Охота на виртуоза. Глава 18.

Глава 18.




Наступил новый день. Воздух в квартире Альберта, обычно и так спертый и сладковатый от запахов старого табака, дешевого чая и пыли, казалось, сгустился до состояния желе. Каждая пылинка, медленно танцевавшая в луче света, пробивавшемся сквозь щель в шторах, застыла на месте. Тишина была не просто отсутствием звука — она была живым, напряженным существом, притаившимся в тесной комнате, заставляя слышать собственное неровное биение сердца.

Николай и Ирина сидели за кухонным столом, на котором стояли два стакана с недопитым остывшим чаем. Между ними на полу стоял тот самый кейс — матово-черный, холодный, зловещий алтарь, на который они положили свои жизни. Николай нервно перебирал пальцами шершавую поверхность стола, вспоминая каждую его царапину с детства. Его взгляд, обычно острый и цепкий, сейчас был расфокусированным, устремленным в никуда. Он мысленно прорисовывал маршруты побега, карты несуществующих стран, лица незнакомых людей, которые могли бы им помочь. Но все пути упирались в один и тот же матовый прямоугольник у его ног.

Ирина первой почувствовало нарушение в хрупкой гармонии этого вынужденного заточения. Ее взгляд, скользивший по оконному стеклу, зацепился за что-то инородное, темное, не вписывающееся в ленивый ритм спального двора. Она замерла, не дыша, подобно антилопе, учуявшей запах хищника за милю до его появления.




***




— Коля, — ее голос прозвучал не громче шелеста переворачиваемой страницы, но в нем был набат.




Николай рванулся к окну. Сердце его провалилось, оставив за собой ледяную пустоту. Из машины вышли трое. Накачанный и уверенный Руслан «Химик», Кирилл «Каша» - чуть ниже ростом, коренастый, с кривой усмешкой. Боевики Тенгиза. И между ними, как темное солнце, шествовал сам Тенгиз. Безупречное пальто, плавные движения, взгляд, сканирующий фасад здания, будто он видел сквозь стены. Кто-то еще из его бойцов остался за рулем.




— Отец! — Николай обернулся, и в его голосе зазвенела некоторая паника.




Альберт уже стоял в дверном проеме. Не было ни суеты, ни паники. Лишь его лицо, испещренное морщинами-картами былых сражений, стало вдруг странно спокойным, сосредоточенным. Он молча, резким движением большого пальца, указал на потолок.




— Чердак, — выдохнул он. — Через черный ход и затем в соседний корпус. Выход на Тухачевского. Бегите. Не раздумывая.




Николай схватил кейс. Ирина была уже на ногах, ее лицо слегка побелело, но в глазах была холодная, собранная решимость. В прихожей Альберт плечом с грохотом сдвинул старый громоздкий шифоньер. За ним в стене зияла неприметная квадратная дверца — наследие советских строителей, о которой знали лишь старожилы дома, выстроенного по «спецпроекту» в застойные годы.

— Иди первая, — прошипел Николай, пропуская Ирину.

Она, не колеблясь, юркнула в темноту, ее кроссовки на мгновение мелькнули и исчезли.

Снизу, по бетонной лестнице, донеслись тяжелые, мерные шаги. Не торопливые, не лихорадочные, а уверенные и неумолимые, как шаги судьбы. Они поднимались. Тенгиз не спешил. Он знал, что добыча не уйдет.

— Отец, с нами! — голос Николая дрогнул. Он остановился на дороге в лаз.

— Глупости, — отрезал Альберт, с силой толкая его в проем. — Я их задержу. Беги. И не оглядывайся.




Дверца захлопнулась. Усилиями хозяина квартиры шкаф со скрипом встал на место. После этого Альберт сделал глубокий вдох, выпрямил спину. Руки сами собой потянулись к полке, сняли старую, но чистую запотевшую рюмку и графин с бесцветной жидкостью. Он налил на один палец, выпил залпом. Жидкость обожгла горло, прогнала дрожь. Он развернул на столе свежую газету, водрузил на нос очки в роговой оправе и опустился в свое вольтеровское кресло. Сердце колотилось, но руки были тверды.




