Оторванные лоскутки памяти. Странная война

                                       "Над землей сто раз сожженной
                                        Небо, рвущееся в клочь:
                                        Столько боли, столько крови..."
                                                        Р.Гамзатов
                               


         Каждое свое обращение к Всевышнему я заканчиваю словами, которые впервые услышала от бабушки: "Дай, Аллах, нам мужество жить. Мира и добра нам всем от Всевышнего". Тогда, в детстве,  трехлетняя голубоглазая девчушка  верила, что мир соткан из добра, радости, тепла сердец тех, кто оберегает от шайтана, готового съесть  сладости, если перед приемом пищи не произнести волшебное "Бисмил", смысл которого  не понимает.  Я никак не могла понять, почему наша сгорбившаяся под ударами судьбы бабушка просит Аллаха дать  мужество жить. Окруженная любовью сыновей, многочисленной родни, по моему глубокому убеждению, она не нуждалась в этом мужестве. Ьлдбко с годами я поняла, что баба просит не  физическую силу, а " Къонаххала" - рыцарскую доблесть. Всегда смирная, покорная  судьбе бабушка явояоась источником света, символом верности и любви, кладезем знаний. И самое главное: в кармане нижнего платья она хранила волшебный ключ от дубового сундука, обитого блестящими металлическими лентами. И ничего, что конфеты, которыми она угощала меня из этого волшебного сундука, имели неприятный запах. Старушка перекладывала  наряды своей молодости не только листьями ореха, травой лаванды, но и таблетками нафталина.
         Когда бабушка умерла, я видела  нимб - кольцо света над ее головой и почувствовала дурманящий чудной аромат, который входил в меня через поры кожи. Память дарит кадры: глубокие морщины на белоснежном лице, серовато-зеленые глаза, костлявые длинные, как у пианистки, пальцы рук, маленькая, как у Золушки, стопа.  К сожалению, из-за трагических событий у меня нет ни одной фотографии бабы. И как только начинаю говорить о ней, воздух наполняется  необыкновенным вкусом  муки из сушенной груши-дички - цу, которую находила  на низеньком столике, накрытом  вышитой крестиком скатертью. Я лезла в маленький холщовый мешочек и макала язык в муку. Ничего вкуснее и ароматнее я не пробовала.
         В день похорон бабушки я впервые просила Аллаха дать мне мужество перенести боль утраты близких. С тех пор прошло почти тридцать три года. Взрослея, получая образование, преодолевала большие и малые преграды на своем жизненном пути. Защиту искала в объятиях отца и молитве, обращенной к Всевышнему. В физическом тепле не нуждаюсь с тех пор, как отец ушел в мир иной. А мужество жить  и творить продолжаю просить каждый день. Какая-то неведомая сила дает возможность радоваться каждому новому дню, дождинке и снежинке, мерцающим звездам и кровоточащей Луне, пахнущей по весне земле, цветущему лугу, небесной голубизне, шуму толпы,  дышащей тишине молчания, музыке сердца, улыбкам детей. Обращением к Всевышнему нахожу силы бороться с  внутренним плачем от минутного ощущения несправедливости, боли утраты близких. Даже падающее    небо подпираю плечами, как атлант, чтобы не показать себя слабой, нежной, нуждающейся в ласке. Иначе, боюсь, что Аллах не даст мне мужество жить.
          Судьба баловала меня хорошими людьми. Многочисленные родственники и друзья, сокурсники и сотрудники. Новая семья, просто знакомые. Даже развал сверхдержавы не оказал заметного влияния на мою судьбу. Закружившееся колесо жизни мяло все на своем пути. А я продолжала идти по натоптанной тропе: увлекалась иностранными языками, историей и этнографией, философией и психологией, искусством и литературой. Записывала свои мысли шариковой ручкой в толстую тетрадь. Однажды дала свои записи почитать Ляле Насухановой - первой чеченской женщине-летчику.
- Девочка моя, надеюсь, ты не хочешь сидеть за свои мысли в тюрьме, - сказала она.  А на мой немой вопрос ответила: "Официальная идеология и настоящая жизнь в этой стране, как небо и земля. Советую уничтожить эту черную тетрадь, чтобы твоя жизнь осталась светлой".
          Тетрадь, правда,  не уничтожила. Ее и другие шесть по девяносто восемь исписанных листов сожрал огонь войны.

