Главная → Проза → Крупные формы → Повести → Между Землей и Небом – Война…

Между Землей и Небом – Война…

23 февраля 2013 - Александр Лупооков

Это продолжение "От Абула до Кабула"

Своё дальнейшее повествование я основываю на записях в двух записных книжках, куда отрывочно вписывал свои впечатления, и рабочем ежедневнике, куда я заносил некоторые указания командира на совещаниях и где отмечал движение больных. Не везде я ставил даты, поэтому не излагаю всё в последовательной форме дневника. Что-то я вспоминаю, но и память может меня подвести.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------


743-й военный инфекционный госпиталь в Кабуле на 500 штатных коек был развёрнут на военное время на 400%, как этому меня и учили на Академических Курсах Военно-медицинской академии. В моём отделении на 60 коек, соответственно, стояло их 240.
В Афгане было ещё три инфекционных госпиталя: в Баграме на 400 коек, в Джелалабаде на 200 (для особо опасных инфекций ) и в Кундузе на 150 коек. Последних двух к тому времени уже не было. Баграм был всего в 60 километрах от Кабула, но это была основная авиабаза наших войск и крупный гарнизон. В остальных госпиталях имелись инфекционные отделения. До Афганистана, насколько я знаю, в ВС СССР был единственный инфекционный госпиталь в Потсдаме (ГСВГ), где я проходил первичную специализацию по инфекционным болезням в 1980 году.


Когда я принимал отделение, в нём было 233 больных желтухой. Кроме меня там работало два молодых гражданских ординатора, Валера Демченко и Татьяна Ивановна (фамилии не помню), оба с Украины, кажется, с Донецкой области. Ёршик, сдав дела, ушёл в другое отделение. В госпитале было девять отделений: приёмное, ОРИТ (отделение реанимации и интенсивной терапии) и «тематические». Профилировались «тематические» отделение в разное время в зависимости от преобладания контингента. При мне это выглядело так: «тифозное», «миксты» (амёбиаз с чем-то), общее (прочие, кроме желтухи) и пять «гепатитных». В общем плане преобладали больные гепатитом, затем шли общей массой различные кишечные инфекции. Особо стояли такие экзоты для медицины СССР как амёбиаз и малярия. Правда, с малярией я сталкивался в Азербайджане, когда у меня лечились четыре солдата, прибывшие из Ленкорани, азербайджанских субтропиков, но то была не совсем та малярия.


Как начальник отделения, я вёл больных со среднетяжёлым течением заболевания, которые лежали в двух палатах с койками в один ярус. Точно не помню сколько, но около двадцати. Все они получали капельницы в течение двух-трёх дней до заметного просветления кожи или улучшения самочувствия. Затем, когда вместо формулировки «состояние средней тяжести» я писал «состояние удовлетворительное», они переводились в общие палаты, где их уже доводили ординаторы. Любой отяжелевший больной переводился из общей палаты ко мне. Кроме того, все офицеры и прапорщики (две палаты на двадцать двухъярусных коек) и женщины (палата на 6 коек) были моими от начала до конца. Таким образом, я вёл около полусотни больных, тогда как на каждого ординатора приходилось до восьмидесяти и более больных.


Отяжелевшие больные получали капельницы с глюкозо-солевыми растворами с аскорбиновой кислотой. Всем прочим больным (основной массе) было достаточно усиленного питьевого режима (чай, глюкоза с аскорбинкой). Больные же «тяжёлые» переводились в ОРИТ, где им в течение трёх-пяти дней проводилась интенсивная терапия, после чего они возвращались ко мне. Эта система позволяла не отвлекаться на постоянный контроль за тяжёлыми больными в отделении. И, конечно же, много времени у начальника уходило на организационные мероприятия, общий контроль, ведение документации. Кроме того, офицеры, в отличие от гражданских, ходили в наряды дежурными врачами и дежурными по части, что отвлекало от работы в отделении.
Меня вместе с Сергеем Станишевским поселили в одной комнате модуля общежития. Маленькая комнатушка на две койки. Платяной шкаф. Две тумбочки. В тамбуре рукомойник и тумбочка, на которой в трёхлитровой банке большим кипятильником, привезённым мной из дома, мы кипятили воду для питья. Правда, на высоте в 1800 метров вода кипит при температуре 94 градуса Цельсия, поэтому 100% гарантии, что все патогенные микробы сварились, не было. В модуле два туалета: женский и мужской на несколько посадочных мест. Так же две душевые комнаты на две или три кабинки.


Над своей койкой я повесил рисунок Иришки, дочки, где она изобразила нашу семью: четыре человечка, взявшиеся за руки с надписью «Мы тебя ждём!». Она только пошла в первый класс. Рядышком приколол Рублёвскую «Троицу», иллюстрацию из журнала. В то время у меня ещё не было ни одной иконы в доме, и крестился я гораздо позже. Здесь же прикрепил и мою «рабочую» карту Афганистана. На ней красным фломастером был нанесён маршрут: Кабул – Термез. От Термеза прямая стрела выводила на верхний кант карты, упираясь в нарисованный в левом углу домик с дымящейся трубой и надписью «ДОМ».


Никогда и нигде не видел такого количества мух. Стены и потолок в туалете, а так же в коридоре были буквально облеплены ими. Они назойливы, и хорошо, что не кусаются. После того, как с распылителем проходит дезинфектор, пол устилается десятками их трупов, которые противно хрустят под ногами. Но на смену павшим встают на крыло новые. Кроме мух здесь полно тараканов и мышей, а по территории вовсю шныряют тушканчики. В коридоре общаги живут пёс Шарик и сука Нинка.


Каждый день протекал практически одинаково. Вставал в 6.00. После утреннего туалета быстрым шагом в своё отделение. Нужно узнать, что случилось ночью (если случилось) и сделать утреннюю проверку. Больные, кроме моих лежачих, выстраивались в коридоре в две шеренги. Один из фельдшеров зачитывал по списку фамилии, а больные откликались. Я же медленно шёл вдоль шеренги, осматривая лица и вглядываясь в глаза. Если видел чересчур жёлтого или с «туманом» в глазах, то прямо из строя отправлял его в мою палату. Подобную же проверку проводил и на отбое в 22.00. Бывало, что кто-то уже в строю «выпадал в осадок», т.е. терял сознание, и его под руки уносили туда же. Я быстро осматривал выявленных и «выпавших», решая: оставлять ли кого себе или отправить в ОРИТ. Забегая вперёд, скажу, что за всё время в ОРИТ я отправил трёх больных. Один вскоре вернулся и был выписан, другой впоследствии был эвакуирован в Союз для окончания лечения и реабилитации, а третий – умер. Но об этом чуть позже.