В дверь постучали. Три четких, размеренных, властных удара.




Альберт подошел к двери, посмотрел в «глазок», повернул замок, затем вернулся в комнату и откашлянулся.

— Открыто.




Дверь отворилась. В проеме возник Тенгиз. Он заполнил собой все пространство тесной прихожей. Его холодные глаза медленно скользнули по обстановке, выхватывая детали, словно составляя опись. Он прошел вперед, а Руслан и Кирилл остались в коридоре, как два безмолвных стража.




Тенгиз вошел в комнату, не снимая пальто. Его ботинки бесшумно ступали по линолеуму.

— Альберт, — произнес он, и в его низком, глуховатом голосе прозвучала сложная гамма: и формальное уважение, и холодная насмешка, и безразличие. — Давно не виделись. Разрешишь войти?




— Проходи, Тенгиз, — Альберт жестом указал на соседний стул, не поднимаясь. — Проходи. Какими судьбами? Не ждал гостей.




— Вот как? — Тенгиз усмехнулся, но остался стоять. Он снял перчатку, провел пальцами по спинке стула, смахнув несуществующую пыль. — Я к старым друзьям часто заглядываю без предупреждения. Так честнее. Как здоровье? Давление не шалит? Выглядишь… подтянуто.




— Держусь, — Альберт отложил газету. — На лекарствах, как все. Доживаю свой век. А ты, я смотрю, в силе. Процветаешь.




— Конъюнктура, Альберт. Времена меняются. Одни уходят, другие приходят. Но основы — остаются. — Тенгиз подошел к столу, взял в руки пустую рюмку, повертел ее в длинных пальцах. — У тебя, я вижу, тоже все по-старому. Скромно, но с достоинством.




— Привык, — пожал плечами Альберт. — Мне больше и не надо. Не до жиру, быть бы живу.




— Это правильно, — кивнул Тенгиз. Он наконец присел на краешек стула, положил ногу на ногу. Пальто расстегнулось, открыв дорогой, но строгий костюм. — Скромность — она всегда в цене. Особенно у нас. Но знаешь, Альберт, меня вот что всегда в тебе удивляло… Ты всегда был умнее многих. Считал, думал. Игру чувствовал. И всегда знал, когда нужно сделать верную ставку. А когда — отойти от стола. Редкое качество.




Альберт молча наблюдал за ним, его лицо было непроницаемой маской старого, уставшего человека.

— Жизнь научила, Тенгиз. Игре не научила, а вот проигрывать — научила сполна.




Тенгиз кивнул, словно соглашаясь с глубокой философской мыслью. Пауза затянулась. Было слышно, как за стеной плачет ребенок и где-то далеко работает дрель.

— Вот потому-то я к тебе и приехал, — наконец произнес Тенгиз, и его голос потерял оттенок светской беседы, в нем появилась стальная нить. — За советом старого, умудренного опытом человека. Видишь ли, у меня возникла одна… проблема. Потерялась одна ценная вещь. Очень ценная. И представь себе, все ниточки ведут сюда. К тебе.




Он не спеша достал из внутреннего кармана пальто не телефон, а небольшой, потрепанный бумажник. Из него он извлек не современную фотографию, а старую, пожелтевшую карточку, будто вырезанную из какого-то группового снимка. Он положил ее на стол перед Альбертом.




На карточке был запечатлен молодой мужчина с крупными, резкими чертами лица, густыми бровями и упрямым подбородком. Он сидел за столом, рядом с женщиной, и смотрел прямо в объектив с вызовом и скрытой усмешкой. Это был Альберт. Лет тридцати. Еще полный сил и амбиций. А на обороте, угловатым подчерком, было выведено: «12.06.86».




