Уже совсем скоро моей Ларисе удастся поступить на театральные курсы Юрия Крымова, но жить в соцарте или методом соцреализма ей под его руководством что-то не захочется. Даже в Москве. Она объяснит это тем, что когда тебе уже 25, а вокруг максимализм восемнадцатилетних, начинает раздражать собственный опыт. Или ей не хватило моего дружеского присутствия там. Была и такая версия, столь лестная для моей персоны. Уже совсем скоро ей предстоит быть зачисленной, будет год учёбы в столице, съёмки в массовках. А пока она опять срезается на третьем уже туре – она читает А. Галича о Пастернаке, но ей предлагают сменить репертуар. Консультации мэтров платные. Мы озадачены, что предпринять. В моих планах больше нет «Литинститута имени Горького», потому что на собеседовании не рассматривались варианты. Положено по-другому: сначала признанные книги стихов, потом рекомендации творческих союзов, а потом и зачисление. Я же поэт – одиночка. Вся эта кухня мне настолько далека, что я как великовозрастный младенец перед первым шагом. Мой знакомый поэт, появившийся на моём горизонте почти одновременно с Драконом, но отсеянный по состоянию здоровья как инвалид, с которым проблематично обзаводиться потомством, как раз закончит этот литературный вуз, останется в Москве. Сделает себе карьеру, похоже, даже издательскую. У него - то как раз всё схвачено! Откуда во мне столько инфантильной беспомощности?! Нет, кто-то в родне точно был неприспособленным к жизни идиотом, и я в него уродилась! Ругай себя или нет – ничего это не изменит. Не мой был шанс.
Моя Лариса компенсирует личные неудачи, как и всегда, походами в театр. Кажется, мы достали билеты в «Большой», смотрим что-то грандиозное из Островского, это классика такая, где на сцене занята целая улица – труппа в триста человек, не меньше. Кажется, все они поют хором. Запомнилось, как актёры прогуливаются в купеческих костюмах парами, это длится очень долго, как длится время в теперешних сериалах. Лариса порой бесцеремонно пересаживается с галёрки на удобные места, освободившиеся после антракта. Вот и теперь, несмотря на шиканье коренных москвичей, она вдруг начинает тянуть меня через наш с ней ряд вниз, к сцене. Я упираюсь навьюченным осликом, потому что мне неудобно оказываться в зоне не самого благожелательного внимания. Лариса с разгону плюхается почти бесшумно на какие-то плюшевые бордовые места. Моё голубое платье-костюм «реснички» распушилось, как живое оперенье, потому что было наэлектризовано нашими перебежками. Я боюсь шумно дышать, чтобы никого собой не потревожить, смотрю только вперёд на сцену. Вокруг нас настоящий вакуум – мы пробрались чуть ли не в правительственную ложу, оставив далеко позади обычную зрительскую публику. Рядом по бокам тоже пустуют места, и я несколько успокаиваюсь. Я думаю о Светиле, что в эту Москву домостроевскую он бы вполне вписался этаким фамусовским барином, хлебосольным, любящим покутить, но жёстким, не терпящим возражений. Его Величество навевает своим создаваемым образом нечто купеческое, вспоминается сопутствующие по ассоциации «честь» и «слово». В это время возникает некое перемещение в пространстве, но я всё ещё смотрю прямо перед собой зашоренной лошадью, управляемой периферийной оторопью. Я даже не слишком перепугалась, почувствовав горячую мужскую ладонь на своей коленке, словно бы встретить тут сейчас Светило – это абсолютно нормально. Так, ничего особенного. Словом, я не успела ничему удивиться. Если бы рука посмела подняться по скользящему нейлону вверх, то добралась бы до края резинки чулок, но она, задержавшись на коленке, вскоре покинула меня. А потом вернулась и вложила в мою руку визитку с подчёркнутым номером длинного московского телефона. Мы не проронили ни слова, я не сразу даже посмела повернуть лицо в сторону Его Величества. Он несколько раз на прощание сжал мою ладонь до того, как Лариса что-то спросила у меня, «слона-то даже не приметив» (И. А. Крылов).
Со спектакля я вышла ошарашенной дежавю. У нас уже было подобное. В Перми мы вместе, но не сговариваясь, смотрели «Костюмера», где в одной из ролей был задействован Зиновий Гердт. Мы оказались с актёром соседями по гостиничным номерам. Однажды, намереваясь подняться на лифте к себе, я услышала хриплый голос с непередаваемо успокаивающей интонацией: «Возьмите с собой старого хромого чёрта!» Но это был милый и улыбчивый пожилой человек, запомнившийся мне позже особенно по роликам страшной социальной рекламы в беспросветный период середины девяностых на тему: «Всё будет хорошо!» Молодая рыдающая женщина одиноко куда-то катила в пустом вагоне, а Герд почему-то кукловодом приставал к ней, как это делают волонтёры в палатах безнадёжно больных: «Не плачь! Я тебя люблю!» Даже это произносилось от имени пальчикового Буратино. Было по-настоящему жутко, а реклама шла так часто!
Тогда в Перми так вышло, что мы в дневное время оказались рядом со Светило на соседних местах согласно приобретённым билетам. Его Величество даже приподнялся с кресла, чтобы посмотреть на неслыханную дерзость: «Ты что же это, за мной следишь?» - и я тупо оправдывалась вытащенной на воздух рыбкой, что это Господин Случай.
Но попасть в соседи к Светилу на сей раз во время спектакля по культурной программе подруги, где ежедневно по два, а то и три просмотра в театрах различных районов Москвы, - это «очевидное – невероятное»! Чего только не бывает, если этого сокровенного пожелать! Меня лихорадит всю, а в ладонях, вдруг сделавшимися потными, я сжимаю визитку, где на белом фоне золотым тиснением представлен весь мой возлюбленный с адресами и собственноручно подчёркнутым номером телефона! Всю ночь я борюсь с собой на тему: «Можно или нельзя?» Побеждает «хочу»! Вчера я была в китайском сиреневом комплекте – атлас в сочетании с хлопковой подложкой из шитья, не слишком удобный на теле в носке, но такой хрустяще-новенький и очаровательный по цвету. Дракон его видел в коробке, и его это не впечатлило, и я не стала его примерять потому. Теперь с чистой совестью я радуюсь удаче, вчера мимолётно я ощутила себя истинной женщиной, которую внезапность встречи отнюдь не застала врасплох. Я мучаюсь неизбежным: звонить ли любимому человеку, уводя его из семьи, где жена и дочь – моя ровесница. Это подло, но и убивать себя Драконом – издеваться над собой вопреки собственной природе.
Я так соскучилась по запаху Его Величества, по глазам и губам. Мне всё равно сейчас, как он будет думать обо мне после. Мне нужно совершить что-то отчаянное, это и будет значить «хочу!»: «Не могу больше без тебя!» Именно это и чувствую вся – вся – вся.
Помочь сайту
Поздравления