Далее я спешил на завтрак, а в 8.00 к штабу, где собирались все офицеры. Взаимные приветствия, обмен информацией. Решались какие-то общие вопросы, доводилась обстановка, давались указания, и все расходились по рабочим местам. Я делал административный обход всего отделения, после чего в палатах осматривал своих больных. После обеда час-полтора можно было вздремнуть, и снова в отделение (писанина, писанина и писанина…), до ужина. Потом – совещание у командира начальников отделений и служб. И к 22.00 на вечернюю проверку.


Суббота и воскресенье лично у меня мало чем отличались от будней. Разве что после обеда позволял себе немного больше вздремнуть, да плановых совещаний не было. Вот, на одном из них, прошла информация, что в декабре нас выведут. Новый год дома?


***


Забрали у меня ординатора Татьяну и одного фельдшера для формирования ещё одного отделения. Остался один врач, Валера, три фельдшера и три медсестры.


Впервые узнал, что такое обстрел аэродрома. Снаружи послышались какие-то хлопки и задрожали стёкла. Вышел на крыльцо. Где-то за забором увидел несколько чёрных султанчиков от разрывов РС. В небо поднялась пара вертушек и кругами стали облетать аэродром, постепенно поднимаясь и расширяя свои круги, отстреливая при этом тепловые ракеты. Никто в щели, вырытые у каждого модуля, не прыгал. Стояли и глазели. Впервые появилось ощущение, что ты, всё-таки, находишься на войне. Недавно осколками РС в соседней части за бетонным забором ранило несколько солдат и, вроде бы, одного убило.


На следующий день снова днём был обстрел. Два транспортных ИЛ-76, едва сев, взлетели неразгруженными, и ушли кругами, наверное, в Баграм. А две пары вертушек закружили свою карусель. Говорят, что «духи» переключились с обстрела города на аэродром. Наши гаубицы сделали несколько выстрелов в сторону гор. А вечером был красивый салют «градов». Толи точку накрывали, толи караван.


***


Вот и первое дежурство в качестве дежурного врача. До ужина принял около 50 больных из Кабульского гарнизона. Иногородних, обычно, доставляют бортами ночью, но бортов не было, поэтому удалось немного поспать. Хотя какой там сон! Нервная система дала сбой: долго не могу уснуть, лезут в голову всякие мысли, сон поверхностный, на грани погружения-«всплытия», а часов с пяти пропадает совсем.


Обстановка накаляется. Вот и мои девчонки не выдержали: Ира и Лариса написали заявления об отправке в Союз по семейным обстоятельствам. Их можно понять. Больше года без отпуска и только полгода назад их перевели сюда из Кандагара. А в Кандагаре было очень «жарко». Теперь «духи» обещают «жар» Кандагара перенести в Кабул. Оно им надо: столько пережить и перед выходом снова попасть в мясорубку? Если утвердят, то недели через две их не будет. А как работать?


***


Был в морге. Это ПАЛ – патологоанатомическая лаборатория "Чёрного Тюльпана". Я каждый день, проходил мимо него по дорожке в своё отделение, и почти каждый день видел кучку из 6-8 ящиков во дворе, если ворота были открыты. Слышал, как стучат молотки. Часто видел, как Камаз привозил и отвозил ящики. Но до этого я думал, что это – тара подо что-то. Теперь знаю, подо что. Грустные мысли: можно и вправду сыграть в ящик. А восемь проходов в день мимо ПАЛа на хорошие мысли не наводили. Вскрывали парня, умершего у нас (не в моём отделении), фельдшера. Диагноз неясен, но через три дня суд.-мед. экспертиза дала заключение: смерть от отравления дихлорэтаном. Вот так! Вроде бы, парню стало плохо после того, как он выпил банку пива. Я слышал немало случаев, как травились там палёной водкой. Но пивом?


***


Привыкаю. Потихоньку привыкаю. Привык к почти постоянному аэродромному гулу. Привык к резкой сухости в носу, к пыли, мелкой, как пудра, к мухам. Привыкну и к обстрелам. Впрочем, с сухостью в носу я боролся: несколько раз в день промывал нос, втягивая им воду из ладони, а на ночь смазывал ноздри борным вазелином.


Приболела Ира, а на следующий день Лариса. Какая-то лихорадка. В таком случае здесь говорят не «гриппуют», а «тифуют». Антибиотики, дня три капельницы. Ира поднялась, а у Ларисы всё-таки признали гепатит и положили в другое отделение. Валера, доктор, молодец. Хоть и гражданский, но работает от и до, без всяких уговоров и просьб. Ещё бы одного такого врача и было бы всё ОК.


***


Однообразие уже начинает раздражать. Теперь понял, чего в нашем «городке» не хватает. Детей! Всё есть: магазины, столовая, клуб, женщины со своей жизнью и своими «тряпками». Прочая живность в лице мышей, тушканчиков, тараканов, мух и двух собак присутствует. Но нет детей! Нет беготни, детского крика, игр. Нет детского смеха! Каждый занят своим делом.


***


На командирском УАЗике меня отправили в Центральный госпиталь привезти консультанта. Выдали АКСУ (автомат Калашникова складной укороченный), но никто не проинструктировал: в каком случае применять оружие. Ехали мы, как мне показалось, не той дорогой, по которой на автобусе меня возили в штаб с пересылки. Конечно, ЦГ - не чета нашему. Крепкое каменное здание, хороший интерьер против наших сборно-щитовых модулей. И центр Кабула и его окраины – большая разница. Одноэтажный Кабул. Нищета. Каждый дом — крепость. Высокие глиняные дувалы тянутся вдоль дороги почти сплошной стеной. Они хорошо защищают от пуль, гасят осколки. На склонах гор дома лепятся друг к другу, вернее, лезут друг на друга террасами. В одном месте я увидел длинный ряд сооружений, которые назвал бы гаражами, но внутри их не было машин. На распахнутых дверях и стенах «гаражей» - полки с разными товарами. Это своего рода супермаркет из нескольких десятков дуканов — торговых лавок. Это сейчас я написал «супермаркет», а в то время такого понятия у нас не было. Наши магазины, что продуктовые, что промтоварные были пусты. Только в комиссионных магазинах, уже после возвращения из Афгана, я увидел часть тех вещей из дуканов, но гораздо в меньшем количестве и ассортименте.