— Знакомое лицо? — мягко спросил Тенгиз. — Славные были времена, да? Все было проще. Я тогда еще пацаном был, но уже слышал про тебя. Про «Деда», который мог обыграть кого угодно в любую карточную игру. Уважали тебя. И до сих пор уважают. Память длинная.




Альберт не отводил взгляда от фотографии. Его пальцы непроизвольно потянулись к ней, но он остановил себя.

— Старая фотка. Где ты ее откопал?




— О, это не важно, — Тенгиз махнул рукой. — Важно другое. Говорят, у того парня на фото, у того удалого «Деда», есть сынок. Нет, не родной, так, приемный. Но он его растил, учил уму-разуму. Вкладывался в него, можно сказать. А тот паренек, Николай Спичкин, вырос и… подвел своего учителя. Совершил оплошность. Крупную. Взял то, что ему не принадлежало. И теперь, говорят, он прибежал прятаться к своему старому отчиму. И принес с собой проблемы. Большие проблемы.




Тенгиз наклонился чуть ближе, его голос стал тише, но от этого только опаснее.

— Я так не думаю. Я думаю, старый «Дед» — человек умный. Он знает, что ворованное — к добру не приводит. Он знает, что некоторые игры заканчиваются очень плохо. И он не стал бы рисковать своим покоем, своей… скромной жизнью ради какого-то мальчишки, который не рассчитал силы. Я прав, Альберт?




Альберт медленно поднял на него глаза. В его взгляде не было ни страха, ни вызова. Была лишь усталая, горькая ясность.

— Прав, Тенгиз. Ворованное — к добру не приводит. Это я знаю точно. И про игры — тоже знаю. Но видишь ли, в чем дело… Есть вещи поважнее игр. Важнее денег. Даже важнее спокойной старости.




— Например? — мягко спросил Тенгиз, и в его глазах вспыхнул холодный огонек интереса.




— Верность, — просто сказал Альберт. — Данное слово. Ты же сам про это говорил — основы. Вот он и есть — основа. Когда-то я дал слово его матери, умиравшей от рака, что присмотрю за мальцом. Что не дам его в обиду. Вот и все. Никакого ума тут не надо. Просто слово.




Тенгиз внимательно смотрел на него несколько секунд, словно изучая редкий экспонат. Потом медленно кивнул.

— Благородно. По-старинному. Я это ценю. Но, старик, ты понимаешь, что твое благородство может тебя сгубить? Я не могу просто так уйти. Мне нужно то, что мое. И мне нужно… поговорить с тем мальчиком. Объяснить ему ошибку. Чтобы неповадно было.




— Его здесь нет, Тенгиз, — Альберт сказал это с такой простой и твердой убежденностью, что на мгновение даже Тенгиз дрогнул.




— Но деньги-то мои здесь? — быстро перешел он в атаку.




— Деньги? Какие деньги? — Альберт искренне удивился, и это было самой искусной его игрой.




Тенгиз усмехнулся. Он понял, что лобовая атака не сработает. Он сделал едва заметный знак рукой Руслану, стоявшему в дверях.




— Ну что ж, — вздохнул Тенгиз, поднимаясь. — Значит, придется убедиться самому. Ты уж прости, старик, за беспокойство. Правила есть правила. — Он кивнул Руслану. — Обыщите. Аккуратно. Уважайте возраст хозяина.




Руслан и Кирилл вошли в комнату. Они действовали молча, методично, как хорошо отлаженные механизмы. Они не ломали, не крушили — они изучали. Сдвигали подушки, заглядывали в сервант, водили руками по пыльным поверхностям. Альберт сидел в своем кресле, неподвижно, словно вмурованный в него. Он не смотрел на них, его взгляд был устремлен в окно, в серое небо над крышами домов. Он слышал, как они возятся в прихожей, как водят рукой по пыли за шифоньером. Но скрытая дверь была вмонтирована в стену идеально.




