Шла вторая неделя моего
пребывания на Тыке. Я уже начал скучать. Уже поучаствовал в распитии ящика
водки, рассказал и выслушал все новости, которые произошли с моего последнего
дежурства. А это больше, чем полгода. За окном почти все время выла вьюга, и
никто не летал. И тут приходит заявка на прием Ан-2. Чего бы это вдруг?
Сенька
Чесалин привез с собой высокого симпатичного парня. Он представился мне, как
капитан Петрыкин, и мило улыбаясь, добавил:
–
Коля.
Я
пожал ему руку и спросил, откуда он. Оказалось, что из нашего гарнизона.
Странно, что я никогда его там не видел. Он служил у нас уже больше двух лет, и
мы ни разу не встречались.
–
Служба такая, – загадочно сказал он, – чтобы на глаза не лезть.
После
обеда, Губернатор, воспользовавшись моментом, в закутке возле его кабинета тихо
меня предупредил:
– Ты с ним не очень откровенничай. Он из
особого отдела. Кэгэбешник. Курирует мой полигон. Раз в полгода прилетает
проверить, нет ли какой крамолы.
Предупреждение
мало на меня подействовало. Соскучившись по свежему собеседнику, я болтал с
Колей почти на все темы, старательно обходя политику и характеристики
руководителей партии и правительства. Николай оказался прекрасным собеседником.
Он прекрасно знал Дальний Восток, Сахалин и особенно хорошо местные условия и
обычаи. Начитанный, он производил впечатление эрудированного и образованного
человека. Глубоко знал историю античного мира и средних веков, чем окончательно
покорил меня.
Ничто
человеческое ему не чуждо, и почти каждый вечер из этой недели, что он провел в
Виахту, мы до глубокой ночи засиживались за бутылкой водки.
Пролив
намертво сковало льдом, и местные рыбаки, пробив в торосах трактором дорогу,
возили сани, горой нагруженные мороженой навагой. Они нам и сказали, что по ночам
к кучам выловленной рыбы приходят лисы-огневки. Я давно мечтал добыть лисичек
на шапку и воротник жене. Мы выпросили у Губернатора пару конфискованных
охотничьих ружей и две ночи безуспешно прятались за кучами рыб. Мы видели
какие-то шмыгающие тени, и Коля пальнул
в темноту. То ли опыту не хватило, то ли охотничье счастье не для нас Фортуна
припасла, но лис добыть нам не удалось.
В
последний день пребывания Николая на полигоне прилетел Ан-2. Он привез штурмана
дивизии подполковника Ершова, компанейского дядьку, и на другой день должен был
забрать Петрыкина домой. Вечером состоялись традиционные посиделки в кабинете
Губернатора.
Было
прилично выпито, и разговор перешел на
историю. В частности мы беседовали о различных типах боевых построений войск. Мы
пришли к выводу, что построение типа «клин» требует от воинов высокой воинской
дисциплины и слаженности действий:
–
Собственно, – открыл я америку, – немецкая армия всегда славилась высокой
дисциплиной. Взять хотя бы Гитлеровские полчища. Дисциплина немецких солдат в
бою была выше, чем советских.
–
Тут можно поспорить, – ответил Ершов.
–
Ну, как же, – настаивал я, – это неопровержимый факт.
–
А вот в американской армии дисциплина и воинская выучка куда хуже нашей, –
немного изменил направление дискуссии Губернатор. – Взять хотя бы Алеутскую
операцию. В ее ходе американцы бомбили и обстреливали с кораблей один алеутский
остров, уже не помню какой, в течение месяца. На острове стоял японский
гарнизон из пяти тысяч солдат. Перед началом операции японцы втихомолку
покинули остров, а американцы целый месяц долбили по нему из всех видов оружия.
И лишь потом убедились, что палили в белый свет, как в копеечку.
Вот
за такими разговорами мы и засиделись до полуночи.
Утром
я проводил Николая на самолет. Прощаясь, мы обнялись и пообещали встречаться и
вместе ходить на рыбалку, когда я прилечу домой.
Я
пробыл на полигоне еще недели две.
Когда
радостный, весь в мешках, с подарками и под глазами, я ворвался в дом, мне сразу бросилось в глаза странное
поведение жены, и оно мне не
понравилось. Нет, поцеловать она меня поцеловала, но как-то холодно и
настороженно. Дочка гостила у какой-то своей подружки.
–
Что случилось? – спросил я.
