Добрые господа Рагал. Глава 1. Ракитные пустоши

Добрые господа Рагал

Двум своим подругам -
Екатерине Высочанской,
увидевшей сюжет этого произведения во сне
и рассказавшей его мне,
и Людмиле Саурской,
оказавшей и оказывающей мне
свою неоценимую поддержку
на многих этапах
моего творческого пути -
с любовью и благодарностью
я посвящаю эту вещь...

Глава 1. Ракитные пустоши

-...О черт! Проклятый ветер! Моя шляпа! – вскричал Барло, нелепо взмахивая руками в тщетной попытке поймать сорванный порывом ветра свой широкополый войлочный колпак. Но было уже поздно: завладев столь замечательной игрушкой, проказливый ветер радостно ухнул, подбросил шляпу еще выше и помчал ее прямо в самую гущу зарослей ракитника, окаймлявших топкое болото. Рыча и чертыхаясь, мой незадачливый попутчик с грацией разъяренного быка ломанулся по кустам догонять свое улетевшее имущество. Огромный, толстый и неповоротливый, Барло и впрямь здорово напоминал мне лохматого дикого быка – тура или зубра, что до сих пор изредка попадаются охотникам по чащобам. Ворвавшись с громким хрустом в несчастные кусты (только сучья затрещали!) он, вероятно, не обнаружил там своей потери, ибо полез дальше, и лез, пока не провалился по пояс в зловонную булькающую болотную жижу. Я услышал сильный всплеск, кваканье потревоженных лягушек и новую порцию отборнейших ругательств, которые изрыгал Барло, пытаясь добраться до тонущей шляпы. Судя по отчаянности его криков, головной убор был потерян безвозвратно. Через пару минут мой случайный товарищ, треща в обратном порядке, выкарабкался из зарослей ко мне на поляну, и при взгляде на него я едва сдержал невольную усмешку. Ну и видок же у него был! Барло предстал передо мной весь исцарапанный острыми ветками, с сучками и листьями, застрявшими в его чёрных кудрявых волосах, с полными сапогами хлюпающей грязи и со стекающими по одежде мутными ручьями болотной воды… Кроме того, он источал гнилой запах тины, которая в изобилии налипла на штаны, плащ и кафтан бедного парня, а также забрызгала его толстые щеки… Его простое, глуповатое мужицкое лицо было просто перекошено от ярости, обычно совершенно не свойственной добродушному молодому кузнецу. Сопя и с трудом переводя дыхание, Барло злобно выдохнул:
- Милорд, она в болоте утопла! Я так до нее и не дотянулся! Слишком далеко упала, зараза! – и был готов по-детски расплакаться от обиды.
- Ничего, дружище! – попытался я успокоить своего незадачливого спутника, - Не сердись на ветер! Все равно этот старый войлок многого не стоил. Потерпи, вот дойдем до ближайшего селения, - в первой же лавке справим тебе новую шляпу, помодней и понарядней.
- Что-то мне слабо верится, милорд Спранга, что мы вообще куда-то дойдем! – со всхлипом отозвался мой обокраденный ветром друг, - Третьи сутки тащимся как проклятые по дикому редколесью и травяным пустошам, а человечьего жилья все не видать! Точно вымерли все окрест: ни людей, ни дорог, ни скота на выпасе… Я уже сомневаться начал, а правильно ли мы вообще идем?.. Быть может, ваша милость допустила какую-то ошибку… случайную, конечно же!.. Сдается мне, мы сделали крюк…
- Не веришь мне – сам взгляни на карту, - предложил ему я, доставая из-за пояса надежно прикрепленный к нему свернутый в трубочку кусок пергамента. Пергамент представлял собой карту среднего масштаба, охватывающую территорию пяти смежных графств и герцогств на Севере Срединной Эгваны. Она была даже несколько большей, чем нам требовалось, ибо из пяти изображенных там земель меня и Барло в данный момент интересовало только четыре: графство Бергам, в котором состоялось мое знакомство с кузнецом-попутчиком, графство Луфин, которое мы уже благополучно миновали, графство Бразъялд, по которому мы сейчас шли, и герцогство Эквилд, конечный пункт наших странствий. Карта была писана в Бергаме, столице довольно большого и влиятельного графства, прославленной многим, в том числе и своими картографическими мастерскими, одними из лучших по всем Северным землям. На добротно и качественно выделанном, пропитанном специальными водоотталкивающими составами свитке умелой рукой опытного картографа были искусно выведены тёмной киноварью неровные красные линии, обозначающие границы графских и герцогских владений, змеиные извивы рек и ручьёв, обозначенные синей, или лазурной, киноварью, закрашенные зелёной охрой широкие пространства лесов, коричневые конусы гор и холмистых возвышенностей, любовно прорисованные крошечные башенки и крепостные стены, символизирующие города… Возле каждого городка замысловатой миниатюрной вязью было указано его название, количество жителей, достопримечательности и размеры. К примеру: «Бергам, столица одноименного графства, постоянная резиденция графа сеньора Бергамси, его семьи и челяди. С ними около пяти тысяч жителей. Почти все каменные дома, крепостные стены круглые с четырьмя воротами по сторонам света; каменный собор Святого Идрикса, ратуша, рыночная площадь; имеется 8 кузнечных, 2 ювелирных, 5 гончарных, 4 скобяных и кожевенных, 7 портняжных, 6 сапожных и 10 картографических мастерских, 3 мельницы, 2 винокурни, 1 цирюльня а также, в резиденции сеньора, даже книгопечатный станок. И мастерская по переплетному делу. По воскресеньям и праздникам – ярмарки. Помимо всего прочего, 6 постоялых дворов с умеренной платой за ночлег, 8 трактиров и харчевен…»
Ей-Богу, прочтешь такую памятку, и сразу же ярко представишь, куда ты направляешься и что там тебя ждет. Даже мельчайшие, ничтожнейшие деревеньки и хутора, в изобилии разбросанные по бескрайним просторам Севера Эгваны, не были оставлены дотошными картографами без внимания, каждая малейшая точка черной туши на пергаменте обязательно имела приписку и поэтому отнюдь не являлась случайной: К примеру: «Хутор Бобровая Запруда на опушке Большого Бергамского леса, на левом берегу реки Энего, по дороге на Луфин. Собственник – вольный мужик Бертран Хасси со семейством. Добротный каменный дом, водяная мельница, конюшня, коровник, свинарник. Обычная такса за ночлег в сарае – две медные краты, за ночлег в доме – две серебряные краты, за ночлег в доме и ужин – три серебряные краты.» Просто сердце радуется, когда читаешь подобные отрадные вещи!..
А еще на карте были обозначены малейшие тропки и тропинки, все речные броды, каждый перевал в горах, все мало-мальски удобные пещеры, пригодные для ночлега усталых путников, а также отмечены опасные места, знаменитые разбойными шайками, дикими зверями или шалостями нечистой силы. В совокупности все эти подробные сведенья были воистину бесценны для любого путешественника, ибо от них напрямую зависела его жизнь и благополучие. Все это делало ремесло картографа весьма почетным и прибыльным, а хорошую, грамотно составленную карту – отличным ходовым товаром, цена которого практически всегда измерялась в золотых монетах. Так, этот свиток, к примеру, стоил мне 3 золотых краты, и это с меня взяли еще очень дешево, ибо карта оказалась несколько просроченной – она была создана целых три года назад. Известно, что со временем карты устаревают, ибо лик нашей земли постоянно меняется, и поэтому их все время приходится переписывать с незначительными, но порой существенными дополнениями. Меня уверили, что проданный мне пергамент устарел пока еще не очень сильно, и потому вполне годится для путешествия из Бергама в Эквилд. Я, конечно же, готов был заплатить больше, найдись у них пергамент поновее; однако как на грех прямо передо мной в мастерскую наведалась целая толпа вестрайских пилигримов, свершающих паломничество к источнику святого Зистриха. Эта благочестивое стадо оказалось столь велико, что расхватало все новые карты до единой. А так как подвода, хозяин которой согласился бесплатно довезти нас с Барло до ближайшей паромной переправы, отправлялась с минуты на минуту, у меня совершенно не оставалось времени рыскать по незнакомому городу в поисках других картографических мастерских. Нам с кузнецом хотелось выехать немедленно, ибо ожидание следующей подходящей подводы наверняка отняло бы еще несколько дней. А идти пешком мы оба не решались – предстоящая нам дорога пролегала через Скрученный Путь, место хотя и не самое опасное, но довольно хлопотное для путешественника. На Скрученном Пути вовсю хозяйничали проказливые духи Гнутых Холмов, для которых нет забавы желанней, чем сбить с толку и заблудить усталого странника. Местные жители утверждали, что шаловливая нечисть способна кружить человека по своим Извилинам на протяжении многих дней, недель, месяцев и, в отдельных случаях, даже лет. При этом несчастные заблудники никогда не умирают от голода или жажды, ибо неведомая и незримая магическая сила поддерживает их. Однако очень часто жертвы холмистых демонов, не выдержав издевательств своих мучителей, в конце концов сходят с ума, и когда их, по милости Бога и судьбы, все-таки находят другие люди, те уже, как правило, не способны вернуться к нормальной жизни… Правда, к счастью, так случается не всегда, ибо с демонами тоже возможно договориться. Бергамские обыватели уже давно подметили, что холмистая нечисть гораздо больше вредит незнакомым странникам – купцам, пилигримам и путешественникам, чем местному населению. Местных духи вроде бы знают и потому обычно пропускают беспрепятственно, особенно, если те не скупятся на щедрые приношения у древних, почитаемых ещё с языческих времён, деревьев и камней. Положив на жертвенный камень причитающуюся демонам мзду (различную снедь, броские украшения в виде деревянных или стеклянных бус, костяных серег, расшитых кожаных поясов, а то и просто разноцветных лоскутьев или мотков ниток), крестьяне большинства бергамских сел обычно беспрепятственно проходят и проезжают через Недобрые Холмы, так как демоны пропускают своих благодетелей с миром. Они еще могут «для приличия» немного поплутать молодого и неопытного деревенского парня, осмелившегося впервые отправиться по Извилинам, но бывалому мужику, едущему там уже второй, третий, пятый или двадцатый раз, бояться уже совершенно нечего. Именно к таким мужикам и принадлежал гончар из пограничной с Луфином деревеньки, не пропускавший ни одной бергамской ярмарки и посему регулярно, каждый Божий праздник, совершавший на своей подводе путешествие через Холмы. Духи знали гончара, а, по его словам, даже считали за своего, и за умеренное угощение свободно пропускали телегу, доверху нагруженную расписными глиняными горшками и кувшинами или, на обратной дороге с ярмарки, - скобяными товарами, мотками пеньковой веревки, отрезами ткани, мешками соли, бочонками дегтя, брикетами дешевого мыла и прочими мелочными, но необходимыми товарами, какие скорее раздобудешь в городе, чем в селе…
Да, гончар Визгрин был хороший человек, умеющий превосходно ладить как с людьми, так и с нечистью… Естественно, в наши с Барло интересы совершенно не входила потеря столь замечательного попутчика. Да и подружиться со стариной Визгрином мы уже успели, испив с ним вместе по чарочке доброго эля в харчевне «Косматый Вепрь»… Одним словом, расставаться с гончаром нам очень не хотелось, а он, как на грех, здорово спешил на родной хутор, торопясь к дражайшей своей супруге Вельге, готовой со дня на день разродиться их восьмым по счёту чадом... Таким образом, я вытряхнул из своего потрепанного дорожного кошеля три золотых краты и, ничтоже сумняшеся, отвесил их молодому подмастерью картографа, служившему в тот день продавцом… Отвесил в обмен на ту самую просроченную на три года карту, которую сейчас я развернул прямо перед носом Барло… Помнится, подмастерье, радуясь удачному сбыту устаревшего свитка, принялся вовсю раскланиваться и расшаркиваться передо мной, уверяя, что данная карта прекрасно подойдет для нашего с товарищем странствия из Бергама в Эквилд, поскольку за все минувшие три года ни в одной из этих земель, за исключением Бразъялда, не произошло ни единой перемены…