— Чисто, шеф, — глухо доложил Руслан. — Никого.




Тенгиз стоял посреди комнаты, его лицо было каменным. Он смотрел на Альберта, и в его глазах кипела ярость, тщательно скрываемая под маской холодной вежливости.

— Видишь, — сказал Альберт, и в его голосе впервые прозвучала легкая, старческая усталость. — Я же говорил. Ошибка.




— Упрямство — качество уважаемое, старик, — тихо произнес Тенгиз. — Но иногда его нужно ломать. Иначе не поймут. — Он сделал едва заметный знак Кириллу и Руслану. — Нам придется убедить тебя. У нас есть время.




Руслан окинул взглядом комнату в поисках веревки. Кирилл, расплывшись в радостной, животной ухмылке, сделал шаг к креслу.




И в этот момент Альберт принял свое последнее решение. Решение старого игрока, который знает, что главный выигрыш — это не сорвать банк, а сохранить верность себе и своим. Он не мог бежать. Он не мог драться. Но он мог выиграть самое ценное — время. Он помнил, как маленький Коля, испуганный школьными хулиганами, прибегал к нему, и он всегда его защищал. Защитит и сейчас. Ценой всего.

Его рука, будто случайно, опустилась в прореху кармана своего старого кардигана. Там всегда лежали два кусочка рафинада — его оружие против внезапных приступов диабета, старого спутника. Пальцы нащупали знакомые гладкие грани. Он сделал вид, что поправляется в кресле, кашлянул и быстрым, отработанным движением поднес один кусочек ко рту. Зубы с хрустом раздавили сладкие кристаллы. Приторный вкус мгновенно разлился по языку.




— Ищи, Тенгиз, — прошептал он, и его голос вдруг стал ясным и твердым, каким он был много лет назад. — Ищите сами. Обыщите весь дом. Все квартиры. Весь город. Может, и найдете того мальчишку. А может, и нет.




Он почувствовал, как знакомое, сладкое головокружение накатывает на него волной. Предметы поплыли. Звон в ушах заглушил все звуки. Он видел, как Кирилл занес руку, видел холодное лицо Тенгиза. Но это было уже далеко.




Последнее, что успел почувствовать Альберт, прежде чем тьма накрыла его с головой, — это ледяное, абсолютное бешенство в глазах Тенгиза и слабое эхо собственных слов: «Беги, сынок…» А потом наступила тишина.  Абсолютная и всепоглощающая.

Тенгиз, не шелохнувшись, наблюдал, как старик внезапно обмякает в кресле, его голова беспомощно падает на грудь, а из слабо разжатых губ выкатывается на пол не успевший растаять белый кусочек сахара.

— Щас, прикидывается, старый хрыч! — рявкнул Кирилл и шагнул вперед, чтобы встряхнуть хозяина.

— Стой, — холодно остановил его Тенгиз. Он подошел ближе, внимательно посмотрел на застывшее лицо Альберта, прислушался к его прерывистому, хриплому дыханию. На его лице мелькнуло что-то похожее на досаду и даже на мимолетное уважение. — Все. Это диабетическая кома. Он себя загнал. Ничего не добьешься.

Он помолчал, размышляя. План «А» провалился.

— Обыскали все? — переспросил он.

— Всё. Пусто.

— Не могли провалиться, — тихо сказал Тенгиз. — Они где-то здесь. — Он повернулся к выходу. — Уходим. Руслан, остаешься. Наблюдай. Как только появится хоть один — сразу сообщай. Главное — не упустить.




Он вышел, не оглядываясь. Руслан, как тень, остался в прихожей. В комнате было тихо, и только тяжелое дыхание Альберта нарушало зловещую тишину. Старик своей жертвой выиграл для беглецов несколько драгоценных минут. Но охота только начиналась.