           Когда началась "чеченская революция", я работала в Кабинете Министров   главным специалистом Управления международных отношений, протокола и вайнахской диаспоры. Событий столько, что не успевала записывать. Последние заметки смахивали  на  студенческий конспект лекции, когда сокращаешь почти каждое слово, чтобы успеть за лектором. Потом жизнь стала похожа на конспекты: все на скорую руку.
           Малиновые пиджаки, шоколадные батончики, зеленая валюта, шикарные автомобили, шоп-туры. Республика превратилась в сплошной  круглосуточный рынок: Петропавловское шоссе, Кошкельды... Тут украли, там убили. "Разыскивается!", "Не вернулся домой", "Помогите найти!" Автоматные очереди. Вначале только  по ночам. Потом в любое время суток. Оружейный   рынок напротив мирного мебельного магазина. Здесь продавалось все, даже стингеры.  По вечерам на голубых экранах начали мелькать старики, которые "случайно проходили мимо телестудии и заглянули, высказаться". Не знаю почему, но  эти же обманутые старики вскоре поверили, что смогут тростью сбивать реактивные бомбардировщики. Туго подпоясавшись, не получая от государства кровью и потом заработанные социальные пособия и пенсии,  они согласились жить впроголодь,  питаясь кислой вяжущей мушмулой, дикорастущей черемшой, лишь бы их в очередной раз не лишили Родины. Наивный чеченский народ не мог поверить в злой умысел тех, кто готовил сущий ад на земле. Искра невежества родила пожар войны.
         Маленькая красивая  сказочная искра об избранности народа, о пресловутой свободе от всего и вся. Говорили, что независимое государство с золотыми краниками, из которых потечет верблюжье молоко, построят красивыми словами. Терпеливо строить  новую жизнь не получалось. Обещали, что все и сразу разбогатеют, если перекроют нефтяной краник для других. Даже придумали название этому государству:
Чеченская Республика Ичкерия. Чеченцы же испокон веков свою страну называли "Нохч-Мохк" (страна чеченцев).
           Даже в страшную Новогоднюю ночь, когда земля гудела, а небо разрывалось на клочья, жители Грозного наивно продолжали верить, что вот-вот прекратятся выстрелы, политики уймут военных,  мировое сообщество вспомнит о правах чеченцев на жизнь, и плачущее солнце, усмехнувшись, сотрет свои слезы по случайно убиенной паре десятков  людей. 
            На центральной городской площади стояла наряженная елка. Дети ждали дедушку в красном костюме с мешком подарков.
            Боевые действия начались не с границ многострадальной земли вайнахов. Без  преград  и сопротивления танки  оказались в самом центре столицы. Несмотря на свое грозное название, полученное в годы карательных операций палача Кавказа  А. Ермолова, Соьлжа-Г1ала (город на Сунже) оставался интернациональным миролюбивым научным, промышленным, культурным центром не только Чеченской Республики. Добавить "Ичкерия", язык не поворачивается.
             Здесь трель соловья переливалась с трамвайным звонком, рыжие белки принимали корм из рук прохожих, голубые ели отливали небесной синевой, звонкий девичий голос привлекал внимание  не только природной красотой, но и скромностью поведения,  манерой одеваться. Независимо от национальной принадлежности никто не позволял себе употреблять в речи вульгарные слова. Редко кто отваживался появляться на людях в нетрезвом состоянии.
              Цветные поющие фонтаны, мирно текущая Сунжа, парки и скверы, клумбы и цветники. Когда два берега реки соединили  новым широким мостом, на старом посадили цветы. Красотища! Именно этот мост приходит в мои сны о старом добром Грозном, где прошла моя молодость, студенческие годы,  где меня пытались убить, придумав себе оправдание, что защищают мои конституционные права. В этом городе я влюбилась, вступила в брак, лелеяла мечту опубликовать первую книгу, защитить диссертацию.
               Но... Меня никто не спросил, хочу ли я войны. А я, ведь, как и все, наверное, советские люди, любила петь и слушать песню "Хотят ли русские войны?"  Я - чеченка, но наравне с чеченским языком, признавала русский  и английский родными.      
               Из-за войны в моей жизни появился и  сочный украинский язык.
               В подвалах многоэтажных домов от пуль и снарядов, пьяных военных прятались не только люди разных национальностей, вероисповеданий и мироощущений, но и птицы в клетках,  кошки и собаки. Бездомные животные научились обгладывать трупы, а домашние умирали от разрыва сердца, как и люди. От звука трассирующих пуль лопались вены висков, сердце разрывалось на части, немели ноги и руки, терялся дар речи. У кормящих матерей пропадало молоко, у беременных случались выкидыши. И те мужчины, которые оставались с нами в сырых холодных подвалах, стеснялись смотреть женщинам в глаза. Отказывались от пищи, оставляя свою долю старикам, женщинам и детям. Женщина-чеченка, родившая и воспитавшая сына - защитника семьи, земли отцов, наследника славного имени предков не имела право удерживать тех, кто просил прощения и уходил, взяв  в руки оружие, чтобы защитить слабых. Чтобы не кончился род человеческий. Чтобы женщины могли рожать, воспитывать сыновей и дочерей, любить и быть любимыми. Чеченская земля - материальная основа нашего государства звала своих сыновей защитить дом, сад, горы, реки. Язык, на котором мы говорим, поем песни, признаемся в любви, прощаемся с близкими, оплакивая их уход в бренный мир Вечности, - одна из составляющий нашей государственности мужал, креп голосом, но так и не научил нас брани.  В подвалах люди не только прятались от смерти, сходили с ума и умирали от страха, погибали от прямого целенаправленного попадания артиллерийских и танковых снарядов, ручных гранат, закидываемых на "всякий случай", но и влюблялись, братались, клялись в верности и дружбе. Обращались за помощью к своим Богам, принимали Ислам, совершали коллективный намаз, декларировали калима-шахаду: "Ла Илаха илла Ллах, Мухаммад — расулу-Ллах" (Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммад Посланник Аллаха).