- А что же с Бразъялдом? – поинтересовался я и услышал, что хозяин данного владения, молодой и беспутный граф, окончательно прокутившись и промотавшись, влез в такие непомерные долги, что ему пришлось продать свой родовой замок вместе с прилегающими к нему угодьями и всеми крестьянами, какому-то другому дворянину… Помнится, на сие известие я ответствовал, что мне абсолютно все равно, кто есть в данный момент хозяин славного Бразъялда – потомственный наследник имения или другой не менее благородный милорд… Меня интересовали вещи куда более прозаические – количество харчевен и постоялых дворов, качество еды в оных и размер платы за ночлег. Подмастерье картографа тотчас же замахал руками и начал горячо меня уверять, что места для ночлега будет предостаточно, ибо в Бразъялде три большие деревни – Штранжи, Швенге и Штъюрге, где всего в любой избе за пару серебряных крат можно запросто найти и ночлег на удобной кровати под теплым стеганым крестьянским одеялом, и чашку молока, и миску горячей наваристой похлебки… Деревни, по его словам, отстояли недалеко одна от другой, ибо графство не отличалось огромными размерами, и его можно было без труда пройти за четыре-пять дней, двигаясь со средней пешеходной скоростью. С дорогами в Бразъялде, правда, дело обстояло похуже, так как большая часть данной земли представляла собой болотистое редколесье и травянистые пустоши, кое-где прорезанные лентами нескольких мелких речек и многочисленных ручейков. Дороги имелись лишь в непосредственной близости от деревень и графского замка, да и то проселочные, а не мощеные, ибо бывший правитель, молодой граф, никогда особо не заботился об их благоустройстве, а, новый, похоже, тоже позаботиться еще не успел. Однако дороги имеют первостепенное значение лишь для тех, кто путешествует верхом или на повозке, мы же с Барло ковыляли пешком и для нас, честно говоря, не было абсолютно никакой разницы, месить ли грязь по проселочному тракту или продираться через пустошь, поросшую высокой мокрой травой и колючими кустами. Короче говоря, заверения шустрого молодого человека весьма тронули меня, и я с легким сердцем поспешил к Барло и Визгрину, сжимая в руках драгоценный пергаментный свиток. Уходя, я в свою очередь заверил красноречивого юношу, что также ничуть не сомневаюсь в достоинствах купленной мною карты, и мы с ним расстались почти друзьями… …И вот мы с моим верным спутником Барло уже третий день тащились по диким, пустынным и безлюдным просторам земли Бразъялд, и с каждым шагом всё больше и больше теряли последние остатки надежды добраться до человеческого жилья… Как назло, еще и погода стояла хуже некуда: с Севера, с ледяных отрогов Серых Беззлатных гор, задували студеные ветры, гнавшие серые косматые тучи, как пастухи – стада недоенных коров. Тучи-коровы ревели, погромыхивая громом, и изливали на наши головы целые потоки холодных дождевых струй из своего переполненного вымени… Но даже когда дождь утихал, что изредка случалось, в воздухе висела промозглая, совсем осенняя, какая-то болезненная невесомая морось, хотя сейчас стояла самая середина лета… Утром и вечером над росистыми лугами поднимались густые молочные туманы, в пелене которых ничего нельзя было разглядеть уже на расстоянии вытянутой руки… Неудивительно, что последние три дня показались и мне, и моему другу Барло целой вечностью!.. Ни одна из трёх деревень почему-то всё не попадалась на нашем пути, и нам приходилось ночевать под открытым небом, дрожа всю ночь от сырости и холода, ибо все разведенные нами костры горели одинаково плохо и быстро гасли. Отсыревший хворост и мокрые сучья, что мы собирали для огня, при горении давали крайне мало света и тепла, зато много едкого смрадного дыма. Задыхаясь от его клубов, мы садились подальше от костра и коротали вечера, пересказывая друг другу старинные побасенки о призраках, оживших мертвецах и страшных проделках троллей и гоблинов… Как и положено при ночевках на открытых местах, спать ложились по очереди, и, пока один изо всех сил старался уснуть, содрогаясь под своим плащом от вездесущей сырости, второй так же безрезультатно пытался бодрствовать, поддерживая жизнь тлеющих головней в угасающем костре и вперяя взор в окружающий его со всех сторон стылый мрак… Хотя ни меня, ни Барло отнюдь не назовёшь трусами, мы оба не получали от такого «отдыха» ни малейшего удовольствия и молили Бога о том, чтобы Он поскорей послал нам какое-никакое, но жилье… Хоть самую убогую хижину, лишь бы была крыша над головой и не было этой тьмы, этого холода, этого вездесущего дождя!..
Днем нам становилось несколько полегче, но вид унылых холмов, поросших отяжелевшей от беспрерывных ливней длинной сизой травой и густыми кустами ракитника, по-прежнему нагонял на нас непроходимую тоску, вызывал чувство безысходности и вообще совершенно не способствовал укреплению душевного равновесия. К всем прочим «удовольствиям», мы еще в первый же день пребывания на земле Бразъялда по уши перемазались в грязи и промокли до нитки, а к третьему дню путешествия вездесущая грязища до такой степени облепила наши сапоги и пропитала плащи, что их уже было впору не уже чистить, а выкидывать… Лужам и топям не было числа, мы проваливались в них то по пояс, то по колено, каждый раз поднимая тучу брызг. К тому же рельеф местности оказался весьма неровным, а почва глинистой, и поэтому на особенно крутых откосах мы частенько поскальзывались и съезжали аккурат носом в грязь… И если я, свободный странствующий художник, уже привык относиться к подобным дорожным неудобствам с философским спокойствием, то такой простой парень, как деревенский кузнец Барло, каждый раз страшно раздражался и на чем свет стоит ругал молодого кутилу-графа Бразъялда, истратившего все свое наследство на пустые развлечения и поскупившегося даже на устройство хотя бы самой простой дороги от границы с Луфином до ближайшей деревни Штранжи, или самого дешевого моста через болотистую речушку.
- У, кутила чертов, дворянский сынок, голубая кровь! – потрясал мой друг своими пудовыми кулаками, - Столько денег по кабакам раскидал, выродок! Мне, честному человеку, бедному трудяге, за всю жизнь столько не заработать! Пропил и не подавился! А хоть бы сотню крат из своего необъятного кармана выложил на дорогу! Ему-то эти денежки даром достались, он за них до седьмого пота не горбатился, как мы, простые мужики! Он, в отличие от нас, знал, где родиться!
- Успокойся, дружище! – увещевал его я, - Все равно беспутный Бразъялд нас не слышит, так что нет никакого смысла выкрикивать проклятия в его адрес. Да, впрочем, если бы и услышал, разве он обратил бы на тебя внимание? Я думаю, мы не первые и не последние, кто поминает и еще помянет его сиятельство незлым тихим словом, добираясь из Луфина в Штранжи… Если верить карте, то со стороны Эквилда к деревням и замку проходит грунтовая дорога, кое-как пригодная для проезда телег, благодаря которой крестьяне Бразъялда сообщаются с соседним богатым герцогством и которой, по мнению транжиры-графа, его холопам совершенно достаточно, раз он до сих пор не удосужился проложить еще один тракт, в Бергам и Луфин…
- Да уж, отгородился от всего мира своими холмами, болотами и топями, обрек своих несчастных мужиков на полное одичание в одиночестве, а сам засел в своем родовом замке и горя не знает! Всего и делов-то, что при случае съездить в Эквилд и там покуролесить вволю: подраться с кем-нибудь на дуэли, залезть в долги, обольстить какую-нибудь красотку, наведаться в публичный дом, пропить последние штаны в придорожном трактире… знаем мы эдаких господ! До своих мужиков им дела нет, хозяйством они тем более не занимаются, а уж о путешественниках и купцах и подавно не станут заботиться!.. Кстати, интересно было бы узнать, сюда, в эту бразъялдскую глушь, хоть иногда заходят какие-то купцы? Или его сиятельство уже давным-давно отвадил их своим негостеприимством и отсутствием проезжих дорог?..
- Я полагаю, купцы здесь и вправду крайне редкие гости. Карта показывает, что южнее расположено довольно обширное и процветающее герцогство Шамри, чей мудрый и справедливый владетель, досточтимый герцог, весьма заботится о привлечении в свою вотчину купеческих караванов, ради чего чуть ли не ежегодно прокладывает все новые и новые дороги, благоустраивает старые и строит постоялые дворы… Ещё бы ему не прокладывать и не строить, ведь сиятельному герцогу от такой его щедрости двойная выгода: во-первых, купцы способствуют товарообороту, поставляя ко двору милорда и на деревенские ярмарки великое множество разнообразных продуктов, которые в самом Шамри не производятся; а во-вторых, все они вынуждены платить обязательные пошлины за проезд по удобным мощеным дорогам и, в особенности, по мостам. Естественно, пошлины идут не куда-нибудь, а герцогу в карман…
- Однако, предприимчив тамошний господин! Своей выгоды не упустит! Понимает, что купеческим караванам с их лошадьми, телегами и скарбом ни за что не пробраться по бездорожью – уж конечно, все они пойдут по мостам и мощеному тракту, а не по этой непролазной бразъялдской грязище! Черт, опять споткнулся!.. Нет, уж лично я бы с огромным и превеликим удовольствием скорее бы заплатил любую, хоть самую большую пошлину жадному землевладельцу, чем барахтался в этом проклятом болоте!.. – и Барло, спотыкаясь на каждом шагу и хватаясь за длинные стебли травы, еле-еле выбрался из очередной лужи и полез наверх по скользкому глинистому боку холма…
- К сожалению, у нас нет выбора, - ответствовал я, едва поспевая за своим другом, - Свернув на Шамри, мы сделали бы огромный крюк и наверняка прибыли бы в Эквилд только недели через две… А это и для меня, и для тебя весьма невыгодно, так как Ярмарка Прекрасного уже подошла бы к концу, да и твой почтенный дядюшка того и гляди бы скончался, так и не увидав тебя перед смертью и не преподав тебе последнего благословения… В общем, нам необходимо спешить. Герцогство Шамри только еще больше задержало бы нас. Вот почему я предпочитаю идти через Бразъялд. Мы, слава Богу, с тобой не конные, а пешие, посему это испытание не должно нас пугать… Ну, подумаешь, поспим пару ночей под открытым небом, продрогнем под дождем, промочим ноги…
- …наберем полные сапоги грязи…
- …зато в Эквилд пребудем раньше всех, и, только представь себе, дружище, меня там, возможно, будет ждать вакансия придворного художника самого герцога, а тебя – твое законное наследство!.. И, возможно, немалое, друг Барло!..
- Да… хорошо бы это, милорд! Ваши бы слова – да Богу в уши! Только все равно мне что-то не по себе в этом месте. Оно такое… хм, странное!.. уж больно дико здесь вокруг! Зверей и птиц и то не видать! Я все время боюсь, уж не заплутали ли мы…
- Да брось, дружище, с нашей картой не больно-то заплутаешь! Мы, возможно, отклонились чуть-чуть на Запад или на Север от верного направления, но не более того! Графство Бразъялд не бесконечно, и даже не столь велико, как, скажем, тот же Эквилд, Бергам или Шамри. Рано или поздно мы наткнемся на Штранжи или любую другую из трех деревень. Думай лучше о хорошем – к примеру, о своем грядущем наследстве!..
- Вам-то легко говорить, милорд Спранга, вы же такой умный, в университете учились, читать и писать умеете…
- ...и рисовать, не забудь!..