© Copyright: Юрий Салов, 2025

Регистрационный номер №0543381

от Сегодня в 05:03

[Скрыть] Регистрационный номер 0543381 выдан для произведения: Глава 18.




Наступил новый день. Воздух в квартире Альберта, обычно и так спертый и сладковатый от запахов старого табака, дешевого чая и пыли, казалось, сгустился до состояния желе. Каждая пылинка, медленно танцевавшая в луче света, пробивавшемся сквозь щель в шторах, застыла на месте. Тишина была не просто отсутствием звука — она была живым, напряженным существом, притаившимся в тесной комнате, заставляя слышать собственное неровное биение сердца.

Николай и Ирина сидели за кухонным столом, на котором стояли два стакана с недопитым остывшим чаем. Между ними на полу стоял тот самый кейс — матово-черный, холодный, зловещий алтарь, на который они положили свои жизни. Николай нервно перебирал пальцами шершавую поверхность стола, вспоминая каждую его царапину с детства. Его взгляд, обычно острый и цепкий, сейчас был расфокусированным, устремленным в никуда. Он мысленно прорисовывал маршруты побега, карты несуществующих стран, лица незнакомых людей, которые могли бы им помочь. Но все пути упирались в один и тот же матовый прямоугольник у его ног.

Ирина первой почувствовало нарушение в хрупкой гармонии этого вынужденного заточения. Ее взгляд, скользивший по оконному стеклу, зацепился за что-то инородное, темное, не вписывающееся в ленивый ритм спального двора. Она замерла, не дыша, подобно антилопе, учуявшей запах хищника за милю до его появления.




***




— Коля, — ее голос прозвучал не громче шелеста переворачиваемой страницы, но в нем был набат.




Николай рванулся к окну. Сердце его провалилось, оставив за собой ледяную пустоту. Из машины вышли трое. Накачанный и уверенный Руслан «Химик», Кирилл «Каша» - чуть ниже ростом, коренастый, с кривой усмешкой. Боевики Тенгиза. И между ними, как темное солнце, шествовал сам Тенгиз. Безупречное пальто, плавные движения, взгляд, сканирующий фасад здания, будто он видел сквозь стены. Кто-то еще из его бойцов остался за рулем.




— Отец! — Николай обернулся, и в его голосе зазвенела некоторая паника.




Альберт уже стоял в дверном проеме. Не было ни суеты, ни паники. Лишь его лицо, испещренное морщинами-картами былых сражений, стало вдруг странно спокойным, сосредоточенным. Он молча, резким движением большого пальца, указал на потолок.




— Чердак, — выдохнул он. — Через черный ход и затем в соседний корпус. Выход на Тухачевского. Бегите. Не раздумывая.




Николай схватил кейс. Ирина была уже на ногах, ее лицо слегка побелело, но в глазах была холодная, собранная решимость. В прихожей Альберт плечом с грохотом сдвинул старый громоздкий шифоньер. За ним в стене зияла неприметная квадратная дверца — наследие советских строителей, о которой знали лишь старожилы дома, выстроенного по «спецпроекту» в застойные годы.

— Иди первая, — прошипел Николай, пропуская Ирину.

Она, не колеблясь, юркнула в темноту, ее кроссовки на мгновение мелькнули и исчезли.

Снизу, по бетонной лестнице, донеслись тяжелые, мерные шаги. Не торопливые, не лихорадочные, а уверенные и неумолимые, как шаги судьбы. Они поднимались. Тенгиз не спешил. Он знал, что добыча не уйдет.

— Отец, с нами! — голос Николая дрогнул. Он остановился на дороге в лаз.

— Глупости, — отрезал Альберт, с силой толкая его в проем. — Я их задержу. Беги. И не оглядывайся.