Проезжая мимо этого ряда, я нервно посматривал по сторонам, и с непривычки сжимал, лежащий на коленях АКСУ. Между мной и водителем пара гранат, автомат водителя слева от него. Дурные мысли лезли в голову: вот сейчас какой-нибудь бача подскочит к машине и подбросит в неё некий зелёный тропический плод под названием «лимонка». А вообще-то, как действовать, если что? Меня этому не учили. Нет, вообще то, на стрельбищах из автомата я стрелял стабильно на 4-5, с пистолета похуже, на 3-4. Приходилось стрелять и из гранатомётов РПГ-7 и РПГ-18 («Муха»). С гранатами тоже мог обращаться. Но то на стрельбище, по мишеням, неживым целям. А тут… да и людей вон сколько. Но лицо водителя успокаивало: он балдел от рвущейся из приёмника песни. Звонко-дребезжащий голос Михаила Муромова выводил задушевно-тоскливое: «Яблоки на снегу». Почему-то тогда эта песня показалась мне про Афган. Снежок уже лежал местами на склонах гор. Высота Кабула, как я уже указывал, 1800 метров над уровнем моря. И я представлял рассыпанные на снегу яблоки. Почему? Фантазия достраивала картину: яблоки высыпались из кузова перевернувшейся подбитой машины. Яблоки красные, а между ними — такие же красные пятна крови. Картина маслом… Правда, в песне пелось «розовые на белом». На белом искрящемся чистом снегу...


Всё! Приехали. Потом я так же отвёз консультанта обратно. И ничего не случилось. «Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу?»
Ну, если вспомнил о песни, то добавлю ещё несколько. Когда я купил маленький однокассетник «Саньо», то приобрёл и кассету с альбомом Виктора Цоя «Группа крови». Тяжёлые аккорды и необычный голос Виктора доносили до меня:


Тем, кто ложится спать - Спокойного сна…
Закрой за мной дверь, я ухожу…
Между Землей и Небом – Война…
Пожелай мне удачи в бою…
Пожелай мне У-ДА-ЧИ…


***


Наконец-то получил первое письмо из дома. Шло три недели! Слава Богу, у них всё хорошо. На душе стало легче. После резни в Сумгаите прошло всего чуть больше полгода. А до кровавого января в Баку чуть меньше полутора лет. Но это ещё впереди.


***


2 ноября. На совещании командир довёл военно-политическую обстановку. Абсолютно ничего хорошего. Кольцо вокруг Кабула сжимается, и на ноябрьские праздники нам обещают грандиозный «фейерверк». С этого дня по приказу командира, офицеры ночуют в своих отделениях. У кого есть ординатор-офицер, то попеременно. Валера не в счёт, значит все ночи – мои. Поставил кровать в кабинет старшей медсестры. Раза три за ночь делаю обход по палатам с фонариком. Когда уже высплюсь?


Зашился! Совсем зашился. Сколько запущенных историй болезни! А что творится в отделении! Дедовщина процветает. Некоторые больные, не пролежав и десяти дней, умоляют их выписать, но упорно молчат о причинах этого. А причину я вижу на их телах – гематомы от побоев. Собираю «дедов», предупреждаю, угрожаю. Они тоже молчат, а некоторые даже криво ухмыляются.


Никогда, подчёркиваю, никогда до этого не распускал руки по отношению к солдатам. Видимо, терпение перевалило через край. На одном из ночных обходов, заглянув в палату, увидел, как один «дедок» заставляет двух молодых делать отжимания. Молодые только поступили, у них период разгара, они яркого жёлто-зелёного цвета, у них печёнка почти у пупка пальпируется. Им постельный режим нужен, а эта сволочь даёт им такую физическую нагрузку, после которой и в реанимацию можно загреметь. Я затащил этого «дедка» в кабинет, выплеснул на него всё, что я о нём думаю, и в завершении, неожиданно для самого себя, приложил, как печать, свой левый кулак к его челюсти. Я даже сам испугался своего поступка. Но это произвело нужное воздействие. Видимо, язык кулака, подобные понимают лучше, чем слова. На следующий же день я его выписал с соответствующей пометкой в эпикризе «за грубое нарушение госпитального режима».


В другой раз, после вечерней проверки, я вышел из отделения и, перекурив, направился вдоль модуля, посматривая в окна. То, что я увидел, привело меня в бешенство. Ещё один «дедок» качал свои права: он методично наносил короткие удары кулаком в печень, стоявшему перед ним солдатику. Я повторил то, что сделал с первым, правда, без назидательных речей и правым кулаком. Удар был не совсем удачный: я поранился об его зуб, так что фаланга пальца припухла и болела около недели.


Мой фельдшер, сержант-срочник, сказал мне потом, что я, таким образом, рискую нарваться на большие неприятности. Мне могут втихаря ночью устроить «тёмную». Не так давно сильно избили сверхсрочника, работавшего в столовой. Отделали так, что отправили его в Союз в нейрохирургию. Фельдшер порекомендовал мне избавляться от подобных «нарушителей» неожиданными выписками, т.е. виновный узнаёт, что он выписан в самый последний момент, когда его заводят в комнату сестры-хозяйки, переодевают и сопровождают на площадку сбора выписных, куда прибывают представители частей. Здесь его из рук в руки передают «своим». И мне плевать, сколько он провёл у меня дней. Пусть эта сволочь «реабилитирует» себя в части. Так я и делал. С молодыми проводил беседу, обещал им, что если они укажут мне на насильника, то я не буду их «засвечивать», а уберу его тихо, указанным путём. Больше я никого не бил.


***


Торжественное собрание, посвящённое годовщине Октября, непривычно покраснело: большинство, вместо унылой полевой формы, одело повседневную, в которой ходят только в Союзе – красные петлицы, красные околыши фуражек. Чей-то «Голос» по радио сказал, что вывод откладывается. Невольно подумал, что лучше бы согласился на Шинданд.