–
Ничего не случилось.
–
Ты какая-то странная.
–
Тебе еще никто ничего не говорил?
–
А что должны были сказать? Ты изменила мне?
–
Тьфу, дурак! Вечно одно на уме…
Больше
меня ничего не интересовало. Все остальное не имело значения.
Мы
воспользовались отсутствием дочери. Надо было погасить огонь, который
разгорался во мне целый месяц. А когда уже успокоились, она сама вернулась к
тому, что привлекло мое внимание в первые минуты встречи.
–
Так ты точно, ничего не знаешь?
– А что я должен знать?
– Может, кто-то говорил тебе…
– Никто ничего не говорил. Да и когда, я ведь
только-только с самолета. И не встречал никого.
–
Ну, может быть там, на Тыке?
–
Котик, не говори загадками. Что случилось?
–
На тебя завели дело в политотделе.
–
На меня? Ха-ха-ха-ха! Вот еще! За что? В пьянстве и разврате я незамечен. Ну,
не без того. С Губернатором, ты знаешь, по-другому нельзя. Но все в пределах
внутренних взаимоотношений. Какое еще дело? С чего ты взяла?
– Генка говорил. Ты там, на Сахалине, болтал
какую-то ересь.
–
Ну, болтал. Я со всеми разговариваю. Но ересь… Ты что, имеешь в виду
антисоветчину? – раз ей это сказал
Генка, а он у нас чекист, речь может идти только об этом. - Никогда. Ты же
знаешь, мне плевать на политику. Что и кому я мог сказать?
–
Ты такого Петрыкина знаешь?
–
Кого, Колю? Да. Мы познакомились с ним на Тыке. Классный парень. Даже на охоту
на лис ходили. Все хотел тебе парочку огневок привезти. Вот бы ты у меня была в
лисьих малахаях! – я стал щекотать любимую, – Представляешь, вся в мехах?
Но
расшевелить Ларису не удалось.
–
Так этот Петрыкин на тебя и донес.
–
Что, ну что он мог донести? Что мы с ним ящик водки выпили и на лис ходили. Я с
ним, кроме как об истории, и не говорил больше ни о чем. И вообще, не может
такой замечательный парень «стукачом» быть. Да, он чекист, но это совсем
другое. Он мне почти друг.
–
У тебя все друзья. Только почему-то ты до сих пор майора получить не можешь. И
штурман, вроде, лучший в полку, и грамоты таскаешь, а по службе не двигаешься.
Почему? Меньше пей и держи язык за зубами.
–
Да все пьют…, – мне было стыдно. Что да, то да. Заглядываем в бутылочку и
разговоры умственные вести любим с кем не попадя. Но чтобы Коля… В жизни не
поверю.
К
вечеру я встретился с Геннадием. Он мой друг.
Завидев
меня, Гена, еще издалека набросился:
–
Что, доболтался? И нашел с кем! Этот Коля мать родную продаст, лишь бы
выпутаться и выслужиться перед начальством.
–
Во-первых, здравствуй! – я пожал крепкую ладонь моего друга и неловко чмокнул
его куда-то за ухо. – А, во-вторых, из чего ему надо выпутываться?
–
А ты что, не знаешь? Весь городок говорит. Он по девкам ходок и жена его
застукала. Он еле-еле ее упросил не поднимать шум. Но начальство кое-что
вызнало. Наше начальство все знает. Он и выпить не дурак.
–
Это я заметил. Но мне-то что до всего этого?
–
А то. У него по работе показатели хуже всех. Вот он и рыщет, кто бы мог на его
удочку попасться.
–
И что, критика построения македонской фаланги относится к антисоветским
нападкам?
–
Фаланги – нет. А вот вопросы дисциплины в немецкой армии – да.
–
???
– И не пучь на меня глаза. Ты знаешь, в чем
тебя обвиняют?
–
Да не в чем меня обвинять!
–
Не более и не менее, как в пропаганде фашистской идеологии!
–
Это что, я – фашист?! Все говорят, что в немецкой армии дисциплина всегда была
на очень высоком уровне. Я что, что-то новое сказал? Да на лекции в институте марксизма-ленинизма
нам об этом же говорили.
−
Это как подать. Одно дело лектор-пропагандон. Другое дело ты в пьяной компании.
−
Ну, гад! Я с ним поговорю…я…!