Дверца захлопнулась. Усилиями хозяина квартиры шкаф со скрипом встал на место. После этого Альберт сделал глубокий вдох, выпрямил спину. Руки сами собой потянулись к полке, сняли старую, но чистую запотевшую рюмку и графин с бесцветной жидкостью. Он налил на один палец, выпил залпом. Жидкость обожгла горло, прогнала дрожь. Он развернул на столе свежую газету, водрузил на нос очки в роговой оправе и опустился в свое вольтеровское кресло. Сердце колотилось, но руки были тверды.




В дверь постучали. Три четких, размеренных, властных удара.




Альберт подошел к двери, посмотрел в «глазок», повернул замок, затем вернулся в комнату и откашлянулся.

— Открыто.




Дверь отворилась. В проеме возник Тенгиз. Он заполнил собой все пространство тесной прихожей. Его холодные глаза медленно скользнули по обстановке, выхватывая детали, словно составляя опись. Он прошел вперед, а Руслан и Кирилл остались в коридоре, как два безмолвных стража.




Тенгиз вошел в комнату, не снимая пальто. Его ботинки бесшумно ступали по линолеуму.

— Альберт, — произнес он, и в его низком, глуховатом голосе прозвучала сложная гамма: и формальное уважение, и холодная насмешка, и безразличие. — Давно не виделись. Разрешишь войти?




— Проходи, Тенгиз, — Альберт жестом указал на соседний стул, не поднимаясь. — Проходи. Какими судьбами? Не ждал гостей.




— Вот как? — Тенгиз усмехнулся, но остался стоять. Он снял перчатку, провел пальцами по спинке стула, смахнув несуществующую пыль. — Я к старым друзьям часто заглядываю без предупреждения. Так честнее. Как здоровье? Давление не шалит? Выглядишь… подтянуто.




— Держусь, — Альберт отложил газету. — На лекарствах, как все. Доживаю свой век. А ты, я смотрю, в силе. Процветаешь.




— Конъюнктура, Альберт. Времена меняются. Одни уходят, другие приходят. Но основы — остаются. — Тенгиз подошел к столу, взял в руки пустую рюмку, повертел ее в длинных пальцах. — У тебя, я вижу, тоже все по-старому. Скромно, но с достоинством.




— Привык, — пожал плечами Альберт. — Мне больше и не надо. Не до жиру, быть бы живу.




— Это правильно, — кивнул Тенгиз. Он наконец присел на краешек стула, положил ногу на ногу. Пальто расстегнулось, открыв дорогой, но строгий костюм. — Скромность — она всегда в цене. Особенно у нас. Но знаешь, Альберт, меня вот что всегда в тебе удивляло… Ты всегда был умнее многих. Считал, думал. Игру чувствовал. И всегда знал, когда нужно сделать верную ставку. А когда — отойти от стола. Редкое качество.




Альберт молча наблюдал за ним, его лицо было непроницаемой маской старого, уставшего человека.

— Жизнь научила, Тенгиз. Игре не научила, а вот проигрывать — научила сполна.




Тенгиз кивнул, словно соглашаясь с глубокой философской мыслью. Пауза затянулась. Было слышно, как за стеной плачет ребенок и где-то далеко работает дрель.

— Вот потому-то я к тебе и приехал, — наконец произнес Тенгиз, и его голос потерял оттенок светской беседы, в нем появилась стальная нить. — За советом старого, умудренного опытом человека. Видишь ли, у меня возникла одна… проблема. Потерялась одна ценная вещь. Очень ценная. И представь себе, все ниточки ведут сюда. К тебе.




Он не спеша достал из внутреннего кармана пальто не телефон, а небольшой, потрепанный бумажник. Из него он извлек не современную фотографию, а старую, пожелтевшую карточку, будто вырезанную из какого-то группового снимка. Он положил ее на стол перед Альбертом.




На карточке был запечатлен молодой мужчина с крупными, резкими чертами лица, густыми бровями и упрямым подбородком. Он сидел за столом, рядом с женщиной, и смотрел прямо в объектив с вызовом и скрытой усмешкой. Это был Альберт. Лет тридцати. Еще полный сил и амбиций. А на обороте, угловатым подчерком, было выведено: «12.06.86».