Получил сразу четыре письма из Сумгаита: два от жены, один от дочки с её милыми каракулями и от мамы. Был на седьмом небе! Единственная радость здесь – письма. Если бы они приходили почаще. Немного скрашивает серость буден вечерняя доза алкоголя.
Много, очень много пишу, и паста исписывается очень быстро. Союзный запас кончился. «Сказочник» Лещинский по-прежнему утомляет. Я ничего не имею против талантливого журналиста Михаила Лещинского, освещавшего по телевизору эту войну, самому прошедшему Афган вдоль и поперёк, но «сказочником» назвал его не я. Видимо, не мог он иначе говорить об этом. Жестокая цензура. И удивительно было, что откровения журналистки Светланы Алексиевич, её «цинковых мальчиков», печатала «Комсомолка».


Слухи о нашем выводе постоянно меняются, и они такие разные: откладывается до декабря… до февраля… и даже на целый год (!?).
Ночью впервые видел пуски ракет, не РС «Градов», а тактических ракет. Длинные «огурцы» пролетали опять же над нашими головами, и уходили за горный гребень. Что там?


По слухам, наши «огурцы» зацепили склады Ахмад Шаха, и он обиделся, и перекрыл Саланг. Панджер – его вотчина, его база. Зона влияния – весь северо-восток Афгана.


***


На дежурстве в три часа ночи доставили бортом около 20 человек. Вызвал резервного дежурного, и вдвоём с ним мы их приняли до пяти утра. Распорядок дня и после дежурства не меняется. За тебя ведь никто твоих больных не посмотрит, назначений не сделает. Правда, после обеда «загрузился» на два часа. Завтра праздник. Вечером отключили свет. В голове мелькнуло: началось! Диверсия! Сейчас заварушка начнётся. Если вдруг, то и до штаба за автоматом своим не добежишь. Правда, в шкафу лежат две «лимонки» (они там лежали, когда мы вселились в эту комнату). Есть ещё костыли за спинкой кровати (тоже там были). Так что можно и накостылять кому-то (грустный юмор).


***


Всё обошлось. Гранаты и костыли на месте. Седьмое ноября. Никакого праздничного настроения. Каждые два часа (как указал командир) проверяю по списку своих 179 человек. Сводка не «бьёт» на одного человека. На прошлой неделе «ушли» двое. Хорошо, что сбежали к себе в часть, как потом выяснилось (и такое бывает). Со сводкой разобрался: писарь ошибся. И опять неприятная «новость» - выходим в мае. Грустно. Вспомнил, как я бравировал поначалу. Тоже мне, бравый солдат Швейк. Надоело! Домой охота. А как же те, кто полтора-два года варятся в этом котле? Да не на койке с постельными принадлежностями, а в поле, да на боевых выходах. Так что, Саша, молчи, да зубами тихо поскрипывай. Вон утром ухнул за забором один РС, и тишина… Пока…


В обед защемило за грудиной. Минут через двадцать прошло. Нервы! Зато после ужина великолепный «салют»: небо над нами дугою прорезали следы РС «Града», около двадцати пусков.


Маленькая неприятность: украли два матраса. Да, есть тут такая специфика: солдат, он же больной, тащит к забору какую-нибудь вещь, а за забором уже есть покупатели, афганцы. Обмен происходит быстро: матрас или одеяло или подушка перебрасываются через забор, а сидящий на заборе солдатик получает с той стороны пачку «афошек» (афгани - денежная единица), или спиртное, или «травку» (как договорятся). Моё и девятое отделения – самые дальние и, как раз, у забора. А, в общем, праздничные дни прошли вполне нормально.


***


13 ноября. Воскресенье. «Духи» бьют по аэродрому. То здесь, то там видны чёрные султаны разрывов, затем доносятся резкие хлопки. Пара вертушек уже описывает круги, выискивая цели – переносные ракетные пусковые установки душманов. Командир собрал экстренное совещание –ЧП у соседей, вертолётчиков. Один РС попал прямо в ленкомнату, где на просмотр телевизора собрались пилоты. Результат: одномоментно восемь «двухсотых» и 16 раненых. Вновь нам сурово напомнили, что мы отвечаем за жизни своих больных. Но, как их уберечь? Как знать: когда и куда упадёт с неба железная смерть?


Вечером распили с Сергеем бутылку водки, помянули, и я под впечатлением написал стих «Памяти вертолётчиков». Это был мой первый стихотворный опус на земле Афгана.


А ночью… ночью меня скрутило. С трёх до пяти не выходил из туалета, рвало. Утром еле доплёлся до отделения и лёг под капельницу. К обеду до 39 градусов подскочила температура тела. Сильно потел, и к вечеру она снизилась до 37,5, но опять затошнило. Ещё раз прокапали. Может быть отравление? Вчера мы «разговелись». До этого с Сергеем мы питались только в столовой, не тратя чеки на цивильные магазинные продукты питания. А вчера купили консервы: датские сосиски, языки говяжьи, паштет печёночный. Водку принёс Сергей. Кажется, она была «союзная» (презент от благодарного больного). Но у Сергея-то никаких проблем, а у меня… Не дай бог гепатит, или тиф.


***


Второй день болезни. Температура упала ниже 35,5. Лежу мокрый и холодный. Дикая слабость. А тут ещё и старшая медсестра, Марина, заболела. Передала мне ключи от кабинета и сейфа. Пожелтеть не пожелтел. Билирубин в норме. Правда, трансаминазы лаборатория уже перестала делать. А безжелтушную форму гепатита без них не поставишь.


Зашёл подполковник Симоненко, что недавно лежал у меня. Всё, отвоевался. Убывает в Союз. Из Ташкента он погонит машину, кажется, в Ростов. Паромом через Каспий на Баку, и проезжать будет через мой Сумгаит. Вот я и собирался передать с ним скромненький подарочек: две банки датского печенья и две большие банки индийского чая. Посылочку мою он взял и пообещал, что дней через десять передаст её моей жене.


А в ПАЛе – новые ящики. Не менее десяти «двухсотых» насчитал во дворе. Как же не хочется сыграть в ящик. По последним данным уходим в январе.
По новостям сообщили, что во время вчерашнего обстрела Кабула погибло десять наших. По поводу 13-го ноября мне сказали, что в ленкомнате погибли ребята из звена Кузякина. Они после полёта собрались на просмотр какого-то видеофильма. Кузякин же в это время находился в Ташкенте на ВЛК (Военная лётная комиссия) после выписки из моего отделения. Возможно, если бы я выписал его раньше на три дня, как он упрашивал меня, то он бы мог быть тоже среди них. Но не было анализов, и я задержал его выписку.
Его Величество Случай!
 