- …а я простой деревенский дурак, мне так далеко до вашей мудрости… Вы давеча сунули мне, безмозглой скотине, карту под нос, а, спрашивается, зачем?.. Разве я могу на ней что-нибудь разобрать?.. Я на нее смотрю как баран на новые ворота и глазами хлопаю. Вы на меня не сердитесь уж пожалуйста, милорд Спранга, это все от моей необразованности мне разные ужасные вещи представляются…
- Какие, например?
- Чудится мне, милорд, будто бы мы с вами находимся не где-нибудь между Бергамом и Эквилдом, а на самом что ни на есть краю света…
- Разве, по твоему, у света есть край?
- Отчего же нет? У всего на свете есть свой край, значит, и у света он тоже должен быть. Так, по крайней мере, нам рассказывал на проповеди наш деревенский поп, отец Авдио… Есть, говорит, у нашего света край, токмо находится он далеко-далеко, так далеко, что туда даже птицы не залетают. И звери там тоже не живут, потому что боятся за край свалиться… А о человеке уже и говорить нечего. А кто к этому краю подойдет и за край посмотрит, тот увидит внизу под собой геенну огненную, где томятся души грешников в огне неугасимом, а наверху рай, откуда на нас, грешных, взирают ангелы, святые и сама Пренепорочная Дева… Токмо надобно при этом за край света обеими руками покрепче держаться и не отпускать, а то еще поскользнешься и прямо в ад и свалишься… Господин Спранга! Над чем вы так громко смеетесь?..
- Ох, уморил ты меня, Барло, сил моих нет!.. Неужто ты в эдакий бред поверил? Не ожидал я от тебя подобной глупости, ох, не ожидал!..
- И вовсе это не бред, милорд Спранга, а слова святого человека! Отец Авдио есть истинный пастырь овец своих и врать нам не станет. Он самый добродетельный и уважаемый в нашей деревне человек, кого хочешь спросите!..
- Ах, Барло, милый ты мой! Я ничуть не сомневаюсь в святости твоего духовного отца, я всего лишь сильно сомневаюсь в его учености! И чему там только учат у них в семинарии? Край земли, откуда прямо в ад можно свалиться – это же надо такое выдумать!.. Я надеюсь, он хоть не проповедовал вам, что этот самый край находится непременно в Бразъялде?
- Нет… конечно же нет, милорд! Святой отец изрек, что край земли располагается далеко на Западе, где заходит солнце, за семью морями, тремя океанами, десятью огнедышащими горами и долиной смертной тени. А тропу, ведущую на край и за край, охраняют трехглавый дракон, морская змея с чешуей из железных игл и гигантская рогатая птица Наикто…
- Будем надеяться, что все эти ужасные твари водятся далеко от Бразъялда и до нас ни в коем случае не доберутся!..
- Я понимаю, но… здесь так пустынно, милорд, что мне все время невольно становится не по себе. И этот дождь, и этот ветер так уже мне надоели! А теперь я еще и шляпу потерял… Мне кажется, милорд, что мы с вами идем здесь уже целую вечность, а к Эквилду до сих пор ничуть не приблизились!.. Я уже и забыл, когда в последний раз спал под крышей дома, а не посреди голой пустоши, продуваемой всеми ветрами, и ел нормальную пищу!..
- Тогда я тебе напомню: последний раз мы спали под крышей в уютных постелях и ели грибной суп, жаркое из баранины и овощное рагу на ужин на луфинском постоялом дворе в деревне Топкие Броды. Это было три дня назад.
- Ой, не напоминайте-ка лучше, милорд Спранга! Какой там был постоялый двор! А как готовили хозяйка, госпожа Исильда, и ее хорошенькая дочка! Какой великолепный грибной суп у них выходил – жирный, вкусный, наваристый, одной маленькой плошкой можно было наесться на целый день! Да когда они перед варкой обжаривали в масле и сметане свои шампиньоны, опята и рыжики, можно было от одного только запаха сойти с ума! А какое было жаркое из тушки молоденького ягненочка! А сметана! А сыр! А овощное рагу! А помните, вдобавок ко всему они принесли нам огромную ковригу ржаного хлеба – такого круглого, ароматного, теплого, только что из печи!.. И по кружке парного молока!.. А под конец еще и добавили несколько больших румяных пирогов с капустой, творогом и яблоками, и кувшинчик замечательного темного пива!
- Хватит, Барло, прекрати, а то у меня уже у самого от твоих слов слюнки текут! Я понимаю, тебе хочется есть, но и мне ведь тоже хочется, а я молчу!.. Словами нам голод не насытить, мы только еще больше раздразним аппетит, утолить который, увы, нечем!..
И я похлопал левой ладонью по висевшей у меня на боку полупустой сумке. Еды в ней и впрямь оставалось до обидного мало. Ещё сегодня утром, продрогнув от ночного дождя, мы с Барло, чтоб хоть как-то согреться, вдвоём умяли последний кусок той замечательной ржаной ковриги, которой потчевала нас на постоялом дворе гостеприимная хозяйка. Всё, что у нас теперь оставалось - это половина холодной копчёной курицы, пара пирогов и небольшой мешочек с сухарями. М-да... не очень-то солидный запас для того, чтоб с новыми силами продолжить своё опостылевшее путешествие по травянистым пустошам и болотистому редколесью северного Бразъялда! Самое время было нам наткнуться на Штранжи или какую другую деревушку, где нас наконец-то накормят, отмоют, переоденут и устроят на ночлег. Да-да, самое время!..
Я, впрочем, никогда не был обжорой и посему переносил нашу вынужденную голодовку гораздо легче и безболезненней своего спутника, для которого невозможность сытно наесться являлась самой настоящей катастрофой. Молодой кузнец Барло, крепкий деревенский парень, наделённый от Бога и природы огромным ростом, богатырским телосложением и недюжинной силой, ничего так страстно в своей жизни не любил, как плотно покушать, пропустить чарочку-другую доброго пивка или приударить за хорошенькой девушкой. Бесхитростный и прямодушный, наивный иногда до глупости, весьма недалёкий по своим умственным способностям и дремуче невежественный по части образования, он являлся типичнейшим представителем Северо-Эгванского крестьянского сословия. Естественно, мой друг был крайне чужд более интеллектуальных развлечений вроде неспешной и глубокомысленной философской беседы о Сути Бытия, чтения изысканной поэзии или созерцания шедевров живописи и скульптуры - словом, тех самых развлечений, на которые, в отличие от него, был столь падок ваш покорный слуга. Исполненный неиссякаемого жизнелюбия (подчас хлещущего через край), он напоминал мне вечного ребёнка, остановившегося в своём развитии где-то на уровне пятилетнего возраста. Хотя на самом деле возраст Барло составлял уже целых двадцать пять, и это, с позволения сказать, «чадо» давно уж вымахало в здоровенного детину с мощной, словно кузнечные мехи, широченной грудной клеткой, кулаками как наковальни и толстой бычачьей шеей. Его щёки были румяны, словно перезрелые яблоки, а пухлые оттопыренные губы и доверчиво-простодушными, слегка навыкате, глаза придавали лицу Барло какое-то телячье, баранье выражение (а тёмная короткая шевелюра густых и вьющихся волос ещё пуще усугубляла это невольное бараноподобие). Однако, несмотря на своё редкостное умственное и внешнее сходство с крупным рогатым скотом, в моральном плане Барло не подкачал - он был, следует отдать ему должное, чрезвычайно честным человеком и отличным товарищем. За время нашего странствия я даже уже успел изрядно привязаться к кузнецу, словно к младшему непутёвому братцу, – хотя по возрасту куда больше годился ему в отцы.
Ведь мне перевалило уже за сорок, и, хоть выглядел я значительно моложе, годы всё же давали знать своё... Да и повидал я на своём веку тоже немало всякого (впрочем, как и любой другой свободный художник, бесконечно странствующий по широким просторам Северной Эгваны в поисках заработка) - и отнюдь не всё из увиденного и пережитого мной являлось приятным!..
В отличие от Барло, я был вовсе невысок ростом (ниже, чем многие из женщин), строен, худ и сухощав. Естественно, что я весьма уступал своему товарищу по мышечной силе, хотя жизнь и обучила меня выносливости и умению драться. Как и все вольные или невольные странники, я, конечно же, умел обращаться с оружием: на поясе у меня висел притаившийся в ножнах мой верный длинный кинжал (хотя многие считали его подвидом короткого меча), через спину был перекинут не менее верный лук, служащий мне прежде всего для охотничьих целей и не раз спасавший меня от голода в диких местах вроде этого, и колчан стрел. Впрочем, от лука сейчас было мало проку: тетива полностью отсырела по такой паршивой погоде, да и дичь на пустынных холмах Бразъялда что-то вся словно вымерла...
Кроме своего кинжала и лука, я умел также обращаться и с другими видами оружия, за исключением, пожалуй, тяжёлого двуручного меча (ибо для меня-то, с моим-то хилым телосложением, он, действительно, был ОЧЕНЬ уж тяжёл!) и боевого топора (по той же самой причине). А вот с арбалетом и кремниевыми пищалями мне порой обращаться приходилось; и, к гордости своей, могу с чистой совестью похвастаться, что я показал себя отнюдь не самым худшим стрелком!.. К счастью, поражающие на расстоянии почти в сто шагов пищали и мушкеты всё больше и больше входят в моду - в то время как огромные рыцарские двуручные мечи, покрывшие себя неувядаемой славой в далёкую эпоху крестовых походов, практически уже нигде не используются. Это верно; это, безусловно, прогресс. Ведь рыцарское сословие также стремительно вымирает, уступая место сословию дельцов и торгашей. Дельцы - люди, как известно, практичные, и в военном отношении тоже. Уж они-то замечательно понимают, что гораздо выгодней вооружить солдата пищалью, чем мечом! С пищалью даже самый хилый слабак, подобный мне, без особого труда способен уложить на месте многие десятки врагов... в то время как искусство владения мечом - это целая наука, требующая основательной подготовки, крепкой комплекции и недюжинной силы.
Впрочем, пусть лучше уж об этом рассуждают люди военные - ибо лично я отнюдь не являюсь и никогда не являлся особым поклонником какого бы то ни было оружия. Таскать на себе целый бронебойный арсенал, да ещё кольчугу, шлем, щит и латы в придачу - это привилегия воинов и рыцарей, а не бедных странствующих художников вроде меня, которым ненавистно насилие. Мы, художники, как и все прочие люди искусства, всегда предпочитали созидать, а не разрушать... и если бы в нашем столь жестоком мире можно было хотя бы один день прожить без оружия, мы первыми бы с огромным удовольствием послали бы все эти ножи, копья, мечи и арбалеты к чёртовой матери.
Однако мир наш, как известно, далёк от совершенства, и его суровые порядки таковы, что без верного ножа, лука или пищали, без знания хотя бы самых простых правил самообороны даже наиболее миролюбивый человек и оглянуться-то не успеет, как его ограбят, убьют, сожгут и пепел затопчут. М-да... приходится всё время быть начеку, ибо в жизни всякое случается. Но, с другой стороны, по моим глубоким убеждениям, перебарщивать с защитными средствами также не стоит: чему быть, тому не миновать. Всё равно никто не знает и не избегнет своего смертного часа, и уж ежели пробьёт час сей, никто и ничто не спасёт обречённого на гибель: ни самый славный меч, ни самый добрый друг, ни самый быстрый конь. Все мы под Богом ходим...
В моих тёмно-русых волосах обильно серебрилась седина - не столько как свидетельство возраста, сколько - как знак многочисленных бед и разочарований, выпавших на мою долю. Я всегда предпочитал носить свои длинные волосы распущенными, но сейчас, по случаю ненастья и ветра, они были заплетены в небольшую косу. Я не собирался их распускать, пока мы не дойдём до ближайшего жилья - уж больно загрязнились они от дорожной пыли и пота, намокли и отяжелели от дождя. Эх, помыться б сейчас! Хоть бы голову вымыть! Воистину, я б полжизни сейчас отдал за огромную деревянную бадью с горячей водой…
В отличие от своего друга-кузнеца, я носил небольшую бороду (хотя за время нашего странствия бородой оброс и он). Но я-то отрастил её совершенно сознательно, ибо с юности терпеть не мог бриться. Да, впрочем, и не очень-то понимал, зачем вообще это нужно: что естественно, то не безобразно.