−
И не вздумай! Ты меня подведешь. Ты делай вид, что знать ничего не знаешь. Я
тебе потом все расскажу, какой ход делу будет дан. Пока на тебя материалы
собирают. Замполитов эскадрилий, «стукачей» наших опрашивают. Ты теперь язык на
запор. Ни с кем не болтай. Анекдотов антисоветских много натравил?
−
Да прилично, – я почесал затылок, вспоминая, что ни один перекур без меня не
обходился. Эх! Вырвать бы себе язык! И Лариса сколько раз предупреждала.
−
Ничего! Тебя больше месяца не было, может, подзабыли, − попытался он успокоить
меня, увидев− что-то наподобие раскаяния на моем лице. – Эти разговоры еще
легализовать надо. Не могут тебе представить обвинение на том основании, что
твой друг, скажем, Петя Жестов, на тебя настучал. Ты матросам анекдоты не
травил?
−
Ну, вот еще, с какой стати?
−
А из офицеров вытрясти заявление гораздо труднее. Легче всего на это алкашня
всякая идет. Их и припугнуть и придавить легче. Держись подальше от пьянчужек,
они сдают вашего брата – за милую душу. А я попробую перекрыть эту дырочку.
Мы
попрощались, и я пошел домой, кипя от негодования. Мне не так страшно было за
себя. Я переживал за жену. Я видел, что она напугана и расстроена. Вот сволочь
этот Коля! А каким рубахой-парнем он представлялся. Да лучше его и на свете
нет. И пьет знатно. А говорят, что среди выпивох подлецов нет? Это я потом
узнал, что они все такие славные ребята. На вид. И среди замполитов лучше
парней и не найти. Как с кем из них поговоришь, потом думаешь: «И чего на них
наговаривают?» Даже выражение такое ходило: « Замполит − как индеец. Хороший
замполит – это мертвый замполит!»
Может
они и не виноваты. Система. Система ломала их. Как правило, в замполиты брали
отличных парней. Смотрели только, чтобы они на бутылку не сильно налегали. А
так, чтобы и веселый, и общительный был и выпить чтобы мог. И анекдот иногда с
душком, чтобы рассказал. А вот что они потом, когда мы их не видели, из себя
представляли? Вот в чем вопрос. У меня, через много лет после увольнения из
армии, водителем работал бывший замполит отдельного истребительного полка. Это
даже не замполит, а целый начальник политотдела. То, что он с таких высот
скатился без стонов и упреков до положения простого водителя да еще со своей
машиной, мне импонировало. Умеет человек сносить удары судьбы! И добрый, и
отзывчивый, и мудрый. Беседуешь с ним – не нарадуешься – вот человек! Это я
потом узнал, что он меня, где только мог, грязью поливал. Замполитство не
вытравишь. Змея кожу меняет, а яд – нет.
Вот
и Коля. Чтобы поправить свои дела, он меня, преданного Родине офицера, в грязи
вывалял. И в чем обвинил?! В пропаганде фашистской идеологии. Всю родню моей
матери немцы убили. Мать все круги ада перенесла. Как выжила, один Бог знает. И
этот подонок только на основании констатации факта обвинил меня…
Я
пришел домой и все рассказал Ларисе.
−
Не бойся, ничего они мне не сделают, − твердо сказал я, хотя особой уверенности
не испытывал. Я рассказал ей содержание разговора с Геннадием. Мой бодрый тон
не обманул ее.
На другой день я встретил подполковника
Ершова, штурмана дивизии, что пил с нами в тот вечер:
−
Саня, − сказал он, − меня вызывали в особый отдел. Хотели, чтобы я написал на
тебя телегу. Чтобы якобы возмутился твоими высказываниями. И вроде и раньше за
тобой подобное замечал. Мы же с тобой только на Тыке познакомились. Я слышал
про тебя, но вот так, за столом… Я послал их на хрен. Мне скоро на пенсию, и
мне дела нет до ихних игрищ.
Я
пожал ему руку и подумал: «Вот люблю я нашу штурманскую братию никогда не
продадут». Жизнь потом показала, что и тут я сильно ошибался. Наш командир
полка, настоящий донской казак, предупреждал нас.