             Военные преступники не делили нас по языковому или религиозному признаку. Для них мы -  объект ненависти, зла. Многие из них не понимали, что делают на этой войне.  Чудовищный страх стать убитым заставлял  убивать подобных себе. Он застилал глаза, спрутом окутывал тело, лишал разума, замораживал кровь в жилах. Человек с ружьем переставал понимать, что перед ним беззащитный мирный. Каток войны прессовал всех подряд, несмотря по какую сторону находишься.
              Это была очень странная война. Генералы с академическим образованием решили на танках въехать в город и за пару часов подарить победу Министру Обороны Российской Федерации.  Генерал Пашка-Мерседес распивал шампанское под бой Курантов, в то время, как Жемчужный Генерал стратегической авиации,  сам когда-то устроивший жестокую  ковровую бомбардировку в Афганистане, сидел в Президентском Дворце и  временами отстреливался из гранатомета, хотя совсем недавно испытывал современный самолет в  Парижском аэропорту Ле Бурже,  в двенадцати километрах от города, известного не только своими авиационными шоу. Именно с этого аэропорта в июне 1940 года Адольф Гитлер - фашист номер один вместе с личным архитектором Альбертом Шпеером  начал свой первый и единственный тур по Франции. 
          
            Поверившие в байки о независимости, не успели спросить у своего всенародно избранного Президента  о тактике и стратегии защиты этой независимости.
            Понятие "Родина" у всех людей разное, но то, что ее надо защищать и любить знают все. Русских и чеченцев, украинцев и армян, греков и евреев, поляков и ингушей, аварцев и кумыков, азербайджанцев и грузин, родившихся и выросших в Чечне объединяла эта любовь к Родине. Чечня  для них священна. Родину не предают. Ее любят и защищают.  И нет их вины в том, что к ним пришли с войной: убивать, насиловать, грабить. И нет в мире закона, запрещающего защищаться.
        Кремль назвал свою "деятельность" антитеррором, а жители Чечни - защитой своей Родины.
         Жестокая война со всеми вытекающими последствиями.
         Эта коммерческая  война дала "избранным" возможность делать большие деньги на крови человеческой. У этой когорты людей, если их можно так называть, нет понятия чести и совести. Их кредо: "Деньги не пахнут!"
         И заплясала Смерть не только на священной земле вайнахов. Груз-200 и груз-300 не успевали встречать в российских городах  и деревнях. Военные комиссариаты на местах делали деньги  на горе родителей погибших: по подложным документам, всевозможным "откатам". Эти аферисты оформляли контракты на покупку мрамора и  гранита по завышенным ценам для памятников. Многие несчастные не только камень, но и тела не получили.
          Помню, как после той  страшной Новогодней ночи  трупы солдат скидывали в силосные ямы, посыпая сверху известью, сбрасывали в быстротекущие горные реки с высоты птичьего полета.  Случалось  дезертирство. Сбежавшие находили приют в чеченских семьях. Попавших в плен обменивали, но не казнили, как об этом твердили журналисты-преступники. Население республики устраивало марши протеста, марши мира, пытаясь привлечь к себе внимание мирового сообщества. На больничных койках  в одной палате оказывались раненные из мирного населения и военные  любой из противоборствующих  сторон. За ними ухаживали наши женщины,  навещали совершенно посторонние люди и не держали зла, понимая, что  те выполняют приказ. Правда, добровольцев,  приехавших по контракту  зарабатывать деньги убийствами и грабежами,  расстреливали без суда и следствия. Обмену они не подлежали.