...Размышляя таким образом, я карабкался за Барло по выгнутому склону очередного холма, скользя по мокрой траве и выслушивая его новые соображения насчёт ожидавшей нас в Бразъялде участи:
- ...А сдаётся мне, милорд Спранга, что та старая карга, которая тогда к нам в харчевне подсела, права оказалась! Ведь вышло всё как раз по ейным словам - как она нам накаркала!..
- Во-первых, друг мой, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь - ничего из нашего путешествия пока что не вышло - это раз. А во-вторых, я бы не стал на твоём месте столь легкомысленно доверять первой же попавшейся нам навстречу сумасшедшей бабке, которая, чай, не святая Гильермина Пророчица из Тювельского монастыря!
- Пусть так, милорд, и всё же её слова меня тогда порядком напугали... да и сейчас, как вспомню, мне становится не по себе...
- А ты, друг, реже вспоминай! - хмыкнул я.
- ...Как же - разве это забудешь? Ведь не каждый день такое доведётся услышать!
- Да, ты прав: отнюдь не каждый Божий день к нам в харчевне подсаживается спятившая старая ведьма и вовсю принимается кликушествовать, уверяя, будто бы мы погубим свои бессмертные души, если забредём на землю, управляемую безбожным колдуном-чернокнижником! - снова усмехнулся я.
...И действительно: наш сытный, неторопливый, располагающий к неспешной беседе и вообще во всех отношениях отличный ужин в Топких Бродах был испорчен самым неожиданным образом. Впрочем, слово «испорчен» куда скорей подходит для Барло, который от речей сумасшедшей бабки едва не лишился своего богатырского аппетита. Я, конечно же, отреагировал на её слова куда более сдержанно, даже с юмором... хотя, пожалуй, даже меня это странное происшествие немного выбило из колеи.
Итак, в самый разгар чинной, на редкость благопристойной трапезы, в уютный зал деревенской харчевни, содержимой предприимчивой вдовушкой, вошла какая-то древняя старуха, наделённая устрашающей внешностью самой настоящей ведьмы. Всё, что в соответствии с народной молвой полагается каждой уважающей себя ведьме, было при ней: и длинный, хищный крючковатый нос, свисающий почти до самого подбородка и украшенный двумя бордовыми бородавками, и совиные, немигающие глаза навыкате, злобно взирающие из-под набрякших старческих красных век, и нечёсаные седые космы, выбивающиеся из-под ветхого латаного-перелатаного платка... Невероятно худая и костлявая, с ввалившейся грудью и иссохшими тощими руками, она казалась живым олицетворением самой смерти. Единственное, чего не хватало «ведьме» для полного «ведьминского счастья», так это горба: нет, горбатой старая образина не была, хотя и без того могла запросто повергнуть в ужас кого угодно.
...Но оказалась-то она, к моему огромному изумлению и даже смеху, отнюдь не колдуньей, а, напротив, самой что ни на есть благочестивой и образцовой христианкой, ревностной прихожанкой храма святого Флавиана Долготерпеливого. Вот так-то: внешность обманчива!
Мне отлично знаком подобный тип женщин - главным образом, пожилых. В своих многолетних странствиях я встречал немало почтенных матрон, которые при наступлении старости будто бы сходили с ума на религиозной почве. Особенно часто и сильно это проявлялось, если даме довелось пережить в своей жизни какое-либо горе: к примеру, смерть мужа или детей, внезапно навалившуюся нищету или тяжкую болезнь. Не в силах справиться самостоятельно с этими суровыми испытаниями, многие из подобных дам в отчаяньи взывают о помощи к Всевышнему... и порой доходят в своих усиленных молитвах, паломничествах и постах до такого крайнего рвения, которому позавидовала бы любая монахиня и которое даже близким людям этих фанатичек кажется уже не совсем нормальным.
Они вдруг начинают усиленно каяться в своих прошлых грехах (как действительных, так и мнимых), причём непременно чрезвычайно долго и торжественно скорбят, напоказ рыдают, закатывая глаза и заламывая руки, и буквально поселяются в ближайшей церкви, не пропуская там ни единой мессы.
Я - тоже верующий человек, признающий Господа Иисуса Христа своим Заступником и Спасителем; моя вера так крепка и тверда, что её не смогло поколебать даже моё долгое и продолжительное общение с главой секты безбожных Захаритов.
Но что касается моего отношения к подобным женщинам, могу сказать только одно: по-моему, их повышенная религиозность есть одна из разновидностей прогрессирующего старческого маразма.
Если эти дамы богаты, то блажен священник той счастливой церкви: ведь они с величайшей радостью и готовностью пожертвуют ему и новую ризу, расшитую жемчугами-хамелеонами, и золотые сосуды-дароносицы, и богато инкрустированный оклад для какой-либо чудотворной иконы или боговдохновенной книги. Попы на таких дамах, становящихся к концу жизни благочестивыми ханжами, только знай себе жиреют да наживаются, и дурак тот святой отец, который не уразумеет здесь своей выгоды... Вполне также естественно, что излюбленные темы для разговоров у этих женщин непременно касаются чудовищной порочности современного мира, невероятной развращённости нравов молодёжи и острой необходимости в том духовном исцелении, которое, по их благочестивому мнению, может дать лишь церковь.
Именно к таким благочестивым ханжам и принадлежала престарелая госпожа Ирэнна (её имя я узнал чуть позже от хозяйки), заглянувшая в тот вечер в харчевню с целью обрести себе здесь собеседника, посудачить и посплетничать с ним, осудить кого-нибудь из ближних и, естественно, прочесть кому-либо очередную нравоучительную проповедь. Поначалу таким собеседником стала, естественно, сама хозяйка, добродушная и миловидная госпожа Исильда, превосходно умевшая, по роду своей деятельности, быть участливой, внимательной и терпеливой слушательницей. Вытирая после мытья тарелки, она сострадательно внимала полоумной старухе, рассуждавшей о всеобщем падении нравов, охлаждении в людях благочестия и религиозного усердия, что, по мнению госпожи Ирэнны, предвещало нам в скором времени неминуемый Конец Света и, как полагается, Страшный Суд. Но вот незадача! - сокрушаясь о грехах рода людского, старая карга, стоявшая совсем неподалёку от нашего с Барло столика, случайно услыхала кой-какие обрывки нашей с ним беседы. А мы-то, как на грех, аккурат в ту самую минуту принялись вовсю разглагольствовать о том, какой дорогой мы пойдём через Бразъялд, что может встретить нас на этом пути и чего предположительно ждать от нового хозяина вышеуказанной земли, по слухам, за сущий бесценок приобретшего у юного беспутного графа его родовой замок вкупе со всеми угодьями... Заслышав о Бразъялде, старуха навострила уши (чего мы, увлечённые беседой, поначалу не заметили), а затем вдруг встрепенулась, и, мигом позабыв про участливую хозяйку, в один прыжок оказалась перед нами. Мы уставились на неё во все глаза (Барло от неожиданности даже жевать перестал), а карга вперила в нас свой взгляд, горящий лихорадочным безумием, и зловеще прошипела:
- Вы позволите мне с вами присесть, молодые люди?.. Я не стала бы вас беспокоить, если бы до слуха моего только что не донеслась ужаснейшая весть о том, что вы держите свой путь в безбожную землю, населённую чернокнижниками, дьяволопоклонниками и злыми колдунами, в землю, где вашим бессмертным душам угрожает лютая опасность! Заклинаю вас слезами самой Пречистой Девы, проливаемыми ею ежедневно при виде ада и чистилища - не ходите туда! Вы горько об этом пожалеете, но потом будет уже поздно!..
...И она, не дожидаясь приглашения, тут же нагло развалилась на третьем стуле за нашим столом.
Я вежливо приподнял брови, развернулся к старухе и, пригубив из кружки пива, недоумённо спросил:
- Не понял... это вы нам?
- Вам, ещё как вам, о несчастные юноши! - всё более и более распаляясь, вскричала зловещая «пророчица», - Разве вы, безрассудные, не знаете, чьи владения лежат за Топкими Бродами, и какой страшной опасности грозит вам пребывание на этой сатанинской земле?..
- За Топкими Бродами лежит графство Бразъялд, - промычал Барло, с трудом дожёвывая кусок баранины, едва не ставший у него поперёк горла при появлении «ведьмы».
- Нет! Нет! Вы не знаете главного! - заверещала та, наставив на моего оторопевшего друга свой тонкий, жилистый, иссохший старческий перст с артритными узловатыми суставами и грязным ногтем на конце, - Эта земля Бразъялд, будь она трижды проклята, находится под властью безбожного колдуна, который давно уже продал душу дьяволу в обмен на сверхчеловеческое могущество! Днём и ночью плетёт он свою паутину зла, замышляя козни против всех, кто по безрассудству и неосторожности забредёт в его владения! Берегитесь его чар, берегитесь! Он способен на всё! И если вам хотя бы немного дороги ваши бессмертные души, - не губите их, не лезьте в его логово!..
- Простите, почтеннейшая, - вежливо перебил её я, - Кого вы имеете в виду? Молодого графа Бразъялда?..
- Нет! О, нет, ни в коем случае! Юный граф Бразъялд, этот беспутный прокутившийся мальчишка, давно уже там не правит! Он свершил тягчайший грех, связавшись с лютым чернокнижником, которому и продал свой замок и своих бедных крестьян... О, бедные, несчастные люди! Теперь их душам уже не помочь, ибо они навеки попали в кабалу жестокого злодея, поправшего все Божеские и человеческие законы, презирающего святую мать нашу церковь, глумящегося над христианской верой!.. Теперь навеки прокляты и они, ставшие его слугами. Нет им за то Господнего прощения!..
И старуха, стеная и завывая, заламывая руки, скаля свои гнилые жёлтые зубы и бешено вращая налитыми кровью глазами, принялась рассказывать нам с Барло совершенно невероятные и чудовищные вещи. Она поведала, что пару месяцев назад до её родной деревни долетели слухи о том, что будто бы граф Бразъялд-младший, годами не вылезавший из долгов, решил поправить свои пошатнувшиеся финансовые дела с помощью выгодной, как он полагал, сделки: продав свой замок и родовые угодья вместе со всеми тремя деревнями и живущими там холопами какому-то чрезвычайно странному господину, в облике, манерах и поведении которого было столь мало человеческого и столь много чуждого и непостижимого нашему убогому разуму, что кое-кто ничуть не сомневался в его дьявольской природе. К числу сих последних принадлежала и полоумная старуха, считавшая его лютым колдуном-чернокнижником или даже демоном, посланцем самого Сатаны, временно принявшим человечье обличье с целью прельстить и погубить как можно больше невинных душ. Когда же я вопросил, откуда проистекает столь сильная её уверенность в сатанинской сущности нового владельца Бразъялда и какими фактами оная подкрепляется, Ирэнна замахала руками и принялась ещё пуще визжать и верещать, что это должно быть совершенно очевидно каждому благочестивому христианину, ибо доказательств тут имеется более чем предостаточно.
