и была она тогда «Жандармской». Впрочем, форма и содержание с того времени, как видно, не сильно поменялись . Всегда оказываясь здесь, я испытывал какое-то необъяснимое чувство, похожее, разве, что на эйфорию. Ведь всегда, оказываясь в этом переулке, меня ждала встреча с неизвестным и загадочным миром. И всё, - даже вид самого здания, увенчанного куполом с маленькой башенкой, был для меня своеобразной преамбулой того таинственного действа, предвкушение которого я испытывал уже на подходе . Мне всегда казалось, что под этим серебряным куполом скрыта какая-то тайна, магическая сила, находящаяся  там внутри.

Всё , что находилось тогда возле этого здания: и автофургоны, и какие-то контейнеры, и сами щиты с разноцветными плакатами, казались мне не такими, как в повседневной жизни лишь только потому, что на них виднелось опять всё тоже знакомое с детства слово «ЦИРК». 

И вот сейчас здесь, возле въездных ворот стояли два гружённые до верха  ЗИЛа. Содержимое в их кузовах не могло не заставить меня остановиться и внимательно рассматривать всё до самых мелких деталей. Это было даже не любопытство, а нечто более того. Весёлый разноголосый собачий лай доносился оттуда и ещё, бросались в глаза разноцветные ящики, на каждом из которых опять же виднелось то самое знакомое, магическое слово. Даже при этом далеко не ярком вечернем освещении улицы, ящики эти смотрелись по-праздничному весело, а потому и заманчиво как никогда. Никогда до сих пор не видел я, как прибывает и тем более разгружается цирковой багаж. Любой прохожий вряд ли обратил своё внимание на это. Собственно так всё и было. Прохожие куда-то спешили, мельком бросая взгляд на эти два грузовика и даже не останавливаясь, продолжали свой путь.

А тем временем разгрузка машин продолжалась.

Их было много: солдаты в форменных бушлатах, грузчики в серых комбинезонах и ещё очевидно тоже кто-то из цирковых работников, одетых в тёмно-синие технические халаты. Разгрузка проходила быстро и оживлённо. Слышались какие-то команды, часто сдабриваемые знакомыми крепкими словечками. Разноцветные ящики быстро слетали с кузова, на ходу ловко подхватывались  и также быстро скрывались за воротами.

А я, забыв обо всех своих неприятностях, стоял, словно заворожённый. Кроме слова «цирк» на ящиках и других замысловатых предметах багажа можно было прочесть и имена тех, кому, как я понял, они принадлежали: «Цирк. Маргарита Бреда» - было написано на одном из них, «Цирк. Дрессированные собачки Лиины Кудрявцевой» - белыми буквами буквально светилась надпись на других. Эти имена мне мало, о чём говорили, но фантазия и воображение рисовали в моём сознании, всё, что мог домысливать. Я представлял, как вот эти вещи до этого проделали свой путь в сотни, а возможно и тысячи километров. Они бывали и в горных районах Кавказа, ехали по бесконечным таёжным трассам Сибири или по таким же бесконечным степям Казахстана. А может, путешествовали в трюме огромного океанского лайнера где-нибудь в Атлантике, преодолевая тысячи миль от дальнего северного порта к берегам Бразилии. Они и их хозяева  повидали весь мир. А я дальше своего города мало, где за это время побывать успел. Ну, разве, что пару раз в Москве, столько же в Ленинграде, год в Литве. А!  Вот ещё вспомнил! В Карпатах недавно был, да и в детстве меня в Крым возили.   Пожалуй, и вся моя география!

И эти самые голосистые собачки в клетках тоже повидать успели на много больше, чем я. Жаль только, что им четверолапым не понять всего. Ведь не могли же они любоваться Падающей башней в Пизе или Эйфелевой в Париже. А ведь возможно выступали там, показывая своё мастерство в цирках и на аренах спортивных дворцов или под брезентовым куполом цирка-шапито. Вот же на клетках написано «Soviet Circus» - это явно для заграничных гастролей!