— Знакомое лицо? — мягко спросил Тенгиз. — Славные были времена, да? Все было проще. Я тогда еще пацаном был, но уже слышал про тебя. Про «Деда», который мог обыграть кого угодно в любую карточную игру. Уважали тебя. И до сих пор уважают. Память длинная.




Альберт не отводил взгляда от фотографии. Его пальцы непроизвольно потянулись к ней, но он остановил себя.

— Старая фотка. Где ты ее откопал?




— О, это не важно, — Тенгиз махнул рукой. — Важно другое. Говорят, у того парня на фото, у того удалого «Деда», есть сынок. Нет, не родной, так, приемный. Но он его растил, учил уму-разуму. Вкладывался в него, можно сказать. А тот паренек, Николай Спичкин, вырос и… подвел своего учителя. Совершил оплошность. Крупную. Взял то, что ему не принадлежало. И теперь, говорят, он прибежал прятаться к своему старому отчиму. И принес с собой проблемы. Большие проблемы.




Тенгиз наклонился чуть ближе, его голос стал тише, но от этого только опаснее.

— Я так не думаю. Я думаю, старый «Дед» — человек умный. Он знает, что ворованное — к добру не приводит. Он знает, что некоторые игры заканчиваются очень плохо. И он не стал бы рисковать своим покоем, своей… скромной жизнью ради какого-то мальчишки, который не рассчитал силы. Я прав, Альберт?




Альберт медленно поднял на него глаза. В его взгляде не было ни страха, ни вызова. Была лишь усталая, горькая ясность.

— Прав, Тенгиз. Ворованное — к добру не приводит. Это я знаю точно. И про игры — тоже знаю. Но видишь ли, в чем дело… Есть вещи поважнее игр. Важнее денег. Даже важнее спокойной старости.




— Например? — мягко спросил Тенгиз, и в его глазах вспыхнул холодный огонек интереса.




— Верность, — просто сказал Альберт. — Данное слово. Ты же сам про это говорил — основы. Вот он и есть — основа. Когда-то я дал слово его матери, умиравшей от рака, что присмотрю за мальцом. Что не дам его в обиду. Вот и все. Никакого ума тут не надо. Просто слово.




Тенгиз внимательно смотрел на него несколько секунд, словно изучая редкий экспонат. Потом медленно кивнул.

— Благородно. По-старинному. Я это ценю. Но, старик, ты понимаешь, что твое благородство может тебя сгубить? Я не могу просто так уйти. Мне нужно то, что мое. И мне нужно… поговорить с тем мальчиком. Объяснить ему ошибку. Чтобы неповадно было.




— Его здесь нет, Тенгиз, — Альберт сказал это с такой простой и твердой убежденностью, что на мгновение даже Тенгиз дрогнул.




— Но деньги-то мои здесь? — быстро перешел он в атаку.




— Деньги? Какие деньги? — Альберт искренне удивился, и это было самой искусной его игрой.




Тенгиз усмехнулся. Он понял, что лобовая атака не сработает. Он сделал едва заметный знак рукой Руслану, стоявшему в дверях.




— Ну что ж, — вздохнул Тенгиз, поднимаясь. — Значит, придется убедиться самому. Ты уж прости, старик, за беспокойство. Правила есть правила. — Он кивнул Руслану. — Обыщите. Аккуратно. Уважайте возраст хозяина.




Руслан и Кирилл вошли в комнату. Они действовали молча, методично, как хорошо отлаженные механизмы. Они не ломали, не крушили — они изучали. Сдвигали подушки, заглядывали в сервант, водили руками по пыльным поверхностям. Альберт сидел в своем кресле, неподвижно, словно вмурованный в него. Он не смотрел на них, его взгляд был устремлен в окно, в серое небо над крышами домов. Он слышал, как они возятся в прихожей, как водят рукой по пыли за шифоньером. Но скрытая дверь была вмонтирована в стену идеально.