Во-первых, утверждала она, есть неоспоримые свидетельства того, что новый владелец Бразъялда явно не переносит солнечных лучей, что, собственно, и должно быть свойственно слугам тьмы: во всяком случае, точно и доподлинно известно, что НИКТО И НИКОГДА НИ РАЗУ НЕ ВИДЕЛ ЕГО ПРИ ДНЕВНОМ СВЕТЕ. Почему-то он всегда являлся перед всеми своими гостями только ночью или же в сумерках, в крайнем случае - очень рано утром, пока солнце ещё не взошло, или, на худой конец, в дождливый, пасмурный и туманный день, когда небо сплошь затянуто серой пеленой косматых туч, бесконечно низвергающих из себя студёныё потоки воды. Но даже при таком слабом освещении каждому, кто общался с ним, немедленно бросалась в глаза чрезмерная, неестественная, доходящая прямо до какой-то мертвенной синевы бледность этого странного господина. Ибо он бледен настолько, что смахивает на ожившего ходячего мертвеца, и это жуткое впечатление ещё более усугубляется его странной, пугающей худобой, зеленоватыми тенями под глубоко запавшими глазами и угольно-беспросветной чернотой волос. Его длинный тонкий нос, тонкие бескровные губы и длинные, тощие, холодные как лёд пальцы непременно производят на собеседника лишь самое устрашающее впечатление.
Одевается он тоже всегда лишь только в чёрное - и, похоже, испытывает непреодолимое отвращение ко всем прочим цветам. На среднем пальце его левой руки блистает тёмно-алый, словно капля застывшей венозной крови, огромный рубин, вделанный в оправу массивного золотого перстня. Этот поблёскивающий в полутьме рубин да ещё длинные, заострённые, точно у дикого зверя, серо-голубоватые ногти, по словам старухи, просто завораживают всех своей какой-то противоестественной, отвратительной, дьявольской красотой. От одного лишь взгляда на эти мертвецкие руки по коже тут же пробегает мороз. Кроме того, у него огромные, бледные, бескровные до прозрачности и немного заострённые на концах уши, и впалые щёки, и дряблая, худая, жилистая шея с торчащим кадыком и отвратительно-глубокой ямкой между ключицами. В общем, как поняли мы с Барло, уже одна только внешность нового хозяина Бразъялда запросто способна вогнать в трепет кого угодно. Но не менее удивительны также и все его привычки, весьма странные с точки зрения любого добропорядочного обывателя.
Так, к примеру, НИКТО, НИКОГДА И НИГДЕ НЕ ВИДЕЛ, ЧТОБЫ ЭТОТ СТРАННЫЙ МУЖЧИНА ЧТО-НИБУДЬ ДА ЕЛ. Это, по мнению старухи, не могло не навести на мысль о том, что вышеозначенный господин питается как-то иначе, чем все прочие люди, то есть, каким-то непостижимым для простых смертных, дьявольским способом. Но это было ещё только полбеды! Новый господин Бразъялда не только не ел (во всяком случае, не ел прилюдно), но и никогда не посещал церкви, более того, явно совершенно сознательно избегал всего, хоть мало-мальски связанного с христианской верой: не молился, не осенял себя крестным знамением, не носил нательного креста... Разумеется, эти неслыханные «грехи» выглядели в глазах старой ханжи даже куда большими «преступлениями», чем предпочтение в одежде чёрного цвета или же отказ от нормальной человеческой пищи.
...Именно тогда я впервые узнал его имя - РАГАЛ. Благородный господин, его милость Рамберт Рагал. Узнал я также и то, что, несмотря на свою более чем отталкивающую внешность, он был женат и вполне счастлив в браке, а также являлся отцом не менее чем пятерых детей. Однако его достопочтенная супруга и отпрыски были не менее странными и страшными, чем сам глава семейства. Люди видели их реже, чем самого Рамберта, но все, кто видел, единогласно утверждали, что все они такие же впрозелень бледные, иссиня-темноволосые и всегда одетые во всё чёрное, как и их папаша.
В общем, по словам Ирэнны, семейство Рагалов, где никто не переносил солнечного света, не ел и не молился, представляло из себя довольно-таки странное и пугающее зрелище. Однако все эти странности отнюдь не мешали им быть вполне сплоченной семьёй, нежно любить друг друга и, главное, обладать чертовским богатством (что, по мнению старухи, также ясно указывало на их принадлежность к бесовскому сословию). Так, по достовернейшим сведеньям, было доподлинно известно, что милорд Рагал, вопросив юного и беспутного графа Бразъялда о цене его родового гнезда, услышал от самонадеянного гуляки безусловно завышенную сумму в двадцать тысяч золотых крат, но при том ничуть не возмутился и не начал торговаться (как поступил бы на его месте любой другой нормальный человек), а сразу же, не откладывая, полез к себе в кошель и без лишних разговоров извлёк оттуда кругленькую сумму в целых ...тридцать тысяч! Да, он заплатил онемевшему от изумления юнцу целых тридцать тысяч золотых вместо запрошенных двадцати! - и это за беднейшее владение всей Северной Эгваны, за графство, находящееся в столь отчаянном и неухоженном состоянии, что оно едва ли могло потянуть на аукционе в базарный день даже пятнадцать тысяч!.. Тридцать тысяч - за три убогие деревеньки, крестьяне в которых вымирали от голода, как мухи; за непролазные вересковые пустоши, лишённые как густых, пригодных для вырубки лесов, так и хороших дорог; за скудные и скупые на урожай поля, дававшие столь мало зерна, что его еле-еле хватало самим холопам до следующей весны, и почти ничего не оставалось на продажу; за старый полуразрушенный замок с постоянно протекающей крышей и вечной сыростью, исходящей от поросших мхом стен! Естественно, подобная сделка показалась любому нормальному человеку глубоко убыточной; но сей странный тип, милорд Рагал, похоже, имел какие-то свои собственные представления о разуме, о торговой выгоде и том, что считать нормальным, а что - нет. Имел он, как видите, и деньги, в количестве, необходимом для подобных странных сделок и проектов. И деньги, согласитесь, немалые: что касается меня, то лично я впервые в жизни слышал, чтобы кто-нибудь вот так запросто, совершенно не торгуясь, тут же вынимал требуемую сумму наличных из кармана. Обычно люди устроены так, что любят торговаться, причём это абсолютно не зависит от того, богаты они или бедны. Какой-нибудь жадный и скупой богач, покупая себе очередную деревню, чтоб присоединить её к своим и без того обширным лённым владениям, подчас способен торговаться с куда большим жаром и пылом, чем последний бедняк, покупающий на базаре себе лишнюю луковицу или пол-качана капусты... Однако сей странный тип, именуемый господином Рагалом, похоже, совсем определённо не походил на скупердяя!
Во-вторых, даже богатые купцы, скопившие за годы своей успешной торговли определённые капиталы, НИКОГДА не носят в своих карманах и кошельках столь невероятные деньги. Обычно богачи, совершая сделку, превышающую по сумме хотя бы тысячу крат, просто отправляют своих посыльных в банки, где их золото надёжно сберегается за семью замками, а также приглашают для оформления документов нотариусов из числа банковских служащих. Эти-то нотариусы обыкновенно устраивают так, что к золоту даже никто не прикасается: оно не переносится с места на место, а всего лишь меняет своих хозяев: просто составляются новые документы, согласно которым золотой запас переходит из собственности покупателя в собственность продавца. Вот и всё! Но запросто таскать в своём кошельке ЦЕЛЫХ ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ, да ещё и вынимать их по первому же требованию каждого проходимца вроде молодого графа Бразъялда - это, согласитесь, более чем странная тактика! Настолько опрометчиво может поступать лишь человек, для которого золото не представляет ни малейшей ценности, который дорожит драгоценным металлом ничуть не более, чем речным песком или дорожной пылью... Но тогда откуда, откуда же, чёрт возьми, у ТАКОГО легкомысленного человека НАСТОЛЬКО солидные капиталы? И не в банке, как у всех нормальных людей, а прямо на руках! Откуда же?..
- От дьявола!.. От беса!.. - убеждённо возвещала старуха, вздымая к бревенчатому потолку харчевни свой длинный, кривой, тощий и костлявый перст, - Воистину, он продал душу дьяволу! Воистину, честные люди и добропорядочные христиане не носят при себе таких средств! Если столь огромные деньжищи так легко оказываются у него в руках, если он столь щедро сорит ими, тут явно что-то нечисто! Значит, это не простое, а бесовское золото, доставшееся ему по договору с врагом рода человеческого! Это проклятые сокровища, и всяк, принявший их, есть также проклят! Нечист юный милорд Бразъялд, ибо за эти сатанинские тридцать тысяч он, словно Иуда за тридцать серебряников, продал Сатане свою бессмертную душу! Вовеки теперь не будет ему счастья и удачи, но постигнут его лишь горести и лишенья! Не видать ему добра от этих бесовских и окаянных денег!..
- ...Что касается добра, достопочтенная матушка Ирэнна, то его-то как раз Бразъялду привалило изрядно! - усмехнулась меж тем госпожа Исильда, продолжая усердно перемывать глиняные плошки, - Как на мой вдовий взгляд, молодому сорванцу даже слишком повезло с этим Рагалом! На вырученные от странного типа деньги он не только полностью разделался с долгами, но и приобрёл себе много всякой всячины. Так, он снял себе апартаменты в шикарном особняке в самом дорогом районе Эквилда; завёл золочёную карету, запряжённую четвёркой великолепных белоснежных меситских лошадей (по слухам, происходящих из потомства самого легендарного жеребца Огрейта, любимейшего коня государя Аргильта Третьего); оделся в самое дорогое платье из шелков и бархата, увешался с ног до головы тяжеленными золотыми цепями, ожерельями и медальонами, облил себя изысканными благовониями и привесил на боку шпагу в щёгольских ножнах из рубинов, изумрудов и алмазов. Кроме того, он завёл себе собственный личный оркестр (куда с удовольствием вошли чуть ли не все столичные эквилдские музыканты), и вменил ему в обязанность каждое утро будить его сиятельство нежнейшими серенадами, на ночь играть ноктюрны, а во время послеобеденного сна - различные симфонии и рапсодии. Причём, за свои труды по музицированию оркестранты ежедневно получают от щедрого юноши целые пригоршни золотых и серебряных монет, которые он размашисто швыряет им прямо с балкона третьего этажа своего особняка... А уж про многодневные пьяные кутёжи, ежевечерние визиты в публичные дома и картёжные баталии молодого Бразъялда я вообще молчу!.. Да, все эти его любимые развлечения возобновились с утроенной силой после того, как он совершенно неожиданно нашёл в странном типе Рагале столь щедрого мецената, получив от него за свою захудалую вотчину столь кругленькую сумму. Да, Бразъялд есть Бразъялд: он как раз является отличным подтверждением пословицы о том, что «горбатого могила исправит». Вот и сейчас он по-прежнему сорит деньгами направо и налево (благо, деньги ему достались без усилий), и, чует моё сердце, уже недалёк тот день, когда он вновь полностью истратится и опять залезет в долговую кабалу! Впрочем, его-то как раз мне и не жаль! - он это заслужил!.. - и рассудительная госпожа Исильда вновь занялась своей посудой.
- ...Юный граф только знай себе делает, что гуляет и распутничает, а о душе своей грешной не задумывается! - строго заметила старуха в ответ на её слова, - Не задумывается даже сейчас, - а ведь душа его, почитай, уже погибла! Хоть бы часть денег пожертвовал на церковь! - так нет же, он даже десятины старается не платить!.. Вот кабы он жертвовал на церковь, пусть даже и из дьявольского золота - авось, тогда бы смягчилась нависшая над ним Господня кара, и по прошествии необходимой епитимьи получил бы он хотя бы частичное отпущение грехов... не ад, а чистилище было бы уготовано ему! - старуха всхлипнула, вытирая платком покрасневшие глаза, - Ох, жаль мне непутёвого юношу! И жаль его крестьян, попавших по блудодейству и недомыслию господина в рабство к этому Рагалу - свирепому и коварному демону, принявшему человечье обличье... к этому проклятому колдуну, чернокнижнику и антихристу!.. - и она уже почти готова была разрыдаться у Барло на плече.