А как же хочется и мне махнуть, куда глаза глядят, куда-нибудь подальше! Уехать, чтобы потом там, на чужбине тосковать за родным городом, за знакомыми улицами с шумными трамваями, за домом, за мамой. Но всё это будет потом. А сейчас, - только одного хочу: уйти, уехать, закрыться, забыться, отвлечься и хоть на короткий миг исчезнуть. В голове крутилась вся эта кутерьма. Я уже представлял себе, как путешествую по миру с цирком, как нахожусь  в этом таком знакомом и незнакомом мне мире, где радость волнение и любопытство – всё смешалось воедино.

И вдруг из ниоткуда послышался резкий, грубый оклик: -

- Ну чё беньки вытаращил?! Бери и неси, помогай!

Я оглянулся в ту сторону, откуда услышал этот голос, не понимая сразу, что вообще со мной произошло, взгянул туда откуда послышалось это. Но настойчивый голос раздался снова оттуда же: -

- Да-да! Тебе! Тебе говорю: или помогай, -  бери и неси что-нибудь или не путайся под ногами.

- Вот именно, парень… Видишь, люди работают? Давай уматывай отсюда!, - поддержал его кто-то другой.

Словно находясь под властью этого волевого приказания, сам того не осознавая, я  схватил ажурную металлическую тумбу и понёс туда, где яркий свет, где за распахнутыми настежь воротами скрывались те самые разноцветные ящики, клетки, тумбы. Там за брезентовым занавесом меня встречал совсем другой волшебный, до сей поры неизвестный мир.

                                                                                                                                           3.

Сперва он мне показался не таким уж и необыкновенным, как хотелось бы и как представлялось. Закулисная часть цирка больше походила на старое складское помещение. Груда все тех же ящиков, какие-то мешки, тюки сена, запыленные, а местами даже ржавые решётки. На стенах – рыжие пятна потёков очевидно от прохудившейся крыши. Кое-где и вообще отвалившаяся штукатурка. И запах! О! Это был необычный, возможно принадлежащий только цирку, только ему одному запах. Причём, на сколько невыносимый, отталкивающий, на столько же и притягательный. Да! Именно так! Это был традиционный запах цирка,  - запах хвои, древесной стружки, конского навоза, столярного клея и ещё чего-то такого, объяснить простыми словами было бы не под силу. Шум здесь был тоже совсем не таким привычным, как там на улице. Всё реже слышалась неприличная брань и всё чаще какие-то странные слова, непонятные новые для меня, но ясные только им, - обитателям циркового закулисья. Звучали они всё также вперемешку с собачьим лаем, лошадиным храпом, топотом и ржанием. Иногда в этот хор добавлялись ещё откуда-то трубящий львиный рёв и рычание. В нескольких шагах от меня огромный слон, зажав хоботом круглую хлебную буханку, ловко её отправлял в весело раскрытую розовую пасть. И от этого совсем не казался мне таким страшным, а наоборот, добродушным, как в сказках. Рядом, совсем не страшась колоннады его массивных ног, мирно и беспечно прогуливалась гусыня со своими детками. А дальше, за поворотом, вновь возник ещё один брезентовый занавес. Застенчиво оглядываясь по сторонам, я слегка отодвинул кулису и оказался прямо в том самом месте, откуда артисты выходят на арену. Этот артистический выход на арену был мне хорошо знаком . Даже во снах я видел его всегда и без него цирк наш представить себе не мог. Вот только сам зрительный зал видел я в этот раз непривычно с совсем с другой стороны. Но он был совсем не таким. Вместо круглого красного ковра здесь лежал большой, квадратный лоскут зелёного цвета, небрежно запорошенный опилками. На круглом барьере не было красивой ковровой дорожки. Некогда яркие разноцветные фонари были погашены и больше напоминали пустые, неживые глазницы огромного чудища, а амфитеатр рядов для зрителей был пуст. Кое-где на нём лежали чьи-то вещи. И только сверху от светильников опускались смешанные с пылью лучи света, похожие на яркие снопы, в мрачном почти бескрайнем  пространстве. Одним словом, хорошо знакомый с детства цирк, который был всегда нарядным, разноцветным и торжественным, в те минуты выглядел, как показалось мне, совсем непривычно, отдалённо напоминая палубу старого фрегата во время аврала или чего-то вроде этого. Сверху хаотично свисали какие-то канаты, верёвочные лестницы, блоки отдаленно напоминающие корабельные юферсы -  всё это  было похоже, если даже не на аврал, то, во всяком случае, на приготовление команды корабля перед отходом в море. Люди в серых комбинезонах суетились возле открытых тех самых разноцветных ящиков, извлекая оттуда содержимое. Постоянно слышались команды: - Давай-давай! Ещё выше! Ап! Вяжи!