-------------------------------------------------------------------------
 
Продолжение - "Будни и праздники"

© Copyright: Александр Лупооков, 2013

Регистрационный номер №0119275

от 23 февраля 2013

[Скрыть] Регистрационный номер 0119275 выдан для произведения:

Это продолжение "От Абула до Кабула"

Своё дальнейшее повествование я основываю на записях в двух записных книжках, куда отрывочно вписывал свои впечатления, и рабочем ежедневнике, куда я заносил некоторые указания командира на совещаниях и где отмечал движение больных. Не везде я ставил даты, поэтому не излагаю всё в последовательной форме дневника. Что-то я вспоминаю, но и память может меня подвести.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------


743-й военный инфекционный госпиталь в Кабуле на 500 штатных коек был развёрнут на военное время на 400%, как этому меня и учили на Академических Курсах Военно-медицинской академии. В моём отделении на 60 коек, соответственно, стояло их 240.
В Афгане было ещё три инфекционных госпиталя: в Баграме на 400 коек, в Джелалабаде на 200 (для особо опасных инфекций ) и в Кундузе на 150 коек. Последних двух к тому времени уже не было. Баграм был всего в 60 километрах от Кабула, но это была основная авиабаза наших войск и крупный гарнизон. В остальных госпиталях имелись инфекционные отделения. До Афганистана, насколько я знаю, в ВС СССР был единственный инфекционный госпиталь в Потсдаме (ГСВГ), где я проходил первичную специализацию по инфекционным болезням в 1980 году.


Когда я принимал отделение, в нём было 233 больных желтухой. Кроме меня там работало два молодых гражданских ординатора, Валера Демченко и Татьяна Ивановна (фамилии не помню), оба с Украины, кажется, с Донецкой области. Ёршик, сдав дела, ушёл в другое отделение. В госпитале было девять отделений: приёмное, ОРИТ (отделение реанимации и интенсивной терапии) и «тематические». Профилировались «тематические» отделение в разное время в зависимости от преобладания контингента. При мне это выглядело так: «тифозное», «миксты» (амёбиаз с чем-то), общее (прочие, кроме желтухи) и пять «гепатитных». В общем плане преобладали больные гепатитом, затем шли общей массой различные кишечные инфекции. Особо стояли такие экзоты для медицины СССР как амёбиаз и малярия. Правда, с малярией я сталкивался в Азербайджане, когда у меня лечились четыре солдата, прибывшие из Ленкорани, азербайджанских субтропиков, но то была не совсем та малярия.


Как начальник отделения, я вёл больных со среднетяжёлым течением заболевания, которые лежали в двух палатах с койками в один ярус. Точно не помню сколько, но около двадцати. Все они получали капельницы в течение двух-трёх дней до заметного просветления кожи или улучшения самочувствия. Затем, когда вместо формулировки «состояние средней тяжести» я писал «состояние удовлетворительное», они переводились в общие палаты, где их уже доводили ординаторы. Любой отяжелевший больной переводился из общей палаты ко мне. Кроме того, все офицеры и прапорщики (две палаты на двадцать двухъярусных коек) и женщины (палата на 6 коек) были моими от начала до конца. Таким образом, я вёл около полусотни больных, тогда как на каждого ординатора приходилось до восьмидесяти и более больных.


Отяжелевшие больные получали капельницы с глюкозо-солевыми растворами с аскорбиновой кислотой. Всем прочим больным (основной массе) было достаточно усиленного питьевого режима (чай, глюкоза с аскорбинкой). Больные же «тяжёлые» переводились в ОРИТ, где им в течение трёх-пяти дней проводилась интенсивная терапия, после чего они возвращались ко мне. Эта система позволяла не отвлекаться на постоянный контроль за тяжёлыми больными в отделении. И, конечно же, много времени у начальника уходило на организационные мероприятия, общий контроль, ведение документации. Кроме того, офицеры, в отличие от гражданских, ходили в наряды дежурными врачами и дежурными по части, что отвлекало от работы в отделении.
Меня вместе с Сергеем Станишевским поселили в одной комнате модуля общежития. Маленькая комнатушка на две койки. Платяной шкаф. Две тумбочки. В тамбуре рукомойник и тумбочка, на которой в трёхлитровой банке большим кипятильником, привезённым мной из дома, мы кипятили воду для питья. Правда, на высоте в 1800 метров вода кипит при температуре 94 градуса Цельсия, поэтому 100% гарантии, что все патогенные микробы сварились, не было. В модуле два туалета: женский и мужской на несколько посадочных мест. Так же две душевые комнаты на две или три кабинки.


Над своей койкой я повесил рисунок Иришки, дочки, где она изобразила нашу семью: четыре человечка, взявшиеся за руки с надписью «Мы тебя ждём!». Она только пошла в первый класс. Рядышком приколол Рублёвскую «Троицу», иллюстрацию из журнала. В то время у меня ещё не было ни одной иконы в доме, и крестился я гораздо позже. Здесь же прикрепил и мою «рабочую» карту Афганистана. На ней красным фломастером был нанесён маршрут: Кабул – Термез. От Термеза прямая стрела выводила на верхний кант карты, упираясь в нарисованный в левом углу домик с дымящейся трубой и надписью «ДОМ».


Никогда и нигде не видел такого количества мух. Стены и потолок в туалете, а так же в коридоре были буквально облеплены ими. Они назойливы, и хорошо, что не кусаются. После того, как с распылителем проходит дезинфектор, пол устилается десятками их трупов, которые противно хрустят под ногами. Но на смену павшим встают на крыло новые. Кроме мух здесь полно тараканов и мышей, а по территории вовсю шныряют тушканчики. В коридоре общаги живут пёс Шарик и сука Нинка.


Каждый день протекал практически одинаково. Вставал в 6.00. После утреннего туалета быстрым шагом в своё отделение. Нужно узнать, что случилось ночью (если случилось) и сделать утреннюю проверку. Больные, кроме моих лежачих, выстраивались в коридоре в две шеренги. Один из фельдшеров зачитывал по списку фамилии, а больные откликались. Я же медленно шёл вдоль шеренги, осматривая лица и вглядываясь в глаза. Если видел чересчур жёлтого или с «туманом» в глазах, то прямо из строя отправлял его в мою палату. Подобную же проверку проводил и на отбое в 22.00. Бывало, что кто-то уже в строю «выпадал в осадок», т.е. терял сознание, и его под руки уносили туда же. Я быстро осматривал выявленных и «выпавших», решая: оставлять ли кого себе или отправить в ОРИТ. Забегая вперёд, скажу, что за всё время в ОРИТ я отправил трёх больных. Один вскоре вернулся и был выписан, другой впоследствии был эвакуирован в Союз для окончания лечения и реабилитации, а третий – умер. Но об этом чуть позже.