- ...Послушайте меня, господин... милорд Спранга! - ощутил я у себя над ухом испуганный шёпот своего попутчика, - Может, лучше не искушать Господа и свою судьбу? Может, лучше не идти через эту Богом проклятую землю, а?.. Давайте и правда поищем другой путь, господин Спранга! Что мы в этом чёртовом Бразъялде забыли? Нам что, так уж обязательно идти непременно чрез него? Зачем нам лишние неприятности?..
Я взглянул на товарища и, естественно, увидел, что Барло был не на шутку перепуган. Но я-то, в отличие от него, вовсе не был столь наивным, доверчивым и простодушным парнем. Я спокойно допил своё пиво (оно было слишком хорошим, чтобы раньше времени бросить им наслаждаться), водрузил тяжёлую деревянную кружку на стол и, медленно развернувшись к местной доморощенной святоше, заговорил с ней тихо и доброжелательно, но веско и с расстановкой:
- Приношу вам нашу глубочайшую признательность, достопочтенная... как вас там?..
- ...Госпожа Ирэнна, - подсказала услужливая Исильда.
- ...Да, Ирэнна. Я благодарю вас за столь ценные и интересные сведенья о графстве Бразъялд, куда направляемся мы с другом, - но, боюсь, нам всё же не придётся ими воспользоваться. Не спрашивайте, почему, умоляю вас! - даже если б я взялся объяснять, то из моих объяснений вы б совершенно ничего не поняли. Мы, видите ли, абсолютно другие люди, чем вы, и, хотя мы с другом далеко не столь набожны и благочестивы, как вам бы того хотелось, мне всё-таки хочется сохранить за нами право на наше собственное мнение относительно Бразъялда и его нового милорда... Так вот, мы с другом как-то больше привыкли верить фактам, изложенным с надлежащей достоверностью картографами на путеводных картах, нежели чьим-либо измышлениям, основанным на голых слухах, выдумках и догадках, какими бы на первый взгляд правдоподобными они ни казались. В свете всего вышеизложенного позвольте заметить вам, почтеннейшая, что если бы пресловутый господин Рагал (коий вас так пугает) был бы хотя бы вполовину столь ужасен и опасен, как вы его живописуете, то свежие сведенья об этом наверняка давно бы украшали каждую бергамскую карту и были бы снабжены надлежащими комментариями. Да и святейшая инквизиция (которая, как известно, не дремлет), давно бы уж не преминула воспользоваться столь заманчивой возможностью в очередной раз посрамить врага нашего дьявола... Однако, если этого всего до сих пор ещё не произошло, то я, грешный, смею уповать на то, что ваши любопытнейшие сведенья о Бразъялде не совсем правдивы и ...хм-хм, скажем так, несколько преувеличены. В общем, я б сказал, что они заслуживают дальнейшей проверки. Во всяком случае, лично я пока что не услышал для себя ничего, что могло бы поколебать мою решимость идти в Бразъялд... Всё, что вы только что так горячо поведали нам с другом, звучит слишком туманно и весьма расплывчато... В чём КОНКРЕТНОМ вы обвиняете почтенного милорда Рагала?..
- В том, что он есть враг Бога и церкви!
- Ну, это ещё отнюдь не доказано! Это пока что только ваши голословные домыслы. Я вновь повторяю свой вопрос: если враг, то почему ж им до сих пор не заинтересовалась инквизиция? Если святые отцы по сей день не взяли его за шкирку, не допросили и не сожгли на костре - может быть, не такой уж он и враг?.. Уж по-моему, святые отцы на ловле грешников, колдунов и еретиков собаку съели, и им вычислить любого безбожника куда как проще, чем вам! Так что ж они его до сих пор не вычислили и не казнили? Что ж проглядели-то?..
Старуха, раскрыв от удивления свой беззубый рот, недоумённо пялилась на меня. Судя по её ошеломлённому выражению, я задал вопрос, который ей доселе ещё не приходил в голову.
- В чём именно, в чём конкретно вы обвиняете почтенного милорда Рагала? - повторил я в пустоту свой вопрос, - Неужели только в том, что он не похож на остальных людей и ведёт себя как-то иначе? Но, милейшая моя, все мы очень разные и все друг на друга не похожи! Вот я, например, совершенно не похож на вас... ничем! И что же - неужели в этом есть что-то преступное?.. Я, конечно же, мог бы попытаться чем-то походить на вас, столь благочестивую даму, - я приветливо ей улыбнулся, - но, честное слово, мне куда как приятней оставаться самим собой! Что же касается этого странного типа Рагала, - продолжал я развивать свою мысль, - то, вполне возможно, что он просто страдает какой-то редкой малоизученной болезнью, ещё неведомой нашим медикам. Во всяком случае, не нам с вами о сём судить - мы с вами не врачи. Лично я вообще не собираюсь заявляться в замок к этому Рагалу и вступать с ним в какие бы то ни было отношения - ни в деловые, ни, тем более, в дружеские. Меня это совершенно не интересует - понятно вам или нет?.. Я иду не к Рагалу, а в Эквилд, на Ярмарку Прекрасного, и Бразъялд для меня - всего лишь одно из препятствий на этом пути, которое следует преодолеть как можно быстрее и, по возможности, не задерживаясь. И я его таки преодолею, слово чести! Не думаю, что мы с моим другом, - я кивнул в сторону кузнеца, - такие уж важные персоны, чтобы нами всерьёз заинтересовался матёрый колдун и чернокнижник. Мы не священники, не монахи, не паломники к святым местам, не миссионеры, несущие свет истинной веры дикарям и язычникам... наконец, не богатые купцы, которых можно ограбить. У нас с Барло и грабить-то нечего! - так с чего бы это злобному колдуну так уж сильно нами интересоваться?..
Старуха по-прежнему недоумённо хлопала глазами (судя по всему, она отнюдь не ожидала встретить в моём скромном лице такого умника и получить столь аргументированную отповедь на свой бред), а рядом с ней также недоумённо моргал впечатлённый моим красноречием бедняга Барло.
- Мы всего лишь самые обыкновенные люди, - между тем, продолжал я, - У нас нет ни пышных родовых титулов, ни денег (кроме нескольких жалких грошей в наших тощих кошельках - впрочем, это пародия на деньги), ни какого-либо товара, повозок или коней. Всё наше нехитрое имущество составляет та одежда, что надета на нас, кой-какое оружие, необходимое в пути, а для меня ещё - мой неразлучный ящик с кистями и красками. И вы, значит, полагаете, что из-за этого жалкого барахла слуги дьявола нападут на нас?.. Что они будут с нами возиться, тратить свою дьявольскую силу?.. Что они вообще нас заметят?.. Простите меня, конечно же, но мне кажется, что если дьявол не дурак, если он столь же хитёр, изворотлив и коварен, как о том твердит Святое Писание, - то он попросту не станет так мелочиться! Зачем мы ему - ничтожные букашки, совершенно случайно заползшие в его сатанинские владения? Подумайте - зачем?.. Ладно б мы ещё были праведники, победа над добродетелью которых была б для дьявола делом принципа и чести - тогда б нам, может быть, и стоило б чего-то остерегаться... А так - мы с моим другом грешники великие, каких ещё поискать! Правда, Барло?..
- Истинная правда, милорд, - судорожно сглотнул кузнец.
- ...У Барло грехов не счесть, а у меня их ещё гораздо больше! Поэтому, - закончил я с умным видом, - я вовсе не думаю, что в Бразъялде мы подвергнемся какой-то исключительной опасности. Кому мы там нужны? Да и сами мы тоже отнюдь не дураки, чтобы сознательно лезть на рожон... Мы будем вести себя весьма благоразумно и со всей осторожностью, уверяю вас! Мы не тронем этого подозрительного и столь ненавистного вам Рагала, мы не вступим с ним в разговор, мы даже близко не подойдём к нему! - и я абсолютно уверен, что в таком случае он не тронет нас тоже... В свете всего вышеизложенного, - заключил я, вставая, - я думаю, вы отнюдь не будете против, если мы с моим приятелем, принеся вам глубочайшие и нижайшие извинения, посмеем покинуть вас и ввиду уже довольно позднего часа удалиться в свою комнату на покой. Надо, надо нам предаться блаженной неге Морфея пред завтрашней тяжёлой дорогой! Позвольте же заверить вас в своей величайшей преданности и исключительном почтении и засим с чистой совестью откланяться! Да хранит вас Господь, в которого вы так истово веруете! Пойдём, Барло!..
Эффектно завершив последнюю фразу, я оставил онемевшую от моего учёного красноречия старуху одну за столиком и, пока она переваривала услышанное, тщетно пытаясь уразуметь его скрытый смысл, вцепился в рукав куртки кузнеца и буквально поволок его за собой. Не успела старая благочестивая ханжа опомниться, как мы взбежали по лестнице, захлопнули за собой дверь - и собеседников у неё больше не осталось...
- ...Ну вы только что сейчас и сказанули, милорд! - восхищённо пробормотал Барло, когда мы, отделавшись от настырной карги, наконец-то облегчённо вздохнули, - Я аж заслушался вас - до чего же складно! Правда, не понял ни черта, но зато так красиво, так благолепно! Ровно как у нашего сельского попа, отца Авдио, когда он на Пасху или Троицу в церкви проповедничает!
- Ну, Барло, ну ты и сравнил! Я думаю, твой отец Авдио не учился вместе со мной в университетском Грациозиуме на кафедре риторики и ораторского искусства. А я-то ведь по молодости и риторику затронул - было дело! Что-что, а поговорить и попроповедовать я всегда любил. Возможно, во мне умер талантливый поп, - я сам засмеялся своей шутке, - Меня, если по-честному, хлебом не корми - а дай только что-нибудь кому-нибудь попроповедовать!
- Милорд, я заметил...
- Да... это трудно не заметить!
...Через час, когда Барло уже вовсю храпел, растянувшись во весь свой богатырский рост на огромной, ему под стать, деревянной кровати и укрывшись с головой толстым лоскутным одеялом, я осторожно выскользнул из комнаты и, тихо притворив за собою дверь, на цыпочках спустился вниз, на кухню. Мой расчёт вполне подтвердился: посетители к тому времени уже полностью разошлись, старой ведьмы уже и след простыл, и только неутомимая госпожа Исильда по-прежнему продолжала возиться по хозяйству. В данный момент она бродила между столиками, усердно протирала столешницы влажной тряпкой, смахивала крошки на пол и собирала последнюю посуду, оставленную последними постояльцами харчевни.
Я откашлялся, чтобы обратить на себя её внимание. Женщина мигом обернулась ко мне и спросила:
- Вам что-то угодно, господин Спранга?.. Что-нибудь ещё?..
- Да, если вы не очень заняты. Мне хотелось бы узнать ваше мнение по некоторым вопросам, - я порылся в недрах своего тощего кошелька, извлёк оттуда серебряную крату и положил монетку перед ней на стол, - Вот, возьмите, пожалуйста.
- Нет, ну что вы! - смутилась добрая харчевница, - К чему же эти траты? Я ещё пока что ничего такого особенного вам не рассказала.
- Я искренне надеюсь, что расскажете, - произнёс я, присаживаясь за ближайший чистый столик, - Вы ведь уделите мне несколько минут? Я прекрасно понимаю простую и прописную истину о том, что за любые сведенья всегда необходимо платить. Особенно за те сведенья, что напрямую связаны с вопросами нашей жизни, здоровья и безопасности... Жизнь бесценна. Безопасность - тоже.
- И что же вы хотите узнать?
- Прежде всего вот что: скажите мне как старожил Топких Бродов, хорошо знающий эту старую каргу Ирэнну, - в том, что наболтала здесь нам эта полоумная бабка, свихнувшаяся на религиозной почве, есть ли хоть ничтожная доля правды и хоть крошечная крупица здравого смысла?.. Только, прошу вас, не темните! Мне крайне необходимо это знать...
- ...То есть вы, - ухватила умница Исильда мою мысль, - действительно хотите узнать, опасен ли для вас Рамберт Рагал?