Постепенно суета стихала и вновь, чей-то крик напоминал о всё ещё напряжённом моменте приготовления к чему-то важному и серьёзному. Иногда то в боковом проходе, то на балконе первого яруса появлялся элегантно одетый  интеллигентной внешности мужчина и тоже что-то кричал, присутствующим. Несмотря на свою внешность его фразы и выкрики звучали довольно-таки резко, если не сказать, грубо. Он уж не выбирал деликатных слов и выражений. Когда всёже этот человек удалялся из зала, то на ходу слышно  было его досадное бормотание: - Вот уж эта монтировка! Вечно, как премьера на носу, одного дня не хватает! Но вот из-за брезентового занавеса вышел  пожилых лет симпатичный толстяк со, словно покрытой лаком и отполированной лысиной. Он тоже что-то кричал, глядя куда-то вверх. Голос у него был сиплый, но громкий.

-  Фарид! Сынок! Ты зафиксировал верхние? *Восьмёрку накинул?

- Накинул, - послышалось вверху.

- Тогда стравливай потихоньку правый.

- Папа! Какой правый? Он же в норме.

- Правый я тебе говорю. Мне же видно отсюда лучше.

- Так с правым всё нормально. Давайте папа я лучше левый подравняю, а правый потом *тендеркой отрегулируем.

- Фарид! *Штамберт сильно перекошен. Понимаешь? Причём здесь тендерка, если надо, как минимум сантиметров двадцать опустить. Разве тендеркой это ты выровняешь?

- Так троса потом не хватит, - не унимался Фарид, - Чем тогда вязать будем?

Но толстяк продолжал стоять на своём, доказывая что-то и подсказывая на ходу всё новые и новые варианты тому, кто находился там, - наверху. Спор продолжался буквально до хрипоты. Во всяком случае, со стороны лысого.

А возле круглого барьера уже появилась стройная, красивая брюнетка в чёрном трико. Не обращая никакого внимания на всё происходящее вокруг и как мне показалось, с каким-то отрешённым от всей этой суеты взглядом, она разминалась, готовясь, очевидно к репетиции своего номера. Она то плавно делала стойку на руках, то переворот, то складку, то также плавно, сойдя со стойки, садилась в шпагат. Заметив, как я пристально не свожу с неё глаз, брюнетка, всё также отрешенно и даже пренебрежительно посмотрела в мою сторону и вновь продолжала разминаться. Тем временем лысый с Фаридом, который всё ещё не покидал своё место на куполе, очевидно всё-таки пришли к какому-то единому мнению и их спор закончился. Надо полагать, что Фарид уже спускался вниз. Я посмотрел на пожилого толстяка, когда тот, почему-то запыхавшись, словно после бега на длинную дистанцию, вытирал носовым платком свою блестящую лысину и, с трудом перешагивая через барьер, направлялся туда, где всё это время находился я. Одет он был вобщем-то неказисто: какой-то свитер бутылочного цвета, мятые совсем без стрелок залоснённые брюки на подтяжках, отчего казались явно не по росту. И вот только обувь нарочито выбивала за рамки его вполне житейский внешний вид. Огромные, смешные клоунские башмаки бросились мне в глаза сразу же, как только он появился в центре арены. Если бы не они, мне было бы понятно, что это – очевидно ассистент номера или какой-нибудь технический работник цирка. Но вот эти башмаки говорили совсем об обратном. «Неужели это – клоун? – подумал я, - Но тогда почему он так яро спорит с тем, кто подвешивал воздушный аппарат?» Так теряясь в догадках, я всё же решил утолить свою жажду любопытства и конечно задал свой наивный, глупый вопрос: - А Вы здесь клоуном выступать будете?