Далее я спешил на завтрак, а в 8.00 к штабу, где собирались все офицеры. Взаимные приветствия, обмен информацией. Решались какие-то общие вопросы, доводилась обстановка, давались указания, и все расходились по рабочим местам. Я делал административный обход всего отделения, после чего в палатах осматривал своих больных. После обеда час-полтора можно было вздремнуть, и снова в отделение (писанина, писанина и писанина…), до ужина. Потом – совещание у командира начальников отделений и служб. И к 22.00 на вечернюю проверку.


Суббота и воскресенье лично у меня мало чем отличались от будней. Разве что после обеда позволял себе немного больше вздремнуть, да плановых совещаний не было. Вот, на одном из них, прошла информация, что в декабре нас выведут. Новый год дома?


***


Забрали у меня ординатора Татьяну и одного фельдшера для формирования ещё одного отделения. Остался один врач, Валера, три фельдшера и три медсестры.


Впервые узнал, что такое обстрел аэродрома. Снаружи послышались какие-то хлопки и задрожали стёкла. Вышел на крыльцо. Где-то за забором увидел несколько чёрных султанчиков от разрывов РС. В небо поднялась пара вертушек и кругами стали облетать аэродром, постепенно поднимаясь и расширяя свои круги, отстреливая при этом тепловые ракеты. Никто в щели, вырытые у каждого модуля, не прыгал. Стояли и глазели. Впервые появилось ощущение, что ты, всё-таки, находишься на войне. Недавно осколками РС в соседней части за бетонным забором ранило несколько солдат и, вроде бы, одного убило.


На следующий день снова днём был обстрел. Два транспортных ИЛ-76, едва сев, взлетели неразгруженными, и ушли кругами, наверное, в Баграм. А две пары вертушек закружили свою карусель. Говорят, что «духи» переключились с обстрела города на аэродром. Наши гаубицы сделали несколько выстрелов в сторону гор. А вечером был красивый салют «градов». Толи точку накрывали, толи караван.


***


Вот и первое дежурство в качестве дежурного врача. До ужина принял около 50 больных из Кабульского гарнизона. Иногородних, обычно, доставляют бортами ночью, но бортов не было, поэтому удалось немного поспать. Хотя какой там сон! Нервная система дала сбой: долго не могу уснуть, лезут в голову всякие мысли, сон поверхностный, на грани погружения-«всплытия», а часов с пяти пропадает совсем.


Обстановка накаляется. Вот и мои девчонки не выдержали: Ира и Лариса написали заявления об отправке в Союз по семейным обстоятельствам. Их можно понять. Больше года без отпуска и только полгода назад их перевели сюда из Кандагара. А в Кандагаре было очень «жарко». Теперь «духи» обещают «жар» Кандагара перенести в Кабул. Оно им надо: столько пережить и перед выходом снова попасть в мясорубку? Если утвердят, то недели через две их не будет. А как работать?


***


Был в морге. Это ПАЛ – патологоанатомическая лаборатория "Чёрного Тюльпана". Я каждый день, проходил мимо него по дорожке в своё отделение, и почти каждый день видел кучку из 6-8 ящиков во дворе, если ворота были открыты. Слышал, как стучат молотки. Часто видел, как Камаз привозил и отвозил ящики. Но до этого я думал, что это – тара подо что-то. Теперь знаю, подо что. Грустные мысли: можно и вправду сыграть в ящик. А восемь проходов в день мимо ПАЛа на хорошие мысли не наводили. Вскрывали парня, умершего у нас (не в моём отделении), фельдшера. Диагноз неясен, но через три дня суд.-мед. экспертиза дала заключение: смерть от отравления дихлорэтаном. Вот так! Вроде бы, парню стало плохо после того, как он выпил банку пива. Я слышал немало случаев, как травились там палёной водкой. Но пивом?


***


Привыкаю. Потихоньку привыкаю. Привык к почти постоянному аэродромному гулу. Привык к резкой сухости в носу, к пыли, мелкой, как пудра, к мухам. Привыкну и к обстрелам. Впрочем, с сухостью в носу я боролся: несколько раз в день промывал нос, втягивая им воду из ладони, а на ночь смазывал ноздри борным вазелином.


Приболела Ира, а на следующий день Лариса. Какая-то лихорадка. В таком случае здесь говорят не «гриппуют», а «тифуют». Антибиотики, дня три капельницы. Ира поднялась, а у Ларисы всё-таки признали гепатит и положили в другое отделение. Валера, доктор, молодец. Хоть и гражданский, но работает от и до, без всяких уговоров и просьб. Ещё бы одного такого врача и было бы всё ОК.


***


Однообразие уже начинает раздражать. Теперь понял, чего в нашем «городке» не хватает. Детей! Всё есть: магазины, столовая, клуб, женщины со своей жизнью и своими «тряпками». Прочая живность в лице мышей, тушканчиков, тараканов, мух и двух собак присутствует. Но нет детей! Нет беготни, детского крика, игр. Нет детского смеха! Каждый занят своим делом.


***


На командирском УАЗике меня отправили в Центральный госпиталь привезти консультанта. Выдали АКСУ (автомат Калашникова складной укороченный), но никто не проинструктировал: в каком случае применять оружие. Ехали мы, как мне показалось, не той дорогой, по которой на автобусе меня возили в штаб с пересылки. Конечно, ЦГ - не чета нашему. Крепкое каменное здание, хороший интерьер против наших сборно-щитовых модулей. И центр Кабула и его окраины – большая разница. Одноэтажный Кабул. Нищета. Каждый дом — крепость. Высокие глиняные дувалы тянутся вдоль дороги почти сплошной стеной. Они хорошо защищают от пуль, гасят осколки. На склонах гор дома лепятся друг к другу, вернее, лезут друг на друга террасами. В одном месте я увидел длинный ряд сооружений, которые назвал бы гаражами, но внутри их не было машин. На распахнутых дверях и стенах «гаражей» - полки с разными товарами. Это своего рода супермаркет из нескольких десятков дуканов — торговых лавок. Это сейчас я написал «супермаркет», а в то время такого понятия у нас не было. Наши магазины, что продуктовые, что промтоварные были пусты. Только в комиссионных магазинах, уже после возвращения из Афгана, я увидел часть тех вещей из дуканов, но гораздо в меньшем количестве и ассортименте.