- Вы совершенно правы, - кивнул я, - Опасен ли он реально, и если опасен, то насколько?.. Может быть, Ирэнна в чём-нибудь да и права, и тогда нам с другом действительно лучше не ходить в Эквилд через Бразъялд, не лезть к чёрту на рога, а поискать какую-нибудь другую дорогу?
- Ну, как вам сказать, господин Спранга... - замялась было женщина, переставляя чашки на посудной полке, - Люди, конечно же, всякое болтают... Признаюсь вам со всей честностью - я сама ни разу в жизни не видела этого таинственного Рагала и поэтому ничего определённого сказать о нём не могу. Но слухи, которые доносятся к нам сюда из Бразъялда... они действительно довольно-таки странные... если не сказать - жуткие...
- И в чём же их жуть?
- Этот господин Рагал, кто бы там он ни был... он действительно имеет некоторые, хм-хм, особенности, отличающие его от всех прочих людей. Порой это реально пугает...
- Что именно вы лично слышали о Рагале? Расскажите всё, без утайки! - я на всякий случай положил перед трактирщицей ещё одну крату, - Он действительно столь ужасен ликом, как описывала его Ирэнна?
- Да, в этом, к сожалению, она полностью права... По словам и описаниям очевидцев, он очень худ и бледен, причём бледность какая-то очень нездоровая - с зеленоватым и синеватым оттенком... как у мертвеца... аж жуть берёт, честное слово! Я сама его, конечно же, не видала, ещё раз повторяю, но из нашего села кое-кто видел краем глаза, да и проезжие купцы со странниками рассказывали... И одет он, по их словам, всегда только лишь в одно чёрное... и усы тонкие, и острая бородка небольшая, а уж волосы длинные и беспросветные, как ночь...
- Возможно, он чем-то болен, - задумчиво молвил я, теребя свою собственную бороду, - Да нет, я почти уверен в этом! А что ещё известно об этом странном типе? Откуда он родом, например?.. Чем он занимался до того, как нежданно-негаданно вдруг приобрёл Бразъялд?
- Ровным счётом ничего, - пожала плечами вдовая трактирщица, - К сожалению, прошлое его покрыто мраком неизвестности. Но те, кто общался с ним лично, в один голос утверждают, что он явно не дворянин, потому как отнюдь не похож на дворянина, да и титула у него тоже нет никакого. Хотя, с другой стороны, на купца, разбогатевшего хозяина ремесленной мастерской или простого кнехта он тоже совершенно не смахивает...
И она, не прерывая своих вечерних трудов по наведению порядка на кухне, принялась рассказывать мне всю эту странную историю, случившуюся несколько месяцев назад…
…Он появился словно бы из ниоткуда, точно вырос из-под земли пред юным графом Бразъялдом, когда тот, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, возвращался по тёмной улице к себе домой после очередной попойки. То есть, разумеется, не к себе домой в Бразъялд, а на эквилдскую квартиру одной из своих многочисленных любовниц, у которой он тогда временно жил. Это было очень трудное времечко для юного графа, ибо тогда на нём висело столько долгов, что их просто невозможно было бы перечислить. Дошло даже до того, что он заложил в ломбарде свою потомственную шпагу, доставшуюся ему в наследство от покойного деда, получившего её за усердную службу из рук самого блаженной памяти короля Вильфрида Свирепого! Шпага эта имела золотую рукоять с бриллиантами и прочими самоцветными каменьями... но главное - это было не простое оружие, а семейная реликвия, продавать или закладывать которую есть смертный грех и непростительное кощунство. Однако юный граф к тому времени уже давным-давно пропил, проиграл или заложил все прочие ценные вещи, что ещё оставались у него: золотые пряжки со шляпы, пояса и плаща, золотые шпоры от ботфорт, даже золотую цепь со своим нательным крестом... вот грех-то, ей-Богу!.. В общем, дело наконец-то дошло до шпаги. Однако Исильда выражала полнейшую уверенность, что и шпага бы его не спасла: как бы много денег за неё не дали, вряд ли бы их хватило на то, чтоб покрыть все карточные проигрыши юного повесы.
- Знающие люди свидетельствуют, что он на тот момент задолжал местным эквилдским шулерам настолько кругленькую сумму, что, не подоспей к нему на выручку этот самый загадочный Рагал, через пару дней где-нибудь в сточной канаве нашли бы труп юного графа с перерезанным горлом... Да, впрочем, речь не только о шулерах - юный Бразъялд тогда до того истратился, что его за хроническую неуплату вышвырнули из особняка, который он снимал в городе (и за каких-то пару недель успел превратить в самый настоящий притон), и ему ничего не оставалось делать, кроме как попросить пристанища у своей очередной любовницы - одной хорошо известной в Эквилде куртизанки, - продолжала свой рассказ госпожа Исильда, - Та, я думаю, приняла его с распростёртыми объятьями... хотя знающие люди сказывают, что она регулярно била бедного парня, когда он пьяный возвращался под утро из кабаков и картёжных домов, где просиживал сутки напролёт в тщетной надежде отыграться. Но у коварных эквилдских шулеров так просто не отыграешься, помяните моё слово!.. Так вот, его любимая шлюха, будучи девкой крепкой и неробкого десятка, регулярно била юного Бразъялда и грозилась выгнать из своего дома; а чтоб он хоть как-то окупал своё содержание, ещё и заставляла его ловить на улицах для неё клиентов! Каждый раз, если парень возвращался пьяный и без клиента для шлюхи, ему крепко доставалось... Но он стойко терпел все эти унижения и издевательства, ибо ни за что не хотел возвращаться обратно в своё родовое гнездо. Да, Бразъялд ненавидел своё бедное графство - ненавидел с детства... Он всегда считал себя городским человеком и всю жизнь только и мечтал, как бы поскорее покинуть «эту проклятую дыру, это гнилое и вечно сырое болото», и перебраться в город. Именно тогда он, должно быть, начал всерьёз подумывать о том, а не продать ли ему своё наследное владение, до которого ему не было ни малейшего дела, и не осесть ли в Эквилде уже окончательно... Пожалуй, положение его и впрямь было столь плачевным и безнадёжным, что только продажа родовых угодий могла бы покрыть его колоссальные долги...
Так, вот, он окончательно решился на сделку и наверняка уже успел проболтаться о своём судьбоносном решении кому-нибудь из шлюх, картёжников или собутыльников. Он уже искал покупателя... но, скажите на милость, какой нормальный человек позарится на бедное и целиком разорённое поместье, не способное принести ему практически никакого дохода, а, наоборот, требующего огромных капиталовложений?..
- Простите, вы отвлекаетесь... - перебил рассказчицу я, - Я спрашивал вас не о злоключениях молодого Бразъялда, а о новом владельце его земли, этом странном Рагале.
- Так вот, я же и говорю... Граф Бразъялд, вероятно, планировал протянуть на таком «осадном положении», лавируя между шулерами и шлюхой, ещё пару-тройку недель, и дождаться ежегодного Земельного Базара - огромного аукциона, на котором можно как продать, так и купить даже самое захудалое болото или самую бесплодную вересковую пустошь. Но и тогда бы, на аукционе, за его угодья, после их осмотра и всесторонней оценки, вряд ли бы кто-то выложил больше двенадцати-тринадцати, ну, самое большее - пятнадцати тысяч. Так что внезапная встреча с этим странным типом Рагалом стала для промотавшегося молодого повесы самым настоящим подарком судьбы.
- И как же она произошла? - поинтересовался я.
- На первый взгляд - совершенно случайно... Просто, когда Бразъялд однажды в очередной раз поздно ночью возвращался из кабака домой (то есть, конечно же, не домой, а к своей ненаглядной куртизанке, для которой он ловил по улицам клиентов и которая регулярно его била), то решил сократить путь и свернул в какой-то там тёмный переулок... Тут-то, в переулке, ему на плечо вдруг неожиданно легла чья-то холодная как лёд рука, и зловещий, словно бы загробный голос произнёс, что им с графом надо срочно переговорить, ибо есть к графу одно не терпящее ни малейших отлагательств дельце... Молодой распутник, естественно, тут же завопил как резаный, ибо до смерти перепугался сего голоса и сей руки, приняв их обладателя за грабителя или наёмного убийцу, подосланного коварными и мстительными шулерами. Он заверещал во всю глотку, вырвался и попытался сбежать (что у него, вследствие опьянения, конечно же, очень плохо получилось). Но говоривший тут же нагнал его и, к безмерному удивлению парня, начал всеми силами успокаивать, уверяя, что он не хотел ничего дурного, и всё, что ему надобно - это купить графское имение, и купить как можно скорее. Он взял дрожащего как осиновый лист юношу за руку, и, подбадривая его, как несмышлёного младенца, вывел его из темноты подворотни на большую мощёную улицу, где ярко горели фонари и где полумёртвый от страха Бразъялд наконец-то смог его разглядеть. Не думаю, что отталкивающая внешность сего странного и неожиданного покупателя вызвала у юноши хоть какую-то симпатию или доверие... но деваться молодому кутиле было уже некуда, ибо не сегодня-завтра за ним уже могли прийти самые настоящие убийцы. В общем, он сразу же согласился на сделку, а так как хмель, должно быть, на тот момент ещё не окончательно выветрился у него из головы, заломил за Бразъялд непомерно высокую цену - целых двадцать тысяч золотых. Как ни странно, но загадочный покупатель также согласился на всё и сразу; он даже не попытался торговаться. Они пошли вместе по улице, поймали там первого проходившего мимо нотариуса, свернули в какой-то первый попавшийся трактир... затем юный Бразъялд сбегал к себе за документами, подтверждающими его право собственности на графство, и тут же, в этом трактире, при помощи юриста заключил с загадочным Рагалом договор купли-продажи. Всё произошло в мгновение ока. Рагал вёл себя крайне галантно и предупредительно: он сам в харчевне ничего не съел и не выпил, зато для Бразъялда и нотариуса заказал три бутылки доброго и едва ли не самого дорогого вина, жареную утку с приправами, савойский суп с клецками и ещё несколько сытных и довольно дорогих блюд. «Следует отметить нашу выгодную сделку, господа», - якобы изрёк он, - «Угощайтесь на здоровье». «А вы... вы разве ничего не будете?» - поинтересовался нотариус, изумлённый такой щедростью совершенно незнакомого человека. «Я – нет», - будто бы ответствовал Рагал, - «Я ещё не так давно отобедал и никогда не ужинаю. Я вовсе не голоден»... А затем он, как утверждают знающие люди, якобы раскрыл кошелёк и высыпал на стол перед совершенно обмершим Бразъялдом не двадцать, как следовало по первоначальному договору, а целых тридцать тысяч, взял свои бумаги, откланялся и ушёл. Так, по крайней мере, рассказывают.
- Стало быть, этот Рагал не такой уж отвратительный тип, - задумчиво произнёс я, - Совершенно бескорыстно спас бедного юнца от разорения (и даже, можно сказать, от неминуемой смерти), да и щедрости, как вижу, ему не занимать... А он правда ничего и никогда не ест?
- Да откуда ж мне знать-то? Я же с ним лично не знакома! Просто те, кто его видел, все в один голос утверждают, что ни разу не замечали его за едой. Но, может быть, его загадочная болезнь просто требует постоянной строгой диеты?..
- Это вполне логичная мысль, - кивнул я, - Что ещё вы можете о нём рассказать? Он хороший хозяин? В смысле, как он управляется с Бразъялдом?
- К нам тут иногда захаживают и заезжают бразъялдские крестьяне, так они все как один твердят, что Рагал – обычный господин, ничем от других не отличается... Даже, по их словам, получше многих, и уж точно лучше этого гулящего молодого дурака-графа!
- ...А что-нибудь ещё? К примеру, он проявляет к кому-нибудь жестокость?