На, что незамедлительно получил ответ, из которого сразу же осознал нелепость своего вопроса, а заодно и плохую осведомлённость в знаниях языка и традиций цирка. Как оказалось, этот человек не выступает, а работает, не в цирке, а в программе, приехавшей в наш город и уж отнюдь не клоуном, как мы зрители привыкли называть это амплуа, а ковёрным. А позже, в разговоре с ним я услышал много-много новых для меня, чисто цирковых терминов: *швунг, *чекель, *писта, *бамбук (ударение на букву «А»), турник (ударение на букву «У»), *трапе, *оберман, *унтерман,*шамбарьер, *форганг. А знакомое слово «Арена», с этой самой минуты я, раз и навсегда стал называть «Манежем».

Этот толстяк оказался весьма симпатичным и до того коммуникабельным, что, разговорившись с ним, мне показалось, мы знакомы не один день и не один год даже. Они всей семьей вот уже много лет работают вместе. Фарид – это его зять. Вместе с дочерью Ланой, - той самой стройной брюнеткой в чёрном трико, он работает «Воздушный номер». Старый ковёрный рассказывал о городах, переездах, зарубежных гастролях. Из его уст всё звучало как-то просто, обыденно, словно и никаким особым событием эти постоянные разъезды и не были в их жизни. Так мог бы рассказать о своей работе токарь или фрезеровщик, вытачивающий на станке какую-то деталь для трактора, как строитель, готовящий укладку очередной кирпичной стены в многоэтажном доме. Перебиваясь с одной темы на другую, я постепенно открывал для себя всё то, о чем никогда не мог прочесть в книжках, не видел в кино и уж тем более не мог даже себе представить, если бы и захотел. Мне вновь пригрезилась эта весёлая, но трудная, переполненная романтики кочевая жизнь странствующего циркача. Кстати, позже, от него я узнал, что в цирке не любят это самое слово «циркач». Для некоторых оно звучит, чуть ли не ругательным, оскорбительным. Сами себя они называют, опять же непривычным и новым тогда мне словом - «цирковые». Непривычно, но правильно и приемлемо, во всяком случае, для них. И вот уже в своих мыслях и фантазиях, не он, а я выхожу на залитую яркими лучами арену-манеж, не ему, а мне дарит благодарная публика свои аплодисменты и смех ,а эта жизнь на колёсах вовсе не его, а моя . Я слушал его, ощущая таинственную ауру циркового закулисья, слушал и постепенно начинал осознавать, что пришёл сюда совсем не случайно, именно сюда, в то самое место куда мне было предначертано судьбой прийти. Я понимал, что теперь уже никто и ничто не сможет что-либо поменять или скорректировать в моей жизни. Оказывается, сам того не осознавая, я всегда стремился в этот самый круг, круг, у которого нет ни начала, ни конца.