Проезжая мимо этого ряда, я нервно посматривал по сторонам, и с непривычки сжимал, лежащий на коленях АКСУ. Между мной и водителем пара гранат, автомат водителя слева от него. Дурные мысли лезли в голову: вот сейчас какой-нибудь бача подскочит к машине и подбросит в неё некий зелёный тропический плод под названием «лимонка». А вообще-то, как действовать, если что? Меня этому не учили. Нет, вообще то, на стрельбищах из автомата я стрелял стабильно на 4-5, с пистолета похуже, на 3-4. Приходилось стрелять и из гранатомётов РПГ-7 и РПГ-18 («Муха»). С гранатами тоже мог обращаться. Но то на стрельбище, по мишеням, неживым целям. А тут… да и людей вон сколько. Но лицо водителя успокаивало: он балдел от рвущейся из приёмника песни. Звонко-дребезжащий голос Михаила Муромова выводил задушевно-тоскливое: «Яблоки на снегу». Почему-то тогда эта песня показалась мне про Афган. Снежок уже лежал местами на склонах гор. Высота Кабула, как я уже указывал, 1800 метров над уровнем моря. И я представлял рассыпанные на снегу яблоки. Почему? Фантазия достраивала картину: яблоки высыпались из кузова перевернувшейся подбитой машины. Яблоки красные, а между ними — такие же красные пятна крови. Картина маслом… Правда, в песне пелось «розовые на белом». На белом искрящемся чистом снегу...


Всё! Приехали. Потом я так же отвёз консультанта обратно. И ничего не случилось. «Что же нам с ними делать, с яблоками на снегу?»
Ну, если вспомнил о песни, то добавлю ещё несколько. Когда я купил маленький однокассетник «Саньо», то приобрёл и кассету с альбомом Виктора Цоя «Группа крови». Тяжёлые аккорды и необычный голос Виктора доносили до меня:


Тем, кто ложится спать - Спокойного сна…
Закрой за мной дверь, я ухожу…
Между Землей и Небом – Война…
Пожелай мне удачи в бою…
Пожелай мне У-ДА-ЧИ…


***


Наконец-то получил первое письмо из дома. Шло три недели! Слава Богу, у них всё хорошо. На душе стало легче. После резни в Сумгаите прошло всего чуть больше полгода. А до кровавого января в Баку чуть меньше полутора лет. Но это ещё впереди.


***


2 ноября. На совещании командир довёл военно-политическую обстановку. Абсолютно ничего хорошего. Кольцо вокруг Кабула сжимается, и на ноябрьские праздники нам обещают грандиозный «фейерверк». С этого дня по приказу командира, офицеры ночуют в своих отделениях. У кого есть ординатор-офицер, то попеременно. Валера не в счёт, значит все ночи – мои. Поставил кровать в кабинет старшей медсестры. Раза три за ночь делаю обход по палатам с фонариком. Когда уже высплюсь?


Зашился! Совсем зашился. Сколько запущенных историй болезни! А что творится в отделении! Дедовщина процветает. Некоторые больные, не пролежав и десяти дней, умоляют их выписать, но упорно молчат о причинах этого. А причину я вижу на их телах – гематомы от побоев. Собираю «дедов», предупреждаю, угрожаю. Они тоже молчат, а некоторые даже криво ухмыляются.


Никогда, подчёркиваю, никогда до этого не распускал руки по отношению к солдатам. Видимо, терпение перевалило через край. На одном из ночных обходов, заглянув в палату, увидел, как один «дедок» заставляет двух молодых делать отжимания. Молодые только поступили, у них период разгара, они яркого жёлто-зелёного цвета, у них печёнка почти у пупка пальпируется. Им постельный режим нужен, а эта сволочь даёт им такую физическую нагрузку, после которой и в реанимацию можно загреметь. Я затащил этого «дедка» в кабинет, выплеснул на него всё, что я о нём думаю, и в завершении, неожиданно для самого себя, приложил, как печать, свой левый кулак к его челюсти. Я даже сам испугался своего поступка. Но это произвело нужное воздействие. Видимо, язык кулака, подобные понимают лучше, чем слова. На следующий же день я его выписал с соответствующей пометкой в эпикризе «за грубое нарушение госпитального режима».


В другой раз, после вечерней проверки, я вышел из отделения и, перекурив, направился вдоль модуля, посматривая в окна. То, что я увидел, привело меня в бешенство. Ещё один «дедок» качал свои права: он методично наносил короткие удары кулаком в печень, стоявшему перед ним солдатику. Я повторил то, что сделал с первым, правда, без назидательных речей и правым кулаком. Удар был не совсем удачный: я поранился об его зуб, так что фаланга пальца припухла и болела около недели.


Мой фельдшер, сержант-срочник, сказал мне потом, что я, таким образом, рискую нарваться на большие неприятности. Мне могут втихаря ночью устроить «тёмную». Не так давно сильно избили сверхсрочника, работавшего в столовой. Отделали так, что отправили его в Союз в нейрохирургию. Фельдшер порекомендовал мне избавляться от подобных «нарушителей» неожиданными выписками, т.е. виновный узнаёт, что он выписан в самый последний момент, когда его заводят в комнату сестры-хозяйки, переодевают и сопровождают на площадку сбора выписных, куда прибывают представители частей. Здесь его из рук в руки передают «своим». И мне плевать, сколько он провёл у меня дней. Пусть эта сволочь «реабилитирует» себя в части. Так я и делал. С молодыми проводил беседу, обещал им, что если они укажут мне на насильника, то я не буду их «засвечивать», а уберу его тихо, указанным путём. Больше я никого не бил.


***


Торжественное собрание, посвящённое годовщине Октября, непривычно покраснело: большинство, вместо унылой полевой формы, одело повседневную, в которой ходят только в Союзе – красные петлицы, красные околыши фуражек. Чей-то «Голос» по радио сказал, что вывод откладывается. Невольно подумал, что лучше бы согласился на Шинданд.