— Чисто, шеф, — глухо доложил Руслан. — Никого.




Тенгиз стоял посреди комнаты, его лицо было каменным. Он смотрел на Альберта, и в его глазах кипела ярость, тщательно скрываемая под маской холодной вежливости.

— Видишь, — сказал Альберт, и в его голосе впервые прозвучала легкая, старческая усталость. — Я же говорил. Ошибка.




— Упрямство — качество уважаемое, старик, — тихо произнес Тенгиз. — Но иногда его нужно ломать. Иначе не поймут. — Он сделал едва заметный знак Кириллу и Руслану. — Нам придется убедить тебя. У нас есть время.




Руслан окинул взглядом комнату в поисках веревки. Кирилл, расплывшись в радостной, животной ухмылке, сделал шаг к креслу.




И в этот момент Альберт принял свое последнее решение. Решение старого игрока, который знает, что главный выигрыш — это не сорвать банк, а сохранить верность себе и своим. Он не мог бежать. Он не мог драться. Но он мог выиграть самое ценное — время. Он помнил, как маленький Коля, испуганный школьными хулиганами, прибегал к нему, и он всегда его защищал. Защитит и сейчас. Ценой всего.

Его рука, будто случайно, опустилась в прореху кармана своего старого кардигана. Там всегда лежали два кусочка рафинада — его оружие против внезапных приступов диабета, старого спутника. Пальцы нащупали знакомые гладкие грани. Он сделал вид, что поправляется в кресле, кашлянул и быстрым, отработанным движением поднес один кусочек ко рту. Зубы с хрустом раздавили сладкие кристаллы. Приторный вкус мгновенно разлился по языку.




— Ищи, Тенгиз, — прошептал он, и его голос вдруг стал ясным и твердым, каким он был много лет назад. — Ищите сами. Обыщите весь дом. Все квартиры. Весь город. Может, и найдете того мальчишку. А может, и нет.




Он почувствовал, как знакомое, сладкое головокружение накатывает на него волной. Предметы поплыли. Звон в ушах заглушил все звуки. Он видел, как Кирилл занес руку, видел холодное лицо Тенгиза. Но это было уже далеко.




Последнее, что успел почувствовать Альберт, прежде чем тьма накрыла его с головой, — это ледяное, абсолютное бешенство в глазах Тенгиза и слабое эхо собственных слов: «Беги, сынок…» А потом наступила тишина.  Абсолютная и всепоглощающая.

Тенгиз, не шелохнувшись, наблюдал, как старик внезапно обмякает в кресле, его голова беспомощно падает на грудь, а из слабо разжатых губ выкатывается на пол не успевший растаять белый кусочек сахара.

— Щас, прикидывается, старый хрыч! — рявкнул Кирилл и шагнул вперед, чтобы встряхнуть хозяина.

— Стой, — холодно остановил его Тенгиз. Он подошел ближе, внимательно посмотрел на застывшее лицо Альберта, прислушался к его прерывистому, хриплому дыханию. На его лице мелькнуло что-то похожее на досаду и даже на мимолетное уважение. — Все. Это диабетическая кома. Он себя загнал. Ничего не добьешься.

Он помолчал, размышляя. План «А» провалился.

— Обыскали все? — переспросил он.

— Всё. Пусто.

— Не могли провалиться, — тихо сказал Тенгиз. — Они где-то здесь. — Он повернулся к выходу. — Уходим. Руслан, остаешься. Наблюдай. Как только появится хоть один — сразу сообщай. Главное — не упустить.




Он вышел, не оглядываясь. Руслан, как тень, остался в прихожей. В комнате было тихо, и только тяжелое дыхание Альберта нарушало зловещую тишину. Старик своей жертвой выиграл для беглецов несколько драгоценных минут. Но охота только начиналась.

 

Охота на виртуоза. Глава 17.