−
Вот вы там, в курилках, обсуждаете меня. Мне на это наплевать. Но помните, что
каждое ваше слово доносят или мне, или кому следует, а тот мне. Про меня еще
Бог с ним, не облезу, но не вляпайтесь
по-глупому с партией и правительством. Вон Овсянников, отличный штурман и рос
бы себе и рос. Уже полковником был бы. Так нет же, ляпнул, что вдруг он от
усталости в полете не ту кнопочку нажмет и улетит самолет в Японию. Дескать,
квартиру ему трехкомнатную не дают, а у него двое детей и теща, а ему перед полетами
и отдохнуть нельзя. И это после того, как Беленко самолет в Японию угнал! Я
понимаю, что он это не со зла сказал, но там, где надо, решили подстраховаться.
И все, карьере его – стоп машина! Так майором на дембель и уйдет. И вы все –
держите язык за зубами!
В
субботу я поехал на своей машине в село, что на берегу Татарского пролива
стояло. Рыбки, икорки прикупить. Сала домашнего и еще какой вкуснятинки. Наши
рыбачки, наловив корюшки, уже домой собирались, да автобус что-то не шел.
Говорят, обломался. Это значит
14 километров пешком в гарнизон топать.
Некоторые так и поступили – поволоклись в гору цепочкой.
Гляжу:
Колюня мой, любезный, на улице стоит с рюкзаком и удочками. Увидел меня,
обрадовался, обниматься лезет. Хорошо, я в машине сидел, не вышло это у него.
Через опущенное стекло друг на друга порадовались.
−
Сань, ты в гарнизон едешь?
−
Да, Коля. Вот сейчас к бабушке заеду, семинку копченую куплю, а потом и домой.
−
А меня заберешь?
-
Спрашиваешь?! Конечно, заберу, – и
улыбаюсь ему лучезарно, − кого же и подвезти как не тебя? Ты тут минут десять
постой, я быстро. Рыбку куплю и за тобой заеду. Он моему лучезарному виду
поверил, хотя в машине на заднем сидении хвосты рыбьи торчали и пахло копчением,
как в рыбном отделе Елисеевского магазина.
Я проехался по поселку − и в гору. Он,
наверное, видел мои маневры, так как на другой день Геннадий на меня налетел:
−
Ты почему Колю из поселка не забрал?
−
Эту свинью, которая меня в тюрьму готова посадить? Жену мою и дочку сиротами
оставить? И я еще его катать должен!?
−
Он вчера из-за тебя грузовик пропустил, думал, ты его отвезешь, а потом увидел,
как ты в гору шпаришь, все понял и пешком все
14 км проперся. Это все бы
ничего, но он меня обвиняет, что я тебе все рассказал. У меня могут быть
неприятности.
−
А ты ему скажи, что у меня с памятью плохо. И что я бабульку дома не застал,
расстроился и уехал. А вообще, если бы его на той дороге трактором переехало,
на земле бы чище стало, и воздух свежее стал бы.
Гена
свое обещание выполнил. Так как я служил в полку, который, как они говорили,
Геннадий и «обслуживал», мое дело ему
передали и он, при смене начальника особого отдела эти бумаги уничтожил.
Медведь бы их задрал за это обслуживание. Колю за пьянство и аморалку перевели
в нельготный район Приморья и вскоре уволили. Очевидно он, как Горгона-Медуза,
напоследок что-то нашему начальнику политотдела рассказал, так как моя карьера
на Дальнем Востоке закончилась. Когда меня в очередной раз должностью обошли, я
подошел к нашему славному командиру полка.
Я
ему все, как есть, рассказал. Он, молча меня выслушал, но по выражению его лица
я понял, что он все знает и только сверяет мой рассказ с тем, что ему известно.
Очевидно, результат сверки его удовлетворил.
−
Так что ты хочешь? Чтобы я против особого отдела попер, как медведь на
рогатину.
−
Нет, командир. Я не так глуп, чтобы этого хотеть. Я думаю, что моя карьера
здесь, как у Овсянникова, окончилась. Тот хоть майора получил, а мне быть здесь
до дембеля «капытаном». Я вас прошу, не препятствуйте моему переводу. Я бы и
дальше с вами в одном экипаже хоть куда летал, но возраст. Скоро дети на улице
надо мной смеяться будут. Отпустите меня.
−
Ладно, пиши рапорт.
−
Есть! – я посмотрел на его черную голову. Это ж надо, человеку под полтинник и
ни одного седого волоса! Вот это казак! Никого не боится.
Почти
через два года меня перевели на запад. Но горбатого могила исправит. Рот мне не
зашили, так как я военным преподавателем работать стал. А преподавать молча еще
никто не научился. Как и я не научился не встревать туда, куда не просят. Увы!
Помочь сайту
Поздравления