Получил сразу четыре письма из Сумгаита: два от жены, один от дочки с её милыми каракулями и от мамы. Был на седьмом небе! Единственная радость здесь – письма. Если бы они приходили почаще. Немного скрашивает серость буден вечерняя доза алкоголя.
Много, очень много пишу, и паста исписывается очень быстро. Союзный запас кончился. «Сказочник» Лещинский по-прежнему утомляет. Я ничего не имею против талантливого журналиста Михаила Лещинского, освещавшего по телевизору эту войну, самому прошедшему Афган вдоль и поперёк, но «сказочником» назвал его не я. Видимо, не мог он иначе говорить об этом. Жестокая цензура. И удивительно было, что откровения журналистки Светланы Алексиевич, её «цинковых мальчиков», печатала «Комсомолка».


Слухи о нашем выводе постоянно меняются, и они такие разные: откладывается до декабря… до февраля… и даже на целый год (!?).
Ночью впервые видел пуски ракет, не РС «Градов», а тактических ракет. Длинные «огурцы» пролетали опять же над нашими головами, и уходили за горный гребень. Что там?


По слухам, наши «огурцы» зацепили склады Ахмад Шаха, и он обиделся, и перекрыл Саланг. Панджер – его вотчина, его база. Зона влияния – весь северо-восток Афгана.


***


На дежурстве в три часа ночи доставили бортом около 20 человек. Вызвал резервного дежурного, и вдвоём с ним мы их приняли до пяти утра. Распорядок дня и после дежурства не меняется. За тебя ведь никто твоих больных не посмотрит, назначений не сделает. Правда, после обеда «загрузился» на два часа. Завтра праздник. Вечером отключили свет. В голове мелькнуло: началось! Диверсия! Сейчас заварушка начнётся. Если вдруг, то и до штаба за автоматом своим не добежишь. Правда, в шкафу лежат две «лимонки» (они там лежали, когда мы вселились в эту комнату). Есть ещё костыли за спинкой кровати (тоже там были). Так что можно и накостылять кому-то (грустный юмор).


***


Всё обошлось. Гранаты и костыли на месте. Седьмое ноября. Никакого праздничного настроения. Каждые два часа (как указал командир) проверяю по списку своих 179 человек. Сводка не «бьёт» на одного человека. На прошлой неделе «ушли» двое. Хорошо, что сбежали к себе в часть, как потом выяснилось (и такое бывает). Со сводкой разобрался: писарь ошибся. И опять неприятная «новость» - выходим в мае. Грустно. Вспомнил, как я бравировал поначалу. Тоже мне, бравый солдат Швейк. Надоело! Домой охота. А как же те, кто полтора-два года варятся в этом котле? Да не на койке с постельными принадлежностями, а в поле, да на боевых выходах. Так что, Саша, молчи, да зубами тихо поскрипывай. Вон утром ухнул за забором один РС, и тишина… Пока…


В обед защемило за грудиной. Минут через двадцать прошло. Нервы! Зато после ужина великолепный «салют»: небо над нами дугою прорезали следы РС «Града», около двадцати пусков.


Маленькая неприятность: украли два матраса. Да, есть тут такая специфика: солдат, он же больной, тащит к забору какую-нибудь вещь, а за забором уже есть покупатели, афганцы. Обмен происходит быстро: матрас или одеяло или подушка перебрасываются через забор, а сидящий на заборе солдатик получает с той стороны пачку «афошек» (афгани - денежная единица), или спиртное, или «травку» (как договорятся). Моё и девятое отделения – самые дальние и, как раз, у забора. А, в общем, праздничные дни прошли вполне нормально.


***


13 ноября. Воскресенье. «Духи» бьют по аэродрому. То здесь, то там видны чёрные султаны разрывов, затем доносятся резкие хлопки. Пара вертушек уже описывает круги, выискивая цели – переносные ракетные пусковые установки душманов. Командир собрал экстренное совещание –ЧП у соседей, вертолётчиков. Один РС попал прямо в ленкомнату, где на просмотр телевизора собрались пилоты. Результат: одномоментно восемь «двухсотых» и 16 раненых. Вновь нам сурово напомнили, что мы отвечаем за жизни своих больных. Но, как их уберечь? Как знать: когда и куда упадёт с неба железная смерть?


Вечером распили с Сергеем бутылку водки, помянули, и я под впечатлением написал стих «Памяти вертолётчиков». Это был мой первый стихотворный опус на земле Афгана.


А ночью… ночью меня скрутило. С трёх до пяти не выходил из туалета, рвало. Утром еле доплёлся до отделения и лёг под капельницу. К обеду до 39 градусов подскочила температура тела. Сильно потел, и к вечеру она снизилась до 37,5, но опять затошнило. Ещё раз прокапали. Может быть отравление? Вчера мы «разговелись». До этого с Сергеем мы питались только в столовой, не тратя чеки на цивильные магазинные продукты питания. А вчера купили консервы: датские сосиски, языки говяжьи, паштет печёночный. Водку принёс Сергей. Кажется, она была «союзная» (презент от благодарного больного). Но у Сергея-то никаких проблем, а у меня… Не дай бог гепатит, или тиф.


***


Второй день болезни. Температура упала ниже 35,5. Лежу мокрый и холодный. Дикая слабость. А тут ещё и старшая медсестра, Марина, заболела. Передала мне ключи от кабинета и сейфа. Пожелтеть не пожелтел. Билирубин в норме. Правда, трансаминазы лаборатория уже перестала делать. А безжелтушную форму гепатита без них не поставишь.


Зашёл подполковник Симоненко, что недавно лежал у меня. Всё, отвоевался. Убывает в Союз. Из Ташкента он погонит машину, кажется, в Ростов. Паромом через Каспий на Баку, и проезжать будет через мой Сумгаит. Вот я и собирался передать с ним скромненький подарочек: две банки датского печенья и две большие банки индийского чая. Посылочку мою он взял и пообещал, что дней через десять передаст её моей жене.


А в ПАЛе – новые ящики. Не менее десяти «двухсотых» насчитал во дворе. Как же не хочется сыграть в ящик. По последним данным уходим в январе.
По новостям сообщили, что во время вчерашнего обстрела Кабула погибло десять наших. По поводу 13-го ноября мне сказали, что в ленкомнате погибли ребята из звена Кузякина. Они после полёта собрались на просмотр какого-то видеофильма. Кузякин же в это время находился в Ташкенте на ВЛК (Военная лётная комиссия) после выписки из моего отделения. Возможно, если бы я выписал его раньше на три дня, как он упрашивал меня, то он бы мог быть тоже среди них. Но не было анализов, и я задержал его выписку.
Его Величество Случай!

 
БУДНИ И ПРАЗДНИКИ
От Абула до Кабула
Рейтинг: 0 542 просмотра
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!