            Выбравшись из подвалов,  люди перебирались в села к родственникам или знакомым, оказывались в лагерях беженцев, находили приют  у международных гуманитарных организаций.
            Услышав  тяжелый гул самолета-разведчика дети - племянники мужа бежали ко мне с просьбой укрыть их и рассказать сказку. Из-за боевых действий рынки почти не работали. А в одном дворе находятся шесть семей. Хлеб насущный - общий. В пойме реки нашли печь-буржуйку. К счастью, она оказалась  с духовкой. Из пресного теста я лепила булочки,  смазывала их сахарным сиропом. Дети полюбили чай, завариваемый из веток вишни и малины. Иногда прилетали  сверхзвуковые самолеты. Звук резал ухо, впивался в плоть, извивался внутри, прошивая словно молния. Бомбардировщики часто скидывали свой груз в стороне от населенного пункта, но попадались и такие летчики, которые устраивали охоту на движущуюся мишень.
             В тот день с утра  по шесть самолетов прилетали каждые пятнадцать минут и в течение часа  угощали Чеченскую равнину ракетами.
             Переждав некоторое время, мы решили съездить в соседнее селение Чири-Юрт за продуктами. Не успели доехать до моста-плотины через Аргун, как ястребом налетел  самолет. Он спустился так низко, что  мы видели  лицо летчика. Показалось, что наши взгляды встретились. Резко взяв вверх, ас сделал мертвую петлю и сбросил три ракеты. Две упали в воды Аргуна, при взрыве раскидывая ил и мелкий речной камень. А одна -  прямо перед нашей машиной, но не взорвалась.  Сделать маневр в сторону водитель не успел. Большая часть моста разрушена основательно.
             Возвращаться пришлось бродом. Неразорвавшийся снаряд наполовину торчал из асфальтового покрытия моста. Как  наша машина перескочила через него, известно лишь Всевышнему. На обратной дороге обратили внимание, что хвост ракеты, предназначенной нам в качестве подарка от пилота-аса, - выше капота старенького "Москвича", на котором  часто приходилось ездить за продуктами, водой и дровами.
            Если село обстреливалось, или шел перекрестный огонь, приходилось топить снег. Иногда с неба падали маленькие парашюты с привязанными к ним полиэтиленовыми пакетами с какой-то порошкообразной гадостью. Достигнув твердой поверхности, пакеты разрывались, отравляя снег в радиусе десяти метров  Тогда пить дистиллированную воду из топленного снега становилось опасным. Дети жаловались на боли в животе. Испражнения превращались в жидкий водянистый стул.  Обильная рвота без тошноты и  частый жидкий стул, повышенная жажда, мышечная слабость  и судороги. Симптомы холеры.
       Приходилось набирать речную воду. Берег,  поросший  ракитой, ломбардным орехом,  колючими кустарниками терна, - обрывистый.  Правой рукой держались за кустарник или  свисающие ветви ивы, левой черпали воду. Помогали друг-другу: принимали ведерко и наполняли бидоны. Случалось, что возвращались ни с чем.
        В тот день до обеда летали только самолеты-разведчики Это мы знали по тяжелому гулу.  Ходили слухи, что ополченцы взорвали шлюз и затопили танки, стоявшие в канаве. Над селом непрерывно кружили вертолеты. Скидывали листовки, что-то объявляли по рупору. Прислушавшись, услышала:
- Не собираться больше двух человек. Не появляться в пойме реки.

