И вот однажды в моей московской квартире на улице Вешних Вод раздался телефонный звонок. Я сделал вид, что это меня не касается; неохота было поднимать себя с дивана. Жена Светлана - она у меня стоматолог - врачевала пациентов в ночную смену, тёща Маргарита Степановна отправилась навестить приятельницу, а Марина закрылась в своей комнате. Я же, отключив мыслительный процесс и заварив себе большую кружку девяностопятого зелёного чая, к которому привык с детства, в одиночестве благодушествовал у телевизора. Показывали прескучную церемонию открытия Большого Театра; не то чтобы я относил себя к поклонникам оперы и балета, просто мне было всё равно, что смотреть. В последнее время нечасто доводилось побыть в собственном доме вот так, чтобы никто не мешал. А хотелось.
Телефон, чёрт бы его подрал, звонил всё громче и требовательней. Наш пёс Арчибальд даже возмутился, почему так долго никто не подходит. Он терпеть не мог его настырного треньканья и реагировал почти всегда одинаково - оглушительным лаем. А иногда, вот как сейчас, ещё и с душераздирающим подвыванием.
- Барышня, может, вы соблаговолите оторваться от своего компьютера и взять трубку? - не выдержав, повышенным тоном поинтересовался я. Тщетно, поскольку Марина никаких признаков жизни не подавала. Сущее наказание, а не ребёнок!
Я иногда в шутку называл дочку барышней, что, само собой, категорически ей не нравилось, как не нравилось, когда её называли ребёнком. Кроме того, говорить наводящим страх и ужас, шок и трепет строгим голосом в нашей семье не приветствовалось.
Арчибальд изогнул бровь, как он умеет, затравленно косясь в сторону двери, потом посмотрел на меня выжидающе. Я в ответ сделал выразительные глаза и развёл руками, мол, никому до нас с тобой, дружище, нет дела.
Всё же Марина сжалилась над нами и подошла. Послушала и с недовольным видом изобразила жестом, что просят меня.
- Кто там, Мариш? – доброжелательно спросил я.
Ответа не последовало. Обиделась, значит, на «барышню».
- С работы, что ли?
- Понятия не имею. Не сказали, пап, - уже миролюбивее ответила Марина.
- Ты меня интригуешь.
Я на самом деле удивился. Мне теперь редко звонили по городскому. Всё больше по сотовому.
И тапки как нарочно куда-то запропастились. Я пошарил под диваном ногами. Тщетно. Пришлось идти к телефону без них. Я взял трубку, мимоходом глянув на свою рожу в зеркало, висевшее в простенке. Отражение меня отнюдь не порадовало. По правде сказать, оно меня не радовало уже давно. Физиономия мало, что одутловатая и несвежая, вдобавок плохо выбритая, щёки впалые, с глубокими продольными морщинами, нос блестит, как смазанная салом сковорода, шевелюра с обильной проседью на висках всклокочена; на ум тотчас пришёл сочинённый безвестным горемыкой куплет: «Плешь во всю голову, брови торчком – старый дурак с гэтэошным значком». А значок у меня в самом деле имелся. За каким лешим я его столько времени храню, сказать не могу. Ну, не затем же, чтобы хвастать перед Мариной, надуваясь от гордости: полюбуйся, дескать, доченька, на это материальное доказательство того, как твой папаша в юные годы блистал удалью и отвагой.
Чёрт возьми, это неправда, что человек сам себя всегда ощущает восемнадцатилетним, потому что жизнь всё равно берёт своё, а обрюзгшая плоть и вечно юная душа – сами по себе слишком уж самодовлеющие единицы, чтобы совместить их воедино.
Арчи посмотрел на меня благодарно, развернулся и потрусил вслед за Мариной в её комнату. Там он с кряхтеньем, в два приёма взгромоздил свою упитанную плоть на дочкину тахту и распластался, исполненный ленивого блаженства. Заскрипели пружины. Наш Арчибальд был не только не в меру корпулентным, но и приличным псом, считал себя членом интеллигентной семьи - всё-таки не какой-нибудь безродный русский бобик, а чистопородный ретривер самых что ни на есть голубых английских кровей,- поэтому под ногами зря не крутился и тем более чужих телефонных разговоров не подслушивал.
- Алло! – отозвался я, всё ещё тупо таращась на себя в зеркало.
Помочь сайту
Поздравления