- Да нет, я такого не слыхала... Кабы проявлял, то немедля поползли бы слухи... а так - всё тихо. Нет, никто из холопов Рагала не жалуется на своего господина. Но вот церкви он не любит, это правда. Я знаю точно - в том самый день, когда он с семьёй переселился в Бразъялд, произошёл загадочный и совершенно необъяснимый пожар в маленькой церквушке Святого Маврика, что многие годы стояла на околице деревни Штранжи. Пожар был столь неожидан и силён, что храм Господень сгорел дотла просто в мгновение ока, за какие-нибудь несколько минут... Селяне даже опомниться-то не успели - не то что потушить. И огонь был тоже какой-то странный - настолько яростный и жаркий, что от него расплавились и обратились в труху даже камни церковного фундамента. Но что ещё поразительней, так это то, что огонь горел очень ровно и совершенно не перекинулся ни на один из стоящих поблизости крестьянских домов, хотя до них было буквально рукой подать. Каменная церковь обратилась в горстку пепла, которую тут же развеял ветер, а дома с соломенными крышами не пострадали! Ну не диво ли?..
- Интересная деталь... Скажите, пожалуйста, а на момент пожара в церкви находились люди? Кто-нибудь сгорел?
- Нет, что вы! Слава Богу, никого! Храм Святого Маврика стоял запертым уже целых полгода, ибо с тех пор, как отдал Господу душу его престарелый поп, замену ему так и не подыскали... Богослужения в Штранжи не проводились, в результате чего крестьяне всех трёх деревень приобрели привычку ездить для венчания и крещения в ближайшее эквилдское село, где свой приход...
- Но ведь церковь можно восстановить...
- Это вряд ли, милорд! В том-то всё и дело, что прошёл вот уже целый год со дня пожара, а она до сих пор не восстановлена. И знаете почему? Господин Рагал не разрешает!
- Как не разрешает?
- Создаётся такое впечатление, будто бы он каждый раз специально изыскивает какой-то новый предлог, чтобы вновь и вновь откладывать строительство. То денег у него, видите ли, нет (хотя на все прочие нужды он охотно выделяет средства своим крестьянам), то надобно ему вдруг срочно куда-то уехать, то погода вдруг начнётся такая, что всем станет не до стройки... Например, зарядят на целые несколько недель обильные проливные дожди, и место, отведённое для церквушки, превратится в сплошное болото, в грязное зловонное глинистое месиво, в котором не удержится и камня на камне... А недавно-то, сказывают, разрослась на месте бывшего храма густая жгучая крапива в человеческий рост, да колючий репейник и терновник, да лопухи с чертополохом... И чем больше крестьяне вырубают эти заросли, тем сильней, выше и гуще сорняки становятся. Словно колдовство какое-то! Отсюда-то, наверное, и слух идёт, будто господин Рагал как-то связан с нечистой силой...
- Ну, я думаю, что неприязнь к церкви - это не такой уж и страшный грех, - задумчиво протянул я, ибо и сам в глубине души абсолютно не жаловал ни церковь, глубоко и уродливо исказившую чистое и светлое Христово учение, ни её рьяных служителей - священников и монахов, не говоря уже о господах инквизиторах, - Лично я полагаю, что в мире есть грехи гораздо страшнее... А что ещё вы можете о нём сообщить?
- Да больше, почитай, ничего! Всё, что знала, я вам только что выложила. Нечего мне больше добавить! Насколько я могу судить, во время управления Рагала никаких убийств, грабежей и прочих преступлений на земле Бразъялда не случилось - ведь, кабы что стряслось, до нас бы тут же донеслись слухи... Никаких разбойничьих шаек там нет, люди бесследно не пропадают, а крестьяне ни единого раза не пожаловались на своего нового господина, ибо, по их же собственным словам, при нём им живётся отнюдь не так уж и плохо. Но то, что милорд Рагал и вся его семья живут как редкие бирюки и отшельники - это бесспорно. Они очень обособленны от окружающего мира. Так, к примеру, прожив в Бразъялде вот уже целый год, они ни разу не съездили в гости ни к кому из соседней знати, а также ни разу не пригласили никого к себе - ни на новоселье, ни на чей-нибудь день рожденья, ни на Пасху, ни на Троицу, ни даже на Рождество!.. До того уж они все нелюдимы, что сидят сиднем в своём замке и носа оттуда не высовывают. Самого Рамберта как главу семьи народ, впрочем, ещё изредка видит - время от времени он спускается к ним в деревню по разным хозяйственным делам. А вот семейство его народ видел всего лишь пару раз, и то мельком и случайно. Говорят, жена у него ему под стать: бледная как смерть, тощая как скелет и страшная, как семь смертных грехов! Губы у неё белые, лицо бескровное, точно бы у покойницы, глаза лихорадочно горят, а волосы длинные до пят и иссиня-чёрные... Похожи они с ней, как брат с сестрой... ну, ещё бы, как им быть непохожими! Разве же какая нормальная дама за такого урода бы вышла?..
- Мне говорили, что у них и дети есть.
- О да, детей целый выводок! И один другого страшнее! Их было, кажется, пятеро, когда новые хозяева только-только переехали в старый господский замок над Штранжи, но, по слухам, за минувший год госпожа Зараки Рагал изволила разродиться ещё одним отпрыском...
- Простите... как вы сказали - Зараки?..
- Да, Зараки - имечко у неё такое чудное... Что же касается младенца, то мне доподлинно известно - его до сих пор не окрестили, хотя по возрасту и давно пора. Обычно ведь детей крестят в первые же несколько дней после рожденья - а этому уже целых не то четыре, не то пять месяцев... Таковы уж эти странные Рагалы - они упорно избегают всего, что хоть как-то связано с церковью.
- Да... воистину, удивительное семейство! Может быть, их загадочная хворь передаётся по наследству?..
- Бог весть, господин Спранга! Ещё раз повторю, что мне про них рассказать вам больше нечего - я больше ничего не знаю. И вообще, я давно уже закончила уборку, и мне пора отправляться на покой...
- Ох, простите же, Христа ради! - спохватился я, выкладывая перед ней из кошелька третью серебряную монету, - Простите меня за беспокойство в столь поздний час! Спасибо вам - вы мне очень помогли. Спокойной ночи вам, госпожа. Я тоже уже сейчас лягу.
Но не успел я повернуться в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, в нашу с Барло спальню, как госпожа Исильда внезапно подбежала ко мне и схватила меня за руку.
- Погодите-ка, милорд! - воскликнула она, - Я вспомнила кое-что ещё о Рагалах. Думаю, вам будет нелишне узнать и об этом тоже!
- О чём же ещё?..
- Дело в том, что, понимаете ли... путники сказывали мне... те путники, что по дороге из Эквилда в Луфин проходили через Бразъялд... В общем, когда они несколько дней идут по его вересковым пустошам и заболоченному редколесью, то часто слышат какой-то странный звук, который их порядком пугает...
- Какой же звук? На что он похож?
- Мне трудно объяснить вам, милорд - ведь я-то сама его ни разу не слыхала... (и благодарю Господа за это). Я вообще, как открыла харчевню после смерти мужа, так с тех пор никуда дальше Топких Бродов и не ездила. Но все очевидцы говорят: этот звук настолько ужасен, что от него воистину стынет кровь в жилах! Он подобен то ли вою, то ли стону, то ли чьему-то протяжному и отчаянному воплю ужаса и горя... Невозможно определить, откуда он идёт – он будто бы раздаётся сразу с нескольких сторон, отражаясь многократным эхом, и, постепенно затихая, потом ещё долго стоит в ушах... В общем, ощущение от него просто жуткое. Были люди, которые поседели, заслышав его. Причём, он раздаётся независимо от времени суток - может прозвучать как в полдень, так и среди ночи... Порой его не слышно очень долго, а иногда он повторяется по нескольку раз за день, с различными перерывами. Дай Бог вам, конечно же, милорд Спранга, никогда не услышать этого пугающего звука, но всё же будет лучше, если я заранее вас предупрежу, - она вздохнула, - А, между прочим, бразъялдские крестьяне, которые тоже иногда к нам забредают, почему-то в один голос твердят, будто бы никогда не слышали ничего подобного этому замогильному вою. Они сидят с совершенно спокойными лицами и только знай себе уверяют нас, будто бы эти замогильные вопли - исключительно досужая выдумка. Они в него не верят! Не верят, вы представьте себе! Но ведь не станет же народ, и, главное, народ столь разношёрстный, как купцы и паломники, словно сговорившись, врать в один голос? Не могут же они все, в конце концов, всего лишь сговориться? И, главное, сговориться всего лишь для того, чтобы подурачить бразъялдских крестьян, до которых им сто лет дела нету?.. Как вы думаете, а?..
- Я думаю, что тут просто чертовщина какая-то я, - молвил я, растерянно пожимая плечами, - Не может быть такого, чтоб одни люди этот звук слышали, а другие - нет. Я даже и не знаю, что сказать вам по этому поводу... Вы меня действительно озадачили.
Но, в любом случае, благодарствую за предупреждение – ведь, как говорится, «предупреждён - значит, вооружён». Теперь-то мы с Барло, по крайней мере, хоть будем знать, чего нам ожидать от завтрашней дороги...
Я вежливо поклонился и почтительно поцеловал хозяйкину руку. Она зарделась, явно смущённая и польщённая столь галантным жестом, и напутствовала меня напоследок:
- Идите с миром, идите с Богом, достопочтенный господин Спранга! Я буду молиться, чтоб вы с Барло благополучно добрались до Эквилда. А сейчас скорее отправляйтесь спать, в то вы выглядите уж очень усталым, а завтра вам предстоит ранний подъём. Я попрошу свою дочь Ливьетту проводить вас до околицы, а там-то вы найдёте тропу, ведущую в сторону Штранжи. Надеюсь, что ваше путешествие закончится хорошо, и вы на всём протяжении пути ни разу не услышите этих жутких замогильных воплей...
- Эх, ваши бы слова - да Богу в уши! - с трудом подавляя зевоту, сказал я, - Я тоже не это уповаю. Спокойной ночи вам!
...Меня вдруг одолела такая невероятная слабость и усталость, что я еле-еле нашёл в себе силы кое-как подняться по лестнице в нашу с Барло опочивальню и доползти до постели. Я рухнул на кровать не раздеваясь, и почти мгновенно отключился. Спал я в ту ночь как убитый (хотя обычно сплю очень беспокойно), и даже богатырский храп моего друга, обычно вызывавший у вашего покорного слуги вполне объяснимое раздражение, на сей раз оказался неспособным вырвать меня из благостных объятий Морфея. Моё сознание погасло без остатка, как огонёк свечи, задутой ветром; я словно бы провалился в чёрную бездну - глубокую, точно сама преисподняя... Потом, уже на следующее утро, у меня возникло очень странное чувство, будто бы сей крепчайший сон (так непохожий на мою обычную еженощную тревожную дремоту) был навеян на меня кем-то извне. А кем именно - об этом я даже и предположить боялся. Во сне я ничего не видел и почти что ничего не слышал, кроме какого-то отдалённого, одинокого, протяжного, дикого и тоскливого звука. То ли стона, то ли воя, то ли чьего-то отчаянного вопля ужаса и горя... Но тогда, в ночи, он звучал где-то далеко, словно на дне глубокой пропасти, и не особенно пугал и волновал меня. Сейчас же, днём, на просторах Бразъялда, он раздался вдруг резко и неожиданно, закричал одновременно сразу со всех сторон, пронзил наши с Барло уши острой раскалённой железной иглой... Кровь похолодела у меня в жилах, ноги подкосились от ужаса, и я ощутил, как шевелятся волосы у меня на голове, становясь дыбом. Вне всякого сомнения, это был ОН! ОН - тот самый жуткий звук, о котором говорила намедни добрая госпожа Исильда!..


2009 г.

автор - Тэльфар Спранга
рассказ опубликован на фэнтези-конкурсе "Путь Домой":
http://domoi.elfworld.ru/rasskazy/dobriegospoda