     Запасы кончились, остались сухие крупы.  Кинулись к бидону с водой. Он оказался пустым. Положившись на волю Всевышнего, втайне от стариков, отправились к реке. Там, где мы обычно набирали воду, стояли военные машины и экскаватор. Они добывали гравий, скорее всего, чтобы перекрыть воду, которая поступала в русло  оросительного канала, по дну которого стояли боевые машины.
      Пришлось по селу пройти приличное расстояние, чтобы выйти к месту изгиба реки, где нас не заметят.  Недалеко от нас - висячий мост, соединяющий Малые (Новые) и Большие (Старые) Атаги.   Страх сковал настолько, что прозевали гул самолета. Но, услышав грохот разорвавшейся ракеты, машинально глянули в  сторону  висячего моста. Легкой походкой в светлых  одеяниях с тростью в руках шел старик с длинной белой бородой. Он размахивал тростью, словно отгонял ракеты от моста. Второй, третий самолет. Четвертый, пятый, шестой.  Старик дошел до середины моста, когда последний самолет взял обратный курс. За обе военные компании на тот мост не попала ни одна ракета. Не успели мы переглянуться, как старик исчез. Дойти до берега он никак не мог, потому что оставалось не меньше двадцати метров. И если бы дошел, то должен  пройти мимо нас. Чудеса, да и только.

            Часто задумываюсь, почему наш народ  наивный. Почему  умудряются обмануть  нас? Почему мы так быстро забываем нанесенные обиды? Удивительно, что не прощаем кровь своим соотечественникам, а на пришлых не смотрим с местью. Слишком завышаем планку требований к сородичу, а чужеземца прощаем,  принимаем, даем кров и гарантируем свободу.
            Как-то меня спросили: "Как вы воспитываете воинов?"
- Любовью. К  родной земле, которая дает пропитание, примет в свое лоно, - быстро ответила я, не задумываясь.
- А как же семья?
-  Превыше всего - любовь к матери, давшей жизнь. Потом, Любовь к матери, вскормившей  молоком. И, наконец, Любовь к матери, прощающей все, кроме измены Родине.
- А отец?
- Отец... Сын - часть отца. Для слепого - глаза, для глухого - уши, для больного - здоровье, для бедного - богатство, для богатого - знания.
- А для сильного?
- Мишень для врага.
- Как так? Разве не стараются убрать сильного?
- Убив отца, ранят  душу сына.   Заставляют стать  мстительным. Месть - плохое чувство. Она уничтожает  слабого изнутри. А сильному дает мужество жить дальше, поквитаться с врагом. И кровная месть необязательно заканчивается кровавой сценой.
       Поняли  меня  или нет,  не знаю. Но на глазах бравых офицеров, ехавших со мной в одном  вагоне, появились слезы.
- С вами надо говорить вашим языком, - сказал  старший из них, протягивая  мне листок с  номером домашнего телефона.
         Хорошо, что хоть один, отдававший приказы стрелять на поражение, понял, что  чеченский народ никогда не сломить, не лишить личной свободы. А вот откуда берется мужество жить, я не успела рассказать, так как на следующей остановке они шумно сошли. От  Таганрога больше суток слушала стук колес, и, украдкой снимая капли плача сердца своего, отвлекала дочь-малышку  "Песенкой поезда" :

Clickety-clack,

Wheels on the track,

This is the way

They begin the attack:

Click-ety-clack,

Click-ety-clack,

Click-ety, clack-ety,

Click-ety

Clack.

Clickety-clack,

Over the crack,

Faster and faster

The song of the track:

Clickety-clack,

Clickety-clack,

Clickety, clackety,

Clackety.

Clack.

Riding in front,

Riding in back,

Everyone hears

The song of the track:

Clickety-clack,

Clickety-clack,

Clickety, Clickety,

Clackety

Clack.



           Седа  совсем еще мала, чтобы понимать, что такое Родина, и откуда берется мужество жить.

            Благоухающие сиренью  аллеи киевского ботанического сада не радуют. И, встретив земляков разных национальностей, не знаю, что ответить на вопрос:
- Когда мы вернемся домой?
               
           Война то откатывала, то набирала обороты. В больших кабинетах высоких начальников начинали осознавать, что что-то не так в их грязных играх с чеченским народом, а победить патриотизм защитников Отечества невозможно. Конечно же, понимали, что защитников привлечь к суду тоже невозможно. Значит, надо повесить ярлык, столкнуть лбами коренных жителей, заварить такую кашу, чтобы люди  умирали от одного запаха.  Тошнотворного запаха крови, впитавшейся в чеченскую землю оказалось мало. Понадобилось время на передышку, переориентацию общественного мнения, поиск нового образа врага.

             Оторванными лоскутками памяти, я пытаюсь залатать рваное небо над тобой,  моя Чечня.