- Я отсюда никуда не уйду! – услышал я голос, звучащий явно не из моих уст. – Я не уйду отсюда, даже, если меня будут гнать, выталкивать, выносить! - вновь зазвучало откуда-то так твердо и уверенно. Странно даже, возможно я это и не говорил, а только думал. Но тогда почему же в ответ вдруг услышал весёлый подбадривающий меня голос пожилого толстяка? - А тебя никто и не гонит. Оставайся и найди себя здесь. Правда это будет не так уж и легко найти себя, но  ты уж постарайся. Ведь, кто хоть раз вдохнул в себя наш цирковой воздух, никогда и никуда не уходит и не уйдёт. Цирк – это болото. Затянет и не выйдешь никогда. Разве, что ногами вперёд.

Но как? Что привело меня сюда? Почему я так внезапно очутился здесь?

НЕДОРАЗУМЕНИЕ! Самое настоящее недоразумение! Но какое!?Я ведь так долго искал себя и вот, кажется, нашёл. Нашёл навсегда. А навсегда ли?

Было это поздней осенью, когда сильный, холодный ветер срывал последние листья с деревьев, заодно обсыпая город первым снегом. С этого дня я и начал свою жизнь в цирке. Там меня ещё будет ожидать далеко не простая работа, редкие и потому такие дорогие моменты радости. Там я буду всё также не уставать наивно, очаровываться и горько разочаровываться в своём выборе жизненного и творческого пути.  У меня будут творческие победы и неудачи, я буду испытывать нужду, буду терпеть несправедливость и унижения, буду даже уходить но потом вновь возвращаться. Перемен в жизни произойдёт у меня много. Даже в семейном плане будут у меня проблемы и ещё какие! Но не неизменным останется только одно, пришёл сюда я случайно, но, как окажется в результате и не случайно вовсе.

*      Восьмёрка  -  Специальный двойной выбленочныцй узел, внешне похожий на цифру "8". Издавна используется в цирке для вязки такелажных             приспособлений, а также подвески всех воздушных цирковых аппаратов (трапеция, бамбук, воздушная рамка, лопинг, вертушка и т.д.)

*        Тендерка – Регулировочный винт-талреп. Используется в оснащении воздушных цирковых аппаратах для регулировки горизонтального положения.

*        Штамберт – Металлическая перекладина, неподвижно укреплённая тросами на определённой высоте. Предназначена для подвески различной цирковой аппаратуры при исполнении номеров воздушной гимнастики.

*        Швунг – Один из элементов воздушной гимнастики. Швунг-трапе – воздушный аппарат.

*        Чекель – Деталь оснастки такелажных приспособлений.

*         Писта – (от франц. Piste – скаковой круг, трек.) Край манежного настила шириной 0.5м. приподнятый около барьера над уровнем манежа, примерно на 30см, благодаря чему манеж в цирке похож на тарелку с приподнятыми краями. Писта не даёт лошади, которая бежит с наклоном к центру манежа, бить ногами по стенкам барьера и нарушать правильность наклона в темп бега.

*         Бамбук, турник, трапе (трапеция) – цирковые аппараты (снаряды для выступлений в гимнастических номерах)

*         Оберман –  (от нем. – Obermann. – верхний человек.) Старое название в дореволюционном цирке акробата, который стоит на голове, на руках, на плечах у нижнего или среднего партнёра, делает сальто и другие прыжки с подкидной доски, работает на пьедестале, на канате, на крупе скачущей лошади и др.

*        Унтерман – (от нем. – Untermann – нижний человек) Старое название в дореволюционном цирке акробата, принимающего себе на плечи или в руки верхнего партнёра. Используется также во всех акробатических жанрах.

*         Шамбарьер – (от франц. – Chambriere – манежный бич) – Длинный хлыст на гибкой рукоятке. С помощью шамбарьера дрессировщик управляет лошадьми, стоя в середине манежа. Шамбарьером  незаметно для зрителя  дрессировщик «туширует», т.е. задевает концом хлыста бегущую лошадь. Шамбарьер используется, как правило в конных номерах

*        Форганг – (от нем. – Vorhang ) – Занавес, отделяющий манеж от закулисной части. Главный артистический выход. Из-за форганга выходят на манеж участники представления.